Шёл я, брёл я, наступал то с пятки, то с носка, -
Чувствую - дышу и хорошею…
Вдруг тоска змеиная, зелёная тоска,
Изловчась, мне прыгнула на шею.
Я её и знать не знал, меняя города, -
А она мне шепчет: «Как ждала я!..»
Как теперь? Куда теперь? Зачем да и когда?
Сам связался с нею, не желая.
Одному идти - куда ни шло, ещё могу, -
Сам себе судья, хозяин-барин.
Впрягся сам я вместо коренного под дугу, -
С виду прост, а изнутри - коварен.
Я не клевещу: подобно вредному клещу
Впился сам в себя, трясу за плечи,
Сам себя бичую я и сам себя хлещу, -
Так что - никаких противоречий.
Одари, судьба, или за деньги отоварь! -
Буду дань платить тебе до гроба.
Грусть моя, тоска моя - чахоточная тварь, -
До чего ж живучая хвороба!
Поутру не пикнет - как бичами ни бичуй,
Ночью - бац! - со мной на боковую.
С кем-нибудь другим хотя бы ночь переночуй, -
Гадом буду, я не приревную!
1980
Печатается по единственной известной авторской фонограмме от 14 июля 1980.
И снизу лёд, и сверху, - маюсь между:
Пробить ли верх иль пробуравить низ?
Конечно, всплыть и не терять надежду!
А там - за дело в ожиданьи виз.
Лёд надо мною - надломись и тресни!
Я весь в поту, как пахарь от сохи.
Вернусь к тебе, как корабли из песни,
Всё помня, даже старые стихи.
Мне меньше полувека - сорок с лишним, -
Я жив, тобой и Господом храним.
Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,
Мне будет чем ответить перед Ним.
1980
Меня опять ударило в озноб,
Грохочет сердце, словно в бочке камень, -
Во мне живёт мохнатый злобный жлоб
С мозолистыми цепкими руками.
Когда, мою заметив маету,
Друзья бормочут: «Снова загуляет», -
Мне тесно с ним, мне с ним невмоготу!
Он кислород вместо меня хватает.
Он не двойник и не второе «я» -
Все объясненья выглядят дурацки, -
Он плоть и кровь, дурная кровь моя, -
Такое не приснится и Стругацким.
Он ждёт, когда закончу свой виток -
Моей рукою выведет он строчку, -
И стану я расчётлив и жесток,
И всех продам - гуртом и в одиночку.
Я оправданья вовсе не ищу -
Пусть жизнь уходит, ускользает, тает, -
Но я себе мгновенья не прощу -
Когда меня он вдруг одолевает.
Но я собрал ещё остаток сил, -
Теперь его не вывезет кривая:
Я в глотку, в вены яд себе вгоняю -
Пусть жрёт, пусть сдохнет, - я перехитрил!
1979
Мой чёрный человек в костюме сером -
Он был министром, домуправом, офицером, -
Как злобный клоун, он менял личины
И бил под дых, внезапно, без причины.
И, улыбаясь, мне ломали крылья,
Мой хрип порой похожим был на вой, -
И я немел от боли и бессилья,
И лишь шептал: «Спасибо, что - живой».
Я суеверен был, искал приметы,
Что, мол, пройдёт, терпи, всё ерунда…
Я даже прорывался в кабинеты
И зарекался: «Больше - никогда!»
Вокруг меня кликуши голосили:
«В Париж мотает, словно мы - в Тюмень, -
Пора такого выгнать из России!
Давно пора, - видать, начальству лень!»
Судачили про дачу и зарплату:
Мол, денег - прорва, по ночам кую.
Я всё отдам - берите без доплаты
Трёхкомнатную камеру мою.
И мне давали добрые советы,
Чуть свысока похлопав по плечу,
Мои друзья - известные поэты:
Не стоит рифмовать «кричу - торчу».
И лопнула во мне терпенья жила -
И я со смертью перешёл на ты, -
Она давно возле меня кружила,
Побаивалась только хрипоты.
Я от суда скрываться не намерен,
Коль призовут - отвечу на вопрос.
Я до секунд всю жизнь свою измерил -
И худо-бедно, но тащил свой воз.
Но знаю я, что лживо, а что свято, -
Я понял это всё-таки давно.
Мой путь один, всего один, ребята, -
Мне выбора, по счастью, не дано.
1979
Какой был бал! Накал движенья, звука, нервов!
Сердца стучали на три счёта вместо двух.
К тому же дамы приглашали кавалеров
На белый вальс, традиционный - и захватывало дух.
Ты сам, хотя танцуешь с горем пополам,
Давно решился пригласить её одну, -
Но вечно надо отлучаться по делам -
Спешить на помощь, собираться на войну.
И вот, всё ближе, всё реальней становясь,
Она, к которой подойти намеревался,
Идёт сама, чтоб пригласить тебя на вальс, -
И кровь в виски твои стучится в ритме вальса.
Ты внешне спокоен средь шумного бала,
Но тень за тобою тебя выдавала -
Металась, дрожала, ломалась она
в зыбком свете свечей.
И бережно держа,
и бешено кружа,
Ты мог бы провести её по лезвию ножа, -
Так не стой же ты руки сложа,
сам не свой и ничей!
Был белый вальс - конец сомненьям маловеров
И завершенье юных снов, забав, утех, -
Сегодня дамы приглашали кавалеров -
Не потому, не потому, что мало храбрости у тех.
Возведены на время бала в званье дам,
И кружит головы нам вальс, как в старину.
Партнёрам скоро отлучаться по делам -
Спешить на помощь, собираться на войну.
Белее снега, белый вальс, кружись, кружись,
Чтоб снегопад подольше не прервался!
Она пришла, чтоб пригласить тебя на жизнь, -
И ты был бел - белее стен, белее вальса.
Ты внешне спокоен средь шумного бала,
Но тень за тобою тебя выдавала -
Металась, дрожала, ломалась она
в зыбком свете свечей.
И бережно держа,
и бешено кружа,
Ты мог бы провести её по лезвию ножа, -
Так не стой же ты руки сложа,
сам не свой и ничей!
Где б ни был бал - в лицее, в Доме офицеров,
В дворцовой зале, в школе - как тебе везло, -
В России дамы приглашали кавалеров
Во все века на белый вальс, и было всё белым-бело.
Потупя взоры, не смотря по сторонам,
Через отчаянье, молчанье, тишину
Спешили женщины прийти на помощь к нам, -
Их бальный зал - величиной во всю страну.
Куда б ни бросило тебя, где б ни исчез, -
Припомни вальс - как был ты бел! - и улыбнёшься.
Век будут ждать тебя - и с моря и с небес -
И пригласят на белый вальс, когда вернёшься.
Ты внешне спокоен средь шумного бала,
Но тень за тобою тебя выдавала -
Металась, дрожала, ломалась она
в зыбком свете свечей.
И бережно держа,
и бешено кружа,
Ты мог бы провести её по лезвию ножа, -
Так не стой же ты руки сложа,
сам не свой и ничей!
1978
Написана для фильма «Точка отсчёта», сценарий которого назывался «Белый вальс», - но не вошла.
Булату Окуджаве
Нежная Правда в красивых одеждах ходила,
Принарядившись для сирых, блаженных, калек, -
Грубая Ложь эту Правду к себе заманила:
Мол, оставайся-ка ты у меня на ночлег.
И легковерная Правда спокойно уснула,
Слюни пустила и разулыбалась во сне, -
Хитрая Ложь на себя одеяло стянула,
В Правду впилась - и осталась довольна вполне.
И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью:
Баба как баба, и что её ради радеть?! -
Разницы нет никакой между Правдой и Ложью,
Если, конечно, и ту и другую раздеть.
Выплела ловко из кос золотистые ленты
И прихватила одежды, примерив на глаз;
Деньги взяла, и часы, и ещё документы, -
Сплюнула, грязно ругнулась - и вон подалась.
Только к утру обнаружила Правда пропажу -
И подивилась, себя оглядев делово:
Кто-то, уже раздобыв где-то чёрную сажу,
Вымазал чистую Правду, а так - ничего.
Правда смеялась, когда в неё камни бросали:
«Ложь это всё, и на Лжи одеянье моё…»
Двое блаженных калек протокол составляли
И обзывали дурными словами её.
Тот протокол заключался обидной тирадой
(Кстати, навесили Правде чужие дела):
Дескать, какая-то мразь называется Правдой,
Ну а сама - пропилась, проспалась догола.
Чистая Правда божилась, клялась и рыдала,
Долго скиталась, болела, нуждалась в деньгах, -
Грязная Ложь чистокровную лошадь украла -
И ускакала на длинных и тонких ногах.
Некий чудак и поныне за Правду воюет, -
Правда, в речах его правды - на ломаный грош:
«Чистая Правда со временем восторжествует, -
Если проделает то же, что явная Ложь!»
Часто разлив по сту семьдесят граммов на брата,
Даже не знаешь, куда на ночлег попадёшь.
Могут раздеть, - это чистая правда, ребята, -
Глядь - а штаны твои носит коварная Ложь.
Глядь - на часы твои смотрит коварная Ложь.
Глядь - а конём твоим правит коварная Ложь.
1977
Когда вода Всемирного потопа
Вернулась вновь в границы берегов,
Из пены уходящего потока
На сушу тихо выбралась Любовь -
И растворилась в воздухе до срока,
А срока было - сорок сороков…
И чудаки - ещё такие есть -
Вдыхают полной грудью эту смесь,
И ни наград не ждут, ни наказанья,
И, думая, что дышат просто так, -
Они внезапно попадают в такт
Такого же неровного дыханья.
Только чувству, словно кораблю,
Долго оставаться на плаву,
Прежде чем узнать, что «я люблю» -
То же, что «дышу» или «живу»!
И много будет странствий и скитаний:
Страна Любви - великая страна!
И с рыцарей своих - для испытаний -
Всё строже станет спрашивать она:
Потребует разлук и расстояний,
Лишит покоя, отдыха и сна…
Но вспять безумцев не поворотить,
Они уже согласны заплатить
Любой ценой - и жизнью бы рискнули, -
Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
Волшебную невидимую нить,
Которую меж ними протянули.
Свежий ветер избранных пьянил,
С ног сбивал, из мёртвых воскрешал,
Потому что, если не любил -
Значит, и не жил, и не дышал!
Но многих, захлебнувшихся любовью,
Не докричишься - сколько ни зови…
Им счёт ведут молва и пустословье,
Но этот счёт замешан на крови…
А мы поставим свечи в изголовье
Погибших от невиданной любви…
Их голосам - всегда сливаться в такт,
И душам их дано бродить в цветах,
И вечностью дышать в одно дыханье,
И встретиться - со вздохом на устах -
На хрупких переправах и мостах,
На узких перекрёстках мирозданья.
Я поля влюблённым постелю -
Пусть поют во сне и наяву!..
Я дышу, и значит - я люблю!
Я люблю, и значит - я живу!
1975
Написана для фильма «Стрелы Робин Гуда».
Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от детских своих катастроф.
Детям вечно досаден
Их возраст и быт -
И дрались мы до ссадин,
До смертных обид.
Но одежды латали
Нам матери в срок,
Мы же книги глотали,
Пьянея от строк.
Липли волосы нам на вспотевшие лбы,
И сосало под ложечкой сладко от фраз.
И кружил наши головы запах борьбы,
Со страниц пожелтевших слетая на нас.
И пытались постичь -
Мы, не знавшие войн,
За воинственный крик
Принимавшие вой, -
Тайну слова «приказ»,
Назначенье границ,
Смысл атаки и лязг
Боевых колесниц.
А в кипящих котлах прежних боен и смут
Столько пищи для маленьких наших мозгов!
Мы на роли предателей, трусов, иуд
В детских играх своих назначали врагов.
И злодея слезам
Не давали остыть,
И прекраснейших дам
Обещали любить;
И, друзей успокоив
И ближних любя,
Мы на роли героев
Вводили себя.
Только в грёзы нельзя насовсем убежать:
Краткий век у забав - столько боли вокруг!
Попытайся ладони у мёртвых разжать
И оружье принять из натруженных рук.
Испытай, завладев
Ещё тёплым мечом
И доспехи надев, -
Что почём, что почём!
Испытай, кто ты - трус
Иль избранник судьбы,
И попробуй на вкус
Настоящей борьбы.
И когда рядом рухнет израненный друг
И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,
И когда ты без кожи останешься вдруг
Оттого, что убили - его, не тебя, -
Ты поймёшь, что узнал,
Отличил, отыскал
По оскалу забрал -
Это смерти оскал! -
Ложь и зло, - погляди,
Как их лица грубы,
И всегда позади -
Вороньё и гробы!
Если путь прорубая отцовским мечом,
Ты солёные слёзы на ус намотал,
Если в жарком бою испытал что почём, -
Значит, нужные книги ты в детстве читал!
Если мяса с ножа
Ты не ел ни куска,
Если руки сложа
Наблюдал свысока,
И в борьбу не вступил
С подлецом, с палачом -
Значит, в жизни ты был
Ни при чём, ни при чём!
1975
Написана для фильма «Стрелы Робин Гуда».
Замок временем срыт и укутан, укрыт
В нежный плед из зелёных побегов,
Но… развяжет язык молчаливый гранит -
И холодное прошлое заговорит
О походах, боях и победах.
Время подвиги эти не стёрло:
Оторвать от него верхний пласт
Или взять его крепче за горло -
И оно свои тайны отдаст.
Упадут сто замков и спадут сто оков,
И сойдут сто потов целой груды веков, -
И польются легенды из сотен стихов -
Про турниры, осады, про вольных стрелков.
Ты к знакомым мелодиям ухо готовь
И гляди понимающим оком, -
Потому что любовь - это вечно любовь,
Даже в будущем вашем далёком.
Звонко лопалась сталь под напором меча,
Тетива от натуги дымилась,
Смерть на копьях сидела, утробно урча,
В грязь валились враги, о пощаде крича,
Победившим сдаваясь на милость.
Но не все, оставаясь живыми,
В доброте сохраняли сердца,
Защитив своё доброе имя
От заведомой лжи подлеца.
Хорошо, если конь закусил удила
И рука на копьё поудобней легла,
Хорошо, если знаешь - откуда стрела,
Хуже - если по-подлому, из-за угла.
Как у вас там с мерзавцами? Бьют? Поделом!
Ведьмы вас не пугают шабашем?
Но… не правда ли, зло называется злом
Даже там - в добром будущем вашем?
И вовеки веков, и во все времена
Трус, предатель - всегда презираем,
Враг есть враг, и война всё равно есть война,
И темница тесна, и свобода одна -
И всегда на неё уповаем.
Время эти понятья не стёрло,
Нужно только поднять верхний пласт -
И дымящейся кровью из горла
Чувства вечные хлынут на нас.
Ныне, присно, во веки веков, старина, -
И цена есть цена, и вина есть вина,
И всегда хорошо, если честь спасена,
Если другом надёжно прикрыта спина.
Чистоту, простоту мы у древних берём,
Саги, сказки - из прошлого тащим, -
Потому, что добро остаётся добром -
В прошлом, будущем и настоящем!
1975
Написана для фильма «Стрелы Робин Гуда».
Ещё - ни холодов, ни льдин.
Земля тепла, красна калина, -
А в землю лёг ещё один
На Новодевичьем мужчина.
«Должно быть, он примет не знал, -
Народец праздный суесловит, -
Смерть тех из нас всех прежде ловит,
Кто понарошку умирал.»
Коль так, Макарыч, - не спеши,
Спусти колки, ослабь зажимы,
Пересними, перепиши,
Переиграй - останься живым!
Но, в слёзы мужиков вгоняя,
Он пулю в животе понёс,
Припал к земле, как верный пёс…
А рядом куст калины рос -
Калина красная такая.
Смерть самых лучших намечает -
И дёргает по одному.
Такой наш брат ушёл во тьму! -
Не поздоровилось ему, -
Не буйствует и не скучает.
А был бы «Разин» в этот год…
Натура где? Онега? Нарочь?
Всё - печки-лавочки, Макарыч!
Такой твой парень не живёт!
Вот после временной заминки,
Рок процедил через губу:
«Снять со скуластого табу -
За то, что видел он в гробу
Все панихиды и поминки.
Того, с большой душою в теле
И с тяжким грузом на горбу, -
Чтоб не испытывал судьбу,
Взять утром тёпленьким с постели!»
И после непременной бани,
Чист перед богом и тверёз,
Взял да и умер он всерьёз -
Решительней, чем на экране.
1974
Во хмелю слегка
Лесом правил я.
Не устал пока, -
Пел за здравие.
А умел я петь
Песни вздорные:
«Как любил я вас,
Очи чёрные…»
То плелись, то неслись,
То трусили рысцой.
И болотную слизь
Конь швырял мне в лицо.
Только я проглочу
Вместе с грязью слюну,
Штофу горло скручу -
И опять затяну:
«Очи чёрные!
Как любил я вас…»
Но - прикончил я
То, что впрок припас.
Головой тряхнул,
Чтоб слетела блажь,
И вокруг взглянул -
И присвистнул аж:
Лес стеной впереди - не пускает стена, -
Кони прядут ушами, назад подают.
Где просвет, где прогал - не видать ни рожна!
Колют иглы меня, до костей достают.
Коренной ты мой,
Выручай же, брат!
Ты куда, родной, -
Почему назад?!
Дождь - как яд с ветвей -
Недобром пропах.
Пристяжной моей
Волк нырнул под пах.
Вот же пьяный дурак, вот же налил глаза!
Ведь погибель пришла, а бежать - не суметь, -
Из колоды моей утащили туза,
Да такого туза, без которого - смерть!
Я ору волкам:
«Побери вас прах!…» -
А коней моих
Подгоняет страх.
Шевелю кнутом -
Бью кручёные
И ору притом:
«Очи чёрные!..»
Храп, да топот, да лязг, да лихой перепляс -
Бубенцы плясовую играют с дуги.
Ах вы кони мои, погублю же я вас, -
Выносите, друзья, выносите, враги!
…От погони той
Вовсе хмель иссяк.
Мы на кряж крутой -
На одних осях,
В хлопьях пены мы -
Струи в кряж лились, -
Отдышались, отхрипели
Да откашлялись.
Я лошадкам забитым,
Что не подвели,
Поклонился в копыта,
До самой земли,
Сбросил с воза манатки,
Повёл в поводу…
Спаси бог вас, лошадки,
Что целым иду!
1974
Написана для фильма «Единственная».
Что за дом притих,
Погружён во мрак,
На семи лихих
Продувных ветрах,
Всеми окнами
Обратясь в овраг,
А воротами -
На проезжий тракт?
Ох, устал я, устал, - а лошадок распряг.
Эй, живой кто-нибудь, выходи, помоги!
Никого, - только тень промелькнула в сенях,
Да стервятник спустился и сузил круги.
В дом заходишь как
Всё равно в кабак,
А народишко -
Каждый третий - враг.
Своротят скулу,
Гость непрошеный!
Образа в углу -
И те перекошены.
И затеялся смутный, чудной разговор,
Кто-то песню стонал и гитару терзал,
И припадочный малый - придурок и вор -
Мне тайком из-под скатерти нож показал.
«Кто ответит мне -
Что за дом такой,
Почему - во тьме,
Как барак чумной?
Свет лампад погас,
Воздух вылился…
Али жить у вас
Разучилися?
Двери настежь у вас, а душа взаперти.
Кто хозяином здесь? - напоил бы вином».
А в ответ мне: «Видать, был ты долго в пути -
И людей позабыл, - мы всегда так живём!
Траву кушаем,
Век - на щавеле,
Скисли душами,
Опрыщавели,
Да ещё вином
Много тешились, -
Разоряли дом,
Дрались, вешались».
«Я коней заморил, - от волков ускакал.
Укажите мне край, где светло от лампад,
Укажите мне место, какое искал, -
Где поют, а не стонут, где пол не покат».
«О таких домах
Не слыхали мы,
Долго жить впотьмах
Привыкали мы.
Испокону мы -
В зле да шёпоте,
Под иконами
В чёрной копоти».
И из смрада, где косо висят образа,
Я башку очертя гнал, забросивши кнут,
Куда кони несли да глядели глаза,
И где люди живут, и - как люди живут.
…Сколько кануло, сколько схлынуло!
Жизнь кидала меня - не докинула.
Может, спел про вас неумело я,
Очи чёрные, скатерть белая?!
1974
Написана для фильма «Емельян Пугачёв», где Высоцкий пробовался на главную роль.
В тиши перевала,
где скалы ветрам не помеха, помеха,
На кручах таких,
на какие никто не проник, никто не проник,
Жило-поживало
весёлое горное, горное эхо, -
Оно отзывалось на крик -
человеческий крик.
Когда одиночество
комом подкатит под горло, под горло
И сдавленный стон
еле слышно в обрыв упадёт, в обрыв упадёт,
Крик этот о помощи
эхо подхватит, подхватит проворно,
Усилит и бережно
в руки своих донесёт.
Должно быть, не люди,
напившись дурмана и зелья, и зелья,
Чтоб не был услышан никем
громкий топот и храп, топот и храп,
Пришли умертвить,
обеззвучить живое, живое ущелье.
И эхо связали,
и в рот ему сунули кляп.
Всю ночь продолжалась
кровавая злая потеха, потеха,
И эхо топтали,
но звука никто не слыхал, никто не слыхал.
К утру расстреляли
притихшее горное, горное эхо -
И брызнули слёзы,
как камни из раненых скал…
1974
Написана для фильма «Единственная дорога», - но не вошла.
На дистанции - четвёрка первачей, -
Каждый думает, что он-то побойчей,
Каждый думает, что меньше всех устал,
Каждый хочет на высокий пьедестал.
Кто-то кровью холодней, кто горячей, -
Все наслушались напутственных речей,
Каждый съел примерно поровну харчей, -
Но судья не зафиксирует ничьей.
А борьба на всём пути -
В общем, равная почти.
«Расскажите, как идут,
бога ради, а?»
«Телевиденье тут
вместе с радио!
Нет особых новостей -
всё ровнёхонько,
Но зато накал страстей -
о-хо-хо какой!»
Номер первый - рвёт подмётки как герой,
Как под гору катит, хочет под горой
Он в победном ореоле и в пылу
Твёрдой поступью приблизиться к котлу.
Почему высоких мыслей не имел? -
Потому что в детстве мало каши ел,
Голодал он в этом детстве, не дерзал, -
Успевал переодеться - и в спортзал.
Что ж, идеи нам близки -
Первым лучшие куски,
А вторым - чего уж тут,
он всё выверил -
В утешение дадут
кости с ливером.
Номер два - далёк от плотских тех утех, -
Он из сытых, он из этих, он из тех, -
Он надеется на славу, на успех -
И уж ноги задирает выше всех.
Ох, наклон на вираже - бетон у щек!
Краше некуда уже, а он - ещё!
Он стратег, он даже тактик, словом - спец, -
Сила, воля плюс характер - молодец!
Чёток, собран, напряжён
И не лезет на рожон, -
Этот - будет выступать
на Салониках,
И детишков поучать
в кинохрониках,
И соперничать с Пеле
в закалённости,
И являть пример целе-
устремлённости!
Номер третий - убелён и умудрён, -
Он всегда - второй надёжный эшелон, -
Вероятно, кто-то в первом заболел,
Ну а может, его тренер пожалел.
И назойливо в ушах звенит струна:
У тебя последний шанс, слышь, старина!
Он в азарте - как мальчишка, как шпана, -
Нужен спурт - иначе крышка и хана!
Переходит сразу он
В задний старенький вагон,
Где былые имена -
прединфарктные,
Где местам одна цена -
все плацкартные.
А четвёртый - тот, что крайний, боковой, -
Так бежит - ни для чего, ни для кого:
То приблизится - мол, пятки оттопчу,
То отстанет, постоит - мол, так хочу.
Не проглотит первый лакомый кусок,
Не надеть второму лавровый венок,
Ну а третьему - ползти
на запасные пути…
Сколько всё-таки систем
в беге нынешнем! -
Он вдруг взял да сбавил темп
перед финишем,
Майку сбросил - вот те на! -
не противно ли?
Поведенье бегуна -
неспортивное!
На дистанции - четвёрка первачей,
Злых и добрых, бескорыстных и рвачей.
Кто из них что исповедует, кто чей?
…Отделяются лопатки от плечей -
И летит уже четвёрка первачей!
1974
Кто-то высмотрел плод, что неспел, неспел.
Потрусили за ствол - он упал, упал.
Вот вам песня о том, кто не спел, не спел
И что голос имел - не узнал, не узнал.
Может, были с судьбой нелады, нелады
И со случаем плохи дела, дела,
А тугая струна на лады, на лады
С незаметным изъяном легла?
Он начал робко с ноты «до»,
Но не допел её, не до…
Не дозвучал его аккорд
И никого не вдохновил.
Собака лаяла, а кот -
Мышей ловил.
Смешно, не правда ли, смешно?..
А он шутил - недошутил,
Недораспробовал вино,
И даже недопригубил.
Он пока лишь затеивал спор, спор,
Неуверенно и неспеша, неспеша,
Словно капельки пота из пор, из пор,
Из-под кожи сочилась душа.
Только начал дуэль на ковре, на ковре,
Еле-еле, едва приступил,
Лишь чуть-чуть осмотрелся в игре, в игре,
И судья ещё счёт не открыл…
Он знать хотел всё от и до,
Но не добрался он ни до…
Ни до догадки, ни до дна,
Не докопался до глубин
И ту, которая одна, -
Не долюбил.
Смешно, не правда ли, смешно?
А он спешил - недоспешил.
Осталось недорешено
Всё то, что он недорешил.
Ни единою буквой не лгу, не лгу.
Он был чистого слога слуга, слуга,
И писал ей стихи на снегу, на снегу…
К сожалению, тают снега!
Но тогда ещё был снегопад, снегопад
И свобода писать на снегу, на снегу -
И большие снежинки и град, и град
Он губами хватал на бегу.
Но к ней в серебряном ландо
Он не добрался и не до…
Не добежал бегун, беглец,
Не долетел, не доскакал,
А звёздный знак его - Телец -
Холодный Млечный Путь лакал…
Смешно, не правда ли, смешно,
Когда секунд недостаёт,
Недостающее звено,
И недолёт, и недолёт?
Смешно, не правда ли? Ну вот:
И вам смешно, и даже мне…
Конь на скаку и птица влёт -
По чьей вине, по чьей вине?..
1973
Написана для фильма «Бегство мистера Мак-Кинли», - но не вошла.
[Приглашаю посмотреть моё стихотворение: «Жил не там, где желал»]
Штормит весь вечер, и пока
Заплаты пенные латают
Разорванные швы песка,
Я наблюдаю свысока,
Как волны головы ломают.
И я сочувствую слегка
Погибшим - но издалека.
Я слышу хрип, и смертный стон,
И ярость, что не уцелели, -
Ещё бы - взять такой разгон,
Набраться сил, пробить заслон -
И голову сломать у цели!..
И я сочувствую слегка
Погибшим - но издалека.
Ах, гривы белые судьбы,
Пред смертью словно хорошея,
По зову боевой трубы
Взлетают волны на дыбы,
Ломают выгнутые шеи.
И мы сочувствуем слегка
Погибшим - но издалека.
А ветер снова в гребни бьёт
И гривы пенные ерошит,
Волна барьера не возьмёт, -
Ей кто-то ноги подсечёт,
И рухнет взмыленная лошадь.
И посочувствуют слегка
Погибшей ей, - издалека.
Придёт и мой черёд вослед,
Мне дуют в спину, гонят к краю.
В душе - предчувствие, как бред,
Что подломлю себе хребет
И тоже голову сломаю.
Мне посочувствуют слегка
Погибшему - издалека.
Так многие сидят в веках
На берегах - и наблюдают,
Внимательно и зорко, как
Другие рядом на камнях
Хребты и головы ломают.
Они сочувствуют слегка
Погибшим - но издалека.
1973
Я вам мозги не пудрю -
Уже не тот завод:
В меня стрелял поутру
Из ружей целый взвод.
За что мне эта злая,
Нелепая стезя -
Не то чтобы не знаю, -
Рассказывать нельзя.
Мой командир меня почти что спас,
Но кто-то на расстреле настоял…
И взвод отлично выполнил приказ, -
Но был один, который не стрелял.
Судьба моя лихая
Давно наперекос:
Однажды языка я
Добыл, да не донёс, -
И особист Суэтин,
Неутомимый наш,
Ещё тогда приметил
И взял на карандаш.
Он выволок на свет и приволок
Подколотый, подшитый матерьял…
Никто поделать ничего не смог.
Нет - смог один, который не стрелял.
Рука упала в пропасть
С дурацким криком «Пли!» -
И залп мне выдал пропуск
В ту сторону земли.
Но слышу: «Жив, зараза, -
Тащите в медсанбат.
Расстреливать два раза
Уставы не велят».
А врач потом всё цокал языком
И, удивляясь, пули удалял, -
А я в бреду беседовал тайком
С тем пареньком, который не стрелял.
Я раны, как собака, -
Лизал, а не лечил;
В госпиталях, однако, -
В большом почёте был.
Ходил в меня влюблённый
Весь слабый женский пол:
«Эй ты, недострелённый,
Давай-ка на укол!»
Наш батальон геройствовал в Крыму,
И я туда глюкозу посылал -
Чтоб было слаще воевать ему.
Кому? Тому, который не стрелял.
Я пил чаёк из блюдца,
Со спиртиком бывал…
Мне не пришлось загнуться,
И я довоевал.
В свой полк определили, -
«Воюй! - сказал комбат. -
А что недострелили -
Так я не виноват».
Я очень рад был - но, присев у пня,
Я выл белугой и судьбину клял:
Немецкий снайпер дострелил меня, -
Убив того, который не стрелял.
1972
Спасибо вам, мои корреспонденты,
Все те, кому ответить я не смог,
Рабочие, узбеки и студенты,
Все, кто писал мне письма - дай вам Бог,
Дай Бог вам жизни две,
И друга одного,
И света в голове,
И доброго всего!
Найдя стократно вытертые ленты,
Вы хрип мой разбирали по слогам,
Так дай же Бог, мои корреспонденты,
И сил в руках, да и удачи вам!
Вот пишут: голос мой не одинаков -
То хриплый, то надрывный, то глухой…
И просит население бараков:
«Володя! Ты не пой за упокой!»
Но что поделать, я - и впрямь не звонок:
Звенят другие, я - хриплю слова.
Обилие некачественных плёнок
Вредит мне даже больше, чем молва.
Вот спрашивают: «Попадал ли в плен ты?»
Нет, не бывал - не воевал ни дня.
Спасибо вам, мои корреспонденты,
Что вы неверно поняли меня!
Друзья мои, - жаль, что не боевые, -
От моря, от станка и от сохи,
Спасибо вам за присланные злые
И даже неудачные стихи.
Вот я читаю: «Вышел ты из моды.
Сгинь, сатана, изыди, хриплый бес!
Как глупо, что не месяцы, а годы
Тебя превозносили до небес!»
Ещё письмо: «Вы умерли от водки?»
Да, правда, умер, но потом воскрес.
«А каковы доходы Ваши, всё-таки?»
За песню - «трёшник». - «Вы же просто крез!»
Ах, письма высочайшего пошиба:
Идите, мол, на Темзу и на Нил!..
Спасибо, люди добрые, спасибо,
Что не жалели ночи и чернил.
Но только я уже бывал на Темзе,
Собакою на сене восседал!
Я не грублю, но отвечаю тем же.
А писем до конца не дочитал.
И ваши похвалы и комплименты,
Авансы мне - не отфутболю я:
От ваших строк, мои корреспонденты,
Прямеет путь и сохнет колея.
Сержанты, моряки, интеллигенты,
Простите, что не каждому ответ, -
Я вам пишу, мои корреспонденты,
Ночами песни вот уж десять лет.
1972
Мишка Шифман башковит -
У него предвиденье.
«Что мы видим, - говорит, -
Кроме телевиденья?!
Смотришь конкурс в Сопоте -
И глотаешь пыль,
А кого ни попадя
Пускают в Израиль!»
Мишка также сообщил
По дороге в Мнёвники:
«Голду Меир я словил
В радиоприёмнике…»
И такое рассказал,
До того красиво! -
Что я чуть было не попал
В лапы Тель-Авива.
Я сперва-то был не пьян,
Возразил два раза я -
Говорю: «Моше Даян -
Сука одноглазая, -
Агрессивный, бестия,
Чистый фараон, -
Ну, а где агрессия -
Там мне не резон».
Мишка тут же впал в экстаз -
После литры выпитой -
Говорит: «Они же нас
Выгнали с Египета!
Оскорбления простить
Не могу такого, -
Я позор желаю смыть
С Рождества Христова!»
Мишка взял меня за грудь:
«Мне нужна компания!
Мы ж с тобой не как-нибудь -
Здравствуй-до свидания, -
Побредём, паломники,
Чувства придавив!..
Хрена ли нам Мнёвники -
Едем в Тель-Авив!»
Я сказал: «Я вот он весь,
Ты же меня спас в порту.
Но одна загвоздка есть:
Русский я по паспорту.
Только русские в родне,
Прадед мой - самарин, -
Если кто и влез ко мне,
Так и тот - татарин».
Мишку Шифмана не трожь,
С Мишкой - прочь сомнения:
У него евреи сплошь
В каждом поколении.
Дед параличом разбит, -
Бывший врач-вредитель…
А у меня - антисемит
На антисемите.
Мишка - врач, он вдруг затих:
В Израиле бездна их, -
Гинекологов одних -
Как собак нерезаных;
Нет зубным врачам пути -
Слишком много просится.
Где на всех зубов найти?
Значит - безработица!
Мишка мой кричит: «К чертям!
Виза - или ванная!
Едем, Коля, - море там
Израилеванное!..»
Видя Мишкину тоску, -
А он в тоске опасный, -
Я ещё хлебнул кваску
И сказал: «Согласный!»
…Хвост огромный в кабинет
Из людей, пожалуй, ста.
Мишке там сказали «нет»,
Ну а мне - «пожалуйста».
Он кричал: «Ошибка тут, -
Это я - еврей!..»
А ему: «Не шибко тут!
Выйди, вон, из дверей!»
Мишку мучает вопрос:
Кто тут враг таинственный?
А ответ ужасно прост -
И ответ единственный:
Я в порядке, тьфу-тьфу-тьфу, -
Мишка пьёт проклятую, -
Говорит, что за графу
Не пустили - пятую.
1972
Сам виноват - и слезы лью,
и охаю:
Попал в чужую колею
глубокую.
Я цели намечал свои
на выбор сам -
А вот теперь из колеи
не выбраться.
Крутые скользкие края
Имеет эта колея.
Я кляну проложивших ее -
Скоро лопнет терпенье мое -
И склоняю, как школьник плохой:
Колею, в колее, с колеей…
Но почему неймется мне -
нахальный я, -
Условья, в общем, в колее
нормальные:
Никто не стукнет, не притрет -
не жалуйся, -
Желаешь двигаться вперед -
пожалуйста!
Отказа нет в еде-питье
В уютной этой колее -
Я живо себя убедил:
Не один я в нее угодил, -
Так держать - колесо в колесе! -
И доеду туда, куда все.
Вот кто-то крикнул сам не свой:
«А ну, пусти!» -
И начал спорить с колеей
по глупости.
Он в споре сжег запас до дна
тепла души -
И полетели клапана
и вкладыши.
Но покорежил он края -
И стала шире колея.
Вдруг его обрывается след…
Чудака оттащили в кювет,
Чтоб не мог он нам, задним, мешать
По чужой колее проезжать.
Вот и ко мне пришла беда -
стартер заел, -
Теперь уж это не езда,
а ерзанье.
И надо б выйти, подтолкнуть -
но прыти нет, -
Авось подъедет кто-нибудь
и вытянет.
Напрасно жду подмоги я -
Чужая это колея.
Расплеваться бы глиной и ржой
С колеей этой самой - чужой, -
Тем, что я ее сам углубил,
Я у задних надежду убил.
Прошиб меня холодный пот
до косточки,
И я прошелся чуть вперед
по досточке, -
Гляжу - размыли край ручьи
весенние,
Там выезд есть из колеи -
спасение!
Я грязью из-под шин плюю
В чужую эту колею.
Эй вы, задние, делай как я!
Это значит - не надо за мной.
Колея эта - только моя,
Выбирайтесь своей колеей!
1972
Я вышел ростом и лицом -
Спасибо матери с отцом, -
С людьми в ладу - не понукал, не помыкал,
Спины не гнул - прямым ходил,
И в ус не дул, и жил как жил,
И голове своей руками помогал…
Но был донос и был навет -
Кругом пятьсот и наших нет, -
Был кабинет с табличкой: «Время уважай», -
Там прямо без соли едят,
Там штемпель ставят наугад,
Кладут в конверт - и посылают за Можай.
Потом - зачёт, потом - домой
С семью годами за спиной, -
Висят года на мне - ни бросить, ни продать.
Но на начальника попал,
Который бойко вербовал, -
И за Урал машины стал перегонять.
Дорога, а в дороге - МАЗ,
Который по уши увяз,
В кабине - тьма, напарник третий час молчит, -
Хоть бы кричал, аж зло берёт -
Назад пятьсот, пятьсот вперёд,
А он - зубами «Танец с саблями» стучит!
Мы оба знали про маршрут,
Что этот МАЗ на стройках ждут, -
А наше дело - сел, поехал - ночь, полночь!
Ну надо ж так - под Новый год -
Назад пятьсот, пятьсот вперёд, -
Сигналим зря - пурга, и некому помочь!
«Глуши мотор, - он говорит, -
Пусть этот МАЗ огнём горит!»
Мол, видишь сам - тут больше нечего ловить.
Мол, видишь сам - кругом пятьсот,
А к ночи точно - занесёт, -
Так заровняет, что не надо хоронить!..
Я отвечаю: «Не канючь!»
А он - за гаечный за ключ,
И волком смотрит (Он вообще бывает крут), -
А что ему - кругом пятьсот,
И кто кого переживёт,
Тот и докажет, кто был прав, когда припрут!
Он был мне больше чем родня -
Он ел с ладони у меня, -
А тут глядит в глаза - и холодно спине.
А что ему - кругом пятьсот,
И кто там после разберёт,
Что он забыл, кто я ему и кто он мне!
И он ушёл куда-то вбок.
Я отпустил, а сам - прилёг, -
Мне снился сон про наш «весёлый» наворот:
Что будто вновь кругом пятьсот,
Ищу я выход из ворот, -
Но нет его, есть только вход, и то - не тот.
…Конец простой: пришёл тягач,
И там был трос, и там был врач,
И МАЗ попал куда положено ему, -
И он пришёл - трясётся весь…
А там - опять далёкий рейс, -
Я зла не помню - я опять его возьму!
1972
От границы мы Землю вертели назад, -
Было дело сначала.
Но обратно её закрутил наш комбат,
Оттолкнувшись ногой от Урала.
Наконец-то нам дали приказ наступать,
Отбирать наши пяди и крохи, -
Но мы помним, как солнце отправилось вспять
И едва не зашло на востоке.
Мы не меряем Землю шагами,
Понапрасну цветы теребя,
Мы толкаем её сапогами -
От себя! От себя!
И от ветра с востока пригнулись стога,
Жмётся к скалам отара.
Ось земную мы сдвинули без рычага,
Изменив направленье удара.
Не пугайтесь, когда не на месте закат.
Судный день - это сказки для старших.
Просто Землю вращают, куда захотят,
Наши сменные роты на марше.
Мы ползём, бугорки обнимаем,
Кочки тискаем - зло, не любя,
И коленями Землю толкаем -
От себя! От себя!
Здесь никто б не нашёл, даже если б хотел,
Руки кверху поднявших.
Всем живым ощутимая польза от тел:
Как прикрытье используем павших.
Этот глупый свинец всех ли сразу найдёт,
Где настигнет - в упор или с тыла?
Кто-то там впереди навалился на дот, -
И Земля на мгновенье застыла.
Я ступни свои сзади оставил,
Мимоходом по мёртвым скорбя.
Шар земной я вращаю локтями -
На себя! На себя!
Кто-то встал в полный рост и, отвесив поклон,
Принял пулю на вдохе.
Но на запад, на запад ползёт батальон,
Чтобы солнце взошло на востоке.
Животом по грязи… Дышим смрадом болот…
Но глаза закрываем на запах.
Нынче по небу солнце нормально идёт,
Потому что мы рвёмся на Запад.
Руки, ноги на месте ли, нет ли, -
Как на свадьбе, росу пригубя,
Землю тянем зубами за стебли -
На себя! На себя!
1972
Использована в спектакле «Пристегните ремни» в 1975.
Оплавляются свечи
На старинный паркет,
Дождь стекает на плечи
Серебром с эполет.
Как в агонии бродит
Золотое вино…
Всё былое уходит, -
Что придёт - всё равно.
И, в предсмертном томленьи
Озираясь назад,
Убегают олени,
Нарываясь на залп.
Кто-то дуло наводит
На невинную грудь…
Всё былое уходит, -
Пусть придёт что-нибудь.
Кто-то злой и умелый,
Веселясь, наугад
Мечет острые стрелы
В воспалённый закат.
Слышно в буре мелодий
Повторение нот…
Всё былое уходит, -
Пусть придёт, что придёт.
1972
Из фильма «Дела давно минувших дней».
Есть телевизор - подайте трибуну, -
Так проору - разнесётся на мили!
Он - не окно, я в окно и не плюну, -
Мне будто дверь в целый мир прорубили.
Всё на дому - самый полный обзор:
Отдых в Крыму, ураган и Кобзон,
Фильм, часть седьмая - тут можно поесть:
Я не видал предыдущие шесть.
Врубаю первую - а там ныряют, -
Ну, это так себе, а с двадцати -
«А ну-ка, девушки!» - что вытворяют!
И все - в передничках, - с ума сойти!
Есть телевизор - мне дом не квартира, -
Я всею скорбью скорблю мировою,
Грудью дышу я всем воздухом мира,
Никсона вижу с его госпожою.
Вот тебе раз! Иностранный глава -
Прямо глаз в глаз, к голове голова, -
Чуть пододвинул ногой табурет -
И оказался с главой тет-на-тет.
Потом - ударники в хлебопекарне, -
Дают про выпечку до десяти.
И вот любимая - «А ну-ка, парни!» -
Стреляют, прыгают, - с ума сойти!
Если не смотришь - ну пусть не болван ты,
Но уж, по крайности, богом убитый:
Ты же не знаешь, что ищут таланты,
Ты же не ведаешь, кто даровитый!
Как убедить мне упрямую Настю?! -
Настя желает в кино - как суббота, -
Настя твердит, что проникся я страстью
К глупому ящику для идиота.
Да, я проникся - в квартиру зайду,
Глядь - дома Никсон и Жорж Помпиду!
Вот хорошо - я бутылочку взял, -
Жорж - посошок, Ричард, правда, не стал.
Ну а действительность ещё кошмарней, -
Врубил четвёртую - и на балкон:
«А ну-ка, девушки!» «А ну-ка, парням!»
Вручают премию в О-О-ООН!
…Ну а потом, на Канатчиковой даче,
Где, к сожаленью, навязчивый сервис,
Я и в бреду всё смотрел передачи,
Всё заступался за Анджелу Дэвис.
Слышу: не плачь - всё в порядке в тайге,
Выигран матч СССР - ФРГ,
Сто негодяев захвачены в плен,
И Магомаев поёт в КВН.
Ну а действительность ещё шикарней -
Два телевизора - крути-верти:
«А ну-ка, девушки!» - «А ну-ка, парни!», -
За них не боязно с ума сойти!
1972
Товарищи учёные,
доценты с кандидатами!
Замучились вы с иксами,
запутались в нулях,
Сидите, разлагаете
молекулы на атомы,
Забыв, что разлагается
картофель на полях.
Из гнили да из плесени
бальзам извлечь пытаетесь
И корни извлекаете
по десять раз на дню, -
Ох, вы там добалуетесь,
ох, вы доизвлекаетесь,
Пока сгниёт, заплеснеет
картофель на корню!
Автобусом до Сходни доезжаем,
А там - рысцой, и не стонать!
Небось картошку все мы уважаем, -
Когда с сольцой её намять.
Вы можете прославиться
почти на всю Европу, коль
С лопатами проявите
здесь свой патриотизм, -
А то вы всем кагалом там
набросились на опухоль,
Собак ножами режете,
а это - бандитизм!
Товарищи учёные,
кончайте поножовщину,
Бросайте ваши опыты,
гидрид и ангидрид:
Садитеся в полуторки,
валяйте к нам в Тамбовщину, -
А гамма-излучение
денёк повременит.
Полуторкой к Тамбову подъезжаем,
А там - рысцой, и не стонать!
Небось картошку все мы уважаем, -
Когда с сальцой её намять.
К нам можно даже с семьями,
с друзьями и знакомыми -
Мы славно тут разместимся,
и скажете потом,
Что бог, мол, с ними, с генами,
бог с ними, с хромосомами,
Мы славно поработали
и славно отдохнём!
Товарищи учёные,
Эйнштейны драгоценные,
Ньютоны ненаглядные,
любимые до слёз!
Ведь лягут в землю общую
останки наши бренные, -
Земле - ей всё едино:
апатиты и навоз.
Так приезжайте, милые, -
рядами и колоннами!
Хотя вы все там химики
и нет на вас креста,
Но вы ж ведь там задохнетесь
за синхрофазотронами, -
А тут места отличные -
воздушные места!
Товарищи учёные,
не сумлевайтесь, милые:
Коль, что у вас не ладится, -
ну, там, не тот аффект, -
Мы мигом к вам заявимся
с лопатами и с вилами,
Денёчек покумекаем -
и выправим дефект!
1972
Я только малость объясню в стихе,
На всё я не имею полномочий…
Я был зачат, как нужно, во грехе, -
В поту и нервах первой брачной ночи.
Я знал, что отрываясь от земли, -
Чем выше мы, тем жёстче и суровей.
Я шёл спокойно прямо в короли
И вёл себя наследным принцем крови.
Я знал - всё будет так, как я хочу.
Я не бывал внакладе и в уроне.
Мои друзья по школе и мечу
Служили мне, как их отцы - короне.
Не думал я над тем, что говорю,
И с лёгкостью слова бросал на ветер -
Мне верили и так, как главарю,
Все высокопоставленные дети.
Пугались нас ночные сторожа,
Как оспою, болело время нами.
Я спал на кожах, мясо ел с ножа
И злую лошадь мучил стременами.
Я знал, мне будет сказано: «Царюй!» -
Клеймо на лбу мне рок с рожденья выжег,
И я пьянел среди чеканных сбруй.
Был терпелив к насилью слов и книжек.
Я улыбаться мог одним лишь ртом,
А тайный взгляд, когда он зол и горек,
Умел скрывать, воспитанный шутом.
Шут мёртв теперь: «Аминь!» Бедняга! Йорик!
Но отказался я от дележа
Наград, добычи, славы, привилегий.
Вдруг стало жаль мне мёртвого пажа…
Я объезжал зелёные побеги.
Я позабыл охотничий азарт,
Возненавидел и борзых, и гончих,
Я от подранка гнал коня назад
И плетью бил загонщиков и ловчих.
Я видел - наши игры с каждым днём
Всё больше походили на бесчинства.
В проточных водах по ночам, тайком
Я отмывался от дневного свинства.
Я прозревал, глупея с каждым днём,
Я прозевал домашние интриги.
Не нравился мне век и люди в нём
Не нравились. И я зарылся в книги.
Мой мозг, до знаний жадный как паук,
Всё постигал: недвижность и движенье.
Но толка нет от мыслей и наук,
Когда повсюду им опроверженье.
С друзьями детства перетёрлась нить, -
Нить Ариадны оказалась схемой.
Я бился над вопросом «быть, не быть»,
Как над неразрешимою дилеммой.
Но вечно, вечно плещет море бед.
В него мы стрелы мечем - в сито просо,
Отсеивая призрачный ответ
От вычурного этого вопроса.
Зов предков слыша сквозь затихший гул,
Пошёл на зов, - сомненья крались с тылу,
Груз тяжких дум наверх меня тянул,
А крылья плоти вниз влекли, в могилу.
В непрочный сплав меня спаяли дни -
Едва застыв, он начал расползаться.
Я пролил кровь, как все, и - как они,
Я не сумел от мести отказаться.
А мой подъём пред смертью - есть провал.
Офелия! Я тленья не приемлю.
Но я себя убийством уравнял
С тем, с кем я лёг в одну и ту же землю.
Я, Гамлет, я насилье презирал,
Я наплевал на Датскую корону.
Но в их глазах - за трон я глотку рвал
И убивал соперника по трону.
Но гениальный всплеск похож на бред,
В рожденьи смерть проглядывает косо.
А мы всё ставим каверзный ответ
И не находим нужного вопроса.
1972
В. Абдулову
Нет острых ощущений - всё старьё, гнилье и хлам, -
Того гляди, с тоски сыграю в ящик.
Балкон бы, что ли, сверху, иль автобус - пополам, -
Вот это боле-мене подходяще!
Повезло! Наконец повезло! -
Видел бог, что дошёл я до точки! -
Самосвал в тридцать тысяч кило
Мне скелет раздробил на кусочки!
Вот лежу я на спине,
Загипсованный, -
Каждый член у мене -
Расфасованный
По отдельности
До исправности, -
Всё будет в цельности
И в сохранности!
Эх, жаль, что не роняли вам на череп утюгов, -
Скорблю о вас - как мало вы успели! -
Ах, это просто прелесть - сотрясение мозгов,
Ах, это наслажденье - гипс на теле!
Как броня - на груди у меня,
На руках моих - крепкие латы, -
Так и хочется крикнуть: «Коня мне, коня!» -
И верхом ускакать из палаты!
И лежу я на спине,
Загипсованный, -
Каждый член у мене -
Расфасованный
По отдельности
До исправности, -
Всё будет в цельности
И в сохранности!
Задавлены все чувства - лишь для боли нет преград, -
Ну что ж, мы сами часто чувства губим, -
Зато я, как ребёнок, - весь спелёнутый до пят
И окружённый человеколюбьем!
Под влияньем сестрички ночной
Я любовию к людям проникся -
И, клянусь, до доски гробовой
Я б остался невольником гипса!
Вот лежу я на спине,
Загипсованный, -
Каждый член у мене -
Расфасованный
По отдельности
До исправности, -
Всё будет в цельности
И в сохранности!
Вот жаль, что мне нельзя уже увидеть прежних снов:
Они - как острый нож для инвалида, -
Во сне я рвусь наружу из-под гипсовых оков,
Мне снятся свечи, рифмы и коррида…
Ах, надёжна ты, гипса броня,
От того, кто намерен кусаться!
Но одно угнетает меня:
Что никак не могу почесаться, -
Что лежу я на спине,
Загипсованный, -
Каждый член у мене -
Расфасованный
По отдельности
До исправности, -
Всё будет в цельности
И в сохранности!
Так, я давно здоров, но не намерен гипс снимать:
Пусть руки стали чем-то вроде бивней,
Пусть ноги опухают - мне на это наплевать, -
Зато кажусь значительней, массивней!
Я под гипсом хожу ходуном,
Наступаю на пятки прохожим, -
Мне удобней казаться слоном
И себя ощущать толстокожим!
И по жизни я иду,
Загипсованный, -
Каждый член - на виду,
Расфасованный
По отдельности
До исправности, -
Всё будет в цельности
И в сохранности!
1972
Так случилось - мужчины ушли,
Побросали посевы до срока.
Вот их больше не видно из окон -
Растворились в дорожной пыли.
Вытекают из колоса зёрна -
Эти слёзы несжатых полей.
И холодные ветры проворно
Потекли из щелей.
Мы вас ждём - торопите коней!
В добрый час, в добрый час, в добрый час!
Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины.
А потом возвращайтесь скорей!
Ивы плачут по вас,
И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
Мы в высоких живём теремах,
Входа нет никому в эти зданья -
Одиночество и ожиданье
Вместо вас поселилось в домах.
Потеряла и свежесть и прелесть
Белизна ненадетых рубах,
Даже старые песни приелись
И навязли в зубах.
Мы вас ждём - торопите коней!
В добрый час, в добрый час, в добрый час!
Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины.
А потом возвращайтесь скорей!
Ивы плачут по вас,
И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
Всё единою болью болит,
И звучит с каждым днём непрестанней
Вековечный надрыв причитаний
Отголоском старинных молитв.
Мы вас встретим и пеших, и конных,
Утомлённых, нецелых, - любых.
Только б не пустота похоронных
И предчувствие их.
Мы вас ждём - торопите коней!
В добрый час, в добрый час, в добрый час!
Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины.
А потом возвращайтесь скорей!
Ивы плачут по вас,
И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
1972
Из кинофильма «Точка отсчёта».
Я кричал: «Вы что там, обалдели? -
Уронили шахматный престиж!»
Мне сказали в нашем спортотделе:
«Вот, брат, прекрасно - ты и защитишь!
Но учти, что Фишер очень ярок, -
Он даже спит с доской, - и сила в ём,
Что он играет чисто, без помарок…»
Но ничего, я тоже не подарок, -
И у меня в запасе - ход конём.
Ох вы, мускулы стальные,
Пальцы цепкие мои!
Эх, резные, расписные
Деревянные ладьи!
Друг мой, футболист, учил: «Не бойся, -
Он к таким партнёрам не привык.
За тылы и центр не беспокойся,
А играй по краю - напрямик!..»
Я налёг на бег, на стометровки,
В бане вес согнал, отлично сплю,
Были по хоккею тренировки…
В общем, после этой подготовки -
Я его без мата задавлю!
Ох, вы сильные ладони,
Мышцы крепкие спины!
Эх вы, кони мои, кони,
Ой вы, милые слоны!
«Не спеши и, главное, не горбись, -
Так боксёр беседовал со мной, -
В ближний бой не лезь, работай в корпус,
И помни, что коронный твой - прямой».
Но честь короны шахматной - на карте, -
И он от пораженья не уйдёт:
Мы сыграли с Талем десять партий -
В преферанс, в очко и на билльярде, -
Таль сказал: «Такой не подведёт!»
Ох, рельеф мускулатуры!
Дельтовидные - сильны!
Что мне его лёгкие фигуры,
Эти кони да слоны!
И в буфете, для других закрытом,
Повар успокоил: «Не робей!
Ты с таким прекрасным аппетитом -
Враз проглотишь всех его коней!
Ты присядь перед дорогой дальней -
И бери с питанием рюкзак.
На двоих готовь пирог пасхальный:
Этот Шифер - хоть и гениальный, -
А небось покушать не дурак!»
Ох, мы - крепкие орешки!
Мы корону - привезём!
Спать ложусь я - вроде пешки,
А просыпаюся - ферзём!
Только прилетели - сразу сели.
Фишки все заранее стоят.
Фоторепортёры налетели -
И слепят, и с толку сбить хотят.
Но меня и дома - кто положит?
Репортёрам с ног меня не сбить!..
Мне же не умение поможет:
Этот Шифер ни за что не сможет
Угадать, чем буду я ходить.
Выпало ходить ему, задире, -
Говорят, он белыми мастак! -
Он сделал ход с е2 на е4…
Чтой-то мне знакомое… Так-так!
Ход за мной - что делать надо, Сева? -
Наугад, как ночью по тайге…
Помню - всех главнее королева:
Ходит взад-вперёд и вправо-влево, -
Ну а кони, вроде - только буквой «ге».
Эх, спасибо заводскому другу -
Научил, как ходют, как сдают…
Выяснилось позже - я с испугу
Разыграл классический дебют!
Всё следил, чтоб не было промашки,
Вспоминал всё повара в тоске.
Эх, сменить бы пешки на рюмашки -
Живо б прояснилось на доске!
Вижу, он нацеливает вилку -
Хочет съесть, - и я бы съел ферзя…
Под такую б закусь - да бутылку!
Но во время матча пить нельзя.
Да я голодный! Посудите сами:
Здесь у них лишь кофе да омлет.
Клетки - как круги перед глазами,
Королей я путаю с тузами
И с дебютом путаю дуплет.
Есть примета - вот я и рискую:
В первый раз должно мне повезти.
Да я его замучу, зашахую -
Мне бы только дамку провести!
Не мычу, не телюсь, весь - как вата.
Надо что-то бить - уже пора!
Чем же бить? Ладьёю - страшновато,
Справа в челюсть - вроде рановато,
Неудобно как-то: первая игра.
…А он мою защиту разрушает -
Старую индийскую - в момент, -
И это смутно мне напоминает
Индо-пакистанский инцидент.
Только зря он шутит с нашим братом,
У меня есть мера, даже две:
Если он меня прикончит матом,
Так я его - через бедро с захватом,
Или - ход конём - по голове!
Я ещё чуток добавил прыти -
Всё не так уж сумрачно вблизи:
В мире шахмат пешка может выйти -
Если тренируется - в ферзи!
Шифер стал на хитрости пускаться:
Встанет, пробежится и - назад;
Он мне предложил турами поменяться, -
Ну, ещё б ему меня не опасаться -
Я же лёжа жму сто пятьдесят!
Так я его фигурку смерил оком,
И, когда он объявил мне шах, -
Обнажил я бицепс ненароком,
Даже снял для верности пиджак.
И мгновенно в зале стало тише,
Он заметил, что я привстаю…
Видно, ему стало не до фишек -
И хвалёный пресловутый Фишер
Тут же согласился на ничью.
1972
Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю
Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю!..
Что-то воздуху мне мало - ветер пью, туман глотаю…
Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Вы тугую не слушайте плеть!
Но что-то кони мне попались привередливые…
И дожить не успел, мне допеть не успеть.
Я коней напою,
я куплет допою, -
Хоть мгновенье ещё постою
на краю…
Сгину я - меня пушинкой ураган сметёт с ладони,
И в санях меня галопом повлекут по снегу утром, -
Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони,
Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Не указчики вам - кнут и плеть.
Но что-то кони мне попались привередливые…
И дожить не успел, мне допеть не успеть.
Я коней напою,
я куплет допою, -
Хоть мгновенье ещё постою
на краю…
Мы успели: в гости к богу не бывает опозданий.
Так что ж там ангелы поют такими злыми голосами?!
Или это колокольчик весь зашёлся от рыданий,
Или я кричу коням, чтоб не несли так быстро сани?!
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Умоляю вас вскачь не лететь!
Но что-то кони мне попались привередливые…
Коль дожить не успел, так хотя бы допеть!
Я коней напою,
я куплет допою, -
Хоть мгновенье ещё постою
на краю…
1972
Написана для фильма «Земля Санникова», - но не вошла.
Произошёл необъяснимый катаклизм:
Я шёл домой по тихой улице своей -
Глядь, мне навстречу нагло прёт капитализм,
Звериный лик свой скрыв под маской «Жигулей»!
Я по подземным переходам не пойду:
Визг тормозов мне - как романс о трёх рублях, -
За то ль я гиб и мёрз в семнадцатом году,
Чтоб частный собственник глумился в «Жигулях»!
Он мне не друг и не родственник -
Он мне - заклятый враг, -
Очкастый частный собственник
В зелёных, серых, белых «Жигулях»!
Но ничего, я к старой тактике пришёл:
Ушёл в подполье - пусть ругают за прогул!
Сегодня ночью я три шины пропорол, -
Так полегчало - без снотворного уснул!
Дверь проломить - купил отбойный молоток,
Электродрель, - попробуй крышу пропили!
Не дам порочить наш совейский городок,
Где пиво варят золотое «Жигули»!
Он мне не друг и не родственник,
Он мне - заклятый враг, -
Очкастый частный собственник
В зелёных, серых, белых «Жигулях»!
Мне за грехи мои не будет ничего:
Я в психбольнице все права завоевал.
И я б их к стенке ставил через одного
И направлял на них гружёный самосвал!
Но вскоре я машину сделаю свою -
Все части есть, - а от владения уволь:
Отполирую - и с разгону разобью
Её под окнами отеля «Метрополь».
Нет, чтой-то ёкнуло - ведь части-то свои! -
Недосыпал, недоедал, пил только чай…
Всё, - еду, еду регистрировать в ГАИ!..
Ах, чёрт! - «москвич» меня забрызгал, негодяй!
Он мне не друг и не родственник,
Он мне - заклятый враг, -
Очкастый частный собственник
В зелёных, серых, белых «москвичах»!
1971
Так дымно, что в зеркале нет отраженья
И даже напротив не видно лица,
И пары успели устать от круженья, -
Но всё-таки я допою до конца!
Все нужные ноты давно
сыграли,
Сгорело, погасло вино
в бокале,
Минутный порыв говорить -
пропал, -
И лучше мне молча допить
бокал…
Полгода не балует солнцем погода,
И души застыли под коркою льда, -
И, видно, напрасно я жду ледохода,
И память не может согреть в холода.
Все нужные ноты давно
сыграли,
Сгорело, погасло вино
в бокале,
Минутный порыв говорить -
пропал, -
И лучше мне молча допить
бокал…
В оркестре играют устало, сбиваясь,
Смыкается круг - не порвать мне кольца…
Спокойно! Мне лучше уйти улыбаясь, -
И всё-таки я допою до конца!
Все нужные ноты давно
сыграли,
Сгорело, погасло вино
в бокале,
Тусклей, равнодушней оскал
зеркал…
И лучше мне просто разбить
бокал!
1971
Считай по-нашему, мы выпили не много, -
Не вру, ей-бога, - скажи, Серёга!
И если б водку гнать не из опилок,
То чё б нам было с пяти бутылок!
…Вторую пили близ прилавка в закуточке, -
Но это были ещё цветочки.
Потом - в скверу, где детские грибочки.
Потом - не помню, - дошёл до точки.
Я пил из горлышка, с устатку и не евши,
Но - как стекло был, - остекленевший.
А уж когда коляска подкатила,
Тогда в нас было - семьсот на рыло!
Мы, правда, третьего насильно затащили, -
Ну, тут промашка - переборщили.
А что очки товарищу разбили -
Так то портвейном усугубили.
Товарищ первый нам сказал, что, мол, уймитесь,
Что - не буяньте, что - разойдитесь.
На «разойтись» я тут же согласился -
И разошёлся, - и расходился!
Но если я кого ругал - карайте строго!
Но это вряд ли, - скажи, Серёга!
А что упал - так то от помутненья,
Орал не с горя - от отупенья.
…Теперь позвольте пару слов без протокола.
Чему нас учит семья и школа?
Что жизнь сама таких накажет строго.
Тут мы согласны, - скажи, Серёга!
Вот он проснётся утром - протрезвеет - скажет:
Пусть жизнь осудит, пусть жизнь накажет!
Так отпустите - вам же легче будет:
Чего возиться, раз жизнь осудит!
Вы не глядите, что Серёжа всё кивает, -
Он соображает, он всё понимает!
А что молчит - так это от волненья,
От осознанья и просветленья.
Не запирайте, люди, - плачут дома детки, -
Ему же - в Химки, а мне - в Медведки!..
Да, всё равно: автобусы не ходят,
Метро закрыто, в такси не содят.
Приятно всё-таки, что нас здесь уважают:
Гляди - подвозят, гляди - сажают!
Разбудит утром не петух, прокукарекав, -
Сержант подымет - как человеков!
Нас чуть не с музыкой проводят, как проспимся.
Я рупь заначил, - опохмелимся!
И всё же, брат, трудна у нас дорога!
Эх, бедолага! Ну спи, Серёга!
1971
Я оглох от ударов ладоней,
Я ослеп от улыбок певиц, -
Сколько лет я страдал от симфоний,
Потакал подражателям птиц!
Сквозь меня многократно просеясь,
Чистый звук в ваши души летел.
Стоп! Вот - тот, на кого я надеюсь,
Для кого я все муки стерпел.
Сколько раз в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину,
На пиле один играл - шею спиливал, -
А я усиливал,
усиливал,
усиливал…
На «низах» его голос утробен,
На «верхах» он подобен ножу, -
Он покажет, на что он способен, -
Но и я кое-что покажу!
Он поёт задыхаясь, с натугой -
Он устал, как солдат на плацу, -
Я тянусь своей шеей упругой
К золотому от пота лицу.
Только вдруг: «Человече, опомнись, -
Что поёшь?! Отдохни - ты устал.
Эта - патока, сладкая помесь!
Зал, скажи, чтобы он перестал!..»
Всё напрасно - чудес не бывает, -
Я качаюсь, я еле стою, -
Он бальзамом мне горечь вливает
В микрофонную глотку мою.
В чём угодно меня обвините -
Только против себя не пойдёшь:
По профессии я - усилитель, -
Я страдал - но усиливал ложь.
Застонал я - динамики взвыли, -
Он сдавил моё горло рукой…
Отвернули меня, умертвили -
Заменили меня на другой.
Тот, другой, - он всё стерпит и примет, -
Он навинчен на шею мою.
Нас всегда заменяют другими,
Чтобы мы не мешали вранью.
…Мы в чехле очень тесно лежали -
Я, штатив и другой микрофон, -
И они мне, смеясь, рассказали,
Как он рад был, что я заменён.
Сколько раз в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину,
На пиле один играл - шею спиливал, -
А я усиливал,
усиливал,
усиливал…
1971
Дурацкий сон, как кистенём,
Избил нещадно.
Невнятно выглядел я в нём
И неприглядно.
Во сне я лгал и предавал,
И льстил легко я…
А я и не подозревал
В себе такое.
Ещё сжимал я кулаки
И бил с натугой,
Но мягкой кистию руки,
А не упругой.
Тускнело сновиденье, но
Опять являлось.
Смыкал я веки, и оно
Возобновлялось.
Я не шагал, а семенил
На ровном брусе,
Ни разу ногу не сменил, -
Трусил и трусил.
Я перед сильным лебезил,
Пред злобным гнулся.
И сам себе я мерзок был,
Но не проснулся.
Да это бред - я свой же стон
Слыхал сквозь дрёму,
Но это мне приснился сон,
А не другому.
Очнулся я и разобрал
Обрывок стона.
И с болью веки разодрал,
Но облегчённо.
И сон повис на потолке
И распластался.
Сон в руку ли? И вот в руке
Вопрос остался.
Я вымыл руки - он в спине
Холодной дрожью.
Что было правдою во сне,
Что было ложью?
Коль это сновиденье - мне
Ещё везенье.
Но если было мне во сне
Ясновиденье?
Сон - отраженье мыслей дня?
Нет, быть не может!
Но вспомню - и всего меня
Перекорёжит.
А после скажут: «Он вполне
Всё знал и ведал!»
Мне будет мерзко, как во сне
В котором предал.
Или - в костёр?.. Вдруг нет во мне
Шагнуть к костру сил! -
Мне будет стыдно как во сне,
В котором струсил.
Но скажут мне: «Пой в унисон!
Жми что есть духу!»
И я пойму: вот это сон,
Который в руку.
1971
Целуя знамя в пропылённый шёлк
И выплюнув в отчаянье протезы,
Фельдмаршал звал: «Вперёд, мой славный полк!
Презрейте смерть, мои головорезы!»
И смятыми знамёнами горды,
Воспалены талантливою речью, -
Расталкивая спины и зады,
Одни стремились в первые ряды -
И первыми ложились под картечью.
Хитрец и тот, который не был смел, -
Не пожелав платить такую цену,
Полз в задний ряд - но там не уцелел:
Его свои же брали на прицел -
И в спину убивали за измену.
Сегодня каждый третий - без сапог,
Но после битвы - заживут, как крезы, -
Прекрасный полк, надёжный, верный полк -
Отборные в полку головорезы!
А третии средь битвы и беды
Старались сохранить и грудь и спину, -
Не выходя ни в первые ряды,
Ни в задние, - но как из-за еды,
Дрались за золотую середину.
Они напишут толстые труды
И будут гибнуть в рамах на картине, -
Те, что не вышли в первые ряды,
Но не были и сзади - и горды,
Что честно прозябали в середине.
Уже трубач без почестей умолк,
Не слышно меди, тише звон железа, -
Разбит и смят надёжный, верный полк,
В котором сплошь одни головорезы.
Но нет, им честь знамён не запятнать,
Дышал фельдмаршал весело и ровно, -
Чтоб их в глазах потомков оправдать,
Он молвил: «Кто-то должен умирать -
А кто-то должен выжить, - безусловно!»
Пусть нет звезды тусклее, чем у них, -
Уверенно дотянут до кончины -
Скрываясь за отчаянных и злых,
Последний ряд оставив для других -
Умеренные люди середины.
В грязь втоптаны знамёна, смятый шёлк,
Фельдмаршальские жезлы и протезы.
Ах, славный полк!.. Да был ли славный полк,
В котором сплошь одни головорезы?!
1971
Я несла свою Беду
по весеннему по льду.
Обломился лёд - душа оборвалася,
камнем под воду ушла,
а Беда - хоть тяжела, -
а за острые края задержалася.
И Беда с того вот дня
ищет по свету меня,
Слухи ходят - вместе с ней - с Кривотолками.
А что я не умерла,
знала голая ветла
и ещё - перепела с перепёлками.
Кто ж из них сказал ему,
господину моему, -
только выдали меня, проболталися.
И, от страсти сам не свой,
он отправился за мной,
а за ним - Беда с Молвой увязалися.
Он меня настиг, догнал,
обнял, на руки поднял.
Рядом с ним в седле Беда ухмылялася…
Но остаться он не мог -
был всего один денёк,
а Беда - на вечный срок задержалася.
1971
Поэтам и прочим, но больше - поэтам
Кто кончил жизнь трагически, тот - истинный поэт,
А если в точный срок - так в полной мере.
На цифре 26 один шагнул под пистолет,
Другой же - в петлю слазил в «Англетере».
А в 33 Христу… (Он был поэт, он говорил:
«Да не убий!» Убьёшь - везде найду, мол.)
Но - гвозди ему в руки, чтоб чего не сотворил,
Чтоб не писал и чтобы меньше думал.
С меня при цифре 37 в момент слетает хмель.
Вот и сейчас как холодом подуло:
Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль
И Маяковский лёг виском на дуло.
Задержимся на цифре 37! Коварен бог -
Ребром вопрос поставил: или - или!
На этом рубеже легли и Байрон, и Рембо…
А нынешние - как-то проскочили.
Дуэль не состоялась или перенесена,
А в 33 распяли, но не сильно.
А в 37 не кровь - да что там кровь! - и седина
Испачкала виски не так обильно.
Слабо стреляться? В пятки, мол, давно ушла душа?..
Терпенье, психопаты и кликуши!
Поэты ходят пятками по лезвию ножа
И режут в кровь свои босые души!
На слово «длинношеее» в конце пришлось три «е».
Укоротить поэта! - вывод ясен.
И нож в него! - но счастлив он висеть на острие,
Зарезанный за то, что был опасен.
Жалею вас, приверженцы фатальных дат и цифр!
Томитесь, как наложницы в гареме!
Срок жизни увеличился, - и, может быть, концы
Поэтов отодвинулись на время!
1971
Здесь лапы у елей дрожат на весу,
Здесь птицы щебечут тревожно -
Живёшь в заколдованном диком лесу,
Откуда уйти невозможно.
Пусть черёмухи сохнут бельём на ветру,
Пусть дождём опадают сирени, -
Всё равно я отсюда тебя заберу
Во дворец, где играют свирели!
Твой мир колдунами на тысячи лет
Укрыт от меня и от света, -
И думаешь ты, что прекраснее нет,
Чем лес заколдованный этот.
Пусть на листьях не будет росы поутру,
Пусть луна с небом пасмурным в ссоре, -
Всё равно я отсюда тебя заберу
В светлый терем с балконом на море!
В какой день недели, в котором часу
Ты выйдешь ко мне осторожно,
Когда я тебя на руках унесу
Туда, где найти невозможно?
Украду, если кража тебе по душе, -
Зря ли я столько сил разбазарил?!
Соглашайся хотя бы на рай в шалаше,
Если терем с дворцом кто-то занял!
1970
Из спектакля «Свой остров» в 1971.
Не космос - метры грунта надо мной,
И в шахте не до праздничных процессий, -
Но мы владеем тоже внеземной -
И самою земною из профессий!
Любой из нас - ну чем не чародей?!
Из преисподней наверх уголь мечем.
Мы топливо отнимем у чертей -
Свои котлы топить им будет нечем!
Взорвано, уложено, сколото
Чёрное надёжное золото.
Да, сами мы - как дьяволы - в пыли,
Зато наш поезд не уйдёт порожний.
Терзаем чрево матушки-Земли -
Но на земле теплее и надёжней.
Вот вагонетки, душу веселя,
Проносятся, как в фильме о погонях, -
И шуточку «Даёшь стране угля!»
Мы чувствуем на собственных ладонях.
Взорвано, уложено, сколото
Чёрное надёжное золото.
Воронками изрытые поля
Не позабудь - и оглянись во гневе, -
Но нас, благословенная Земля,
Прости за то, что роемся во чреве.
Не бойся заблудиться в темноте
И захлебнуться пылью - не один ты!
Вперёд и вниз! Мы будем на щите -
Мы сами рыли эти лабиринты!
Взорвано, уложено, сколото
Чёрное надёжное золото.
1970
Я скачу, но я скачу иначе -
По камням, по лужам, по росе…
Говорят: он иноходью скачет.
Это значит иначе, чем все.
Но наездник мой всегда на мне, -
Стременами лупит мне под дых.
Я согласен бегать в табуне,
Но не под седлом и без узды!
Если не свободен нож от ножен,
Он опасен меньше, чем игла.
Вот и я оседлан и стреножен.
Рот мой разрывают удила.
Мне набили раны на спине,
Я дрожу боками у воды.
Я согласен бегать в табуне,
Но не под седлом и без узды!
Мне сегодня предстоит бороться.
Скачки! Я сегодня - фаворит.
Знаю - ставят все на иноходца,
Но не я - жокей на мне хрипит!
Он вонзает шпоры в рёбра мне,
Зубоскалят первые ряды.
Я согласен бегать в табуне,
Но не под седлом и без узды!
Пляшут, пляшут скакуны на старте,
Друг на друга злобу затая,
В исступленьи, в бешенстве, в азарте,
И роняют пену, как и я.
Мой наездник у трибун в цене, -
Крупный мастер верховой езды.
Ох, как я бы бегал в табуне,
Но не под седлом и без узды!
Нет! Не будут золотыми горы!
Я последним цель пересеку.
Я ему припомню эти шпоры,
Засбою, отстану на скаку!..
Колокол! Жокей мой «на коне» -
Он смеётся в предвкушеньи мзды.
Ох, как я бы бегал в табуне,
Но не под седлом и без узды!
Что со мной, что делаю, как смею -
Потакаю своему врагу!
Я собою просто не владею,
Я прийти не первым не могу!
Что же делать? Остаётся мне
Вышвырнуть жокея моего
И скакать, как будто в табуне,
Под седлом, в узде, но без него!
Я пришёл, а он в хвосте плетётся -
По камням, по лужам, по росе…
Я впервые не был иноходцем -
Я стремился выиграть, как все!
1970
Разбег, толчок… И - стыдно подыматься:
Во рту опилки, слёзы из-под век, -
На рубеже проклятом два двенадцать
Мне планка преградила путь наверх.
Я признаюсь вам, как на духу:
Такова вся спортивная жизнь, -
Лишь мгновение ты наверху -
И стремительно падаешь вниз.
Но съем плоды запретные с древа я,
И за хвост подёргаю славу я.
У кого толчковая - левая,
А у меня толчковая - правая!
Разбег, толчок… Свидетели паденья
Свистят и тянут за ноги ко дну.
Мне тренер мой сказал без сожаленья:
«Да ты же, парень, прыгаешь в длину!
У тебя - растяженье в паху;
Прыгать с правой - дурацкий каприз, -
Не удержишься ты наверху -
Ты стремительно падаешь вниз».
Но, задыхаясь словно от гнева я,
Объяснил толково я: главное,
Что у них толчковая - левая,
А у меня толчковая - правая!
Разбег, толчок… Мне не догнать канадца -
Он мне в лицо смеётся на лету!
Я снова планку сбил на два двенадцать -
И тренер мне сказал напрямоту,
Что - начальство в десятом ряду,
И что мне прополощут мозги,
Если враз, в сей же час не сойду
Я с неправильной правой ноги.
Но я лучше выпью зелье с отравою,
И над собой что-нибудь сделаю -
Но свою неправую правую
Я не сменю на правую левую!
Трибуны дружно начали смеяться -
Но пыл мой от насмешек не ослаб:
Разбег, толчок, полёт… И два двенадцать -
Теперь уже мой пройденный этап!
Пусть болит моя травма в паху,
Пусть допрыгался до хромоты, -
Но я всё-таки был наверху -
И меня не спихнуть с высоты!
Я им всем показал «ху из ху», -
Жаль, жена подложила сюрприз:
Пока я был на самом верху -
Она с кем-то спустилася вниз…
Но съел плоды запретные с древа я,
И за хвост подёргал всё же славу я, -
Хоть у них толчковая - левая,
Но моя толчковая - правая!
1970
Я помню райвоенкомат:
«В десант не годен - так-то, брат, -
Таким, как ты, - там невпротык…» И дальше - смех:
Мол, из тебя какой солдат?
Тебя - хоть сразу в медсанбат!..
А из меня - такой солдат, как изо всех.
А на войне, как на войне,
А мне - и вовсе, мне - вдвойне, -
Присохла к телу гимнастёрка на спине.
Я отставал, сбоил в строю, -
Но как-то раз в одном бою -
Не знаю чем - я приглянулся старшине.
…Шумит окопная братва:
«Студент, а сколько дважды два?
Эй, холостой, а правда - графом был Толстой?
А кто евонная жена?..»
Но тут встревал мой старшина:
«Иди поспи - ты ж не святой, а утром - бой».
И только раз, когда я встал
Во весь свой рост, он мне сказал:
«Ложись!.. - и дальше пару слов без падежей. -
К чему две дырки в голове!»
И вдруг спросил: «А что в Москве,
Неужто вправду есть дома в пять этажей?..»
Над нами - шквал, - он застонал -
И в нём осколок остывал, -
И на вопрос его ответить я не смог.
Он в землю лёг - за пять шагов,
За пять ночей и за пять снов -
Лицом на запад и ногами на восток.
1970
Едешь ли в поезде, в автомобиле
Или гуляешь, хлебнувши винца, -
При современном машинном обильи
Трудно по жизни пройти до конца.
Вот вам авария: в Замоскворечье
Трое везли хоронить одного, -
Все, и шофёр, получили увечья,
Только который в гробу - ничего.
Бабы по найму рыдали сквозь зубы,
Дьякон - и тот верхней ноты не брал,
Громко фальшивили медные трубы, -
Только который в гробу - не соврал.
Бывший начальник - и тайный разбойник -
В лоб лобызал и брезгливо плевал,
Все приложились, - а скромный покойник
Так никого и не поцеловал.
Но грянул гром - ничего не попишешь,
Силам природы на речи плевать, -
Все побежали под плиты и крыши, -
Только покойник не стал убегать.
Что ему дождь - от него не убудет, -
Вот у живущих - закалка не та.
Ну а покойники, бывшие люди, -
Смелые люди и нам не чета.
Как ни спеши, тебя опережает
Клейкий ярлык, как отметка на лбу, -
А ничего тебе не угрожает,
Только когда ты в дубовом гробу.
Можно в отдельный, а можно и в общий -
Мёртвых квартирный вопрос не берёт, -
Вот молодец этот самый - усопший -
Вовсе не требует лишних хлопот.
В царстве теней - в этом обществе строгом -
Нет ни опасностей, нет ни тревог.
Ну а у нас - все мы ходим под богом,
Только которым в гробу - ничего.
Слышу упрёк: «Он покойников славит!»
Нет, - я в обиде на злую судьбу:
Всех нас когда-нибудь ктой-то задавит, -
За исключением тех, кто в гробу.
1970
Нет меня - я покинул Расею, -
Мои девочки ходят в соплях!
Я теперь свои семечки сею
На чужих Елисейских полях.
Кто-то вякнул в трамвае на Пресне:
«Нет его - умотал наконец!
Вот и пусть свои чуждые песни
Пишет там про Версальский дворец».
Слышу сзади - обмен новостями:
«Да не тот! Тот уехал - спроси!..»
«Ах не тот?!» - и толкают локтями,
И сидят на коленях в такси.
Тот, с которым сидел в Магадане,
Мой дружок по гражданской войне -
Говорит, что пишу ему: «Ваня!
Я в Париже, - давай, брат, ко мне!»
Я уже попросился обратно -
Унижался, юлил, умолял…
Ерунда! Не вернусь, вероятно, -
Потому что я не уезжал!
Кто поверил - тому по подарку, -
Чтоб хороший конец, как в кино:
Забирай Триумфальную арку,
Налетай на заводы Рено!
Я смеюсь, умираю от смеха:
Как поверили этому бреду?!
Не волнуйтесь - я не уехал,
И не надейтесь - я не уеду!
1970
Я щас взорвусь, как триста тонн тротила, -
Во мне заряд нетворческого зла:
Меня сегодня Муза посетила, -
Немного посидела и ушла!
У ней имелись веские причины -
Я не имею права на нытьё, -
Представьте: Муза… ночью… у мужчины! -
Бог весть что люди скажут про неё.
И всё же мне досадно, одиноко:
Ведь эта Муза - люди подтвердят! -
Засиживалась сутками у Блока,
У Бальмонта жила не выходя.
Я бросился к столу, весь в нетерпенье,
Но - господи помилуй и спаси! -
Она ушла, - исчезло вдохновенье
И - три рубля: должно быть, на такси.
Я в бешенстве мечусь, как зверь, по дому,
Но бог с ней, с Музой, - я её простил.
Она ушла к кому-нибудь другому:
Я, видно, её плохо угостил.
Огромный торт, утыканный свечами,
Засох от горя, да и я иссяк.
С соседями я допил, сволочами,
Для Музы предназначенный коньяк.
…Ушли года, как люди в чёрном списке, -
Всё в прошлом, я зеваю от тоски.
Она ушла безмолвно, по-английски,
Но от неё остались две строки.
Вот две строки - я гений, прочь сомненья,
Даёшь восторги, лавры и цветы:
«Я помню это чудное мгновенье,
Когда передо мной явилась ты!»
1970
Ну вот, исчезла дрожь в руках,
теперь - наверх!
Ну вот, сорвался в пропасть страх
навек, навек.
Для остановки нет причин -
иду, скользя…
И в мире нет таких вершин,
что взять нельзя!
Здесь голубым сияньем льдов
весь склон облит,
и тайну чьих-нибудь следов
гранит хранит…
А я гляжу в свою мечту -
поверх голов,
и свято верю в чистоту -
снегов и слов!
Среди нехоженых путей
один - пусть мой!
Среди невзятых рубежей
один - за мной!
А имена тех, кто здесь лёг,
снега таят…
Среди непройденных дорог
одна - моя!
И пусть пройдёт немалый срок -
мне не забыть,
что здесь сомнения я смог
в себе убить.
В тот день шептала мне вода:
«Удач - всегда!..»
А день… какой был день тогда?
Ах да - среда!..
1969
Памяти Михаила Хергиани
Ты идёшь по кромке ледника,
Взгляд не отрывая от вершины.
Горы спят, вдыхая облака,
Выдыхая снежные лавины.
Но они с тебя не сводят глаз -
Будто бы тебе покой обещан,
Предостерегая всякий раз
Камнепадом и оскалом трещин.
Горы знают - к ним пришла беда, -
Дымом затянуло перевалы.
Ты не отличал ещё тогда
От разрывов горные обвалы.
Если ты о помощи просил -
Громким эхом отзывались скалы,
Ветер по ущельям разносил
Эхо гор, как радиосигналы.
И когда шёл бой за перевал, -
Чтобы не был ты врагом замечен,
Каждый камень грудью прикрывал,
Скалы сами подставляли плечи.
Ложь, что умный в гору не пойдёт!
Ты пошёл - ты не поверил слухам, -
И мягчал гранит, и таял лёд,
И туман у ног стелился пухом…
Если в вечный снег навеки ты
Ляжешь - над тобою, как над близким,
Наклонятся горные хребты
Самым прочным в мире обелиском.
1969
Сегодня не слышно биенье сердец -
Оно для аллей и беседок.
Я падаю, грудью хватая свинец,
Подумать успев напоследок:
«На этот раз мне не вернуться,
Я ухожу - придёт другой».
Мы не успели оглянуться,
А сыновья уходят в бой!
Вот кто-то, решив: «После нас - хоть потоп»,
Как в пропасть, шагнул из окопа.
А я для того свой покинул окоп,
Чтоб не было вовсе потопа.
Сейчас глаза мои сомкнутся,
Я крепко обнимусь с землёй.
Мы не успели оглянуться,
А сыновья уходят в бой!
Кто сменит меня, кто в атаку пойдёт,
Кто выйдет к заветному мосту?
И мне захотелось: «Пусть будет вон тот,
Одетый во всё не по росту».
Я успеваю улыбнуться,
Я видел, кто придёт за мной.
Мы не успели оглянуться,
А сыновья уходят в бой!
Разрывы глушили биенье сердец,
Моё же - мне громко стучало,
Что всё же конец мой - ещё не конец,
Конец - это чьё-то начало.
Сейчас глаза мои сомкнутся,
Я крепко обнимусь с землёй.
Мы не успели оглянуться,
А сыновья уходят в бой!
1969
Почему всё не так? Вроде - всё как всегда:
То же небо - опять голубое,
Тот же лес, тот же воздух и та же вода…
Только - он не вернулся из боя.
Мне теперь не понять, кто же прав был из нас
В наших спорах без сна и покоя.
Мне не стало хватать его только сейчас,
Когда он не вернулся из боя.
Он молчал невпопад и не в такт подпевал,
Он всегда говорил про другое,
Он мне спать не давал, он с восходом вставал,
А вчера не вернулся из боя.
То, что пусто теперь, - не про то разговор:
Вдруг заметил я - нас было двое…
Для меня - будто ветром задуло костёр,
Когда он не вернулся из боя.
Нынче вырвалась, словно из плена, весна, -
По ошибке окликнул его я:
«Друг, оставь покурить!» - а в ответ тишина…
Он вчера не вернулся из боя.
Наши мёртвые нас не оставят в беде,
Наши павшие - как часовые…
Отражается небо в лесу, как в воде, -
И деревья стоят голубые.
Нам и места в землянке хватало вполне,
Нам и время текло - для обоих…
Всё теперь - одному. Только кажется мне,
Это я не вернулся из боя.
1969
Из фильма «Сыновья уходят в бой». Использована в фильме «Мерседес» уходит от погони».
Темнота впереди - подожди!
Там - стеною закаты багровые,
Встречный ветер, косые дожди
И дороги неровные.
Там - чужие слова, там - дурная молва,
Там ненужные встречи случаются,
Там сгорела, пожухла трава,
И следы не читаются -
В темноте.
Там проверка на прочность - бои,
И туманы, и ветры с прибоями, -
Сердце путает ритмы свои
И стучит с перебоями.
Там - чужие слова, там - дурная молва,
Там ненужные встречи случаются,
Там сгорела, пожухла трава,
И следы не читаются -
В темноте.
Там и звуки и краски - не те,
Только мне выбирать не приходится -
Видно, нужен я там, в темноте, -
Ничего - распогодится!
Там - чужие слова, там - дурная молва,
Там ненужные встречи случаются,
Там сгорела, пожухла трава,
И следы не читаются -
В темноте.
1969
Кто сказал: «Всё сгорело дотла,
Больше в землю не бросите семя!»?
Кто сказал, что Земля умерла?
Нет, она затаилась на время!
Материнства не взять у Земли,
Не отнять, как не вычерпать моря.
Кто поверил, что Землю сожгли?
Нет, она почернела от горя.
Как разрезы, траншеи легли,
И воронки - как раны зияют.
Обнажённые нервы Земли
Неземное страдание знают.
Она вынесет всё, переждёт, -
Не записывай Землю в калеки!
Кто сказал, что Земля не поёт,
Что она замолчала навеки?!
Нет! Звенит она, стоны глуша,
Изо всех своих ран, из отдушин,
Ведь Земля - это наша душа, -
Сапогами не вытоптать душу!
Кто сказал, что Земля умерла?
Нет, она затаилась на время…
1969
Из фильма «Сыновья уходят в бой».
И вкусы и запросы мои странны, -
Я экзотичен, мягко говоря:
Могу одновременно грызть стаканы
И Шиллера читать без словаря.
Во мне два «Я», два полюса планеты,
Два разных человека, два врага:
Когда один стремится на балеты -
Другой стремится прямо на бега!
Я лишнего и в мыслях не позволю,
Когда живу от первого лица.
Но часто вырывается на волю
Второе «Я» в обличье подлеца.
И я борюсь, давлю в себе мерзавца.
О, участь беспокойная моя!
Боюсь ошибки: может оказаться,
Что я давлю не то второе «Я».
Когда в душе я раскрываю гранки
На тех местах, где искренность сама, -
Тогда мне в долг дают официантки
И женщины ласкают задарма.
Но вот летят к чертям все идеалы,
Но вот я груб, я нетерпим и зол.
Но вот сижу и тупо ем бокалы,
Забрасывая Шиллера под стол.
…А суд идёт, весь зал мне смотрит в спину.
Вы, прокурор, вы, гражданин судья,
Поверьте мне: не я разбил витрину,
А подлое моё второе «Я».
И я прошу вас: строго не судите,
Лишь дайте срок (но не давайте срок!) -
Я буду посещать суды как зритель
И в тюрьмы заходить на огонёк.
И я клянусь вам искренне, публично:
Старания свои утрою я -
И поборю раздвоенную личность
И - не моё - моё второе «Я».
Я больше не намерен бить витрины
И лица граждан - так и запиши!
Я воссоединю две половины
Моей больной раздвоенной души.
Искореню, похороню, зарою,
Очищусь, ничего не скрою я!
Мне чуждо это «Я» моё второе…
Нет, это не моё второе «Я»!
1969
Сколько слухов наши уши поражает,
Сколько сплетен разъедает, словно моль!
Ходят слухи, будто всё подорожает -
абсолютно, -
А особенно - штаны и алкоголь!
Словно мухи, тут и там
Ходят слухи по домам,
А беззубые старухи
Их разносят по умам!
- Слушай, слышал? Под землёю город строют, -
Говорят - на случай ядерной войны!
- Вы слыхали? Скоро бани все закроют -
повсеместно -
Навсегда, - и эти сведенья верны!
Словно мухи, тут и там
Ходят слухи по домам,
А беззубые старухи
Их разносят по умам!
- А вы знаете? Мамыкина снимают -
За разврат его, за пьянство, за дебош!
- Кстати, вашего соседа забирают,
негодяя, -
Потому что он на Берию похож!
Словно мухи, тут и там
Ходят слухи по домам,
А беззубые старухи
Их разносят по умам!
- Ой, что деется! Вчерась траншею рыли -
Так откопали две коньячные струи!
- Говорят, шпионы воду отравили
самогоном.
Ну а хлеб теперь - из рыбьей чешуи!
Словно мухи, тут и там
Ходят слухи по домам,
А беззубые старухи
Их разносят по умам!
Закалённые во многих заварухах,
Слухи ширятся, не ведая преград, -
Ходят сплетни, что не будет больше слухов
абсолютно.
Ходят слухи, будто сплетни запретят!
Словно мухи, тут и там
Ходят слухи по домам,
А беззубые старухи
Их разносят по умам!
1969
Подумаешь: с женой не очень ладно.
Подумаешь: неважно с головой.
Подумаешь: ограбили в парадном.
Скажи ещё спасибо, что - живой!
Ну что ж такого: мучает саркома.
Ну что ж такого: начался запой.
Ну что ж такого: выгнали из дома.
Скажи ещё спасибо, что - живой!
Плевать: партнёр по покеру дал дуба.
Плевать, что снится ночью домовой.
Плевать: в «Софии» выбили два зуба.
Скажи ещё спасибо, что - живой!
Да ладно - ну уснул вчера в опилках.
Да ладно - в челюсть врезали ногой.
Да ладно - потащили на носилках.
Скажи ещё спасибо, что - живой!
Да, правда: тот, кто хочет, тот и может.
Да, правда: сам виновен, бог со мной.
Да, правда… Но одно меня тревожит:
Кому сказать спасибо, что - живой!
1969
Я - самый непьющий из всех мужуков:
Во мне есть моральная сила, -
И наша семья большинством голосов,
Снабдив меня списком на восемь листов,
В столицу меня снарядила.
Чтобы я привёз снохе
с ейным мужем по дохе,
Чтобы брату с бабой - кофе растворимый,
Двум невесткам - по ковру,
зятю - чёрную икру,
Тестю - что-нибудь армянского розлива.
Я ранен, контужен - я малость боюсь
Забыть, что кому по порядку, -
Я список вещей заучил наизусть,
А деньги зашил за подкладку.
Значит, брату - две дохи,
сестрин муж - ему духи,
Тесть сказал: «Давай бери что попадётся!»
Двум невесткам - по ковру,
зятю - заячью икру,
Куму - водки литра два, - пущай зальётся!
Я тыкался в спины, блуждал по ногам,
Шёл грудью к плащам и рубахам.
Чтоб список вещей не достался врагам,
Его проглотил я без страха.
Но помню: шубу просит брат,
Куму с бабой - всё подряд,
Тестю - водки ереванского розлива,
Двум невесткам - по ковру,
зятю - заячью нору,
А сестре - плевать чего, но чтоб - красиво!
Да что ж мне - пустым возвращаться назад?!
Но вот я набрёл на товары.
«Какая валюта у вас?» - говорят.
«Не бойсь, - говорю, - не доллары!»
Растворимой мне махры,
зять - подохнет без икры,
Тестю, мол, даёшь духи для опохмелки!
Двум невесткам - всё равно,
мужу сестрину - вино,
Ну а мне - вот это жёлтое в тарелке!
Не помню про фунты, про стерлинги слов,
Сражённый ужасной догадкой.
Зачем я тогда проливал свою кровь,
Зачем ел тот список на восемь листов,
Зачем мне рубли за подкладкой?!
Где же всё же взять доху,
зятю - кофе на меху?
Тестю - хрен, а кум и пивом обойдётся.
Где мне взять коня в пуху,
растворимую сноху?
Ну а брат и самогоном перебьётся!
1969
Кто верит в Магомета, кто - в Аллаха, кто - в Исуса,
Кто ни во что не верит - даже в чёрта, назло всем…
Хорошую религию придумали индусы:
Что мы, отдав концы, не умираем насовсем.
Стремилась ввысь душа твоя -
Родишься вновь с мечтою,
Но если жил ты как свинья -
Останешься свиньёю.
Пусть косо смотрят на тебя - привыкни к укоризне, -
Досадно - что ж, родишься вновь на колкости горазд.
А если видел смерть врага ещё при этой жизни,
В другой тебе дарован будет верный зоркий глаз.
Живи себе нормальненько -
Есть повод веселиться:
Ведь, может быть, в начальника
Душа твоя вселится.
Пускай живёшь ты дворником -
родишься вновь прорабом,
А после из прораба до министра дорастёшь.
Но, если туп как дерево, родишься баобабом
И будешь баобабом тыщу лет, пока помрёшь.
Досадно попугаем жить,
Гадюкой с длинным веком, -
Не лучше ли при жизни быть
Приличным человеком?!
Так кто есть кто, так кто был кем? -
мы никогда не знаем.
С ума сошли генетики от ген и хромосом!
Быть может, тот облезлый кот -
был раньше негодяем,
А этот милый человек -
был раньше добрым псом?
Я от восторга прыгаю,
Я обхожу искусы, -
Удобную религию
Придумали индусы!
1969
Для меня эта ночь - вне закона.
Я пишу по ночам больше тем.
Я хватаюсь за диск телефона,
Набираю вечное ноль-семь.
«Девушка, здравствуйте! Как вас звать?» - «Тома». -
«Семьдесят вторая! Жду дыханье затая…
Быть не может, повторите, я уверен - дома!..
Вот уже ответили.
Ну здравствуй, это я!»
Эта ночь для меня вне закона,
Я не сплю, я кричу: «Поскорей!..»
Почему мне в кредит, по талону
Предлагают любимых людей!
«Девушка, слушайте! Семьдесят вторая!
Не могу дождаться, и часы мои стоят…
К дьяволу все линии - я завтра улетаю!..
Вот уже ответили.
Ну здравствуй, это я!»
Телефон для меня - как икона,
Телефонная книга - триптих,
Стала телефонистка мадонной,
Расстоянье на миг сократив.
«Девушка, милая! Я прошу - продлите!
Вы теперь как ангел - не сходите ж с алтаря!
Самое главное - впереди, поймите…
Вот уже ответили.
Ну здравствуй, это я!»
Что, опять поврежденье на трассе?
Что, реле там с ячейкой шалят?
Мне плевать - буду ждать, - я согласен
Начинать каждый вечер с нуля!
«Ноль-семь, здравствуйте! Снова я». - «Да что вам?» -
«Нет, уже не нужно, - нужен город Магадан.
Не даю вам слова, что звонить не буду снова, -
Просто друг один - узнать, как он, бедняга, там…»
Эта ночь для меня вне закона.
Ночи все у меня не для сна.
А усну - мне приснится мадонна,
На кого-то похожа она.
«Девушка, слушайте! Снова я, Тома!
Не могу дождаться - жду дыханье затая…
Да, меня!.. Конечно, я!.. Да, я!.. Конечно, дома!»
«Вызываю… Отвечайте…» - «Здравствуй, это я!»
1969
Я не люблю фатального исхода,
От жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года,
Когда весёлых песен не пою.
Я не люблю холодного цинизма,
В восторженность не верю, и ещё -
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.
Я не люблю, когда - наполовину,
Или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.
Я ненавижу сплетни в виде версий,
Червей сомненья, почестей иглу,
Или - когда всё время против шерсти,
Или - когда железом по стеклу.
Я не люблю уверенности сытой, -
Уж лучше пусть откажут тормоза.
Досадно мне, что слово «честь» забыто
И что в чести наветы за глаза.
Когда я вижу сломанные крылья,
Нет жалости во мне, и неспроста
Я не люблю насилье и бессилье,
Вот только жаль распятого Христа.
Я не люблю себя, когда я трушу,
Досадно мне, когда невинных бьют.
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более - когда в неё плюют.
Я не люблю манежи и арены:
На них мильон меняют по рублю.
Пусть впереди большие перемены,
Я это никогда не полюблю!
1968
Использована в спектакле «Свой остров» в 1971.
У неё
всё своё - и бельё, и жильё, -
Ну а я
ангажирую угол у тёти.
Для неё -
всё свободное время моё,
Я за ней
наблюдаю из окон напротив.
У неё
и под утро не гаснет окно,
И вчера
мне лифтёр рассказал за полбанки:
У неё
два знакомых артиста кино
И один
популярный артист из «Таганки».
И пока
у меня в ихнем ЖЭКе рука,
Про неё
я узнал очень много нюансов:
У неё
старший брат - футболист «Спартака»,
А отец -
референт в Министерстве финансов.
Я скажу,
что всегда на футболы хожу -
На «Спартак», -
и слова восхищенья о брате.
Я скажу,
что с министром финансов дружу
И что сам
как любитель играю во МХАТе.
У неё,
у неё на окошке - герань,
У неё,
у неё - занавески в разводах, -
У меня,
у меня на окне - ни хера,
Только пыль,
только толстая пыль на комодах…
1968
Протопи ты мне баньку по-белому, -
Я от белого свету отвык, -
Угорю я - и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Протопи ты мне баньку, хозяюшка.
Раскалю я себя, распалю,
На полоке, у самого краюшка,
Я сомненья в себе истреблю.
Разомлею я до неприличности,
Ковш холодный - и всё позади, -
И наколка времён культа личности
Засинеет на левой груди.
Протопи ты мне баньку по-белому, -
Я от белого свету отвык, -
Угорю я - и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Сколько веры и лесу повалено,
Сколь изведано горя и трасс!
А на левой груди - профиль Сталина,
А на правой - Маринка анфас.
Эх, за веру мою беззаветную
Сколько лет отдыхал я в раю!
Променял я на жизнь беспросветную
Несусветную глупость мою.
Протопи ты мне баньку по-белому, -
Я от белого свету отвык, -
Угорю я - и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Вспоминаю, как утречком раненько
Брату крикнуть успел: «Пособи!» -
И меня два красивых охранника
Повезли из Сибири в Сибирь.
А потом на карьере ли, в топи ли,
Наглотавшись слезы и сырца,
Ближе к сердцу кололи мы профили,
Чтоб он слышал, как рвутся сердца.
Не топи ты мне баньку по-белому, -
Я от белого свету отвык, -
Угорю я - и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Ох, знобит от рассказа дотошного!
Пар мне мысли прогнал от ума.
Из тумана холодного прошлого
Окунаюсь в горячий туман.
Застучали мне мысли под темечком:
Получилось - я зря им клеймён, -
И хлещу я берёзовым веничком
По наследию мрачных времен.
Протопи ты мне баньку по-белому, -
Чтоб я к белому свету привык, -
Угорю я - и мне, угорелому,
Ковш холодный развяжет язык.
Протопи!..
Не топи!..
Протопи!..
1968
Рвусь из сил и из всех сухожилий,
Но сегодня - опять, как вчера, -
Обложили меня, обложили,
Гонят весело на номера!
Из-за елей хлопочут двустволки -
Там охотники прячутся в тень.
На снегу кувыркаются волки,
Превратившись в живую мишень.
Идёт охота на волков, идёт охота!
На серых хищников - матёрых и щенков.
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты.
Кровь на снегу - и пятна красные флажков.
Не на равных играют с волками
Егеря, но не дрогнет рука!
Оградив нам свободу флажками,
Бьют уверенно, наверняка.
Волк не может нарушить традиций.
Видно, в детстве - слепые щенки -
Мы, волчата, сосали волчицу
И всосали: «Нельзя за флажки!»
И вот - охота на волков, идёт охота!
На серых хищников - матёрых и щенков.
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты.
Кровь на снегу - и пятна красные флажков.
Наши ноги и челюсти быстры.
Почему же - вожак, дай ответ! -
Мы затравленно мчимся на выстрел
И не пробуем через запрет?
Волк не должен, не может иначе!
Вот кончается время моё:
Тот, которому я предназначен,
Улыбнулся и поднял ружьё.
Идёт охота на волков, идёт охота!
На серых хищников - матёрых и щенков.
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты.
Кровь на снегу - и пятна красные флажков.
Я из повиновения вышел -
За флажки - жажда жизни сильней!
Только сзади я радостно слышал
Удивлённые крики людей.
Рвусь из сил и из всех сухожилий,
Но сегодня - не так, как вчера!
Обложили меня, обложили,
Но остались ни с чем егеря!
Идёт охота на волков, идёт охота!
На серых хищников - матёрых и щенков.
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты.
Кровь на снегу - и пятна красные флажков.
1968
Написана между 17 июля и 29 августа 1968 в селе Выезжий Лог Красноярского края, где проходили съёмки фильма «Хозяин тайги».
Было так - я любил и страдал.
Было так - я о ней лишь мечтал.
Я её видел тайно во сне
Амазонкой на белом коне.
Что мне была вся мудрость скучных книг,
Когда к следам её губами мог припасть я!
Что с вами было, королева грёз моих?
Что с вами стало, моё призрачное счастье?
Наши души купались в весне,
Наши головы были в огне.
И печаль, с ней и боль - далеки,
И казалось - не будет тоски.
Ну а теперь - хоть саван ей готовь, -
Смеюсь сквозь слёзы я и плачу без причины.
Вам вечным холодом и льдом сковало кровь
От страха жить и от предчувствия кончины.
Понял я - больше песен не петь,
Понял я - больше снов не смотреть.
Дни тянулись с ней нитями лжи,
С нею были одни миражи.
Я жгу остатки праздничных одежд,
Я струны рву, освобождаясь от дурмана.
Мне не служить рабом у призрачных надежд,
Не поклоняться больше идолам обмана!
1968
Из кинофильма «Опасные гастроли».
Дамы, господа! Других не вижу здесь.
Блеск, изыск и общество - прелестны!
Сотвори господь хоть пятьдесят Одесс -
Всё равно в Одессе будет тесно.
Говорят, что здесь бывала
Королева из Непала
И какой-то крупный лорд из Эдинбурга,
И отсюда много ближе
До Берлина и Парижа,
Чем из даже самого Санкт-Петербурга.
Вот приехал в город меценат и крез -
Весь в деньгах, с задатками повесы.
Если был он с гонором, так будет - без,
Шаг ступив по улицам Одессы.
Из подробностей пикантных -
Две: мужчин столь элегантных
В целом свете вряд ли встретить бы смогли вы.
Ну а женщины Одессы -
Все скромны, все - поэтессы,
Все умны, а в крайнем случае - красивы.
Грузчики в порту, которым равных нет,
Отдыхают с баснями Крылова.
Если вы чуть-чуть художник и поэт -
Вас поймут в Одессе с полуслова.
Нет прохода здесь, клянусь вам,
От любителей искусства,
И об этом много раз писали в прессе.
Если в Англии и в Штатах
Недостаток в меценатах -
Пусть приедут, позаимствуют в Одессе.
Дамы, господа! Я восхищён и смят.
Мадам, месье! Я счастлив, что таиться!
Леди, джентльмены! Я готов стократ
Умереть и снова здесь родиться.
Всё в Одессе - море, песни,
Порт, бульвар и много лестниц,
Крабы, устрицы, акации, мезон шанте, -
Да, наш город процветает,
Но в Одессе не хватает
Самой малости - театра варьете!
1968
Из кинофильма «Опасные гастроли».
На реке ль, на озере -
Работал на бульдозере,
Весь в комбинезоне и в пыли.
Вкалывал я до зари,
Считал, что черви - козыри,
Из грунта выколачивал рубли.
Не судьба меня манила,
И не золотая жила, -
А широкая моя кость
И природная моя злость.
Мне ты не подставь щеки:
Не ангелы мы - сплавщики, -
Недоступны заповеди нам…
Будь ты хоть сам бог Аллах,
Зато я знаю толк в стволах
И весело хожу по штабелям.
Не судьба меня манила,
И не золотая жила, -
А широкая моя кость
И природная моя злость.
1968
Из кинофильма «Хозяин тайги».
Давно смолкли залпы орудий,
Над нами лишь солнечный свет…
На чём проверяются люди,
Если войны уже нет?
Приходится слышать нередко
Сейчас, как тогда:
«Ты бы пошёл с ним в разведку?
Нет или да?»
Не ухнет уже бронебойный,
Не быть похоронной под дверь,
И кажется: всё так спокойно,
Негде раскрыться теперь…
Но всё-таки слышим нередко
Сейчас, как тогда:
«Ты бы пошёл с ним в разведку?
Нет или да?»
Покой только снится, я знаю.
Готовься, держись и дерись!
Есть мирная передовая -
Беда, и опасность, и риск.
Поэтому слышим нередко
Сейчас, как тогда:
«Ты бы пошёл с ним в разведку?
Нет или да?»
В полях обезврежены мины,
Но мы не на поле цветов.
Вы поиски, звёзды, глубины
Не сбрасывайте со счетов.
Поэтому слышим нередко,
Если приходит беда:
«Ты бы пошёл с ним в разведку?
Нет или да?»
1968
Четыре года рыскал в море наш корсар,
В боях и штормах не поблекло наше знамя.
Мы научились штопать паруса
И затыкать пробоины телами.
За нами гонится эскадра по пятам.
На море штиль - и не избегнуть встречи!
Но нам сказал спокойно капитан:
- Ещё не вечер, ещё не вечер!
Вот развернулся боком флагманский фрегат,
И левый борт окрасился дымами.
Ответный залп - на глаз и наугад, -
Вдали пожар и смерть. Удача с нами!
Из худших выбирались передряг,
Но с ветром худо, и в трюме течи.
А капитан нам шлёт привычный знак:
- Ещё не вечер, ещё не вечер!
На нас глядят в бинокли, в трубы сотни глаз -
И видят нас от дыма злых и серых,
Но никогда им не увидеть нас
Прикованными к вёслам на галерах!
Неравный бой. Корабль кренится наш.
Спасите наши души человечьи!
Но крикнул капитан: - На абордаж!
Ещё не вечер! Ещё не вечер!
Кто хочет жить, кто весел, кто не тля -
Готовьте ваши руки к рукопашной!
А крысы пусть уходят с корабля -
Они мешают схватке бесшабашной!
И крысы думали: «А чем не шутит чёрт?!» -
И тупо прыгали, спасаясь от картечи.
А мы с фрегатом становились борт о борт.
Ещё не вечер, ещё не вечер!
Лицо в лицо, ножи в ножи, глаза в глаза!
Чтоб не достаться спрутам или крабам,
Кто с кольтом, кто с кинжалом, кто в слезах, -
Мы покидали тонущий корабль.
Но нет! Им не послать его на дно -
Поможет океан, взвалив на плечи.
Ведь океан-то с нами заодно,
И прав был капитан: ещё не вечер!
1968
Написана для фильма «Мой папа - капитан», - но не вошла.
В жёлтой жаркой Африке,
В центральной её части,
Как-то вдруг вне графика
Случилося несчастье.
Слон сказал, не разобрав:
«Видно, быть потопу!..»
В общем, так: один Жираф
Влюбился - в Антилопу!
Тут поднялся галдёж и лай, -
Только старый Попугай
Громко крикнул из ветвей:
«Жираф большой - ему видней!»
«Что же, что рога у ней, -
Кричал Жираф любовно, -
Нынче в нашей фауне
Равны все пороговно!
Если вся моя родня
Будет ей не рада -
Не пеняйте на меня, -
Я уйду из стада!»
Тут поднялся галдёж и лай, -
Только старый Попугай
Громко крикнул из ветвей:
«Жираф большой - ему видней!»
Папе Антилопьему
Зачем такого сына:
Всё равно - что в лоб ему,
Что по лбу - всё едино!
И Жирафов зять брюзжит:
«Видали остолопа?!»
И ушли к Бизонам жить
С Жирафом Антилопа.
Тут поднялся галдёж и лай, -
Только старый Попугай
Громко крикнул из ветвей:
«Жираф большой - ему видней!»
В жёлтой жаркой Африке
Не видать идиллии:
Льют Жираф с Жирафихой
Слёзы крокодильи.
Только горю не помочь -
Нет теперь закона:
У Жирафов вышла дочь
Замуж - за Бизона!
…Пусть Жираф был не прав, -
Но виновен не Жираф,
А тот, кто крикнул из ветвей:
«Жираф большой - ему видней!»
1968
Сколько чудес за туманами кроется -
Ни подойти, ни увидеть, ни взять.
Дважды пытались, но бог любит троицу -
Глупо опять поворачивать вспять.
Выучи намертво, не забывай
И повторяй как заклинанье:
«Не потеряй веру в тумане,
Да и себя не потеряй!»
Было когда-то - тревожили беды нас, -
Многих туман укрывал от врагов.
Нынче, туман, не нужна твоя преданность:
Хватит тайгу запирать на засов!
Выучи намертво, не забывай
И повторяй как заклинанье:
«Не потеряй веру в тумане,
Да и себя не потеряй!»
Тайной покрыто, молчанием сколото -
Заколдовала природа-шаман.
Чёрное золото, белое золото
Сторож седой охраняет - туман.
Только ты выучи, не забывай
И повторяй как заклинанье:
«Не потеряй веру в тумане,
Да и себя не потеряй!»
Что же выходит - и пробовать нечего,
Перед туманом ничто человек?
Но от тепла, от тепла человечьего
Даже туман поднимается вверх!
Выучи, вызубри, не забывай
И повторяй как заклинанье:
«Не потеряй веру в тумане,
Да и себя не потеряй!»
1968
«На стол колоду, господа, -
Краплёная колода!
Он подменил её, когда,
Барон, вы пили воду.
Валет наколот, так и есть!
Барон, ваш долг погашен!
Вы проходимец, ваша честь, -
И я к услугам вашим!
Что? Я не слышу ваш апарт.
О нет, так не годится!»
…А в это время Бонапарт
Переходил границу.
«Закончить не смогли вы кон -
Верните бриллианты!
А вы, барон, и вы, виконт,
Пожалте в секунданты!
Ответьте, если я не прав, -
Но наперёд всё лживо!
Итак, оружье ваше, граф?!
За вами выбор - живо!
Вы не получите инфаркт,
Вам не попасть в больницу!»
…А в это время Бонапарт
Переходил границу.
«Да полно, назначаю сам:
На шпагах, пистолетах,
Хотя сподручней было б вам -
На дамских амулетах.
Кинжал… - ах, если б вы смогли!.. -
Я дрался им в походах!
Но вы б, конечно, предпочли -
На шулерских колодах!
Вам скоро будет не до карт -
Вам предстоит сразиться!»
…А в это время Бонапарт
Переходил границу.
«Не поднимайте, ничего, -
Я встану сам, сумею!
Я снова вызову его,
Пусть даже протрезвею.
Барон, молчать! Виконт, не хнычь!
Плевать, что тьма народу!
Пусть он расскажет, старый хрыч,
Чем он крапил колоду!
Когда откроет тайну карт -
Дуэль не состоится!»
…А в это время Бонапарт
Переходил границу.
«А коль откажется сказать -
Клянусь своей главою:
Графиню можете считать
Сегодня же вдовою.
И хоть я шуток не терплю,
Но я могу взбеситься, -
Тогда я графу прострелю,
Эскьюз ми, ягодицу!»
Стоял июль, а может - март.
Летели с юга птицы…
А в это время Бонапарт
Переходил границу.
«Ах, граф, прошу меня простить:
Я вел себя бестактно.
Я в долг хотел у вас просить,
Но не решился как-то.
Хотел просить наедине -
Мне на людях неловко -
И вот пришлось затеять мне
Дебош и потасовку.
О да, я выпил целый штоф -
И сразу вышел червой…
Дурак?! Вот как! Что ж, я готов!
Итак, ваш выстрел первый…»
Стоял весенний месяц март,
Летели с юга птицы…
А в это время Бонапарт
Переходил границу.
1968
Ты думаешь, что мне - не по годам.
Я очень редко раскрываю душу.
Я расскажу тебе про Магадан -
Слушай!
Я видел Нагайскую бухту
да тракты, -
Улетел я туда не с бухты-
барахты.
Однажды я уехал в Магадан.
Я от себя бежал, как от чахотки.
Я вскоре там напился вдрабадан
Водки!
Но я видел Нагайскую бухту
да тракты, -
Улетел я туда не с бухты-
барахты.
За мной летели слухи по следам,
Опережая самолет и вьюгу, -
Я всё-таки уехал в Магадан
К другу!
И я видел Нагайскую бухту
да тракты, -
Улетел я туда не с бухты-
барахты.
Я повода врагам своим не дал:
Не взрезал вены, не порвал аорту, -
Я взял да как уехал в Магадан,
К чёрту!
Ты не видел Нагайскую бухту -
дурак ты!
Улетел я туда не с бухты-
барахты.
Я, правда, здесь оставил много дам.
Писали мне: «Все ваши дамы биты!»
Ну что ж - а я уехал в Магадан, -
Квиты!
И я видел Нагайскую бухту
да тракты, -
Улетел я туда не с бухты-
барахты.
Когда подходит дело к холодам, -
Пусть это далеко, да и накладно, -
Могу уехать к другу в Магадан -
Ладно!
Я увижу Нагайскую бухту, -
да тракты, -
Улечу я туда не с бухты-
барахты.
1968
Вдох глубокий, руки шире,
Не спешите - три-четыре!
Бодрость духа, грация и пластика!
Общеукрепляющая,
Утром отрезвляющая,
Если жив пока ещё, -
гимнастика!
Если вы в своей квартире, -
Лягте на пол - три-четыре! -
Выполняйте правильно движения!
Прочь влияние извне -
Привыкайте к новизне, -
Вдох глубокий до изне-
можения!
Очень вырос в целом мире
Гриппа вирус - три-четыре! -
Ширится, растёт заболевание.
Если хилый - сразу в гроб!
Сохранить здоровье чтоб -
Применяйте, люди, об-
тирание!
Если вы уже устали -
Сели-встали, сели-встали, -
Не страшны нам Арктика с Антарктикой!
Главный академик Йоффе
Доказал: коньяк и кофе
Вам заменят спорта профи-
лактика.
Разговаривать не надо -
Приседайте до упада,
Да не будьте мрачными и хмурыми!
Если очень вам неймётся -
Обтирайтесь чем придётся,
Водными займитесь проце-
дурами!
Не страшны дурные вести -
Мы в ответ бежим на месте, -
В выигрыше даже начинающий.
Красота - среди бегущих
Первых нет и отстающих, -
Бег на месте общеприми-
ряющий!
1968
Их восемь - нас двое, - расклад перед боем
Не наш, но мы будем играть!
Серёжа, держись! Нам не светит с тобою,
Но козыри надо равнять.
Я этот небесный квадрат не покину -
Мне цифры сейчас не важны:
Сегодня мой друг защищает мне спину,
А значит - и шансы равны.
Мне в хвост вышел «мессер», но вот задымил он,
Надсадно завыли винты, -
Им даже не надо крестов на могилы -
Сойдут и на крыльях кресты!
Я - «Первый», я - «Первый», - они под тобою!
Я вышел им наперерез!
Сбей пламя, уйди в облака - я прикрою!
В бою не бывает чудес.
Сергей, ты горишь! Уповай, человече,
Теперь на надёжность строп!
Нет, поздно - и мне вышел «мессер» навстречу, -
Прощай, я приму его в лоб!..
Я знаю - другие сведут с ними счёты, -
Но, по облакам скользя,
Взлетят наши души, как два самолёта, -
Ведь им друг без друга нельзя.
Архангел нам скажет: «В раю будет туго!»
Но только ворота - щёлк, -
Мы Бога попросим: «Впишите нас с другом
В какой-нибудь ангельский полк!»
И я попрошу Бога, Духа и Сына, -
Чтоб выполнил волю мою:
Пусть вечно мой друг защищает мне спину,
Как в этом последнем бою!
Мы крылья и стрелы попросим у Бога, -
Ведь нужен им ангел-ас, -
А если у них истребителей много -
Пусть примут в хранители нас!
Хранить - это дело почётное тоже, -
Удачу нести на крыле
Таким, как при жизни мы были с Серёжей,
И в воздухе и на земле.
Я - «ЯК»-истребитель. Мотор мой звенит.
Небо - моя обитель.
А тот, который во мне сидит,
Считает, что он - истребитель.
В этом бою мною «юнкерс» сбит -
Я сделал с ним, что хотел.
А тот, который во мне сидит,
Изрядно мне надоел!
Я в прошлом бою навылет прошит,
Меня механик заштопал, -
А тот, который во мне сидит,
Опять заставляет - в штопор!
Из бомбардировщика бомба несёт
Смерть аэродрому, -
А кажется - стабилизатор поёт:
«Мир вашему дому!»
Вот сзади заходит ко мне «мессершмитт», -
Уйду - я устал от ран!..
Но тот, который во мне сидит,
Я вижу, решил - на таран!
Что делает он?! Вот сейчас будет взрыв!..
Но мне не гореть на песке, -
Запреты и скорости все перекрыв,
Я выхожу из пике!
Я - главный, а сзади… Ну, чтоб я сгорел! -
Где же он, мой ведомый?
Вот он задымился, кивнул - и запел:
«Мир вашему дому!»
И тот, который в моём черепке,
Остался один - и влип, -
Меня в заблужденье он ввёл - и в пике
Прямо из мёртвой петли.
Он рвёт на себя - и нагрузки вдвойне, -
Эх, тоже мне - лётчик-ас!..
Но снова приходится слушаться мне, -
И это - в последний раз!
Я больше не буду покорным - клянусь! -
Уж лучше лежать на земле…
Но что ж он не слышит, как бесится пульс:
Бензин - моя кровь - на нуле!
Терпенью машины бывает предел,
И время его истекло, -
И тот, который во мне сидел,
Вдруг ткнулся лицом в стекло.
Убит! Наконец-то лечу налегке,
Последние силы жгу…
Но что это, что?! Я - в глубоком пике, -
И выйти никак не могу!
Досадно, что сам я не много успел, -
Но пусть повезёт другому!
Выходит, и я напоследок спел:
«Мир вашему дому!»
1968
В который раз лечу Москва - Одесса, -
Опять не выпускают самолёт.
А вот прошла вся в синем стюардесса, как принцесса,
Надёжная, как весь гражданский флот.
Над Мурманском - ни туч, ни облаков,
И хоть сейчас лети до Ашхабада.
Открыты Киев, Харьков, Кишинёв,
И Львов открыт, - но мне туда не надо.
Сказали мне: «Сегодня не надейся,
Не стоит уповать на небеса».
И вот опять дают задержку рейса на Одессу:
Теперь обледенела полоса.
А в Ленинграде с крыши потекло,
И что мне не лететь до Ленинграда?
В Тбилиси - там всё ясно, там тепло,
Там чай растёт, - но мне туда не надо.
Я слышу: ростовчане вылетают!
А мне в Одессу надо позарез!
Ну надо мне туда, куда меня не принимают -
И потому откладывают рейс.
Мне надо, где сугробы намело,
Где завтра ожидают снегопада.
А где-нибудь всё ясно и светло,
Там хорошо, - но мне туда не надо!
Отсюда не пускают, а туда не принимают, -
Несправедливо, муторно, но вот
Нас на посадку скучно стюардесса приглашает,
Доступная, как весь гражданский флот.
Открыли самый дальний закуток,
В который не заманят и награды.
Открыт закрытый порт Владивосток,
Париж открыт, - но мне туда не надо!
Взлетим мы, распогодится - теперь запреты снимут.
Напрягся лайнер, слышен визг турбин…
Но я уже не верю ни во что - меня не примут,
У них найдётся множество причин.
Мне надо, где метели и туман,
Где завтра ожидают снегопада.
Открыты Лондон, Дели, Магадан,
Открыли всё, - но мне туда не надо!
Я прав - хоть плачь, хоть смейся, -
но опять задержка рейса, -
И нас обратно к прошлому ведёт
Вся стройная, как ТУ, та стюардесса - мисс Одесса,
Похожая на весь гражданский флот.
Опять дают задержку до восьми,
И граждане покорно засыпают.
Мне это надоело, чёрт возьми,
И я лечу туда, где принимают!
1967
Использована в пьесе А.Штейна «Последний парад» в 1968.
В сон мне - жёлтые огни,
И хриплю во сне я:
- Повремени, повремени, -
Утро мудренее!
Но и утром всё не так,
Нет того веселья:
Или куришь натощак,
Или пьёшь с похмелья.
В кабаках - зелёный штоф,
Белые салфетки, -
Рай для нищих и шутов,
Мне ж - как птице в клетке!
В церкви - смрад и полумрак,
Дьяки курят ладан…
Нет! И в церкви всё не так,
Всё не так, как надо.
Я - на гору впопыхах,
Чтоб чего не вышло, -
На горе стоит ольха,
Под горою - вишня.
Хоть бы склон, увит плющом, -
Мне б и то отрада,
Хоть бы что-нибудь ещё…
Всё не так, как надо!
Я - по полю, вдоль реки.
Света - тьма, нет бога!
В чистом поле - васильки,
Дальняя дорога.
Вдоль дороги - лес густой
С Бабами-Ягами,
А в конце дороги той -
Плаха с топорами.
Где-то кони пляшут в такт,
Нехотя и плавно.
Вдоль дороги всё не так,
А в конце - подавно.
И ни церковь, ни кабак -
Ничего не свято!
Нет, ребята, всё не так,
Всё не так, ребята!
1967
Использована в пьесе А.Штейна «Последний парад» в 1968.
Сижу ли я, пишу ли я, пью кофе или чай,
Приходит ли знакомая блондинка -
Я чувствую, что на меня глядит соглядатай,
Но только не простой, а - невидимка.
Иногда срываюсь с места
Будто тронутый я,
До сих пор моя невеста -
Мной не тронутая!
Про погоду мы с невестой
Ночью диспуты ведём,
Ну, а что другое если -
Мы стесняемся при ём.
Обидно мне,
Досадно мне, -
Ну ладно!
Однажды выпиваю - да и кто сейчас не пьёт! -
Нейдёт она: как рюмка - так в отрыжку, -
Я чувствую - сидит, подлец, и выпитому счёт
Ведёт в свою невидимую книжку.
Иногда срываюсь с места
Как напудренный я,
До сих пор моя невеста -
Целомудренная!
Про погоду мы с невестой
Ночью диспуты ведём,
Ну, а что другое если -
Мы стесняемся при ём.
Обидно мне,
Досадно мне, -
Ну ладно!
Я дёргался, я нервничал - на хитрости пошёл:
Вот лягу спать и поднимаю храп; ну,
Коньяк открытый ставлю и - закусочку на стол, -
Вот сядет он - тут я его и хапну!
Иногда срываюсь с места
Будто тронутый я,
До сих пор моя невеста -
Мной не тронутая!
Про погоду мы с невестой
Ночью диспуты ведём,
Ну, а что другое если -
Мы стесняемся при ём.
Обидно мне,
Досадно мне, -
Ну ладно!
К тому ж он мне вредит, - да вот не дале, как вчера -
Поймаю, так убью его на месте! -
Сижу, а мой партнёр подряд играет «мизера»,
А у меня «гора» - три тыщи двести!
Побледнев, срываюсь с места
Как напудренный я, -
До сих пор моя невеста -
Целомудренная!
Про погоду мы с невестой
Ночью диспуты ведём,
Ну, а что другое если -
Мы стесняемся при ём.
Обидно мне,
Досадно мне, -
Ну ладно!
А вот он мне недавно на работу написал
Чудовищно тупую анонимку, -
Начальник прочитал, мне показал, - а я узнал
По почерку - родную невидимку.
Оказалась невидимкой -
Нет, не тронутый я -
Эта самая блондинка,
Мной не тронутая!
Эта самая блондинка…
У меня весь лоб горит!
Я спросил: «Зачем ты, Нинка?»
«Чтоб женился», - говорит.
Обидно мне,
Досадно мне, -
Ну ладно!
1967
Возвращаюся с работы,
Рашпиль ставлю у стены,
Вдруг в окно порхает кто-то
Из постели от жены!
Я, конечно, вопрошаю:
«Кто такой?»
А она мне отвечает:
«Дух святой!»
Ох, я встречу того Духа -
Ох, отмечу его в ухо!
Дух он тоже Духу рознь:
Коль святой - так Машку брось!
Хоть ты - кровь голубая,
Хоть ты - белая кость, -
Ведь родится Он, и знаю -
Не пожалует Христос!
Машка - вредная натура -
Так и лезет на скандал, -
Разобиделася, дура:
Вроде, значит, помешал!
Я сперва-сначала с лаской:
То да сё…
А она - к стене с опаской:
«Нет, и всё!»
Я тогда цежу сквозь зубы,
Но уже, конечно, грубо:
«Хоть он возрастом и древний,
Хоть годов ему тыщ шесть, -
У него в любой деревне
Две-три бабы точно есть!»
Я - к Марии с предложеньем, -
Я на выдумки мастак! -
Мол, в другое воскресенье
Ты, Мария, сделай так:
Я потопаю под утро -
Мол, пошёл, -
А ты прими его как будто,
Хорошо?
Ты накрой его периной -
И запой, - тут я с дубиной!
Он - крылом, а я - колом,
Он - псалмом, а я - кайлом!
Тут, конечно, он сдаётся -
Честь Марии спасена, -
Потому что мне сдаётся,
Этот Ангел - Сатана!
…Вот влетаю с криком, с древом,
Весь в надежде на испуг…
Машка плачет. «Машка, где он?»
«Улетел желанный Дух!»
«Как же это, я не знаю,
Как успел?»
«Да вот так вот, - отвечает, -
Улетел!
Он псалом мне прочитал
И крылом пощекотал…»
«Так шутить с живым-то мужем!
Ах ты скверная жена!..»
Я взмахнул своим оружьем…
Смейся, смейся, Сатана!
1967
Как все, мы веселы бываем и угрюмы,
Но если надо выбирать и выбор труден,
Мы выбираем деревянные костюмы,
Люди! Люди!
Нам будут долго предлагать - не прогадать.
- Ах! - скажут, - что вы! Вы ещё не жили!
Вам надо только-только начинать… -
Ну, а потом предложат: или-или.
Или пляжи, вернисажи, или даже
Пароходы, в них наполненные трюмы,
Экипажи, скачки, рауты, вояжи…
Или просто - деревянные костюмы.
И будут веселы они или угрюмы,
И будут в роли злых шутов иль добрых судей,
Но нам предложат деревянные костюмы,
Люди! Люди!
Нам могут даже предложить и закурить.
- Ах! - вспомнят, - вы ведь долго не курили!
Да вы ещё не начинали жить!..
Ну, а потом предложат: или-или.
Дым папиросы навевает что-то…
Одна затяжка - веселее думы.
Курить охота, ох, как курить охота!
Но надо выбрать деревянные костюмы.
И будут вежливы и ласковы настолько -
Предложат жизнь счастливую на блюде.
Но мы откажемся… И бьют они жестоко,
Люди! Люди! Люди!
1967
Из кинофильма «Интервенция».
Марине
Если я богат, как царь морской,
Крикни только мне: «Лови блесну!» -
Мир подводный и надводный свой,
Не задумываясь, выплесну!
Дом хрустальный на горе - для неё.
Сам, как пёс бы, так и рос - в цепи.
Родники мои серебряные,
Золотые мои россыпи!
Если беден я, как пёс, один,
И в дому моём - шаром кати, -
Ведь поможешь ты мне, господи!
Не позволишь жизнь скомкати!
Дом хрустальный на горе - для неё.
Сам, как пёс бы, так и рос - в цепи.
Родники мои серебряные,
Золотые мои россыпи!
Не сравнил бы я любую с тобой,
Хоть казни меня, расстреливай.
Посмотри, как я любуюсь тобой, -
Как Мадонной Рафаэлевой!
Дом хрустальный на горе - для неё.
Сам, как пёс бы, так и рос - в цепи.
Родники мои серебрянные,
Золотые мои россыпи!
1967
Использована в фильме «Хозяин тайги».
Небо этого дня -
ясное,
но теперь в нём - броня
лязгает.
А по нашей земле -
гул стоит,
и деревья в смоле, -
грустно им.
Дым и пепел встают -
как кресты.
Гнёзд по крышам не вьют
аисты.
Колос - в цвет янтаря:
успеем ли?
Нет. Выходит, мы зря
сеяли.
Что ж там цветом в янтарь
светится?
Это в поле пожар
мечется.
Разбрелись все от бед
в стороны…
Певчих птиц больше нет -
вороны!
И деревья в пыли -
к осени.
Те, что песни могли, -
бросили.
И любовь не для нас, -
верно ведь,
что нужнее сейчас
ненависть!
Дым и пепел встают -
как кресты.
Гнёзд по крышам не вьют
аисты.
И земля и вода -
стонами.
Правда, лес, как всегда, -
кронами.
Но нельзя без чудес -
аукает
довоенными лес
звуками.
Побрели все от бед
на восток,
певчих птиц больше нет,
нет аистов.
Воздух звуки хранит
разные,
но теперь в нём гремит,
лязгает.
Даже цокот копыт -
топотом,
если кто закричит -
шёпотом.
Побрели все от бед
на восток, -
и над крышами нет
аистов…
1967
Уходим под воду
В нейтральной воде.
Мы можем по году
Плевать на погоду, -
А если накроют -
Локаторы взвоют
О нашей беде.
Спасите наши души!
Мы бредим от удушья.
Спасите наши души!
Спешите к нам!
Услышьте нас на суше -
Наш SOS всё глуше, глуше, -
И ужас режет души
Напополам…
И рвутся аорты,
Но наверх - не сметь!
Там слева по борту,
Там справа по борту,
Там прямо по ходу -
Мешает проходу
Рогатая смерть!
Но здесь мы - на воле, -
Ведь это наш мир!
Свихнулись мы, что ли, -
Всплывать в минном поле!
«А ну, без истерик!
Мы врежемся в берег», -
Сказал командир.
Всплывём на рассвете -
Приказ есть приказ!
Погибнуть во цвете -
Уж лучше при свете!
Наш путь не отмечен…
Нам нечем… Нам нечем!..
Но помните нас!
Вот вышли наверх мы.
Но выхода нет!
Вот - полный на верфи!
Натянуты нервы.
Конец всем печалям,
Концам и началам -
Мы рвёмся к причалам
Заместо торпед!
Спасите наши души!
Мы бредим от удушья.
Спасите наши души!
Спешите к нам!
Услышьте нас на суше -
Наш SOS всё глуше, глуше, -
И ужас режет души
Напополам…
Спасите наши души!
Спасите наши души…
1967
Мне каждый вечер зажигает свечи,
И образ твой окуривает дым, -
И не хочу я знать, что время лечит,
Что всё проходит вместе с ним.
Я больше не избавлюсь от покоя:
Ведь всё, что было на душе на год вперёд,
Не ведая, она взяла с собою -
Сначала в порт, а после - в самолёт.
Мне каждый вечер зажигает свечи,
И образ твой окуривает дым, -
И не хочу я знать, что время лечит,
Что все проходит вместе с ним.
В душе моей - пустынная пустыня, -
Так что ж стоите над пустой моей душой!
Обрывки песен там и паутина, -
А остальное всё она взяла с собой.
Теперь мне вечер зажигает свечи,
И образ твой окуривает дым, -
И не хочу я знать, что время лечит,
Что всё проходит вместе с ним.
В душе моей - всё цели без дороги, -
Поройтесь в ней - и вы найдёте лишь
Две полуфразы, полудиалоги, -
А остальное - Франция, Париж…
И пусть мне вечер зажигает свечи,
И образ твой окуривает дым, -
Но не хочу я знать, что время лечит,
Что всё проходит вместе с ним.
1967 (редакция - 1968)
Лукоморья больше нет,
От дубов простыл и след.
Дуб годится на паркет, -
Так ведь нет:
Выходили из избы
Здоровенные жлобы,
Порубили все дубы
На гробы.
Распрекрасно жить в домах
На куриных на ногах,
Но явился всем на страх
Вертопрах!
Добрый молодец он был -
Бабку Ведьму подпоил,
Ратный подвиг совершил -
Дом спалил!
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка -
Сказка впереди.
Здесь и вправду ходит кот,
Как направо - так поёт,
Как налево - так загнёт
Анекдот,
Но учёный сукин сын -
Цепь златую снёс в торгсин,
И на выручку - один -
В магазин.
Как-то раз за божий дар
Получил он гонорар:
В Лукоморье перегар -
На гектар.
Но хватил его удар.
Чтоб избегнуть божьих кар,
Кот диктует про татар
Мемуар.
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка -
Сказка впереди.
Тридцать три богатыря
Порешили, что зазря
Берегли они царя
И моря.
Каждый взял себе надел,
Кур завёл и там сидел
Охраняя свой удел
Не у дел.
Ободрав зелёный дуб,
Дядька ихний сделал сруб,
С окружающими туп
Стал и груб.
И ругался день-деньской
Бывший дядька их морской,
Хоть имел участок свой
Под Москвой.
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка -
Сказка впереди.
А русалка - вот дела! -
Честь недолго берегла
И однажды, как смогла,
Родила.
Тридцать три же мужика -
Не желают знать сынка:
Пусть считается пока
Сын полка.
Как-то раз один колдун -
Врун, болтун и хохотун, -
Предложил ей, как знаток
Дамских струн:
Мол, Русалка, всё пойму
И с дитём тебя возьму.
И пошла она к ему,
Как в тюрьму.
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка -
Сказка впереди.
Бородатый Черномор,
Лукоморский первый вор -
Он давно Людмилу спёр,
Ох, хитёр!
Ловко пользуется, тать,
Тем, что может он летать:
Зазеваешься - он хвать
И тикать!
А ковёрный самолёт
Сдан в музей в запрошлый год -
Любознательный народ
Так и прёт!
И без опаски старый хрыч
Баб ворует, хнычь не хнычь.
Ох, скорей его разбей
Паралич!
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка -
Сказка впереди.
Нету мочи, нету сил, -
Леший как-то недопил,
Лешачиху свою бил
И вопил:
- Дай рубля, прибью а то,
Я добытчик али кто?!
А не дашь - тады пропью
Долото!
- Я ли ягод не носил? -
Снова Леший голосил.
- А коры по сколько кил
Приносил?
Надрывался издаля,
Всё твоей забавы для,
Ты ж жалеешь мне рубля,
Ах ты тля!
Ты уймись, уймись, тоска
У меня в груди!
Это только присказка -
Сказка впереди.
И невиданных зверей,
Дичи всякой - нету ей.
Понаехало за ей
Егерей.
В общем, значит, не секрет:
Лукоморья больше нет.
Всё, о чём писал поэт, -
Это бред.
Ну-ка, расступись, тоска,
Душу мне не рань.
Раз уж это присказка -
Значит, сказка - дрянь.
1967
Запретили все цари всем царевичам
Строго-настрого ходить по Гуревичам,
К Рабиновичам не сметь, тоже - к Шифманам!
(Правда, Шифманы нужны лишь для рифмы нам).
В основном же речь идёт
за Гуревичей:
царский род ну так и прёт
к ихней девичьей -
там три дочки - три сестры,
три красавицы…
За царевичей цари
опасаются.
И Гуревичи всю жизнь
озабочены:
хоть живьём в гробы ложись
из-за доченек!
Не устали бы про них
песню петь бы мы,
но назвали всех троих
дочек ведьмами.
И сожгли всех трёх цари
их, умеючи,
и рыдали до зари
все царевичи.
Не успел растаять дым от костров ещё -
А царевичи пошли к Рабиновичам.
Там три дочки - три сестры,
три красавицы.
И опять, опять цари
опасаются…
Ну, а Шифманы смекнули -
и Жмеринку
вмиг покинули, махнули
в Америку.
1967
На краю края земли, где небо ясное
Как бы вроде даже сходит за кордон,
На горе стояло здание ужасное,
Издаля напоминавшее ООН.
Всё сверкает, как зарница -
Красота, - но только вот
В этом здании царица
В заточении живёт.
И Кощей Бессмертный грубую животную
Это здание поставил охранять, -
Но по-своему несчастное и кроткое,
Может, было то животное - как знать!
От большой тоски по маме
Вечно чудище в слезах, -
Ведь оно с семью главами,
О пятнадцати глазах.
Сам Кащей (он мог бы раньше - врукопашную)
От любви к царице высох и увял -
Стал по-своему несчастным старикашкою, -
Ну а зверь - его к царице не пускал.
«Пропусти меня, чего там.
Я ж от страсти трепещу!..»
«Хоть снимай меня с работы -
Ни за что не пропущу!»
Добрый молодец Иван решил попасть туда:
Мол, видали мы кощеев, так-растак!
Он всё время: где чего - так сразу шасть туда, -
Он по-своему несчастный был - дурак!
То ли выпь захохотала,
То ли филин заикал, -
На душе тоскливо стало
У Ивана-дурака.
Началися его подвиги напрасные,
С баб-ягами никчемушная борьба, -
Тоже ведь она по-своему несчастная -
Эта самая лесная голытьба.
Скольких ведьмочек пришибнул! -
Двух молоденьких, в соку, -
Как увидел утром - всхлипнул:
Жалко стало, дураку!
Но, однако же, приблизился, дремотное
Состоянье превозмог своё Иван, -
В уголку лежало бедное животное,
Все главы свои склонившее в фонтан.
Тут Иван к нему сигает -
Рубит головы спеша, -
И к Кощею подступает,
Кладенцом своим маша.
И грозит он старику двухтыщелетнему.
«Щас, - говорит, - бороду-то мигом обстригу!
Так умри ты, сгинь, Кощей!» А тот в ответ ему:
«Я бы - рад, но я бессмертный - не могу!»
Но Иван себя не помнит:
«Ах ты, гнусный фабрикант!
Вон настроил сколько комнат, -
Девку спрятал, интриган!
Я докончу дело, взявши обязательство!..»
И от этих-то неслыханных речей
Умер сам Кощей, без всякого вмешательства, -
Он неграмотный, отсталый был Кощей.
А Иван, от гнева красный,
Пнул Кощея, плюнул в пол -
И к по-своему несчастной
Бедной узнице взошёл!..
1967
Ой, где был я вчера - не найду, хоть убей!
Только помню, что стены - с обоями,
Помню - Клавка была, и подруга при ей, -
Целовался на кухне с обоими.
А наутро я встал -
Мне давай сообщать,
Что хозяйку ругал,
Всех хотел застращать,
Будто голым скакал,
Будто песни орал,
А отец, говорил,
У меня - генерал!
А потом рвал рубаху и бил себя в грудь,
Говорил, будто все меня продали,
И гостям, говорят, не давал продыхнуть -
Донимал их блатными аккордами.
А потом кончил пить -
Потому что устал, -
Начал об пол крушить
Благородный хрусталь,
Лил на стены вино,
А кофейный сервиз,
Растворивши окно,
Взял да выбросил вниз.
И никто мне не мог даже слова сказать.
Но потом потихоньку оправились, -
Навалились гурьбой, стали руки вязать,
А потом уже - все позабавились.
Кто - плевал мне в лицо,
А кто - водку лил в рот,
А какой-то танцор
Бил ногами в живот…
Молодая вдова,
Верность мужу храня, -
Ведь живём однова -
Пожалела меня.
И бледнел я на кухне разбитым лицом,
Делал вид, что пошёл на попятную,
«Развяжите, - кричал, - да и дело с концом!»
Развязали, - но вилки попрятали.
Тут вообще началось -
Не опишешь в словах, -
И откуда взялось
Столько силы в руках! -
Я как раненый зверь
Напоследок чудил:
Выбил окна и дверь
И балкон уронил.
Ой, где был я вчера - не найду днём с огнём!
Только помню, что стены - с обоями, -
И осталось лицо - и побои на нём, -
Ну куда теперь выйти с побоями!
…Если правда оно -
Ну, хотя бы на треть, -
Остаётся одно:
Только лечь помереть!
Хорошо, что вдова
Всё смогла пережить,
Пожалела меня -
И взяла к себе жить.
1967
Сидели пили вразнобой
«Мадеру», «старку», «зверобой» -
и вдруг нас всех зовут в забой,
до одного:
у нас - стахановец,
гагановец,
закладовец, -
и надо ведь,
чтоб завалило именно его.
Он - в прошлом младший офицер,
его нам ставили в пример,
он был, как юный пионер -
всегда готов, -
и вот он прямо с корабля
пришёл стране давать угля, -
а вот сегодня - наломал, как видно, дров.
Спустились в штрек,
и бывший зек -
большого риска человек -
сказал: «Беда для нас для всех,
для всех одна:
вот раскопаем - он опять
начнёт три нормы выполнять,
начнёт стране угля давать -
и нам хана.
Так что, вы, братцы, -
не стараться,
а поработаем с прохладцей -
один за всех и все за одного».
…Служил он в Таллине
при Сталине -
теперь лежит заваленный, -
нам жаль по-человечески его…
1967
Долго Троя в положении осадном
Оставалась неприступною твердыней,
Но троянцы не поверили Кассандре, -
Троя, может быть, стояла б и поныне.
Без умолку безумная девица
Кричала: «Ясно вижу Трою, павшей в прах!»
Но ясновидцев - впрочем, как и очевидцев -
Во все века сжигали люди на кострах.
И в ночь, когда из чрева лошади на Трою
Спустилась смерть, как и положено, крылата,
Над избиваемой безумною толпою
Кто-то крикнул: «Это ведьма виновата!»
Без умолку безумная девица
Кричала: «Ясно вижу Трою, павшей в прах!»
Но ясновидцев - впрочем, как и очевидцев -
Во все века сжигали люди на кострах.
И в эту ночь, и в эту смерть, и в эту смуту,
Когда сбылись все предсказания на славу,
Толпа нашла бы подходящую минуту,
Чтоб учинить свою привычную расправу.
Без умолку безумная девица
Кричала: «Ясно вижу Трою, павшей в прах!»
Но ясновидцев - впрочем, как и очевидцев -
Во все века сжигали люди на кострах.
Конец простой - хоть и обычный, но досадный:
Какой-то грек нашёл Кассандрину обитель, -
И начал пользоваться ей, не как Кассандрой,
А как простой и ненасытный победитель.
Без умолку безумная девица
Кричала: «Ясно вижу Трою, павшей в прах!»
Но ясновидцев - впрочем, как и очевидцев -
Во все века сжигали люди на кострах.
1967
Как ныне сбирается вещий Олег
Щита прибивать на ворота,
Как вдруг подбегает к нему человек -
И ну шепелявить чего-то.
«Эй, князь, - говорит ни с того ни с сего, -
Ведь примешь ты смерть от коня своего!»
Но только собрался идти он на вы -
Отмщать неразумным хазарам,
Как вдруг прибежали седые волхвы,
К тому же разя перегаром, -
И говорят ни с того ни с сего,
Что примет он смерть от коня своего.
«Да кто вы такие, откуда взялись?! -
Дружина взялась за нагайки, -
Напился, старик, - так пойди похмелись,
И неча рассказывать байки,
И говорить ни с того ни с сего,
Что примет он смерть от коня своего!»
Ну, в общем, они не сносили голов, -
Шутить не могите с князьями! -
И долго дружина топтала волхвов
Своими гнедыми конями:
Ишь, говорят ни с того ни с сего,
Что примет он смерть от коня своего!
А вещий Олег свою линию гнул,
Да так, что никто и не пикнул, -
Он только однажды волхвов вспомянул,
И то - саркастически хмыкнул:
Ну надо ж болтать ни с того ни с сего,
Что примет он смерть от коня своего!
«А вот он, мой конь - на века опочил, -
Один только череп остался!..»
Олег преспокойно стопу возложил -
И тут же на месте скончался:
Злая гадюка кусила его -
И принял он смерть от коня своего.
…Каждый волхвов покарать норовит, -
А нет бы - послушаться, правда?
Олег бы послушал - ещё один щит
Прибил бы к вратам Цареграда.
Волхвы-то сказали с того и с сего,
Что примет он смерть от коня своего!
1967
У вина достоинства, говорят, целебные.
Я решил попробовать - бутылку взял, открыл…
Вдруг оттуда вылезло чтой-то непотребное:
Может быть, зелёный змий, а может - крокодил!
Если я чего решил - я выпью обязательно, -
Но к этим шуткам отношусь очень отрицательно!
А оно - зелёное, пахучее, противное -
Прыгало по комнате, ходило ходуном, -
А потом послышалось пенье заунывное -
И виденье оказалось грубым мужиком!
Если я чего решил - я выпью обязательно, -
Но к этим шуткам отношусь очень отрицательно!
И если б было у меня времени хотя бы час -
Я бы дворников позвал бы с мётлами, а тут
Вспомнил детский детектив - «Старика Хоттабыча» -
И спросил: «Товарищ ибн, как тебя зовут?»
Если я чего решил - я выпью обязательно, -
Но к этим шуткам отношусь очень отрицательно!
«Так, что хитрость, - говорю, - брось свою иудину -
Прямо, значит, отвечай: кто тебя послал,
Кто загнал тебя сюда, в винную посудину,
От кого скрывался ты и чего скрывал?»
Тот мужик поклоны бьёт, отвечает вежливо:
«Я не вор, я не шпион, я вообще-то - дух, -
За свободу за мою - захотите ежели вы -
Изобью за вас любого, можно даже двух!»
Тут я понял: это - джин, - он ведь может многое -
Он ведь может мне сказать: «Враз озолочу!»…
«Ваше предложение, - говорю, - убогое.
Морды будем после бить - я вина хочу!
Ну а после - чудеса по такому случаю:
Я до небес дворец хочу - ты на то и бес!..»
А он мне: «Мы таким делам вовсе не обучены, -
Кроме мордобитиев - никаких чудес!»
«Врёшь!» - кричу. «Шалишь!» - кричу.
Но и дух - в амбицию, -
Стукнул раз - специалист! - видно по нему.
Я, конечно, побежал - позвонил в милицию.
«Убивают, - говорю, - прямо на дому!»
Вот они подъехали - показали аспиду!
Супротив милиции он ничего не смог.
Вывели болезного, руки ему - за спину
И с размаху кинули в чёрный воронок.
…Что с ним стало?
Может быть, он в тюряге мается, -
Чем в бутылке, лучше уж в Бутырке посидеть!
Ну а может, он теперь боксом занимается, -
Если будет выступать - я пойду смотреть!
1967
Профессионалам -
зарплата навалом, -
Плевать, что на лёд они зубы плюют.
Им платят деньжищи -
огромные тыщи, -
И даже за проигрыш, и за ничью.
Игрок хитёр - пусть
берёт на корпус,
Бьёт в зуб ногой и - ни в зуб ногой, -
А сам в итоге
калечит ноги -
И вместо клюшки идёт с клюкой.
Профессионалам,
отчаянным малым,
Игра - лотерея, - кому повезёт.
Играют с партнёром -
как бык с матадором, -
Хоть, кажется, принято - наоборот.
Как будто мёртвый
лежит партнёр твой.
И ладно, чёрт с ним -
пускай лежит.
Не оплошай, бык, -
бог хочет шайбы,
Бог на трибуне - он не простит!
Профессионалам
судья криминалом
Ни бокс не считает, ни злой мордобой, -
И с ними лет двадцать
кто мог потягаться -
Как школьнику драться
с отборной шпаной?!
Но вот недавно
их козырь главный -
Уже не козырь, а так, - пустяк, -
И их оружьем
теперь не хуже
Их бьют, к тому же
- на скоростях.
Профессионалы
в своём Монреале
Пускай разбивают друг другу носы, -
Но их представитель
(хотите - спросите!)
Недавно заклеен был в две полосы.
Сперва распластан,
а после - пластырь…
А ихний пастор -
ну как назло! -
Он перед боем
знал, что слабо им, -
Молились строем -
не помогло.
Профессионалам
по разным каналам -
То много, то мало -
на банковский счёт, -
А наши ребята
за ту же зарплату
Уже пятикратно
выходят вперёд!
Пусть в высшей лиге
плетут интриги
И пусть канадским зовут хоккей -
За нами слово, -
до встречи снова!..
А футболисты - до лучших дней…
1967
Чем славится индийская культура?
Ну, скажем, Шива - многорук, клыкаст…
Ещё артиста знаем - Радж Капура,
И касту йогов - странную из каст.
Говорят, что раньше йог
мог
Ничерта не бравши в рот -
год, -
А теперь они рекорд
бьют -
Всё едят и целый год
пьют!
А что же мы? И мы не хуже многих:
Мы тоже можем много выпивать, -
И бродят многочисленные йоги -
Их, правда, очень трудно распознать.
Очень много может йог
штук:
Вот один недавно лёг
вдруг,
Третий день уже летит, -
стыд! -
Ну, а йог себе лежит
спит.
Я знаю, что у них секретов много.
Поговорить бы с йогом тет-на-тет!
Ведь даже яд не действует на йога:
На яды у него иммунитет.
Под водой не дышит час -
раз,
Не обидчив на слова -
два,
Если чует, что старик
вдруг -
Скажет: «стоп!», и в тот же миг -
труп!
Я попросил подвыпившего йога
(Он бритвы, гвозди ел, как колбасу):
«Послушай, друг, откройся мне - ей-бога,
С собой в могилу тайну унесу!»
Был ответ на мой вопрос
прост,
Но поссорились мы с ним
в дым, -
Я бы мог открыть ответ
тот,
Но йог велел хранить секрет,
вот…
1967
Как призывный набат,
прозвучали в ночи тяжело шаги, -
значит, скоро и нам -
уходить и прощаться без слов.
По нехоженым тропам протопали лошади, лошади,
неизвестно к какому концу унося седоков.
Наше время иное, лихое,
но счастье, как встарь, ищи!
И в погоню летим мы за ним, убегающим, вслед.
Только вот в этой скачке
теряем мы лучших товарищей,
на скаку не заметив, что рядом - товарищей нет.
И ещё будем долго огни принимать за пожары мы,
будет долго зловещим казаться нам скрип сапогов,
о войне будут детские игры с названьями старыми,
и людей будем долго делить на своих и врагов.
А когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,
и когда наши кони устанут под нами скакать,
и когда наши девушки сменят шинели на платьица, -
не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять…
1966 - 1967
Здравствуй, Коля, милый мой, друг мой ненаглядный!
Во первых строках письма шлю тебе привет.
Вот вернёшься ты, боюсь, занятой, нарядный -
Не заглянешь и домой, - сразу в сельсовет.
Как уехал ты - я в крик, - бабы прибежали.
«Ой, разлуки, - говорят, - ей не перенесть».
Так скучала за тобой, что меня держали, -
Хоть причины не скучать очень даже есть.
Тута Пашка приходил - кум твой окаянный, -
Еле-еле не далась - даже щас дрожу.
Он три дня уж, почитай, ходит злой и пьяный -
Перед тем как приставать, пьёт для куражу.
Ты, болтают, получил премию большую;
Будто Борька, наш бугай, - первый чемпион…
К злыдню этому быку я тебя ревную
И люблю тебя сильней, нежели чем он.
Ты приснился мне во сне - пьяный, злой, угрюмый, -
Если думаешь чего - так не мучь себя:
С агрономом я прошлась, - только ты не думай -
Говорили мы весь час только про тебя.
Я-то ладно, а вот ты - страшно за тебя-то:
Тут недавно приезжал очень важный чин, -
Так в столице, говорит, всякие развраты,
Да и женщин, говорит, больше, чем мужчин.
Ты уж Коля, там не пей - потерпи до дому, -
Дома можно хоть чего: можешь - хоть в запой!
Мне не надо никого - даже агроному, -
Хоть культурный человек - не сравнить с тобой.
Наш амбар в дожди течёт - прохудился, верно.
Без тебя невмоготу - кто создаст уют?!
Хоть какой, но приезжай - жду тебя безмерно!
Если можешь, напиши - что там продают.
1967
Не пиши мне про любовь - не поверю я:
Мне вот тут уже дела твои прошлые.
Слушай лучше: тут - с лавсаном материя, -
Если хочешь, я куплю - вещь хорошая.
Водки я пока не пью - ну ни стопочки!
Экономлю и не ем даже супу я, -
Потому что я куплю тебе кофточку,
Потому что я люблю тебя, глупая.
Был в балете, - мужики девок лапают.
Девки - все как на подбор - в белых тапочках.
Вот пишу, а слёзы душат и капают:
Не давай себя хватать, моя лапочка!
Наш бугай - один из первых на выставке.
А сперва кричали - будто бракованный, -
Но очухались - и вот дали приз-таки:
Весь в медалях он лежит, запакованный.
Председателю скажи, пусть избу мою
Кроет нынче же, и пусть травку выкосют, -
А не то я тёлок крыть - не подумаю:
Рекордсмена портить мне - на-кось, выкуси!
Пусть починют наш амбар - ведь не гнить зерну!
Будет Пашка приставать - с ним как с предателем!
С агрономом не гуляй, - ноги выдерну, -
Можешь раза два пройтиться с председателем.
До свидания, я - в ГУМ, за покупками.
Это - вроде наш лабаз, но - со стёклами…
Ты мне можешь надоесть с полушубками,
В сером платьице с узорами блёклыми.
…Тут стоит культурный парк по-над речкою,
В ём гуляю - и плюю только в урны я.
Но ты, конечно, не поймёшь - там, за печкою, -
Потому - ты темнота некультурная.
1966
В заповедных и дремучих,
Страшных Муромских лесах
Всяка нечисть бродит тучей
И в проезжих сеет страх:
Воет воем, что твои упокойники,
Если есть там соловьи - то разбойники.
Страшно, аж жуть!
В заколдованных болотах
Там кикиморы живут, -
Защекочут до икоты
И на дно уволокут.
Будь ты пеший, будь ты конный - заграбастают,
А уж лешие - так по лесу и шастают.
Страшно, аж жуть!
А мужик, купец и воин -
Попадал в дремучий лес, -
Кто с чего: кто с перепою,
А кто сдуру в чащу лез.
По причине пропадали, без причины ли, -
Только всех их и видали - словно сгинули.
Страшно, аж жуть!
Из заморского из лесу,
Где и вовсе сущий ад,
Где такие злые бесы -
Чуть друг друга не едят, -
Чтоб творить им совместное зло потом,
Поделиться приехали опытом.
Страшно, аж жуть!
Соловей-разбойник главный
Им устроил буйный пир,
А от них был Змей трёхглавый
И слуга его Вампир, -
Пили зелье в черепах, ели бульники,
Танцевали на гробах, богохульники!
Страшно, аж жуть!
Змей Горыныч взмыл на дерево,
Ну - раскачивать его:
«Выводи, Разбойник, девок, -
Пусть покажут кой-чего!
Пусть нам лешие попляшут, попоют!
А не то я, матерь вашу, всех сгною!»
Страшно, аж жуть!
Все взревели, как медведи:
«Натерпелись - сколько лет!
Ведьмы мы али не ведьмы,
Патриотки али нет?!
Налил бельма - ишь ты, клещ! - отоварился!
А ещё на наших женщин позарился!..»
Страшно, аж жуть!
Соловей-разбойник тоже
Был не только лыком шит, -
Гикнул, свистнул, крикнул: «Рожа,
Гад, заморский паразит!
Убирайся без боя, уматывай
И Вампира с собою прихватывай!»
Страшно, аж жуть!
…А теперь седые люди
Помнят прежние дела:
Билась нечисть груди в груди
И друг друга извела, -
Прекратилися навек безобразия, -
Ходит в лес человек безбоязненно,
И не страшно ничуть!
1966
Вот - главный вход, но только вот
Упрашивать - я лучше сдохну!
Хожу я через чёрный ход,
А выходить стараюсь в окна.
Не вгоняю я в гроб никого,
Но вчера меня, тёпленького -
Хоть бываю и хуже я сам, -
Оскорбили до ужаса.
И, плюнув в пьяное мурло
И обвязав лицо портьерой,
Я вышел прямо сквозь стекло -
В объятья к милиционеру.
И меня - окровавленного,
Всенародно прославленного,
Прям как был я в амбиции -
Довели до милиции.
И, кулаками покарав
И попинав меня ногами,
Мне присудили крупный штраф -
За то, что я нахулиганил.
А потом - перевязанному,
Справедливо наказанному -
Сердобольные мальчики
Дали спать на диванчике.
Проснулся я - ещё темно, -
Успел поспать и отдохнуть я, -
Я встал и, как всегда, - в окно,
А на окне - стальные прутья!
И меня - патентованного,
Ко всему подготовленного, -
Эти прутья печальные
Ввергли в бездну отчаянья.
А рано утром - верь не верь! -
Я встал, от слабости шатаясь, -
И вышел в дверь - я вышел в дверь! -
С тех пор в себе я сомневаюсь.
В мире - тишь и безветрие,
Чистота и симметрия, -
На душе моей - тягостно,
И живу я безрадостно.
1966
В ресторане по стенкам висят тут и там -
«Три медведя», «Заколотый витязь»…
За столом одиноко сидит капитан.
«Разрешите?» - спросил я. «Садитесь!
Закури!» «Извините, «Казбек» не курю…»
«Ладно, выпей, - давай-ка посуду!
Да пока принесут… Пей, кому говорю!
Будь здоров!» - «Обязательно буду!»
«Ну так что же, - сказал, захмелев, капитан, -
Водку пьёшь ты красиво, однако.
А видал ты вблизи пулемёт или танк,
А ходил ли ты, скажем, в атаку?
В сорок третьем под Курском я был старшиной,
За моею спиной - такое…
Много всякого, брат, за моею спиной,
Чтоб жилось тебе, парень, спокойно!»
Он ругался и пил. Я - за ним по пятам.
Только в самом конце разговора
Я его оскорбил - я сказал: «Капитан,
Никогда ты не будешь майором!»
Он заплакал тогда, он спросил про отца,
Он кричал, тупо глядя на блюдо:
«Я полжизни отдал за тебя, подлеца,
А ты жизнь прожигаешь, паскуда!
А винтовку тебе? А послать тебя в бой?!
А ты водку тут хлещешь со мною!..»
Я сидел, как в окопе под Курской дугой, -
Там, где был капитан старшиною.
1966
Чем и как, с каких позиций
Оправдаешь тот поход?
Почему мы от границы
Шли назад, а не вперёд?
Может быть, считать маневром,
Мудрой тактикой какой -
Только лучше б в сорок первом
Драться нам не под Москвой…
Но в виски, как в барабаны,
Бьётся память, рвётся в бой,
Только меньше ноют раны:
Четверть века - срок большой.
Москвичи писали письма,
Что Москвы врагу не взять.
Наконец разобрались мы,
Что назад уже нельзя.
Нашу почту почтальоны
Доставляли через час.
Слишком быстро, лучше б годы
Эти письма шли от нас.
Мы, как женщин, боя ждали,
Врывшись в землю и снега,
И виновных не искали,
Кроме общего врага.
И не находили места -
Ну, скорее, хоть в штыки! -
Отступавшие от Бреста
И - сибирские полки.
Ждали часа, ждали мига
Наступленья - столько дней!..
Чтоб потом писал в книгах:
«Беспримерно по своей…» -
По своей громадной вере,
По желанью отомстить,
По таким своим потерям,
Что ни вспомнить, ни забыть.
Кто остался с похоронной,
Прочитал: «Ваш муж, наш друг…»
Долго будут по вагонам -
Кто без ног, а кто без рук.
Память вечная героям -
Жить в сердцах, спокойно спать…
Только б лучше б под Москвою
Нам тогда не воевать.
…Помогите хоть немного -
Оторвите от жены.
Дай вам бог! Поверишь в бога,
Если это бог войны.
1966
Опасаясь контрразведки,
Избегая жизни светской,
Под английским псевдонимом
«мистер Джон Ланкастер Пек»,
Вечно в кожаных перчатках, -
Чтоб не делать отпечатков, -
Жил в гостинице «Советской»
несоветский человек.
Джон Ланкастер в одиночку,
Преимущественно ночью,
Щёлкал носом - в нём был спрятан
инфракрасный объектив, -
А потом в нормальном свете
Представало в чёрном цвете
То, что ценим мы и любим,
чем гордится коллектив:
Клуб на улице Нагорной -
Стал общественной уборной,
Наш родной Центральный рынок -
стал похож на грязный склад,
Искажённый микроплёнкой,
ГУМ - стал маленькой избёнкой,
И уж вспомнить неприлично,
чем предстал театр МХАТ.
Но работать без подручных -
Может, грустно, а может скучно, -
Враг подумал, - враг был дока, -
написал фиктивный чек,
И, где-то в дебрях ресторана
Гражданина Епифана
Сбил с пути и с панталыку
несоветский человек.
Епифан казался жадным,
Хитрым, умным, плотоядным,
Меры в женщинах и в пиве
он не знал и не хотел.
В общем так: подручный Джона
Был находкой для шпиона, -
Так случиться может с каждым -
если пьян и мягкотел!
«Вот и первое заданье:
В три пятнадцать возле бани -
Может, раньше, а может, позже -
остановится такси, -
Надо сесть, связать шофёра,
Разыграть простого вора, -
А потом про этот случай
раструбят по «Би-Би-Си».
И ещё. Побрейтесь свеже,
И на выставке в Манеже
К вам приблизится мужчина
с чемоданом - скажет он:
«Не хотите ли черешни?»
Вы ответите: «Конешно», -
Он вам даст батон с взрывчаткой -
принесёте мне батон.
А за это, друг мой пьяный, -
Говорил он Епифану, -
Будут деньги, дом в Чикаго,
много женщин и машин!»
…Враг не ведал, дурачина:
Тот, кому всё поручил он,
Был - чекист, майор разведки
и прекрасный семьянин.
Да, до этих штучек мастер
Этот самый Джон Ланкастер!..
Но жестоко просчитался
пресловутый мистер Пек -
Обезврежен он, и даже
Он пострижен и посажен, -
А в гостинице «Советской»
поселился мирный грек.
1966
Дела!
Меня замучили дела
каждый день,
каждый день, каждый день.
Дотла
сгорели песни и стихи.
Дребедень,
дребедень, дребедень.
Весь год
жила-была и вдруг взяла
собрала, и ушла, -
и вот
такие грустные дела у меня.
Теперь
хоть целый вечер подари,
подари, подари, -
поверь:
я буду только говорить.
Из рук,
из рук вон плохо шли дела,
у меня шли дела.
И вдруг
сгорели пламенем дотла -
не дела, а зола.
Весь год
она жила и вдруг взяла
собрала, и ушла, -
и вот
опять весёлые дела у меня.
Теперь
хоть целый вечер подари,
подари, подари, -
поверь:
не буду даже говорить!
1966
Гололёд на земле, гололёд -
Целый год напролёт гололёд.
Будто нет ни весны, ни лета -
В саван белый одета планета -
Люди, падая, бьются об лёд.
Гололёд на Земле, гололёд -
Целый год напролёт гололёд.
Гололёд, гололёд, гололёд -
Целый год напролёт, целый год.
Даже если всю Землю - в облёт,
Не касаясь планеты ногами, -
Не один, так другой упадёт
На поверхность, а там - гололёд! -
И затопчут его сапогами.
Гололёд на Земле, гололёд -
Целый год напролёт гололёд.
Гололёд, гололёд, гололёд -
Целый год напролёт, целый год.
Только - лёд, словно зеркало, лёд,
Но на детский каток не похоже, -
Может - зверь не упавши пройдёт…
Гололёд! - и двуногий встаёт
На четыре конечности тоже.
Гололёд на Земле, гололёд -
Целый год напролёт гололёд.
Гололёд, гололёд, гололёд -
Целый год напролёт, целый год.
1966, ред. 1971
Парус
Песня беспокойства
А у дельфина
Взрезано брюхо винтом!
Выстрела в спину
Не ожидает никто.
На батарее
Нету снарядов уже.
Надо быстрее
На вираже!
Парус! Порвали парус!
Каюсь! каюсь! каюсь!
Даже в дозоре
Можешь не встретить врага.
Это не горе -
Если болит нога.
Петли дверные
Многим скрипят, многим поют:
Кто вы такие?
Здесь вас не ждут!
Парус! Порвали парус!
Каюсь! каюсь! каюсь!
Многие лета -
Тем, кто поёт во сне!
Все части света
Могут лежать на дне,
Все континенты
Могут гореть в огне, -
Только всё это -
Не по мне!
Парус! Порвали парус!
Каюсь! каюсь! каюсь!
1966
В королевстве, где всё тихо и складно,
Где ни войн, ни катаклизмов, ни бурь,
Появился дикий вепрь огромадный -
То ли буйвол, то ли бык, то ли тур.
Сам король страдал желудком и астмой,
Только кашлем сильный страх наводил, -
А тем временем зверюга ужасный
Коих ел, а коих в лес волочил.
И король тотчас издал три декрета:
«Зверя надо одолеть наконец!
Вот кто отважится на это, на это,
Тот принцессу поведёт под венец».
А в отчаявшемся том государстве -
Как войдёшь, так прямо наискосок -
В бесшабашной жил тоске и гусарстве
Бывший лучший королевский стрелок.
На полу лежали люди и шкуры,
Пели песни, пили мёды - и тут
Протрубили во дворе трубадуры,
Хвать стрелка - и во дворец волокут.
И король ему прокашлял: «Не буду
Я читать тебе морали, юнец, -
Вот если завтра победишь чуду-юду,
То принцессу поведёшь под венец».
А стрелок: «Да это что ж за награда?!
Мне бы - выкатить портвейну бадью!»
Мол, принцессу мне и даром не надо, -
Чуду-юду я и так победю!
А король: «Возьмёшь принцессу - и точка!
А не то тебя раз-два - и в тюрьму!
Ведь это всё же королевская дочка!..»
А стрелок: «Ну хоть убей - не возьму!»
И пока король с ним так препирался,
Съел уже почти всех женщин и кур
И возле самого дворца ошивался
Этот самый то ли бык, то ли тур.
Делать нечего - портвейн он отспорил, -
Чуду-юду уложил - и убёг…
Вот так принцессу с королём опозорил
Бывший лучший, но опальный стрелок.
1966
Возле города Пекина
Ходят-бродят хунвейбины,
И старинные картины
Ищут-рыщут хунвейбины, -
И не то чтоб хунвейбины
Любят статуи, картины:
Вместо статуй будут урны
«Революции культурной».
И ведь главное, знаю отлично я,
Как они произносятся, -
Но чтой-то весьма неприличное
На язык ко мне просится:
Хун-вей-бины…
Вот придумал им забаву
Ихний вождь товарищ Мао:
Не ходите, дети, в школу,
Приходите бить крамолу!
И не то чтоб эти детки
Были вовсе - малолетки, -
Изрубили эти детки
Очень многих на котлетки!
И ведь главное, знаю отлично я,
Как они произносятся, -
Но чтой-то весьма неприличное
На язык ко мне просится:
Хун-вей-бины…
Вот немного посидели,
А теперь похулиганим -
Что-то тихо, в самом деле, -
Думал Мао с Ляо Бянем, -
Чем ещё уконтрапупишь
Мировую атмосферу:
Мы покажем крупный кукиш
СэШэА и эСеСеРу!
И ведь главное, знаю отлично я,
Как они произносятся, -
Но чтой-то весьма неприличное
На язык ко мне просится:
Хун-вей-бины…
1966
Л. Лужиной
Наверно, я погиб: глаза закрою - вижу.
Наверно, я погиб: робею, а потом -
Куда мне до неё! - она была в Париже,
И я вчера узнал - не только в нём одном!
Какие песни пел я ей про Север дальний!
Я думал: вот чуть-чуть - и будем мы на ты.
Но я напрасно пел о полосе нейтральной, -
Ей глубоко плевать, какие там цветы.
Я спел тогда ещё - я думал, это ближе, -
«Про счётчик», «Про того, кто раньше с нею был»…
Но что ей до меня! Она была в Париже, -
Ей сам Марсель Марсо чевой-то говорил!
Я бросил свой завод, хоть, в общем, был не вправе, -
Засел за словари на совесть и на страх…
Но что ей оттого? Она уже в Варшаве, -
Мы снова говорим на разных языках…
Приедет - я скажу по-польски: «Прошу пани,
Прими таким, как есть, не буду больше петь…»
Но что ей до меня! Она уже в Иране, -
Я понял: мне за ней, конечно, не успеть!
Она сегодня здесь, а завтра будет в Осле, -
Да, я попал впросак, да, я попал в беду!..
Кто раньше с нею был, и тот, кто будет после, -
Пусть пробуют они - я лучше пережду!
1966
В суету городов и в потоки машин
Возвращаемся мы - просто некуда деться! -
И спускаемся вниз с покорённых вершин,
Оставляя в горах своё сердце.
Так оставьте ненужные споры -
Я себе уже все доказал:
Лучше гор могут быть только горы,
На которых ещё не бывал.
Кто захочет в беде оставаться один,
Кто захочет уйти, зову сердца не внемля, -
Но спускаемся мы с покорённых вершин, -
Что же делать - и боги спускались на землю.
Так оставьте ненужные споры -
Я себе уже всё доказал:
Лучше гор могут быть только горы,
На которых ещё не бывал.
Сколько слов и надежд, сколько песен и тем
Горы будят у нас - и зовут нас остаться! -
Но спускаемся мы - кто на год, кто совсем, -
Потому что всегда мы должны возвращаться.
Так оставьте ненужные споры -
Я себе уже всё доказал:
Лучше гор могут быть только горы,
На которых никто не бывал!
1966
Из фильма «Вертикаль».
Я спросил тебя: «Зачем идёте в горы вы? -
А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой, -
Ведь Эльбрус и с самолёта видно здорово…»
Рассмеялась ты - и взяла с собой.
И с тех пор ты стала близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя, -
Первый раз меня из трещины вытаскивая,
Улыбалась ты, скалолазка моя!
А потом за эти проклятые трещины,
Когда ужин твой я нахваливал,
Получил я две короткие затрещины -
Но не обиделся, а приговаривал:
«Ох, какая же ты близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя!..»
Каждый раз меня по трещинам выискивая,
Ты бранила меня, альпинистка моя!
А потом на каждом нашем восхождении -
Но почему ты ко мне недоверчивая?! -
Страховала ты меня с наслаждением,
Альпинистка моя гуттаперчевая!
Ох, какая ты не близкая, не ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя!
Каждый раз меня из пропасти вытаскивая,
Ты учила меня, скалолазка моя.
За тобой тянулся из последней силы я -
До тебя уже мне рукой подать, -
Вот долезу и скажу: «Довольно, милая!»
Тут сорвался вниз, но успел сказать:
«Ох, какая ты и близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя!
Мы теперь с тобой одной верёвкой связаны -
Стали оба мы скалолазами!»
1966
Мерцал закат, как сталь клинка.
Свою добычу смерть считала.
Бой будет завтра, а пока -
взвод зарывался в облака
и уходил по перевалу.
Отставить разговоры!
Вперёд и вверх, а там…
Ведь это наши горы.
Они помогут нам.
Они помогут нам!
А до войны вот этот склон
немецкий парень брал с тобою.
Он падал вниз, но был спасён,
а вот сейчас, быть может, он
свой автомат готовит к бою.
Отставить разговоры!
Вперёд и вверх, а там…
Ведь это наши горы.
Они помогут нам.
Они помогут нам!
Ты снова тут, ты собран весь.
Ты ждёшь заветного сигнала.
И парень тот - он тоже здесь,
среди стрелков из «Эдельвейс».
Их надо сбросить с перевала.
Отставить разговоры!
Вперёд и вверх, а там…
Ведь это наши горы.
Они помогут нам.
Они помогут нам!
Взвод лезет вверх, а у реки
тот, с кем ходил ты раньше в паре.
Мы ждём атакаи до тоски,
а вот альпийские стрелки
сегодня что-то не в ударе.
Отставить разговоры!
Вперёд и вверх, а там…
Ведь это наши горы.
Они помогут нам.
Они помогут нам!
1966
Здесь вам не равнина, здесь климат иной -
Идут лавины одна за одной,
И здесь за камнепадом ревёт камнепад.
И можно свернуть, обрыв обогнуть, -
Но мы выбираем трудный путь,
Опасный, как военная тропа.
Кто здесь не бывал, кто не рисковал -
Тот сам себя не испытал,
Пусть даже внизу он звёзды хватал с небес.
Внизу не встретишь, как ни тянись,
За всю свою счастливую жизнь
Десятой доли таких красот и чудес.
Нет алых роз и траурных лент,
И не похож на монумент
Тот камень, что покой тебе подарил.
Как Вечным огнём, сверкает днём
Вершина изумрудным льдом,
Которую ты так и не покорил.
И пусть говорят, да, пусть говорят,
Но - нет, никто не гибнет зря!
Так лучше - чем от водки и от простуд.
Другие придут, сменив уют
На риск и непомерный труд, -
Пройдут тобой не пройденный маршрут.
Отвесные стены… А ну - не зевай!
Ты здесь на везение не уповай, -
В горах не надёжны ни камень, ни лёд, ни скала.
Надеемся только на крепость рук,
На руки друга и вбитый крюк
И молимся, чтобы страховка не подвела.
Мы рубим ступени… Ни шагу назад!
И от напряженья колени дрожат,
И сердце готово к вершине бежать из груди.
Весь мир на ладони - ты счастлив и нем!
И только немного завидуешь тем -
Другим, у которых вершины ещё впереди.
1966
Из фильма «Вертикаль».
Если друг оказался вдруг
И не друг и не враг, а - так…
Если сразу не разберёшь,
Плох он или хорош, -
Парня в горы тяни - рискни!
Не бросай одного его!
Пусть он в связке одной с тобой -
Там поймёшь, кто такой.
Если парень в горах - не ах,
Если сразу раскис - и вниз,
Шаг ступил на ледник - и сник,
Оступился - и в крик, -
Значит, рядом с тобой - чужой.
Ты его не брани - гони:
Вверх таких не берут, и тут
Про таких не поют.
Если ж он не скулил, не ныл,
Пусть он хмур был и зол, но шёл,
А когда ты упал со скал,
Он стонал, но держал;
Если шёл он с тобой, как в бой,
На вершине стоял хмельной, -
Значит, как на себя самого,
Положись на него!
1966
Из фильма «Вертикаль».
В далёком созвездии Тау Кита
Всё стало для нас непонятно, -
Сигнал посылаем: «Вы что это там?» -
А нас посылают обратно.
На Тау Ките
Живут в красоте -
Живут, между прочим, по-разному
Товарищи наши по разуму.
Вот, двигаясь по световому лучу,
Без помощи, но при посредстве,
Я к Тау Кита этой самой лечу,
Чтоб с ней разобраться на месте.
На Тау Кита
Чегой-то не так:
Там таукитайская братия
Свихнулась, - по нашим понятиям.
Покамест я в анабиозе лежу,
Те таукитяне буянят, -
Всё реже я с ними на связь выхожу:
Уж очень они хулиганят.
У таукитов
В алфавите слов -
Немного, и строй - буржуазный,
И юмор у них - безобразный.
Корабль посадил я как собственный зад,
Слегка покривив отражатель.
Я крикнул по-таукитянски: «Виват!» -
Что значит по-нашему «Здрасьте!».
У таукитян
Вся внешность - обман, -
Тут с ними нельзя состязаться:
То явятся, то растворятся…
Мне таукитянин - как вам папуас, -
Мне вкратце об них намекнули.
Я крикнул: «Галактике стыдно за вас!» -
В ответ они чем-то мигнули.
На Тау Ките
Условья не те:
Тут нет атмосферы, тут душно, -
Но таукитяне радушны.
В запале я крикнул им: мать вашу, мол!..
Но кибернетический гид мой
Настолько буквально меня перевёл,
Что мне за себя стало стыдно.
Но таукиты -
Такие скоты! -
Наверно, успели набраться:
То явятся, то растворятся…
«Вы, братья по полу, - кричу, - мужики!
Ну что…» - тут мой голос сорвался. -
Я таукитянку схватил за грудки:
«А ну, - говорю,- признавайся!..»
Она мне: «Уйди!» -
Мол, мы впереди -
Не хочем с мужчинами знаться, -
А будем теперь почковаться!
Не помню, как поднял я свой звездолёт, -
Лечу в настроенье питейном:
Земля ведь ушла лет на триста вперёд,
По гнусной теорьи Эйнштейна!
Что, если и там,
Как на Тау Кита,
Ужасно повысилось знанье, -
Что, если и там - почкованье?!
1966
О вкусах не спорят: есть тысяча мнений.
Я этот закон на себе испытал.
Ведь даже Эйнштеин, физический гений,
Весьма относительно всё понимал.
Оделся по моде, как требует век, -
Вы скажете сами:
«Да это же просто другой человек!»
А я - тот же самый.
Вот уж действительно
Всё относительно, -
Всё-всё!
Набедренный пояс из шкуры пантеры, -
О да, неприлично, согласен, ей-ей!
Но так одевались все до нашей эры,
А до нашей эры - им было видней.
Оделся по моде как в каменный век, -
Вы скажете сами:
«Да это же просто другой человек!»
А я - тот же самый.
Вот уж действительно
Всё относительно, -
Всё-всё!
Оденусь как рыцарь, и после турнира -
Знакомые вряд ли узнают меня, -
И крикну, как Ричард я в драме Шекспира:
«Коня мне! Полцарства даю за коня!»
Но вот усмехнется и скажет сквозь смех
Ценитель упрямый:
«Да это же просто другой человек!»
А я - тот же самый.
Вот уж действительно
Всё относительно, -
Всё-всё!
Вот трость, канотье - я из нэпа, - похоже?
Не надо оваций - к чему лишний шум!
Ах, в этом костюме узнали, - ну что же,
Тогда я одену последний костюм.
Долой канотье, вместо тросточки - стек, -
И шепчутся дамы:
«Да это же просто другой человек!»
А я - тот же самый.
Вот уж действительно
Всё относительно, -
Всё-всё!
Будьте же бдительны:
Всё относительно, -
Всё-всё!
1966
Удар, удар… Ещё удар…
Опять удар - и вот
Борис Буткеев (Краснодар)
Проводит апперкот.
Вот он прижал меня в углу,
Вот я едва ушёл…
Вот апперкот - я на полу,
И мне нехорошо!
И думал Буткеев, мне челюсть кроша:
И жить хорошо, и жизнь хороша!
В трибунах свист, в трибунах вой:
«Ату его, он трус!»
Буткеев лезет в ближний бой -
А я к канатам жмусь.
Но он пролез - он сибиряк,
Настырные они, -
И я сказал ему: «Чудак!
Устал ведь - отдохни!»
Но он не услышал - он думал, дыша,
Что жить хорошо, и жизнь хороша.
При счёте семь я всё лежу -
Рыдают землячки.
Встаю, ныряю, ухожу -
И мне идут очки.
Неправда, будто бы к концу
Я силы берегу, -
Бить человека по лицу
Я с детства не могу.
Но думал Буткеев, мне рёбра круша:
И жить хорошо, и жизнь хороша!
А он всё бьёт - здоровый, чёрт! -
Я вижу - быть беде.
Ведь бокс не драка - это спорт
Отважных и т. д.
Вот он ударил - раз, два, три -
И… сам лишился сил, -
Мне руку поднял рефери,
Которой я не бил.
Лежал он и думал, что жизнь хороша…
Кому хороша, а кому - ни шиша!
1966
Корабли постоят - и ложатся на курс, -
Но они возвращаются сквозь непогоды…
Не пройдёт и полгода - и я появлюсь, -
Чтобы снова уйти на полгода.
Возвращаются все, кроме лучших друзей,
Кроме самых любимых и преданных женщин.
Возвращаются все, кроме тех, кто нужней…
Я не верю судьбе, а себе - ещё меньше.
Но мне хочется думать, что это не так,
Что сжигать корабли скоро выйдет из моды.
Я, конечно, вернусь - весь в друзьях и в делах,
Я, конечно, спою - не пройдёт и полгода.
1966
Десять тысяч - и всего один забег
остался.
В это время наш Бескудников Олег
зазнался:
Я, мол, болен, бюллетеню, нету сил -
и сгинул.
Вот наш тренер мне тогда и предложил:
беги, мол.
Я ж на длинной на дистанции помру -
не охну, -
Пробегу, быть может, только первый круг -
и сдохну!
Но сурово эдак тренер мне: мол, на-
до, Федя!
Главно дело, чтобы воля, говорит, была
к победе.
Воля волей, если сил невпроворот, -
а я увлёкся:
Я на десять тыщ рванул, как на пятьсот -
и спёкся!
Подвела меня - ведь я предупреждал! -
дыхалка:
Пробежал всего два круга - и упал, -
а жалко!
И наш тренер, экс- и вице-чемпион
ОРУДа,
Не пускать меня велел на стадион -
иуда!
Ведь вчера ещё мы брали с ним с тоски
по банке, -
А сегодня он кричит: «Меняй коньки
На санки!»
Жалко тренера - он тренер неплохой, -
ну, бог с ним!
Я ведь нынче занимаюся борьбой
и боксом, -
Не имею больше я на счёт на свой
сомнений:
Все вдруг стали очень вежливы со мной,
и - тренер…
1966
Стоял тот дом, всем жителям знакомый, -
Его ещё Наполеон застал, -
Но вот его назначили для слома,
Жильцы давно уехали из дома,
Но дом пока стоял…
Холодно, холодно, холодно в доме.
Парадное давно не открывалось,
Мальчишки окна выбили уже,
И штукатурка всюду осыпалась, -
Но что-то в этом доме оставалось
На третьем этаже…
Ахало, охало, ухало в доме.
И дети часто жаловались маме
И обходили дом тот стороной, -
Объединясь с соседними дворами,
Вооружась лопатами, ломами,
Вошли туда гурьбой
Дворники, дворники, дворники тихо.
Они стоят и недоумевают,
Назад спешат, боязни не тая:
Вдруг там Наполеонов дух витает!
А может, это просто слуховая
Галлюцинация?..
Боязно, боязно, боязно дворникам.
Но наконец приказ о доме вышел,
И вот рабочий - тот, что дом ломал, -
Ударил с маху гирею по крыше,
А после клялся, будто бы услышал,
Как кто-то застонал
Жалобно, жалобно, жалобно в доме.
…От страха дети больше не трясутся:
Нет дома, что два века простоял,
И скоро здесь по плану реконструкций
Ввысь этажей десятки вознесутся -
Бетон, стекло, металл…
Весело, здорово, красочно будет…
1966
Есть на земле предостаточно рас:
Просто цветная палитра!
Воздуха каждый вдыхает за раз
Два с половиною литра!
Если так дальше, так - полный привет! -
Скоро конец нашей эры:
Эти китайцы за несколько лет
Землю лишат атмосферы!
Сон мне тут снился неделю подряд -
Сон с пробужденьем кошмарным:
Будто - я в дом, а на кухне сидят
Мао Цзедун с Ли Сын Маном!
И что подают мне какой-то листок:
На, мол, подписывай, ну же!
Очень нам нужен ваш Дальний Восток,
Ах, как ужасно нам нужен!..
И что разделился наш маленький шар
На три огромные части:
Нас - миллиард, их - миллиард,
А остальное - китайцы.
Только об этом я сне вспоминал,
Только о нём я и думал.
Я сослуживца недавно назвал
Мао - простите! - Цзедуном!
Но вскоре мы на Луну полетим, -
И что нам с Америкой драться:
Левую - нам, правую - им,
А остальное - китайцам.
1965
Мой сосед объездил весь Союз.
Что-то ищет, а чего - не видно.
Я в дела чужие не суюсь,
Но мне очень больно и обидно.
У него на окнах - плюш и шёлк.
Баба его шастает в халате.
Я б в Москве с киркой уран нашёл
При такой повышенной зарплате.
И сдаётся мне, что люди врут, -
Он нарочно ничего не ищет.
Для чего? - ведь денежки идут,
Ох, какие крупные деньжищи!
А вчера на кухне ихний сын
Головой упал у нашей двери -
И разбил нарочно мой графин, -
Я - мамаше счёт в тройном размере.
Ему, значит, - рупь, а мне - пятак?!
Пусть теперь мне платит неустойку!
Я ведь не из зависти, я так -
Ради справедливости, и только.
…Ничего, я им создам уют -
Живо он квартиру обменяет.
У них денег - куры не клюют,
А у нас - на водку не хватает!
1965
В холода, в холода
От насиженных мест
Нас другие зовут города, -
Будь то Минск, будь то Брест, -
В холода, в холода…
Неспроста, неспроста
От родных тополей
Нас суровые манят места -
Будто там веселей, -
Неспроста, неспроста…
Как нас дома ни грей,
Не хватает всегда
Новых встреч нам и новых друзей, -
Будто с нами беда,
Будто с ними теплей…
Как бы ни было нам
Хорошо иногда, -
Возвращаемся мы по домам.
Где же наша звезда?
Может - здесь, может - там…
1965
Наш Федя с детства связан был с землёю -
Домой таскал то щебень, то гранит…
Однажды он принёс домой такое,
Что папа с мамой плакали навзрыд.
Студентом Федя очень был настроен
Поднять археологию на щит, -
Он в институт притаскивал такое,
Что мы кругом все плакали навзрыд.
Привёз однажды с практики
Два ржавых экспонатика
И утверждал, что это - древний клад.
Потом однажды в Элисте
Нашёл вставные челюсти
Размером с самогонный аппарат.
Диплом писал про древние святыни,
о скифах, о языческих богах.
При этом так ругался по-латыни,
Что скифы эти корчились в гробах.
Он древние строения
Искал с остервенением
И часто диким голосом кричал,
Что есть ещё пока тропа,
Где встретишь питекантропа, -
И в грудь себя при этом ударял.
Он жизнь решил закончить холостую
И стал бороться за семейный быт.
«Я, - говорил, - жену найду такую -
От зависти заплачете навзрыд!»
Он все углы облазил - и
В Европе был, и в Азии -
И вскоре откопал свой идеал.
Но идеал связать не мог
В археологии двух строк, -
И Федя его снова закопал.
1965
Игорю Кохановскому
Мой друг уехал в Магадан.
Снимите шляпу, снимите шляпу!
Уехал сам, уехал сам,
Не по этапу, не по этапу.
Не то чтоб другу не везло,
Не чтоб кому-нибудь назло,
Не для молвы, что, мол, чудак,
А просто так.
Быть может кто-то скажет: - Зря!
Как так - решиться всего лишиться?
Ведь там сплошные лагеря,
А в них убийцы, а в них убийцы!
Ответит он: - Не верь молве.
Их там не больше, чем в Москве. -
Потом уложит чемодан -
И в Магадан.
Не то чтоб мне - не по годам, -
Я б прыгнул ночью c электрички, -
Но я не еду в Магадан,
Забыв привычки, закрыв кавычки.
Я буду петь под струнный звон
Про то, что будет видеть он,
Про то, что в жизни не видал, -
Про Магадан.
Мой друг поехал сам собой,
С него довольно, с него довольно.
Его не будет бить конвой,
Он - добровольно, он - добровольно.
А мне удел от бога дан…
А, может, тоже - в Магадан
Уехать с другом заодно -
И лечь на дно!..
1965
Кохановский Игорь Васильевич - поэт, член СП СССР, одноклассник, сокурсник по МИСИ и друг Высоцкого, в 1965-68 - сотрудник газеты «Магаданский комсомолец».
И. Кохановскому
Сыт я по горло, до подбородка.
Даже от песен стал уставать.
Лечь бы на дно, как подводная лодка,
Чтоб не могли запеленговать!
Друг подавал мне водку в стакане,
Друг говорил, что это пройдёт,
Друг познакомил с Веркой по пьяне:
Верка поможет, а водка спасет.
Не помогли ни Верка, ни водка:
С водки - похмелье, а с Верки - что взять!
Лечь бы на дно, как подводная лодка, -
И позывных не передавать!..
Сыт я по горло, сыт я по глотку.
Ох, надоело петь и играть!
Лечь бы на дно, как подводная лодка,
Чтоб не могли запеленговать!
1965
Солдат всегда здоров,
Солдат на всё готов, -
И пыль, как из ковров,
Мы выбиваем из дорог.
И не остановиться,
И не сменить ноги, -
Сияют наши лица,
Сверкают сапоги!
По выжженной равнине -
За метром метр -
Идут по Украине
Солдаты группы «Центр».
На «первый-второй» рассчитайсь!
Первый-второй…
Первый, шаг вперёд! - и в рай.
Первый-второй…
А каждый второй -
Тоже герой -
В рай попадёт вслед за тобой.
Первый-второй,
Первый-второй,
Первый-второй…
А перед нами всё цветет,
За нами - всё горит.
Не надо думать, - с нами тот,
Кто всё за нас решит.
Весёлые - не хмурые -
Вернёмся по домам, -
Невесты белокурые
Наградой будут нам!
Всё впереди, а ныне -
За метром метр -
Идут по Украине
Солдаты группы «Центр».
На «первый-второй» рассчитайсь!
Первый-второй…
Первый, шаг вперёд! - и в рай.
Первый-второй…
А каждый второй -
Тоже герой -
В рай попадёт вслед за тобой.
Первый-второй,
Первый-второй,
Первый-второй…
27 апреля 1965
Хоть бы облачко, хоть бы тучка
В этот год на моём горизонте!..
Но однажды я встретил попутчика -
Расскажу вам о нём. Знакомьтесь.
Он спросил: «Вам куда?» - «До Вологды» -
«Ну, до Вологды - это полбеды».
Чемодан мой от водки ломится.
Предложил я, как полагается:
«Может, выпить нам - познакомиться, -
Поглядим, кто быстрей сломается!..»
Он сказал: «Вылезать нам в Вологде,
Ну, а Вологда - это вона где!..»
Я не помню, кто первый сломался.
Помню, он подливал, поддакивал.
Мой язык, как шнурок, развязался -
Я кого-то ругал, оплакивал…
И проснулся я в городе Вологде,
Но - убей меня! - не припомню где.
А потом мне пришили дельце
По статье Уголовного кодекса.
Успокоили: «Всё перемелется».
Дали срок - не дали опомниться.
И остался я городе Вологде,
Ну а Вологда - это вона где!..
Пятьдесят восьмую дают статью -
Говорят: «Ничего, вы так молоды…»
Если б знал я, с кем еду, с кем водку пью, -
Он бы хрен доехал до Вологды!
Он живёт себе в городе Вологде,
А я - на Севере, а Север - вона где!
…Все обиды мои - годы стёрли,
Но живу я теперь, как в наручниках:
Мне до боли, до кома в горле
Надо встретить того попутчика!
Но живёт он в городе Вологде,
А я - на Севере, а Север - вона где!..
1965
Дайте собакам мяса -
Может, они подерутся.
Дайте похмельным кваса -
Авось они перепьются.
Чтоб не жиреть воронам,
Ставьте побольше пугал.
Чтобы любить, влюблённым
Дайте укромный угол.
В землю бросайте зёрна -
Может, появятся всходы.
Ладно, я буду покорным, -
Дайте же мне свободу!
Псам мясные ошмётки
Дали - а псы не подрались.
Дали пьяницам водки -
А они отказались.
Люди ворон пугают -
Но вороньё не боится.
Пары соединяют -
А им бы разъединиться.
Лили на землю воду -
Нету колосьев, чудо!
Мне вчера дали свободу, -
Что я с ней делать буду?!
1965
На границе с Турцией или с Пакистаном -
Полоса нейтральная. Справа, где кусты, -
Наши пограничники с нашим капитаном.
А на левой стороне - ихние посты,
А на нейтральной полосе - цветы
Необычайной красоты!
Капитанова невеста жить решила вместе -
Прикатила, говорит: «Милый!..» - то да се…
Надо ж хоть букет цветов подарить невесте:
Что за свадьба без цветов! - пьянка, да и всё.
А на нейтральной полосе - цветы
Необычайной красоты!
К ихнему начальнику, точно по повестке,
Тоже баба прикатила - налетела блажь, -
Тоже «Милый» говорит, только по-турецки,
Будет свадьба, говорит, свадьба - и шабаш!
А на нейтральной полосе - цветы
Необычайной красоты!
Наши пограничники - храбрые ребята, -
Трое вызвались идти, а с ними капитан.
Разве ж знать они могли про то, что азиаты
Порешили в ту же ночь вдарить по цветам!
А на нейтральной полосе - цветы
Необычайной красоты!
Пьян от запаха цветов капитан мертвецки.
Ну и ихний капитан тоже в доску пьян, -
Повалился он в цветы, охнув по-турецки,
И, по-русски крикнув: «…мать!», рухнул капитан.
А на нейтральной полосе - цветы
Необычайной красоты!
Спит капитан - и ему снится,
Что открыли границу, как ворота в Кремле…
Ему и на фиг не нужна была чужая заграница -
Он пройтиться хотел по ничейной земле.
Почему же нельзя? Ведь земля-то - ничья,
Ведь она ж - нейтральная!
А на нейтральной полосе - цветы
Необычайной красоты!
1965
Я был слесарь шестого разряда,
Я получки на ветер кидал,
Получал я всегда сколько надо -
И плюс премию в каждый квартал.
Если пьёшь, - понимаете сами, -
Должен чтой-то иметь человек.
Ну, и кроме невесты в Рязани,
У меня - две шалавы в Москве.
Шлю посылки и письма в Рязань я,
А шалавам - себя и вино.
Каждый вечер - одно наказанье.
И всю ночь - истязанье одно.
Вижу я, что здоровие тает.
На работе - всё брак и скандал.
Никаких моих сил не хватает -
И плюс премии в каждый квартал.
Синяки и морщины на роже, -
И сказал я тогда им без слов:
На фиг вас! Мне здоровье дороже.
Поищите других фраеров!
Если б знали, насколько мне лучше.
Как мне чудно, хоть кто б увидал:
Я один пропиваю получку -
И плюс премию в каждый квартал!
1964
Нам ни к чему сюжеты и интриги.
Про всё мы знаем, про всё, чего ни дашь.
Я, например, на свете лучшей книгой
Считаю Кодекс уголовный наш.
И если мне неймётся и не спится,
Или с похмелья нет на мне лица, -
Открою Кодекс на любой странице,
И не могу - читаю до конца.
Я не давал товарищам советы,
Но знаю я: разбой у них в чести.
Вот только что я прочитал про это:
Не ниже трёх, не свыше десяти.
Вы вдумайтесь в простые эти строки.
Что нам романы всех времён и стран!
В них есть бараки, длинные как сроки,
Скандалы, драки, карты и обман.
Сто лет бы мне не видеть этих строчек!
За каждой вижу чью-нибудь судьбу,
И радуюсь, когда статья - не очень:
Ведь всё же повезёт кому-нибудь!
И сердце стонет раненою птицей,
Когда начну свою статью читать,
И кровь в висках так ломится-стучится,
Как мусора, когда приходят брать.
1964
Ну о чём с тобою говорить!
Всё равно ты порешь ахинею.
Лучше я пойду к ребятам пить.
У ребят есть мысли поважнее.
У ребят серьёзный разговор -
Например, о том, кто пьёт сильнее.
У ребят широкий кругозор -
От ларька до нашей бакалеи.
Разговор у нас и прям и груб.
Две проблемы мы решаем глоткой:
Где достать недостающий рупь
И кому потом бежать за водкой.
Ты даёшь мне утром хлебный квас.
Что тебе придумать в оправданье?
Интеллекты разные у нас.
Повышай своё образованье!
1964
Передо мной любой факир - ну просто карлик.
Я их держу заместо мелких фраеров.
Возьмите мне один билет до Монте-Карло, -
Я потревожу ихних шулеров!
Не соблазнят меня ни ихние красотки,
А на рулетку - только б мне взглянуть.
Их банкомёты мине вылижут подмётки,
А я на поезд - и в обратный путь.
Играть я буду и на красных и на чёрных,
И в Монте-Карло я облажу все углы.
Останутся у них в домах игорных
Одни хвалёные зелёные столы.
Я привезу с собою массу впечатлений:
Попью коктейли, послушаю джаз-банд.
Я привезу с собою кучу ихних денег -
И всю валюту сдам в советский банк.
Я говорю про всё про это без ухарства.
Шутить мне некогда: мне «вышка» на носу.
Но пользу нашему родному государству
Наверняка я этим принесу!
1964
Если б водка была на одного, -
Как чудесно бы было!
Но всегда покурить - на двоих,
Но всегда распивать - на троих.
Что же на одного?
На одного - колыбель и могила.
От утра и до утра
Раньше песни пелись.
Как из нашего двора
Все поразлетелись -
Навсегда, кто куда,
На долгие года.
Говорят, что жена - на одного, -
Спокон веку так было.
Но бывает жена - на двоих,
Но бывает она - на троих.
Что же на одного?
На одного - колыбель и могила.
От утра и до утра
Раньше песни пелись.
Как из нашего двора
Все поразлетелись -
Навсегда, кто куда,
На долгие года.
Сколько ребят у нас в доме живёт,
Сколько ребят в доме рядом!
Сколько блатных мои песни поёт,
Сколько блатных ещё сядут -
Навсегда, кто куда,
На долгие года!
1964
Мой первый срок я выдержать не смог.
Мне год добавят, может быть - четыре…
Ребята, напишите мне письмо:
Как там дела в свободном вашем мире?
Что вы там пьёте? Мы почти не пьём.
Здесь - только снег при солнечной погоде…
Ребята, напишите обо всём,
А то здесь ничего не происходит!
Мне очень-очень не хватает вас.
Хочу увидеть милые мне рожи!
Как там Надюха, с кем она сейчас?
Одна? - тогда пускай напишет тоже.
Страшней, быть может, только Страшный суд!
Письмо мне будет уцелевшей нитью.
Его, быть может, мне не отдадут,
Но всё равно, ребята, напишите!..
1964
- Сегодня я с большой охотою
Распоряжусь своей субботою,
И если Нинка не капризная,
Распоряжусь своею жизнью я!
- Постой, чудак, она ж - наводчица.
Зачем? - Да так, уж очень хочется!
- Постой, чудак, у нас - компания, -
Пойдём в кабак - зальём желание!
- Сегодня вы меня не пачкайте,
Сегодня пьянка мне - до лампочки:
Сегодня Нинка соглашается -
Сегодня жизнь моя решается!
- Ну и дела же с этой Нинкою!
Она спала со всей Ордынкою,
И с нею спать ну кто захочет сам!..
- А мне плевать - мне очень хочется!
Сказала: любит, - всё, замётано!
- Отвечу рупь за то, что врёт она!
Она ж того - ко всем ведь просится…
- А мне чего - мне очень хочется!
- Она ж хрипит, она же грязная,
И глаз подбит, и ноги разные,
Всегда одета, как уборщица…
- Плевать на это - очень хочется!
Все говорят, что - не красавица, -
А мне такие больше нравятся.
Ну, что ж такого, что - наводчица, -
А мне ещё сильнее хочется!
1964
Я теперь на девок крепкий,
И теперь одною меткой
Я всех баб ровняю как одну:
Пусть у ней во лбу семь пядей,
Пусть при полном при параде, -
Встречу бабу - в сторону сверну.
Был я раньше тоже хлипкий -
Провожал я их с улыбкой,
Даже, помню, год с одною жил.
А теперь пройду не глядя -
Мне плевать, что ейный дядя
Раньше где-то в органах служил.
Баб держу я в чёрном теле,
А чтоб лечь в одну постелю -
Этим меня можно насмешить.
Даже если умоляет,
Даже в экстренном случае -
Очень меня трудно уложить!
Почему с таким напором
Я воюю с женским полом?
Изучил я их как свой портрет.
Ведь полвека я - не меньше -
Изучаю этих женщин,
И сейчас мне - восемьдесят лет.
1964
Я любил и женщин и проказы:
Что ни день, то новая была.
И ходили устные рассказы
Про мои любовные дела.
И однажды как-то на дороге,
Рядом с морем - с этим не шути! -
Встретил я одну из очень многих
На моём на жизненном пути.
А у ней - широкая натура,
А у ней - открытая душа,
А у ней - отличная фигура, -
А у меня в кармане - ни гроша.
Ну а ей в подарок нужно кольца,
Коньяки, духи из первых рук.
А взамен - немного удовольствий
От её сомнительных услуг.
«Я тебе, - она сказала, - Вася,
Дорогое самое отдам!..»
Я сказал: «За сто рублей согласен.
Если больше - с другом пополам!»
Женщины - как очень злые кони:
На дыбы, закусит удила!..
Может, я чего-нибудь не понял,
Но она обиделась - ушла.
…Через месяц улеглись волненья,
Через месяц вновь пришла она.
У меня такое ощущенье,
Что её устроила цена!
1964
Все срока уже закончены,
А у лагерных ворот,
Что крест-накрест заколочены,
Надпись: «Все ушли на фронт».
За грехи за наши нас простят,
Ведь у нас такой народ:
Если Родина в опасности -
Значит, всем идти на фронт.
Там год - за три, если бог хранит, -
Как и в лагере зачёт.
Нынче мы на равных с вохрами -
Нынче всем идти на фронт.
У начальника Берёзкина -
Ох и гонор, ох и понт! -
И душа - крест-накрест досками,
Но и он пошёл на фронт.
Лучше было - сразу в тыл его:
Только с нами был он смел.
Высшей мерой наградил его
Трибунал за самострел.
Ну а мы - всё оправдали мы!
Наградили нас потом:
Кто живые, тех - медалями,
А кто мёртвые - крестом.
И другие заключённые
Пусть читают у ворот
Нашу память застеклённую -
Надпись: «Все ушли на фронт».
1964
Жил я с матерью и батей
На Арбате - здесь бы так!
А теперь я в медсанбате -
На кровати, весь в бинтах…
Что нам слава, что нам Клава -
Медсестра - и белый свет!..
Помер мой сосед, что справа,
Тот, что слева, - ещё нет.
И однажды, как в угаре,
Тот сосед, что слева, мне
Вдруг сказал: «Послушай, парень,
У тебя ноги-то нет».
Как же так? Неправда, братцы, -
Он, наверно, пошутил!
«Мы отрежем только пальцы» -
Так мне доктор говорил.
Но сосед, который слева,
Всё смеялся, всё шутил,
Даже ночью он всё бредил -
Всё про ногу говорил.
Издевался: мол, не встанешь,
Не увидишь, мол, жены!
Поглядел бы ты, товарищ,
На себя со стороны!
Если б был я не калека
И слезал с кровати вниз -
Я б тому, который слева,
Просто глотку перегрыз!
Умолял сестричку Клаву
Показать, какой я стал…
Был бы жив сосед, что справа, -
Он бы правду мне сказал!..
1964
Мне этот бой не забыть нипочём -
Смертью пропитан воздух,
А с небосклона бесшумным дождём
Падали звёзды.
Вот снова упала - и я загадал:
Выйти живым из боя, -
Так свою жизнь я поспешно связал
С глупой звездою.
Я уж решил: миновала беда
И удалось отвертеться, -
Но с неба свалилась шальная звезда -
Прямо под сердце.
Нам говорили: «Нужна высота!»
И «Не жалеть патроны!»…
Вон покатилась вторая звезда -
Вам на погоны.
Звёзд этих в небе, как рыбы в прудах,
Хватит на всех с лихвою.
Если б не насмерть, ходил бы тогда
Тоже - Героем.
Я бы звезду эту сыну отдал
Просто - на память…
В небе висит, пропадает звезда -
Некуда падать.
1964
Фрагмент песни использован в фильме «Я родом из детства».
На братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них не рыдают -
К ним кто-то приносит букеты цветов,
И Вечный огонь зажигают.
Здесь раньше вставала земля на дыбы,
А нынче - гранитные плиты.
Здесь нет ни одной персональной судьбы -
Все судьбы в единую слиты.
А в Вечном огне - видишь вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
У братских могил нет заплаканных вдов -
Сюда ходят люди покрепче.
На братских могилах не ставят крестов…
Но разве от этого легче?!
1964
Использована в фильме «Я родом из детства».
Потеряю истинную веру -
Больно мне за наш СССР:
Отберите орден у Насера -
Не подходит к ордену Насер!
Можно даже крыть с трибуны матом,
Раздавать подарки вкривь и вкось,
Называть Насера нашим братом,
Но давать Героя - это брось!
Почему нет золота в стране?
Раздарили, гады, раздарили.
Лучше бы давали на войне,
А насеры после б нас простили!
1964
Тропы ещё в антимир не протоптаны, -
Но, как на фронте, держись ты!
Бомбардируем мы ядра протонами,
Значит, мы - антиллеристы.
Нам тайны нераскрытые раскрыть пора.
Лежат без пользы тайны, как в копилке.
Мы тайны эти с корнем вырвем у ядра -
На волю пустим джинна из бутылки!
Тесно сплотились коварные атомы -
Ну-ка, попробуй прорвись ты!
Живо по коням - в погоню за квантами!
Значит, мы - квантиллеристы.
Нам тайны нераскрытые раскрыть пора.
Лежат без пользы тайны, как в копилке.
Мы тайны эти с корнем вырвем у ядра -
На волю пустим джинна из бутылки!
Пусть не поймаешь нейтрино за бороду
И не посадишь в пробирку, -
Было бы здорово, чтоб Пантекорво
Взял его крепче за шкирку.
Нам тайны нераскрытые раскрыть пора.
Лежат без пользы тайны, как в копилке.
Мы тайны эти с корнем вырвем у ядра -
На волю пустим джинна из бутылки!
Жидкие, твёрдые, газообразные -
Просто, понятно, вольготно!
А с этою плазмой дойдёшь до маразма, и
Это довольно почётно.
Нам тайны нераскрытые раскрыть пора.
Лежат без пользы тайны, как в копилке.
Мы тайны эти с корнем вырвем у ядра -
На волю пустим джинна из бутылки!
Молодо - зелено. Древность - в историю!
Дряхлость - в архивах пылится!
Даёшь эту общую - эту теорию
Элементарных частиц нам!
Нам тайны нераскрытые раскрыть пора.
Лежат без пользы тайны, как в копилке.
Мы тайны эти с корнем вырвем у ядра -
На волю пустим джинна из бутылки!
1964
Я однажды гулял по столице - и
Двух прохожих случайно зашиб, -
И, попавши за это в милицию,
Я увидел её - и погиб.
Я не знаю, что там она делала, -
Видно, паспорт пришла получать.
Молодая, красивая, белая…
И решил я её разыскать.
Шёл за ней - и запомнил парадное.
Что сказать ей? Ведь я ж - хулиган…
Выпил я - и позвал ненаглядную
В привокзальный один ресторан.
Ну а ей улыбались прохожие, -
Мне хоть просто кричи «Караул!»
Одному человеку по роже я
Дал за то, что он ей подморгнул.
Я икрою ей булки намазывал,
Деньги прямо рекою текли.
Я ж такие ей песни заказывал!
А в конце заказал «Журавли».
Обещанья я ей до утра давал,
Повторялся я вновь ей и вновь:
«Я ж пять дней никого не обкрадывал,
Моя с первого взгляда любовь!»
Говорил я, что жизнь потеряна,
Я сморкался и плакал в кашне.
А она мне сказала: «Я верю вам -
И отдамся по сходной цене».
Я ударил её, птицу белую, -
Закипела горячая кровь.
Понял я, что в милиции делала
Моя с первого взгляда любовь…
1963
Довольно считаться шпаной и бандитом!
Не лучше ль податься мне в антисемиты?
На их стороне, хоть и нету законов, -
Поддержка и энтузиазм миллионов.
Решил я - и, значит, кому-то быть битым.
Но надо ж узнать, кто такие семиты.
А вдруг это очень приличные люди,
А вдруг из-за них мне чего-нибудь будет!
Но друг и учитель - алкаш в бакалее -
Сказал, что семиты - простые евреи.
Да это ж такое везение, братцы!
Теперь я спокоен: чего мне бояться!
Я долго крепился, ведь благоговейно
Всегда относился к Альберту Эйнштейну.
Народ мне простит, но спрошу я невольно:
Куда отнести мне Абрама Линкольна?
Средь них - пострадавший от Сталина Каплер.
Средь них - уважаемый мной Чарли Чаплин,
Мой друг Рабинович и жертвы фашизма,
И даже основоположник марксизма.
Но тот же алкаш мне сказал после дельца,
Что пьют они кровь христианских младенцев.
И как то в пивной мне ребята сказали,
Что очень давно они бога распяли!
Им кровушки надо! Они по запарке
Замучили, гады, слона в зоопарке!
Украли, я знаю, они у народа
Весь хлеб урожая минувшего года!
По Курской, Казанской железной дороге
Построили дачи - живут там как боги…
На всё я готов - на разбой и насилье, -
И бью я жuдов - и спасаю Россию!
1963
В Пекине очень мрачная погода.
У нас в Тамбове на заводе перекур.
Мы пишем вам с тамбовского завода,
Любители опасных авантюр!
Тем, что вы договор не подписали,
Вы причинили всем народам боль
И, извращая факты, доказали,
Что вам дороже генерал де Голль.
Нам каждый день насущный мил и дорог,
Но если даже вспомнить старину,
То это ж вы изобретали порох
И строили Китайскую стену.
Мы понимаем: вас совсем не мало,
Чтоб триста миллионов погубить.
Но мы уверены, что сам товарищ Мао,
Ей-богу, очень-очень хочет жить.
Когда вы рис водою запивали, -
Мы проявляли интернационализм.
Небось, когда вы русский хлеб жевали,
Не говорили про оппортунизм!
Боитесь вы, что реваншисты в Бонне,
Что Вашингтон грозится перегнать.
Но сам Хрущёв сказал ещё в ООНе,
Что мы покажем кузькину им мать!
Вам не нужны ни бомбы, ни снаряды.
Не раздувайте вы войны пожар!
Мы нанесём им, если будет надо,
Ответный термоядерный удар.
А если зуд, - без дела не страдайте.
У вас ещё достаточно делов:
Давите мух, рождаемость снижайте,
Уничтожайте ваших воробьёв!
И не интересуйтесь нашим бытом.
Мы сами знаем, где у нас чего.
Так наш ЦК писал в письме открытом, -
Мы одобряем линию его!
1963
Всего лишь час дают на артобстрел.
Всего лишь час пехоте передышки.
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому - до ордена, ну, а кому - до «вышки».
За этот час не пишем ни строки.
Молись богам войны артиллеристам!
Ведь мы ж не просто так - мы штрафники.
Нам не писать: «Считайте коммунистом!».
Перед атакой - водку, вот мура!
Свое отпили мы ещё в гражданку.
Поэтому мы не кричим «ура» -
Со смертью мы играемся в молчанку.
У штрафников один закон, один конец:
Коли, руби фашистского бродягу;
И если не поймаешь в грудь свинец -
Медаль на грудь поймаешь за отвагу.
Ты бей штыком, а лучше - бей рукой:
Оно надежней, да оно и тише.
И ежели останешься живой, -
Гуляй, рванина, от рубля и выше!
Считает враг: морально мы слабы, -
За ним и лес, и города сожжёны.
Вы лучше лес рубите на гробы, -
В прорыв идут штрафные батальоны!
Вот шесть ноль-ноль - и вот сейчас обстрел.
Ну, бог войны, давай без передышки!
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому - до ордена, а большинству - до «вышки».
1963
Я рос как вся дворовая шпана:
Мы пили водку, пели песни ночью.
И не любили мы Серёжку Фомина
За то, что он всегда сосредоточен.
Сидим раз у Серёжки Фомина -
(Мы у него справляли наши встречи), -
И вот о том, что началась война,
Сказал нам Молотов в своей известной речи.
В военкомате мне сказали: «Старина,
Тебе броню даёт родной завод «Компрессор».
Я отказался, а Серёжку Фомина
Спасал от армии отец его, профессор.
Кровь лью я за тебя, моя страна,
И всё же моё сердце негодует:
Кровь лью я за Серёжку Фомина,
А он сидит и в ус себе не дует!
Теперь небось он ходит по кинам -
Там хроника про нас перед сеансом.
Сюда б сейчас Серёжку Фомина,
Чтоб побыл он на фронте на германском!
…Но наконец закончилась война.
С плеч сбросили мы словно тонны груза.
Встречаю раз Серёжку Фомина,
А он - Герой Советского Союза…
1963
У меня было сорок фамилий,
У меня было семь паспортов,
Меня семьдесят женщин любили,
У меня было двести врагов.
Но я не жалею!
Сколько я ни старался,
Сколько я ни стремился -
Всё равно, чтоб подраться,
Кто-нибудь находился.
И хоть путь мой и длинен и долог,
И хоть я заслужил похвалу, -
Обо мне не напишут некролог
На последней странице в углу.
Но я не жалею!
Сколько я ни стремился,
Сколько я ни старался, -
Кто-нибудь находился -
И я с ним напивался.
И хоть я во всё светлое верил,
Например, в наш советский народ, -
Но не поставят мне памятник в сквере
Где-нибудь у Петровских ворот.
Но я не жалею!
Сколько я ни старался,
Сколько я ни стремился -
Всё равно я спивался,
Всё равно я катился.
Сочиняю я песни о драмах
И о жизни карманных воров,
Моё имя не встретишь в рекламах
Популярных эстрадных певцов.
Но я не жалею!
Сколько я ни старался,
Сколько я ни стремился, -
Я всегда попадался
И всё время садился.
Говорят, что на место всё станет.
Бросить пить?.. Видно, мне не судьба!
Ведь всё равно меня не отчеканят
На монетах заместо герба.
Но я не жалею!
Так зачем мне стараться?
Так зачем мне стремиться?
Чтоб во всём разобраться,
Нужно сильно напиться!
1963
Сегодня в нашей комплексной бригаде
Прошёл слушок о бале-маскараде.
Раздали маски кроликов,
Слонов и алкоголиков,
Назначили всё это в зоосаде.
«Зачем идти при полном при параде -
Скажи мне, моя радость, Христа ради?»
Она мне: «Одевайся!» -
Мол, я тебя стесняюся,
Не то, мол, как всегда, пойдёшь ты сзади.
«Я платье, - говорит, - взяла у Нади.
Я буду нынче, как Марина Влади,
И проведу, хоть тресну я,
Часы свои воскресные
Хоть с пьяной твоей мордой, но в наряде!»
Зачем же я себя утюжил, гладил?
Меня поймали тут же, в зоосаде, -
(Ведь массовик наш Колька
Дал мне маску алкоголика) -
И на троих зазвали меня дяди.
Я снова очутился в зоосаде:
Глядь: две жены, - ну две Марины Влади! -
Одетые животными,
С двумя же бегемотами.
Я тоже озверел - и стал в засаде.
Наутро дали премию в бригаде,
Сказав мне, что на бале-маскараде
Я будто бы не только
Сыграл им алкоголика,
А был у бегемотов я в ограде.
1963
Мы вместе грабили одну и ту же хату,
В одну и ту же мы проникли щель, -
Мы с ними встретились как три молочных брата,
Друг друга не видавшие вообще.
За хлеб и воду и за свободу -
Спасибо нашему советскому народу!
За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе -
Спасибо нашей дорогой прокуратуре!
Нас вместе переслали в порт Находку.
Меня отпустят завтра, пустят завтра их.
Мы с ними встретились, как три рубля на водку,
И разошлись, как водка на троих.
За хлеб и воду и за свободу -
Спасибо нашему советскому народу!
За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе -
Спасибо нашей дорогой прокуратуре!
Как хорошо устроен белый свет!
Меня вчера отметили в приказе:
Освободили раньше на пять лет, -
И подпись: «Ворошилов, Георгадзе».
За хлеб и воду и за свободу -
Спасибо нашему советскому народу!
За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе -
Спасибо нашей дорогой прокуратуре!
Да это ж математика богов!
Меня ведь на двенадцать осудили, -
Из жизни отобрали семь годов,
И пять теперь обратно возвратили!
За хлеб и воду и за свободу -
Спасибо нашему советскому народу!
За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе -
Спасибо нашей дорогой прокуратуре!
1963
Посвящено Лёве Кочеряну
Где твои семнадцать лет?
На Большом Каретном.
Где твои семнадцать бед?
На Большом Каретном.
Где твой чёрный пистолет?
На Большом Каретном.
А где тебя сегодня нет?
На Большом Каретном.
Помнишь ли, товарищ, этот дом?
Нет, не забываешь ты о нём.
Я скажу, что тот полжизни потерял,
Кто в Большом Каретном не бывал.
Ещё бы, ведь -
Где твои семнадцать лет?
На Большом Каретном.
Где твои семнадцать бед?
На Большом Каретном.
Где твой черный пистолет?
На Большом Каретном.
А где тебя сегодня нет?
На Большом Каретном.
Переименован он теперь,
Стало всё по новой там, верь не верь.
И всё же, где б ты ни был, где ты ни бредёшь,
Нет-нет да по Каретному пройдёшь.
Ещё бы, ведь -
Где твои семнадцать лет?
На Большом Каретном.
Где твои семнадцать бед?
На Большом Каретном.
Где твой черный пистолет?
На Большом Каретном.
А где тебя сегодня нет?
На Большом Каретном.
1962
Сгорели мы по недоразумению:
Он за растрату сел, а я - за Ксению.
У нас любовь была, но мы рассталися:
Она кричала и сопротивлялася.
На нас двоих нагрянула ЧК,
И вот теперь мы оба с ним зэка -
Зэка Васильев и Петров-зэка.
А в лагерях - не жизнь, а темень-тьмущая:
Кругом майданщики, кругом домушники,
Кругом ужасное к нам отношение
И очень странные поползновения.
Ну а начальству наплевать: за что и как.
Мы для начальства - те же самые зэка:
Зэка Васильев и Петров-зэка.
И вот решили мы - бежать нам хочется,
Не то всё это очень плохо кончится:
Нас каждый день мордуют уголовники,
И главный врач зовёт к себе в любовники.
И вот - в бега решили мы, ну а пока
Мы оставалися всё теми же зэка -
Зэка Васильев и Петров-зэка.
Четыре года мы побег готовили -
Харчей три тонны мы наэкономили,
И нам с собою даже дал половничек
Один ужасно милый уголовничек.
И вот ушли мы с ним в руке рука, -
Рукоплескали нашей дерзости зэка -
Зэка Петрову, Васильеву-зэка.
И вот - по тундре мы, как сиротиночки, -
Не по дороге всё, а по тропиночке.
Куда мы шли - в Москву или в Монголию, -
Он знать не знал, паскуда, я - тем более.
Я доказал ему, что запад - где закат,
Но было поздно: нас зацапала ЧК -
Зэка Петрова, Васильева-зэка.
Потом - приказ про нашего полковника:
Что он поймал двух крупных уголовников, -
Ему за нас - и деньги, и два ордена,
А он от радости всё бил по морде нам.
Нам после этого прибавили срока,
И вот теперь мы - те же самые зэка -
Зэка Васильев и Петров-зэка.
1962
У тебя глаза - как нож:
Если прямо ты взглянёшь -
Я забываю, кто я есть и где мой дом;
А если косо ты взглянёшь -
Как по сердцу полоснёшь
Ты холодным, острым серым тесаком.
Я здоров - к чему скрывать, -
Я пятаки могу ломать,
А недавно головой быка убил, -
Но с тобой жизнь коротать -
Не подковы разгибать,
А прибить тебя - моральных нету сил.
Вспомни, было ль хоть разок,
Чтоб я из дому убёг?
Ну когда же надоест тебе гулять!
С грабежу я прихожу -
Язык за спину завожу
И бегу тебя по городу шукать.
Я все ноги исходил -
Велосипед себе купил,
Чтоб в страданьях облегчения была.
Но налетел на самосвал -
К Склифосовскому попал, -
Навестить меня ты даже не пришла.
И хирург - седой старик -
Он весь обмяк и как-то сник:
Он шесть суток мою рану зашивал!
А когда кончился наркоз,
Стало больно мне до слёз:
Для кого ж своей я жизнью рисковал!
Ты не радуйся, змея, -
Скоро выпишут меня -
Отомщу тебе тогда без всяких схем:
Я тебе точно говорю,
Востру бритву навострю -
И обрею тебя наголо совсем!
1961
Не делили мы тебя и не ласкали,
А что любили - так это позади.
Я ношу в душе твой светлый образ, Валя,
А Лёша выколол твой образ на груди.
И в тот день, когда прощались на вокзале,
Я тебя до гроба помнить обещал, -
Я сказал: «Я не забуду в жизни Вали!»
«А я - тем более!» - мне Лёша отвечал.
А теперь реши, кому из нас с ним хуже,
И кому трудней - попробуй разбери:
У него - твой профиль выколот снаружи,
А у меня - душа исколота внутри.
И когда мне так уж тошно, хоть на плаху, -
Пусть слова мои тебя не оскорбят! -
Я прошу, чтоб Лёха расстегнул рубаху,
И гляжу, гляжу часами на тебя.
Но недавно мой товарищ, друг хороший,
Он беду мою искусством поборол:
Он скопировал тебя с груди у Лёши
И на грудь мою твой профиль наколол.
Знаю я, своих друзей чернить неловко,
Но ты мне ближе и роднее оттого,
Что моя - верней, твоя - татуировка
Много лучше и красивей, чем его!
1961
Про меня говорят: он, конечно, не гений, -
Да, согласен - не мною гордится наш век, -
Интегральных, и даже других, исчислений
Не понять мне - не тот у меня интеллект.
Я однажды сказал: «Океан - как бассеин», -
И меня в этом друг мой не раз упрекал.
Но ведь даже известнейший физик Эйнштеин,
Как и я, относительно всё понимал.
И пишу я стихи про одежду на вате, -
И какие!.. Без лести я б вот что сказал:
Как-то раз мой покойный сосед по палате
Встал, подполз ко мне ночью и вслух зарыдал.
Я пишу обо всём: о животных, предметах,
И о людях хотел, втайне женщин любя, -
Но в редакциях так посмотрели на это,
Что, прости меня, Муза, - я бросил тебя!
Говорят, что я скучен, - да, не был я в Ницце, -
Да, в стихах я про воду и пар говорил…
Эх, погиб, жаль, дружище в запое в больнице -
Он бы вспомнил, как я его раз впечатлил!
И теперь я проснулся от длительной спячки,
От кошмарных ночей - [и] вот снова дышу, -
Я очнулся от бело-пребелой горячки -
В ожидании следующей снова пишу!
1960
Если б я был физически слабым -
Я б морально устойчивым был, -
Ни за что не ходил бы по бабам,
Алкоголю б ни грамма не пил!
Если б я был физически сильным -
Я б тогда - даже думать боюсь! -
Пил бы влагу потоком обильным,
Но… по бабам - ни шагу, клянусь!
Ну а если я средних масштабов -
Что же делать мне, как же мне быть? -
Не могу игнорировать бабов,
Не могу и спиртного не пить!
1960
День на редкость - тепло и не тает, -
Видно, есть у природы ресурс, -
Ну… и, как это часто бывает,
Я ложусь на лирический курс.
Сердце бьётся, как будто мертвецки
Пьян я, будто по горло налит:
Просто выпил я шесть по-турецки
Чёрных кофе, - оно и стучит!
Пить таких не советую доз, но -
Не советую даже любить! -
Есть знакомый один - виртуозно
Он докажет, что можно не жить.
Нет, жить можно, жить нужно и - много
Пить, страдать, ревновать и любить, -
Не тащиться по жизни убого -
А дышать ею, петь её, пить!
А не то и моргнуть не успеешь -
И пора уже в ящик играть.
Загрустишь, захандришь, пожалеешь -
Но… пора уж на ладан дышать!
Надо так, чтоб когда подытожил
Всё, что пройдено, - чтобы сказал:
«Ну, а всё же неплохо я прожил, -
Пил, любил, ревновал и страдал!»
Нет, а всё же природа богаче!
День какой! Что - поэзия? Бред!
…Впрочем, я написал-то иначе,
Чем хотел. Что ж, ведь я - не поэт.
1960
