В земные страсти вовлечённый,
я знаю, что из тьмы на свет
взойдёт однажды ангел чёрный
и крикнет, что спасенья нет.
… (далее по ссылке ниже)
1989
Весь в туманах житухи вчерашней
всё надеясь: авось, как-нибудь -
вот и дожил до утренних кашлей,
разрывающих разум и грудь.
И, хрипя от проклятой одышки,
поминая минувшую стать,
не берусь за серьёзные книжки:
всё боюсь не успеть дочитать.
Добрый доктор, соври на прощанье.
Видишь, как к твоей ручке приник?
Вдруг поверю в твои обещанья
хоть на день, хоть на час, хоть на миг.
Раб ничтожный, взыскующий града,
перед тем, как ладошки сложить,
вдруг поверил, что ложь твоя - правда
и ещё суждено мне пожить.
Весь в туманах житухи вчерашней
так надеюсь на правду твою…
Лучше ад этот, грешный и страшный,
чем без вас отсыпаться в раю.
1989
Булочки с тмином. Латышский язык.
Красные сосны. Воскресные радости.
Всё, чем живу я, к чему я приник
в месяце августе, в месяце августе.
Не унижайся, видземский пастух,
пестуй осанку свою благородную,
дальней овчарни торжественный дух
пусть тебе будет звездой путеводною.
Не зарекайся, видземский король,
ни от обид, ни от бед, ни от хворости,
не обольщай себя волей, уволь:
вольному - воля, а гордому - горести.
Тот, кто блажен, не боится греха.
Бедность и праведность перемежаются.
Дочку отдай за того пастуха,
пусть два источника перемешаются.
Между удачей, с одной стороны,
и неудачею жизнь моя мечется
в сопровождении медной струны
августа месяца, августа месяца.
1989
По какой реке твой корабль плывёт
до последних дней из последних сил?
Когда главный час мою жизнь прервёт,
вы же спросите: для чего я жил?
Буду я стоять перед тем судом -
голова в огне, а душа в дыму…
Моя родина - мой последний дом,
все грехи твои на себя приму.
Средь стерни и роз, среди войн и слёз
все твои грехи на себе я нёс.
Может, жизнь моя и была смешна,
но кому-нибудь и она нужна.
1988
Чёрный ворон сквозь белое облако глянет -
значит, скоро кровавая музыка грянет.
В генеральском мундире стоит дирижёр,
перед ним - под машинку остриженный хор.
У него - руки в белых перчатках.
Песнопенье, знакомое с давешних пор,
возникает из слов непечатных.
Постепенно вступают штыки и мортиры -
значит, скоро по швам расползутся мундиры,
значит, скоро сподобимся есть за двоих,
забывать мертвецов и бояться живых,
прикрываться истлевшею рванью…
Лишь бы только не спутать своих и чужих,
то проклятья, то гимны горланя.
Разыгрался на славу оркестр допотопный.
Все наелись от пуза музыки окопной.
Дирижёр дирижёра спешит заменить.
Те, что в поле вповалку (прошу извинить),
с того ворона взоров не сводят,
и кого хоронить, и кому хоронить -
непонятно… А годы уходят.
Всё кончается в срок. Лишней крови хватает.
Род людской ведь не сахар: авось не растает.
Двое живы (покуда их вексель продлён),
третий (лишний, наверно) в раю погребён,
и земля словно пух под лопатой…
А над ними с прадедовых самых времён -
чёрный ворон, во всём виноватый.
1987
У поэта соперника нету -
ни на улице и не в судьбе.
И когда он кричит всему свету,
это он не о вас - о себе.
… (далее по ссылке ниже)
1986
В день рождения подарок
преподнёс я сам себе.
Сын потом возьмёт - озвучит
и сыграет на трубе.
Сочинилось как-то так, само собою,
что-то среднее меж песней и судьбою.
… (далее по ссылке ниже)
1985
Оле
Как бы мне сейчас хотелось
в Вилкове вдруг очутиться!
Там - каналы, там - гондолы, гондольеры.
Очутиться, позабыться,
от печалей отшутиться:
ими жизнь моя отравлена без меры.
Там побеленные стены
и фундаменты цветные,
а по стенам плющ клубится для оправы.
И лежат на солнцепёке
безопасные, цепные,
показные, пожилые волкодавы.
Там у пристани танцуют
жок, а может быть, сиртаки:
сыновей своих в солдаты провожают.
Всё надеются: сгодятся
для победы, для атаки,
а не хватит - сколько надо, нарожают.
Там опять для нас с тобою
дебаркадер домом служит.
Мы гуляем вдоль Дуная, рыбу удим.
И объятья наши жарки,
и над нами ангел кружит
и клянётся нам, что счастливы мы будем.
Как бы мне сейчас хотелось
очутиться в том, вчерашнем,
быть влюблённым и не думать о спасенье,
пить вино из чёрных кружек,
хлебом заедать домашним,
чтоб смеялась ты и плакала со всеми.
Как бы мне сейчас хотелось
ускользнуть туда, в начало,
к тем ребятам уходящим приобщиться.
И с тобою так расстаться
у дунайского причала,
чтоб была ещё надежда воротиться.
1985
Другое название - «Вилковская фантазия».
Когда б Вы не спели тот старый романс,
Я верил бы, что проживу и без Вас,
И Вы бы по мне не печалились и не страдали.
Когда б Вы не спели тот старый романс,
Откуда нам знать, кто счастливей из нас?
И наша фортуна завиднее стала б едва ли?..
Когда б Вы не спели тот старый романс,
Я умер бы, так и не зная о Вас,
Лишь чёрные даты в тетради души проставляя.
1985
Из письма Наталье Горленко
Не сольются никогда
зимы долгие и лета:
у них разные привычки
и совсем несхожий вид.
Не случайны на земле
две дороги - та и эта,
та натруживает ноги,
эта душу бередит.
Эта женщина в окне
в платье розового цвета
утверждает, что в разлуке
невозможно жить без слёз,
потому что перед ней
две дороги - та и эта,
та прекрасна, но напрасна,
эта, видимо, всерьёз.
Хоть разбейся, хоть умри -
не найти верней ответа,
и куда бы наши страсти
нас с тобой ни завели,
неизменно впереди
две дороги - та и эта,
без которых невозможно,
как без неба и земли.
1985
Ю. Киму
Ну чем тебе потрафить, мой кузнечик,
едва твой гимн пространство огласит?
Прислушаться - он от скорби излечит,
а вслушаться - из мёртвых воскресит…
Какой струны касаешься прекрасной,
что тотчас за тобой вступает хор,
таинственный, возвышенный и страстный
твоих зелёных братьев и сестёр?
Какое чудо обещает скоро
слететь на нашу землю с высоты,
что так легко в сопровожденьи хора
так звонко исповедуешься ты?
Ты тоже из когорты стихотворной,
из нашего бессмертного полка.
Кричи и плачь, авось твой труд упорный
потомки не оценят свысока.
Поэту настоящему спасибо,
руке его, безумию его
и голосу, когда взлетев до хрипа,
он неба достигает своего.
1985
В нашей жизни, прекрасной, и странной,
и короткой, как росчерк пера,
над дымящейся свежею раной
призадуматься, право, пора.
Призадуматься и присмотреться,
поразмыслить, покуда живой,
что там кроется в сумерках сердца,
в самой чёрной его кладовой.
Пусть твердят, что дела твои плохи,
но пора научиться, пора
не вымаливать жалкие крохи
милосердия, правды, добра.
Но пред ликом суровой эпохи,
что по-своему тоже права,
не выжуливать жалкие крохи,
а творить, засучив рукава.
1985
Всё глуше музыка души,
всё звонче музыка атаки.
Но ты об этом не спеши,
не обмануться бы во мраке:
что звонче музыка атаки,
что глуше музыка души.
Чем громче музыка атаки,
тем слаще мёд огней домашних.
И это было только так
в моих скитаниях вчерашних:
тем слаще мёд огней домашних,
чем громче музыка атак.
Из глубины ушедших лет
ещё вернее, чем когда-то:
чем громче музыка побед,
тем горше каждая утрата.
Ещё вернее, чем когда-то,
из глубины ушедших лет.
И это всё у нас в крови,
хоть этому не обучались:
чем чище музыка любви,
тем громче музыка печали.
Чем громче музыка печали,
тем выше музыка любви.
1985
Почему мы исчезаем,
превращаясь в дым и пепел,
в глинозём, в солончаки,
в дух, что так неосязаем,
в прах, что выглядит нелепым, -
нытики и остряки?
Почему мы исчезаем
так внезапно, так жестоко,
даже слишком, может быть?
Потому что притязаем,
докопавшись до истока,
миру истину открыть.
Вот она в руках как будто,
можно, кажется, потрогать,
свет её слепит глаза…
В ту же самую минуту
Некто нас берёт под локоть
и уводит в небеса.
Это так несправедливо,
горько и невероятно -
невозможно осознать:
был счастливым, жил красиво,
но уже нельзя обратно,
чтоб по-умному начать.
Может быть, идущий следом,
зная обо всём об этом,
изберёт надёжный путь?
Может, новая когорта
из людей иного сорта
изловчится как-нибудь?
Всё чревато повтореньем.
Он, объятый вдохновеньем,
зорко с облака следит.
И грядущим поколеньям,
обожжённым нетерпеньем,
тоже это предстоит.
1985
А. Жигулину
Если ворон в вышине,
дело, стало быть, к войне.
Если дать ему кружить,
если дать ему кружить,
значит, всем на фронт иттить.
… (далее по ссылке ниже)
1984
Грозной битвы пылают пожары,
И пора уж коней под седло.
Изготовились к схватке гусары:
Их счастливое время пришло.
… (далее по ссылке ниже)
1983
И. Шварцу
Музыкант играл на скрипке -
я в глаза его глядел.
Я не то чтоб любопытствовал -
я по небу летел.
Я не то чтобы от скуки -
я надеялся понять,
как способны эти руки
эти звуки извлекать
… (далее по ссылке ниже)
1983
Ещё он не сшит, твой наряд подвенечный,
и хор в нашу честь не споёт…
А время торопит - возница беспечный, -
и просятся кони в полёт.
Ах, только бы тройка не сбилась бы с круга,
не смолк бубенец под дугой…
Две вечных подруги - любовь и разлука -
не ходят одна без другой.
Мы сами раскрыли ворота, мы сами
счастливую тройку впрягли,
и вот уже что-то сияет пред нами,
но что-то погасло вдали.
Святая наука - расслышать друг друга
сквозь ветер, на все времена…
Две странницы вечных - любовь и разлука -
поделятся с нами сполна.
Чем дальше живём мы, тем годы короче,
тем слаще друзей голоса.
Ах, только б не смолк под дугой колокольчик,
глаза бы глядели в глаза.
То берег - то море, то солнце - то вьюга,
то ангелы - то вороньё…
Две вечных дороги - любовь и разлука -
проходят сквозь сердце моё.
1982
Марине Владимировне Поляковой
О Володе Высоцком
я песню придумать решил:
вот ещё одному
не вернуться домой из похода.
Говорят, что грешил,
что не к сроку свечу затушил…
Как умел, так и жил,
а безгрешных не знает природа.
… (далее по ссылке ниже)
1980
Солнышко сияет, музыка играет -
отчего ж так сердце замирает?
Там за поворотом, недурён собою,
полк гусар стоит перед толпою.
Барышни краснеют, танцы предвкушают,
кто кому достанется, решают.
Но полковник главный на гнедой кобыле
говорит: "Да что ж вы всё забыли!
Танцы были в среду - нынче воскресенье,
с четверга война - и нет спасенья!
А на поле брани смерть гуляет всюду,
может, не вернёмся - врать не буду!
"Барышни не верят, в кулачки смеются,
невдомёк, что вправду расстаются.
Вы, мол, повоюйте, если вам охота,
да не опоздайте из похода.
Солнышко сияет, музыка играет -
отчего ж так сердце замирает?
1979
Ф. Искандеру
Быстро молодость проходит,
дни счастливые крадёт.
Что назначено судьбою -
обязательно случится:
то ли самое прекрасное
в окошко постучится,
то ли самое напрасное
в объятья упадёт.
Так не делайте ж запасов
из любви и доброты
и про чёрный день грядущий
не копите милосердье:
пропадёт ни за понюшку
ваше горькое усердье,
лягут ранние морщины
от напрасной суеты.
Жаль, что молодость мелькнула,
жаль, что старость коротка.
Всё теперь как на ладони:
лоб в поту, душа в ушибах…
Но зато уже не будет
ни загадок, ни ошибок -
только ровная дорога
до последнего звонка.
1979
В моей душе запечатлён
портрет одной прекрасной дамы.
Её глаза в иные дни обращены.
Там хорошо, там лишних нет,
и страх не властен над годами,
и все давно уже друг другом прощены.
… (далее по ссылке ниже)
1979
О. Чухонцеву
Я вновь повстречался с Надеждой -
приятная встреча!
Она проживает всё там же -
то я был далече.
Всё то же на ней из поплина
счастливое платье,
всё так же горящ её взор,
устремлённый в века.
Ты - наша сестра,
мы твои молчаливые братья,
и трудно поверить,
что жизнь коротка.
… (далее по ссылке ниже)
1976
Божественная суббота
или
О том, как нам с Зиновием Гердтом
в одну из суббот не было куда торопиться
Божественной субботы
Хлебнули мы глоток,
От празденств и работы
Укрылись на замок.
Ни суетная дама,
Ни улиц мельтешня,
Нас не коснутся, Зяма,
До середины дня.
Как сладко мы курили,
Как-будто в первый раз,
На этом свете жили,
И он сиял для нас.
Ещё придут заботы,
Но главное в другом.
Божественной субботы
Нам терпкий вкус знаком.
Уже готовит старость
Свой неизбежный суд.
А много ль нам досталось
За жизнь таких минут.
На шумном карнавале
Торжественных невзгод
Мы что-то не встречали
Божественных суббот.
Ликуй, мой друг сердечный,
Сдаваться не спеши,
Пускай течёт он, грешный,
Неспешный пир души.
Дыши, мой друг, свободой,
Кто знает, сколько раз,
Ещё такой субботой,
Божественной субботой,
Наш век одарит нас.
1975
Музыка В. Берковского
Ю. Трифонову
Давайте восклицать,
друг другом восхищаться.
Высокопарных слов не стоит опасаться.
Давайте говорить друг другу комплименты -
ведь это всё любви счастливые моменты.
… (далее по ссылке ниже)
1975
Кавалергарды, век недолог,
и потому так сладок он.
Поёт труба, откинут полог,
и где-то слышен сабель звон.
Ещё рокочет голос струнный,
но командир уже в седле…
Не обещайте деве юной
любови вечной на земле!
Течёт шампанское рекою,
и взгляд туманится слегка,
и всё как будто под рукою,
и всё как будто на века.
Но как ни сладок мир подлунный -
лежит тревога на челе…
Не обещайте деве юной
любови вечной на земле!
Напрасно мирные забавы
продлить пытаетесь, смеясь.
Не раздобыть надёжной славы,
покуда кровь не пролилась…
Крест деревянный иль чугунный
назначен нам в грядущей мгле…
Не обещайте деве юной
любови вечной на земле!
1975
В. Аксенову
В склянке тёмного стекла
из-под импортного пива
роза красная цвела
гордо и неторопливо.
Исторический роман
сочинял я понемногу,
пробиваясь, как в туман,
от пролога к эпилогу.
… (далее по ссылке ниже)
1975
А мы с тобой, брат, из пехоты.
А летом лучше, чем зимой.
С войной покончили мы счёты.
Бери шинель, пошли домой!
… (далее по ссылке ниже)
1975
Небо синее, как на картинке.
Утро майское. Солнце. Покой.
Улыбается жук на тростинке,
словно он именинник какой.
Все устали от долгой метели,
раздражительны все потому…
Что бы там о зиме вы ни пели,
но длиннее она ни к чему.
Снег такой, что не сыщешь друг друга;
ночь бездонная, словно тюрьма:
всё живое засыпала вьюга,
а зачем - позабыла сама.
Всяк, заблудший во льдах её синих,
поневоле и слеп, и безуст…
Нет, увольте от сложностей зимних,
от капризов её и безумств.
Слава богу, что кущи и рощи
наполняются звоном опять.
Пусть весна легковесней и проще,
да ведь надо же чем-то дышать!
Наслаждается маем природа,
зверь в лесах и звезда в небесах;
и из самого сердца народа
вырывается долгое «ах!».
1974
Отшумели песни нашего полка.
Отбренчали звонкие копыта.
Пулями пробито днище котелка.
Маркитантка юная убита.
… (далее по ссылке ниже)
1973
Сумерки. Природа. Флейты голос нервный.
Позднее катанье.
На передней лошади едет император
в голубом кафтане.
Белая кобыла с карими глазами,
с чёлкой вороною.
Красная попона. Крылья за спиною,
как перед войною.
… (далее по ссылке ниже)
1973
В нашем доме война отгремела,
вновь земля зеленеет,
злые пули по кровь не летят.
Женихи, навсегда молодые,
с фотографий военных глядят.
А годы уходят, уходят,
вернуться назад не хотят…
По дорогам, по старым дорогам
отправляется память
иногда словно так, невпопад.
Как из песни не выкинуть слова,
так из сердца погибших ребят.
А годы уходят, уходят,
вернуться назад не хотят…
Твои плечи с бедою знакомы,
твои белые руки
кровь и пепел смывали с полей.
И земля никогда не забудет
боль и слёзы твоих дочерей.
Хоть годы уходят, уходят,
хоть время торопит — скорей…
Может, время всех ран не излечит,
но черёмухи белой
невозможные гроздья горят,
потому что любовь и надежда,
что ни делай, бессмертны сто крат!
А годы уходят, уходят,
вернуться назад не хотят…
1972
Заезжий музыкант
(Вариация на тему «Чудесного вальса»)
Ю. Левитанскому
Заезжий музыкант целуется с трубою.
Пассажи по утрам, так просто, ни о чём…
Он любит не тебя. Опомнись, бог с тобою!
Прижмись ко мне плечом!
Прижмись ко мне плечом!
… (далее по ссылке ниже)
1972
Я сидел в апрельском сквере.
Предо мной был божий храм.
Но не думал я о вере,
а глядел на разных дам.
И одна, едва пахнуло
с несомненностью весной,
вдруг на веточку вспорхнула
и уселась предо мной.
В модном платьице коротком,
в старомодном пальтеце,
и ладонь - под подбородком,
и загадка на лице.
В той поре, пока безвестной,
обозначенной едва:
то ли поздняя невеста,
то ли юная вдова.
Век мой короток - не жалко,
он длинней и ни к чему…
Но она петербуржанка
и бессмертна посему.
Шли столетья по России,
бил надежды барабан.
Не мечи людей косили -
слава, злато и обман.
Что ни век - всё те же нравы,
ухищренья и дела…
А Она вдали от славы
на Васильевском жила.
Знала счёт шипам и розам
и безгрешной не слыла.
Всяким там метаморфозам
не подвержена была…
Но когда над Летним садом
возносилася луна,
Михаилу с Александром,
верно, грезилась Она.
И в дороге, и в опале,
и крылаты, и без крыл,
знать, о Ней лишь помышляли
Александр и Михаил.
И загадочным и милым
лик Её сиял живой
Александру с Михаилом
перед пулей роковой.
Эй вы, дней былых поэты,
старики и женихи,
признавайтесь, кем согреты
ваши перья и стихи?
Как на лавочке сиделось,
чтобы душу усладить,
как на барышень гляделось,
не стесняйтесь говорить.
Как туда вам всё летелось
во всю мочь и во всю прыть…
Как оттуда не хотелось
в департамент уходить!
1972
Михаил и Александр - М. Лермонтов и А. Пушкин
Владлену Ермакову
Тот самый двор, где я сажал берёзы,
был создан по законам вечной прозы
и образцом дворов арбатских слыл;
там, правда, не выращивались розы,
да и Гомер туда не заходил…
Зато поэт Глазков напротив жил.
Друг друга мы не знали совершенно,
но, познавая белый свет блаженно,
попеременно - снег, дожди и сушь,
разгулы будней, и подъездов глушь,
и мостовых дыханье,
неизменно
мы ощущали близость наших душ.
Ильинку с Божедомкою, конечно,
не в наших нравах предавать поспешно,
и Усачевку, и Охотный ряд…
Мы с ними слиты чисто и безгрешно,
как с нашим детством - сорок лет подряд;
мы с детства их пророки…
Но Арбат!..
Минувшее тревожно забывая,
на долголетье втайне уповая,
всё медленней живём, всё тяжелей…
Но песня тридцать первого трамвая
с последней остановкой у Филей
звучит в ушах, от нас не отставая.
И если вам, читатель торопливый,
он не знаком, тот гордый, сиротливый,
извилистый, короткий коридор
от ресторана «Прага» до Смоляги
и рай, замаскированный под двор,
где все равны:
и дети и бродяги,
спешите же…
Всё остальное - вздор.
1970
Песенка, короткая, как жизнь сама,
где-то в дороге услышанная,
у неё пронзительные слова,
а мелодия - почти что возвышенная.
Она возникает с рассветом вдруг,
медлить и лгать не обученная,
она, как надежда из первых рук,
в дар от природы полученная.
От двери к дверям, из окна в окно,
вслед за тобой она тянется.
Всё пройдёт, чему суждено,
только она останется.
Песенка, короткая, как жизнь сама,
где-то в дороге услышанная,
у неё пронзительные слова,
а мелодия - почти что возвышенная.
1969
К. Померанцеву
Наша жизнь - не игра.
Собираться пора!
Кант малинов и лошади серы.
Господа юнкера,
кем вы были вчера?
А сегодня вы все - офицеры.
… (далее по ссылке ниже)
1969
Оле
Арбатского романса старинное шитьё,
к прогулкам в одиночестве пристрастье;
из чашки запотевшей счастливое питьё
и женщины рассеянное «здрасьте»…
Не мучьтесь понапрасну: она ко мне добра.
Светло иль грустно - век почти что прожит.
Поверьте, эта дама из моего ребра,
и без меня она уже не может.
Бывали дни такие - гулял я молодой,
глаза глядели в небо голубое,
ещё был не разменян мой первый золотой,
пылали розы, гордые собою.
Ещё моя походка мне не была смешна,
ещё подошвы не поотрывались,
за каждым поворотом, где музыка слышна,
какие мне удачи открывались!
Любовь такая штука: в ней так легко пропасть,
зарыться, закружиться, затеряться…
Нам всем знакома эта мучительная страсть,
поэтому нет смысла повторяться.
Не мучьтесь понапрасну: всему своя пора.
Траву взрастите - к осени сомнётся.
Вы начали прогулку с арбатского двора,
к нему-то всё, как видно, и вернётся.
Была бы нам удача всегда из первых рук,
и как бы там ни холило, ни било,
в один прекрасный полдень оглянетесь вокруг,
и всё при вас, целехонько, как было:
арбатского романса знакомое шитьё,
к прогулкам в одиночестве пристрастье,
из чашки запотевшей счастливое питьё
и женщины рассеянное «здрасьте»…
1969
А. Смирнову
Здесь птицы не поют,
деревья не растут,
и только мы плечом к плечу
врастаем в землю тут.
Горит и кружится планета,
над нашей родиною дым,
и, значит, нам нужна одна победа,
одна на всех - мы за ценой не постоим.
… (далее по ссылке ниже)
1969
И. Б[алаевой].
Моцарт на старенькой скрипке играет.
Моцарт играет, а скрипка поёт.
Моцарт отечества не выбирает -
просто играет всю жизнь напролёт.
… (далее по ссылке ниже)
1969
С. Орлову
Четвёртый год подряд
война - твой дом, солдат.
Но хватит, отшумела непогода…
Есть дом другой -
там ждут и там не спят
четыре года, четыре года.
Здесь словно годы, дни,
а там в окне - огни
горят, не позабытые в походах.
Когда б вам знать,
как мне нужны они
четыре года, четыре года.
Когда кругом темно,
светлей твоё окно.
Пора, пора, усталая пехота…
Есть много слов,
но я храню одно
четыре года, четыре года.
1969
Б. Золотухину
Забудешь первый праздник и позднюю утрату,
когда луны колёса затренькают по тракту,
и силуэт совиный склонится с облучка,
и прямо в душу грянет простой романс сверчка.
Пускай глядит с порога красотка, увядая,
та гордая, та злая, слепая и святая…
Что - прелесть её ручек? Что - жар её перин?
Давай, брат, отрешимся. Давай, брат, воспарим.
Жена, как говорится, найдёт себе другого,
какого-никакого, как ты, недорогого.
А дальняя дорога дана тебе судьбой,
как матушкины слёзы всегда она с тобой.
Покуда ночка длится, покуда бричка катит,
дороги этой дальней на нас обоих хватит.
Зачем ладонь с повинной
ты на сердце кладёшь?
Чего не потеряешь - того, брат, не найдёшь.
От сосен запах хлебный,
от неба свет целебный,
а от любови бедной сыночек будет бледный,
а дальняя дорога… а дальняя дорога…
а дальняя дорога…
1967
П. Луспекаеву
Ваше благородие, госпожа Разлука,
мне с тобою холодно, вот какая штука.
Письмецо в конверте
погоди - не рви…
Не везёт мне в смерти,
повезёт в любви.
… (далее по ссылке ниже)
1967
М. Квиливидзе
Виноградную косточку
в тёплую землю зарою,
и лозу поцелую,
и спелые гроздья сорву,
и друзей созову,
на любовь своё сердце настрою.
А иначе зачем на земле этой вечной живу?
… (далее по ссылке ниже)
1967
Союз друзей
(Старинная студенческая песня)
Поднявший меч на наш союз
достоин будет худшей кары,
и я за жизнь его тогда
не дам и ломаной гитары.
… (далее по ссылке ниже)
1967
Москва всё строится, торопится.
И выкатив свои глаза,
трамваи красные сторонятся,
как лошади - когда гроза.
Они сдают свой мир без жалобы.
А просто: будьте так добры!
И сходят с рельс. И, словно жаворонки,
влетают в старые дворы.
И, пряча что-то дилижансовое,
сворачивают у моста,
как с папиросы искры сбрасывая,
туда, где старая Москва,
откуда им уже не вылезти,
не выползти на белый свет,
где старые грохочут вывески,
как полоумные, им вслед.
В те переулочки заученные,
где рыжая по крышам жесть,
в которых что-то есть задумчивое
и что-то крендельное есть.
1967
Варшава, я тебя люблю
легко, печально и навеки.
Хоть в арсенале слов, наверно,
слова есть тоньше и верней,
Но та, что с левой стороны,
святая мышца в человеке
как бьётся, как она тоскует!..
И ничего не сделать с ней.
Трясутся дрожки. Ночь плывёт.
Отбушевал в Варшаве полдень.
Она пропитана любовью
и муками обожжена,
как веточка в Лазенках та,
которую я нынче поднял,
Как 3игмунта поклон неловкий,
как пани странная одна.
Забытый Богом и людьми,
спит офицер в конфедератке.
Над ним шумят леса чужие,
чужая плещется река.
Пройдут недолгие века -
напишут школьники в тетрадке
Про всё, что нам не позволяет
писать дрожащая рука.
Невыносимо, как в раю,
добро просеивать сквозь сито,
слова процеживать сквозь зубы,
сквозь недоверие - любовь…
Фортуну вёрткую свою
воспитываю жить открыто,
Надежду - не терять надежды,
доверие - проснуться вновь.
Извозчик, зажигай фонарь
на старомодных крыльях дрожек.
Неправда, будто бы он прожит,
наш главный полдень на земле!
Варшава, мальчики твои
причёски модные ерошат,
но тянется одна сплошная
раздумья складка на челе.
Трясутся дрожки. Ночь плывёт.
Я еду Краковским Предместьем,
Я захожу во мрак кавярни,
где пани странная поёт,
где мак червонный вновь цветёт
уже иной любви предвестьем…
Я еду Краковским Предместьем.
Трясутся дрожки.
Ночь плывёт.
1967
Агнешке Осецкой
Мы связаны, Агнешка, давно одной судьбою
в прощанье и в прощенье, и в смехе, и в слезах:
когда трубач над Краковом
возносится с трубою -
хватаюсь я за саблю с надеждою в глазах.
… (далее по ссылке ниже)
1966
Умереть - тоже надо уметь,
на свидание к небесам
паруса выбирая тугие.
Хорошо, если сам,
хуже, если помогут другие.
Смерть приходит тиха,
бестелесна
и себе на уме.
Грустных слов чепуха
неуместна,
как холодное платье - к зиме.
И о чём толковать?
Вечный спор
ни Христос не решил, ни Иуда…
Если там благодать,
что ж никто до сих пор
не вернулся с известьем оттуда?
Умереть - тоже надо уметь,
как прожить от признанья до сплетни,
и успеть предпоследний мазок положить,
сколотить табурет предпоследний,
чтобы к самому сроку,
как в пол - предпоследнюю чашу,
предпоследние слёзы со щёк…
А последнее - Богу,
последнее - это не наше,
последнее - это не в счёт.
Умереть - тоже надо уметь,
как бы жизнь ни ломала
упрямо и часто…
Отпущенье грехов заиметь -
ах как этого мало
для вечного счастья!
Сбитый с ног наповал,
отпущением что он добудет?
Если б Бог отпущенье давал…
А дают-то ведь люди!
Что - грехи?
Остаются стихи,
продолжают бесчинства по свету,
не прося снисхожденья…
Да когда бы и вправду грехи,
а грехов-то ведь нету,
есть просто - движенье.
1966
Надежда, белою рукою
сыграй мне что-нибудь такое,
чтоб краска схлынула с лица,
как будто кони от крыльца.
Сыграй мне что-нибудь такое,
чтоб ни печали, ни покоя,
ни нот, ни клавиш и ни рук…
О том, что я несчастен, врут.
Ещё нам плакать и смеяться,
но не смиряться, не смиряться.
Ещё не пройден тот подъём.
Ещё друг друга мы найдём…
Все эти улицы - как сёстры.
Твоя игра - их голос пёстрый,
их каблучков полночный стук…
Я жаден до всего вокруг.
Ты так играешь, так играешь,
как будто медленно сгораешь.
Но что-то есть в твоём огне,
ещё неведомое мне.
1965
Кайсыну Кулиеву
Насмешливый, тщедушный и неловкий,
единственный на этот шар земной,
на Усачёвке, возле остановки,
вдруг Лермонтов возник передо мной,
и в полночи рассеянной и зыбкой
(как будто я о том его спросил) -
- Мартынов - что… -
он мне сказал с улыбкой. -
Он невиновен.
Я его простил.
Что - царь? Бог с ним. Он дожил до могилы.
Что - раб?.. Бог с ним. Не воин он один.
Царь и холоп - две крайности, мой милый.
Нет ничего опасней середин.
Над мрамором, венками перевитым,
убийцы стали ангелами вновь.
Удобней им считать меня убитым:
венки всегда дешевле, чем любовь.
Как дети, мы всё забываем быстро,
обидчикам не помним мы обид,
и ты не верь, не верь в моё убийство:
другой поручик был тогда убит.
Что - пистолет?.. Страшна рука дрожащая,
тот пистолет растерянно держащая,
особенно тогда она страшна,
когда сто раз пред тем была нежна…
Но, слава богу, жизнь не оскудела,
мой Демон продолжает тосковать,
и есть ещё на свете много дела,
и нам с тобой нельзя не рисковать.
Но слава богу, снова паутинки,
и бабье лето тянется на юг,
и маленькие грустные грузинки
полжизни за улыбки отдают,
и суждены нам новые порывы,
они скликают нас наперебой…
Мой дорогой,
пока с тобой
мы живы,
всё будет хорошо
у нас с тобой…
1965
Осенний холодок.
Пирог с грибами.
Калитки шорох, и простывший чай.
И снова
побелевшими губами
короткое, как вздох:
«Прощай, прощай!»
… (далее по ссылке ниже)
1964
Былое нельзя воротить,
и печалиться не о чем,
у каждой эпохи
свои подрастают леса…
А всё-таки жаль,
что нельзя с Александром Сергеичем
поужинать в «Яр» заскочить
хоть на четверть часа.
Теперь нам не надо
по улицам мыкаться ощупью.
Машины нас ждут,
и ракеты уносят нас вдаль…
А всё-таки жаль,
что в Москве больше нету извозчиков,
хотя б одного,
и не будет отныне… А жаль.
Я кланяюсь низко
познания морю безбрежному,
разумный свой век,
многоопытный век свой любя…
А всё-таки жаль,
что кумиры нам снятся по-прежнему
и мы до сих пор
все холопами числим себя.
Победы свои
мы ковали не зря и вынашивали,
мы всё обрели:
и надёжную пристань, и свет…
А всё-таки жаль -
иногда над победами нашими
встают пьедесталы,
которые выше побед.
Москва, ты не веришь слезам -
это время проверило.
Железное мужество,
сила и стойкость во всём…
Но если бы ты
в наши слёзы однажды поверила,
ни нам, ни тебе
не пришлось бы грустить о былом.
Былое нельзя воротить…
Выхожу я на улицу.
И вдруг замечаю:
у самых Арбатских ворот
извозчик стоит,
Александр Сергеич прогуливается…
Ах, нынче, наверное,
что-нибудь произойдёт.
1964
Вот вам, пожалуйста,
первые краски заката,
вечного аиста
белые хлопья над хатой,
старой пословицы
словно хранящие цену:
всё, мол, устроится,
были бы аисты целы.
С неба ли звёздного
в окна крадутся потёмки?
Чем там до позднего
заняты в этой хатёнке?
Редко ли,
часто ли,
вправду ль о виденном судят?
Крепко ли счастливы?
Вовремя ль молоды люди?
Спросишь о прожитом,
глянешь в глаза через силу:
что, мол, встревожены?
Аиста, мол, не хватило.
Как, мол, без аиста?
Вот и бедуешь в жилище,
и спотыкаешься,
и виноватого ищешь…
Дело не в старости.
Это совсем про другое:
были бы аисты
белые
над
головою.
1963
Круглы у радости глаза и велики -
у страха,
и пять морщинок на челе
от празднеств и обид…
Но вышел тихий дирижер,
но заиграли Баха,
и всё затихло, улеглось и обрело
свой вид.
Всё встало на свои места,
едва сыграли Баха…
Когда бы не было надежд -
на чёрта белый свет?
К чему вино, кино, пшено,
квитанции Госстраха
и вам - ботинки первый сорт,
которым сносу нет?
«Не всё ль равно: какой земли
касаются подошвы?
Не всё ль равно: какой улов
из волн несёт рыбак?
Не всё ль равно: вернёшься цел
или в бою падёшь ты,
и руку кто подаст в беде -
товарищ или враг?..»
О, чтобы было всё не так,
чтоб всё иначе было,
наверно, именно затем,
наверно, потому
играет будничный оркестр
привычно и вполсилы,
а мы так трудно и легко
все тянемся к нему.
Ах, музыкант, мой музыкант!
Играешь, да не знаешь,
что нет печальных, и больных,
и виноватых нет,
когда в прокуренных руках
так просто ты сжимаешь,
ах, музыкант, мой музыкант,
черешневый кларнет!
1963
Музыка В. Берковского. Другое название - «Черешневый кларнет».
Оле
Пока Земля ещё вертится,
пока ещё ярок свет,
Господи, дай же ты каждому,
чего у него нет:
умному дай голову,
трусливому дай коня,
дай счастливому денег…
И не забудь про меня.
… (далее по ссылке ниже)
1963
Белле Ахмадулиной
Когда внезапно возникает
ещё неясный голос труб,
слова, как ястребы ночные,
срываются с горячих губ;
мелодия, как дождь случайный,
гремит; и бродит меж людьми
надежды маленький оркестрик
под управлением любви.
… (далее по ссылке ниже)
1963
Наверное, самую лучшую
на этой, земной стороне,
хожу я и песенку слушаю -
она шевельнулась во мне.
… (далее по ссылке ниже)
1962
- Мой конь притомился.
Стоптались мои башмаки.
Куда же мне ехать?
Скажите мне, будьте добры.
- Вдоль Красной реки, моя радость,
вдоль Красной реки,
до Синей горы, моя радость,
до Синей горы.
- А как мне проехать туда?
Притомился мой конь.
Скажите, пожалуйста,
как мне проехать туда?
- На ясный огонь, моя радость,
на ясный огонь,
езжай на огонь, моя радость,
найдёшь без труда.
- А где ж этот ясный огонь?
Почему не горит?
Сто лет подпираю я небо
ночное плечом…
- Фонарщик был должен зажечь,
да, наверное, спит,
фонарщик-то спит, моя радость…
А я ни при чём.
И снова он едет один,
без дороги во тьму.
Куда же он едет,
ведь ночь подступила к глазам!..
- Ты что потерял, моя радость? -
кричу я ему.
И он отвечает:
- Ах, если б я знал это сам…
1962
В Барабанном переулке
барабанщики живут.
Поутру они как встанут,
барабаны как возьмут,
как ударят в барабаны,
двери настежь отворя…
Но где же, где же, барабанщик,
барабанщица твоя?
В Барабанном переулке
барабанщиц нет, хоть плачь.
Лишь грохочут барабаны
ненасытные, хоть прячь.
То ли утренние зори,
то ль вечерняя заря…
Но где же, где же, барабанщик,
барабанщица твоя?
Барабанщик пёстрый бантик
к барабану привязал,
барабану бить побудку,
как по буквам, приказал,
и пошёл по переулку,
что-то в сердце затая…
Ах, где же, где же, барабанщик,
барабанщица твоя?
А в соседнем переулке
барабанщицы живут,
и, конечно, в переулке
очень добрыми слывут,
и за ними ведь не надо
отправляться за моря…
Так где же, где же, барабанщик,
барабанщица твоя?!
1961
В поход на чужую страну собирался король.
Ему королева мешок сухарей насушила
и старую мантию так аккуратно зашила,
дала ему пачку махорки и в тряпочке соль.
… (далее по ссылке ниже)
1961
А как первая любовь - она сердце жжёт.
А вторая любовь - она к первой льнёт.
А как третья любовь - ключ дрожит в замке,
ключ дрожит в замке, чемодан в руке.
А как первая война - да ничья вина.
А вторая война - чья-нибудь вина.
А как третья война - лишь моя вина,
а моя вина - она всем видна.
А как первый обман - да на заре туман.
А второй обман - закачался пьян.
А как третий обман - он ночи черней,
он ночи черней, он войны страшней.
1961
Земля изрыта вкривь и вкось.
Её, сквозь выстрелы и пенье,
я спрашиваю: «Как терпенье?
Хватает? Не оборвалось -
выслушивать все наши бредни
о том, кто первый, кто последний?»
Она мне шепчет горячо:
«Я вас жалею, дурачьё.
Пока вы топчетесь в крови,
пока друг другу глотки рвёте,
я вся в тревоге и в заботе.
Изнемогаю от любви.
Зерно спалите - морем трав
взойду над мором и разрухой,
чтоб было чем наполнить брюхо,
покуда спорите, кто прав…»
Мы все - трибуны, смельчаки,
все для свершений народились,
а для неё - озорники,
что попросту от рук отбились.
Мы для неё как детвора,
что средь двора друг друга валит
и всяк свои игрушки хвалит…
Какая глупая игра!
1961
Всю ночь кричали петухи
и шеями мотали,
как будто новые стихи,
закрыв глаза, читали.
И было что-то в крике том
от горькой той кручины,
когда, согнувшись, входят в дом
постылые мужчины.
И был тот крик далёк-далёк
и падал так же мимо,
как гладят, глядя в потолок,
чужих и нелюбимых.
Когда ласкать уже невмочь,
и отказаться трудно…
И потому всю ночь, всю ночь
не наступало утро.
1961
Вот уже который месяц
и уже который год
прилетает чёрный «мессер» -
спать спокойно не даёт.
Он в окно моё влетает,
он по комнате кружит,
он, как старый шмель, рыдает,
мухой пойманной жужжит.
Грустный лётчик как курортник…
Его тёмные очки
прикрывают, как намордник,
его томные зрачки.
Каждый вечер, каждый вечер
у меня штурвал в руке,
я лечу к нему навстречу
в довоенном «ястребке».
Каждый вечер в лунном свете
торжествует мощь моя:
я, наверное, бессмертен.
Он сдаётся, а не я.
Он пробоинами мечен,
он сгорает, подожжён.
Но приходит новый вечер,
и опять кружится он.
И опять я вылетаю,
побеждаю, и опять
вылетаю, побеждаю…
Сколько ж можно побеждать?
1961
Простите пехоте,
что так неразумна бывает она:
всегда мы уходим,
когда над землёю бушует весна.
И шагом неверным,
по лестничке шаткой спасения нет…
Лишь белые вербы,
как белые сёстры, глядят тебе вслед.
… (далее по ссылке ниже)
1961
Возьму шинель, и вещмешок, и каску,
в защитную окрашенные краску,
ударю шаг по уличкам горбатым.
Как просто стать солдатом, солдатом!
… (далее по ссылке ниже)
1961
Берегите нас, поэтов. Берегите нас.
Остаются век, полвека, год, неделя, час,
три минуты, две минуты, вовсе ничего…
Берегите нас. И чтобы все - за одного.
Берегите нас с грехами, с радостью и без.
Где-то, юный и прекрасный, ходит наш Дантес.
Он минувшие проклятья не успел забыть,
но велит ему призванье пулю в ствол забить.
Где-то плачет наш Мартынов, поминает кровь.
Он уже убил однажды, он не хочет вновь.
Но судьба его такая, и свинец отлит,
и двадцатое столетье так ему велит.
Берегите нас, поэтов, от дурацких рук,
от поспешных приговоров, от слепых подруг.
Берегите нас, покуда можно уберечь.
Только так не берегите, чтоб костьми нам лечь.
Только так не берегите, как борзых - псари!
Только так не берегите, как псарей - цари!
Будут вам стихи и песни, и ещё не раз…
Только вы нас берегите. Берегите нас.
1960 - 1961
Ж. Болотовой
Ах, какие удивительные ночи!
Только мама моя в грусти и тревоге:
- Что же ты гуляешь, мой сыночек,
одинокий, одинокий?..
… (далее по ссылке ниже)
1960
Г. В[енгеровой]
Тьмою здесь всё занавешено
и тишина, как на дне…
Ваше Величество, Женщина,
да неужели - ко мне?
… (далее по ссылке ниже)
1960
Ж. Б.
Я много лет пиджак ношу.
Давно потёрся и ненов он.
И я зову к себе портного
и перешить пиджак прошу.
… (далее по ссылке ниже)
1960
Ж. Болотовой
По Смоленской дороге - леса, леса, леса.
По Смоленской дороге -
столбы, столбы, столбы.
Над дорогой Смоленскою, как твои глаза, -
две холодных звезды голубых моих судьбы.
… (далее по ссылке ниже)
1960
Аты-баты, шли солдаты,
аты-баты, в дальний путь.
Не сказать, чтоб очень святы,
но и не в чем упрекнуть.
Аты - справа, баты - слева,
шла девчонка мимо них.
Не сказать, чтоб королева,
но не хуже остальных.
Разговор об этой крале
те солдаты завели -
не сказать, чтоб приставали,
но и мимо не прошли.
А она остановилась,
чёрной бровью повела -
не сказать, чтобы влюбилась,
но и против не была.
Аты-баты, шли солдаты,
аты-баты, в дальний путь.
Не сказать, чтоб очень святы,
но и не в чем упрекнуть.
1959
Когда метель кричит как зверь -
протяжно и сердито,
не запирайте вашу дверь,
пусть будет дверь открыта.
И если ляжет дальний путь,
нелёгкий путь, представьте,
дверь не забудьте распахнуть,
открытой дверь оставьте.
И, уходя, в ночной тиши
без долгих слов решайте:
огонь сосны с огнём души
в печи перемешайте.
Пусть будет тёплою стена
и мягкою - скамейка…
Дверям закрытым - грош цена,
замку цена - копейка.
1959
О. Б[атраковой]
Мне нужно на кого-нибудь молиться.
Подумайте, простому муравью
вдруг захотелось в ноженьки валиться,
поверить в очарованность свою!
И муравья тогда покой покинул,
всё показалось будничным ему,
и муравей создал себе богиню
по образу и духу своему.
И в день седьмой, в какое-то мгновенье,
она возникла из ночных огней
без всякого небесного знаменья…
Пальтишко было лёгкое на ней.
Всё позабыв - и радости и муки,
он двери распахнул в своё жильё
и целовал обветренные руки
и старенькие туфельки её.
И тени их качались на пороге.
Безмолвный разговор они вели,
красивые и мудрые, как боги,
и грустные, как жители земли.
1959
Опустите, пожалуйста, синие шторы!
Медсестра, всяких снадобий мне не готовь!
Вот стоят у постели моей кредиторы -
молчаливые Вера, Надежда, Любовь.
… (далее по ссылке ниже)
1959
Один солдат на свете жил,
красивый и отважный,
но он игрушкой детской был:
ведь был солдат бумажный.
… (далее по ссылке ниже)
1959
Ю. Васильеву
Живописцы, окуните ваши кисти
в суету дворов арбатских и в зарю,
чтобы были ваши кисти словно листья,
словно листья, словно листья к ноябрю!
Окуните ваши кисти в голубое,
по традиции забытой городской,
нарисуйте и прилежно и с любовью,
как с любовью мы проходим по Тверской!
Мостовая пусть качнётся, как очнётся!
Пусть начнётся, что ещё не началось!
Вы рисуйте, вы рисуйте, вам зачтётся…
Что гадать: нам удалось - не удалось?
Вы, как судьи, нарисуйте наши судьбы,
наше лето, нашу зиму и весну…
Ничего, что мы - чужие. Вы рисуйте!
Я потом, что непонятно, объясню.
1959
…А годы проходят, как песни.
Иначе на мир я гляжу.
Во дворике этом мне тесно,
и я из него ухожу.
Ни почестей и ни богатства
для дальних дорог не прошу,
но маленький дворик арбатский
с собой уношу, уношу.
В мешке вещевом и заплечном
лежит в уголке небольшой,
не слывший, как я, безупречным
тот двор с человечьей душой.
Сильнее я с ним и добрее.
Что нужно ещё? Ничего.
Я руки озябшие грею
о тёплые камни его.
1959
Ты течёшь, как река. Странное название!
И прозрачен асфальт, как в реке вода.
Ах, Арбат, мой Арбат,
ты - моё призвание.
Ты - и радость моя, и моя беда.
… (далее по ссылке ниже)
1959
Сто раз закат краснел, рассвет синел,
сто раз я клял тебя, песок моздокский,
пока ты жёг насквозь мою шинель
и блиндажа жевал сухие доски.
А я жевал такие сухари!
Они хрустели на зубах, хрустели…
А мы шинели рваные расстелем -
и ну жевать. Такие сухари!
Их десять лет сушили, не соврать,
да ты ещё их выбелил, песочек…
А мы, бывало, их в воде размочим -
и ну жевать, и крошек не собрать.
Сыпь пощедрей, товарищ старшина!
(Пируем - и солдаты и начальство…)
А пули? Пули были. Били часто.
Да что о них рассказывать - война.
1958
Я смотрю на фотокарточку:
две косички, строгий взгляд,
и мальчишеская курточка,
и друзья кругом стоят.
За окном всё дождик тенькает:
там ненастье во дворе.
Но привычно пальцы тонкие
прикоснулись к кобуре.
Вот скоро дом она покинет,
вот скоро вспыхнет гром кругом,
но комсомольская богиня…
Ах, это, братцы, о другом!
На углу у старой булочной,
там, где лето пыль метёт,
в синей маечке-футболочке
комсомолочка идёт.
А её коса острижена,
в парикмахерской лежит.
Лишь одно колечко рыжее
на виске её дрожит.
И никаких богов в помине,
лишь только дела гром кругом,
но комсомольская богиня…
Ах, это, братцы, о другом!
1958
Б. Балтеру
Ах, война, что ж ты сделала, подлая:
стали тихими наши дворы,
наши мальчики головы подняли -
повзрослели они до поры,
… (далее по ссылке ниже)
1958
Часовые любви
на Смоленской стоят.
Часовые любви
у Никитских не спят.
Часовые любви
по Петровке идут…
Неизменно
Часовым полагается смена.
… (далее по ссылке ниже)
1958
Е. Рейну
Из окон корочкой несёт поджаристой.
За занавесками - мельканье рук.
Здесь остановки нет, а мне - пожалуйста:
шофёр в автобусе - мой лучший друг.
А кони в сумерках колышут гривами.
Автобус новенький, спеши, спеши!
Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный
в любую сторону твоей души.
Я знаю, вечером ты в платье шёлковом
пойдёшь по улице гулять с другим…
Ах, Надя, брось коней кнутом нащёлкивать,
попридержи-ка их, поговорим!
Она в спецовочке, в такой промасленной,
берет немыслимый такой на ней…
Ах Надя, Наденька, мы были б счастливы…
Куда же гонишь ты своих коней!
Но кони в сумерках колышут гривами.
Автобус новенький спешит-спешит.
Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный
в любую сторону твоей души!
1958
Выходят танки из леска,
устало роют снег,
а неотступная тоска
бредёт за нами вслед.
Победа нас не обошла,
да крепко обожгла.
Мы на поминках водку пьём,
да ни один не пьян.
Мы пьём напропалую
одну, за ней вторую,
пятую, десятую,
горькую десантную.
Она течёт, и хоть бы чёрт,
ну хоть бы что - ни капельки…
Какой учёт, когда течёт?
А на закуску - яблоки.
На рынке не развешенные
дрожащею рукой,
подаренные женщиной,
заплаканной такой.
О ком ты тихо плакала?
Всё, знать, не обо мне,
пока я топал ангелом
в защитной простыне.
Ждала, быть может, слова,
а я стоял едва,
и я не знал ни слова,
я все забыл слова.
Слова, слова… О чём они?
И не припомнишь всех.
И яблочко мочёное
упало прямо в снег.
На белом снегу
лежит оно.
Я к вам забегу
давным-давно,
как ещё до войны,
как в той тишине,
когда так нужны
вы не были мне…
1957
О чём ты успел передумать,
отец расстрелянный мой,
когда я шагнул с гитарой,
растерянный, но живой?
Как будто шагнул я со сцены
в полночный московский уют,
где старым арбатским ребятам
бесплатно судьбу раздают.
По-моему, всё распрекрасно,
и нет для печали причин,
и грустные те комиссары
идут по Москве как один,
и нету, и нету погибших
средь старых арбатских ребят,
лишь те, кому нужно, уснули,
но те, кому надо, не спят.
Пусть память - нелёгкая служба,
но всё повидала Москва,
и старым арбатским ребятам
смешны утешений слова.
1957
Другое название - «Песенка об арбатских ребятах».
Вы слышите: грохочут сапоги,
и птицы ошалелые летят,
и женщины глядят из-под руки?
Вы поняли, куда они глядят?
… (далее по ссылке ниже)
1957
Встань пораньше, встань пораньше,
встань пораньше,
Когда дворники маячат у ворот!
Ты увидишь, ты увидишь,
как весёлый барабанщик
в руки палочки кленовые берёт.
… (далее по ссылке ниже)
1957
Когда мне невмочь пересилить беду,
когда подступает отчаянье,
я в синий троллейбус сажусь на ходу,
в последний, в случайный.
… (далее по ссылке ниже)
1957
Не клонись-ка ты, головушка,
от невзгод и от обид,
Мама, белая голубушка,
утро новое горит.
Всё оно смывает начисто,
всё разглаживает вновь…
Отступает одиночество,
возвращается любовь.
И сладки, как в полдень пасеки,
как из детства голоса,
твои руки, твои песенки,
твои вечные глаза.
1957
А. Ш.
Нева Петровна, возле вас - все львы.
Они вас охраняют молчаливо.
Я с женщинами не бывал счастливым,
вы - первая. Я чувствую, что - вы.
Послушайте, не ускоряйте бег,
банальным славословьем вас не трону:
ведь я не экскурсант, Нева Петровна,
я просто одинокий человек.
Мы снова рядом. Как я к вам привык!
Я всматриваюсь в ваших глаз глубины.
Я знаю: вас великие любили,
да вы не выбирали, кто велик.
Бывало, вы идёте на проспект,
не вслушиваясь в титулы и званья,
а мраморные львы - рысцой за вами
и ваших глаз запоминают свет.
И я, бывало, к тем глазам нагнусь
и отражусь в их океане синем
таким счастливым, молодым и сильным…
Так отчего, скажите, ваша грусть?
Пусть говорят, что прошлое не в счёт.
Но волны набегают, берег точат,
и ваше платье цвета белой ночи
мне третий век забыться не даёт.
1957
Девочка плачет: шарик улетел.
Её утешают, а шарик летит.
Девушка плачет: жениха всё нет.
Её утешают, а шарик летит.
Женщина плачет: муж ушёл к другой.
Её утешают, а шарик летит.
Плачет старушка: мало пожила…
А шарик вернулся, а он голубой.
1957
Не бродяги, не пропойцы
за столом семи морей
вы пропойте, вы пропойте
славу женщине моей!
Вы в глаза её взгляните,
как в спасение своё,
вы сравните, вы сравните
с близким берегом её.
Мы земных земней. И вовсе
к чёрту сказки о богах!
Просто мы на крыльях носим
то, что носят на руках.
Просто нужно очень верить
этим синим маякам,
и тогда нежданный берег
из тумана выйдет к вам.
Не бродяги, не пропойцы
за столом семи морей
вы пропойте, вы пропойте
славу женщине моей!
1957
А. Межирову
За что ж вы Ваньку-то Морозова?
Ведь он ни в чём не виноват.
Она сама его морочила,
а он ни в чём не виноват.
… (далее по ссылке ниже)
1957
Б. Фёдорову
Во дворе, где каждый вечер
всё играла радиола,
где пары танцевали, пыля,
ребята уважали очень Лёньку Королёва
и присвоили ему званье Короля.
… (далее по ссылке ниже)
1957
На белый бал берёз не соберу.
Холодный хор хвои хранит молчанье.
Кукушки крик, как камешек отчаянья,
всё катится и катится в бору.
И всё-таки я жду из тишины
(как тот актёр, который знает цену
чужим словам, что он несёт на сцену)
каких-то слов, которым нет цены.
Ведь у надежд всегда счастливый цвет,
надёжный и таинственный немного,
особенно когда глядишь с порога,
особенно когда надежды нет.
1956-1957
Кричат за лесом электрички,
от лампы - тени по стене,
и бабочки, как еретички,
горят на медленном огне.
Сойди к реке по тропке топкой,
и понесёт сквозь тишину
зари вечерней голос тонкий,
её последнюю струну.
Там отпечатаны коленей
остроконечные следы,
как будто молятся олени,
чтоб не остаться без воды…
По берегам, луной залитым,
они стоят: глаза - к реке,
твердя вечернии молитвы
на тарабарском языке.
Там птицы каркают и стонут.
Синеют к ночи камыши,
и ветры с грустною истомой
всё дуют в дудочку души…
1956-1957
Когда исхоженное станет
студить последним декабрём,
седой архив воспоминаний,
не торопясь, переберём.
И вспыхнут давние надежды,
любви закружится метель.
И нам захочется, как прежде,
подкарауливать апрель,
чтоб по-весеннему одетым,
с двадцатилетием в груди
к девчонке, вынесшей букеты,
не спотыкаясь, подойти.
И, не боясь прослыть нелепым,
к груди девчонку ту прижать
и синих глаз сплошное небо,
да, только небо целовать.
Друзья, а мне до слёз обидно,
Какой нас холод обволок?
Мы стали важны и солидны
не к месту, не к добру, не в срок.
И в кабинетах, как в потёмках,
сидим, не поднимая глаз,
и та апрельская девчонка
с цветами ждёт уже не нас…
1956
Он не писал с передовой,
она - совсем подросток -
звалась соломенной вдовой;
сперва - соломенной вдовой,
потом - вдовою просто.
Под скрип сапог, под стук колёс
война её водила,
и было как-то не до слёз,
не до раздумий было.
Лежит в шкатулке медальон
убитого солдата.
Давно в гражданке батальон,
где он служил когда-то.
Но так устроено уже:
не сохнет лист весенний,
не верят вдовы в смерть мужей
и ждут их возвращенья.
Не то чтоб в даль дорог глядят
с надеждою на чудо,
что, мол, вернётся он назад,
что вот придёт домой солдат
неведомо откуда.
А просто, бед приняв сполна,
их взгляду нет границы,
и в нём такая глубина,
что голова кружится.
Как будто им глаза даны,
чтобы глазами теми
всем не вернувшимся с войны
глядеть на мир весенний.
1955
Биография
Отец, грузин, крупный партийный работник, погиб в 1937 году. Мать, армянка, попала в лагерь, реабилитирована в 1955-м. Булат вырос в Москве и писал только по-русски.
Добровольцем ушёл на фронт прямо из школы в 1942-м. Учился на филфаке Тбилисского университета, который окончил в 1950. Работал учителем русского языка и литературы в Калужской области.
Первую песню «Нам в холодных теплушках не спалось…» написал в 1943, печататься начал в 1953.
В 1956 издал сборник «Лирика».
Популярность пришла к нему, когда он взял в руки гитару и начал петь под собственную несложную, однако очень мелодичную, запоминающуюся музыку свои стихи, сначала в узком кругу людей, а с 1960 публично. Вскоре их пели по всему Советскому Союзу в студенческих и рабочих общежитиях, и официально невыпущенные пластинками песни в исполнении самого Окуджавы расходились, видимо, в сотнях тысяч нелегальных копий на плёнках.
Окуджава - прародитель впоследствии довольно мощного движения бардов в СССР, среди которых затем появились такие прославленные поэты-певцы, как А. Галич и В. Высоцкий. Песни Окуджавы ценил за их музыкальную феноменальную запоминаемость Шостакович. Окуджава получил премию «Золотой диск» фирмы «Гомон» во Франции.
Обращаясь к сердцам и душам самых широких кругов слушателей, Окуджава создал свой собственный поэтический мир, в котором он романтизирует быт, с печалью и волнением говорит о трагедиях войны, о драматизме повседневного бытия, о красоте обычных людей и явлений. Раздумья о человеке, даже неприметном прохожем, то отважном, то забавном, верность гуманистическим идеалам, мелодичность, афористичность и точность оценок и формулировок, - характерные черты лирики, вошедшей в его сборники «Острова» (1959), «Весёлый барабанщик» (1964), «По дороге к Тинатин» (1964), «Март великодушный» (1967), «Арбат, мой Арбат» (1976).
В книгах «Стихотворения» (1984) и особенно в «Посвящается вам» (1988) звучит мощная нота горьких размышлений об «эпохе, которая перемолотила, расчленила, паровым катком раздавила как судьбы народов, так и судьбы близких поэта».
Как прозаик Окуджава дебютировал в нашумевших в своё время «Тарусских страницах», вышедших под редакцией К.Паустовского, повестью «Будь здоров, школяр!», дегероизированным описанием фронтовых переживаний юноши. Повесть критиковалась в печати за приписанный Окуджаве пацифизм.
В романе о декабристе П.Пестеле «Бедный Авросимов» (1969), написанном от имени судейского писца, и в сатирическом романе о борьбе властей с непокорным Л.Толстым «Похождения Шипова, или Старинный водевиль» (1971) Окуджава рассмотрел проблему свободы и человеческого достоинства на историческом материале, который мастерски использовал для отражения современности в исторически достоверном костюме.
Роман «Путешествие дилетантов» (1976-78) воссоздаёт жестокую действительность эпохи Николая I, чья злая воля преследует влюблённых героев во время их почти фантастического бегства из Петербурга на Кавказ.
Действие романа «Свидание с Бонапартом» (1983) разворачивается во время войны 1812 года. Драматические события, свидетелями которых стали герои, изложены в форме трёх монологов. Первый - это дневник генерала Опочинина, участника войны с Наполеоном в 1905-07 гг., второй - «горестные воспоминания о минувшем Луизы Бигар», живущей в России французской певицы, третий - повествование Варвары Волковой о прошлом. Это роман-размышление о судьбах России и Европы, о судьбе французской реворлюции и вообще о любых попытках социальных переворотов.
В своих рассказах Окуджава обращается к современным проблемам, изображает их в лирических и пастельных тонах, чаще всего со снисходительным пониманием мелких нелепостей и житейских забот. Иногда в них звучат горькие ноты, например, в рассказах «Искусство кройки и шитья» (1985) или «Отдельные неудачи среди сплошных удач» (1978).
В 1963 Окуджава написал пьесу о декабристах «Глоток свободы» и киносценарий «Женя, Женечка и Катюша» (1965, совместно с В. Мотылём).
100 русских писателей. Краткий справочник. СПб, 1999
ОКУДЖАВА, Булат Шалвович (р. 9.V.1924, Москва) - русский советский поэт. Член Коммунистической партии с 1955. Родился в семье партийного работника. В 1942 добровольцем ушёл на фронт. Окончил Тбилисский университет (1950). Работал учителем. Начал печататься в 1953. В 1956 в Калуге опубликовал первый сборник «Лирика», куда вошла также поэма о К. Э. Циолковском «Весна в Октябре». Затем опубликовал сборники «Острова» (1959), «Весёлый барабанщик» (1964), «По дороге к Тинатин» (1964), «Март великодушный» (1967). Окуджава известен как автор и исполнитель лирических песен. Значительная часть его стихов и песен рождена впечатлениями военных лет. Их лирический герой - юноша, сформированный войной. В своей лирике Окуджава романтически преображает мир будничной Москвы, мир детства. Один из основных мотивов поэзии Окуджавы - доброе отношение к людям («Ленинградская музыка», «В городском саду», «Песенка о художнике Пиросмани» и др.). Для стихов Окуджавы характерно слияние разговорной и песенной интонаций, прозаизмов и патетики. Окуджаве принадлежит повесть «Будь здоров, школяр!» (1961), построенная как запись ежедневных фронтовых впечатлений юноши-солдата. Повесть критиковали в печати за инфантильную психологию главного героя. Книжка «Фронт приходит к нам» (1965) написана для детей.
Лит.: Аннинский Л., Взращённые войной, «Лит. Грузия», 1960, № 7; Кондратович А., Человек на войне (Заметки критика), «Новый мир», 1962, № 6; Дымшиц А., Письмо первое: майору запаса З. (Человек и общество), «Октябрь», 1962, № 7; Киреева А., «Весёлый барабанщик». [Рец.], «Юность», 1965, № 2.
И. Роднянская
Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 5. - М.: Советская энциклопедия, 1968
