Евгений Евтушенко, статьи о нём

Евгений Евтушенко

Евтушенко Евгений Александрович родился 18 июля 1932 года в Сибири, на станции Зима Иркутской области. Отец - Гангнус Александр Рудольфович (1910-1976), геолог. Мать - Евтушенко Зинаида Ермолаевна (1910-2002), геолог, актриса, Заслуженный деятель культуры РСФСР. Супруга - Евтушенко Мария Владимировна (1961 г. р.), врач, филолог. Сыновья: Пётр (1967 г. р.), художник; Александр (1979 г. р.), журналист, живёт в Англии; Антон (1981 г. р.), живёт в Англии; Евгений (1989 г. р.), живёт в США; Дмитрий (1990 г. р.), живёт в США.

Евгению Рейну, другу и, как многие считают, учителю Бродского, принадлежит постулат, датированный 1997 годом: «Россия - особая страна решительно во всех отношениях, даже под углом её поэтического облика. Вот уже двести лет во все времена русскую поэзию представляет один великий поэт. Так было в восемнадцатом веке, в девятнадцатом и в нашем двадцатом. Только у этого поэта разные имена. И это неразрывная цепь. Вдумаемся в последовательность: Державин - Пушкин - Лермонтов - Некрасов - Блок - Маяковский - Ахматова - Евтушенко. Это - один-единственный Великий поэт с разными лицами. Такова поэтическая судьба России». Думается, что в отношении Евтушенко эта формула может быть безошибочно пролонгирована и на начало XXI столетия.

В Зиме прошли незабываемые детские годы Евгения Евтушенко. «Откуда родом я? Я с некой / сибирской станции Зима…» Этому городу посвящены одни из самых пронзительных его лирических стихотворений и многие главы ранних поэм.

Евтушенко с раннего детства считал и ощущал себя Поэтом. Это видно из его ранних стихов, впервые опубликованных в первом томе его Собрания сочинений в 8 томах. Датированы они 1937, 1938, 1939 годами. Совсем не умильные вирши, а талантливые пробы пера (или карандаша) 5-7-летнего ребёнка. Его сочинительство и опыты поддерживаются родителями, а затем и школьными учителями, которые активно участвуют в развитии его способностей.

Поэт не раз с благодарностью вспоминает родителей, которые с ранних лет помогали ему через каждодневное общение, книги, знакомство и соприкосновение с искусством познать ценности окружающего мира, художественного наследия. «Отец часами мог рассказывать мне, ещё несмышлёному ребёнку, и о падении Вавилона, и об испанской инквизиции, и о войне Алой и Белой роз, и о Вильгельме Оранском… Благодаря отцу я уже в 6 лет научился читать и писать, залпом читал без разбора Дюма, Флобера, Боккаччо, Сервантеса и Уэллса. В моей голове был невообразимый винегрет. Я жил в иллюзорном мире, не замечал никого и ничего вокруг…»

В последующие годы, несмотря на то, что у Александра Рудольфовича образовалась другая семья, он продолжал воспитание своего старшего сына поэзией. Так, осенью 1944 года они вместе ходили на вечер поэзии в МГУ, бывали и на других вечерах, слушая стихи Анны Ахматовой, Бориса Пастернака, Михаила Светлова, Александра Твардовского, Павла Антокольского и других поэтов.

Зинаида Ермолаевна не препятствовала встречам Жени с отцом, а ещё раньше, когда писала ему письма, посылала стихи сына, в которых уже попадались строки и рифмы, свидетельствующие о способностях мальчика, так рано взявшегося за перо. Мама верила в его способности и отдавала себе отчёт в ценности его ранних опытов. Она сохраняла тетради и отдельные листки со стихами, с работой по составлению словаря рифм, ещё не существующих, по его мнению, в поэзии. К сожалению, по разным причинам что-то всё-таки было утеряно, как тетрадь, которая включала примерно около 10 тысяч рифм.

Положительное влияние на формирование эстетических вкусов поэта, мастерство эстрадных выступлений и неподдельный интерес к театру и кино оказывала и сама вторая, артистическая, профессия мамы. В 1938-41 годах она была солисткой Московского театра имени К. С. Станиславского, окончив в 1939 году музыкальное училище имени М. М. Ипполитова-Иванова, в которое поступила ещё будучи студенткой последнего курса геологоразведочного института - после того, как заняла первое место в смотре художественной самодеятельности вузов столицы. В её доме бывали артисты - и ставшие впоследствии знаменитостями, и скромные труженики мосэстрадовской сцены, которых так трогательно выписал спустя многие десятилетия поэт в одной из глав поэмы «Мама и нейтронная бомба».

С начала войны по декабрь 1943 года она выступала на фронтах, затем - гастроли у хлеборобов Читинской области (декабрь 1943), во время которых она тяжело заболела тифом и пролежала несколько месяцев в больнице Читы. После выздоровления в 1944 году работала заведующей зиминским Домом культуры железнодорожников, а в конце июля 1944-го вернулась с сыном в Москву, откуда, после приезда по вызову из Зимы её матери, снова отправилась по фронтам в составе концертной бригады своего театра, домой вернулась только в апреле победного 45-го. В последующие годы она работала во Всесоюзном гастрольно-концертном объединении и в московской филармонии в качестве режиссёра по детской музыкальной работе вплоть до выхода на пенсию в 1977 году.

Гостеприимство Зинаиды Ермолаевны распространялось не только на собственных друзей, но и на окружение молодого, вступающего в бурную творческую жизнь сына. Своими в доме были многие поэты - Евгений Винокуров, Владимир Соколов, Роберт Рождественский, Григорий Поженян, Михаил Луконин и другие, не говоря уже о Белле Ахмадулиной, первой жене поэта; прозаик Юрий Казаков, драматург Михаил Рощин, литературовед Владимир Барлас, студенты Литературного института, художники Юрий Васильев и Олег Целков, актёры Борис Моргунов и Евгений Урбанский…

Поэт рос и учился в Москве, посещал поэтическую студию Дома пионеров. Был студентом Литературного института, в 1957 году исключён за выступления в защиту романа В. Дудинцева «Не хлебом единым». Печататься начал в 16 лет. Первые публикации стихов в газете «Советский спорт» датированы 1949 годом. Принятый в Союз писателей СССР в 1952 году, стал самым молодым его членом.

Первая книга - «Разведчики грядущего» (1952) - несла родовые приметы декларативной, лозунговой, пафосно-бодряческой поэзии рубежа 1940-50-х годов. Но тем же годом, что и книга, датированы стихотворения «Вагон» и «Перед встречей», которые Евтушенко без малого четверть века спустя в статье «Воспитание поэзией» (1975) назовёт «началом… серьёзной работы» в литературе.

Подлинно дебютными стали не первая «ходульно-романтическая книжка», как аттестует сегодня «Разведчики грядущего» сам поэт, и даже не вторая - «Третий снег» (1955), а третья - «Шоссе энтузиастов» (1956) и четвёртая - «Обещание» (1957) книги, а также поэма «Станция Зима» (1953-56). Именно в этих сборниках и поэме Евтушенко осознаёт себя поэтом нового, вступающего в жизнь поколения, которое позже назовут поколением «шестидесятников», и громко заявляет об этом программным стихотворением «Лучшим из поколения».

Мироощущение, умонастроение поэта складывались под воздействием сдвигов в самосознании общества, вызванных первыми разоблачениями культа личности Сталина.

Воссоздавая обобщённый портрет молодого современника «оттепели», Е. Евтушенко пишет собственный портрет, вбирающий духовные реалии как общественной, так и литературной жизни. Для выражения и утверждения её поэт находит броские афористичные формулы, воспринимавшиеся полемическим знаком нового антисталинского мышления: «Усердье в подозреньях не заслуга. / Слепой судья народу не слуга. / Страшнее, чем принять врага за друга, / принять поспешно друга за врага». Или: «И лезут в соколы ужи, / сменив, с учётом современности, / приспособленчество ко лжи / приспособленчеством ко смелости».

С молодым задором декларируя собственную разность, поэт упивается разнообразием окружающего его мира и жизни и искусства, готов вобрать его в себя во всём всеохватном богатстве. Отсюда буйное жизнелюбие и программного стихотворения «Пролог», и других созвучных стихов рубежа 1950-60-х годов, проникнутых той же неуёмной радостью бытия, жадностью ко всем его - и не одним только прекрасным - мгновениям, остановить, объять которые неудержимо спешит поэт. Как бы декларативно ни звучали при этом иные его стихи, в них нет и тени бездумного бодрячества, охотно поощрявшегося официозной критикой, - речь о максимализме социальной позиции и нравственной программы, которые провозглашает и отстаивает «возмутительно нелогичный, непростительно молодой» поэт: «Нет, мне ни в чём не надо половины! / Мне - дай всё небо! Землю всю положь!»

Ярость тогдашних охранителей канона вызвала прозаическая «Автобиография», напечатанная во французском еженедельнике «Экспрессо» (1963). Перечитывая «Автобиографию» сейчас, по прошествии 40 лет, ясно видишь: скандал инспирировался намеренно и инициаторами его были идеологи из ЦК КПСС. Велась очередная проработочная кампания по завинчиванию гаек и выкручиванию рук - для острастки и самого Евтушенко, и тех «инакомыслящих», кто оппозиционно воспринял погромные встречи Н. С. Хрущева с творческой интеллигенцией. Лучший ответ на это Е. Евтушенко дал включением фрагментов ранней «Автобиографии» в позднейшие стихи, прозу, статьи автобиографического характера и публикацией её с небольшими сокращениями в 1989 и 1990 годах.

Идейно-нравственный кодекс поэта был сформулирован не сразу: на исходе 1950-х годов он во весь голос заговорил о гражданственности, хотя дал ей поначалу крайне зыбкое, расплывчатое, приблизительное определение: «Она совсем не понуканье, / а добровольная война. / Она - большое пониманье / и доблесть высшая она». Развивая и углубляя ту же мысль в «Молитве перед поэмой», которой открывается «Братская ГЭС», Евтушенко найдёт куда более ясные, чёткие определения: «Поэт в России - больше, чем поэт. / В ней суждено поэтами рождаться / лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства, / кому уюта нет, покоя нет».

Впрочем, и эти строки, ставшие хрестоматийными, тоже списывались бы на декларации, если б подтверждением им не были стихи, чьё обнародование, будучи актом гражданского мужества, становилось крупным событием как литературной, так и (не в меньшей, если не в большей мере) общественной жизни: «Бабий Яр» (1961), «Наследники Сталина» (1962), «Письмо Есенину» (1965), «Танки идут по Праге» (1968), «Афганский муравей» (1983). Эти вершинные явления гражданской лирики Евтушенко не носили характера одноразового политического действия. Так, «Бабий Яр» прорастает из стихотворения «Охотнорядец» (1957) и в свою очередь отзывается в 1978-м другими созвучными строками: «У русского и у еврея / одна эпоха на двоих, / когда, как хлеб, ломая время, / Россия вырастила их».

Под стать вершинам гражданской поэзии Е. Евтушенко его безбоязненные поступки в поддержку преследуемых талантов, в защиту достоинства литературы и искусства, свободы творчества, прав человека. Таковы многочисленные телеграммы и письма протеста против суда над А. Синявским и Ю. Даниэлем, травли А. Солженицына, советской оккупации Чехословакии, правозащитные акции заступничества за репрессированных диссидентов - генерала П. Григоренко, писателей А. Марченко, З. Крахмальникову, Ф. Светова, поддержка Э. Неизвестного, И. Бродского, В. Войновича.

Частым поездкам по стране, в том числе по русскому Северу и Заполярью, Сибири и Дальнему Востоку, поэт обязан как многими отдельными стихами, так и большими циклами и книгами стихов. Немало путевых впечатлений, наблюдений, встреч влилось в сюжеты поэм - широкая география целенаправленно работает в них на эпическую широкоохватность замысла и темы.

По частоте и протяжённости не знают себе равных в писательской среде маршруты зарубежных поездок Е. Евтушенко. Он побывал на всех, кроме Антарктиды, континентах, пользуясь всеми видами транспорта - от комфортабельных лайнеров до индейских пирог - вдоль и поперёк исколесил большинство стран. Сбылось-таки: «Да здравствует движение и жаркость, / и жадность, торжествующая жадность! / Границы мне мешают… Мне неловко / не знать Буэнос-Айреса, Нью-Йорка».

Ностальгически вспоминая «первый день поэзии» в так и озаглавленном стихотворении конца 1970-х, Е. Евтушенко восславляет поэзию, которая бросилась «на приступ улиц» в то обнадеживающее «оттепельное» время, «когда на смену словесам затёртым / слова живые встали из могил». Своей ораторской патетикой молодого трибуна он больше других способствовал тому, чтобы «происходило чудо оживанья / доверия, рождённого строкой. / Поэзию рождает ожиданье / поэзии народом и страной». Неудивительно, что именно его признали первым трибунным поэтом эстрады и телевидения, площадей и стадионов, да и сам он, не оспаривая этого, всегда горячо ратовал за права слова звучащего. Но ему же принадлежит «осеннее» раздумье, относящееся как раз к шумной поре эстрадных триумфов начала 1960-х: «Прозренья - это дети тишины. / Случилось что-то, видимо, со мной, / и лишь на тишину я полагаюсь…» Кому, как не ему, поэтому было надо энергично опровергать в начале 1970-х годов назойливые противопоставления «тихой» поэзии «громкой», разгадав в них недостойную «игру в свободу от эпохи», опасное сужение диапазона гражданственности? И, следуя себе, провозглашать неприкрашенную правду времени тем единственным критерием, которым надлежит поверять ту и другую? «Поэзия, будь громкой или тихой, - / не будь тихоней лживой никогда!»

Тематическое, жанровое, стилевое многообразие, отличающее лирику Евтушенко, в полной мере характеризует его поэмы. Лирическая исповедальность ранней поэмы «Станция Зима» и эпическая панорамность «Братской ГЭС» - не единственные крайние полюса. При всей их художественной неравнозначности каждая из 19 его поэм отмечена «лица необщим выраженьем». Как ни близка «Братской ГЭС» поэма «Казанский университет» (1970), она и при общей эпической структуре обладает собственным, специфическим своеобразием. Недоброжелатели поэта не без тайного и явного злорадства ставят в вину сам факт написания её к 100-летию со дня рождения В. И. Ленина. Между тем «Казанский университет» - не юбилейная поэма о Ленине, который и появляется, собственно, в двух последних главах (всего их 17). Это поэма о передовых традициях русской общественной мысли, «пропущенных» через историю Казанского университета, о традициях просветительства и либерализма, вольнодумия и свободолюбия.

В русскую историю погружены поэмы «Ивановские ситцы» (1976) и «Непрядва» (1980). Первая более ассоциативна, вторая, приуроченная к 800-летию Куликовской битвы, - событийна, хотя в её образный строй наряду с эпическими картинами повествовательного плана, воссоздающими далёкую эпоху, включены лирические и публицистические монологи, стыкующие многовековое прошлое с современностью.

На виртуозном сцеплении многочисленных голосов публики, падкой до будоражащих зрелищ, быка, обречённого на заклание, молодого, но уже отравленного «ядом арены» тореро, приговорённого, пока не погибнет сам, вновь и вновь «убивать по обязанности», и даже пропитанного кровью песка на арене строится поэма «Коррида» (1967). Спустя год волнующая поэта «идея крови», которой оплачены многовековые судьбы человечества, вторгается и в поэму «Под кожей статуи Свободы», где в единую цепь кровопролитных трагедий мировой истории ставятся убийства царевича Дмитрия в древнем Угличе и президента Джона Кеннеди в современном Далласе.

В ключе сюжетных повествований о человеческих судьбах выдержаны поэмы «Снег в Токио» (1974) и «Северная надбавка» (1977). В первой поэмный замысел воплотился в форме притчи о рождении таланта, высвободившегося из оков недвижного, освящённого вековым ритуалом семейного быта. Во второй - непритязательная житейская быль произрастает на сугубо российской почве и, поданная в обычном потоке будней, воспринимается их достоверным слепком, содержащим много привычных, легко узнаваемых подробностей и деталей.

Не в изначальном, а в доработанном виде включены в восьмитомное собрание сочинений Е. Евтушенко публицистически ориентированные поэмы «В полный рост» (1969-1973-2000) и «Просека» (1975-2000). То, что разъяснено поэтом в авторском комментарии ко второй, приложимо и к первой: он писал обе четверть и более века «тому назад, совершенно искренне цепляясь за остатки иллюзий, окончательно не убитые… ещё со времён «Братской ГЭС». Нынешний отказ от них едва не побудил к отречению и от поэм. Но поднятая было «рука опустилась, как бы независимо от моей воли, и правильно сделала». Так же правильно, как поступили друзья, редакторы восьмитомника, уговорив автора спасти обе поэмы. Вняв советам, он спас их тем, что убрал излишества публицистики, но сохранил в неприкосновенности реалии минувших десятилетий. «Да, СССР больше нет, и я уверен, что не нужно было реанимировать даже музыку его гимна, но люди-то, которые называли себя советскими, и в том числе я, … остались». Значит, и чувства, какими они жили, - «это тоже часть истории. А историю из нашей жизни, как показали столькие события, вычёркивать невозможно…»

Синтез эпики и лирики отличает развёрнутую в пространстве и времени политическую панораму современного мира в поэмах «Мама и нейтронная бомба» (1982) и «Фуку!» (1985). Безусловное первенство принадлежит Е. Евтушенко в изображении таких взаимосвязанных явлений и тенденций агонизирующей советской действительности 1980-х годов, как реанимация сталинизма и возникновение отечественного фашизма.

Евгений Евтушенко сорвал плотную завесу стыдливых умолчаний о легализации русского фашизма и его первой публичной демонстрации в Москве на Пушкинской площади «в день рождения Гитлера / под всевидящим небом России». Тогда, в начале 1980-х, то была действительно «жалкая кучка парней и девчонок», «играющих в свастику». Но, как показало в середине 1990-х появление и сегодня действующих фашистских партий и движений, их военизированных формирований и пропагандистских изданий, тревожный вопрос поэта прозвучал вовремя и даже с опережением: «Как случиться могло, / чтобы эти, как мы говорим, единицы, / уродились в стране / двадцати миллионов и больше - теней? / Что позволило им, / а верней, помогло появиться, / что позволило им / ухватиться за свастику в ней?»

В поэтическом словаре Евтушенко слово «застой» появилось ещё в середине 1970-х годов, то есть задолго до того, как оно вошло в политический лексикон «перестройки». В стихах конца 1970-х - начала 1980-х годов мотив душевного непокоя, разлада с «застойной» эпохой выступает одним из доминирующих. Ключевое понятие «перестройка» появится спустя время, но ощущение тупиковости «доперестроечного» пути уже владеет поэтом. Закономерно поэтому, что он стал одним из тех первых энтузиастов, кто не просто принял идеи «перестройки», но деятельно способствовал их претворению в жизнь. Совместно с академиком А. Сахаровым, А. Адамовичем, Ю. Афанасьевым - как один из сопредседателей «Мемориала», первого массового движения российских демократов. Как общественный деятель, ставший вскоре народным депутатом СССР и возвысивший свой депутатский голос против цензуры и унизительной практики оформления зарубежных выездов, диктата КПСС, её - от райкомов до ЦК - иерархии в кадровых вопросах и монополии государства на средства производства. Как публицист, активизировавший свои выступления в демократической печати. И как поэт, чья возрождённая вера, обретя новые стимулы, полнозвучно выразила себя в стихах второй половины 1980-х годов: «Пик позора», «Перестройщики перестройки», «Страх гласности», «Так дальше жить нельзя», «Вандея». Последнее - и о литературном бытии, в котором назревал неизбежный раскол Союза писателей СССР, чьё монолитное единство оказалось одним из фантомов пропагандистского мифа, исчезнувшим вслед за «гекачепистским» путчем в августе 1991 года.

Стихи 1990-х годов, вошедшие в сборники «Последняя попытка» (1990), «Моя эмиграция» и «Белорусская кровинка» (1991), «Нет лет» (1993), «Золотая загадка моя» (1994), «Поздние слёзы» и «Моё самое-самое» (1995), «Бог бывает всеми нами…» (1996), «Медленная любовь» и «Невыливашка» (1997), «Краденые яблоки» (1999), «Между Лубянкой и Политехническим» (2000), «Я прорвусь в двадцать первый век…» (2001) или увидевшие свет в газетных и журнальных публикациях, а также последняя поэма «Тринадцать» (1993-96) свидетельствуют, что в «постперестроечное» творчество Е. Евтушенко вторгаются мотивы иронии и скепсиса, усталости и разочарования.

В конце 1990-х и в первые годы нового века заметно снижение поэтической активности Евтушенко. Объясняется это не только длительным пребыванием на преподавательской работе в США, но и всё более интенсивными творческими исканиями в других литературных жанрах и видах искусства. Ещё в 1982 году он предстал в качестве романиста, чей первый опыт - «Ягодные места» - вызвал разноречивые, от безоговорочной поддержки до резкого неприятия, отзывы и оценки. Второй роман - «Не умирай прежде смерти» (1993) с подзаголовком «Русская сказка» - при всей калейдоскопичности сюжетных линий, разнобойности населяющих его героев имеет своим направляющим стержнем драматичные ситуации «перестроечной» поры. Заметным явлением современной мемуарной прозы стала книга «Волчий паспорт» (М., 1998).

Итог более чем 20-летней не просто составительской, но исследовательской работы Евтушенко - издание на английском в США (1993) и русском (М.; Минск, 1995) языках антологии русской поэзии XX века «Строфы века», фундаментальный труд (более тысячи страниц, 875 персоналий!). Зарубежный интерес к антологии опирается на объективное признание её научного значения, в частности, как ценного учебного пособия по университетским курсам истории русской литературы. Логическим продолжением «Строф века» станет ещё более фундаментальный труд, завершаемый поэтом, - трёхтомник «В начале было Слово». Это антология уже всей русской поэзии, с XI по XXI век, включая «Слово о полку Игореве» в новом «перекладе» на современный русский язык.

Евгений Евтушенко был редактором многих книг, составителем ряда больших и малых антологий, вёл творческие вечера поэтов, составлял радио- и телепрограммы, организовывал грамзаписи, сам выступал с чтением стихов А. Блока, Н. Гумилёва, В. Маяковского, А. Твардовского, писал статьи, в том числе для конвертов пластинок (об А. Ахматовой, М. Цветаевой, О. Мандельштаме, С. Есенине, С. Кирсанове, Е. Винокурове, А. Межирове, Б. Окуджаве, В. Соколове, Н. Матвеевой, Р. Казаковой и многих других).

Всему творческому пути Евтушенко неотлучно сопутствовал отнюдь не любительский и вовсе не дилетантский интерес к кино. Видимое начало его кинотворчеству положили «поэма в прозе» «Я - Куба» (1963) и кинофильм М. Калатозова и С. Урусевского, снятый по этому сценарию. Благотворную роль творческого стимула наверняка сыграла в дальнейшем дружба с Феллини, близкое знакомство с другими мастерами мирового экрана, а также участие в фильме С. Кулиша «Взлёт» (1979), где поэт снялся в главной роли К. Циолковского. (Желание сыграть Сирано де Бержерака в фильме Э. Рязанова не осуществилось: успешно пройдя пробы, Евтушенко решением Комитета кинематографии не был допущен к съёмкам.) По собственному сценарию «Детский сад» он поставил одноимённый кинофильм (1983), в котором выступил и как режиссёр, и как актёр. В том же триедином качестве сценариста, режиссёра, актёра выступил в фильме «Похороны Сталина» (1990).

Не менее чем к экрану поэт творчески привязан и к сцене. И не только как блестящий исполнитель стихов, то и как вначале автор инсценировок и сценических композиций («На этой тихой улочке» по «Четвёртой Мещанской», «Хотят ли русские войны», «Гражданские сумерки» по «Казанскому университету», «Просека», «Коррида» и др.), затем как автор пьес. Некоторые из них становились событиями культурной жизни Москвы - например, «Братская ГЭС» в Московском драмтеатре на М. Бронной (1967), «Под кожей статуи Свободы» в любимовском театре на Таганке (1972), «Благодарю вас навсегда…» в Московском драмтеатре имени М. Н. Ермоловой (2002). Сообщалось о премьерах спектаклей по пьесе Е. Евтушенко «Если бы все датчане были евреями» в Германии и Дании (1998).

Произведения Е. Евтушенко переведены более чем на 70 языков, они изданы во многих странах мира. Только в Советском Союзе, России, а это, следует признать, далеко не большая часть изданного, к 2003 году вышло более 130 книг, в том числе более 10 книг прозы и публицистики, 11 сборников поэтических переводов с языков братских республик и одна - перевод с болгарского, 11 сборников - на языках народов бывшего СССР. За рубежом в дополнение к сказанному отдельными изданиями выходили фотоальбомы, а также эксклюзивные и коллекционные раритеты.

Прозу Е. Евтушенко, кроме упомянутых выше романов, составляют две повести - «Пирл-Харбор» (1967) и «Ардабиола» (1981), а также несколько рассказов. Только в средствах массовой информации рассыпаны сотни, если не тысячи интервью, бесед, выступлений, откликов, писем (в том числе и с его подписью коллективных), ответов на вопросы всевозможных анкет и опросов, изложений речей и высказываний. Пять киносценариев и пьес для театра были опубликованы тоже только в периодике, а фотографии с персональных фотовыставок «Невидимые нити», демонстрировавшихся в 14 городах страны, в Италии и Англии, - в буклетах, проспектах, газетных и журнальных публикациях.

Десятки произведений поэта стимулировали создание музыкальных произведений, начиная от «Бабьего Яра» и главы из «Братской ГЭС», вдохновивших Д. Шостаковича на едва не запрещённую «сверху» Тринадцатую симфонию и высоко оценённую Государственной премией симфоническую поэму для хора и оркестра «Казнь Степана Разина», и кончая популярными песнями «Бежит река, в тумане тает…», «Хотят ли русские войны», «Вальс о вальсе», «А снег повалится, повалится…», «Твои следы», «Спасибо вам за тишину», «Не спеши», «Дай Бог» и другие.

О жизни и творчестве Е. Евтушенко написано около десятка книг, не менее 300 общих работ, а количество статей и рецензий, посвящённых отдельным сборникам и произведениям поэта, его поэтическим переводам, языку и стилю невозможно подсчитать - оно огромно.

Евгений Евтушенко - почётный член Американской академии искусств, почётный член Академии изящных искусств в Малаге, действительный член Европейской академии искусств и наук, почётный профессор «Honoris Causa» Университета новой школы в Нью-Йорке и Королевского колледжа в Квинсе. За поэму «Мама и нейтронная бомба» удостоен Государственной премии СССР (1984). Лауреат премий имени Т. Табидзе (Грузия), Я. Райниса (Латвия), Фреджене-81, «Золотой лев» Венеции, Энтурия, премии города Триада (Италия), международной премии «Академии Симба» и других. Лауреат премии Академии российского телевидения «Тэфи» за лучшую просветительскую программу «Поэт в России - больше, чем поэт» (1998), премии имени Уолта Уитмена (США). Награждён орденами и медалями СССР, почётной медалью Советского фонда мира, американской медалью Свободы за деятельность по защите прав человека, специальным знаком за заслуги Йельского университета (1999). Широкий резонанс имел отказ от получения ордена Дружбы в знак протеста против войны в Чечне (1993). Роман «Не умирай прежде смерти» был признан лучшим иностранным романом 1995 года в Италии.

За литературные достижения в ноябре 2002 года Евгению Евтушенко присуждена интернациональная премия Aquila (Италия). В декабре того же года он награждён золотой медалью «Люмьеры» за выдающийся вклад в культуру ХХ века и популяризацию российского кино.

В мае 2003 года Е. Евтушенко награждён общественным орденом «Живая легенда» (Украина) и орденом Петра Великого, в июле 2003 года - грузинским «Орденом Чести». Отмечен Почётным знаком основателя Центра реабилитации детей в России (2003). Почётный гражданин города Зима (1992), а в Соединенных Штатах - Нью-Орлеана, Атланты, Оклахомы, Талсы, штата Висконсин.

В 1994 году именем поэта названа малая планета Солнечной системы, открытая 6 мая 1978 года в Крымской астрофизической обсерватории (4234 Evtushenko, диаметр 12 км, минимальное расстояние от Земли 247 млн. км).

Вместо предисловия
(Вступительная статья к книге Евтушенко Е. А. Стихотворения и поэмы. - М., Мол. гвардия, 1990)

Как всё должно было совпасть: голос, рост, артистизм для огромных аудиторий, маниакальные приступы трудоспособности, уменье расчётливо, а иногда и храбро рисковать, врождённая житейская мудрость, простодушие, нечто вроде апостольской болезни и, конечно же, незаурядный, очень сильный талант.

Евгений Евтушенко прославился стихотворной публицистикой, стремленьем поднять фельетон до уровня проповеди. Однако, мне кажется, его поэзия не только, точнее, не столько в этом.

«Я - разный» - так начинается одно из относительно ранних его стихотворений. Видимо, так оно и есть. Но я-то люблю и вспоминаю лишь одного изо всех разных - автора первого тома. У Блока он третий, у Тютчева первый, хотя и во втором есть несколько гениальных стихотворений. У каждого поэта свой том среди томов. У Ходасевича один-единственный, томов премногих тяжелей.

Второй и остальные тома Е. Евтушенко значительно обширней первого. Наибольшую известность получили, полагаю, никак не лучшие стихи поэта. «Бабий яр» написан грубо, громко, элементарно. В «Наследниках Сталина» есть поэтическое вдохновенье, но есть, как бы это сказать, какое-то преувеличенное чувство социальной справедливости, достигнутой не без помощи заднего ума.

В конце пятидесятых Е. Евтушенко создал целый ряд упоительных, редкостно оживлённых, навсегда драгоценных стихотворений (например, «На велосипеде», «Окно выходит в белые деревья…», «Я у рудничной чайной…», «К добру ты или к худу…», «Я шатаюсь в толкучке столичной…», «Свадьбы», «Не разглядывать в лупу…»). Позже произошло нечто вроде разветвления, и ветвь от раннего периода протянулась в более поздние годы. Ветвь эта не то чтобы засыхала, но плодов на ней было меньше, чем на других, что естественно, так как «лирический период короток» (кажется, это слова Ахматовой).

В действительности Е. Евтушенко прежде всего лирик, подлинный лирик по преимуществу, а может быть, всецелый. Не ритор, не публицист, а именно лирик, что не помешало бы ему, будь он Некрасовым, сказать:

Зачем меня на части рвёте,
Клеймите именем раба?
Я от костей твоих и плоти,
Остервенелая толпа.

И в новой лирической поэзии роль Е. Евтушенко значительна и велика. Ему удалось, непреднамеренно, без умысла, корысти и расчёта, возбудить к произрастанью какой-то неведомый доселе звук. А звук и есть сущность поэзии. В звуке и мировоззрение, и миросозерцание, в звуке - врождённый идеал и всё сущее. Звук, тон, форма - судьба поэта, его вечность, современность, но только не злободневность, потому что последняя всегда бесформенна.

Поэтам свойственно присваивать чужой опыт, опыт иных поколений. Е. Евтушенко в какой-то степени присвоил себе жизненный опыт людей нашего возраста, тех, кому во время войны было восемнадцать-двадцать лет.

Люди этого поколения, пройдя, как говорится, огонь, и воду, и медные трубы, трудно постигали новизну жизни, тяжело и медленно осознавали пережитое, и собирались выразить всё это в будущих стихах. Как вдруг на авансцене возникла фигура юноши.

С недоумением, переходящим в раздражение, воспринимали мы, старшие стихотворцы, этот рвущийся с эстрад, газетных и журнальных страниц голос. Как же так, думал я, мы выстрадали, а он высказывает; как же так, думал я: поэты всех времён и народов писали стихи о жизни и смерти. А он - о жизни… Как же так, Магомет бился в падучей, а он ласкает чуткую стальную чешую микрофона,

Когда дряхлеющие силы
Нам начинают изменять,
И мы должны, как старожилы,
Пришельцам новым место дать,
Спаси тогда нас, добрый гений,
От малодушных укоризн,
От клеветы, от озлоблений
На изменяющую жизнь.
От чувства затаённой злости
На обновляющийся мир,
Где новые садятся гости
За уготованный им пир.
(Тютчев)

Значит ли это, что речь идёт вовсе не о поражении какого-то поэтического периода, а только о победе продолжающейся жизни, неистощимой и вечной?..

В стихах Е. Евтушенко новые садятся гости за уготованный им пир.

Судьбы поколений шли не по касательной друг к другу, а пересекались, и в точках пересечения возникало не только случайное, но и закономерное.

Е. Евтушенко и Ю. Казаков многое предвосхитили.

В рассказе «Трали-вали» уместилась, может быть, почти вся последующая проза, получившая обидное и нелепое название - «деревенщики». Писатели-«деревенщики» - в стране Пушкина, Лермонтова, Чаадаева, Толстого, Достоевского, Гоголя, Герцена, Тургенева, Платонова… Что бы это могло значить?..

Без Евтушенко новую русскую поэзию трудно представить. Невозможно. Даже Е. Рейн, первоначально очарованный стихией В. Луговского и оказавший сильное влияние на молодого И. Бродского, был буквально облучён поэзией Евтушенко. Евтушенко вообще практически повлиял на всех современных ему поэтов не только младших, но иногда и старших.

Б. Ахмадулина не бесследно предвозвестила процесс архаизации и усложнительства, её приёмами воспользовались многие молодые и старые стихотворцы и даже замечательные шансоны.

Влияние Вознесенского тоже существовало. Основа его поэзии - классическая, но не она вызвала подражания, а побочный эпатирующий момент, который был понят наивно.

Из более новых поэтов влиятельными оказались Е. Самченко и Ю. Кузнецов, стремящиеся любым способом вырваться за пределы рассудка, что было воспринято совсем молодыми лишь формально. Впрочем, эти поэты - производное иных влияний и от Евтушенко уже почти не зависят.

Сологуб и Кузмин - поэты более крупные, чем Цветаева и Мандельштам. Однако жизнь они прожили внешне однообразную, бессобытийную, вроде бы серенькую, и умерли незаметно. И никто не знает толком даже «Александрийских песен». А ведь такая книга пишется раз в вечность.

И Е. Евтушенко, и И. Бродский по-разному повлияли своими необычными биографиями на свою литературную известность. В конечном итоге Бродский оказался более подходящим для Нобелевской премии (не о ней, конечно, речь, она в данном случае - удобная метафора).

Конечно, по верховному замыслу Евтушенко даровитей Бродского, подлинней, в нём больше вещества первородной поэзии. Но Бродский отдал поэзии всё, что имел, а Евтушенко - не всё. Какую-то часть пожертвовал чёрт знает чему. Всякой всячине, всегда клубящейся вокруг. К тому же не было над ним откровенно омерзительного судилища, не было ссылки, и великих заступников не было. Виноват ли он в этом? Не знаю.

Говорят, что Пастернак не любил слово «интонация». И правда, в этом слове есть какая-то неточность, ограниченность, но другого взамен пока не нашлось. Интонация Е. Евтушенко буквально подчинила себе сотни стихотворцев, казалось, что пишутся намеренные подражания.

Корневая рифма существовала в русской поэзии с незапамятных времён: народные стихи, песни, частушки были расцвечены её игрой. Пушкин использовал корневую рифму скупо и очень осторожно. Позже она перешла в окончание строк Маяковского, Цветаевой, а ещё позднее - в произведения формального толка, где прозвучала неестественно, предвзято, чужеродно. Евтушенко временно вернул корневой рифме право на существование. Корневая рифма у него из приёма превратилась в неотъемлемый элемент формы, проявилась по-своему, по-евтушенковски. Это было чем-то вроде открытия, которое вскоре стало выветриваться (как всякое открытие в искусстве), уступая место даже слабым, глагольным, но полнозвучным рифмам, требующим очень высокого мастерства и подлинной свободы. Я. Смеляков был последним поэтом, способным слабо (не специально) рифмовать глаголы

«…вихрем песка ночного
                       будку не занесёт,
юноша мягкой тряпкой
                     поршни вам не протрёт», -

так естественно, что они выглядели убедительней «железных» до безнравственности рифм, поскольку форма - категория нравственная.

Шли годы. Е. Евтушенко писал стихотворение за стихотворением, поэму за поэмой, ни на минуту не отрывая пера от бумаги. В этом потоке трудно было разобраться. Удачи терялись в риторической пустыне, вкусовые огрехи ставили под сомнение соседствующие с ними сильные и ясные строки.

Большинство критиков и поэтов по-прежнему видели в Е. Евтушенко только его слабые стороны (исключение составили две-три статьи, либо витиеватые, либо излишне восторженные).

Какую задачу ставил перед собой Е. Евтушенко в поэме «Братская ГЭС»? Можно сказать, не преувеличивая, что он хотел окончательно решить все русские, а заодно и мировые проблемы. И надорвался при попытке поднять поэтическую штангу, весом превышающую все олимпийские нормативы. Вес не был засчитан. Едва приподнятая штанга с грохотом рухнула на русский помост. Но всепоглощающее усилие не было напрасным. Несколько глав прозвучали тревожно и чисто, хотя и были приглушены грохотом.

Благородная тусклость и матовый холод не гасят внутреннего огня поэзии, а удесятеряют его силу. Е. Евтушенко нередко предпочитает слепо доверяться огню, «пламенеть по инерции». Опасное предпочтение, исказившее гений Марины Цветаевой.

Слишком предварительные замыслы. Что это означает?

Настоящие стихи похожи на человеческое дыхание. Едва ли можно продумать заранее своё дыхание. Ведь Евтушенко не йог. Есть у него стихи, как бы вне своего восприятия, какой-то абстрактно-этический момент. Отсюда возникающее порой отношение к читателю, как к существу, стоящему ниже.

Хватает ли ему умения не щадить себя в стихах? Он не щадит других. Но этого мало.

Взаимоотношения поэта-гражданина и государства всегда отличались исключительной сложностью, и гражданская поэзия сама по себе понятие не простое (достаточно подумать о том, какая пропасть лежит между гражданской доблестью и политической благонадежностью).

Между тем поэты малые и великие, классики и декаденты неоднократно декларировали своё безразличие к проблемам гражданственности, а на самом-то деле «Из Пиндемонти» и «Памятник» написаны почти в одно и то же время. И тот, кто спрашивал: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?», - впоследствии назвал поэта пленником времени.

Мне хотелось сказать о том, что некоторым его стихам недостаёт молчанья, тишины, пауз; материала, из которого возникали бы фигуры отказа и умолчания, что в них ощутим иногда дефицит воздуха, росы, свободного дыхания.

Мне хотелось сказать, что есть у него стихотворения как блочные дома первоначальных конструкций, но я подумал о том, как велик был жилищный кризис, и ещё о том, что его сооружения стоят много лет, что они населены и люди стремятся прописать в них себя и своих близких. Сквозь пыль, шлак и щебень строительных работ я не всегда мог разглядеть особую красоту, своеобразное совершенство зданий, воздвигнутых поэтом. Я подумал о том, что вслед за этими зданиями возникли дома в стиле модерн и рококо и неоклассические, но оказались ни к чему не пригодными. А его районы, города целые стоят, и в окнах свет горит.

Александр Межиров

(Вступительная статья к книге Евтушенко Е. А. Стихотворения и поэмы. - М., Мол. гвардия, 1990)