Час мой утренний, час контрольный, -
Утро вечера мудреней, -
Мир мой внутренний и окольный
В этот час на смотру видней.
Час открытий, ещё возможных,
И верней его подстеречь
До того, как пустопорожних
Ни мечтаний, ни слов, ни встреч.
Не скрывает тот час контрольный, -
Благо, ты человек в летах, -
Всё, что вольно или невольно
Было, вышло не то, не так.
Но ещё не бездейственен ропот
Огорчённой твоей души.
Приобщая к опыту опыт,
Час мой, дело своё верши.
1970
Всему свой ряд и лад и срок:
В один присест, бывало,
Катал я в рифму по сто строк,
И всё казалось мало.
Был неогляден день с утра,
А нынче дело к ночи.
Болтливость - старости сестра, -
Короче.
Покороче.
1969
Когда обычный праздничный привет
Знакомец твой иль добрый друг заочный
Скрепляет пожеланьем долгих лет,
Отнюдь не веселит такая почта.
К тому же опыт всем одно твердит,
Что долгих лет, их не бывает просто,
И девятнадцать или девяносто -
не всё ль равно, когда их счёт закрыт.
Но боже мой, и всё-таки неправда,
Что жизнь с годами сходит вся на клин,
Что есть сегодня, да, условно, завтра,
Да безусловно вздох в конце один.
Нет, был бы он невыносимо страшен,
Удел земной, не будь всегда при нас
Ни детства дней, ни молодости нашей,
Ни жизни всей в её последний час.
1969
Не заслоняй святую боль
Невозмутимым видом,
Коль стих на славу не тобой
Сегодня миру выдан.
Быть может, эта боль - залог
Того, что славы слаще,
Когда пронзает холодок
Удачи настоящей.
1969
В чём хочешь человечество вини
И самого себя, слуга народа,
Но ни причём природа и погода:
Полня добра перед итогом года,
Как яблоки антоновские, дни.
Безветренны, теплы - почти что жарки,
Один другого краше, дни-подарки
Звенят чуть слышно золотом листвы
В самой Москве, в окрестностях Москвы
И где-нибудь, наверно, в пражском парке.
Перед какой безвестною зимой
Каких ещё тревог и потрясений
Так свеж и ясен этот мир осенний,
Так сладок каждый вдох и выдох мой?
1968
Допустим, ты своё уже оттопал
И позади - остался твой предел,
Но при тебе и разум твой, и опыт,
И некий срок ещё для сдачи дел
Отпущен - до погрузки и отправки.
Ты можешь на листах ушедших лет
Внести ещё какие-то поправки,
Чертой ревнивой обводя свой след;
Самозащите доверяясь шаткой,
Невольно прихорашивать итог…
Но вдруг подумать:
Нет, спасибо в шапку,
От этой сласти береги нас бог.
Нет, лучше рухнуть нам на полдороге,
Коль не по силам новый был маршрут.
Без нас отлично подведут итоги
И, может, меньше нашего наврут.
1968
К обидам горьким собственной персоны
Не призывать участье добрых душ.
Жить, как живёшь,
своей страдой бессонной,
Взялся за гуж - не говори: не дюж.
С тропы своей ни в чём не соступая,
Не отступая - быть самим собой.
Так со своей управиться судьбой,
Чтоб в ней себя нашла судьба любая
И чью-то душу отпустила боль.
1968
Там-сям дымок садового костра
Встаёт над поселковыми задами.
Листва и на земле ещё пестра,
Ещё не обесцвечена дождями.
Ещё земля с дернинкою сухой
Не отдаёт нимало духом тленья,
Хоть наизнанку вывернув коренья,
Ложится под лопатой на покой.
Ещё не время непогоды сонной,
За сапогом не волочится грязь,
И предаётся по утрам, бодрясь,
Своим утехам возраст пенсионный.
По крайности - спасибо и на том,
Что от хлопот любимых нет отвычки.
Справляй дела и тем же чередом
Без паники укладывай вещички.
1967
Полночь в моё городское окно
Входит с ночными дарами:
Позднее небо полным-полно
Скученных звёзд мирами.
Мне ещё в детстве, бывало, в ночном,
Где-нибудь в дедовском поле
Скопища эти холодным огнём
Точно бы в темя кололи.
Сладкой бессонницей юность мою
Звёздное небо томило:
Где бы я ни был, казалось, стою
В центре вселенского мира.
В зрелости так не тревожат меня
Космоса дальние светы,
Как муравьиная злая возня
Маленькой нашей планеты.
1967
Чуть зацветёт иван-чай, -
С этого самого цвета -
Раннее лето, прощай,
Здравствуй, полдневное лето.
Липа в ночной полумгле
Светит густой позолотой,
Дышит - как будто в дупле
Скрыты горячие соты.
От перестоя трава
Никнет в сухом оперенье.
Как жестяная, мертва
Тёмная зелень сирени.
Где-то уже позади
День равноденствие славит.
И не впервые дожди
В тёплой листве шепелявят.
Не пропускай, отмечай
Снова и снова на свете
Лёгкую эту печаль,
Убыли-прибыли эти.
Все их приветствуй с утра
Или под вечер с устатку…
Здравствуй, любая пора,
И проходи по порядку.
1967
Стой, говорю: всему помеха -
То, что, к перу садясь за стол,
Ты страсти мелочной успеха
На этот раз не поборол.
… (далее по ссылке ниже)
1967
Читает Олег Ефремов:
Война - жесточе нету слова.
Война - печальней нету слова.
Война - святее нету слова
В тоске и славе этих лет.
И на устах у нас иного
Ещё не может быть и нет.
?
Не много надобно труда,
Уменья и отваги,
Чтоб строчки в рифму, хоть куда,
Составить на бумаге.
… (далее по ссылке ниже)
?
Читает Александр Твардовский:
Есть имена и есть такие даты, -
Они нетленной сущности полны.
Мы в буднях перед ними виноваты, -
Не замолить по праздникам вины.
И славословья музыкою громкой
Не заглушить их памяти святой.
И в наших будут жить они потомках,
Что, может, нас оставят за чертой.
1966
Лежат они, глухие и немые,
Под грузом плотной от годов земли -
И юноши, и люди пожилые,
Что на войну вслед за детьми пошли,
И женщины, и девушки-девчонки,
Подружки, сёстры наши, медсестрёнки,
Что шли на смерть и повстречались с ней
В родных краях иль на чужой сторонке.
И не затем, чтоб той судьбой своей
Убавить доблесть воинов мужскую,
Дочерней славой - славу сыновей, -
Ни те, ни эти, в смертный час тоскуя,
Верней всего, не думали о ней.
1966
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны.
В том, что они - кто старше, кто моложе -
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, -
Речь не о том,
но всё же, всё же, всё же…
1966
Читает Вячеслав Расцветаев:
Спасибо за утро такое,
За чудные эти часы
Лесного - не сна, а покоя,
Безмолвной морозной красы.
… (далее по ссылке ниже)
1966
Читает Олег Ефремов:
…И жаворонок, сверлящий небо
В трепещущей голубизне.
Себе и миру на потребу
Оповещает о весне.
Всё как тогда. И колокольня
Вдали обозначает даль,
Окрест лежащую раздольно,
И только нету сумки школьной,
Да мне сапог почти не жаль -
Не то что - прежних, бережёных,
Уже чинённых не впервой
Моих заветных сапожонок.
Водой губимых снеговой.
1966
Чернил давнишних блеклый цвет,
И разный почерк разных лет
И даже дней - то строгий, чёткий,
То вроде сбивчивой походки -
Ребяческих волнений след,
Усталости иль недосуга
И просто лени и тоски.
То - вдруг - и не твоей руки
Нажимы, хвостики, крючки,
А твоего былого друга -
Поводыря начальных дней…
То мельче строчки, то крупней,
Но отступ слева всё заметней,
И спуск поспешный вправо, вниз,
Совсем на нет в конце страниц -
Строки не разобрать последней.
Да есть ли толк и разбирать,
Листая старую тетрадь
С тем безысходным напряженьем,
С каким мы в зеркале хотим
Сродниться как-то со своим
Непоправимым отраженьем?..
1965
На новостройках в эти годы
Кипела главная страда:
Вставали в заревах заводы,
Росли под небо города.
И в отдалённости унылой
За той большой страдой село,
Как про себя ни гомонило,
Уже угнаться не могло.
Там жизнь неслась в ином разгоне,
И по окраинам столиц
Вовсю играли те гармони,
Что на селе перевелись.
А тут - притихшие подворья,
Дворы, готовые на слом,
И где семья, чтоб в полном сборе
Хоть в редкий праздник за столом?
И не свои друзья-подружки,
А, доносясь издалека,
Трубило радио частушки
Насчёт надоев молока…
Земля родная, что же сталось,
Какая странная судьба:
Не только юность, но и старость -
Туда же, в город, на хлеба.
Туда на отдых норовила
Вдали от дедовских могил…
Давно, допустим, это было,
Но ты-то сам когда там был?
1965
***
Прощаемся мы с матерями
Задолго до крайнего срока -
Ещё в нашей юности ранней,
Ещё у родного порога,
Когда нам платочки, носочки
Уложат их добрые руки,
А мы, опасаясь отсрочки,
К назначенной рвёмся разлуке.
Разлука ещё безусловней
Для них наступает попозже,
Когда мы о воле сыновней
Спешим известить их по почте.
И карточки им посылая
Каких-то девчонок безвестных,
От щедрой души позволяем
Заочно любить их невесток.
А там - за невестками - внуки…
И вдруг назовёт телеграмма
Для самой последней разлуки
Ту старую бабушку мамой.
Читает Александр Твардовский:
***
В краю, куда их вывезли гуртом,
Где ни села вблизи, не то что города,
На севере, тайгою запертом,
Всего там было - холода и голода.
Но непременно вспоминала мать,
Чуть речь зайдёт про всё про то, что минуло,
Как не хотелось там ей помирать, -
Уж очень было кладбище немилое.
Кругом леса без края и конца -
Что видит глаз - глухие, нелюдимые.
А на погосте том - ни деревца,
Ни даже тебе прутика единого.
Так-сяк, не в ряд нарытая земля
Меж вековыми пнями да корягами,
И хоть бы где подальше от жилья,
А то - могилки сразу за бараками.
И ей, бывало, виделись во сне
Не столько дом и двор со всеми справами,
А взгорок тот в родимой стороне
С крестами под берёзами кудрявыми.
Такая то краса и благодать,
Вдали большак, дымит пыльца дорожная,
- Проснусь, проснусь, - рассказывала мать, -
А за стеною - кладбище таёжное…
Теперь над ней берёзы, хоть не те,
Что снились за тайгою чужедальнею.
Досталось прописаться в тесноте
На вечную квартиру коммунальную.
И не в обиде. И не всё ль равно.
Какою метой вечность сверху мечена.
А тех берёз кудрявых - их давно
На свете нету. Сниться больше нечему.
***
Как не спеша садовники орудуют
Над ямой, заготовленной для дерева:
На корни грунт не сваливают грудою,
По горсточке отмеривают.
Как будто птицам корм из рук,
Крошат его для яблони.
И обойдут приствольный круг
Вслед за лопатой граблями…
Но как могильщики - рывком -
Давай, давай без передышки, -
Едва свалился первый ком,
И вот уже не слышно крышки.
Они минутой дорожат,
У них иной, пожарный навык:
Как будто откопать спешат,
А не закапывают навек.
Спешат, - меж двух затяжек срок, -
Песок, гнилушки, битый камень
Кой-как содвинуть в бугорок,
Чтоб завалить его венками…
Но ту сноровку не порочь, -
Оправдан этот спех рабочий:
Ведь ты им сам готов помочь,
Чтоб только всё - ещё короче.
***
Перевозчик-водогребщик,
Парень молодой,
Перевези меня на ту сторону,
Сторону - домой…
Из песни
- Ты откуда эту песню,
Мать, на старость запасла?
- Не откуда - всё оттуда,
Где у матери росла.
Всё из той своей родимой
Приднепровской стороны,
Из далёкой-предалёкой
Деревенской старины.
Там считалось, что прощалась
Навек с матерью родной,
Если замуж выходила
Девка на берег другой.
Перевозчик-водогребщик,
Парень молодой,
Перевези меня на ту сторону,
Сторону - домой…
Давней молодости слёзы,
Не до тех девичьих слёз,
Как иные перевозы
В жизни видеть привелось.
Как с земли родного края
Вдаль спровадила пора.
Там текла река другая -
Шире нашего Днепра.
В том краю леса темнее,
Зимы дольше и лютей,
Даже снег визжал больнее
Под полозьями саней.
Но была, пускай не пета,
Песня в памяти жива.
Были эти на край света
Завезённые слова.
Перевозчик-водогребщик,
Парень молодой,
перевези меня на ту сторону,
Сторону - домой…
Отжитое - пережито,
А с кого какой же спрос?
Да уже неподалёку
И последний перевоз.
Перевозчик-водогребщик,
Старичок седой,
Перевези меня на ту сторону
Сторону - домой…
1965
Все сроки кратки в этом мире,
Все превращенья - на лету.
Сирень в году дня три-четыре,
От силы пять кипит в цвету.
Но побуревшее соцветье
Сменяя кистью семенной,
Она, сирень, ещё весной -
Уже в своём дремотном лете.
И даже свежий блеск в росе
Листвы, ещё не запылённой,
Сродни той мертвенной красе,
Что у листвы вечнозелёной.
Она в свою уходит тень.
И только, пета-перепета,
В иных стихах она всё лето
Бушует будто бы сирень.
1965
Снега потемнеют синие
Вдоль загородных дорог,
И воды зайдут низинами
В прозрачный ещё лесок,
… (далее по ссылке ниже)
1965
Читает Александр Твардовский:
Мне сладок был тот шум сонливый
И неусыпный полевой,
Когда в июне, до налива,
Смыкалась рожь над головой.
… (далее по ссылке ниже)
1964
Читает Александр Твардовский:
Когда серьёзные причины
Для речи вызрели в груди,
Обычной жалобы зачина -
Мол, нету слов - не заводи.
… (далее по ссылке ниже)
1962
Читает Олег Ефремов:
Дробится рваный цоколь монумента,
Взвывает сталь отбойных молотков.
Крутой раствор особого цемента
Рассчитан был на тысячи веков.
… (далее по ссылке ниже)
?
Читает Александр Твардовский:
Вся суть в одном-единственном завете:
То, что скажу, до времени тая,
Я это знаю лучше всех на свете -
Живых и мёртвых, - знаю только я.
… (далее по ссылке ниже)
1958
Читает Евгений Киндинов:
В деле своём без излишней тревоги
Мы затвердили с давнишней поры
То, что горшки обжигают не боги,
Ну, а не боги, так - дуй до горы.
Только по той продвигаясь дороге,
Нам бы вдобавок усвоить пора:
Верно, горшки обжигают не боги,
Но обжигают их - мастера!
1958
Мне славы тлен - без интереса
И власти мелочная страсть.
Но мне от утреннего леса
Нужна моя на свете часть;
… (далее по ссылке ниже)
1957 - 1958
Читает Олег Ефремов:
Ты поздно встал, угрюм и вял,
И свет тебе не мил.
А я ещё зарю застал
И с солнцем в день вступил.
… (далее по ссылке ниже)
1957 - 1958
Читает Олег Ефремов:
Та кровь, что пролита недаром
В сорокалетний этот срок,
Нет, не иссякла вешним паром
И не ушла она в песок.
Не затвердела год от года,
Не запеклась ещё она.
Та кровь подвижника-народа
Свежа, красна и солона.
Ей не довольно стать зелёной
В лугах травой, в садах листвой,
Она живой, нерастворённой
Горит, как пламень заревой.
Стучит в сердца, владеет нами,
Не отпуская ни на час,
Чтоб наших жертв святая память
В пути не покидала нас.
Чтоб нам, внимая славословью,
И в праздник нынешних побед
Не забывать, что этой кровью
Дымится наш вчерашний след.
И знать, что к бою правомочна
Она призвать нас вновь и вновь…
Как говорится: «Дело прочно,
Когда под ним струится кровь».
1957
Час рассветный подъёма,
Час мой ранний люблю.
Ни в дороге, ни дома
Никогда не просплю.
… (далее по ссылке ниже)
1955
Читает Александр Твардовский:
Ты дура, смерть: грозишься людям
Своей бездонной пустотой,
А мы условились, что будем
И за твоею жить чертой.
… (далее по ссылке ниже)
1955
Читает Александр Твардовский:
Ни ночи нету мне, ни дня,
Ни отдыха, ни срока:
Моя задолженность меня
Преследует жестоко.
… (далее по ссылке ниже)
1955
Читает Александр Твардовский:
Нет, жизнь меня не обделила,
Добром своим не обошла.
Всего с лихвой дано мне было
В дорогу - света и тепла.
… (далее по ссылке ниже)
1955
Читает Александр Твардовский:
Повеет в лицо, как бывало,
Соснового леса жарой,
Травою, в прокосах обвялой,
Землёй из-под луга сырой.
… (далее по ссылке ниже)
1951
Читает Олег Ефремов:
В тот день, когда окончилась война
И все стволы палили в счёт салюта,
В тот час на торжестве была одна
Особая для наших душ минута.
… (далее по ссылке ниже)
1948
Читает Вячеслав Шалевич:
Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте,
На левом,
При жестоком налёте.
… (далее по ссылке ниже)
1945 - 1946
Читает Вячеслав Шалевич:
На крыльце сидит боец.
На скворца дивится:
- Что хотите, а скворец
Правильная птица.
День-деньской, как тут стоим,
В садике горелом
Занимается своим
По хозяйству делом.
Починяет домик свой,
Бывший без пригляда.
Мол, война себе войной,
А плодиться надо!
1945
Перед войной, как будто в знак беды,
Чтоб легче не была, явившись в новости,
Морозами неслыханной суровости
Пожгло и уничтожило сады.
… (далее по ссылке ниже)
1945
Читает Леонид Иванович Губанов:
I
Два только года - или двести
Жестоких нищих лет прошло,
Но то, что есть на этом месте, -
Ни город это, ни село.
Пустырь угрюмый и безводный,
Где у развалин ветер злой
В глаза швыряется холодной
Кирпичной пылью и золой;
Где в бывшем центре иль в предместье
Одна в ночи немолчна песнь:
Гремит, бубнит, скребёт по жести
Войной оборванная жесть.
И на проспекте иль просёлке,
Что меж руин пролёг, кривой,
Ручные беженцев двуколки
Гремят по древней мостовой.
Дымок из форточки подвала,
Тропа к колодцу в Чёртов ров…
Два только года. Жизнь с начала -
С огня, с воды, с охапки дров.
II
Какой-то немец в этом доме
Сушил над печкою носки,
Трубу железную в проломе
Стены устроив мастерски.
Уютом дельным жизнь-времянку
Он оснастил, как только мог:
Где гвоздь, где ящик, где жестянку
Служить заставив некий срок.
И в разорённом доме этом
Определившись на постой,
Он жил в тепле, и спал раздетым,
И мылся летнею водой…
Пускай не он сгубил мой город,
Другой, что вместе убежал, -
Мне жалко воздуха, которым
Он год иль месяц здесь дышал.
Мне жаль тепла, угла и крова,
Дневного света жаль в дому,
Всего, что, может быть, здорово
Иль было радостно ему.
Мне каждой жаль тропы и стёжки,
Где проходил он по земле,
Заката, что при нём в окошке
Играл вот так же на стекле.
Мне жалко запаха лесного
Дровец, наколотых в снегу,
Всего, чего я вспомнить снова,
Не вспомнив немца, не могу.
Всего, что сердцу с детства свято,
Что сердцу грезилось светло
И что отныне, без возврата,
Утратой на сердце легло.
1943
Из записной потёртой книжки
Две строчки о бойце-парнишке,
Что был в сороковом году
Убит в Финляндии на льду.
Лежало как-то неумело
По-детски маленькое тело.
Шинель ко льду мороз прижал,
Далёко шапка отлетела,
Казалось, мальчик не лежал,
А всё ещё бегом бежал,
Да лёд за полу придержал…
Среди большой войны жестокой,
С чего - ума не приложу, -
Мне жалко той судьбы далёкой,
Как будто мёртвый, одинокий,
Как будто это я лежу,
Примёрзший, маленький, убитый
На той войне незнаменитой,
Забытый, маленький, лежу.
1943
Был трудный бой.
Всё нынче как спросонку…
И только не могу себе простить:
Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,
Но как зовут, - забыл его спросить.
… (далее по ссылке ниже)
1942
Столько было за спиною
Городов, местечек, сёл,
Что в село своё родное
Не заметил, как вошёл.
Не один вошёл - со взводом,
Не по улице прямой -
Под огнём, по огородам
Добирается домой…
Кто подумал бы когда-то,
Что достанется бойцу
С заряжённою гранатой
К своему ползти крыльцу?
А мечтал он, может статься,
Подойти путём другим,
У окошка постучаться
Жданным гостем, дорогим.
На крылечке том с усмешкой
Притаиться, замереть.
Вот жена впотьмах от спешки
Дверь не может отпереть.
Видно знает, знает, знает,
Кто тут ждёт за косяком…
«Что ж ты, милая, родная,
Выбегаешь босиком?..»
И слова, и смех, и слёзы -
Всё в одно сольётся тут.
И к губам, сухим с мороза,
Губы тёплые прильнут.
Дети кинутся, обнимут…
Младший здорово подрос…
Нет, не так тебе, родимый,
Заявиться довелось.
Повернулись по-иному
Все надежды, все дела.
На войну ушёл из дому,
А война и в дом пришла.
Смерть свистит над головами,
Снег снарядами изрыт.
И жена в холодной яме
Где-нибудь с детьми сидит.
И твоя родная хата,
Где ты жил не первый год,
Под огнём из автоматов
В бороздёнках держит взвод.
- До какого ж это срока, -
Говорит боец друзьям, -
Поворачиваться боком
Да лежать, да мёрзнуть нам?
Это я здесь виноватый,
Хата всё-таки моя.
А поэтому, ребята, -
Говорит он, - дайте я…
И к своей избе хозяин,
По-хозяйски строг, суров,
За сугробом подползает
Вдоль плетня и клетки дров.
И лежат, следят ребята:
Вот он снег отгрёб рукой,
Вот привстал. В окно - граната,
И гремит разрыв глухой…
И неспешно, деловито
Встал хозяин, вытер пот…
Сизый дым в окне разбитом,
И свободен путь вперёд.
Затянул ремень потуже,
Отряхнулся над стеной,
Заглянул в окно снаружи -
И к своим: - Давай за мной…
А когда селенье взяли,
К командиру поскорей:
- Так и так. Теперь нельзя ли
Повидать жену, детей?..
Лейтенант, его ровесник,
Воду пьёт из котелка.
- Что ж, поскольку житель местный… -
И мигнул ему слегка. -
Но гляди, справляйся срочно,
Тут походу не конец. -
И с улыбкой: - Это точно, -
Отвечал ему боец…
1942
Зима под небом необжитым
Застала тысячи людей.
И от зимы была защита
Земля. Что глубже, то теплей.
Две-три ступеньки для порядка,
Пригнись пониже всякий раз.
Заиндевелою палаткой
Завешен в землю тёмный лаз.
А там внизу, под тем накатом,
Под потолком из кругляшей,
Там, как вползёшь, - родная хата,
Махорки дым и запах щей.
Там рай земной. И в самом деле,
Зима любая не страшна.
И на разостланной шинели
Считает сахар старшина.
И, шевеля в губах окурок,
Сонливо глядя на огонь,
Боец, парнишка белокурый,
Тихонько трогает гармонь.
И все пришедшие погреться
Сидят сговорчивым кружком,
Сидят на корточках, как в детстве,
Как в поле где-нибудь, в ночном…
1940
В Горках знал его любой.
Старики на сходку звали,
Дети - попросту, гурьбой,
Чуть завидят, обступали.
… (далее по ссылке ниже)
[1938 - 1940]
Читает Алексей Грибов:
День пригреет - возле дома
Пахнет позднею травой,
Яровой, сухой соломой
И картофельной ботвой.
И хотя земля устала,
Всё ещё добра, тепла:
Лён разостланный отава
У краёв приподняла.
Но уже темнеют реки,
Тянет кверху дым костра.
Отошли грибы, орехи.
Смотришь, утром со двора
Скот не вышел. В поле пусто.
Белый утренник зернист.
И свежо, морозно, вкусно
Заскрипел капустный лист.
И за криком журавлиным,
Завершая хлебный год,
На ремонт идут машины,
В колеях ломая лёд.
1939
Во ржи чудно и необычно -
С полуобрушенной трубой,
Как будто памятник кирпичный,
Стоит она сама собой.
Вокруг солома в беспорядке,
Костра сухая с потолка,
Плетень, поваленный на грядки,
И рытый след грузовика.
Пустынно. Рожь бушует глухо,
Шумит - и никого кругом.
И только с граблями старуха
На бывшем дворище своём.
Бегут дымки ленивой пыли.
С утра старуха на ногах,
Всё ищет, - может, что забыли
На старом месте второпях.
И хоть вокруг ни сошки нету,
От печки той одной - нет-нет,
Повеет деревом согретым,
Прокопченным за много лет.
Повеет вдруг жильём обжитым:
Сенями - сени, клетью - клеть…
И что-то вправду здесь забыто,
И жаль, хоть нечего жалеть.
А солнце близится к обеду,
Глядит старуха, ждёт людей -
В последний раз сюда приедут, -
Живи, живи да молодей!
Там, где отныне двор, где люди,
Где всем углам иная стать,
В других окошках солнце будет
Всходить, в других в полдни стоять.
Там, где и улица и речка,
Где ближе к дому белый свет, -
Дымить уже не будет печка,
Как эта здесь от ветхих лет.
Во ржи - чудно и необычно,
Кидая на подворье тень,
Как будто памятник кирпичный,
Стоит она. Последний день.
Кирка и лом покончат с нею,
И плуг проедет прицепной.
И только гуще и темнее
Здесь всходы выбегут весной.
1939
Он рядом сидит,
он беседует с нею,
Свисает гармонь
на широком ремне.
А я на гармони
играть не умею.
Завидно, обидно,
невесело мне.
Он с нею танцует -
особенно как-то:
Рука на весу
и глаза в полусне.
А я в этом деле,
действительно, трактор, -
Тут даже и пробовать
нечего мне.
Куда мне девать
свои руки и ноги,
Кому рассказать
про обиду свою?
Пройдусь, постою,
закурю, одинокий,
Да снова пройдусь,
да опять постою.
Добро бы я был
ни на что не умелый,
Добро бы какой
незадачливый я.
Но слава моя
до Москвы долетела.
И всюду работа
известна моя.
Пускай на кругу
ничего я не стою.
А он на кругу -
никому не ровня.
Но дай-ка мы выедем
в поле с тобою, -
Ты скоро бы пить
запросил у меня.
Ты руку ей жмёшь.
Она смотрит куда-то.
Она меня ищет
глазами кругом.
И вот она здесь.
И глядит виновато,
И ласково так,
и лукаво притом.
Ты снова играешь
хорошие вальсы,
Все хвалят, и я тебя
тоже хвалю.
Смотрю, как работают
хитрые пальцы,
И даже тебя
я ценю и люблю.
За то, что кругом
все хорошие люди,
За то, что и я
не такой уж простак.
За то, что всерьёз
не тебя она любит,
А любит меня.
А тебя только так…
1937
Земля, рождавшая когда-то
Богатырей в глухом селе,
Земля, которая богата
Всем, что бывает на земле;
… (далее по ссылке ниже)
1937
Читает Олег Табаков:
Мы с тобой играли вместе,
Пыль топтали у завалин,
И тебя моей невестой
Все, бывало, называли.
Мы росли с тобой, а кто-то
Рос совсем в другом краю
И в полгода заработал
Сразу всю любовь твою.
Он летает, он далече,
Я сижу с тобою здесь.
И о нём, о скорой встрече
Говоришь ты вечер весь.
И, твои лаская руки,
Вижу я со стороны
Столько нежности подруги,
Столько гордости жены.
Вся ты им живёшь и дышишь,
Вся верна, чиста, как мать.
Ничего тут не попишешь,
Да и нечего писать.
Я за встречу благодарен,
У меня обиды нет.
Видно, он хороший парень,
Передай ему привет.
Пусть он смелый, пусть известный,
Пусть ещё побьёт рекорд,
Но и пусть мою невесту
Хорошенько любит, чёрт!..
1936
Кружились белые берёзки,
Платки, гармонь и огоньки.
И пели девочки-подростки
На берегу своей реки.
… (далее по ссылке ниже)
1936
Читает Евгений Киндинов:
Биография
ТВАРДОВСКИЙ, Александр Трифонович [8(21). VI. 1910, деревня Загорье, ныне Починковский район Смоленской области, - 18.XII.1971, дачный посёлок под Москвой, близ Красной Пахры; похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве] - русский советский поэт и общественный деятель.
Член Коммунистической партии с 1940. Депутат Верховного Совета РСФСР 2-го, 3-го, 5-го, 6-го созывов. На XIX съезде партии (1952) избран членом Центральной Ревизионной Комиссии КПСС, на XXII съезде (1961) - кандидатом в члены ЦК КПСС. В 1950-54 и 1958-70 - главный редактор журнала «Новый мир». Сын кузнеца, «…человека грамотного и даже начитанного по-деревенски», Твардовский рано приобщился к чтению. Учился в сельской школе, позднее в Смоленском педагогическом институте; в 1939 окончил Московский институт философии, литературыры и истории (МИФЛИ). Детство и юность Твардовского прошли в пореволюционной деревне, которая, по его определению, «…была охвачена жизнедеятельным порывом…». По-своему отразилось это и в судьбе Твардовского, начавшего писать стихи с раннего детства, селькора с 1924, корреспондента смоленских газет в пору коллективизации. Поэзия его земляка М. В. Исаковского убедила молодого поэта, что, как он сам писал, «…предметом поэзии может и должна быть окружающая меня жизнь советской деревни, наша непритязательная смоленская природа, собственный мой мир впечатлений, чувств, душевных привязанностей». Судьба крестьянина в годы коллективизации стала темой ранних произведений Твардовского: поэм «Путь к социализму» (1931) и «Вступление» (1933), повести «Дневник председателя колхоза» (1932), «Сборника стихов. 1930-1935» (1935). Вульгарно-социологическим нападкам на некоторые из них противостояли положительные отзывы Э. Багрицкого, А. Македонова, М. Серебрянского, А. Тарасенкова.
Но с подлинной художественной силой и наибольшим реализмом тема коллективизации воплотилась в поэме «Страна Муравия» (1936; Государственная премия СССР, 1941). Герой поэмы Никита Моргунок не только наблюдает во время своих странствий картины крестьянской жизни в пору «великого перелома», но и сам воплощает драму нелегкого расставания с прежними иллюзиями. В стиле поэмы своеобразно преломились аллегоричность сказки, её склонность к сгущённой, концентрированной, порой фантастически гиперболизированной передаче реальных событий. Язык поэмы простой, разговорный и в то же время красочный, богатый образами, идущими от восприятия мира крестьянином-тружеником. В лирике 30-х гг., составившей сборники «Дорога» (1938), «Сельская хроника» (1939) и «Загорье» (1941), Твардовский стремился уловить изменения человеческих характеров в колхозной деревне, создать образы её людей. Цикл «Про деда Данилу» (1938) с его героем - мастером своего дела, весельчаком и философом - в известной мере предварил будущую «Книгу про бойца».
Участие Твардовского в освобождении Западной Белоруссии в 1939 и в советско-финляндской войне в качестве корреспондента военной печати подготовило его обращение к образу советского воина, в котором лучшие черты национального характера обогащены влиянием новых, социалистических идеалов. Уже в записях «С Карельского перешейка» (опубликованы 1969) проступали мотивы, определившие впоследствии неповторимое своеобразие его стихов и поэм о Великой Отечественной войне: «ощущение великой трудности войны», претворившееся в 1941-45 в острейшее осознание «…глубины всенародно-исторического бедствия и всенародно-исторического подвига…», настоятельная потребность не обойти благодарной памятью всех участников войны, павших за народное дело.
В образе Василия Тёркина, героя одноимённой «Книги про бойца» (1941-45; Государственная премия СССР, 1946) автор воплотил значительность, многообразие мыслей и чувств своих соотечественников, «…присущую всем суровую и сосредоточенную думу о судьбах родины, пережившей величайшие испытания». Представленный поначалу («От автора») «просто парнем… обыкновенным», ведущий происхождение от лубочной фигуры весёлого, смекалистого бывалого солдата, Тёркин обнаруживает всё большую силу духа, благородство, высокую гуманность. Богатству натуры героя отвечала и помогала ей выявиться гибкость избранного поэтом жанра, где картины, исполненные огромного трагизма, перемежались проникновенными лирическими отступлениями или лукавой, сердечной шуткой. Патриотический порыв, взлет народного духа в годы Отечественной войны сказались здесь и усилением активного лирического начала; мысли и чувства автора перекликались с тёркинскими, дополняли и обогащали их. «Василий Тёркин», писал Твардовский, был «…моей лирикой, моей публицистикой, песней и поучением, анекдотом и присказкой, разговором по душам и репликой к случаю». Как мнимо простоватый балагур оказался подлинным богатырём и духовно значительным человеком, так и незатейливая форма солдатских притчей претворилась в лирико-эпическую поэму, написанную с высоким мастерством, сказывающимся во всех компонентах её формы. «Это поистине редкая книга, - писал И. А. Бунин. - Какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всём и какой необыкновенный народный солдатский язык - ни сучка, ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова!». Ответившая на живейшую потребность миллионов людей осознать смысл происходящих событий - «смертного боя» с фашизмом, ярко выразившая моральные идеалы народа, книга Твардовского получила огромную известность, вызвала многочисленные подражания, стихотворные продолжения, инсценировки и т. д. Помимо неё, Твардовский в 1941-45 создал многочисленные стихи, объединённые во «Фронтовую хронику», очерки, корреспонденции.
В послевоенном творчестве Твардовский во многом по-новому, всё глубже и разностороннее осмысливает исторические судьбы народа, «…мир большой и трудный…». В поэме «Дом у дороги» (1946; Государственная премия СССР, 1947) с огромной трагической силой изображена судьба солдата Андрея Сивцова и его семьи, угнанной при отступлении врагом. Образ его жены Анны, картины её горького материнства на чужбине, воображаемый разговор младенца с ней достигают большой силы обобщения, символизируя непобедимость жизни в её борьбе с насилием, смертью. «Счастье - не в забвеньи!» - таков морально-этический пафос этой поэмы и многих лирических стихов Твардовского послевоенных лет, посвящённых осознанию всей меры народных жертв и подвигов, памяти всех, часто безымянных, участников ратных трудов («Я убит подо Ржевом», «В тот день, когда окончилась война», «Жестокая память» и др.).
Широким по охвату лирико-публицистическим произведением явилась поэма Твардовского «За далью - даль» (1950-60; Ленинская премия, 1961). Путевой дневник поэта перерастает здесь в исповедь сына века, нашего современника, которого «две дали… влекут к себе одновременно»: сложнейший, полный героики и трагизма период, пережитый советским народом, и - будущее, богатое новыми замыслами и свершениями. Книга Твардовского многосторонне и многокрасочно отобразила общественное умонастроение 50-х годов, когда «…в дела по-новому вступил его, народа, зрелый опыт и вместе юношеский пыл». Стремясь рельефно показать современный облик народа, Твардовский искусно чередует «общие» и «крупные» планы; так, рядом с главами «На Ангаре» и «Так это было» стоят главы «Друг детства» и «Москва в пути» - рассказы о судьбах отдельных людей, каждый из которых - частичка народа, великого потока истории. Но основную «партию» в книге ведёт сам автор, который поверяет читателю все обуревающие его мысли и чувства. Отсюда - заключительное обращение Твардовского к читателю: «…в книге этой… всего героев ты, да я, да мы с тобой». Высказанные в поэме остро полемические суждения Твардовского об искусстве, долге художника во многом перекликаются с его сатирической поэмой «Тёркин на том свете» (1954-63), где создан своеобразный гротескный образ «потустороннего мира», представлены, по словам автора, «…в сатирических красках те черты нашей действительности - косность, бюрократизм, формализм, - которые мешают нашему продвижению вперёд…». Чертами лирической летописи, запечатлевшей перемены, происходящие в жизни народа, вечный и в то же время всегда по-новому осмысливаемый круговорот природы и многообразные состояния человеческой души, характеризуются сборники Твардовского «Стихи из записной книжки» (1961) и «Из лирики этих лет. 1959-1967» (1967; Государственная премия СССР, 1971). В последней книге в особенности запечатлелось изобилие разнородных впечатлений бытия, питающих творчество поэта и создающих живой ток мысли и богатство светотени. Многие важные темы получили в книге Твардовского особое, современное преломление и были осмыслены поэтом с большой глубиной и драматической силой.
Напряжённые раздумья о жизни, времени, людях характерны и для прозы Твардовского, где с рассказами и очерками («Печники», 1958, и др.) соседствуют разнородные, подчас фрагментарные записи, составляющие значительную часть книги «Родина и чужбина» (1947); в них особенно отчётливо выступает свойственная Твардовскому обострённость восприятия действительности в мозаичности и нередко противоречивости её проявлений. Вдумчивым критиком, верным традициям классической литературы, проявил себя Твардовский в книгах «Статьи и заметки о литературе» (1961), «Поэзия Михаила Исаковского» (1969), в статьях о творчестве С. Я. Маршака, И. А. Бунина (1965), в речи о Пушкине (1962). Выступал с речами на XXI и XXII съездах партии, на съездах писателей и учителей.
Своей организационно-редакторской деятельностью, примером собственного творчества, общественно-литературного поведения Твардовский достойно продолжал лучшие традиции русской и советской литературы. Его помощь и поддержка ощутимо сказались в творческой биографии таких писателей, как А. Кулешов, В. Овечкин, Ф. Абрамов, В. Быков, Ч. Айтматов, С. Залыгин, Г. Троепольский, Б. Можаев и др.
В своём творчестве Твардовский правдиво и страстно запечатлел важнейшие, ключевые этапы жизни народа, социалистического общества. Народность, демократизм, доступность его поэзии достигаются богатыми и разнообразными средствами художественной выразительности. Уже в 30-е гг. Н. Н. Асеев отмечал, что «кажущаяся простота «Страны Муравии» на поверку является большой и сложной культурой стиха…». В дальнейшем стиль Твардовского эволюционировал в сторону ещё большего обогащения. Простой, лишённый орнаментальных украшений народный слог, «…чудесные коленца русской речи, повороты её от грусти к простодушно-смешному и внезапный взлёт на высоту человеческой мудрости» (Пришвин М. М.) органически сплавляются в его поэзии с высокой языковой культурой, идущей от русской классики, от традиций А. С. Пушкина и Н. А. Некрасова, и с современной лексикой. Реалистическая чёткость образа, интонационная гибкость, богатство и смелое варьирование строфического построения стихов, умело и с тонким чувством меры применяемая звукопись, аллитерации и ассонансы - всё это сочетается в стихах Твардовского экономно и гармонично, делая его поэзию одним из самых выдающихся явлений литературы социалистического реализма. Переводил стихи с белорусского, украинского и других языков. Произведения Твардовского переведены на иностранные языки и языки народов СССР. Твардовский был членом Советского комитета защиты мира, вице-президентом Европейского сообщества писателей (1963-68), секретарём правления СП СССР (1950-54 и 1959-71).
Соч.: Стихотворения и поэмы, 3 изд., т. 1-2, М., 1957; Собр. соч., т. 1-4, М., 1959-60; Собр. соч., т. 1-5, М., 1966-71; Стихотворения. Поэмы. [Вступ. ст. и примеч. А. Македонова]. М., 1971.
Лит.: Берггольц О., Испытание миром, «Лит. газета», 1945, 17 ноября; Данин Д., Черты естественности, «Лит. газета», 1946, 25 мая; Александров В., Три поэмы Твардовского, в его кн.: Люди и книги, М., 1956; Любарева Е., Александр Твардовский. Критико-биографич. очерк, М., 1957; её же, Поэма А. Твардовского «За далью - даль», М., 1962; Ваншенкин К., Перечитывая Твардовского, «Новый мир», 1958, № 3; Выходцев П., Александр Твардовский, М., 1958; его же, А. Т. Твардовский. Семинарий, Л., 1960; Буртин Ю., Из наблюдений над стихом А. Твардовского, «Вопр. лит-ры», 1960, № 6; его же, Три поэмы Твардовского, в кн.: Твардовский А., Страна Муравия. Василий Теркин. Дом у дороги, М., 1970; Маршак С., Ради жизни на Земле. Об А. Твардовском, М., 1961; его же, Служба жизни, «Юность», 1964, № 9; Котов Мих., В мастерской стиха А. Твардовского. Статьи и материалы, Саратов, 1963; Рощин П. Ф., Александр Твардовский, М., 1966; Огнев В., Александр Твардовский, в его кн.: у карты поэзии. Статьи и очерки о поэзии нац. республик, М., 1968; Макаров А., Александр Твардовский и его «Книга про бойца». «За далью - даль», в его кн.: Идущим вослед, М., 1969; Михайлов Ал., На перевале истории («За далью - даль» А. Твардовского), в кн.: Поэзия социализма. Худож. открытия поэзии социалистич. реализма. [Сб. ст.], М., 1969; Наровчатов С., За далью - даль (К шестидесятилетию Александра Твардовского), «Новый мир», 1970, № 6; Турков А., Александр Твардовский, 2 изд., М., 1970; Лакшин В., Новая лирика Твардовского, в кн.: День поэзии, М., 1971; Александр Трифонович Твардовский. [Некролог. Статьи писателей], «Лит. газета», 1971, 22 дек.; Александр Трифонович Твардовский. Рекомендательный указатель лит-ры, Смоленск, 1970.
А. Турков
Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 7. - М.: Советская энциклопедия, 1972
ТВАРДОВСКИЙ Александр Трифонович [1910-] - современный поэт. Родился в Западной области, в семье кулака. В юношеском возрасте, порвав с семьёй, начал самостоятельно зарабатывать. Впервые стал печататься в газетах и журналах Смоленска в 1925. Многочисленные газетные очерки, повесть «Дневник председателя колхоза», поэмы «Путь к социализму», «Вступление» посвящены одной теме - колхозному строительству и явились своего рода творческой подготовкой поэта к созданию основного его произведения - «Страна Муравия» [1936]. Это поэма с полусказочным, условным сюжетом. Действие её относится примерно к 1930-1931. Герой поэмы «последний единоличник» - Никита Моргунок, мечтающий о сказочной стране Муравии - символе единоличного крестьянского счастья, в которой свято соблюдается принцип частной собственности: «колодец твой, и ельник твой, и шишки все еловые». На простой телеге уезжает он из родного села в поисках легендарной Муравии. Дорожные приключения Моргунка - его встречи с бродячим попом, с раскулаченными врагами, его наблюдения над новым, счастливым колхозным бытом - составляют сюжет поэмы, смысл которой сводится к утверждению торжества колхозного строя. Собственнические иллюзии героя разбиты: вместо легендарной страны Муравии перед ним открывается дорога в светлую и радостную колхозную жизнь.
В своей поэме, чуждой псевдонародного украшательства и стилизации, Твардовский широко использует фольклорные жанры, разнообразные народные ритмы, реалистически воспроизводит лексику новой, советской деревни. И в стиле и в композиции поэмы заметно влияние Некрасова, в частности его поэмы «Кому на Руси жить хорошо». Твардовский также является автором ряда лирических стихотворений, связанных главным образом с деревенской тематикой. В 1939 награждён орденом Ленина.
Библиография: I. Путь к социализму, поэма, изд. «Молодая гвардия», М., 1931; Дневник председателя колхоза, Западн. обл. изд., Смоленск, 1932; Вступление, поэма, Запгиз, Смоленск, 1933; Стихи о зажиточной жизни (совместно с Н. Рыленковым и С. Фиксиным), Зап. обл. гос. изд., Смоленск, 1934; Молочный колхоз, Запгиз, Смоленск, 1934 [стихи для детей]; Сборник стихов (1930-1935), Запгиз, Смоленск, 1936; Страна Муравия, поэма, Огиз - Запгиз, Смоленск, 1936; то же, «Советский писатель», М., 1936; то же, Гослитиздат, 1937; На льдине, Огиз - Запгиз, Смоленск, 1936 [стихи для детей]; Стихи, изд. «Советский писатель», М., 1937.
А. Т.
Литературная энциклопедия: В 11 т. - [М.], 1929-1939
