«Я стол накрыл на шестерых…» *
Всё повторяю первый стих
И всё переправляю слово:
- «Я стол накрыл на шестерых»…
Ты одного забыл - седьмого.
Невесело вам вшестером.
На лицах - дождевые струи…
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть - седьмую…
Невесело твоим гостям,
Бездействует графин хрустальный.
Печально - им, печален - сам,
Непозванная - всех печальней.
Невесело и несветло.
Ах! не едите и не пьёте.
- Как мог ты позабыть число?
Как мог ты ошибиться в счёте?
Как мог, как смел ты не понять,
Что шестеро (два брата, третий -
Ты сам - с женой, отец и мать)
Есть семеро - раз я на свете!
Ты стол накрыл на шестерых,
Но шестерыми мир не вымер.
Чем пугалом среди живых -
Быть призраком хочу - с твоими,
(Своими)…
Робкая как вор,
О - ни души не задевая! -
За непоставленный прибор
Сажусь незваная, седьмая.
Раз! - опрокинула стакан!
И всё, что жаждало пролиться, -
Вся соль из глаз, вся кровь из ран -
Со скатерти - на половицы.
И - гроба нет! Разлуки - нет!
Стол расколдован, дом разбужен.
Как смерть - на свадебный обед,
Я - жизнь, пришедшая на ужин.
…Никто: не брат, не сын, не муж,
Не друг - и всё же укоряю:
- Ты, стол накрывший на шесть - душ,
Меня не посадивший - с краю.
6 марта 1941
* Первая строка стихотворения А. Тарковского
Ушёл - не ем:
Пуст - хлеба вкус.
Всё - мел. За чем
ни потянусь.
…Мне хлебом был,
И снегом был.
И снег не бел,
И хлеб не мил.
23 января 1940
О слёзы на глазах!
Плач гнева и любви!
О Чехия в слезах!
Испания в крови!
О чёрная гора,
Затмившая - весь свет!
Пора - пора - пора
Творцу вернуть билет.
Отказываюсь - быть.
В Бедламе нелюдей
Отказываюсь - жить.
С волками площадей
Отказываюсь - выть.
С акулами равнин
Отказываюсь плыть -
Вниз - по теченью спин.
Не надо мне ни дыр
Ушных, ни вещих глаз.
На твой безумный мир
Ответ один - отказ.
15 марта - 11 мая 1939
Чехи подходили к немцам и плевали.
(См. мартовские газеты 1939 г.)
Брали - скоро и брали - щедро;
Взяли горы и взяли недра,
Взяли уголь и взяли сталь,
И свинец у нас, и хрусталь.
Взяли сахар и взяли клевер.
Взяли Запад и взяли Север,
Взяли улей и взяли стог,
Взяли Юг у нас и Восток.
Вары - взяли и Татры - взяли,
Взяли близи и взяли дали,
Но - больнее, чем рай земной! -
Битву взяли - за край родной.
Взяли пули и взяли ружья,
Взяли руды и взяли дружбы…
Но покамест во рту слюна -
Вся страна вооружена!
9 мая 1939
Вары - Карловы Вары, курортный город в Чехии.
О, дева всех румянее
Среди зелёных гор -
Германия!
Германия!
Германия!
Позор!
Полкарты прикарманила,
Астральная душа!
Встарь - сказками туманила,
Днесь - танками пошла.
Пред чешскою крестьянкою -
Не опускаешь вежд,
Прокатываясь танками
По ржи её надежд?
Пред горестью безмерною
Сей маленькой страны,
Что чувствуете, Германы:
Германии сыны??
О мания! О мумия
Величия!
Сгоришь,
Германия!
Безумие,
Безумие
Творишь!
С объятьями удавьими
Расправится силач!
За здравие, Моравия!
Словакия, словачь!
В хрустальное подземие
Уйди - готовь удар:
Богемия!
Богемия!
Богемия!
Наздар!
9-10 апреля 1939
Хрустальное подземие - разработки горного хрусталя, отделкой которого славятся богемские мастера.
Наздар - чешское приветствие.
В мыслях об ином, инаком,
И ненайденном, как клад,
Шаг за шагом, мак за маком
Обезглавила весь сад.
Так, когда-нибудь, в сухое
Лето, поля на краю,
Смерть рассеянной рукою
Снимет голову - мою.
5 - 6 сентября 1936
Ползёт подземный змей,
Ползёт, везёт людей.
И каждый - со своей
Газетой (со своей
Экземой!). Жвачный тик,
Газетный костоед.
Жеватели мастик,
Читатели газет.
Кто - чтец? Старик? Атлет?
Солдат? - Ни черт, ни лиц,
Ни лет. Скелет - раз нет
Лица: газетный лист!
Которым - весь Париж
С лба до пупа одет.
Брось, девушка!
Родишь -
Читателя газет.
Кача - «живёт с сестрой» -
ются - «убил отца!» -
Качаются - тщетой
Накачиваются.
Что для таких господ -
Закат или рассвет?
Глотатели пустот,
Читатели газет!
Газет - читай: клевет,
Газет - читай: растрат.
Что ни столбец - навет,
Что ни абзац - отврат…
О, с чем на Страшный суд
Предстанете: на свет!
Хвататели минут,
Читатели газет!
- Пошёл! Пропал! Исчез!
Стар материнский страх.
Мать! Гуттенбергов пресс
Страшней, чем Шварцев прах!
Уж лучше на погост, -
Чем в гнойный лазарет
Чесателей корост,
Читателей газет!
Кто наших сыновей
Гноит во цвете лет?
Смесители кровей,
Писатели газет!
Вот, други, - и куда
Сильней, чем в сих строках! -
Что думаю, когда
С рукописью в руках
Стою перед лицом
- Пустее места - нет! -
Так значит - нелицом
Редактора газет-
ной нечисти.
Ванв, 1 - 15 ноября 1935
«Двух станов не боец, а только гость случайный…»
Двух станов не боец, а - если гость случайный -
То гость - как в глотке кость,
гость - как в подмётке гвоздь.
Была мне голова дана - по ней стучали
В два молота: одних - корысть и прочих - злость.
Вы с этой головы - к создателеву чуду
Терпение моё, рабочее, прибавь -
Вы с этой головы - что требовали? - Блуда!
Дивяся на ответ упорный: обезглавь.
Вы с этой головы, уравненной - как гряды
Гор, вписанной в вершин божественный чертёж,
Вы с этой головы - что требовали? - Ряда.
Дивяся на ответ (безмолвный): обезножь!
Вы с этой головы, настроенной - как лира:
На самый высший лад:
лирический… - Нет, спой!
Два строя: Домострой -
(и Днепрострой - на выбор!)
Дивяся на ответ безумный: - Лиры - строй.
И с этой головы, с лба - серого гранита,
Вы требовали: нас - люби! тех - ненавидь!
Не всё ли ей равно - с какого боку битой,
С какого профиля души - глушимой быть?
Бывают времена, когда голов - не надо.
Но слово низводить до свёклы кормовой -
Честнее с головой Орфеевой - менады!
Иродиада с Иоанна головой!
Ты царь: живи один… (Но у царей - наложниц
Минуты.) Бог - один. Тот - в пустоте небес.
Двух станов не боец: судья - истец - заложник -
Дух - противубоец! Дух - противубоец.
25 октября 1935
Никуда не уехали - ты да я -
Обернулись прорехами - все моря!
Совладельцам пятёрки рваной -
Океаны не по карману!
Нищеты вековечная сухомять!
Снова лето, как корку, всухую мять!
Обернулось нам море - мелью:
Наше лето - другие съели!
С жиру лопающиеся: жир - их «лоск»,
Что не только что масло едят, а мозг
Наш - в поэмах, в сонатах, в сводах:
Людоеды в парижских модах!
Нами - лакомящиеся: франк - за вход.
О, урод, как водой туалетной - рот
Сполоснувший - бессмертной песней!
Будьте прокляты вы - за весь мой
Стыд: вам руку жать, когда зуд в горсти,
Пятью пальцами - да от всех пяти
Чувств - на память о чувствах добрых -
Через всё вам лицо - автограф!
Февраль 1932 - лето 1935
Бузина цельный сад залила!
Бузина зелена, зелена,
Зеленее, чем плесень на чане!
Зелена, значит, лето в начале!
Синева - до скончания дней!
Бузина моих глаз зеленей!
А потом - через ночь - костром
Ростопчинским! - в очах красно
От бузинной пузырчатой трели.
Красней кори на собственном теле
По всем порам твоим, лазорь,
Рассыпающаяся корь
Бузины - до зимы, до зимы!
Что за краски разведены
В мелкой ягоде слаще яда!
Кумача, сургуча и ада -
Смесь, коралловых мелких бус
Блеск, запёкшейся крови вкус.
Бузина казнена, казнена!
Бузина - целый сад залила
Кровью юных и кровью чистых,
Кровью веточек огнекистых -
Веселейшей из всех кровей:
Кровью сердца - твоей, моей…
А потом - водопад зерна,
А потом - бузина черна:
С чем-то сливовым, с чем-то липким.
Над калиткой, стонавшей скрипкой,
Возле дома, который пуст,
Одинокий бузинный куст.
Бузина, без ума, без ума
Я от бус твоих, бузина!
Степь - хунхузу, Кавказ - грузину,
Мне - мой куст под окном бузинный
Дайте. Вместо Дворцов Искусств
Только этот бузинный куст…
Новосёлы моей страны!
Из-за ягоды - бузины,
Детской жажды моей багровой,
Из-за древа и из-за слова:
Бузина (по сей день - ночьми…),
Яда - всосанного очьми…
Бузина багрова, багрова!
Бузина - целый край забрала
В лапы. Детство моё у власти.
Нечто вроде преступной страсти,
Бузина, меж тобой и мной.
Я бы века болезнь - бузиной
Назвала…
11 сентября 1931, Медон - 21 мая 1935, Ванв
Напрасно глазом - как гвоздём,
Пронизываю чернозём:
В сознании - верней гвоздя:
Здесь нет тебя - и нет тебя.
Напрасно в ока оборот
Обшариваю небосвод:
- Дождь! дождевой воды бадья.
Там нет тебя - и нет тебя.
Нет, никоторое из двух:
Кость слишком - кость, дух слишком - дух.
Где - ты? где - тот? где - сам? где - весь?
Там - слишком там, здесь - слишком здесь.
Не подменю тебя песком
И паром. Взявшего - родством
За труп и призрак не отдам.
Здесь - слишком здесь, там - слишком там.
Не ты - не ты - не ты - не ты.
Что бы ни пели нам попы,
Что смерть есть жизнь и жизнь есть смерть,
Бог - слишком Бог, червь - слишком червь.
На труп и призрак - неделим!
Не отдадим тебя за дым
Кадил,
Цветы
Могил.
И если где-нибудь ты есть -
Так - в нас. И лучшая вам честь,
Ушедшие - презреть раскол:
Совсем ушёл. Со всем - ушёл.
5-7 января 1935
- «Иду на несколько минут…»
В работе (хаосом зовут
Бездельники) оставив стол,
Отставив стул - куда ушёл?
Опрашиваю весь Париж.
Ведь в сказках лишь да в красках лишь
Возносятся на небеса!
Твоя душа - куда ушла?
В шкафу - двустворчатом, как храм,
Гляди: все книги по местам.
В строке - все буквы налицо.
Твоё лицо - куда ушло?
Твоё лицо,
Твоё тепло,
Твоё плечо -
Куда ушло?
3 января 1935
Есть счастливцы и счастливицы,
Петь не могущие. Им -
Слёзы лить! Как сладко вылиться
Горю - ливнем проливным!
Чтоб под камнем что-то дрогнуло.
Мне ж - призвание как плеть -
Меж стенания надгробного
Долг повелевает - петь.
Пел же над другом своим Давид,
Хоть пополам расколот!
Если б Орфей не сошёл в Аид
Сам, а послал бы голос
Свой, только голос послал во тьму,
Сам у порога лишним
Встав, - Эвридика бы по нему
Как по канату вышла…
Как по канату и как на свет,
Слепо и без возврата.
Ибо раз голос тебе, поэт,
Дан, остальное - взято.
Ноябрь - декабрь 1934
Челюскинцы! Звук -
Как сжатые челюсти.
Мороз их них прёт,
Медведь из них щерится.
И впрямь челюстьми
- На славу всемирную -
Из льдин челюстей
Товарищей вырвали!
На льдине (не то
Что - чёрт его - Нобиле!)
Родили - дитё
И псов не угробили -
На льдине! Эол
Доносит по кабелю:
- На льдов произвол
Ни пса не оставили!
И спасши - мечта
Для младшего возраста! -
И псов и дитя
Умчали по воздуху.
- «Европа, глядишь?
Так льды у нас колются!»
Щекастый малыш,
Спелёнатый - полюсом!
А рядом - сердит
На громы виктории -
Второй уже Шмидт
В российской истории:
Седыми бровьми
Стеснённая ласковость…
Сегодня - смеюсь!
Сегодня - да здравствует
Советский Союз!
За вас каждым мускулом
Держусь - и горжусь:
Челюскинцы - русские!
3 сентября 1934
За этот ад,
За этот бред,
Пошли мне сад
На старость лет.
На старость лет,
На старость бед:
Рабочих - лет,
Горбатых - лет…
На старость лет
Собачьих - клад:
Горячих лет -
Прохладный сад…
Для беглеца
Мне сад пошли:
Без ни-лица,
Без ни-души!
Сад: ни шажка!
Сад: ни глазка!
Сад: ни смешка!
Сад: ни свистка!
Без ни-ушка
Мне сад пошли:
Без ни-душка!
Без ни-души!
Скажи: довольно муки - на
Сад - одинокий, как сама.
(Но около и Сам не стань!)
- Сад, одинокий, как ты Сам.
Такой мне сад на старость лет…
- Тот сад? А может быть - тот свет?
На старость лет моих пошли -
На отпущение души.
1 сентября 1934
А Бог с вами!
Будьте овцами!
Ходите стадами, стаями
Без мечты, без мысли собственной
Вслед Гитлеру или Сталину
Являйте из тел распластанных
Звезду или свасты крюки.
23 июня l934
Тоска по родине! Давно
Разоблачённая морока!
Мне совершенно всё равно -
Где - совершенно одинокой
Быть, по каким камням домой
Брести с кошёлкою базарной
В дом, и не знающий, что - мой,
Как госпиталь или казарма.
Мне всё равно, каких среди
Лиц ощетиниваться пленным
Львом, из какой людской среды
Быть вытесненной - непременно -
В себя, в единоличье чувств.
Камчатским медведём без льдины
Где не ужиться (и не тщусь!),
Где унижаться - мне едино.
Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично, на каком
Непонимаемой быть встречным!
(Читателем, газетных тонн
Глотателем, доильцем сплетен…)
Двадцатого столетья - он,
А я - до всякого столетья!
Остолбеневши, как бревно,
Оставшееся от аллеи,
Мне все - равны, мне всё - равно;
И, может быть, всего равнее -
Роднее бывшее - всего.
Все признаки с меня, все меты,
Все даты - как рукой сняло:
Душа, родившаяся - где-то.
Так край меня не уберёг
Мой, что и самый зоркий сыщик
Вдоль всей души, всей - поперек! -
Родимого пятна не сыщет!
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И всё - равно, и всё - едино.
Но если по дороге - куст
Встаёт, особенно - рябина…
3 мая 1934
Вскрыла жилы: неостановимо,
Невосстановимо хлещет жизнь.
Подставляйте миски и тарелки!
Всякая тарелка будет - мелкой,
Миска - плоской.
Через край - и мимо
В землю чёрную, питать тростник.
Невозвратно, неостановимо,
Невосстановимо хлещет стих.
6 января 1934
О, неподатливый язык!
Чего бы попросту - мужик,
Пойми, певал и до меня:
«Россия, родина моя!»
Но и с калужского холма
Мне открывалася она -
Даль, тридевятая земля!
Чужбина, родина моя!
Даль, прирождённая, как боль,
Настолько родина и столь -
Рок, что повсюду, через всю
Даль - всю её с собой несу!
Даль, отдалившая мне близь,
Даль, говорящая: «Вернись
Домой!» Со всех - до горних звезд -
Меня снимающая мест!
Недаром, голубей воды,
Я далью обдавала лбы.
Ты! Сей руки своей лишусь, -
Хоть двух! Губами подпишусь
На плахе: распрь моих земля -
Гордыня, родина моя!
12 мая 1932
- Не нужен твой стих -
Как бабушкин сон.
- А мы для иных
Сновидим времён.
- Докучен твой стих -
Как дедушкин вздох.
- А мы для иных
Дозорим эпох.
- В пять лет - целый свет -
Вот сон наш каков!
- Ваш - на пять лишь лет.
Мой - на пять веков.
- Иди, куда дни!
- Дни мимо идут…
- Иди, куда мы.
- Слепые ведут.
А быть или нет
Стихам на Руси -
Потоки спроси,
Потомков спроси.
14 сентября 1931
Нет, бил барабан перед смутным полком,
Когда мы вождя хоронили:
То зубы царёвы над мёртвым певцом
Почётную дробь выводили.
Такой уж почёт, что ближайшим друзьям -
Нет места. В изглавьи, в изножьи,
И справа, и слева - ручищи по швам -
Жандармские груди и рожи.
Не дивно ли - и на тишайшем из лож
Пребыть поднадзорным мальчишкой?
На что-то, на что-то, на что-то похож
Почёт сей, почётно - да слишком!
Гляди, мол, страна, как, молве вопреки,
Монарх о поэте печётся!
Почётно - почётно - почётно - архи-
почётно, - почётно - до чёрту!
Кого ж это так - точно воры вора
Пристреленного - выносили?
Изменника? Нет. С проходного двора -
Умнейшего мужа России.
19 июля 1931, Мёдон
Из «Стихов к Пушкину»
Точно воры вора… выносили - по свидетельству современников, перенос тела Пушкина из квартиры в церковь для отпевания был сделан в глубокой тайне, ночью, под присмотром жандармов.
Умнейшего мужа России - ироническое напоминание о высказывании Николая I после разговора с Пушкиным в 1826 г. о том, что он «говорил с умнейшим человеком России».
С фонарём обшарьте
Весь подлунный свет!
Той страны - на карте
Нет, в пространстве - нет.
Выпита как с блюдца, -
Донышко блестит.
Можно ли вернуться
В дом, который - срыт?
Заново родися -
В новую страну!
Ну-ка, воротися
На спину коню
Сбросившему! Кости
Целы-то - хотя?
Эдакому гостю
Булочник - ломтя
Ломаного, плотник -
Гроба не продаст!
Той её - несчётных
Вёрст, небесных царств,
Той, где на монетах -
Молодость моя,
Той России - нету.
- Как и той меня.
Конец июня 1931, Мёдон
До Эйфелевой - рукою
Подать! Подавай и лезь.
Но каждый из нас - такое
Зрел, зрит, говорю, и днесь,
Что скушным и некрасивым
Нам кажется ваш Париж.
«Россия моя, Россия,
Зачем так ярко горишь?»
Июнь 1931
Русской ржи от меня поклон,
Полю, где баба застится.
Друг! Дожди за моим окном,
Беды и блажи на сердце…
Ты в погудке дождей и бед
То ж, что Гомер - в гекзаметре.
Дай мне руку - на весь тот свет!
Здесь мои - обе заняты.
7 мая 1925, Вшеноры
Дней сползающие слизни,
…Строк подённая швея…
Что до собственной мне жизни?
Не моя, раз не твоя.
И до бед мне мало дела
Собственных… - Еда? Спаньё?
Что до смертного мне тела?
Не моё, раз не твоё.
Январь 1925
Живу - не трогаю.
Горы не срыть.
Спроси безногого,
Ответит: жить.
Не наша - Богова
Гора - Еговова!
Котёл да логово, -
Живём без многого.
1 декабря 1924
Как живётся вам с другою, -
Проще ведь? - Удар весла! -
Линией береговою
Скоро ль память отошла
Обо мне, плавучем острове
(По небу - не по водам!)
Души, души! быть вам сёстрами,
Не любовницами - вам!
Как живётся вам с простою
Женщиною? Без божеств?
Государыню с престола
Свергши (с оного сошед),
Как живётся вам - хлопочется -
Ёжится? Встаётся - как?
С пошлиной бессмертной пошлости
Как справляетесь, бедняк?
«Судорог да перебоев -
Хватит! Дом себе найму».
Как живётся вам с любою -
Избранному моему!
Свойственнее и съедобнее -
Снедь? Приестся - не пеняй…
Как живётся вам с подобием -
Вам, поправшему Синай!
Как живётся вам с чужою,
Здешнею? Ребром - люба?
Стыд Зевесовой вожжою
Не схлёстывает лба?
Как живётся вам - здоровится -
Можется? Поётся - как?
С язвою бессмертной совести
Как справляетесь, бедняк?
Как живётся вам с товаром
Рыночным? Оброк - крутой?
После мраморов Каррары
Как живётся вам с трухой
Гипсовой? (Из глыбы высечен
Бог - и начисто разбит!)
Как живётся вам с сто-тысячной -
Вам, познавшему Лилит!
Рыночною новизною
Сыты ли? К волшбам остыв,
Как живётся вам с земною
Женщиною, без шестых
Чувств?
Ну, за голову: счастливы?
Нет? В провале без глубин -
Как живётся, милый? Тяжче ли -
Так же ли - как мне с другим?
19 ноября 1924
Не штык - так клык, так сугроб, так шквал,
В Бессмертье что час - то поезд!
Пришла и знала одно: вокзал.
Раскладываться не стоит.
На всех, на всё - равнодушьем глаз,
Которым конец - исконность.
О как естественно в третий класс
Из душности дамских комнат!
Где от котлет разогретых, щёк
Остывших… - Нельзя ли дальше,
Душа? Хотя бы в фонарный сток
От этой фатальной фальши:
Папильоток, пелёнок,
Щипцов калёных,
Волос палёных,
Чепцов, клеёнок,
О - де - ко - лонов
Семейных, швейных
Счастий (klein wenig!)
Взят ли кофейник?
Сушек, подушек, матрон, нянь,
Душности бонн, бань.
Не хочу в этом коробе женских тел
Ждать смертного часа!
Я хочу, чтобы поезд и пил и пел:
Смерть - тоже вне класса!
В удаль, в одурь, в гармошку, в надсад, в тщету!
- Эти нехристи и льнут же! -
Чтоб какой-нибудь странник: «На тем свету»…
Не дождавшись скажу: лучше!
Площадка. - И шпалы. - И крайний куст
В руке. - Отпускаю. - Поздно
Держаться. - Шпалы. - От стольких уст
Устала. - Гляжу на звёзды.
Так через радугу всех планет
Пропавших - считал-то кто их? -
Гляжу и вижу одно: конец.
Раскаиваться не стоит.
6 сентября 1923
klein wenig - Немножко, чуточку (нем.).
Темнейшее из ночных мест:
Мост. - Устами в уста!
Неужели ж нам свой крест
Тащить в дурные места,
Туда: в веселящий газ
Глаз, газа… В платный Содом?
На койку, где все до нас!
На койку, где не вдвоём
Никто… Никнет ночник.
Авось - совесть уснёт!
(Вернейшее из ночных
Мест - смерть!) Платных теснот
Ночных - блаже вода!
Вода - глаже простынь!
Любить - блажь и беда!
Туда - в хладную синь!
Когда б в веры века
Нам встать! Руки смежив!
(Река - телу легка,
И спать - лучше, чем жить!)
Любовь: зноб до кости!
Любовь: зной до бела!
Вода - любит концы.
Река - любит тела.
4 сентября 1923
1
Оставленной быть - это втравленной быть
В грудь - синяя татуировка матросов!
Оставленной быть - это явленной быть
Семи океанам… Не валом ли быть
Девятым, что с палубы сносит?
Уступленной быть - это купленной быть
Задорого: ночи и ночи и ночи
Умоисступленья! О, в трубы трубить -
Уступленной быть! - Это длиться и слыть
Как губы и трубы пророчеств.
14 апреля 1923
2
- О всеми голосами раковин
Ты пел ей…
- Травкой каждою.
- Она томилась лаской Вакховой.
- Летейских маков жаждала…
- Но как бы те моря ни солоны,
Тот мчался…
- Стены падали.
- И кудри вырывала полными
Горстями…
- В пену падали…
21 апреля 1923
От руки моей не взыгрывал,
На груди моей не всплакивал…
Непреложней и незыблемей
Опрокинутого факела:
Над душой моей в изглавии,
Над страдой моей в изножии
(От руки моей не вздрагивал, -
Не твоей рукой низложена)
Азраил! В ночах без месяца
И без звёзд дороги скошены.
В этот час тяжёло-весящий
Я тебе не буду ношею…
Азраил? В ночах без выхода
И без звёзд: личины сорваны!
В этот час тяжёло-дышащий
Я тебе не буду прорвою…
А потом перстом как факелом
Напиши в рассветных серостях
О жене, что назвала тебя
Азраилом вместо - Эроса.
17 февраля 1923
Выше! Выше! Лови - лётчицу!
Не спросившись лозы - отческой
Нереидою по - лощется,
Нереидою в ла - зурь!
Лира! Лира! Хвалынь - синяя!
Полыхание крыл - в скинии!
Над мотыгами - и - спинами
Полыхание двух бурь!
Муза! Муза! Да как - смеешь ты?
Только узел фаты - веющей!
Или ветер страниц - шелестом
О страницы - и смыв, взмыл…
И покамест - счета - кипами,
И покамест - сердца - хрипами,
Закипание - до - кипени
Двух вспенённых - крепись - крыл.
Так, над вашей игрой - крупною,
(Между трупами - и - куклами!)
Не общупана, не куплена,
Полыхая и пля - ша -
Шестикрылая, ра - душная,
Между мнимыми - ниц! - сущая,
Не задушена вашими тушами
Ду - ша!
10 февраля 1923
И засим, упредив заране,
Что меж мной и тобою - мили!
Что себя причисляю к рвани,
Что честно моё место в мире:
Под колёсами всех излишеств:
Стол уродов, калек, горбатых…
И засим, с колокольной крыши
Объявляю: люблю богатых!
За их корень, гнилой и шаткий,
С колыбели растящий рану,
За растерянную повадку
Из кармана и вновь к карману.
За тишайшую просьбу уст их,
Исполняемую как окрик.
И за то, что их в рай не впустят,
И за то, что в глаза не смотрят.
За их тайны - всегда с нарочным!
За их страсти - всегда с рассыльным!
За навязанные им ночи,
(И целуют и пьют насильно!)
И за то, что в учётах, в скуках,
В позолотах, в зевотах, в ватах,
Вот меня, наглеца, не купят -
Подтверждаю: люблю богатых!
А ещё, несмотря на бритость,
Сытость, питость (моргну - и трачу!)
За какую-то - вдруг - побитость,
За какой-то их взгляд собачий
Сомневающийся…
- не стержень
ли к нулям? Не шалят ли гири?
И за то, что меж всех отверженств
Нет - такого сиротства в мире!
Есть такая дурная басня:
Как верблюды в иглу пролезли.
…За их взгляд, изумлённый на-смерть,
Извиняющийся в болезни,
Как в банкротстве… «Ссудил бы… Рад бы -
Да»…
За тихое, с уст зажатых:
«По каратам считал, я - брат был»…
Присягаю: люблю богатых!
30 сентября 1922
Здравствуй! Не стрела, не камень:
Я! - Живейшая из жён:
Жизнь. Обеими руками
В твой невыспавшийся сон.
Дай! (На языке двуостром:
На! - Двуострота змеи!)
Всю меня в простоволосой
Радости моей прими!
Льни! - Сегодня день на шхуне,
- Льни! - на лыжах! - Льни! - льняной!
Я сегодня в новой шкуре:
Вызолоченной, седьмой!
- Мой! - и о каких наградах
Рай - когда в руках, у рта:
Жизнь: распахнутая радость
Поздороваться с утра!
25 июня 1922
Кем полосынька твоя
Нынче выжнется?
Чернокосынька моя!
Чернокнижница!
Дни полночные твои,
Век твой таборный…
Все работнички твои
Разом забраны.
Где сподручники твои,
Те сподвижнички?
Белорученька моя,
Чернокнижница!
Не загладить тех могил
Слезой, славою.
Один заживо ходил -
Как удавленный.
Другой к стеночке пошёл
Искать прибыли.
(И гордец же был-сокол!)
Разом выбыли.
Высоко твои братья!
Не докличешься!
Яснооконька моя,
Чернокнижница!
А из тучи-то (хвала -
Диво дивное!)
Соколиная стрела,
Голубиная…
Знать, в два пёрышка тебе
Пишут тамотка,
Знать, уж в скорости тебе
Выйдет грамотка:
- Будет крылышки трепать
О булыжники!
Чернокрылонька моя!
Чернокнижница!
29 декабря 1921
Грудь женская! Души застывший вздох, -
Суть женская! Волна, всегда врасплох
Застигнутая - и всегда врасплох
Вас застигающая - видит Бог!
Презренных и презрительных утех
Игралище. - Грудь женская! - Доспех
Уступчивый! - Я думаю о тех…
Об одногрудых тех, - подругах тех!..
5 декабря 1921
В 1940 году Цветаева озаглавила это стихотворение «Амазонки», по названию легендарного племени женщин-воительниц, обитавших на восточном побережье Чёрного моря. Амазонки не терпели мужчин и выходили в походы под предводительством своей царицы.
Об одногрудых тех. - По преданию, девочкам-амазонкам выжигали правую грудь, чтобы она не мешала при натягивании лука.
1
Молодость моя! Моя чужая
Молодость! Мой сапожок непарный!
Воспалённые глаза сужая,
Так листок срывают календарный.
Ничего из всей твоей добычи
Не взяла задумчивая Муза.
Молодость моя! - Назад не кличу.
Ты была мне ношей и обузой.
Ты в ночи нашёптывала гребнем,
Ты в ночи оттачивала стрелы.
Щедростью твоей давясь, как щебнем,
За чужие я грехи терпела.
Скипетр тебе вернув до сроку -
Что уже душе до яств и брашна!
Молодость моя! Моя морока -
Молодость! Мой лоскуток кумашный!
18 ноября 1921
2
Скоро уж из ласточек - в колдуньи!
Молодость! Простимся накануне…
Постоим с тобою на ветру!
Смуглая моя! Утешь сестру!
Полыхни малиновою юбкой,
Молодость моя! Моя голубка
Смуглая! Раззор моей души!
Молодость моя! Утешь, спляши!
Полосни лазоревою шалью,
Шалая моя! Пошалевали
Досыта с тобой! - Спляши, ошпарь!
Золотце моё - прощай - янтарь!
Неспроста руки твоей касаюсь,
Как с любовником с тобой прощаюсь.
Вырванная из грудных глубин -
Молодость моя! - Иди к другим!
20 ноября 1921
Знаю, умру на заре! На которой из двух,
Вместе с которой из двух - не решить по заказу!
Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!
Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!
Пляшущим шагом прошла по земле! - Неба дочь!
С полным передником роз! - Ни ростка не наруша!
Знаю, умру на заре! - Ястребиную ночь
Бог не пошлёт по мою лебединую душу!
Нежной рукой отведя нецелованный крест,
В щедрое небо рванусь за последним приветом.
Прорезь зари - и ответной улыбки прорез…
- Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!
Декабрь 1920, Москва
Другие - с очами и с личиком светлым,
А я-то ночами беседую с ветром.
Не с тем - италийским
Зефиром младым, -
С хорошим, с широким,
Российским, сквозным!
Другие всей плотью по плоти плутают,
Из уст пересохших - дыханье глотают…
А я - руки настежь! - застыла - столбняк!
Чтоб выдул мне душу - российский сквозняк!
Другие - о, нежные, цепкие путы!
Нет, с нами Эол обращается круто.
- Небось не растаешь! Одна, мол, семья! -
Как будто и вправду - не женщина я!
2 августа 1920
Вчера ещё в глаза глядел,
А нынче - всё косится в сторону!
Вчера ещё до птиц сидел, -
Все жаворонки нынче - вороны!
Я глупая, а ты умён,
Живой, а я остолбенелая.
О, вопль женщин всех времён:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»
И слёзы ей - вода, и кровь -
Вода, - в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха - Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
И стон стоит вдоль всей земли:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»
Вчера ещё - в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал, -
Жизнь выпала - копейкой ржавою!
Детоубийцей на суду
Стою - немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
Спрошу я стул, спрошу кровать:
«За что, за что терплю и бедствую?»
«Отцеловал - колесовать:
Другую целовать», - ответствуют.
Жить приучил в самом огне,
Сам бросил - в степь заледенелую!
Вот что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе - я сделала?
Всё ведаю - не прекословь!
Вновь зрячая - уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.
Самo - что дерево трясти! -
В срок яблоко спадает спелое…
- За всё, за всё меня прости,
Мой милый, что тебе я сделала!
14 июня 1920
А следующий раз - глухонемая
Приду на свет, где всем свой стих дарю,
свой слух дарю.
Ведь всё равно - что говорят - не понимаю.
Ведь всё равно - кто разберёт? - что говорю.
Бог упаси меня - опять Коринной
В сей край придти, где люди твёрже льдов,
а льдины - скал.
Глухонемою - и с такою длинной -
- Вот - до полу - косой, чтоб не узнал!
7 апреля 1920
Когда малюткою была
- Шальной девчонкой полуголой -
Не липла - Господу хвала! -
Я к материнскому подолу.
Нет, - через пни и частоколы -
Сады ломать! - Коней ковать! -
А по ночам - в чужие села:
- «Пустите переночевать!»
Расту - прямая как стрела.
Однажды - день клонился долу -
Под дубом - черный, как смола -
Бродячий музыкант с виолой.
Спят ……., спят цветы и пчелы…
Ну словом - как сие назвать?
Я женский стыд переборола:
- «Пустите переночевать!»
Мои бессонные дела!
Кто не спрягал со мной глаголу:
…….? Кого-то не звала
В опустошительную школу?
Ах, чуть закутаешься в полы
Плаща - прощайте, рвань и знать! -
Как по лбу - молотом тяжелым:
- «Пустите переночевать!»
Посылка:
Вы, Ангелы вокруг Престола,
И ты, младенческая Мать!
Я так устала быть веселой, -
Пустите переночевать!
2 апреля 1920
А во лбу моём - знай! -
Звёзды горят.
В правой рученьке - рай,
В левой рученьке - ад.
Есть и шёлковый пояс -
От всех мытарств.
Головою покоюсь
На Книге Царств.
Много ль нас таких
На святой Руси -
У ветров спроси,
У волков спроси.
Так из края в край,
Так из града в град.
В правой рученьке - рай,
В левой рученьке - ад.
Рай и ад намешала тебе в питьё,
День единый теперь - житие твоё.
Проводи, жених,
До седьмой версты!
Много нас таких
На святой Руси.
Июль 1919
Если душа родилась крылатой -
Что ей хоромы и что ей хаты!
Что Чингисхан ей - и что - Орда!
Два на миру у меня врага,
Два близнеца - неразрывно-слитых:
Голод голодных - и сытость сытых!
18 августа 1918
Белогвардейцы! Гордиев узел
Доблести русской!
Белогвардейцы! Белые грузди
Песенки русской!
Белогвардейцы! Белые звёзды!
С неба не выскрести!
Белогвардейцы! Чёрные гвозди
В рёбра Антихристу!
9 августа 1918
Как правая и левая рука -
Твоя душа моей душе близка.
Мы смежены, блаженно и тепло,
Как правое и левое крыло.
Но вихрь встаёт - и бездна пролегла
От правого - до левого крыла!
10 июля 1918
А когда - когда-нибудь - как в воду
И тебя потянет - в вечный путь,
Оправдай змеиную породу:
Дом - меня - мои стихи - забудь.
Знай одно: что завтра будешь старой.
Пей вино, правь тройкой, пой у Яра,
Синеокою цыганкой будь.
Знай одно: никто тебе не пара -
И бросайся каждому на грудь.
Ах, горят парижские бульвары!
(Понимаешь - миллионы глаз!)
Ах, гремят мадридские гитары!
(Я о них писала - столько раз!)
Знай одно: (твой взгляд широк от жара,
Паруса надулись - добрый путь!)
Знай одно: что завтра будешь старой,
Остальное, деточка, - забудь.
11 июня 1917
Горечь! Горечь! Вечный привкус
На губах твоих, о страсть!
Горечь! Горечь! Вечный искус -
Окончательнее пасть.
Я от горечи - целую
Всех, кто молод и хорош.
Ты от горечи - другую
Ночью за руку ведёшь.
С хлебом ем, с водой глотаю
Горечь-горе, горечь-грусть.
Есть одна трава такая
На лугах твоих, о Русь.
10 июня 1917
Август - астры,
Август - звёзды,
Август - грозди
Винограда и рябины
Ржавой - август!
Полновесным, благосклонным
Яблоком своим имперским,
Как дитя, играешь, август.
Как ладонью, гладишь сердце
Именем своим имперским:
Август! - Сердце!
Месяц поздних поцелуев,
Поздних роз и молний поздних!
Ливней звёздных -
Август! - Месяц
Ливней звёздных!
7 февраля 1917
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес - моя колыбель, и могила - лес,
Оттого что я на земле стою - лишь одной ногой,
Оттого что я тебе спою - как никто другой.
Я тебя отвоюю у всех времён, у всех ночей,
У всех золотых знамён, у всех мечей,
Я ключи закину и псов прогоню с крыльца -
Оттого что в земной ночи я вернее пса.
Я тебя отвоюю у всех других - у той, одной,
Ты не будешь ничей жених, я - ничьей женой,
И в последнем споре возьму тебя - замолчи! -
У того, с которым Иаков стоял в ночи.
Но пока тебе не скрещу на груди персты -
О проклятие! - у тебя остаешься - ты:
Два крыла твои, нацеленные в эфир, -
Оттого что мир - твоя колыбель, и могила - мир!
15 августа 1916
Белое солнце и низкие, низкие тучи,
Вдоль огородов - за белой стеною - погост.
И на песке вереницы соломенных чучел
Под перекладинами в человеческий рост.
И, перевесившись через заборные колья,
Вижу: дороги, деревья, солдаты вразброд.
Старая баба - посыпанный крупною солью
Чёрный ломоть у калитки жуёт и жуёт…
Чем прогневили тебя эти серые хаты,
Господи! - и для чего
стольким простреливать грудь?
Поезд прошёл и завыл, и завыли солдаты,
И запылил, запылил отступающий путь…
Нет, умереть! Никогда не родиться бы лучше,
Чем этот жалобный, жалостный, каторжный вой
О чернобровых красавицах. - Ох, и поют же
Нынче солдаты! О, господи боже ты мой!
3 июля 1916
Поёт Иосиф Кобзон. Музыка: Марк Минков.
В гибельном фолианте
Нету соблазна для
Женщины. - Ars Amandi
Женщине - вся земля.
Сердце - любовных зелий
Зелье - вернее всех.
Женщина с колыбели
Чей-нибудь смертный грех.
Ах, далеко до неба!
Губы - близки во мгле…
- Бог, не суди! - Ты не был
Женщиной на земле!
29 сентября 1915
Ars Amandi - искусство любви (лат.).
Мне нравится, что Вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не Вами,
Что никогда тяжёлый шар земной
Не уплывёт под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной -
Распущенной - и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.
Мне нравится ещё, что Вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не Вас целую.
Что имя нежное моё, мой нежный, не
Упоминаете ни днём, ни ночью - всуе…
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!
Спасибо Вам и сердцем и рукой
За то, что Вы меня - не зная сами! -
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши не-гулянья под луной,
За солнце, не у нас над головами, -
За то, что Вы больны - увы! - не мной,
За то, что я больна - увы! - не Вами!
3 мая 1915
Обращено к М.А.Минцу (1886-1917), впоследствии мужу А.И.Цветаевой.
Поёт Алла Пугачёва. Музыка: Микаэл Таривердиев
Безумье - и благоразумье,
Позор - и честь,
Всё, что наводит на раздумье,
Всё слишком есть -
Во мне. - Все каторжные страсти
Свились в одну! -
Так в волосах моих - все масти
Ведут войну!
Я знаю весь любовный шёпот,
- Ах, наизусть! -
- Мой двадцатидвухлетний опыт -
Сплошная грусть!
Но облик мой - невинно розов,
- Что ни скажи! -
Я виртуоз из виртуозов
В искусстве лжи.
В ней, запускаемой как мячик
- Ловимый вновь! -
Моих прабабушек-полячек
Сказалась кровь.
Лгу оттого, что по кладбищам
Трава растёт,
Лгу оттого, что по кладбищам
Метель метёт…
От скрипки - от автомобиля -
Шелков, огня…
От пытки, что не все любили -
Одну меня!
От боли, что не я - невеста
У жениха…
От жеста и стиха - для жеста
И для стиха!
От нежного боа на шее…
И как могу
Не лгать, - раз голос мой нежнее, -
Когда я лгу…
3 января 1915
Продолговатый и твёрдый овал,
Чёрного платья раструбы…
Юная бабушка! Кто целовал
Ваши надменные губы?
Руки, которые в залах дворца
Вальсы Шопена играли…
По сторонам ледяного лица -
Локоны в виде спирали.
Тёмный, прямой и взыскательный взгляд.
Взгляд, к обороне готовый.
Юные женщины так не глядят.
Юная бабушка, - кто Вы?
Сколько возможностей Вы унесли,
И невозможностей - сколько? -
В ненасытимую прорву земли,
Двадцатилетняя полька!
День был невинен, и ветер был свеж.
Тёмные звёзды погасли.
- Бабушка! Этот жестокий мятеж
В сердце моём - не от Вас ли?..
4 сентября 1914
Поёт Лариса Трухина. Музыка: Лариса Трухина.
Сергею
Вы, чьи широкие шинели
Напоминали паруса,
Чьи шпоры весело звенели
И голоса.
И чьи глаза, как бриллианты,
На сердце вырезали след -
Очаровательные франты
Минувших лет.
Одним ожесточеньем воли
Вы брали сердце и скалу, -
Цари на каждом бранном поле
И на балу.
Вас охраняла длань Господня
И сердце матери. Вчера -
Малютки-мальчики, сегодня -
Офицера.
Вам все вершины были малы
И мягок - самый чёрствый хлеб,
О молодые генералы
Своих судеб!
Ах, на гравюре полустёртой,
В один великолепный миг,
Я встретила, Тучков-четвёртый,
Ваш нежный лик,
И вашу хрупкую фигуру,
И золотые ордена…
И я, поцеловав гравюру,
Не знала сна.
О, как - мне кажется - могли вы
Рукою, полною перстней,
И кудри дев ласкать - и гривы
Своих коней.
В одной невероятной скачке
Вы прожили свой краткий век…
И ваши кудри, ваши бачки
Засыпал снег.
Три сотни побеждало - трое!
Лишь мёртвый не вставал с земли.
Вы были дети и герои,
Вы всё могли.
Что так же трогательно-юно,
Как ваша бешеная рать?..
Вас златокудрая Фортуна
Вела, как мать.
Вы побеждали и любили
Любовь и сабли остриё -
И весело переходили
В небытиё.
Феодосия, 26 декабря 1913
Поёт Любовь Исаева. Музыка: Андрей Петров.
Уж сколько их упало в эту бездну,
Развёрстую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.
Застынет всe, что пёло и боролось,
Сияло и рвалось:
И зелень глаз моих, и нежный голос,
И золото волос.
И будет жизнь с её насущным хлебом,
С забывчивостью дня.
И будет всё - как будто бы под небом
И не было меня!
Изменчивой, как дети, в каждой мине
И так недолго злой,
Любившей час, когда дрова в камине
Становятся золой,
Виолончель и кавалькады в чаще,
И колокол в селе…
- Меня, такой живой и настоящей
На ласковой земле!
- К вам всем - что мне, ни в чём не знавшей меры,
Чужие и свои?!
Я обращаюсь с требованьем веры
И с просьбой о любви.
И день и ночь, и письменно и устно:
За правду да и нет,
За то, что мне так часто - слишком грустно
И только двадцать лет,
За то, что мне - прямая неизбежность -
Прощение обид,
За всю мою безудержную нежность,
И слишком гордый вид,
За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру…
- Послушайте! - Ещё меня любите
За то, что я умру.
8 декабря 1913
На основе стихотворения композитором Марком Минковым создана песня «Монолог»
Я думаю об утре Вашей славы,
Об утре Ваших дней,
Когда очнулись демоном от сна Вы
И богом для людей.
Я думаю о том, как Ваши брови
Сошлись над факелами Ваших глаз,
О том, как лава древней крови
По Вашим жилам разлилась.
Я думаю о пальцах, очень длинных,
В волнистых волосах,
И обо всех - в аллеях и в гостиных -
Вас жаждущих глазах.
И о сердцах, которых - слишком юный -
Вы не имели времени прочесть,
В те времена, когда всходили луны
И гасли в Вашу честь.
Я думаю о полутёмной зале,
О бархате, склонённом к кружевам,
О всех стихах, какие бы сказали
Вы - мне, я - Вам.
Я думаю ещё о горсти пыли,
Оставшейся от Ваших губ и глаз…
О всех глазах, которые в могиле.
О них и нас.
24 сентября 1913, Ялта
1
Мы быстры и наготове,
Мы остры.
В каждом жесте, в каждом взгляде,
В каждом слове. -
Две сестры.
Своенравна наша ласка
И тонка,
Мы из старого Дамаска -
Два клинка.
Прочь, гумно и бремя хлеба,
И волы!
Мы - натянутые в небо
Две стрелы!
Мы одни на рынке мира
Без греха.
Мы - из Вильяма Шекспира
Два стиха.
2
Мы - весенняя одежда
Тополей,
Мы - последняя надежда
Королей.
Мы на дне старинной чаши,
Посмотри:
В ней твоя заря, и наши
Две зари.
И прильнув устами к чаше,
Пей до дна.
И на дне увидишь наши
Имена.
Светлый взор наш смел и светел
И во зле.
- Кто из вас его не встретил
На земле?
Охраняя колыбель и мавзолей,
Мы - последнее виденье
Королей.
11 июля 1913
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я - поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти,
- Нечитанным стихам! -
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берёт!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черёд.
Май 1913, Коктебель
Идёшь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала - тоже!
Прохожий, остановись!
Прочти - слепоты куриной
И маков набрав букет,
Что звали меня Мариной
И сколько мне было лет.
Не думай, что здесь - могила,
Что я появлюсь, грозя…
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!
И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились…
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!
Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед, -
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.
Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь,
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.
Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли…
И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.
3 мая 1913, Коктебель
Я забыла, что сердце в Вас - только ночник,
Не звезда! Я забыла об этом!
Что поэзия ваша из книг
И из зависти - критика. Ранний старик,
Вы опять мне на миг
Показались великим поэтом.
1912
Максу Волошину
Они приходят к нам, когда
У нас в глазах не видно боли.
Но боль пришла - их нету боле:
В кошачьем сердце нет стыда!
Смешно, не правда ли, поэт,
Их обучать домашней роли.
Они бегут от рабской доли:
В кошачьем сердце рабства нет!
Как ни мани, как ни зови,
Как ни балуй в уютной холе,
Единый миг - они на воле:
В кошачьем сердце нет любви!
?
Улыбнись в моё «окно»,
Иль к шутам меня причисли, -
Не изменишь, всё равно!
«Острых чувств» и «нужных мыслей»
Мне от Бога не дано.
Нужно петь, что всё темно,
Что над миром сны нависли…
- Так теперь заведено. -
Этих чувств и этих мыслей
Мне от Бога не дано!
?
В декабре на заре было счастье,
Длилось - миг.
Настоящее, первое счастье
Не из книг!
В январе на заре было горе,
Длилось - час.
Настоящее, горькое горе
В первый раз!
1911 - 1912
Воспоминанье слишком давит плечи,
Я о земном заплачу и в раю,
Я старых слов при нашей новой встрече
Не утаю.
Где сонмы ангелов летают стройно,
Где арфы, лилии и детский хор,
Где всё покой, я буду беспокойно
Ловить твой взор.
Виденья райские с усмешкой провожая,
Одна в кругу невинно-строгих дев,
Я буду петь, земная и чужая,
Земной напев!
Воспоминанье слишком давит плечи,
Настанет миг, - я слёз не утаю…
Ни здесь, ни там, - нигде не надо встречи,
И не для встреч проснёмся мы в раю!
1909 - 1910
Поёт Людмила Лядова. Музыка: Людмила Лядова.
Как влюблённость старо,
как любовь забываемо-ново:
Утро в карточный домик, смеясь,
превращает наш храм.
О мучительный стыд
за вечернее лишнее слово!
О тоска по утрам!
Утонула в заре
голубая, как месяц, трирема,
О прощании с нею
пусть лучше не пишет перо!
Утро в жалкий пустырь
превращает наш сад из Эдема…
Как влюблённость - старо!
Только ночью душе
посылаются знаки оттуда,
Оттого всё ночное,
как книгу от всех береги!
Никому не шепни, просыпаясь,
про нежное чудо:
Свет и чудо - враги!
Твой восторженный бред,
светом розовых люстр золочёный,
Будет утром смешон.
Пусть его не услышит рассвет!
Будет утром - мудрец,
будет утром - холодный учёный
Тот, кто ночью - поэт.
Как могла я,
лишь ночью живя и дыша, как могла я
Лучший вечер отдать
на терзанье январскому дню?
Только утро виню я,
прошедшему вздох посылая,
Только утро виню!
?
Склоняются низко цветущие ветки,
Фонтана в бассейне лепечут струи,
В тенистых аллеях всё детки, всё детки…
О детки в траве, почему не мои?
Как будто на каждой головке коронка
От взоров, детей стерегущих, любя.
И матери каждой, что гладит ребёнка,
Мне хочется крикнуть: «Весь мир у тебя!»
Как бабочки девочек платьица пёстры,
Здесь ссора, там хохот, там сборы домой…
И шепчутся мамы, как нежные сёстры:
- «Подумайте, сын мой»… - «Да что вы! А мой».
Я женщин люблю, что в бою не робели,
Умевших и шпагу держать, и копьё, -
Но знаю, что только в плену колыбели
Обычное - женское - счастье моё!
?
Новый месяц встал над лугом,
Над росистою межой.
Милый, дальний и чужой,
Приходи, ты будешь другом.
Днем - скрываю, днем - молчу.
Месяц в небе, - нету мочи!
В эти месячные ночи
Рвусь к любимому плечу.
Не спрошу себя: «Кто ж он?»
Все расскажут - твои губы!
Только днем объятья грубы,
Только днем порыв смешон.
Днем, томима гордым бесом,
Лгу с улыбкой на устах.
Ночью ж… Милый, дальний… Ах!
Лунный серп уже над лесом!
Таруса, октябрь 1909
Вечерний дым над городом возник,
Куда-то вдаль покорно шли вагоны,
Вдруг промелькнул, прозрачней анемоны,
В одном из окон полудетский лик.
На веках тень. Подобием короны
Лежали кудри… Я сдержала крик:
Мне стало ясно в этот краткий миг,
Что пробуждают мёртвых наши стоны.
С той девушкой у тёмного окна
- Виденьем рая в сутолке вокзальной -
Не раз встречалась я в долинах сна.
Но почему была она печальной?
Чего искал прозрачный силуэт?
Быть может ей - и в небе счастья нет?..
1907-1910
…Сдавленный шёпот… Сверканье кинжала.
- «Мама, построй мне из кубиков домик!»
Мама взволнованно к сердцу прижала
Маленький томик.
… Гневом глаза загорелись у графа:
«Здесь я, княгиня, по благости рока!»
- «Мама, а в море не тонет жирафа?»
Мама душою - далёко!
- «Мама, смотри: паутинка в котлете!»
В голосе детском упрёк и угроза.
Мама очнулась от вымыслов: дети -
Горькая проза!
?
Из рая детского житья
Вы мне привет прощальный шлёте,
Неизменившие друзья
В потёртом, красном переплёте.
Чуть лёгкий выучен урок,
Бегу тот час же к вам, бывало.
- «Уж поздно! - «Мама, десять строк!»…
Но, к счастью, мама забывала.
Дрожат на люстрах огоньки…
Как хорошо за книгой дома!
Под Грига, Шумана и Кюи
Я узнавала судьбы Тома.
Темнеет… В воздухе свежо…
Том в счастье с Бэкки полон веры.
Вот с факелом Индеец Джо
Блуждает в сумраке пещеры…
Кладбище… Вещий крик совы…
(Мне страшно!) Вот летит чрез кочки
Приёмыш чопорной вдовы,
Как Диоген, живущий в бочке.
Светлее солнца тронный зал,
Над стройным мальчиком - корона…
Вдруг - нищий! Боже! Он сказал:
«Позвольте, я наследник трона!»
Ушёл во тьму, кто в ней возник.
Британии печальны судьбы…
- О, почему средь красных книг
Опять за лампой не уснуть бы?
О золотые времена,
Где взор смелей и сердце чище!
О золотые имена:
Гек Финн, Том Сойер, Принц и Нищий!
1908-1910
Христос и Бог! Я жажду чуда
Теперь, сейчас, в начале дня!
О, дай мне умереть, покуда
Вся жизнь как книга для меня.
Ты мудрый, ты не скажешь строго:
- «Терпи, ещё не кончен срок».
Ты сам мне подал - слишком много!
Я жажду сразу - всех дорог!
Всего хочу: с душой цыгана
Идти под песни на разбой,
За всех страдать под звук органа
И амазонкой мчаться в бой;
Гадать по звёздам в чёрной башне,
Вести детей вперёд, сквозь тень…
Чтоб был легендой - день вчерашний,
Чтоб был безумьем - каждый день!
Люблю и крест и шёлк, и каски,
Моя душа мгновений след…
Ты дал мне детство - лучше сказки.
И дай мне смерть - в семнадцать лет!
Таруса, 26 сентября 1909
Все твой путь блестящей залой зла,
Маргарита, осуждают смело.
В чём вина твоя? Грешило тело!
Душу ты - невинной сберегла.
Одному, другому, всем равно,
Всем кивала ты с усмешкой зыбкой.
Этой горестной полуулыбкой
Ты оплакала себя давно.
Кто поймёт? Рука поможет чья?
Всех одно пленяет без изъятья!
Вечно ждут раскрытые объятья,
Вечно ждут: «Я жажду! Будь моя!»
День и ночь признаний лживых яд…
День и ночь, и завтра вновь, и снова!
Говорил красноречивей слова
Тёмный взгляд твой, мученицы взгляд.
Всё тесней проклятое кольцо,
Мстит судьба богине полусветской…
Нежный мальчик вдруг с улыбкой детской
Заглянул тебе, грустя, в лицо…
О любовь! Спасает мир - она!
В ней одной спасенье и защита.
Всё в любви. Спи с миром, Маргарита…
Всё в любви… Любила - спасена!
?
Месяц высокий над городом лёг,
Грезили старые зданья…
Голос ваш был безучастно-далёк:
- «Хочется спать. До свиданья».
Были друзья мы иль были враги?
Рук было кратко пожатье,
Сухо звучали по камню шаги
В шорохе длинного платья.
Что-то мелькнуло, - знакомая грусть,
- Старой тоски переливы…
Хочется спать Вам? И спите, и пусть
Сны Ваши будут красивы;
Пусть не мешает анализ больной
Вашей уютной дремоте.
Может быть в жизни Вы тоже покой
Муке пути предпочтёте.
Может быть Вас не захватит волна,
Сгубят земные соблазны, -
В этом тумане так смутно видна
Цель, а дороги так разны!
Снами отрадно страдания гнать,
Спящим не ведать стремленья,
Только и светлых надежд им не знать,
Им не видать возрожденья,
Им не сложить за мечту головы, -
Бури - герои достойны!
Буду бороться и плакать, а Вы
Спите спокойно!
?
Над миром вечерних видений
Мы, дети, сегодня цари.
Спускаются длинные тени,
Горят за окном фонари,
Темнеет высокая зала,
Уходят в себя зеркала…
Не медлим! Минута настала!
Уж кто-то идёт из угла.
Нас двое над тёмной роялью
Склонилось, и крадется жуть.
Укутаны маминой шалью,
Бледнеем, не смеем вздохнуть.
Посмотрим, что ныне творится
Под пологом вражеской тьмы?
Темнее, чем прежде, их лица, -
Опять победители мы!
Мы цепи таинственной звенья,
Нам духом в борьбе не упасть,
Последнее близко сраженье,
И тёмных окончится власть
Мы старших за то презираем,
Что скучны и просты их дни…
Мы знаем, мы многое знаем
Того, что не знают они!
1908-1910
Проснулась улица. Глядит, усталая
Глазами хмурыми немых окон
На лица сонные, от стужи алые,
Что гонят думами упорный сон.
Покрыты инеем деревья чёрные, -
Следом таинственным забав ночных,
В парче сияющей стоят минорные,
Как будто мёртвые среди живых.
Мелькает серое пальто измятое,
Фуражка с венчиком, унылый лик
И руки красные, к ушам прижатые,
И чёрный фартучек со связкой книг.
Проснулась улица. Глядит, угрюмая
Глазами хмурыми немых окон.
Уснуть, забыться бы с отрадной думою,
Что жизнь нам грезится, а это - сон!
Март 1908
«Московское детство»
Родилась в московской профессорской семье: отец - И. В. Цветаев, мать - М. А. Мейн (умерла в 1906), пианистка, ученица А. Г. Рубинштейна, дед сводных сестры и брата - историк Д. И. Иловайский.
В детстве из-за болезни матери (чахотка) Цветаева подолгу жила в Италии, Швейцарии, Германии; перерывы в гимназическом образовании восполнялись учёбой в пансионах в Лозанне и Фрейбурге. Свободно владела французским и немецким языками. В 1909 слушала курс французской литературы в Сорбонне.
Становление поэта
Начало литературной деятельности Цветаевой связано с кругом московских символистов; она знакомится с В. Я. Брюсовым, оказавшим значительное влияние на её раннюю поэзию, с Эллисом (Л. Л. Кобылинским), участвует в деятельности кружков и студий при издательстве «Мусагет». Не менее существенное воздействие оказали поэтический и художественный мир дома М. А. Волошина в Крыму (Цветаева гостила в Коктебеле в 1911, 1913, 1915, 1917).
В двух первых книгах стихов «Вечерний альбом» (1910), «Волшебный фонарь» (1912) и поэме «Чародей» (1914) тщательным описанием домашнего быта (детской, «залы», зеркал и портретов), прогулок на бульваре, чтения, занятий музыкой, отношений с матерью и сестрой имитируется дневник гимназистки (исповедальность, дневниковая направленность акцентируется посвящением «Вечернего альбома» памяти Марии Башкирцевой), которая в этой атмосфере «детской» сентиментальной сказки взрослеет и приобщается к поэтическому. В поэме «На красном коне» (1921) история становления поэта обретает формы романтической сказочной баллады.
Поэтический мир и миф
В следующих книгах «Вёрсты» (1921-22) и «Ремесло» (1923), обнаруживающих творческую зрелость Цветаевой, сохраняется ориентация на дневник и сказку, но уже преображающуюся в часть индивидуального поэтического мифа. В центре циклов стихов, обращённых к поэтам-современникам А. А. Блоку, А. А. Ахматовой, С. Парнок, посвящённых историческим лицам или литературным героям - Марине Мнишек, Дон Жуану и др., - романтическая личность, которая не может быть понята современниками и потомками, но и не ищет примитивного понимания, обывательского сочувствия. Цветаева, до определённой степени идентифицируя себя со своими героями, наделяет их возможностью жизни за пределами реальных пространств и времён, трагизм их земного существования компенсируется принадлежностью к высшему миру души, любви, поэзии.
«После России»
Характерные для лирики Цветаевой романтические мотивы отверженности, бездомности, сочувствия гонимым подкрепляются реальными обстоятельствами жизни поэтессы. В 1918-22 вместе с малолетними детьми она находится в революционной Москве, в то время как её муж С. Я. Эфрон сражается в белой армии (стихи 1917-21, полные сочувствия белому движению, составили цикл «Лебединый стан»).
С 1922 начинается эмигрантское существование Цветаевой (кратковременное пребывание в Берлине, три года в Праге, с 1925 - Париж), отмеченное постоянной нехваткой денег, бытовой неустроенностью, непростыми отношениями с русской эмиграцией, возрастающей враждебностью критики. Лучшим поэтическим произведениям эмигрантского периода (последний прижизненный сборник стихов «После России 1922-1925», 1928; «Поэма горы», «Поэма конца», обе 1926; лирическая сатира «Крысолов», 1925-26; трагедии на античные сюжеты «Ариадна», 1927, опубликована под названием «Тезей», и «Федра», 1928; последний поэтический цикл «Стихи к Чехии», 1938-39, при жизни не публиковался и др.) присущи философская глубина, психологическая точность, экспрессивность стиля.
Особенности поэтического языка
Свойственные поэзии Цветаевой исповедальность, эмоциональная напряжённость, энергия чувства определили специфику языка, отмеченного сжатостью мысли, стремительностью развёртывания лирического действия.
Наиболее яркими чертами самобытной поэтики Цветаевой явились интонационное и ритмическое разнообразие (в т. ч. использование раешного стиха, ритмического рисунка частушки; фольклорные истоки наиболее ощутимы в поэмах-сказках «Царь-девица», 1922, «Молодец», 1924), стилистические и лексические контрасты (от просторечия и заземленных бытовых реалий до приподнятости высокого стиля и библейской образности), необычный синтаксис (уплотнённая ткань стиха изобилует знаком «тире», часто заменяющим опускаемые слова), ломка традиционной метрики (смешение классических стоп внутри одной строки), эксперименты над звуком (в т. ч. постоянное обыгрывание паронимических созвучий, превращающее морфологический уровень языка в поэтически значимый) и др.
Проза
В отличие от стихов, не получивших в эмигрантской среде признания (в новаторской поэтической технике Цветаевой усматривали самоцель), успехом пользовалась её проза, охотно принимавшаяся издателями и занявшая основное место в её творчестве 1930-х гг. («Эмиграция делает меня прозаиком…»). «Мой Пушкин» (1937), «Мать и музыка» (1935), «Дом у Старого Пимена» (1934), «Повесть о Сонечке» (1938), воспоминания о М. А. Волошине («Живое о живом», 1933), М. А. Кузмине («Нездешний ветер», 1936), А. Белом («Пленный дух», 1934) и др., соединяя черты художественной мемуаристики, лирической прозы и философской эссеистики, воссоздают духовную биографию Цветаевой. К прозе примыкают письма поэтессы к Б. Л. Пастернаку (1922-36) и Р. М. Рильке (1926) - своего рода эпистолярный роман.
Конец пути
В 1937 Сергей Эфрон, ради возвращения в СССР ставший агентом НКВД за границей, оказавшись замешанным в заказном политическом убийстве, бежит из Франции в Москву. Летом 1939 вслед за мужем и дочерью Ариадной (Алей) возвращается на родину и Цветаева с сыном Георгием (Муром). В том же году и дочь и муж были арестованы (С. Эфрон расстрелян в 1941, Ариадна после пятнадцати лет репрессий была в 1955 реабилитирована). Сама Цветаева не могла найти ни жилья ни работы; её стихи не печатались. Оказавшись в начале войны в эвакуации, безуспешно пыталась получить поддержку со стороны писателей; покончила жизнь самоубийством.
К. М. Поливанов
ЦВЕТАЕВА, Марина Ивановна [26.IX(8.X).1892, Москва, - 31.VIII.1941, Елабуга, Татарской АССР] - русская поэтесса. Дочь профессора И. В. Цветаева, основателя Московского музея изобразительных искусств. Писать стихи начала в детстве. Её первые сборники «Вечерний альбом» (1910) и «Волшебный фонарь» (1912) встретили сочувственные отклики В. Брюсова, М. Волошина, Н. Гумилёва. В 1913 вышел сборник «Из двух книг». Книга «Юношеские стихи. 1912-1915» (не издана) знаменует переход к зрелой романтике. В стихах 1916 (сборник «Вёрсты», в. 1, 1921) формируются важнейшие темы творчества Цветаевой - любовь, Россия, поэзия.
Октябрьскую революцию Цветаева не поняла и не приняла. Она идеализировала белогвардейское движение, придав ему черты возвышенности и святости. Это связано отчасти с тем, что её муж С. Я. Эфрон был офицером белой армии. Одновременно Цветаева создаёт цикл романтических пьес («Метель», «Фортуна», «Приключение», «Каменный ангел», «Феникс» и др.) и поэму-сказку «Царь-Девица» (1922).
Весной 1922 Цветаева уехала за границу к мужу, в то время студенту Пражского университета. В Чехии она прожила более трёх лет и в конце 1925 с семьёй переехала в Париж. В начале 20-х гг. она широко печаталась в белоэмигрантских журналах. Опубликовала книги: «Стихи к Блоку», «Разлука» (обе - 1922), «Психея. Романтика», «Ремесло» (обе - 1923), поэма-сказка «Молодец» (1924). Вскоре отношения Цветаевой с эмигрантскими кругами обострились, чему способствовало её возраставшее тяготение к России («Стихи к сыну», «Родина», «Тоска по родине! Давно…», «Челюскинцы» и др.). Последний прижизненный сборник стихов - «После России. 1922-1925» - вышел в Париже в 1928. Начало 2-й мировой войны встретила трагически, о чём свидетельствует последний поэтический цикл Цветаевой - «Стихи к Чехии» (1938-39), связанный с оккупацией Чехословакии и пронизанный горячей ненавистью к фашизму. Летом 1939 Цветаева вернулась в СССР. Здесь она занималась поэтическими переводами (И. Франко, Важа Пшавела, Ш. Бодлер, Ф. Гарсиа Лорка и др.), готовила книгу стихов. Покончила с собой, находясь в эвакуации.
Мир тем и образов творчества Цветаевой чрезвычайно богат. Она пишет о Казанове и бюргерстве, воссоздаёт с отвращением детали эмигрантского быта и прославляет свой письменный стол, сталкивает любовь с прозой жизни, издевается над пошлостью, пересоздаёт русские сказки и греческие мифы. Внутренний смысл её творчества трагичен - столкновение поэта с окружающим миром, их несовместимость. Поэзия Цветаевой, включая «Поэму горы» (1926) и «Поэму Конца» (1926), «лирическую сатиру» «Крысолов» (1925) и даже трагедии на античные сюжеты «Ариадна» (1924, опубликована под названием «Тезей» в 1927) и «Федра» (1927, опубликована в 1928), - всегда исповедь, непрерывный напряжённейший монолог. Стихотворный стиль Цветаевой отмечен энергией, стремительностью. Ещё в 1916-20 в её поэзию врываются фольклорные ритмы (раешник, речитатив - заплачки, заклятья - «жестокий» романс, частушка, песня). Каждый раз это - не стилизация, а оригинальное, современное освоение ритма. После 1921 у Цветаевой появляются торжественные, «одические» ритмы и лексика (циклы «Ученик», опубликован в 1922; «Отрок», опубликован в 1922). К середине 20-х гг. относятся наиболее формально усложнённые стихи Цветаевой, нередко трудные для восприятия вследствие предельной сжатости речи («Попытка Комнаты», 1928; «Поэма Воздуха», 1930, и др.). В 30-е гг. Цветаева вернулась к простым и строгим формам («Стихи к Чехии»). Однако такие черты, как преобладание разговорной интонации над напевной, сложная и оригинальная инструментовка стиха, остаются общими для всего творчества Цветаевой. Её поэзия строится на контрастах, совмещая, казалось бы, несовместимые лексические и стилистические ряды: просторечие с высоким стилем, бытовые прозаизмы с библейской лексикой. Одна из основных особенностей стиля Цветаевой - выделение отдельного слова, словообразование от одного или фонетически близких корней, обыгрывание корневого слова («минута - минущая: минешь…»). Выделяя это важнейшее для себя слово и ритмически, Цветаева ломает строки и фразы, часто опускает глагол, добивается особой экспрессивности обилием вопросов, восклицаний и enjambement’ов.
Цветаева часто обращалась к прозе и создала особый жанр, сочетающий философские размышления, штрихи к литературному портрету с личными воспоминаниями. Ей принадлежат также трактаты об искусствеве и поэзии («Поэт о критике», 1926; «Поэт и время», 1932; «Искусство при свете совести», 1932-33, и др.). Произведения Цветаевой переведены на все европейские языки.
Соч.: Избранное. [Предисл., сост. и подгот. текста В. Орлова], М., 1961; Избр. произв. [Вступ. ст. В. Орлова], М. - Л., 1965; Проза, Нью-Йорк, 1953; Мой Пушкин. [Вступ. ст. В. Орлова], М., 1967; Просто сердце. Стихи заруб. поэтов в пер. М. Цветаевой. [Предисл. Вяч. Вс. Иванова], М., 1967; Письма к А. Тесковой, Прага, 1969; Пленный дух. Моя встреча с Андреем Белым, «Москва», 1964, № 4; Отец и его музей, «Простор», 1965, № 10; О творчестве, в кн.: День поэзии, Л., 1966; Дом у Старого Пимена, «Москва», 1966, № 7; История одного посвящения, «Лит. Армения», 1966, № 1; Мать и музыка, «Лит. Россия», 1966, 11 ноября; Живое о живом. Волошин, «Лит. Армения», 1968, № 6-7; Эпос и лирика совр. России (В. Маяковский и Б. Пастернак). Чорт. Мемуары, «Лит. Грузия», 1967, № 9; Из книги «Юношеские стихи», в кн.: День поэзии, М., 1968; Маяковскому. [Стихи], «Простор», 1968, № 3; Сказка матери, «Дет. лит-ра», 1968, № 6; Наталья Гончарова, «Прометей», 1969, № 7; Письма Марины Цветаевой, «Нов. мир», 1969, № 4; Из автобиографич. прозы: Башня в плюще. Шарлоттенбург. Мундир. Лавровый венок. Жених. [Публ. и вступ. ст. А. Эфрон], «Звезда», 1970, № 10; Нездешний вечер, «Литературная Грузия», 1971, № 7; Егорушка, фрагменты из поэмы, «Новый мир», 1971, № 10.
Лит.: Брюсов В., Далёкие и близкие, М., 1912; Гумилёв Н., Письма о рус. поэзии, П., 1923; Эренбург И., Поэзия Марины Цветаевой, в сб.: Лит. Москва, № 2, М., 1956; Иванов В., Поэзия Марины Цветаевой, в кн.: Тарусские страницы, Калуга, 1961; Паустовский К., Лавровый венок, «Простор», 1965, № 10; Твардовский А., Марина Цветаева. Избранное, М., 1961. [Рец.], «Нов. мир», 1962, № 1; Эфрон А., Саакянц А., «Вечно современный», «Дон», 1965, № 3; их же, Марина Цветаева - переводчик, «Дон», 1966, № 2; Антокольский П., Книга Марины Цветаевой, «Нов. мир», 1966, № 4; Швейцер В., Маяковский и Цветаева, «Простор», 1966, № 8; ее же, Памятник Пушкину, «Нов. мир», 1968, № 2; Михайлов И., Опыты Марины Цветаевой, «Звезда», 1967, № 7; Эфрон А., Самофракийская победа, «Лит. Армения», 1967, № 8; ее же, Страницы воспоминаний, «Звезда», 1973, № 3; Миндлин Э., Марина Цветаева, в его кн.: Необыкновенные собеседники, М., 1968; Левик В., Переводы Марины Цветаевой, «Иностранная литература», 1968, № 5; Цветаева А., Воспоминания, М., 1971.
В. А. Швейцер
Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 8. - М.: Советская энциклопедия, 1975
