Владимир Луговской

***

Дай мне руку.
              Рассвет.
                       Виден Кремль.
                                     В тусклом номере - дым.
Кто, когда запретил
                    мне побыть
                               эту ночь
                                        молодым?
Молодым, но увидевшим всё,
                           всё понявшим
                                        до дна.
Это сделала
            наша московская,
                             синяя наша весна.
И гостиница
            тоже зовётся «Москва»,
                                   а внизу
Бьют асфальт
             водопадами брызг,
                               как весною в грозу.
Удивительно радостный
                      ветер
                            идёт от реки,
Окна настежь открыты -
                       просторы
                                не знают тоски…

1957

Костры

Пощади моё сердце
И волю мою
Укрепи,
Потому что
Мне снятся костры
В запорожской весенней степи.
Слышу - кони храпят,
Слышу - запах
Горячих коней.
Слышу давние песни
Вовек не утраченных
Дней.
Вижу мак-кровянец,
С Перекопа принесший
Весну,
И луну над конями -
Татарскую в небе
Луну.
И одну на рассвете,
Одну,
Как весенняя синь,
Чьи припухшие губы
Горчей,
Чем седая полынь…
Укрепи мою волю
И сердце моё
Не тревожь,
Потому что мне снится
Вечерней зари
Окровавленный нож,
Дрожь степного простора,
Махновских тачанок
Следы
И под конским копытом
Холодная плёнка
Воды.
Эти кони истлели.
И сны эти
Очень стары.
Почему же
Мне снова приснились
В степях запорожских
Костры,
Ледяная звезда
И оплывшие стены
Траншей,
Запах соли и йода,
Летящий
С ночных Сивашей?
Будто кони храпят,
Будто лёгкие тени
Встают,
Будто гимн коммунизма
Охрипшие глотки
Поют.
И плывёт у костра,
Бурым бархатом
Грозно горя,
Знамя мёртвых солдат,
Утвердивших
Закон Октября.
Это Фрунзе
Вручает его
Позабытым полкам,
И ветра Черноморья
Текут
По солдатским щекам.
И от крови погибших,
Как рана, запёкся
Закат.
Маки - пламенем алым
До самого моря
Горят.
Унеси моё сердце
В тревожную эту
Страну,
Где на синем просторе
Тебя целовал я
Одну. -
Словно тучка пролётная,
Словно степной
Ветерок -
Мира нового молодость -
Мака кровавый цветок.
От степей зацветающих
Влажная тянет
Теплынь,
И горчит на губах
Поцелуев
Сухая полынь.
И навстречу кострам,
Поднимаясь
Над будущим днём,
Полыхает восход
Боевым
Тёмно-алым огнём.
Может быть,
Это старость,
Весна,
Запорожских степей забытьё?
Нет!
Это - сны революции,
Это - бессмертье моё.

2 - 13 апреля 1957

Нэпман Звавич

Нэпман Звавич гуляет.
Он демонски пьян.
Поднимая
Венецианский стакан
Золочёный,
Он тосты, гордясь,
Говорит.
Над хозяином
Грузная люстра
Горит.

Нэпман Звавич,
Как штык,
Полирован и чист.
Кто в гостях у него?
Скульптор-супрематист
И поэт-акмеист -
С чёрным перстнем
Поэт,
Две лихих балерины,
Худых,
Как скелет,
Коммерсанты
И дамы
Значительных лет.
А красотка жена
Словно вешний рассвет.
Нэпман Звавич гуляет,
И удержу нет!

Нэпман Звавич гуляет.
Он хапнул кредит.
Из Промбанка
Бухгалтер
С ним рядом сидит,
Говорит,
Что с такими дельцами
Вперёд
Наша мудрая власть
До победы
Пойдёт.

И квартира
В семь комнат,
Как море, шумит.
Нэпман Звавич
Кухарке
Не ставит на вид,
Что на кухне
Ночует
Пять суток подряд,
Полусидя,
Кухаркин
Рабфаковец-брат.

Нэпман Звавич гуляет.
Он славит судьбу.
У него, спекулянта,
Семь пядей
Во лбу.
Нэпман Звавич
Такой,
Что с него взял пример
Виктор Гаммер,
Нью-йоркский концессионер.
Виктор Гаммер,
Нью-йоркский миллионер,
Непреклонного Звавича
Ставит в пример.

Нэпман Звавич гуляет.
Он твёрд и речист.
Вот он,
Новый
Российский капиталист:
Где медведем рванёт,
Где змеёй проползёт,
От расстрела ушёл,
В президенты пройдёт,
Если всё повернётся
Наоборот.
А рабфаковец
В дрёме
Окопы берёт.

Балеринские чёлки
Висят до бровей.
Акмеист разливается
Как соловей,
И, как фея,
На Звавича
Смотрит жена,
В трёх
Настенных зеркальностях
Отражена.
И любуется Звавич
Плечами жены,
А рабфаковец видит
Кронштадтские сны.

Нэпман Звавич возносится.
Льётся коньяк
На лиловый
В полоску
Английский пиджак.
О России
Презрительно он говорит.
Он Америку,
Пренебрегая, корит.
Что Америка нам? -
Нам она нипочём
Перед русским
Классическим нэпачом.
Не ломился
Рокфеллер
В замёрзший вокзал.
Нэпман
Пулей вгонял
Основной капитал.
Он и стрелян, и ломан,
И кошек едал.
Пострашней преисподней
Он вещи видал.
Стал безмерно велик,
Был до горести мал.

Потому-то
Справляет он сам
Торжество.
И великим
Назвали на бирже
Его.
А рабфаковец
Речь
В грозном сне говорит
Над своим комиссаром,
Что в землю
Зарыт.

Опрокинули гости
Бокалы до дна.
Наклонилась над ними
И смотрит
Страна.
У гостей
Раскрывается настежь
Душа.
Разъезжаются гости,
Морозом дыша.
И останутся Звавич
С женою одни.
Сон придёт.
Понесутся
Несчётные дни…

Несутся дни,
Как искры на пожаре,
Прошла эпоха целая,
Пока
Великий Звавич
Стал
Официантом в баре,
Рабфаковец -
Секретарём ЦК.

10 февраля 1957

Друзьям тридцатого года

Пусть
Любая мне радость
Приснится,
Постигнет любая невзгода, -
Никогда не забуду
Друзей и товарок
Тридцатого года.
Тех, кто жили
В горячей бессоннице
От напряженья,
В каждый день
Выходили упрямо,
Как ходят в сраженье.
Вы, в холщовых рубахах,
В седых сапогах
Из брезента,
Все дороги узнали
От Мурманска
До Ташкента.
На афганской границе
И на китайской границе
Видел я
Ваши солнцем сожжённые
Лица.
Вы, строители,
Гидротехники,
Агрономы,
Были в каждом ауле,
В кибитке
И в юрте -
Как дома.
Это русские люди,
Как нас называли -
Иваны,
Рыли в снежной
Сибири,
В казахской степи
Котлованы,
Шахты ствол
Опускали,
Крутили подъёмные краны.
Через четверть столетья
Их юные лица
Актёры несли
На экраны.
Это русские люди,
Как нас называли -
Иваны,
На грохочущий праздник
Работ
Были первыми званы, -
В пированье невзгод,
Что друзьям моим
Щедро досталось,
Где от зноя и холода
В горле хрипела
Усталость.
Это русские люди,
Как нас называли -
Иваны,
Перекрытья цехов
Поднимали
В степные бураны,
Удивляясь рукам своим мудрым,
Терпенью
И силе.
И за это подачек
У жестокой судьбы
Не просили.
Это русские люди,
Как нас называли -
Иваны,
С нивелиром прошли
Водоёмы,
Хребты
И барханы,
Ничему не сдавались,
За дело стояли
Горою,
Никогда не узнав,
Что они-то
И были герои.
Это русские люди,
Как нас называли -
Иваны,
Приносили
Подмогу и братство
В забытые страны,
Помогали расти
Государствам
В их самом начале
И достойную помощь
По-братски
От них получали.
Это русские люди,
Как нас называли -
Иваны,
Ледовитый и Тихий
Сумели обжить
Океаны,
Пели песни широкие,
Семьями жили
Простыми
В городах,
Что построили сами
В тайге и пустыне.
Это русские люди,
Как нас называли -
Иваны,
Знали радость работы
И горькие знали
Изъяны.
Каждый
Совесть свою
Неустанной заботой
Тревожил.
И сурово и гордо
Он молодость быструю
Прожил.
Вы, идущие
В дальние дали
Ряды
Молодого народа,
Вспоминайте почаще
Товарищей старших
Тридцатого года.

17 июля 1956

В сельской школе

Не горит электричество.
                        Только одна
Печка
      красные блики
                    бросает на стены.
Да ещё
       в незакрытые окна
                         луна
Льёт квадраты
              и тянет
                      лиловые тени.
Школа сельская.
                Запахи
                       мела и парт.
Попрощался февраль.
                    Начинается март.
Мы сидим у печи,
                 говорим
                         не спеша
Про Египет,
            Бразилию,
                      остров Ямайку.
Как Снегурочка,
                ночь за окном
                              хороша,
И по притолке
              бегают
                     красные зайки.
Тяжкий узел волос
                  на затылке твоём
Шею тонкую,
            смуглую
                    нежно сгибает.
И в печном государстве,
                        объятом огнём,
Хрупкий ряд
            золотых городов
                            погибает.
А столетие наше
                идёт и идёт,
Достигая
         своих
               необжитых высот.
Зимней ночью
             пространства таинственней
                                       нет,
Чем пустая,
            глухая,
                    безмолвная школа,
Где детей уже нет,
                   где детей ещё нет,
                                      где плывёт лунный свет
И чуть слышно
              по классам
                         кряхтение пола.
Ровно полночь
              на маленьких
                           школьных часах.
Вы - портреты,
               в кудрях,
                         в бородах
                                   и в усах,
Силы
     новой России,
                   как деды,
                             размерьте.
На сто вёрст
             за стеной
                       вековые леса,
И на стенах
            застыли
                    ребят голоса.
Здесь
      оплот государства
                        и наше бессмертье.
Ты чему их научишь,
                    родная моя, -
Присмирелости,
               гордости,
                         правде
                                иль кривде?
Кто из них
           будет книгою бытия,
Кто
    слепой запятой
                   в неразборчивом шрифте?
Мы
   великие цели
                поставили им,
Все богатства
              земные
                     оставили им.
Мы
   о многом
            в пустые литавры
                             стучали,
Мы о многом
            так трудно
                       и долго
                               молчали.
Но по нашим следам,
                    по кострам
                               и золе
Поколение юных
               идёт
                    на земле.
Завтра утром
             мы в месяц весны
                              перейдём
По звонку
          и по солнцу,
                       без опозданья.
А на рыжих поленьях,
                     объятых огнём,
Всё бегут человечки
                    и рушатся зданья.
В школе мы говорим
                   перед древним
                                 огнём.
Много видно
            отсюда -
                     и ночью
                             и днём.

8 июня 1956

Та, которую я знал

Нет,
     та, которую я знал,
                         не существует.
Она живёт
          в высотном доме,
                           с добрым мужем.
Он выстроил ей дачу, он ревнует,
Он рыжий перманент
                   её волос
                            целует.
Мне даже адрес,
                даже телефон её
                                не нужен.
Ведь та,
         которую я знал,
                         не существует.
А было так,
            что злое море
                          в берег било,
Гремело глухо,
               туго,
                     как восточный бубен,
Неслось
        к порогу дома,
                       где она служила.
Тогда она
          меня
               так яростно любила,
Твердила,
          что мы ветром будем,
                               морем будем.
Ведь было так,
               что злое море
                             в берег било.
Тогда на склонах
                 остролистник рос
                                  колючий,
И целый месяц
              дождь метался
                            по гудрону.
Тогда
      под каждой
                 с моря налетевшей
                                   тучей
Нас с этой женщиной
                    сводил
                           нежданный случай
И был подобен свету,
                     песне, звону.
Ведь на откосах
                остролистник рос
                                 колючий.
Бедны мы были,
               молоды,
                       я понимаю.
Питались
         жёсткими, как щепка,
                              пирожками.
И если б
         я сказал тогда,
                         что умираю,
Она
    до ада бы дошла,
                     дошла до рая,
Чтоб душу друга
                вырвать
                        жадными руками.
Бедны мы были,
               молоды -
                        я понимаю!
Но власть
          над ближними
                       её так грозно съела.
Как подлый рак
               живую ткань
                           съедает.
Всё,
     что в её душе
                   рвалось, металось, пело, -
Всё перешло
            в красивое тугое
                             тело.
И даже
       бешеная прядь её,
                         со школьных лет
                                         седая,
От парикмахерских
                  прикрас
                          позолотела.
Та женщина
           живёт
                 с каким-то жадным горем.
Ей нужно
         брать
               все вещи,
                         что судьба дарует,
Всё принижать,
               рвать
                     и цветок, и корень
И ненавидеть
             мир
                 за то, что он просторен.
Но в мире
          больше с ней
                       мы страстью
                                   не поспорим.
Той женщине
            не быть
                    ни ветром
                              и ни морем.
Ведь та,
         которую я знал,
                         не существует.

6 марта 1956

Курсантская венгерка

Сегодня не будет поверки,
Горнист не играет поход.
Курсанты танцуют венгерку, -
Идёт девятнадцатый год.

В большом беломраморном зале
Коптилки на сцене горят,
Валторны о дальнем привале,
О первой любви говорят.

На хорах просторно и пусто,
Лишь тени качают крылом,
Столетние царские люстры
Холодным звенят хрусталём.

Комроты спускается сверху,
Белесые гладит виски,
Гремит курсовая венгерка,
Роскошно стучат каблуки.

Летают и кружатся пары -
Ребята в скрипучих ремнях
И девушки в кофточках старых,
В чинёных тупых башмаках.

Оркестр духовой раздувает
Огромные медные рты.
Полгода не ходят трамваи,
На улицах склад темноты.

И холодно в зале суровом,
И надо бы танец менять,
Большим перемолвиться словом,
Покрепче подругу обнять.

- Ты что впереди увидала?
- Заснеженный, чёрный перрон,
Тревожные своды вокзала,
Курсантский ночной эшелон.

Заветная ляжет дорога
На юг и на север - вперёд.
Тревога, тревога, тревога!
Россия курсантов зовёт.

Навек улыбаются губы
Навстречу любви и зиме,
Поют беспечальные трубы,
Литавры гудят в полутьме.

На хорах - декабрьское небо,
Портретный и рамочный хлам;
Четвёртку колючего хлеба
Поделим с тобой пополам.

И шелест потёртого банта
Навеки уносится прочь.
Курсанты, курсанты, курсанты,
Встречайте прощальную ночь!

Пока не качнулась манерка,
Пока не сыграли поход,
Гремит курсовая венгерка…
Идёт -
       девятнадцатый год.

1939

Колыбельная

Виноградник шелестит…
                        Спи, моя родная!
Сычик жалобно кричит,
                      тьма течёт ночная.
Ходят в море паруса -
                      не оглянешь оком.
Бьётся светлая хамса
                     в неводе широком.
Ветер в горы полетел
                     и упал в ущелье.
Листья вьются на шоссе
                       лёгкой каруселью,
Листья вьются на шоссе -
                         ветер догоняя,
Всё в серебряной росе…
                         Спи, моя родная!
Крейсер по морю плывёт -
                         он тебе не страшен,
Он легко несёт вперёд
                      тени круглых башен.
Пограничники прошли,
                     ветки разнимая,
И маяк горит вдали…
                      Спи, моя родная.
Будет буря,
            будет бой,
                       битва забушует,
Я услышу за собой
                  девочку большую.
Надвигается война,
                   а когда - не знаю.
Наливается луна…
                   Спи, моя родная!
Совы спят на чердаке,
                      спят под нашей крышей.
Бродят в горе и тоске
                      маленькие мыши.
Кот гуляет под столом,
                       песню начиная, -
Засыпает тихий дом…
                      Спи, моя родная!
Бьют кремлёвские часы,
                       музыка играет.
Больше песен не проси -
                        печка догорает.
Я люблю тебя навек, -
                      почему, не знаю.
Я весёлый человек, -
                     спи, моя родная!

Декабрь 1938

***

Поманила пальцем.
                  Убежала.
Сны окончились.
                Кругом - темно.
Горечь расставанья, боль и жалость
Хлынули в раскрытое окно.

Хлынул шум дождей непобедимый,
Сентября коричневый настой,
Понесло холодным кислым дымом,
Городской дрожащей темнотой.

С кем ходила ты,
                 кого жалела,
В сон чужой ты почему вошла,
Ласковое тоненькое тело
Ты кому спокойно отдала?

Что о жизни нашей рассказала,
Голову прижав к чужой груди?
Голосами девяти вокзалов
Почему сказала мне -
                     «Уйди!»

1938

Прощание

Уезжает друг на пароходе,
Стародавний, закадычный друг,
Он к приятелям своим выходит,
Пожимает много верных рук.

Уезжает друг большой, хороший,
Море бьёт мильоном белых лап,
Осыпает чистая пороша
Чуть дрожащий пароходный трап.

Долго жили мы, и не тужили,
И тужили на веку своём.
Много чепухи наговорили,
Много счастья видели вдвоём.

Ссорились,
           поссорившись - жалели,
Горечь забывали без следа,
В шестьдесят куплетов песни пели,
Правды не скрывали никогда.

И для нас,
           мужавших год от года,
Заслуживших белые виски,
Открывала русская природа
Все свои родные тайники.

Уезжает друг, судьбу пытая,
К берегам далёким, не родным.
Брызги через мол перелетают,
Налетает пароходный дым.

Мы любили кушанья простые
И костры на перевалах гор,
Наши вечеринки холостые,
Кружки пива, долгий разговор.

И, бывало, посредине спора
Вдруг звенела вещая строка,
Открывались дальние просторы,
Медные клубились облака,

Приходил тяжёлый ветер боя,
Тусклый гул воздушных кораблей.
…И ещё любили мы с тобою
К северу летящих журавлей.

Уезжает друг большой, отважный,
Человек крылатых скоростей.
А куда рванулся он - неважно:
Есть народы, ждущие гостей.

Мы ещё стоим и шутим грубо,
Затеваем детскую игру,
Мы глядим на мостики и трубы
И ломаем спички на ветру.

Но стальные цепи завизжали.
Писем,
       старина,
                не обещай.
Далеко, товарищ, уезжаешь, -
До свиданья…
               Может быть, прощай!

1938

Апрель

В час предутренний видишь всю жизнь позади,
Шелест, шум, голоса окружают тебя,
И забытая страсть колыхнулась в груди,
И летят журавли, в поднебесье трубя.

Посмотри на себя - ты высок и тяжёл,
Ты немало больших городов обошёл,
Ты любил и страдал, ты с друзьями дружил,
Молодое вино своей родины пил.

Но весёлое, быстрое счастье твоё,
В поднебесье трубя, унеслось в забытьё.

В час предутренний видишь всю жизнь позади.
Ты, отдавшая целую жизнь для меня,
Лёгкой тенью приди и меня поведи
В нашу юность, в страну голубого огня.

Там берёзы стоят на юру голубом,
Там несётся весна на ветру голубом,
Там, в лесу голубом, голубой бурелом.
Голубая река громыхает, как гром,
Голубеет бревенчатый низенький дом,
И луна голубая плывёт за бугром.
Там глубоких снегов голубая постель, -
Это наш голубой подмосковный апрель.

1938

Вставайте, люди русские!
(Песня из кинофильма «Александр Невский»)

Вставайте, люди русские,
На смертный бой, на грозный бой.
Вставайте, люди вольные,
За нашу землю честную!

Живым бойцам почёт и честь,
А мёртвым - слава вечная.
За отчий дом, за русский край
Вставайте, люди русские!

1938

На улице дождь

Il pleut sur la route.
(Уличная песенка)

О, только бы слышать твой голос!
                                 В ночном телефоне -
                                                     Москва,
Метель,
        новогодняя встреча,
                            пушинки весёлого снега…
В гудящей мембране
                   едва различимы слова,
Они задохнулись
                от тысячемильного бега.
О, только бы слышать твой голос!
                                 За окнами дождь.
                                                  Глубина
Парижских асфальтов.
                     Картавая песенка.
                                       Плёнка
Воды на панелях.
                 И вновь запевает она -
Девчонка с гармоникой -
                        нищенка в чёрной клеёнке.
О, только бы слышать твой голос!
                                 На улице дождь.
                                                 Далеко
Качается песня.
                На улице дождь.
                                Дорогая!
Вся сырость трущоб
                   и полёт дождевых облаков
В гармонике ноют,
                  от мёртвых дождей содрогаясь.
О, только бы слышать твой голос!
                                 На улице дождь.
                                                 Говори -
Летят ли
        двенадцать ударов
                         с Кремлёвских
                                       завьюженных башен?
Меня в эту полночь
                   чужие томят фонари.
Мой тост передай
                 ослепительной родине нашей.
О, только бы слышать твой голос!
                                 На улице дождь.
                                                 Подо мной
Бесшумный, блестящий
                     плывущих машин поединок.
«На улице дождь…»
                  Вот слова этой песни ночной.
Играет гармоника
                 песню
                       дрожащих дождинок.
О, только бы слышать твой голос!
                                 Секунды уходят…
                                                 Ответь:
- Морозит?
           Друзья наконец собрались?
                                     «Партизанскую» пели?
Так спойте ещё раз,
                    как только умеете петь,
Для этой девчонки
                  на чёрной парижской панели.

1936

***

Сивым дождём на мои виски
                          падает седина,
И страшная сила пройденных дней
                                лишает меня сна.
И горечь, и жалость, и ветер ночей,
                                холодный, как рыбья кровь,
Осенним свинцом наливают зрачок,
                                 ломают тугую бровь.
Но несгибаема ярость моя,
                          живущая столько лет.
«Ты утомилась?» -
                  я говорю.
                            Она отвечает: «Нет!»
Именем песни,
              предсмертным стихом,
                                   которого не обойти,
Я заклинаю её стоять
                     всегда на моём пути.
О, никогда, никогда не забыть
                              мне этих колючих ресниц,
Глаз расширенных и косых,
                          как у летящих птиц!
Я слышу твой голос -
                     голос ветров,
                                   высокий и горловой,
Дребезг манерок,
                 клёкот штыков,
                                ливни над головой.
Много я лгал, мало любил,
                          сердце не уберёг,
Лёгкое счастье пленяло меня
                            и лёгкая пыль дорог.
Но холод руки твоей не оторву
                              и слову не изменю.
Неси мою жизнь,
                а когда умру -
                               тело предай огню.
Светловолосая, с горестным ртом, -
                                   мир обступил меня,
Сдвоенной молнией падает день,
                               плечи мои креня,
Словно в полёте,
                 резок и твёрд
                               воздух моей страны.
Ночью,
       покоя не принося,
                         дымные снятся сны.
Кожаный шлем надевает герой,
                             древний мороз звенит.
Слава и смерть - две родные сестры -
                                     смотрят в седой зенит.
Юноши строятся,
                трубы кипят
                            плавленым серебром
Возле могил
            и возле людей,
                           имя которых - гром.
Ты приходила меня ласкать,
                           сумрак входил с тобой,
Шорох и шум приносила ты,
                          листьев ночной прибой.
Грузовики сотрясали дом,
                         выл, задыхаясь, мотор,
Дул в окно,
            и шуршала во тьме
                              кромка холщовых штор.
Смуглые груди твои,
                    как холмы
                              над обнажённой рекой.
Юность моя - ярость моя -
                          ты ведь была такой!
Видишь - опять мои дни коротки,
                                ночи идут без сна,
Медные бронхи гудят в груди
                            под рёбрами бегуна.
Так опускаться, как падал я, -
                               не пожелаю врагу.
Но силу твою и слово твоё
                          трепетно берегу,
Пусть для героев
                 и для бойцов
                              кинется с губ моих
Радость моя,
             горе моё -
                        жёсткий и грубый стих.
Нет, не любил я цветов,
                        нет, - я не любил цветов,
Знаю на картах, среди широт
                            лёгкую розу ветров.
Листик кленовый - ладонь твоя.
                               Влажен и ал и чист
Этот осенний, немолодой,
                         сорванный ветром лист.

1934

Послесловие

Меня берут за лацканы,
Мне не дают покоя:
Срифмуйте нечто ласковое,
Тоскливое такое,

Чтобы пахнуло свежестью,
Гармоникой, осокой,
Чтобы людям понежиться
Под месяцем высоким.

Чтобы опять метелица
Да тоненькая бровь.
Всё в мире перемелется -
Останется любовь.

Останутся хорошие
Слова, слова, слова,
Осенними порошами
Застонет голова,

Застонет, занедужится
Широкая печаль -
Рябиновая лужица,
Берёзовая даль.

Мне плечи обволакивают,
Мне не дают покоя -
Срифмуйте нечто ласковое,
Замшевое такое,

Чтоб шла разноголосица
Бандитских банд,
Чтобы крутил колёсиком
Стихов джаз-банд,

Чтобы летели, вскрикивая,
Метафоры погуще,
Чтобы искать великое
В кофейной гуще.

Вы ж будете вне конкурса
По вычурной манере, -
Показывайте фокусы
Открытия Америк.

Всё в мире перекрошится,
Оставя для веков
Сафьяновую кожицу
На томике стихов.

Эй, водосточный жёлоб,
Заткнись и замолчи! -
Слова мои - тяжёлые,
Большие кирпичи.

Их трудно каждый год бросать
На книжные листы.
Я строю стих для бодрости,
Для крепкой прямоты.

Я бьюсь с утра до вечера
И веселюсь при этом.
Я был политпросветчиком,
Солдатом и поэтом.

Не знаю - отольются ли
Стихи в мою судьбу, -
Морщинки Революции
Прорезаны на лбу.

Не по графам и рубрикам
Писал я жизни счёт.
Советская республика
Вела меня вперёд.

Я был набит ошибками,
Но не кривился в слове,
И после каждой сшибки я
Вставал и дрался снова.

И было много трусости,
Но я её душил.
Такой тяжёлый груз нести
Не сладко для души.

А ты, мой честный труд браня,
Бьёшь холостым патроном,
Ты хочешь сделать из меня
Гитару с патефоном.

Тебе бы стих для именин,
Вертляв и беззаботен.
Иди отсюда, гражданин,
И не мешай работе.

1929 или 1930

Песня о ветре

Итак, начинается песня о ветре,
О ветре, обутом в солдатские гетры,
О гетрах, идущих дорогой войны,
О войнах, которым стихи не нужны.

Идёт эта песня, ногам помогая,
Качая штыки, по следам Улагая,
То чешской, то польской, то русской речью -
За Волгу, за Дон, за Урал, в Семиречье.

По-чешски чешет, по-польски плачет,
Казачьим свистом по степи скачет
И строем бьёт из московских дверей
От самой тайги до британских морей.

Тайга говорит,
Главари говорят, -
Сидит до поры
Молодой отряд.

Сидит до поры,
Стукочат топоры,
Совет вершат…
А ночь хороша!

Широки просторы. Луна. Синь.
Тугими затворами патроны вдвинь!
Месяц комиссарит, обходя посты.
Железная дорога за полверсты.

Рельсы разворочены, мать честна!
Поперёк дороги лежит сосна.
Дозоры - в норы, связь - за бугры, -
То ли человек шуршит, то ли рысь.

Эх, зашумела, загремела, зашурганила,
Из винтовки, из нареза меня ранила!

Ты прости, прости, прощай!
Прощевай пока,
А покуда обещай
Не беречь бока.
Не ныть, не болеть,
Никого не жалеть,

Пулемётные дорожки расстеливать,
Беляков у сосны расстреливать.

Паровоз начеку,
                ругает вагоны,
Волокёт Колчаку
                тысячу погонов.
Он идёт впереди,
                 атаман удалый,
У него на груди -
                  фонари-медали.
Командир-паровоз
                 мучает одышка,
Впереди откос -
Паровозу крышка!

А пока поручики пиво пьют,
А пока солдаты по-своему поют:

«Россия ты, Россия, российская страна!
Соха тебя пахала, боронила борона.
Эх, раз (и), два (и) - горе не беда,
Направо околесица, налево лабуда.

Дорога ты, дорога, сибирский путь,
А хочется, ребята, душе вздохнуть.
Ах, сукин сын, машина, сибирский паровоз,
Куда же ты, куда же ты солдат завёз?
Ах, мама моя, мама, крестьянская дочь,
Меня ты породила в несчастную ночь!

Зачем мне, мальчишке, на жизнь начихать?
Зачем мне, мальчишке, служить у Колчака?!
Эх, раз (и), два (и) - горе не беда.
Направо околесица, налево лабуда».

…Радио… говорят…
(Флагов вскипела ярь):
«Восьмого января
Армией пятой
Взят Красноярск!»

Слушайте крик протяжный -
Эй, Россия, Советы, деникинцы! -
День этот белый, просторный,
                             в морозы наряженный,
Червонными флагами выкинулся.

Сибирь взята в охапку.
Штыки молчат.
Заячьими шапками
Разбит Колчак.

Собирайте, волки,
Молодых волчат!
На снежные иголки
Мёртвые полки
Положил Колчак.
   Эй, партизан!
   Поднимай сельчан:
Раны зализать
Не может Колчак.

Стучит телеграф:
Тире, тире, точка…
Эх, эх, Ангара,
Колчакова дочка!

На сером снегу волкам приманка:
Пять офицеров, консервов банка.
«Эх, шарабан мой, американка!
А я девчонка да шарлатанка!»
Стой!
      Кто идёт?
Кончено. Залп!!

1926

Повесть

Вечная тема:
             груз головы,
Сухие от холода руки.
Из яростной теми,
От чёрных вокзалов Москвы
Мы шли в громовом перестуке.
Вот повесть простая о красной звезде.
Проснуться - по где?!
Рвануться - куда?!
Свистит, закипая в манерке, вода,
И, сидя на дряхлом вагоне,
Ночь мчится в железном разгоне.
Направо - поля.
Налево - поля.
Деревни как чёртовы очи.
И страшная, русская, злая земля
Отчаяньем сердце точит.
Багровый костёр.
                 Скелет моста.
И осень - прямо на ощупь.
Но штык - штык остёр,
Винтовка - проста.
А жизнь - во сто крат проще!
Сегодня - вагон.
Неделю вагон,
А дальше - большая атака.
Осенний нерадостный небосклон
И в дуло идущий последний патрон
Для белого или поляка.
Но к северу, к югу (не всё ли равно?) -
Лавиной, обвалом, громадой
Летят эшелоны, звено за звеном,
И сердце укрыто шинельным сукном,
И думать о доме - не надо.

20 декабря 1925

Эскадрон

Дымкой, хмарью, паром тонким
Тишина-теплынь легла.
И поют весне вдогонку
Стремена и удила.
По проталинам-полянам
Непонятная возня,
Легкокрылые туманы,
Лиловатый березняк.
Ветер дыбит коням холки.
Гул лесной со всех сторон.
Так проходит по просёлку
Разомлевший эскадрон.
Посвист ветра, запах прели
И воды дремотный звон.
Так в расстёгнутых шинелях
Вместе с голубым апрелем
К югу вьётся эскадрон.
И плывут, качаясь, люди.
И молчит походный хор.
И не слышен в сонном гуде
Потревоженных орудий
Отдалённый разговор.

1925