Памяти С.М.Михоэлса
Ни гневом, ни порицаньем
Давно уж мы не бряцаем:
Здороваемся с подлецами,
Раскланиваемся с полицаем.
Не рвёмся ни в бой, ни в поиск -
Всё праведно, всё душевно.
Но помни - отходит поезд!
Ты слышишь? Уходит поезд
Сегодня и ежедневно.
А мы балагурим, а мы куролесим,
Нам недругов лесть, как вода из колодца!
А где-то по рельсам,
по рельсам, по рельсам -
Колёса, колёса, колёса, колёса…
Такой у нас нрав спокойный,
Что без никаких стараний
Нам кажется путь окольный
Кратчайшим из расстояний.
Оплачен страховки полис,
Готовит обед царевна…
Но помни - отходит поезд,
Ты слышишь?! Уходит поезд
Сегодня и ежедневно.
Мы пол отциклюем, мы шторки повесим,
Чтоб нашему раю - ни краю, ни сноса.
А где-то по рельсам,
по рельсам, по рельсам –
Колёса, колёса, колёса, колёса…
От скорости века в сонности
Живём мы, в живых не значась…
Непротивление совести -
Удобнейшее из чудачеств!
И только порой под сердцем
Кольнёт тоскливо и гневно -
Уходит наш поезд в Освенцим,
Наш поезд уходит в Освенцим
Сегодня и ежедневно!
А как наши судьбы как будто похожи -
И на гору вместе, и вместе с откоса!
Но вечно - по рельсам, по сердцу, по коже
Колёса, колёса, колёса, колёса!
1966
Поёт Александр Галич:
Облака плывут, облака,
Не спеша плывут, как в кино.
А я цыплёнка ем табака,
Я коньячку принял полкило.
Облака плывут в Абакан.
Не спеша плывут облака.
Им тепло, небось, облакам,
А я продрог насквозь, на века!
Я подковой вмёрз в санный след,
В лёд, что я кайлом ковырял!
Ведь недаром я двадцать лет
Протрубил по тем лагерям.
До сих пор в глазах снега наст!
До сих пор в ушах шмона гам!..
Эй, подайте ж мне ананас
И коньячку ещё двести грамм!
Облака плывут, облака,
В милый край плывут, в Колыму,
И не нужен им адвокат,
Им амнистия - ни к чему.
Я и сам живу – первый сорт!
Двадцать лет, как день, разменял!
Я в пивной сижу, словно лорд,
И даже зубы есть у меня!
Облака плывут на восход,
Им ни пенсии, ни хлопот,
А мне четвёртого - перевод,
И двадцать третьего - перевод.
И по этим дням, как и я,
Полстраны сидит в кабаках!
И нашей памятью в те края
Облака плывут, облака…
И нашей памятью в те края
Облака плывут, облака…
1962
Поёт Александр Галич:
Посвящается Н.Рязанцевой
«Жалеть о нём не должно,
…он сам виновник всех своих злосчастных бед,
Терпя, чего терпеть без подлости - не можно…»
Н. Карамзин
…Быть бы мне поспокойней,
Не казаться, а быть!
…Здесь мосты, словно кони -
По ночам на дыбы!
Здесь всегда по квадрату
На рассвете полки -
От Синода к Сенату,
Как четыре строки!
Здесь, над винною стойкой,
Над пожаром зари
Наколдовано столько,
Набормотано столько,
Наколдовано столько,
Набормотано столько,
Что пойди - повтори!
Все земные печали -
Были в этом краю…
Вот и платим молчаньем
За причастность свою!
Мальчишки были безусы,
Прапоры и корнеты
Мальчишки были безумны
К чему им мои советы?!
Лечиться бы им, лечиться,
На кислые ездить воды -
Они ж по ночам:
«Отчизна!
Тираны! Заря свободы!»
Полковник я, а не прапор,
Я в битвах сражался стойко.
И весь их щенячий табор
Мне мнился игрой, и только.
И я восклицал: «Тираны!»
И я прославлял свободу,
Под пламенные тирады
Мы пили вино, как воду,
И в то роковое утро,
(Отнюдь не угрозой чести!)
Казалось, куда как мудро
Себя объявить в отъезде.
Зачем же потом случилось,
Что меркнет копейкой ржавой
Всей славы моей лучинность
Пред солнечной ихней славой?!
…Болят к непогоде раны,
Уныло проходят годы…
Но я же кричал: «Тираны!»
И славил зарю свободы!
Повторяется шёпот,
Повторяем следы.
Никого ещё опыт
Не спасал от беды!
О, доколе, доколе,
И не здесь, а везде
Будут Клодтовы кони
Подчиняться узде?!
И всё так же, не проще,
Век наш пробует нас -
Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь,
Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь
В тот назначенный час?!
Где стоят по квадрату
В ожиданьи полки -
От Синода к Сенату,
Как четыре строки?!
22 августа 1968
Поёт Александр Галич:
Разобрали венки на веники,
На полчасика погрустнели,
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!
И терзали Шопена лабухи,
И торжественно шло прощанье,
Он не мылил петли в Елабуге,
И с ума не сходил в Сучане!
Даже киевские «письмэнники»
На поминки его поспели,
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!
И не то чтобы с чем-то за сорок,
Ровно семьдесят - возраст смертный,
И не просто какой-то пасынок,
Член Литфонда - усопший сметный!
Ах, осыпались лапы ёлочки,
Отзвенели его метели…
До чего ж мы гордимся, сволочи,
Что он умер в своей постели!
«Мело, мело, по всей земле,
во все пределы,
Свеча горела на столе,
свеча горела…»
Нет, никакая не свеча,
Горела люстра!
Очки на морде палача
Сверкали шустро!
А зал зевал, а зал скучал –
Мели, Емеля!
Ведь не в тюрьму, и не в Сучан,
Не к «высшей мере»!
И не к терновому венцу
Колесованьем.
А как поленом по лицу,
Голосованьем!
И кто-то, спьяну, вопрошал:
«За что? Кого там?»
И кто-то жрал, и кто-то ржал
Над анекдотом…
Мы не забудем этот смех,
И эту скуку!
Мы поимённо вспомним всех,
Кто поднял руку!
«Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку…»
Вот и смолкли клевета и споры,
Словно взят у вечности отгул…
А над гробом встали мародёры,
И несут почётный ка-ра-ул!
Переделкино, 4 декабря 1966
Поёт Александр Галич:
Ой, ну что ж тут говорить,
что ж тут спрашивать,
Вот стою я перед вами, словно голенький,
Да, я с Нинулькою гулял с тётипашиной,
И в «Пекин» её водил, и в Сокольники.
Поясок ей подарил поролоновый,
И в палату с ней ходил в Грановитую,
А жена моя, товарищ Парамонова,
В это время находилась за границею.
А вернулась, ей привет - анонимочка,
Фотоснимок, а на нём - я да Ниночка!
Просыпаюсь утром - нет моей кисочки,
Ни вещичек её нет, ни записочки,
Нет как нет,
ну, прямо, нет как нет!
Я к ней, в ВЦСПС, в ноги падаю.
Говорю, что всё во мне переломано,
Не серчай, что я гулял с этой падлою.
Ты прости меня, товарищ Парамонова!
А она как закричит, вся стала чёрная -
Я на слёзы на твои - ноль внимания,
И ты мне лазаря не пой, я учёная,
Ты людям всё расскажи на собрании!
И кричит она, дрожит, голос слабенький,
А холуи уж тут как тут каплют капельки,
И Тамарка Шестопал, и Ванька Дёрганов,
И ещё тот референт, что из «органов»,
Тут как тут,
ну, прямо, тут как тут!
В общем, ладно, прихожу на собрание,
А дело было, как сейчас помню, первого,
Я, конечно, бюллетень взял заранее
И бумажку из диспансера нервного.
А Парамонова, гляжу, в новом шарфике,
А как увидела меня, вся стала красная,
У них первый был вопрос -
свободу Африке? -
А потом уж про меня - в части «разное».
Ну, как про Гану -
все в буфет за сардельками,
Я и сам бы взял кило, да плохо с деньгами,
А как вызвали меня, я свял от робости,
А из зала мне -
давай, брат, все подробности! -
Все, как есть,
ну, прямо, все, как есть!
Ой, ну что ж тут говорить,
что ж тут спрашивать,
Вот стою я перед вами, словно голенький,
Да, я с племянницей гулял с тётипашиной,
И в «Пекин» её водил, и в Сокольники.
И в моральном, говорю, моём облике
Есть растленное влияние Запада,
Но живем ведь, говорю, не на облаке,
Это ж только, говорю, соль без запаха!
И на жалость я их брал, и испытывал,
И бумажку, что я псих, им зачитывал,
Ну, поздравили меня с воскресением,
Залепили строгача с занесением!
Ой, ой, ой,
ну, прямо, ой, ой, ой…
Взял я тут цветов букет покрасивее,
Стал к подъезду номер семь,
для начальников,
А Парамонова, как вышла, стала синяя,
Села в «Волгу» без меня и отчалила!
И тогда прямым путём в раздевалку я,
И тёте Паше говорю, мол, буду вечером.
А она мне говорит - с аморалкою
Нам, товарищ дорогой, делать нечего.
И племянница моя, Нина Саввовна,
Она думает как раз то же самое,
Она всю свою морковь нынче продала,
И домой, по месту жительства, отбыла.
Вот те на,
ну, прямо, вот те на!
Я иду тогда в райком, шлю записочку,
Мол, прошу принять, по личному делу я,
А у Грошевой как раз моя кисочка,
Как увидела меня, вся стала белая!
И сидим мы у стола с нею рядышком,
И с улыбкой говорит товарищ Грошева -
Схлопотал он строгача, ну и ладушки,
Помиритесь вы теперь, по-хорошему.
И пошли мы с ней вдвоём, как по облаку,
И пришли мы с ней в «Пекин» рука об руку,
Она выпила «дюрсо», а я «перцовую»
За советскую семью, образцовую!
Вот и всё…
?
Поёт Александр Галич:
Под утро, когда устанут
Влюблённость, и грусть, и зависть,
И гости опохмелятся
И выпьют воды со льдом,
Скажет хозяйка - хотите
Послушать старую запись? -
И мой глуховатый голос
Войдёт в незнакомый дом.
И кубики льда в стакане
Звякнут легко и ломко,
И странный узор на скатерти
Начнёт рисовать рука,
И будет бренчать гитара,
И будет крутиться плёнка,
И в дальний путь к Абакану
Отправятся облака.
И гость какой-нибудь скажет:
- От шуточек этих зябко,
И автор напрасно думает,
Что сам ему чёрт не брат!
- Ну, что вы, Иван Петрович, -
Ответит гостю хозяйка, -
Бояться автору нечего,
Он умер лет сто назад…
?
Поёт Александр Галич:
Прилетает по ночам ворон,
Он бессоницы моей кормчий,
Если даже я ору ором,
Не становится мой ор громче.
Он едва на пять шагов слышен,
Но и это, говорят, слишком.
Но и это, словно дар свыше, -
Быть на целых пять шагов слышным!
?
Читает Александр Галич:
Вы такие нестерпимо ражие,
И такие, в сущности, примерные,
Всё томят вас бури вернисажные,
Всё шатают паводки премьерные.
Ходите, тишайшие, в неистовых,
Феями цензурными заняньканы!
Ну, а если - ни премьер, ни выставок,
Десять метров комната в Останкино!
Где улыбкой стражники-наставники
Не сияют благостно и святочно,
Но стоит картина на подрамнике,
Вот и всё!
А этого достаточно!
Там стоит картина на подрамнике -
Этого достаточно!
Осудив и совесть и бесстрашие,
(Вроде не заложишь и не купишь их),
Ах, как вы присутствуете, ражие,
По карманам рассовавши кукиши!
Что ж, зовите небылицы былями,
Окликайте стражников по имени!
Бродят между ражими Добрынями
Тунеядцы Несторы и Пимены.
Их имён с эстрад не рассиропили,
В супер их не тискают облаточный,
«Эрика» берёт четыре копии,
Вот и всё!
А этого достаточно!
Пусть пока всего четыре копии -
Этого достаточно!
Время сеет ветры, мечет молнии,
Создаёт советы и комиссии,
Что ни день - фанфарное безмолвие
Славит многодумное безмыслие.
Бродит Кривда с полосы на полосу,
Делится с соседской Кривдой опытом,
Но гремит напетое вполголоса,
Но гудит прочитанное шёпотом.
Ни партера нет, ни лож, ни яруса,
Клака не безумствует припадочно,
Есть магнитофон системы «Яуза»,
Вот и всё!
А этого достаточно!
Есть, стоит картина на подрамнике!
Есть, отстукано четыре копии!
Есть магнитофон системы «Яуза»!
И этого достаточно!
?
Поёт Александр Галич:
Худо было мне, люди, худо…
Но едва лишь начну про это,
Люди спрашивают - откуда,
Где подслушано, кем напето?
Дуралеи спешат смеяться,
Чистоплюи воротят морду…
Как легко мне было сломаться,
И сорваться, и спиться к чёрту!
Не моя это, вроде, боль,
Так чего ж я кидаюсь в бой?
А вела меня в бой судьба,
Как солдата ведёт труба!
Сколько раз на меня стучали,
И дивились, что я на воле,
Ну, а если б я гнил в Сучане,
Вам бы легче дышалось, что ли?
И яснее б вам, что ли, было,
Где - по совести, а где - кроме?
И зачем я, как сторож в било,
Сам в себя колочусь до крови?!
И какая, к чертям судьба?
И какая, к чертям, труба?
Мне б частушкой по струнам, в лёт,
Да гитара, как видно, врёт!
А хотелось-то мне в дорогу,
Налегке при попутном ветре,
Я бы пил молоко, ей-Богу,
Я б в лесу ночевал, поверьте!
И шагал бы как вольный цыган,
Никого бы нигде не трогал,
Я б во Пскове по-птичьи цыкал,
И округло на Волге окал,
И частушкой по струнам в лёт,
Да гитара, как видно, врёт,
Лишь мучительна и странна,
Всё одна дребезжит струна!
Понимаю, что просьба тщетна,
Поминают - поименитей!
Ну, не тризною, так хоть чем-то,
Хоть всухую, да помяните!
Хоть за то, что я верил в чудо,
И за песни, что пел без склада,
А про то, что мне было худо,
Никогда вспоминать не надо!
И мучительна и странна,
Всё одна дребезжит струна,
И приладиться к ней, ничьей,
Пусть побробует, кто ловчей!
А я не мог!
?
Поёт Александр Галич:
Моей матери
От беды моей пустяковой
(Хоть не прошен и не в чести),
Мальчик с дудочкой тростниковой,
Постарайся меня спасти!
Сатанея от мелких каверз,
Пересудов и глупых ссор,
О тебе я не помнил, каюсь,
И не звал тебя до сих пор.
И, как все горожане, грешен,
Не искал я твой детский след,
Не умел замечать скворешен
И не помнил, как пахнет снег.
…Свет ложился на подоконник,
Затевал на полу возню,
Он - охальник и беззаконник -
Забирался под простыню,
Разливался, пропахший светом,
Голос дудочки в тишине…
Только я позабыл об этом
Навсегда, как казалось мне.
В жизни глупой и бестолковой,
Постоянно сбиваясь с ног,
Пенье дудочки тростниковой
Я сквозь шум различить не смог.
Но однажды, в дубовой ложе,
Я, поставленный на правёж,
Вдруг увидел такие рожи -
Пострашней карнавальных рож!
Не медведи, не львы, не лисы,
Не кикимора и сова, -
Были лица - почти как лица,
И почти как слова - слова.
Всё обличье чиновной драни
Новомодного образца
Изрыгало потоки брани
Без начала и без конца.
За квадратным столом, по кругу,
В ореоле моей вины,
Всё твердили они друг другу,
Что друг другу они верны!
И тогда, как свеча в потёмки,
Вдруг из давних приплыл годов
Звук пленительный и негромкий
Тростниковых твоих ладов.
И застыли кривые рожи,
Разевая немые рты,
Словно пугала из рогожи,
Петухи у слепой черты.
И отвесив, я думал, - дерзкий,
А на деле смешной поклон,
Я под наигрыш этот детский
Улыбнулся и вышел вон.
В жизни прежней и в жизни новой
Навсегда, до конца пути,
Мальчик с дудочкой тростниковой,
Постарайся меня спасти!
?
Читает Александр Галич:
Полцарства в крови, и в развалинах век,
И сказано было недаром:
«Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хазарам…».
И эти, звенящие медью, слова,
Мы все повторяли не раз, и не два.
Но как-то с трибуны большой человек
Воскликнул с волненьем и жаром:
«Однажды задумал предатель-Олег
Отмстить нашим братьям-хазарам…»
Уходят слова, и приходят слова,
За правдою правда вступает в права.
Так помните ж, люди, и знайте вовек,
И к чёрту дурацкая смута:
«Каким-то хазарам, какой-то Олег,
За что-то отмстил, почему-то!»
И это преданье седой старины -
Пример для историков нашей страны!
Сменяются правды, как в оттепель снег,
И скажем, чтоб кончилась смута:
«Каким-то хазарам, какой-то Олег,
За что-то отмстил почему-то».
И этот марксистский подход к старине
Давно применяется в нашей стране.
Он нашей стране пригодился вполне
И вашей стране пригодится вполне,
Поскольку вы сами в таком же… лагере!
Он вам пригодится вполне!
?
Вариант названия: «Приветствие съезду историков»
Вариант: Полмира в крови
Вариант: Вовек, чтобы не было смуты:
Поёт Александр Галич:
Я считал слонов и в нечет и в чёт,
И всё-таки я не уснул,
И тут явился ко мне мой чёрт,
И уселся верхом на стул.
И сказал мой чёрт: «Ну, как, старина,
Ну, как же мы порешим?
Подпишем союз, и айда в стремена,
И ещё чуток погрешим!
И ты можешь лгать, и можешь блудить,
И друзей предавать гуртом!
А то, что придется потом платить,
Так ведь это ж, пойми, - потом!
Аллилуйя, Аллилуйя,
Аллилуйя, - потом!
Но зато ты узнаешь, как сладок грех
Этой горькой порой седин.
И что счастье не в том, что один за всех,
А в том, что все - как один!
И поймёшь ты, что нет над тобой суда,
Нет проклятия прошлых лет,
Когда вместе со всеми ты скажешь - да!
И вместе со всеми - нет!
И ты будешь волков на земле плодить,
И учить их вилять хвостом!
А то, что придётся потом платить,
Так ведь это ж, пойми, - потом!
Аллилуйя, Аллилуйя,
Аллилуйя, - потом!
И что душа? - Прошлогодний снег!
А глядишь - пронесёт и так!
В наш атомный век, в наш каменный век,
На совесть цена пятак!
И кому оно нужно, это «добро»,
Если всем дорога - в золу…
Так давай же, бери, старина, перо!
И вот здесь распишись, «в углу».
Тут чёрт потрогал мизинцем бровь…
И придвинул ко мне флакон.
И я спросил его: «Это кровь?»
«Чернила», - ответил он…
Аллилуйя, аллилуйя!
«Чернила», - ответил он.
?
Поёт Александр Галич:
Я спросонья вскочил - патлат,
Я проснулся, а сон за мной,
Мне приснилось, что я - атлант,
На плечах моих шар земной!
И болит у меня спина,
То мороз по спине, то жар,
И с устатку пьяней пьяна,
Я роняю тот самый шар!
И ударившись об Ничто,
Покатился он, как звезда,
Через млечное решето
В бесконечное Никуда!
И так странен был этот сон,
Что ни дочери, ни жене
Не сказал я о том, что он
Этой ночью приснился мне!
Я и сам отогнал ту боль,
Будто наглухо дверь забил,
И часам к десяти ноль-ноль
Я и вовсе тот сон забыл.
Но в двенадцать ноль-ноль часов
Простучал на одной ноге
На работу майор Чистов,
Что заведует буквой «Ге»!
И открыл он моё досье,
И на чистом листе, педант,
Написал он, что мне во сне
Нынче снилось, что я атлант!..
?
Поёт Александр Галич:
Когда-нибудь дошлый историк
Возьмёт и напишет про нас,
И будет насмешливо горек
Его непоспешный рассказ.
Напишет он с чувством и толком,
Ошибки учтёт наперёд,
И всё он расставит по полкам,
И всех по костям разберёт.
И вылезет сразу в серёдку
Та главная, наглая кость,
Как будто окурок в селёдку
Засунет упившийся гость.
Чего уж, казалось бы, проще
Отбросить её и забыть?
Но в горле застрявшие мощи
Забвенья вином не запить.
А далее кости поплоше
Пойдут по сравнению с той, -
Поплоше, но странно похожи
Бесстыдной своей наготой.
Обмылки, огрызки, обноски,
Ошмётки чужого огня:
А в сноске -
вот именно в сноске -
Помянет историк меня.
Так, значит, за эту вот строчку,
За жалкую каплю чернил,
Воздвиг я себе одиночку
И крест свой на плечи взвалил.
Так, значит, за строчку вот эту,
Что бросит мне время на чай,
Весёлому щедрому свету
Сказал я однажды: «Прощай!»
И милых до срока состарил,
И с песней шагнул за предел,
И любящих плакать заставил,
И слышать их плач не хотел.
Но будут мои подголоски
Звенеть и до Судного дня…
И даже не важно, что в сноске
Историк не вспомнит меня!
15 января 1972
Читает Александр Галич:
Я в путь собирался всегда налегке,
Без долгих прощальных торжеств,
И маршальский жезл не таскал в рюкзаке.
На кой он мне, маршальский жезл!
Я был рядовым и умру рядовым.
Всей щедрой земли рядовой,
Что светом дарила меня даровым,
Поила водой даровой.
До старости лет молоко на губах,
До тьмы гробовой - рядовой.
А маршалы пусть обсуждают в штабах
Военный бюджет годовой.
Пускай заседают за круглым столом
Вселенской охоты псари,
А мудрость их вся заключается в том,
Что два - это меньше чем три.
Я сам не люблю старичков-ворчунов
И всё-таки истово рад,
Что я не изведал бесчестья чинов
И низости барских наград.
Земля под ногами и посох в руке
Торжественней всяких божеств,
А маршальский жезл у меня в рюкзаке -
Свирель, а не маршальский жезл.
9 марта 1972
Вариант: И низость сановных наград
Поёт Александр Галич:
Говорят, что где-то есть острова,
Где растет на берегу забудь-трава,
Забудь о гордости, забудь про горести,
Забудь о подлости! Забудь про хворости!
Вот какие есть на свете острова!
Говорят, что где-то есть острова,
Где с похмелья не болит голова,
А сколько есть вина, пей всё без просыпу,
А после по морю ходи, как по-суху!
Вот какие есть на свете острова!
Говорят, что где-то есть острова,
Где четыре не всегда дважды два,
Считай хоть до слепу - одна испарина,
Лишь то, что по сердцу, лишь то и правильно.
Вот какие есть на свете острова!
Говорят, что где-то есть острова,
Где неправда не бывает права!
Где совесть - надобность, а не солдатчина!
Где правда нажита, а не назначена!
Вот какие я придумал острова!
?
Поёт Александр Галич:
Ой, не шейте вы, евреи, ливреи,
Не ходить вам в камергерах, евреи!
Не горюйте вы, зазря не стенайте,
Не сидеть вам ни в Синоде, ни в Сенате.
А сидеть вам в Соловках да в Бутырках,
И ходить вам без шнурков на ботинках,
И не делать по субботам «ле-хаим»,
А таскаться на допрос с вертухаем.
Если ж будешь торговать ты елеем,
Если станешь ты полезным евреем,
Называться разрешат Россинантом
И украсят лапсердак аксельбантом.
Но и ставши в ремесле этом первым,
Всё равно тебе не быть камергером,
И не выйти на елее в Орфеи…
Так не шейте ж вы ливреи, евреи!
?
Ле-хаим! (иврит) - за здравие!
Вариант: вместо двух последних четверостиший:
Это правда, это правда, это правда,
Это было, и боюсь, будет завтра.
Может, завтра, может, даже скорее…
Ой, так не шейте ж вы ливреи, евреи!
Поёт Александр Галич:
Всё снежком январским припорошено,
Стали ночи долгие лютей…
Только потому, что так положено,
Я прошу прощенья у людей.
Воробьи попрятались в скворешники,
Улетели за море скворцы…
Грешного меня - простите, грешники,
Подлого - простите подлецы!
Вот горит звезда моя субботняя,
Равнодушна к лести и хуле…
Я надену чистое исподнее,
Семь свечей расставлю на столе.
Расшумятся к ночи дурни-лабухи:
Ветра и позёмки чертовня…
Я усну, и мне приснятся запахи
Мокрой шерсти, снега и огня.
А потом из прошлого бездонного
Выплывет озябший голосок -
Это мне Арина Родионовна
Скажет: «Нит гедайге, спи, сынок.
Сгнило в вошебойке платье узника,
Всем печалям подведён итог,
А над Бабьим Яром - смех и музыка…
Так что, всё в порядке, спи, сынок.
Спи, но в кулаке зажми оружие -
Ветхую Давидову пращу!»
…Люди мне простят от равнодушия,
Я им - равнодушным - не прощу!
?
«Нит гедайге» - не расстраивайся, не огорчайся.
Поёт Александр Галич:
Мы похоронены где-то под Нарвой,
Под Нарвой, под Нарвой,
Мы похоронены где-то под Нарвой,
Мы были - и нет.
Так и лежим, как шагали, попарно,
Попарно, попарно,
Так и лежим, как шагали, попарно,
И общий привет!
И не тревожит ни враг, ни побудка,
Побудка, побудка,
И не тревожит ни враг, ни побудка
Помёрзших ребят.
Только однажды мы слышим, как будто,
Как будто, как будто,
Только однажды мы слышим, как будто,
Вновь трубы трубят.
Что ж, подымайтесь, такие-сякие,
Такие-сякие,
Что ж, подымайтесь, такие-сякие,
Ведь кровь - не вода!
Если зовёт своих мёртвых Россия,
Россия, Россия.
Если зовёт своих мёртвых Россия,
Так значит - беда!
Вот мы и встали в крестах да в нашивках,
В нашивках, в нашивках,
Вот мы и встали в крестах да в нашивках,
В снежном дыму.
Смотрим и видим, что вышла ошибка,
Ошибка, ошибка,
Смотрим и видим, что вышла ошибка,
И мы - ни к чему!
Где полегла в сорок третьем пехота,
Пехота, пехота
Где полегла в сорок третьем пехота,
Без толку, зазря,
Там по пороше гуляет охота,
Охота, охота,
Там по пороше гуляет охота,
Трубят егеря!
Там по пороше гуляет охота,
Трубят егеря…
?
Поёт Александр Галич:
Спрашивает мальчик - почему?
Спрашивает мальчик - почему?
Двести раз и триста - почему?
Тучка набегает на чело,
А папаша режет ветчину,
А папаша режет ветчину,
Он сопит и режет ветчину
И не отвечает ничего.
Снова замаячили быль, боль,
Снова рвутся мальчики в пыль, в бой!
Вы их не пугайте, не отваживайте,
Спрашивайте, мальчики, спрашивайте,
Спрашивайте, мальчики, спрашивайте,
Спрашивайте, спрашивайте!
Спрашивайте, как и почему?
Спрашивайте, как и почему?
Как, и отчего, и почему?
Спрашивайте, мальчики, отцов!
Сколько бы ни резать ветчину,
Сколько бы ни резать ветчину,
Сколько бы ни резать ветчину -
Надо ж отвечать в конце концов!
Но в зрачке - хрусталике - вдруг муть,
А старые сандалики, ух, жмут!
Ну, и не жалейте их, снашивайте!
Спрашивайте, мальчики, спрашивайте!
Спрашивайте, мальчики, спрашивайте!
Спрашивайте!!!
?
Вариант названия:
«Сто тысяч почему» гедайге».
Поёт Александр Галич:
Галиньке и Виктору - мой прощальный подарок.
"…но Идущий за мной сильнее меня…"
от Матфея
Уезжаете?! Уезжайте -
За таможни и облака.
От прощальных рукопожатий
Похудела моя рука!
Я не плакальщик и не стража,
И в литавры не стану бить.
Уезжаете?! Воля ваша!
Значит - так по сему и быть!
И плевать, что на сердце кисло,
Что прощанье, как в горле ком…
Больше нету ни сил, ни смысла
Ставить ставку на этот кон!
Разыграешься только-только
А уже из колоды - прыг! -
Не семёрка, не туз, не тройка.
Окаянная дама пик!
И от этих усатых шатий,
От анкет и ночных тревог -
Уезжаете?! Уезжайте.
Улетайте - и дай вам Бог!
Улетайте к неверной правде
От взаправдашних мёрзлых зон.
Только мёртвых своих оставьте,
Не тревожьте их мёртвый сон.
Там - в Понарах и в Бабьем Яре, -
Где поныне и следа нет,
Лишь пронзительный запах гари
Будет жить ещё сотни лет!
В Казахстане и в Магадане
Среди снега и ковыля…
Разве есть земля богоданней,
Чем безбожная та земля?!
И под мраморным обелиском
На распутице площадей,
Где, крещённых единым списком,
Превратила их смерть в людей!
А над ними шумят берёзы -
У деревьев своё родство!
А над ними звенят морозы
На крещенье и рождество!
…Я стою на пороге года -
Ваш сородич и ваш изгой,
Ваш последний певец исхода,
Но за мною придёт другой!
На глаза нахлобучив шляпу,
Дерзкой рыбой, пробившей лёд,
Он пойдёт, не спеша, по трапу
В отлетающий самолёт!
Я стою… Велика ли странность?
Я привычно машу рукой!
Уезжайте! А я останусь.
Я на этой земле останусь.
Кто-то ж должен, презрев усталость,
Наших мёртвых стеречь покой!
20 декабря 1971
Читает Александр Галич:
Сердце моё заштопано,
В серой пыли виски,
Но я выбираю Свободу, и -
Свистите во все свистки!
И лопается терпенье,
И тысячи три рубак
Вострят, словно финки, перья,
Спускают с цепи собак.
Брест и Унгены заперты,
Дозоры и там, и тут,
И все меня ждут на Западе,
Но только напрасно ждут!
Я выбираю Свободу, -
Но не из боя, а в бой,
Я выбираю Свободу
Быть просто самим собой.
И это моя Свобода,
Нужны ли слова ясней?!
И это моя забота -
Как мне поладить с ней.
Не слаще, чем ваши байки,
Мне гордость моей беды,
Свобода казённой пайки,
Свобода глотка воды.
Я выбираю Свободу,
Я пью с нею нынче на «ты».
Я выбираю свободу
Норильска и Воркуты.
Где вновь огородной тяпкой
Над всходами пляшет кнут,
Где пулею или тряпкой
Однажды мне рот заткнут.
Но славно звенит дорога,
И каждый приют, как храм.
А пуля весит немного -
Не больше, чем восемь грамм.
Я выбираю свободу, -
Пускай груба и ряба,
А вы, валяйте, по капле
«Выдавливайте раба»!
По капле и есть по капле -
Пользительно и хитро,
По капле - это на Капри,
А нам - подставляй ведро!
А нам - подавай корыто,
И встанем во всей красе!
Не тайно, не шито-крыто,
А чтоб любовались все!
Я выбираю Свободу,
И знайте, не я один!
И мне говорит «свобода»:
«Ну, что ж, говорит, одевайтесь
И пройдёмте-ка, гражданин».
?
Поёт Александр Галич:
Посвящается Л.Пинскому
С севера, с острова Жестева
Птицы летят,
Шестеро, шестеро, шестеро
Серых утят,
Шестеро, шестеро к югу летят…
Хватит хмуриться, хватит злобиться,
Ворошить вороха былого,
Но когда по ночам бессоница,
Мне на память приходит снова -
Мутный за тайгу
Ползёт закат,
Строем на снегу
Пятьсот зэка,
Ветер мокрый хлестал мочалкою,
То накатывал, то откатывал,
И стоял вертухай с овчаркою
И такую им речь откалывал:
«Ворон, растудыть, не выклюет
Глаз, растудыть, ворону,
Но ежели кто закосит, -
То мордой в снег,
И прошу, растудыть, запомнить,
Что каждый шаг в сторону
Будет, растудыть, рассматриваться
Как, растудыть, побег!..»
Вьюга полярная спятила -
Бьёт наугад!
А пятеро, пятеро, пятеро
Дальше летят.
Пятеро, пятеро к югу летят…
Ну, а может, и впрямь бессовестно
Повторяться из слова в слово?!
Но когда по ночам бессонница,
Мне на память приходит снова -
Не косят, не корчатся
В снегах зэка,
Разговор про творчество
Идёт в ЦК.
Репортёры сверкали линзами,
Кремом бритвенным пахла харя,
Говорил вертухай прилизанный,
Непохожий на вертухая:
«Ворон, извиняюсь, не выклюет
Глаз, извиняюсь, ворону,
Но все ли сердцем усвоили
Чему учит нас Имярек?!
И прошу, извиняюсь, запомнить,
Что каждый шаг в сторону
Будет, извиняюсь, рассматриваться
Как, извиняюсь, побег!»
Грянул прицельно с надветренной
В сердце заряд,
А четверо, четверо, четверо
Дальше летят!..
И если долетит хоть один, значит, стоило,
значит надо было лететь!..
?
Поёт Александр Галич:
Памяти М.М.Зощенко
В матерщинном субботнем загуле шалманчика
Обезьянка спала на плече у шарманщика,
А когда просыпалась, глаза её жуткие
Выражали почти человечью отчаянность,
А шарманка дудела про сопки манчжурские,
И Тамарка-буфетчица очень печалилась…
Спит Гаолян,
Сопки покрыты мглой…
Были и у Томки трали-вали,
И не Томкой - Томочкою звали,
Целовалась с миленьким в осоке,
И не пивом пахла, а апрелем,
Может быть, и впрямь на той высотке
Сгинул он, порубан и пострелян…
Вот из-за туч блеснула луна,
Могилы хранят покой…
А последний шарманщик - обломок империи,
Всё пылил перед Томкой павлиньими перьями,
Он выламывал, шкура, замашки буржуйские -
То, мол, тёплое пиво, то мясо прохладное,
А шарманка дудела про сопки манчжурские,
И спала на плече обезьянка прокатная…
Тихо вокруг,
Ветер туман унёс…
И делясь тоской, как барышами,
Подпевали шлюхи с алкашами,
А шарманщик ел, зараза, хаши,
Алкашам подмигивал прелестно -
Дескать, деньги ваши - будут наши,
Дескать, вам приятно - мне полезно!
На сопках Манчжурии воины спят,
И русских не слышно слёз…
А часов этак в десять, а может и ранее,
Непонятный чудак появился в шалмане,
Был похож он на вдруг постаревшего мальчика.
За рассказ, напечатанный неким журнальчиком,
Толстомордый подонок с глазами обманщика
Объявил чудака всенародно - обманщиком…
Пусть Гаолян
Нам навевает сны…
Сел чудак за стол и вжался в угол,
И легонько пальцами постукал,
И сказал, что отдохнёт немного,
Помолчав, добавил напряжённо:
- Если есть «Боржом», то, ради Бога,
Дайте мне бутылочку «Боржома»…
Спите герои русской земли,
Отчизны родной сыны…
Обезьянка проснулась, тихонько зацокала,
Загляделась на гостя, присевшего около,
А Тамарка-буфетчица - сука рублёвая,
Покачала смущённо причёскою пегою,
И сказала: «Пардон, но у нас не столовая,
Только вы обождите, я за угол сбегаю»…
Спит Гаолян,
Сопки покрыты мглой…
А чудак глядел на обезьянку,
Пальцами выстукивал морзянку,
Словно бы он звал её на помощь,
Удивляясь своему бездомью,
Словно бы он спрашивал - запомнишь? -
И она кивала - да, запомню.
Вот из-за туч блеснула луна,
Могилы хранят покой…
Отодвинул шарманщик шарманку ботинкою,
Прибежала Тамарка с боржомной бутылкою -
И сама налила чудаку полстаканчика,
(Не знавали в шалмане подобные почести),
А Тамарка, в упор поглядев на шарманщика,
Приказала: «Играй, - человек в одиночестве!»
Тихо вокруг,
Ветер туман унёс…
Замолчали шлюхи с алкашами,
Только мухи с крыльями шуршали…
Стало почему-то очень тихо,
Наступила странная минута -
Непонятное, чужое лихо -
Стало общим лихом почему-то!
На сопках Манчжурии воины спят,
И русских не слышно слёз…
Не взрывалось молчанье ни матом, ни брёхами,
Обезьянка сипела спалёнными бронхами,
И шарманщик, забыв трепотню свою барскую,
Сам назначил себе - мол, играй, да помалкивай, -
И почти что неслышно сказав «Благодарствую», -
Наклонился чудак над рукою Тамаркиной…
Пусть Гаолян
Нам навевает сны…
И ушёл чудак, не взявши сдачи,
Всем в шалмане пожелал удачи…
Вот какая странная эпоха:
Не горим в огне - и тонем в луже!
Обезьянке было очень плохо,
Человеку было много хуже!
Спите герои русской земли,
Отчизны родной сыны…
1969
Поёт Александр Галич:
Когда в городе гаснут праздники,
Когда грешники спят и праведники,
Государственные запасники
Покидают тихонько памятники.
Сотни тысяч (и все - похожие)
Вдоль по лунной идут дорожке,
И случайные прохожие
Кувыркаются в «неотложки».
И бьют барабаны!..
Бьют барабаны,
Бьют, бьют, бьют!
На часах замирает маятник,
Стрелки рвутся бежать обратно:
Одинокий шагает памятник,
Повторённый тысячекратно.
То он в бронзе, а то он в мраморе,
То он с трубкой, а то без трубки,
И за ним, как барашки на море,
Чешут гипсовые обрубки.
И бьют барабаны!..
Бьют барабаны,
Бьют, бьют, бьют!
Я открою окно, я высунусь,
Дрожь пронзит, будто сто по Цельсию!
Вижу: бронзовый генералиссимус
Шутовскую ведёт процессию.
Он выходит на место лобное,
«Гений всех времён и народов!»
И как в старое время доброе
Принимает парад уродов!
И бьют барабаны!..
Бьют барабаны,
Бьют, бьют, бьют!
Прёт стеной мимо дома нашего
Хлам, забытый в углу уборщицей,
Вот сапог громыхает маршево,
Вот обломанный ус топорщится!
Им пока - скрипеть, да поругиваться,
Да следы оставлять линючие,
Но уверена даже пуговица,
Что сгодится ещё при случае.
И будут бить барабаны!
Бить барабаны,
Бить, бить, бить!
Утро родины нашей розово,
Позывные летят, попискивая,
Восвояси уходит бронзовый,
Но лежат, притаившись гипсовые.
Пусть до времени покалечены,
Но и в прахе хранят обличие,
Им бы гипсовым человечины -
Они вновь обретут величие!
И будут бить барабаны!..
Бить барабаны,
Бить, бить, бить!
?
Поёт Александр Галич:
Старики управляют миром,
Суетятся, как злые мыши,
Им по справке выданной МИДом,
От семидесяти и выше.
Откружили в боях и в вальсах,
Отмолили годам продленье
И в сведённых подагрой пальцах
Держат крепко бразды правленья.
По утрам их терзает кашель,
И поводят глазами шало
Над тарелками с манной кашей
Президенты Земного Шара!
Старики управляют миром,
Где обличья подобны маскам,
Пахнут вёсны - яичным мылом,
Пахнут зимы - камфарным маслом.
В этом мире - ни слов, ни сути,
В этом мире - ни слёз ни крови!
А уж наши с тобою судьбы
Не играют и вовсе роли!
Им виднее, где рваться минам,
Им виднее, где быть границам…
Старики управляют миром,
Только им по ночам не спится.
А девчонка гуляет с милым,
А в лесу раскричалась птица!
Старики управляют миром,
Только им по ночам не спится.
А в саду набухает завязь,
А мальчишки трубят «по коням!»
И острее чем совесть - зависть
Старикам не даёт покоя!
Грозный счёт покорённым милям
Отчеркнёт пожелтевший ноготь.
Старики управляют миром,
А вот сладить со сном не могут!
?
Поёт Александр Галич:
Не хочу посмертных антраша,
Никаких красивостей не выберу.
Пусть моя нетленная душа
Подлецу достанется и шиберу!
Пусть он, сволочь, врёт и предаёт,
Пусть он ходит, ворон, в перьях сокола.
Все на свете пули - в недолёт,
Все невзгоды - не к нему, а около!
Хорошо ему у пирога,
Всё полно приязни и приятельства -
И номенклатурные блага,
И номенклатурные предательства!
С каждым днём любезнее житьё,
Но в минуту самую внезапную
Пусть ему - отчаянье моё
Сдавит сучье горло чёрной лапою!
?
Поёт Александр Галич:
«Он был титулярный советник,
Она генеральская дочь…»
Постелилась я, и в печь - уголёк…
Накрошила огурцов и мясца,
А он явился, ноги вынул, лёг -
У мадам у его - месяца.
А он и рад тому, сучок, он и рад,
Скушал водочки, и в сон наповал!..
А там - в России - где-то есть Ленинград,
А в Ленинграде том - Обводной канал.
А там маменька жила с папенькой,
Называли меня «лапонькой»,
Не считали меня лишнею,
Да им дали обоим высшую!
Ой, Караганда, ты, Караганда!
Ты угольком даёшь на-гора года!
Дала двадцать лет, дала тридцать лет,
А что с чужим живу, так своего-то нет!
Кара-ган-да…
А он, сучок, из гулевых шоферов,
Он барыга, и калымщик, и жмот,
Он на торговской даёт, будь здоров, -
Где за рупь, а где какую прижмёт!
Подвозил он меня раз в «Гастроном»,
Даже слова не сказал, как полез,
Я бы в крик, да на стекле ветровом
Он картиночку приклеил, подлец!
А на картиночке - площадь с садиком,
А перед ней камень с «Медным Всадником»,
А тридцать лет назад я с мамой в том саду…
Ой, не хочу про то, а то выть пойду!
Ой Караганда, ты, Караганда!
Ты мать и мачеха, для кого когда,
А для меня была так завсегда нежна,
Что я самой себе стала не нужна!
Кара-ган-да!
Он проснулся, закурил «Беломор»,
Взял пинжак, где у него кошелёк,
И прошлёпал босиком в колидор,
А вернулся и обратно залёг.
Он сопит, а я сижу у огня,
Режу меленько на водку лучок,
А ведь всё-таки он жалеет меня,
Всё-таки ходит, всё-таки дышит, сучок!
А и спи, проспись ты, моё золотце,
А слёзы - что ж, от слёз - хлеб не солится,
А что мадам его крутит мордою,
Так мне плевать на то, я не гордая…
Ой, Караганда, ты Караганда!
Если тут горда, так и на кой годна!
Хлеб насущный наш, дай нам, Боже, днесь,
А что в России есть, так то не хуже здесь!
Кара-ган-да!
Что-то сон нейдёт, был, да вышел весь,
А завтра делать дел - прорву адскую!
Завтра с базы нам сельдь должны завезть,
Говорили, что ленинградскую.
Я себе возьму и кой-кому раздам,
Надо ж к празднику подзаправиться!
А пяток сельдей я пошлю мадам,
Пусть покушает, позабавится!
Пусть покушает она, дура жалкая,
Пусть не думает она, что я жадная,
Это, знать, с лучка глазам колется,
Голова на низ что-то клонится…
Ой Караганда, ты, Караганда!
Ты угольком даёшь на-гора года,
А на картиночке - площадь с садиком,
А перед ней камень…
Ка-ра-ган-да!..
?
Поёт Александр Галич:
Она вещи собрала, сказала тоненько:
«А что ты Тоньку полюбил,
так Бог с ней, с Тонькою!
Тебя ж не Тонька завлекла губами мокрыми,
А что у папы у её топтун под окнами,
А что у папы у её дача в Павшине,
А что у папы холуи с секретаршами,
А что у папы у её пайки цековские,
И по праздникам кино с Целиковскою!
А что Тонька-то твоя сильно страшная -
Ты не слушай меня, я вчерашняя!
И с доскою будешь спать со стиральною
За машину за его персональную…
Вот чего ты захотел, и знаешь сам,
Знаешь сам, да стесняешься,
Про любовь твердишь, про доверие,
Про высокие, про материи…
А в глазах-то у тебя дача в Павшине,
Холуи да топтуны с секретаршами,
И как вы смотрите кино всей семейкою,
И как счастье на губах - карамелькою…»
Я живу теперь в дому - чаша полная,
Даже брюки у меня - и те на молнии,
А вина у нас в дому - как из кладезя,
А сортир у нас в дому - восемь на десять…
А папаша приезжает сам к полуночи,
Топтуны да холуи все тут по струночке!
Я папаше подношу двести граммчиков,
Сообщаю анекдот про абрамчиков!
А как спать ложусь в кровать
с дурой-Тонькою,
Вспоминаю той, другой, голос тоненький,
Уж, характер у неё - прямо бешеный,
Я звоню ей, а она трубку вешает…
Отвези ж ты меня, шеф, в Останкино,
В Останкино, где «Титан» кино,
Там работает она билетёршею,
На дверях стоит вся замёрзшая,
Вся замёрзшая, вся продрогшая,
Но любовь свою превозмогшая,
Вся иззябшая, вся простывшая,
Но не предавшая и не простившая!
?
Поёт Александр Галич:
У лошади была грудная жаба,
Но лошадь, как известно, не овца!
И лошадь на парады выезжала,
И маршалу про жабу ни словца.
А маршал, бедный: мучился от рака,
Но тоже на парады выезжал,
Он мучился от рака, но, однако,
Он лошади об этом не сказал,
Нам этот факт Великая Эпоха
Воспеть велела в песнях и в стихах,
Хоть лошадь та давным-давно издохла,
А маршала сгноили в Соловках.
?
(совместно со Шпаликовым)
Поёт Александр Галич:
Мы давно называемся взрослыми,
И не платим мальчишеству дань,
И за кладом на сказочном острове
Не стремимся мы в дальнюю даль.
Ни в пустыню, ни к полюсу холода,
Ни на катере… к этакой матери.
Но поскольку молчание - золото.
То и мы, безусловно, старатели.
Промолчи - попадёшь в богачи!
Промолчи, промолчи, промолчи!
И не веря ни сердцу, ни разуму,
Для надёжности спрятав глаза,
Сколько раз мы молчали по-разному,
Но не против, конечно, а за!
Где теперь крикуны и печальники?
Отшумели и сгинули смолоду…
А молчальники вышли в начальники.
Потому что молчание - золото.
Промолчи - попадешь в первачи!
Промолчи, промолчи, промолчи!
И теперь, когда стали мы первыми,
Нас заела речей маята.
Но под всеми словесными перлами
Проступает пятном немота.
Пусть другие кричат от отчаянья,
От обиды, от боли, от голода!
Мы-то знаем - доходней молчание,
Потому что молчание - золото!
Вот как просто попасть в богачи,
Вот как просто попасть в первачи,
Вот как просто попасть - в палачи:
Промолчи, промолчи, промолчи!
?
Поёт Александр Галич:
Апрельской ночью Леночка
Стояла на посту.
Красоточка-шатеночка
Стояла на посту.
Прекрасная и гордая,
Заметна за версту,
У выезда из города
Стояла на посту.
Судьба милиционерская -
Ругайся цельный день,
Хоть скромная, хоть дерзкая -
Ругайся цельный день,
Гулять бы ей с подругами
И нюхать бы сирень!
А надо с шоферюгами
Ругаться целый день.
Итак, стояла Леночка,
Милиции сержант,
Останкинская девочка,
Милиции сержант.
Иной снимает пеночки,
Любому свой талант,
А Леночка, а Леночка -
Милиции сержант.
Как вдруг она заметила -
Огни летят, огни,
К Москве из Шереметьева
Огни летят, огни.
Ревут сирены зычные,
Прохожий - ни-ни-ни!
На Лену заграничные
Огни летят, огни!
Даёт отмашку Леночка,
А ручка не дрожит,
Чуть-чуть дрожит коленочка,
А ручка не дрожит.
Машины, чай, не в шашечку,
Колёса - вжик да вжик!
Даёт она отмашечку,
А ручка не дрожит.
Как вдруг машина главная
Свой замедляет ход,
Хоть и была исправная,
Но замедляет ход.
Вокруг охрана стеночкой
Из КГБ, но вот
Машина рядом с Леночкой
Свой замедляет ход.
А в той машине писанный
Красавец-эфиоп,
Глядит на Лену пристально
Красавец-эфиоп.
И встав с подушки кремовой,
Не промахнуться чтоб,
Бросает хризантему ей
Красавец эфиоп!
А утром мчится нарочный
ЦК КПСС
В мотоциклетке марочной
ЦК КПСС.
Он машет Лене шляпою,
Спешит наперерез -
Пожалте, Л. Потапова,
В ЦК КПСС!
А там на Старой площади,
Тот самый эфиоп,
Он принимает почести,
Тот самый эфиоп,
Он чинно благодарствует
И трёт ладонью лоб,
Поскольку званья царского
Тот самый эфиоп!
Уж свита водки выпила,
А он глядит на дверь,
Сидит с моделью вымпела
И всё глядит на дверь.
Все потчуют союзника,
А он сопит, как зверь,
Но тут раздалась музыка
И отворилась дверь:
Вся в тюле и в панбархате
В зал Леночка вошла,
Все прямо так и ахнули,
Когда она вошла.
А сам красавец царственный,
Ахмет Али-Паша
Воскликнул: - Вот так здравствуйте! -
Когда она вошла.
И вскоре нашу Леночку
Узнал весь белый свет,
Останкинскую девочку
Узнал весь белый свет -
Когда, покончив с папою,
Стал шахом принц Ахмет,
Шахиню Л. Потапову
Узнал весь белый свет!
1959
Поёт Александр Галич:
Протрубили трубачи тревогу.
Всем по форме к бою снаряжён,
Собирался в дальнюю дорогу
Комсомольский сводный батальон.
До свиданья, мама, не горюй,
На прощанье сына поцелуй!
До свиданья, мама, не горюй, не грусти,
Пожелай нам доброго пути!
Прощай, края родные,
Звезда победы, нам свети!
До свиданья, мама, не горюй, не грусти,
Пожелай нам доброго пути!
Всё, что с детства мы храним и любим,
Никогда врагу не отдадим!
Лучше сложим головы в бою мы,
Защищая Родину свою!
Протрубили трубачи тревогу.
Всем по форме к бою снаряжён,
Собирался в дальнюю дорогу
Комсомольский сводный батальон.
Прощай, края родные,
Звезда победы, нам свети!
До свиданья, мама, не горюй, не грусти,
Пожелай нам доброго пути!
1947
Поёт КрАППСА. Музыка: В.Соловьёв-Седой:
Биография
Александр Гинзбург родился 19 октября 1918 года в Екатеринославе (сейчас Днепр) в еврейской семье. Отец, Арон Самойлович Гинзбург, был экономистом; мать, Фейга (Фанни, Фаина) Борисовна Векслер, работала в консерватории. Дед был педиатром; дядя - литературовед Лев Самойлович Гинзбург (1879-1933). Младший брат - кинооператор Валерий Гинзбург.
В 1920 году семья Галича переехала в Севастополь, а в 1923 году - в Москву, где поселились в доме Дмитрия Веневитинова в Кривоколенном переулке. В этом доме когда-то Александр Пушкин впервые читал свою трагедию «Борис Годунов». В Москве Галич окончил школу 24 БОНО (ныне № 1227).
Первая публикация - стихотворение «Мир в рупоре» (Пионерская правда - 23 мая 1932, за подписью Александр Гинзбург).
После девятого класса Галич почти одновременно поступил в Литературный институт и в Оперно-драматическую студию Станиславского. Литературный институт вскоре бросил, а через три года оставил и Оперно-драматическую студию. Он перешёл в Театр-студию Алексея Арбузова и Валентина Плучека (1939). В феврале 1940 года студия дебютировала спектаклем «Город на заре» с коллективным авторством. Одним из авторов пьесы стал Галич. Это был его дебют в драматургии. Для этой пьесы и спектакля он написал также песни. В спектакле он исполнял роль комсорга стройки Борщаговского.
Когда началась война, Галича призвали в армию. Но медицинская комиссия обнаружила у него врождённый порок сердца и освободила от службы. Галич устроился в геологоразведочную партию и отправился на юг. На юге, в городе Грозном он попал в местный драматический театр, в котором и работал до декабря 1941 года. Отсюда Галич уехал в Ташкент, где Арбузов начал формировать театральную группу из своих бывших студийцев.
В конце 1950-х годов Галич начал сочинять песни, исполняя их под собственный аккомпанемент на семиструнной гитаре. Отталкиваясь от романсовой традиции и искусства Александра Вертинского, Галич стал одним из ярких представителей жанра русской авторской песни (наряду с Владимиром Высоцким и Булатом Окуджавой), который вскоре развили барды и который с появлением магнитофонов приобрёл огромную популярность. В этом жанре Галич сформировал особое направление.
Ранние свои песни 1940-1950-х годов Галич впоследствии не включал в сборники.
Первые песни - «Леночка» (1959), «Про маляров, истопника и теорию относительности» и «Закон природы» (обе 1962) - будучи относительно безобидными в политическом отношении, не совпадали с официальной советской эстетикой. Так начался перелом в творчестве благополучного советского литератора. Ему способствовала и история с несостоявшейся премьерой пьесы Галича «Матросская тишина», написанной для создававшегося театра «Современник». Уже отрепетированную пьесу запретили к показу, заявив автору, что он искажённо представляет роль евреев в Великой Отечественной войне. Этот эпизод Галич потом описал в автобиографической повести «Генеральная репетиция» (закончена в 1973 году).
В дальнейшем его песни становились всё более глубокими и политически острыми, что привело к конфликту с властью. Галичу было запрещено давать публичные концерты. Его не печатали и не позволяли выпустить пластинку. По сути дела, это был запрет на любую профессиональную деятельность и работу.
Он выступал со своими песнями по квартирам, на так называемых «домашних концертах», собиравших ему очень небольшие заработки. Его песни распространяли и передавали друг другу в магнитофонных записях, благодаря которым он становился всё более популярен, и которые изымались работниками КГБ при обысках.
Как-то Валентин Николаевич Плучек решил пригласить Галича, как своего бывшего ученика по студии, выступить с песнями для актёров Театра Сатиры, который он тогда возглавлял, по случаю какого-то праздника на капустнике, куда зрители вообще не допускались. Галич с радостью согласился. Самодельное объявление было вывешено во внутреннем помещении театра, куда посторонние, в том числе зрители, не допускались. Но даже этот сугубо внутренний концерт был категорически запрещён властями. Плучеку позвонили из Министерства культуры и потребовали отменить выступление Галича.
8 марта 1968 года в Академгородке Новосибирска прошёл фестиваль авторской песни, проведённый клубом «Под интегралом». На этом фестивале состоялся единственный публичный концерт Александра Галича в СССР, где он в том числе исполнил свою песню «Памяти Б.Л.Пастернака». 18 апреля в газете «Вечерний Новосибирск» появилась статья, где Галича обвиняли во всех грехах. На него посыпались угрозы, запрещение петь свои песни; потом начались репрессии.
В 1969 году в «антисоветском» зарубежном издательстве «Посев» вышла его первая книга - «Песни». Это послужило причиной его последующего исключения из Союза писателей СССР (29.12.1971 г.), Союза кинематографистов СССР и даже из Литфонда (1972). Запрещена пьеса «Матросская тишина» (1957), открыта травля в печати, прекращены публикации в официальной прессе.
14 января 1972 года Галич был исключён из Союза писателей СССР, членом которого он был с 1955 года (этому событию посвящена песня «От беды моей пустяковой…»). В том же году исключён из Союза кинематографистов, в котором он состоял с 1958 года. В 1972 году, после третьего инфаркта, Галич получил вторую группу инвалидности и пенсию - 54 (по другим данным, 60) рублей в месяц.
В 1973 году крещён в Православной Церкви отцом Александром Менем. Крёстным отцом Галича стал композитор Николай Каретников.
25 июня 1974 года Галич был вынужден эмигрировать из СССР. О деталях источники расходятся. По одной версии, он номинально выехал в Норвегию для участия в семинаре по творчеству К. С. Станиславского, но сразу после пересечения границы был лишён советского гражданства. По другой - эмигрировал по т. н. «израильской визе».
22 октября 1974 года постановлением Главлита по согласованию с ЦК КПСС все его ранее изданные произведения были запрещены в СССР.
Первым его пристанищем за рубежом стала Норвегия, затем он переехал в Мюнхен, где некоторое время работал на американской радиостанции «Свобода», стал членом НТС. Потом Галич поселился и жил в Париже.
15 декабря 1977 года, около 14:00, в результате несчастного случая, на 60-м году жизни А. Галич трагически погиб от удара электрическим током при подключении антенны к телевизору.
Существует версия, что это было тщательно спланированное и заранее подготовленное убийство. Между тем парижские знакомые Галича (Владимир Максимов, Василий Бетаки) заявляли, что причиной его смерти стал именно несчастный случай:
«Я, Василий Бетаки, пришёл вместе с В. Максимовым, редактором журнала «Континент», в квартиру Галича минут через 20 после его смерти. В квартире были пожарные и врач. Врач показал мне и В. Максимову чёрные полосы на руках от антенны (двурогой), которую Галич стал поправлять, предварительно воткнув её вилку в гнездо под напряжением, причём он не заметил нужного гнезда и, чтобы воткнуть антенну, он плоскогубцами сдавил контакты вилки и таким образом воткнул вилку в запрещённое для неё гнездо. Таков был вывод врача-реаниматора. Все прочие утверждения о причине смерти А. А. Галича, на мой взгляд, являются домыслами.»
Немного иную версию приводит Михаил Шемякин:
«Конечно, никакое КГБ, никто за ним не охотился. Просто безграмотность, потому что он купил аппаратуру, мы хотели с ним сделать пластинку. Но master tape он решил делать сам у себя дома. Жена ушла в магазин, он стал возиться с аппаратурой, ничего не понимая, что куда включать. Знаете, так, по-русски: включим сюда. И, в общем, сделал так, что замкнул где-то эту аппаратуру, и когда он к ней прикоснулся - всё, его убило током. Его било и он не мог… И когда жена прибежала из магазина, увидела, что он уже бьётся в судорогах, но уже кровь, видно, разложилась на составные, и Саша умер.»
Ангелина Николаевна, жена Галича, рассказывала: «Саша давно мечтал о какой-то необыкновенной стереосистеме „Грюндиг“. Когда её привезли к нам, рабочие сказали, что подключать её должен завтра специалист. Я ушла в магазин, а Саша стал чего-то соединять, взялся за батарею отопления, его пронзило током, и, когда я вернулась, он лежал без сознанья, но живой. Я бросилась звонить, но все дело решали минуты и, пока ехали врачи, Саша умер у меня на руках».
На следующий день после кончины Галича два московских театра - на Таганке и «Современник» - в антрактах провели митинги его памяти. В Театре Сатиры после окончания спектакля был устроен поминальный вечер; стихи Галича читал Александр Ширвиндт.
Александр Аркадьевич Галич был похоронен 22 декабря 1977 года, недалеко от Парижа, на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Год рождения поэта на плите указан ошибочный - 1919. На могильной плите выбита надпись: «Блажени изгнани правды ради».
12 мая 1988 года по ходатайству дочери поэта, Алёны Архангельской, Александра Галича восстановили в Союзе кинематографистов СССР, а 15 мая 1988 года - в Союзе писателей СССР. Летом 1993 года Александру Галичу было возвращено российское гражданство.
17 октября 1998 года, накануне 80-летия, на доме № 4 по улице Черняховского в Москве была установлена и открыта М. А. Менем мемориальная доска с надписью: «В этом доме с 1956 года жил до своего изгнания в 1974 году русский поэт и драматург Александр Галич. Блажени изгнани правды ради».
Статья из «Википедии»
Александр Галич родился 19 октября 1918 года в городе Екатеринославе (ныне Днепропетровск) в семье служащих. Его отец - Аркадий Самойлович Гинзбург - был экономистом, мать - Фанни Борисовна Векслер - работала в консерватории. Она была натура артистическая - увлекалась театром, училась музыке, и большинство увлечений Фанни Борисовны передалось затем её детям - Александру и Валерию (последний станет известным кинооператором, снимет фильмы «Солдат Иван Бровкин», «Когда деревья были большими», «Живёт такой парень» и др.).
Сразу же после рождения первенца семья Гинзбургов переехала в Севастополь, в котором прожила без малого пять лет. В 1923 году они перебрались в Москву, в один из домов в Кривоколенном переулке. Спустя три года Александр поступил в среднюю школу БОНО-24.
Вспоминает младший брат Александра Валерий: «Мир Кривоколенного переулка был замкнутым, я вроде бы ничего не знал о том, что происходило вовне, но при этом сопричастность этому вроде бы незнаемому была неудивительной. Мы всем двором, взрослые и дети, наблюдали подъём аэростата - зрелище само по себе ничего не представляло, но сопричастность событию создавала некую «ауру» естественной общности, что ли. В начале Кривоколенного, почти на углу Мясницкой, была стоянка извозчиков, а рядом - два котла для варки асфальта. В них ночевали беспризорники, в тепле. Мы, приготовишки, упоённо пели песню про «финский нож» или частушку: «Когда Сталин женится, чёрный хлеб отменится», и нам казалось, что мы приобщаемся к их беспризорной вольности. Учились мы в здании бывшей гимназии в Колпачном переулке, занятия для нас начинались часов с двенадцати, и мы, сидя на полу в ожидании, когда старшие освободят классы, всё это распевали…
Все мальчишки нашего двора знали, что мы живём в доме поэта Дмитрия Веневитинова, где Пушкин впервые читал «Годунова». Мы не знали стихов Веневитинова, не все ещё умели читать, но Пушкин, «Борис Годунов» - это нам было понятно. Понятнее, чем частушки и блатные песни…
Дом наш в Кривоколенном был суматошный, бесконечные гости, всегда кто-нибудь ночевал из приезжавших, и папа, и мама работали. Они не были конторскими служащими, поэтому работа была не регламентирована, т. е. длилась гораздо больше обычного рабочего дня, общения с ними в детстве было мало, близость пришла позднее…»
Благодаря матери Александр уже в раннем возрасте начал увлекаться творчеством - с пяти лет он учился играть на рояле, писать стихи. В восемь лет он стал заниматься в литературном кружке, которым руководил поэт Эдуард Багрицкий. В школе Александр учился на «отлично» и был всеобщим любимцем - кроме прекрасной игры на рояле, он хорошо танцевал, пел революционные песни, декламировал стихи. В 14 лет свет увидела его первая поэтическая публикация. В июне 1934 года Гинзбурги переезжают на Малую Бронную.
Окончив девятый класс десятилетки, Александр подаёт документы в Литературный институт и, к удивлению многих, поступает. Однако неуемному юноше этого мало, и он в те же дни подаёт документы ещё в одно учебное заведение - Оперно-драматическую студию К. С. Станиславского, на драматическое отделение. И вновь, к удивлению родных и друзей, он принят. Чуть позже, когда совмещать учебу в обоих вузах станет невмоготу, Александр отдаст предпочтение театру и уйдёт из Литинститута. Однако и в Оперно-драматической студии он проучится всего три года и покинет её, так и не получив диплома. Причём поводом к уходу из студии послужит обида. Один из преподавателей студии, народный артист Л. Леонидов, однажды дал ему для ознакомления его личное дело. И там, среди прочего, Александр прочёл слова, написанные рукой Леонидова: «Этого надо принять! Актёра из него не выйдет, но что-то выйдет обязательно!» Юного студийца эта фраза задела, и он ушёл в только что открывшуюся студию под руководством Алексея Арбузова. Было это осенью 1939 года. А в феврале следующего года студия дебютировала спектаклем «Город на заре».
Спектакль «Город на заре» был показан всего несколько раз - затем началась война. Большинство студийцев ушли на фронт, а Александра комиссовали - врачи обнаружили у него врождённую болезнь сердца. Но в Москве он всё равно не задерживается - устроившись в геологическую партию, отправляется на юг. Однако дальше Грозного их не пустили.
Как раз в эти дни в Грозном появляется на свет Театр народной героики и революционной сатиры (первые шаги на профессиональной сцене в нём делали артисты, впоследствии ставшие всенародно известными: Сергей Бондарчук, Махмуд Эсамбаев). По воле случая участником этого коллектива становится и Александр Гинзбург.
Однако в составе грозненского Театра народной героики Александр проработал недолго - до декабря. После того как он узнал, что в городе Чирчик под Ташкентом режиссёр Валентин Плучек собирает арбузовских студийцев, он уезжает из Грозного.
В Чирчике устроилась и личная жизнь Александра - он полюбил юную москвичку, актрису Валентину Архангельскую (она была секретарём комсомольской организации театра, а Галич - её заместителем). Молодые собирались там же расписаться, однако непредвиденное обстоятельство помешало им это сделать. Однажды они сели в автобус и отправились в загс. Чемоданчик с документами они примостили возле ног, а сами принялись целоваться. Продолжалось это всю дорогу, а когда молодые опомнились и собрались выходить, они внезапно обнаружили, что чемоданчика уже нет - постарались местные воры. Затею с загсом пришлось отложить до лучших времён. Спустя год на свет появилась дочь, которую назвали Алёной.
Передвижной театр под руководством Плучека и Арбузова, в котором играли Александр и Валентина, колесил по фронтам. Александр выступал в нём сразу в нескольких ипостасях: актёра, драматурга, поэта и композитора. Но затем в театре (он тогда уже базировался в Москве) возник конфликт между его основателями - Арбузовым и Плучеком. На сторону первого встал почти весь коллектив, о чём Плучеку было сообщено в письме. И только Гинзбург сделал на нём приписку, что с решением не согласен. Позднее он скажет: «Это была чистейшая чепуха - театр без Плучека. Арбузов всё-таки не режиссёр!» Однако Плучек из театра ушёл, и тот вскоре распался.
В 1944 году жена Александра уехала в Иркутск - работать в местном театре. Чуть позже вместе с дочерью за ней должен был отправиться и Александр (ему обещали место завлита), однако судьба распорядилась по-своему. Его мать внезапно заявила, что «не позволит таскать ребенка по «сибирям», и запретила сыну уезжать из Москвы. И тот послушался. То ли потому, что слишком боялся матери, то ли по причине охлаждения к жене. Валентине же было сообщено, что, если она хочет жить с семьёй, пусть немедленно возвращается в Москву - к мужу и ребёнку (свекровь даже обещала первое время помогать им деньгами). Однако та рассудила по-своему и осталась в Иркутске. Так распался первый брак Александра Гинзбурга, который вскоре взял себе литературный псевдоним Галич (образован соединением букв из разных слогов имени, отчества и фамилии - Гинзбург Александр Аркадьевич).
Весной 1945 года в жизни Галича появилась новая любовь. Звали её Ангелина Шекрот (Прохорова). Была она дочерью бригадного комиссара и в те годы училась на сценарном факультете ВГИКа. До Галича она уже успела несколько раз влюбиться (ходили слухи о её красивом романе с подающим надежды режиссёром) и даже выйти замуж за ординарца собственного отца. В этом браке у неё родилась дочь Галя (в 1942-м). Но в самом начале войны муж пропал без вести, и Ангелина осталась вдовой. А в 45-м в её жизни возник Галич. Вот как пишет Н. Милосердова: «Их свадебная ночь прошла на сдвинутых гладильных досках в ванной комнате в доме их друга Юрия Нагибина. Аня была худой, утончённой, с длинными хрупкими пальцами. Галич называл её Нюшкой. Ещё у неё было прозвище - Фанера Милосская. Она стала для него всем - женой, любовницей, нянькой, секретаршей, редактором. Аня не требовала от Галича верности, состояние влюблённости было для него естественным творческим стимулятором, никакого отношения не имеющим к их любви. Он был бабником в самом поэтическом смысле этого слова. Нюша его не ревновала, к романам мужа относилась с иронией. Скажем, однажды «возмутилась»: «Ладно бы выбрал себе кустодиевско-рубенсовский тип, можно понять. Но очередная пассия - такая же «фанера». И она решила «воздействовать» на даму - догнала их, собравшихся «погулять», и долго впихивала мужу разные лекарства, заботливо инструктируя даму, в каком случае что применять. Не помогло, дама разгадала её ход: «Нюша, дайте ещё клистир и ночной горшок, да побыстрее, а то мы не успеем полюбоваться закатом».
В 1945 году Галич предпринял попытку осилить высшее образование (как помним, до войны ему это сделать не удалось - в студии Станиславского диплома ему не выдали). На этот раз Галич решил получить не театральное образование, а какое-нибудь ярко выраженное гуманитарное и специальное. И его выбор пал на Высшую дипломатическую школу. Однако там его ожидал серьёзный «облом». Когда Галич пришёл в школу и спросил у секретарши, может ли он подать заявление, та смерила его высокомерным взглядом и сказала: «Нет, вы не можете подать заявление в наше заведение». - «Почему?» - искренне удивился Галич. «Потому что лиц вашей национальности мы вообще в эту школу принимать не будем. Есть такое указание».
Отсутствие диплома о высшем образовании не помешало Галичу через пару лет после досадного инцидента в ВДШ обрести всесоюзную славу. Пришла она к нему как к талантливому драматургу. В Ленинграде состоялась премьера спектакля по его пьесе «Походный марш». Песня из этого спектакля, тоже написанная Галичем - «До свиданья, мама, не горюй», - стала чуть ли не всесоюзным шлягером. Чуть позже состоялась ещё одна триумфальная премьера творения Галича (в содружестве с драматургом К. Исаевым) - комедии «Вас вызывает Таймыр».
В начале 50-х Галич был уже преуспевающим драматургом, автором нескольких пьес, которые с огромным успехом шли во многих театрах страны. Среди них «За час до рассвета», «Пароход зовут «Орлёнок», «Много ли человеку надо» и др. В 1954 году фильм «Верные друзья», снятый по сценарию Галича (и его постоянного соавтора К. Исаева), занял в прокате 7-е место, собрав 30,9 млн. зрителей.
В 1955 году Галича принимают в Союз писателей СССР, а три года спустя и в Союз кинематографистов. В 1956 году Театр-студия МХАТа (позднее ставшая театром «Современник») решает открыть сезон двумя премьерами, в том числе и спектаклем по пьесе Галича «Матросская тишина» (он написал её сразу после войны). Сюжет пьесы можно пересказать в нескольких словах. Старый местечковый еврей Абрам Шварц мечтает, чтобы его сын Давид стал знаменитым скрипачом. Но война разрушает его мечты. Сам Абрам погибает в гетто, а Давид уходит на фронт и там погибает. Но продолжают жить другие: жена Давида, его сын, их друзья. В спектакле были заняты тогда ещё никому не известные актеры: Олег Ефремов, Олег Табаков, Игорь Кваша, Евгений Евстигнеев. Однако до премьеры дело так и не дошло. На генеральной репетиции присутствовали несколько чиновников и чиновниц из Минкульта, и одна из них внезапно вынесла своё резюме увиденному: «Как это всё фальшиво! Ни слова правды!» В ответ на эту реплику присутствовавший здесь же Галич не сдержался, вскочил с места и громко произнёс: «Дура!» На этом обсуждение увиденного закончилось.
Несмотря на этот инцидент, Галич по-прежнему оставался одним из самых преуспевающих драматургов. В театрах продолжали идти спектакли по его пьесам, режиссёры снимали фильмы по его сценариям. К примеру, будущий комедиограф Леонид Гайдай начинал свой путь в кино именно с произведений Галича - сначала он снял короткометражку «В степи», а в 1960 году свет увидел фильм «Трижды воскресший», созданный на основе пьесы Галича «Пароход зовут «Орлёнок». Правда, несмотря на целое созвездие имён, собранных в картине, - Алла Ларионова, Всеволод Санаев, Надежда Румянцева, Константин Сорокин, Нина Гребешкова, - фильм получился никудышный.
В первой половине 60-х содружество Галича с кино складывается более удачно. Весной 1960 года от Союза кинематографистов он посещает с делегацией Швецию и Норвегию.
Сценарии Галича, которые выходили в те годы из-под его неутомимого пера, тут же расхватывались режиссёрами. Причём жанры, в которых работал Галич, были абсолютно разными. Например, в военной драме «На семи ветрах», снятой в 1962 году Станиславом Ростоцким, повествовалось о любви, опалённой войной, в комедии «Дайте жалобную книгу» (реж. Эльдар Рязанов) - о предприимчивой девушке - директоре ресторана, в детективе «Государственный преступник» (реж. Николай Розанцев) - о поимке органами КГБ опасного преступника, повинного в гибели сотен людей в годы Великой Отечественной войны (за эту работу Галич был удостоен премии КГБ), в биографической драме «Третья молодость» (реж. Ж. Древиль) - о великом русском балетмейстере Мариусе Петипа.
Между тем под внешним благополучием Галича скрывалась некая душевная неустроенность, которую он очень часто заливал водкой. На этой почве в 1962 году у него случился первый инфаркт. Однако даже после этого «звонка» Галич не распрощался с «зелёным змием». На совместных посиделках, которые он с женой посещал в те годы в домах своих коллег, он умудрялся напиваться даже под недремлющим оком своей Нюши. Та порой сетовала друзьям: «Я умираю хочу в уборную, но боюсь отойти, Саше тут же нальют, он наклюкается, а ему нельзя, у него же сердце!»
В начале 60-х в Галиче внезапно просыпается бард-сатирик, и на свет одна за другой появляются песни, которые благодаря магнитофонным записям мгновенно становятся популярными. Самой первой песней этого цикла была «Леночка» (о девушке-милиционере, в которую влюбляется некий заморский шах), написанная Галичем бессонной ночью в поезде Москва - Ленинград в 1962 г.
Хронологически цикл магнитиздатских песен Галича начался «Леночкой», после которой появились и другие его песенные вирши. Среди них «Старательский вальсок», «У лошади была грудная жаба», «Тонечка», «Красный треугольник», «Аве Мария», «Караганда», «Ночной дозор», «Памяти Пастернака», «Баллада о Корчаке», «На сопках Маньчжурии», «Летят утки» и др. Однако его творчество развивалось как бы в двух руслах: с одной стороны - лирический мажор и патетика в драматургии (пьесы о коммунистах, сценарии о чекистах), с другой - пронзительная, гневная печаль в песнях. Эта раздвоенность многих раздражала. Когда Галич впервые исполнил несколько сатирических песен на слёте самодеятельной песни в Петушках, многие участники слёта обвинили его в неискренности и двуличии.
Между тем слава Галича-барда продолжает расти. В марте 1968 года его пригласили на фестиваль песенной поэзии в новосибирском академгородке «Бард-68». Этот фестиваль вызвал небывалый аншлаг. Под него был выделен самый обширный из залов Дворца физиков под названием «Интеграл», и этот зал был забит до отказа, люди стояли даже в проходах. На передних креслах сидели члены фестивального жюри.
Галич начал с песни «Промолчи», которая задала тон всему выступлению («Промолчи - попадёшь в палачи»). Когда же через несколько минут он исполнил песню «Памяти Пастернака», весь зал поднялся со своих мест и некоторое время стоял молча, после чего разразился громоподобными аплодисментами. Галич получает приз - серебряную копию пера Пушкина, почётную грамоту Сибирского отделения Академии наук СССР, в которой написано: «Мы восхищаемся не только Вашим талантом, но и Вашим мужеством…»
В августе того же года, потрясённый вводом советских войск в Чехословакию, он пишет не менее «крамольную» вещь, чем «Памяти Пастернака», - «Петербургский романс». Но на этот раз «звонок» прозвучал гораздо ближе - под боком у Галича. Его вызвали на секретариат Союза писателей и сделали первое серьёзное предупреждение: мол, внимательнее отнеситесь к своему репертуару. Кислород ему тогда ещё не перекрывали. В те дни Галич был завален работой: вместе с Марком Донским писал сценарий о Шаляпине, с Яковом Сегелем выпускал в свет фильм «Самый последний выстрел», готовился к съёмкам на телевидении мюзикла «Я умею делать чудеса». Однако параллельно с этим Галич продолжает писать песни. И хотя жена чуть ли не требует от него быть благоразумнее, на какое-то время прекратить выступления, Галич не может остановиться. Для него, человека пьющего (позднее в столичной тусовке будут ходить слухи и о наркотической зависимости Галича), домашние застолья - единственный способ хоть как-то разрядиться. Видимо, понимая это и устав бороться, жена просит его не позволять записывать себя на магнитофон. Галич даёт такое слово, но и это обещание не держит. Магнитофонные записи с домашних концертов Галича продолжают распространяться по стране. Одна из этих записей становится для Галича роковой.
В начале 70-х дочь члена Политбюро Дмитрия Полянского выходила замуж за актёра Театра на Таганке Ивана Дыховичного. После шумного застолья молодёжь, естественно, стала развлекаться - сначала танцевать, затем слушать магнитиздат: Высоцкого, Галича. В какой-то из моментов к молодёжной компании внезапно присоединился и отец невесты. До этого, как ни странно, он никогда не слышал песен Галича, а тут послушал… и возмутился. Чуть ли не на следующий день он поднял вопрос об «антисоветских песнях» Галича на Политбюро, и колесо завертелось. Галичу припомнили всё: и его выступление в академгородке, и выход на Западе (в «Посеве») сборника его песен, и многое-многое другое, на что власти до поры до времени закрывали глаза. 29 декабря 1971 года Галича вызвали в секретариат Союза писателей - исключать. Вот как он вспоминал об этом: «Я пришёл на секретариат, где происходило такое побоище, которое длилось часа три, где все выступали - это так положено, это воровской закон - все должны быть в замазке и все должны выступить обязательно, все по кругу…
Было всего четыре человека, которые проголосовали против моего исключения. Валентин Петрович Катаев, Агния Барто - поэтесса, писатель-прозаик Рекемчук и драматург Алексей Арбузов, - они проголосовали против моего исключения, за строгий выговор. Хотя Арбузов вёл себя необыкновенно подло (а нас с ним связывают долгие годы совместной работы), он говорил о том, что меня, конечно, надо исключить, но вот эти долгие годы не дают ему права и возможности поднять руку за моё исключение. Вот. Они проголосовали против. Тогда им сказали, что нет, подождите, останьтесь. Мы будем переголосовывать. Мы вам сейчас кое-что расскажем, чего вы не знаете. Ну, они насторожились, они уже решили - сейчас им преподнесут детективный рассказ, как я где-нибудь, в какое-нибудь дупло прятал какие-нибудь секретные документы, получал за это валюту и меха, но… им сказали одно-единственное, так сказать, им открыли:
- Вы, очевидно, не в курсе, - сказали им, - там просили, чтоб решение было единогласным. Вот все дополнительные сведения, которые они получили. Ну, раз там просили, то, как говорят в Советском Союзе, просьбу начальства надо уважить. Просьбу уважили, проголосовали, и уже все были за моё исключение. Вот как это происходило…»
Прошло всего лишь полтора месяца после исключения Галича из Союза писателей, как на него обрушился новый удар. 17 февраля 1972 года его так же тихо исключили и из Союза кинематографистов. Происходило это достаточно буднично. В тот день на заседание секретариата СК было вынесено 14 вопросов по проблемам узбекского кино и один - исключение Галича по письму Союза писателей СССР. Галича исключили чуть ли не единогласно.
После этих событий положение Галича стало катастрофическим. Ещё совсем недавно он считался одним из самых преуспевающих авторов в стране, получал приличные деньги через ВААП, которые от души тратил в дорогих ресторанах и заграничных вояжах. Теперь всё это в одночасье исчезло. Автоматически прекращаются все репетиции, снимаются с репертуара спектакли, замораживается производство начатых фильмов. Оставшемуся без средств к существованию Галичу приходится пуститься во все тяжкие - он потихоньку распродаёт свою богатую библиотеку, подрабатывает литературным «негром» (пишет за кого-то сценарии), даёт платные домашние концерты (по 3 рубля за вход). Но денег - учитывая, что Галичу приходилось кормить не только себя и жену, но и двух мам, а также сына Гришу (родился в 1967 году от связи с художницей по костюмам киностудии имени Горького Софьей Войтенко), - всё равно не хватало. Все эти передряги, естественно, сказываются на здоровье Галича. В апреле 72-го у него случается третий инфаркт. Так как от литфондовской больницы его отлучили, друзья пристраивают его в какую-то захудалую клинику. Врачи ставят ему инвалидность второй группы, которая обеспечивала его пенсией… в 60 рублей.
Вообще все последующие после исключения Галича из всех Союзов события наглядно показывали, что он совершенно не был к ним готов. Таких репрессий по отношению к себе он явно не ожидал. Хотя это-то и было странно. Ведь, сочиняя свои откровенно антипартийные песни, он должен был понимать, что играет с огнём.
Тем временем весь 1973 год официальные власти подталкивали Галича к тому, чтобы он покинул СССР. Но он стоически сопротивлялся.
Однако силы Галича оказались небеспредельны. В 1974 году за рубежом вышла его вторая книга песен под названием «Поколение обречённых», что послужило новым сигналом для атаки на Галича со стороны властей. Когда в том же году его пригласили в Норвегию на семинар по творчеству Станиславского, ОВИР отказал ему в визе. Ему заявили: «Зачем вам виза? Езжайте насовсем». При этом КГБ пообещал оперативно оформить все документы для отъезда. И Галич сдался. 20 июня он получил документы на выезд и билет на самолёт, датированный 25 июня.
ГАЛИЧ, Александр Аркадьевич (р. 19.X.1918, Екатеринослав) - русский советский драматург. Автор пьес «Улица мальчиков» (1946), «Вас вызывает Таймыр» (в соавторстве с К. Исаевым, 1948), «Пути, которые мы выбираем» (1954; другое название «Под счастливой звездой»), «Походный марш» («За час до рассвета», 1957), «Пароход зовут „Орлёнок“» (1958) и других. Галич написал также сценарии кинофильмов «Верные друзья» (совместно с К. Исаевым, режиссёр М. Калатозов), «На семи ветрах» (режиссёр С. Ростоцкий) и других. Комедиям Галича свойственны романтическая приподнятость, лиризм, юмор. Галич - автор популярных песен о молодежи.
Лит.: Заманский С., «Вас вызывает Таймыр», «Моск. большевик», 1948, 28 мая, № 125; Сухаревич В., Права дружбы, «Лит. газета», 1954, 29 апр.; Межинский С., «За час до рассвета», «Известия», 1957, 28 авг., № 205; Колесникова Н., На перекрёстке фронтовых дорог, «Искусство кино», 1962, № 8.
В. А. Калашников
Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 2. - М.: Советская энциклопедия, 1964
