Михаил Лермонтов, статьи о нём

Лермонтов
(статья из Краткой литературной энциклопедии: В 9 т. - Т. 4. - М.: Советская энциклопедия, 1967)

ЛЕРМОНТОВ, Михаил Юрьевич [3.(15).X.1814, Москва, - 15.(27).VII.1841, Пятигорск] - русский поэт. Его отец - капитан в отставке Юрий Петрович Лермонтов (1787-1831), мать - Мария Михайловна, урождённая Арсеньева (1795-1817). Ранние годы будущего поэта прошли в усадьбе его бабки Е. А. Арсеньевой в с. Тарханы Чембарского уезда Пензенской губернии (ныне село Лермонтово), куда он был перевезён из Москвы нескольких месяцев от роду. Уже в детстве, наблюдая картины крестьянского быта и сельской природы, Лермонтов с живым интересом относился к народным песням и легендам, сочувствовал нуждам крепостных. Позднее Лермонтов записал в дневнике, что ещё в Тарханах он слышал рассказы «про волжских разбойников», т. е. предания о Степане Разине, о восстании Пугачёва, захватившем и Пензенскую губернию. В детские годы Лермонтов трижды ездил с родными на Кавказ (1818, 1820, 1825) для лечения минеральными водами; впечатления этих поездок оставили неизгладимый след в его памяти.

В 1827 Лермонтов переехал с бабушкой в Москву, а в 1828 поступил на 4-й курс Благородного пансиона при Московском университете. Именно в это время он, по собственным словам, «начал марать стихи», участвовал в рукописных журналах, в альманахе «Цефей» (1829), состоящем из произведений воспитанников пансиона. Тогда же написаны первые поэмы «Черкесы» (1828) и «Кавказский пленник» (1829), отмеченные ученическим подражанием А. С. Пушкину; сделан первый набросок «Демона» (1829). Литературная атмосфера пансиона, поддерживаемая такими учителями Лермонтова, как Д. Н. Дубенский, А. Ф. Мерзляков, С. Е. Раич, благотворно влияла на развитие способностей и литературных интересов молодого поэта.

После двухлетнего пребывания в пансионе Лермонтов осенью 1830 поступил на нравственно-политическое отделение Московского университета, ставшего в те годы одним из центров идейно-культурной жизни. Студенческая среда, кружки, в которых обсуждались политические и философские вопросы, разговоры о недавно подавленном восстании декабристов, запретные революционные стихи, ходившие по рукам, - всё это сыграло свою роль в формировании мировоззрения Лермонтова. Одновременно с ним в университете учились В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Н. П. Огарёв, уже тогда влиявшие на общий идейный уровень студенчества. К этому времени относится начало интенсивной литературной работы Лермонтова: он пишет лирические стихи (например, цикл, посвящённый Н. Ф. Ивановой), поэмы, драмы («Испанцы», 1830, «Люди и страсти», 1830). В его драме «Странный человек» (1831) с наибольшей полнотой отразились мысли и чувства, владевшие в ту пору участниками передовых студенческих кружков, - ненависть к деспотизму и крепостничеству.

В университете Лермонтов участвовал в нескольких столкновениях с реакционными профессорами. В 1832 он покинул университет и переехал в Петербург, где поступил в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Годы, проведённые здесь, оказались «двумя страшными годами» его жизни, ибо они были заполнены военной муштрой, учениями, смотрами. Но и в этих условиях Лермонтов тайком и урывками продолжал литературные занятия. Он работал над романом «Вадим» (1832-34), в котором нашла дальнейшее развитие социальная тема, наметившаяся ещё в раннем его творчестве. Несмотря на незрелость литературной манеры и сверхромантические черты в характере главного героя, этот роман, рисующий эпизоды пугачёвского восстания, очень важен для истории развития творчества Лермонтова.

По окончании школы (1834) Лермонтов был определён в лейб-гвардии гусарский полк, стоявший в Царском Селе. Однако большую часть времени молодой гусар проводил в столице, впервые почувствовав себя свободным и погрузившись в светские развлечения. Очень скоро он охладел к тем, кто задавал тон в петербургских салонах и гостиных. Его критические наблюдения над жизнью аристократического общества легли в основу драмы «Маскарад» (1835), которую Лермонтов переделывал несколько раз, тщетно добиваясь разрешения поставить её на сцене. В том же году в «Библиотеке для чтения» появилась романтическая поэма «Хаджи Абрек». К 1836 относится работа Лермонтова над повестью «Княгиня Лиговская» (незакончена), в которой дан первый набросок характера Печорина; автобиографические элементы этой повести (как и неоконченной драмы «Два брата», 1836) связаны с В. А. Лопухиной, глубокое чувство к которой всю жизнь не покидало Лермонтова.

В январе 1837, в дни гибели Пушкина, обозначился крутой перелом в судьбе Лермонтова. По меткому выражению А. И. Герцена, его душу пробудил пистолетный выстрел, убивший Пушкина. Потрясённый гибелью поэта, перед которым он преклонялся, Лермонтов написал стихи, выражавшие гнев и боль всех передовых людей того времени. М. Горький назвал «Смерть поэта» «…одним из сильнейших стихотворений в русской поэзии». Стихи, быстро разлетевшиеся по всей стране в многочисленных списках (их распространению содействовал друг поэта С. А. Раевский), произвели огромное впечатление на современников. В них отразилась народная любовь к только что погибшему поэту. И если в первой части стихотворения автор осуждал авантюриста Дантеса, то в последних 16 строках, прибавленных позднее, речь шла уже о придворной знати, «жадною толпой» стоящей у трона, о подлинных виновниках трагедии, водивших рукой убийцы. Предрекая справедливый суд палачам Свободы и Гения, молодой поэт восклицал: «И вы не смоете всей вашей чёрной кровью поэта праведную кровь!».

Как только эти смелые строки стали известны во дворце, Лермонтов был арестован. Высшие сановники империи и сам Николай I, не скрывая крайнего раздражения, решили расправиться с поэтом. С этого дня начались почти непрерывные преследования Лермонтова, завершившиеся спустя 4 года его трагической гибелью в горах Кавказа. Согласно «высочайшему повелению», Лермонтов был переведён, т. е. фактически выслан из Петербурга в Нижегородский драгунский полк, находившийся на Кавказе и постоянно участвовавший в военных действиях против горцев. 19 марта 1837 Лермонтов выехал к месту новой службы; по пути останавливался в Ставрополе, лечился в Пятигорске и Кисловодске. Затем получил возможность проехать вдоль линии русских войск по Кубани и Тереку, побывать в имении родственников близ Кизляра. Таким образом, несколько месяцев провел он «…в беспрерывном странствовании, то на перекладной, то верхом». Во время ссылки значительно расширился кругозор поэта; в его развитии немалую роль сыграло общение с людьми, враждебно относившимися к самодержавию; среди них были поэт А. И. Одоевский и др. декабристы, отбывавшие ссылку на Кавказе. Косвенные данные позволяют предполагать, что недолгое пребывание в Тифлисе позволило Лермонтову сблизиться с грузинской интеллигенцией. Покорённый природой и поэзией Кавказа, Лермонтов проявлял живой интерес к фольклору горских народов, начал изучать кавказские языки (главным образом азербайджанский язык); раньше, чем профессиональные фольклористы, он записал известную восточную сказку «Ашик-Кериб» (1837). Кавказские темы и образы позднее нашли широкое отражение в его зрелом творчестве - в лирике и поэмах, в романе «Герой нашего времени» (1840). Они запечатлены также в многочисленных зарисовках и картинах Лермонтова, одарённого живописца и рисовальщика.

Усердные хлопоты Е. А. Арсеньевой и ходатайство поэта В. А. Жуковского привели к тому, что Лермонтов был «прощён» и переведён в Гродненский гусарский полк, расположенный неподалеку от Новгорода и нередко служивший местом ссылки. В январе 1838 он приехал с Кавказа в Петербург, где провёл около месяца: бывал в театре, делал «церемонные визиты», навестил Жуковского, которому вручил поэму «Тамбовская казначейша», вскоре опубликованную в «Современнике». В феврале Лермонтов выехал в полк, а после дальнейших ходатайств перед царем в апреле 1838 был переведён в свой прежний лейб-гвардии гусарский полк, стоявший в Царском Селе. Тогда же (30 апреля) в «Литературных прибавлениях» к «Русскому инвалиду» появилась без имени автора, не пропущенного цензурой, «Песня про царя Ивана Васильевича…», имевшая огромный успех ещё в рукописи.

Лермонтов снова погрузился в петербургскую жизнь, в глазах общества он был теперь известный поэт, пострадавший за крамольные стихи, побывавший в опасной ссылке. «Целый месяц я был в моде, меня разрывали на части, - писал он в конце 1838 М. А. Лопухиной. - … Весь этот свет, который я оскорблял в своих стихах, с наслаждением окружает меня лестью». В июле 1838 в «Современнике» появилась (также анонимно) сатирическая поэма «Тамбовская казначейша» (под усечённым цензурой названием «Казначейша»). Он создаёт три новые редакции «Демона», в т. ч. шестую, которую готовит к печати; пишет стихотворения «Кинжал», «Дума» и др.; начинает работать над «Героем нашего времени». К началу 1839 Лермонтов сближается с редакцией «Отечественных записок», издаваемых А. А. Краевским, и постепенно входит в среду петербургских писателей. Он посещает литературные вечера у В. Ф. Одоевского, знакомится с семьёй историка Н. М. Карамзина, встречается с В. А. Жуковским, В. А. Соллогубом, И. П. Мятлевым, А. И. Тургеневым, И. И. Панаевым и другими литераторами; позднее сближается с В. Г. Белинским. В передовых литературно-общественных кругах в нём видят теперь надежду русской литературы. В одном из писем 1839 Белинский под впечатлением стихотворения «Три пальмы» воскликнул: «На Руси явилось новое могучее дарование - Лермонтов». В другом письме, упомянув стихотворение «Терек», критик писал: «…страшно сказать, а мне кажется, что в этом юноше готовится третий русский поэт и что Пушкин умер не без наследника».

Тем временем неумолимо углублялся давно наметившийся конфликт между поэтом и светским обществом, аристократическими кругами николаевского Петербурга. Близкое знакомство с этими кругами обостряло оппозиционные настроения Лермонтова. Он сам писал об этом М. А. Лопухиной: «…Новый опыт принёс мне пользу, потому что дал мне в руки оружие против общества, и, если когда-либо оно будет преследовать меня своей клеветой (а это случится), у меня будут по крайней мере средства мщения; несомненно нигде нет столько подлостей и столько смешного».

К концу 30-х гг. окончательно определились основные направления лермонтовского творчества. Вольнолюбивые настроения и горький скептицизм в оценке современности нашли выражение в его гражданско-философской лирике («Дума», «Поэт», «Не верь себе…», «Как часто пёстрою толпою окружён» и др.); они своеобразно преломились в романтических и фантастических образах «кавказских» поэм - «Мцыри» (1839) и «Демон», над которым поэт работал в течение всей жизни (начиная с 1829); наконец, критическое и реалистическое изображение современной жизни оказалось характерным для зрелой прозы Лермонтова. В марте 1839 в «Отечественных записках» появилась повесть «Бэла. Из записок офицера о Кавказе», в ноябре - повесть «Фаталист», которую редакция сопроводила следющим примечанием: «С особенным удовольствием пользуемся случаем известить, что М. Ю. Лермонтов в непродолжительном времени издаст собрание своих повестей и напечатанных и ненапечатанных. Это будет новый, прекрасный подарок русской литературе». «Собрание повестей», о которых здесь говорится, образовало роман «Герой нашего времени». В феврале 1840 в журнале была опубликована «Тамань», а в апреле вышел отдельным изданием весь роман, явившийся как бы итогом раздумий автора о современном обществе и о судьбах своего поколения.

«Герой нашего времени» распространялся в те дни, когда Лермонтов был предан военному суду и находился в заключении за дуэль с сыном французского посла в Петербурге Э. Барантом. Эта дуэль, состоявшаяся 18 февраля, окончилась ничем и могла бы остаться незамеченной. Однако власти поспешили использовать незначительный сам по себе эпизод как повод для расправы с непокорным поэтом. Военный суд, согласно прямому указанию Николая I, приговорил Лермонтова к вторичной ссылке на Кавказ, в Тенгинский пехотный полк, готовившийся к сложным военным операциям. Царь не скрывал своей ненависти к поэту и внимательно следил за его литературной деятельностью, читал «Героя нашего времени», о котором отзывался резко отрицательно. Одно из писем Николая I этого времени, адресованное императрице и почти целиком посвящённое Лермонтову, заканчивалось зловещими словами: «Счастливого пути, господин Лермонтов!» Травля Лермонтова, завершившаяся ссылкой, явилась выражением политической борьбы, которая развёртывалась вокруг поэта. Недавние организаторы преследований и убийства Пушкина не могли простить Лермонтову его стихов на смерть поэта: они узнали себя в той «жадной толпе», стоящей у трона, о которой с негодованием писал автор этих стихов.

Находясь под арестом, Лермонтов написал несколько стихотворений, в т. ч. «Журналист, читатель и писатель». Здесь, в заточении, его посетил Белинский, до того мало знакомый с поэтом. Встреча и беседа с ним произвели сильнейшее впечатление на Белинского, о чём он подробно и взволнованно рассказывал и писал друзьям.

В начале мая 1840 Лермонтов выехал из столицы. До конца мая он пробыл в Москве, где встречался с Н. В. Гоголем, для которого читал «Мцыри», С. Т. Аксаковым, Е. А. Баратынским, Н. Ф. Павловым, Ю. Ф. Самариным, А. С. Хомяковым и др. 10 июня Лермонтов был уже в Ставрополе, а в конце июня - в военном отряде под командованием генерала А. В. Галафеева, стоявшем под крепостью Грозной на левом фланге Кавказской линии. Здесь Лермонтов сблизился с несколькими кавказскими офицерами. Вскоре ему пришлось принять участие в военных действиях - в кавалерийских вылазках, оружейной перестрелке и даже рукопашных боях. Особенно отличился он в тяжёлом сражении при реке Валерик (11 июля 1840), которое описал в стихотворении «Я к вам пишу…». В официальном донесении отмечалось, что Лермонтов, «…несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отменным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы». «Он был отчаянно храбр, - рассказывает современник, - удивлял своею удалью даже старых кавказских джигитов…» (Мануйлов В., Летопись жизни и творчества М. Ю. Лермонтова, 1964). Дважды представляли Лермонтова к награде за отвагу; но награда означала бы облегчение его участи, поэтому Николай I неизменно отклонял ходатайства военного командования.

Пока Лермонтов сражался в далёком горном крае, почти в каждом номере «Отечественных записок» появлялись его новые стихи. В октябре 1840 вышла из печати небольшая книжка «Стихотворения», куда автор после строгого отбора включил лишь 26 стихотворений и 2 поэмы - «Песню про царя Ивана Васильевича…» и «Мцыри». Тогда же в журнале одна за другой печатались статьи и рецензии Белинского, в которых стихи и проза Лермонтова нашли глубокое и верное истолкование.

После настойчивых просьб Е. А. Арсеньевой удалось добиться разрешения царя на короткий отпуск для Лермонтова - с оговоркой: «ежели он по службе усерден». В начале февраля 1841 поэт приехал в Петербург, в душе надеясь получить отставку и остаться в столице. Но вскоре он ощутил острую неприязнь к себе в кругах, близких ко дворцу и к царской семье. Ему приходилось выслушивать унизительные выговоры и угрозы. Уже в конце февраля Лермонтов писал знакомому кавказскому офицеру: «…я скоро еду опять к вам, и здесь остаться у меня нет никакой надежды… 9-го марта отсюда уезжаю заслуживать себе на Кавказе отставку; из Валерикского представления [к награде] меня здесь вычеркнули…». В то же время его любовно, даже восторженно встретили друзья, знакомые, многие литераторы. «Отечественные записки», где работал Белинский, спешили сообщить: «…он теперь в Петербурге и привёз с Кавказа несколько новых прелестных стихотворений, которые будут напечатаны в «Отечественных записках», тревоги военной жизни не позволили ему спокойно и вполне предаваться искусству…; но замышлено им много, и всё замышленное превосходно. Русской литературе готовятся от него драгоценнейшие подарки».

Немногие недели, проведённые Лермонтовым в столице, были насыщены до отказа. Он продолжал работу над «Демоном», подготовив новую редакцию поэмы, приспособленную к требованиям цензуры (этот список был представлен поэтом для чтения во дворце). Он написал стихотворения «Родина», «Любил и я в былые годы», «Последнее новоселье» и др. Лермонтов бывал в редакции «Отечественных записок», обдумывал план издания своего журнала, посещал Карамзиных, В. Ф. Одоевского, общался с А. А. Краевским, подружился с Е. П. Ростопчиной. Белинский, с которым поэт поделился своими планами и замыслами, позднее рассказывал читателям журнала: «уже затевал он в уме, утомлённом суетою жизни, создания зрелые; он сам говорил нам, что замыслил написать романтическую трилогию, три романа из трёх эпох жизни русского общества (века Екатерины II, Александра I и настоящего времени), имеющие между собою связь и некоторое единство…».

В апреле 1841 власти решили положить конец относительно привольной жизни Лермонтова в столице. Вызванный к генералу П. А. Клейнмихелю, он получил приказ в течение 48 часов оставить Петербург и отправиться на Кавказ, в Тенгинский пехотный полк. Он выехал 14 апреля, полный мрачных предчувствий, и говорил друзьям о близкой смерти. С дороги он писал одной из своих знакомых: «Пожелайте мне счастья и лёгкого ранения, это всё, что только можно мне пожелать». Вероятно, тогда же у него сложились гневные строки восьмистишия, поразительные по своей социальной насыщенности и экспрессивной сжатости: «Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ…». Неделю Лермонтов пробыл в Москве, где «приятно провёл время» в кругу друзей, а затем отправился через Ставрополь в полк, стоявший в крепости Темир-Хан-Шура. Во время путешествия, длившегося несколько недель, Лермонтов испытывал необычайный прилив творческой энергии. Именно в это время созданы им такие лирические шедевры, как «Утёс», «Спор», «Сон», «Свиданье», «Листок», «Нет, не тебя так пылко я люблю», «Выхожу один я на дорогу», «Морская царевна», «Пророк» - последнее произведение Лермонтов.

По пути в полк Лермонтов решил задержаться в Пятигорске, сославшись на необходимость лечения. Он приехал 13 мая вместе со своим родственником и другом А. А. Столыпиным и встретил здесь много петербургских знакомых. Среди «золотой молодёжи», собравшейся на водах, оказалось немало тайных недоброжелателей поэта, знавших, как относятся к нему в придворных кругах; некоторые из них боялись его острого языка, другие завидовали его славе, третьи считали его выскочкой, не имеющим особых преимуществ перед ними. Вокруг поэта складывалась атмосфера интриг, сплетен и ненависти. В конце концов была спровоцирована ссора Лермонтова с офицером Н. С. Мартыновым (13 июля). 15 июля, после 6 часов вечера, у подножия Машука состоялась дуэль, закончившаяся трагической гибелью поэта. Все обстоятельства дуэли, весьма запутанные участниками (секунданты - М. П. Глебов, А. И. Васильчиков, А. А. Столыпин, С. В. Трубецкой), но тщательно изученные в советское время, показывают, что её следует рассматривать как преднамеренное и хорошо подготовленное убийство. Сохранились слова одного из современников, который считал, что если бы Лермонтова не убил Мартынов, то убил бы кто-нибудь другой. Похороны состоялись 17 июля на городском кладбище «при стечении всего Пятигорска», с участием представителей всех полков, в которых служил поэт. Позднее гроб с телом Лермонтова был перевезён в Тарханы и 23 апреля 1842 погребён в семейном склепе Арсеньевых.

Подлинное значение гибели Лермонтова тогда же определил Белинский. Он писал в «Отечественных записках»: «…Новая, великая утрата осиротила бедную русскую литературу».

Лермонтов выступил как продолжатель лучших традиций русской литературы, как прямой наследник Пушкина. Его героическая поэзия родилась в ту эпоху, когда дворянская революционность - после разгрома декабристского движения 1825 - искала новых форм и путей развития. Сверстник А. И. Герцена, Н. П. Огарёва, В. Г. Белинского, Лермонтов принадлежал к числу русских деятелей, разбуженных пушечными выстрелами на Сенатской площади в 1825. Гениально одарённый поэт-мыслитель, драматург, прозаик, он стал певцом и выразителем их надежд и стремлений. Это решительно подтверждает Герцен в своих суждениях о Лермонтове: «Он полностью принадлежит к нашему поколению. Все мы были слишком юны, чтобы принять участие в 14 декабря. Разбуженные этим великим днём, мы увидели лишь казни и изгнания. Вынужденные молчать, сдерживая слёзы, мы научились, замыкаясь в себе, вынашивать свои мысли - и какие мысли!… То были сомнения, отрицания, мысли, полные ярости. Свыкшись с этими чувствами, Лермонтов не мог найти спасения в лиризме… Мужественная, печальная мысль всегда лежит на его челе, она сквозит во всех его стихах».

Уже юношеская лирика Лермонтова была проникнута страстной мечтой о свободе, отрицанием всякой косности и застоя, содержала призывы к действию («Жалобы турка», «Монолог»). Герой его ранних стихов, поэм и драм, в которых заметны отзвуки идей утопического социализма, мучительно размышляет о своём призвании, о невозможности приложить избыток сил к живому делу, мечтает о подвиге. Следуя поэтам-декабристам, молодой Лермонтов обращается к историческому прошлому России, воспевает борьбу народа против угнетения. Его Вадим Новгородский (поэма «Последний сын вольности», 1831) - республиканец, восстающий против деспотизма Рюрика, подобно тому как декабристы подняли руку против деспотизма Николая I. Эта параллель не случайна, она подчёркнута в начале поэмы, где упоминаются изгнанники («есть поныне горсть людей»), которые и в далёкой глуши «не перестали помышлять… как вольность пробудить опять». Есть у Лермонтова и прямые обращения к сосланным декабристам («Сыны снегов, сыны славян, зачем вы мужеством упали?», 1830). Современные политические события также приковывают к себе напряжённое внимание поэта. Крестьянские бунты 1830 наводят его на мысль о тех временах, «когда царей корона упадёт». Революционное брожение в Западной Европе вызывает у него восторженные отклики: он посвящает стихи Июльской революции 1830 во Франции, радуется падению монархии Карла X. Тема французской революции прочно входит в сознание Лермонтова и в разных вариациях возникает в позднейших его сочинениях; так, в поэме «Сашка» упоминается с иронической интонацией некий «богатый маркиз», который «жертвой стал народного волненья: на фонаре однажды он повис, как было в моде, вместо украшенья». Далее Лермонтов набрасывает картину революционных событий 1789 («Сборища народные», «Святых голов паденье» и т. д.).

Обстановка реакции последекабристской поры наложила свою печать на лермонтовское творчество, окрасила его в пессимистические тона, но она же внушила ему острокритический взгляд на современность и тоску по идеалу, непримиримый скептицизм и мысли, «полные ярости». Как поэт подлинно национальный и глубоко современный, Лермонтов по самой природе своего дарования не мог найти «спасения в лиризме». Продолжая дело Пушкина, развивая многие его художественные принципы, он выразил новый этап в развитии русского общественного сознания, и это определило отличие лермонтовской поэзии от поэзии его учителя, тонко уловленное Белинским. Отметив у Лермонтова «избыток несокрушимой силы духа и богатырской силы в выражении», критик продолжал: «Нигде нет пушкинского разгула на пиру жизни; но везде вопросы, которые мрачат душу, леденят сердце… Да, очевидно, что Лермонтов поэт совсем другой эпохи и что его поэзия - совсем новое звено в цепи исторического развития нашего общества». Творчество Лермонтова, выросшее на почве исторической действительности 30-х гг., питали героические традиции декабристов, их романтическая поэзия и другие литературные влияния, в т. ч. влияние байронизма, через которое прошёл в своё время и Пушкин. Вполне закономерно, что в этих условиях именно романтизм оказался наиболее близким Лермонтову художественным направлением. Особенности романтического искусства, вполне отвечавшие индивидуальному складу Лермонтова-художника, облегчили ему задачу - поэтически выразить гордые и мятежные идеалы, способствовали утверждению центральной идеи всего лермонтовского творчества - идеи свободы личности. С различными преломлениями этой идеи мы сталкиваемся и в юношеской и в зрелой лирике Лермонтова, в его драмах и поэмах, в его прозе. Лермонтовский романтизм, далёкий от всякой пассивности или созерцательности, присущих, например, такому романтику, как В. А. Жуковский, наполнен силой трагически обострённого чувства, напряжённой мыслью. При этом он включает в себя элементы реалистического вИдения мира - порой в своеобразном переплетении, порой как жизненную основу повествования (здесь же, по-видимому, истоки и возможности развития полнокровно реалистической линии у Лермонтова, постепенно занимавшей всё большее место в его творчестве). Это подтверждают ранние «кавказские» поэмы, где изображение гордых, вольнолюбивых людей, наделённых мощными характерами, сочетается с исторической достоверностью рассказа о некоторых событиях кавказской войны («Измаил-Бей», 1832, и др.); это видно в романе «Вадим», содержащем наряду с романтическим образом главного героя реальные эпизоды крестьянского бунта с его слепой жестокостью. А. А. Блок считал, что в «Вадиме» «…содержатся глубочайшие мысли о русском народе и о революции… Будучи дворянином по рождению, аристократом по понятиям, Лермонтов, как свойственно большому художнику, относится к революции без всякой излишней чувствительности, не закрывает глаз на её тёмные стороны, видит в ней историческую необходимость».

Необычайно характерна для Лермонтова эволюция некоторых его замыслов - показатель стремительного развития поэта, свидетельство его постоянных художественных исканий. Ещё в юности Лермонтов задумал рассказать о молодом монахе, который томится в душной монастырской келье. В поэме «Исповедь» (1830) отшельник-испанец произносит монолог о свободе. Эта тема повторилась в «Боярине Орше» (1835), но здесь уже выражен протест против социальной несправедливости и ханжеских законов церкви. Однако наиболее совершенное воплощение давний замысел получил в зрелой поэме «Мцыри» (1839); в основу этой романтической поэмы Лермонтов положил реальный сюжет, типичный для кавказской жизни того времени, и острую идейную коллизию: вольный горец взят в плен царским генералом и заточён в христианский монастырь; его жажда свободы и тоска по родине, его ненависть к богу, который дал ему «вместо родины тюрьму», становятся обобщённым символическим выражением протеста против всякого гнёта и подавления личности. Сюжетную канву поэмы обогащают мысли об исторических судьбах Грузии, мотивы народных легенд и песен. Сходную эволюцию претерпела поэма «Демон». В разных её редакциях менялись место действия, подробности сюжета, условно-романтическая обстановка уступала место жизненно конкретным описаниям. И с каждым новым вариантом поэмы всё более прояснялась главная цель автора - стремление выразить переполнявшую его жажду свободы, истины и борьбы, создать в Демоне - фантастическом образе могучей силы - грандиозное аллегорическое воплощение мятежа против несправедливости «мирового порядка», «гордой вражды» с землёй и небом. Передовые современники Лермонтова именно так восприняли философский смысл «Демона», явившегося вершиной русской романтической поэзии. Белинский, по свидетельству П. В. Анненкова, находил в поэме «пламенную защиту человеческого права на свободу». Позднее А. Блок писал, что Демон - «…самый могучий и загадочный из всех образов Лермонтова…».

Со 2-й половины 30-х гг. творчество Лермонтова становится многообразнее по содержанию, богаче в жанровом и стилистическом отношении. Романтический подход к действительности всё чаще уступает место её объективному изображению, связанному с воспроизведением определённой социальной среды, быта, персонажей из народа. Работая над новыми романтическими и героическими поэмами, Лермонтов одновременно пишет стихотворные повести из современной жизни («Сашка», 1835-36, «Тамбовская казначейша», 1837-38, «Сказка для детей», 1840, и др.), в которых обращается к «сниженным» бытовым коллизиям, выводит обыденные персонажи, весьма далёкие от всякой героики, с блеском применяет сатирические краски. Простотой и точностью стилистической манеры отмечен роман «Княгиня Лиговская» (1836), в котором выведен - один из первых в русской литературе - образ бедного чиновника, лишь несколько лет спустя увековеченный Н. В. Гоголем в «Шинели», и сделана попытка обнажить социальные противоречия большого города. В некоторых произведениях Лермонтов пересматривает прежние романтические принципы, а позднее прямо декларирует необходимость преодоления штампов, осуждает их «несвязный и оглушающий язык» (стихотворение «Любил и я в былые годы…», 1841).

С нарастанием реалистических элементов связано утверждение в творчестве Лермонтова народной темы и образа человека из народа. На основе былин и исторических песен, из родников устного народного творчества выросла «Песня про царя Ивана Васильевича…», в центре которой - полная драматической силы фигура купца Калашникова и монументальный портрет Ивана IV, «словно изваянный из меди» (Белинский); в «Песне» звучит излюбленный Лермонтовым мотив борьбы человека за свою независимость и достоинство. Русский народный характер воплощён в образе ветерана Отечественной войны 1812, глазами которого Лермонтов воспроизвёл картину Бородинской битвы («Бородино», 1837). Героем своего эпического рассказа в стихах он сделал - впервые в русской литературе - простого человека, солдата, проложив тем самым путь для новых открытий реализма; этот путь в дальнейшем вёл к Л. Н. Толстому, считавшему «Бородино» тем зерном, из которого выросла эпопея «Война и мир». Рядом с героем 1812 в лермонтовской галерее народных персонажей стоят современники поэта, участники кавказской войны - герой «Завещания» (1840), храбрые и человечные солдаты, сражавшиеся при реке Валерик («Я к вам пишу…»), армейский офицер Максим Максимыч, мать-казачка, поющая над колыбелью сына («Казачья колыбельная песня», 1838). Душевная чистота и сила этих людей противостоят у Лермонтова испорченности «высшего» круга. Народно-реалистическую тему венчают стихи Лермонтова о России и прежде всего «Родина» (1841), в которой поэт заявил о своем неприятии официального патриотизма, дал обобщенный и поэтический образ крестьянской страны и сказал о своей любви к ней. По мнению Н. А. Добролюбова, эти стихи показали, что Лермонтов «…понимает любовь к отечеству истинно, свято и разумно».

В поэтический мир Лермонтова вторглись большие вопросы современности, думы о судьбе целого поколения, о трагическом одиночестве свободолюбивого человека, о нравственном состоянии общества. В зрелых своих творениях он явился поэтом-трибуном, не только гневным обличителем «света», но сознательным противником дворянско-крепостнического общества. В «Смерти поэта» он бесстрашно обличил верхушку государственного аппарата николаевской империи; в «Думе» (1838) осудил бездействие своих сверстников, равнодушных «к добру и злу»; в стихотворении «Как часто, пёстрою толпою окружён» (1840) поэт бросил в лицо аристократической черни свой «железный стих, облитый горечью и злостью». В стихотворении «Поэт» (1838) Лермонтов провозгласил высокие идеалы гражданской поэзии, которая должна воспламенять «бойца для битвы», а в стихотворении «Журналист, читатель и писатель» (1840) утверждал необходимость для литературы обрести «язык простой и страсти голос благородный».

В лермонтовской лирике тесно переплелись общественно-гражданские, философские и субъективные, глубоко личные мотивы. Лермонтов ввёл в русскую поэзию интонации «железного стиха», отмеченного героическим звучанием, небывалой прежде энергией выражения мысли, что характерно не только для ораторского пафоса «Смерти поэта», но и для элегических строк «Думы», и для страстных монологов героя поэмы «Мцыри». О стихе этой поэмы Белинский писал: «Этот четырёхстопный ямб с одними мужскими окончаниями… звучит и отрывисто падает, как удар меча, поражающего свою жертву. Упругость, энергия и звучное однообразное падение его удивительно гармонируют с сосредоточенным чувством, несокрушимою силою могучей натуры…».

Лермонтовский протест был нередко окрашен в мрачные, безнадёжные тона. Но его отрицание современной жизни было порождено великой жаждой свободы и справедливости. Недаром проницательный Белинский в личном общении с поэтом сумел разглядеть в его озлоблённом и охлаждённом взгляде на жизнь «семена глубокой веры» в достоинство человека, веры в будущее. Эта вера и поддерживала пафос лермонтовского обличения, внушала ему страстность поэта-гуманиста и певца свободы. Лермонтов никогда не был проповедником смирения. Скорбь и безотрадность в его стихах - следствие горьких раздумий о страданиях личности в мире рабства и угнетения. Но рядом с этой безотрадностью у Лермонтова с огромной силой выражены мечты человека о счастье, стремление преодолеть одиночество, найти пути к народу. Ему в высокой мере была присуща «вера гордая в людей и жизнь иную» (стихотворение «Памяти А. И. Одоевского», 1839).

Торжеством лермонтовского реализма явился роман «Герой нашего времени», насыщенный глубоким общественным и психологическим содержанием и сыгравший выдающуюся роль в развитии русской прозы. Развивая идейный замысел «Думы», Лермонтов изобразил типическую фигуру своего современника, дал «портрет, составленный из пороков всего нашего поколения в полном их развитии» (из предисловия). Печорин, показанный на фоне жизни современного общества, наделён деятельным характером, острым умом, стремлением приложить свои «силы необъятные» к живому делу. Но эпоха безвременья наложила на него неизгладимую печать. Писатель безжалостно обнажает в своём герое «противоречие между глубокостию натуры и жалкостию действий» (Белинский), показывает как бесплодно растрачиваются его силы. Лермонтов осуждает Печорина (как прежде Арбенина, героя драмы «Маскарад») за равнодушие к людям, за холодный эгоцентризм, которому в романе противостоят человечность и простодушие Максима Максимыча, чистая любовь Бэлы, искреннее чувство Мери. Художник-реалист подверг глубокой критике жизненную философию своего героя и окружил сочувствием жертв печоринского эгоизма. В этом сказалась идейная зрелость Лермонтова, открывшего новый этап в развитии русской литературы. Она сказалась и в художественном новаторстве романа, в совершенстве и своеобразии его композиции, в тонком психологическом рисунке характеров, в несравненном по своей точности и чистоте языке, которым восхищались крупнейшие русские писатели, считавшие Лермонтова своим учителем.

Творчество Лермонтова, обращённое к будущему, проникнутое мечтой о свободном человеке, подготавливало новый расцвет отечественной литературы. Лермонтовская муза отвечала насущным потребностям русской духовной жизни и освободительного движения, она вдохновляла многие поколения русских деятелей и литературу последующих десятилетий. У Лермонтова учились поэты-петрашевцы, участники кружка 40-х гг., от Лермонтова прямые нити тянутся к народно-патриотической лирике Н. А. Некрасова. Преклоняясь перед Лермонтовым и Гоголем, молодой Чернышевский писал в своём дневнике, что за них он «готов отдать жизнь и честь». Мужественной и героической лермонтовской поэзии многим был обязан в своём развитии и Добролюбов. Влияние Лермонтова отчётливо прослеживается в творчестве И. С. Тургенева, Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского, а также советских поэтов, в т. ч. А. А. Блока и В. В. Маяковского. Наследие Лермонтова нашло многообразную интерпретацию в работах многих художников, композиторов, деятелей театра и кинематографа. Его драматургия сыграла значительную роль в развитии русского театрального искусства. Сама жизнь поэта послужила материалом для бесчисленных романов, поэм, драм, кинофильмов.

Изучение жизни и творческой деятельности Лермонтова привело к созданию целой отрасли современного литературоведения - лермонтоведения. Опираясь на суждения и оценки Белинского, учитывая опыт первых биографов Лермонтова (прежде всего П. А. Висковатова), советские учёные проделали огромную текстологическую и комментаторскую работу, впервые установив наиболее точные редакции произведений Лермонтова; много сделали для изучения сложной идейно-художественной проблематики лермонтовского наследия и отдельных его произведений; привлекли множество историко-архивных и др. материалов, недоступных прежним исследователям, и на этой основе сумели почти заново воссоздать биографию поэта, историю его короткой и трагической жизни.

Соч.: Сочинения, т. 1-6, под ред. П. А. Висковатова, М., 1889-91; Полн. собр соч., т. 1-5, под ред. и с прим. Д. И. Абрамовича, П., 1910-13; то же, 2 изд., т. 1-4, П., 1916; Иллюстрированное полн. собр. соч., т. 1-6, под ред. В. В. Каллаша, М., 1914-15 (в 6 т. - воспоминания и письма); Полн. собр. соч., т. 1-5, ред. и коммент. Б. М. Эйхенбаума, М. - Л., 1935-37; Соч., т. 1-2, вступ. ст., ред. и коммент. Б. М. Эйхенбаума, Л., 1940; Полн. собр. соч., т. 1-4, вступ. ст. и прим. И. Л. Андроникова, М., 1953; Соч., т. 1-6, М. - Л., 1954-57; Собр. соч., т. 1-4, под ред. И. Л. Андроникова и Ю. Г. Оксмана, М., 1964-65.

Лит.: Белинский В. Г., М. Ю. Лермонтов. Статьи и рецензии. Ред., вступ. ст. и прим. Н. И. Мордовченко, 2 изд., Л., 1941; Герцен А. И., О развитии революц. идей в России, Собр. соч., т. 7, М., 1956; Висковатый П. А., М. Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество, М., 1891; Зелинский В. А. (сост.), Рус. критич. лит-pa о произведениях М. Ю. Лермонтова. Хронологич. сб. критико-библиографич. статей, ч. 1-2, 3 изд., М., 1913-14; Венок М. Ю. Лермонтову. Юбилейный сб. (статьи П. Н. Сакулина, И. М. Соловьева, Н. М. Мендельсона, И. Н. Розанова, С. В. Шувалова и др.), М. - П., 1914; Котляревский Н. А., М. Ю. Лермонтов. Личность и его произведения, 5 изд., П., 1915; Эйхенбаум Б. М., Лермонтов. Опыт историко-лит. оценки, Л., 1924; его же, Статьи о Лермонтове, М. - Л., 1961; Щеголев П. Е., Книга о Лермонтове, в. 1-2, Л., 1929; Дурылин С. Н., Как работал Лермонтов, М., 1934; его же, «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова, М., 1940; М. Ю. Лермонтов. Статьи и материалы, М., 1939; Кирпотин В. Я., Политич. мотивы в творчестве Лермонтова, М., 1939; Семёнов Л. П., Лермонтов на Кавказе, Пятигорск, 1939; Гинзбург Л. Я., Творч. путь Лермонтова, Л., 1940; Пахомов Н. П., Лермонтов в изобразит. искусстве, М. - Л., 1940; Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова, сб. 1, Исследования и материалы, М., 1941; «Маскарад» Лермонтова. Сб. статей, М. - Л., 1941; Лит. наследство, т. 43-44, М., 1941, т. 45-46, М., 1948, т. 58, М., 1952; Розанов И. Н., Лермонтов - мастер стиха, М., 1942; Бродский Н. Л., М. Ю. Лермонтов. Биография, т. 1, 1814-1832, М., 1945; Пиксанов Н. К., Крест. восстание в «Вадиме» Лермонтова, в кн.: Историко-лит. сборник, М., 1947; Докусов А. М., Поэма М. Ю. Лермонтова «Демон», «Рус. лит-ра», 1960, № 4; Соколов А. Н., Лермонтов и рус. романтич. поэма, «Уч. зап. Моск. обл. пед. ин-та», 1949, т. 13, в. 1; Андроников И. Л., Лермонтов. Новые разыскания, М., 1948; то же, М., 1951; его же, Лермонтов. Исследования, статьи, рассказы, Пенза, 1952; его же, Лермонтов в Грузии в 1837, М., 1955; его же, Лермонтов. Исследования и находки, М., 1964; Андреев-Кривич С. А., Лермонтов. Вопросы творчества и биографии, М., 1954; М. Ю. Лермонтов в рус. критике. Сб. статей. Вступ. ст. и прим. Д. Зонова, 2 изд., М., 1955; Шкловский В. Б., Заметки о прозе рус. классиков, 2 изд., М., 1955; Попов А. В., Лермонтов на Кавказе, Ставрополь, 1954; Антокольский П. Г., Лермонтов, в его кн.: Поэты и время, М., 1957; Михайлова Е. Н., Проза Лермонтова, М., 1957; Гиреев Д. А., Поэма М. Ю. Лермонтова «Демон». Творч. история и текстологич. анализ, Орджоникидзе, 1958; Тойбин И. М., К проблематике новеллы Лермонтова «Фаталист», «Уч. зап. Курского пед. ин-та», 1959, в. 9; М. Ю. Лермонтов. Сб. статей и материалов, Ставрополь, 1960; Тамарченко Д. Е., Из истории рус. классич. романа, М. - Л., 1961; Мануйлов В. А., Летопись жизни и творчества М. Ю. Лермонтова, М. - Л., 1964; Герштейн Э. Г., Судьба Лермонтова, М., 1964; Максимов Д. Е., Поэзия Лермонтова, М. - Л., 1964; М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников, М., 1964; Творчество М. Ю. Лермонтова. 150 лет со дня рождения, 1814-1964, М., 1964; М. Ю. Лермонтов. Исследования и материалы, Воронеж, 1964; Виноградов И., Философ. роман Лермонтова, «Нов. мир», 1964, № 10. Сигал Н. А., Боденштедт - переводчик Лермонтова, «Уч. зап. ЛГУ», 1941, № 64, в. 8; Изучение жизни и творчества Лермонтова за рубежом, в кн.: Мануйлов В. А., Гиллельсон М. И., Вацуро В. Э., М. Ю. Лермонтов. Семинарий, Л., 1960, с. 383-90; Кандель Б. Л., Библиография переводов романа «Герой нашего времени» на иностр. языки, в кн.: Лермонтов М. Ю., Герой нашего времени, М., 1962 (изд. АН СССР. Лит. памятники); Ботникова А. Б., Изучение Лермонтова в Германии, в сб.: М. Ю. Лермонтов. Исследования и материалы, Воронеж, 1964; Mersereau J., M. Lermontov, Carbondale (III.), 1962; Gane T., Lermontov, Buc., 1963; Opitz R., Etappen im Schaffensweg Lermontovs, «Zeitschrift fur Slawistik», 1963, Bd 8, H. 4, S. 571-82; Kempa W. A., Lermontow w Polsce. Szkis bibliograficzny, «Slavia orientalis», 1964, № 4, s. 459-80; M. J. Lermontov v ceske literature. Bibliografie, Praha, 1965. Александров К. Д., Кузьмина Н. А., Библиография текстов Лермонтова (1824-1935), М. - Л., 1936; По лермонтовским местам, М., 1940; Михайлова А. Н., Рукописи М. Ю. Лермонтова. Описание, Л., 1941; Мануйлов В. А., Гиллельсон М. И., Вацуро В. Э., М. Ю. Лермонтов. Семинарий, Л., 1960; М. Ю. Лермонтов. Рекомендат. указатель лит-ры и методич. материалы в помощь библиотекарю. [Сост. Э. Э. Найдич], Л., 1964; История рус. лит-ры XIX в. Библиографич. указатель, под ред. К. Д. Муратовой, М. - Л., 1962.

В. В. Жданов

Лермонтов
(статья из Литературной энциклопедии: В 11 т. - [М.], 1929-1939)

ЛЕРМОНТОВ Михаил Юрьевич [1814-1841] - поэт. Сын аристократки, вышедшей против воли родных замуж за бедного дворянина - армейского «капитана в отставке». Мать Лермонтова умерла в 1817, отец по бедности мог доставить ребенку лишь скромное воспитание. И бабушка Лермонтова по матери - Арсеньева - взяла мальчика к себе с условием воспитывать его до возмужалости и во всём советоваться с отцом. Однако гордая аристократка, горячо любя внука и неусыпно заботясь о нём до конца, приняла все меры к разлучению ребёнка с отцом, которого презрительно третировала вся родовитая родня матери поэта. В этой семейной драме, наложившей отпечаток на психологию поэта, отражается социальный конфликт крепостнической дворянской знати и деклассирующихся слоёв дворянства, опускавшихся в ряды непривилегированных классов. Проведя детство в поместьи бабушки Тарханы, Лермонтов в 1828 поступает в московский «Благородный университетский пансион», где между прочим сотрудничает в школьном журнале, а с 1830 числится студентом «нравственно-политического отделения», а потом «словесного» отделения Московского университета. Покинув в 1832 университет из-за какого-то конфликта с профессором, Лермонтов поступает в петергофскую «школу гвардейских подпрапорщиков», откуда в 1834 был выпущен в корнеты лейб-гвардии гусарского полка. «Насмешливый, едкий, ловкий, вместе с тем полный ума самого блестящего, богатый, независимый, - вспоминает о Лермонтове поэтесса Растопчина, - он сделался душою общества молодых людей высшего круга; он был запевалой в беседах, в удовольствиях, в кутежах». Однако дворянская знать давала Лермонтову чувствовать его неродовитость, и с большим трудом поэт завоёвывал положение равного в аристократическом свете. «Было время, - писал он впоследствии к Лопухиной, - когда я, как новичок, искал доступа в это общество, аристократические двери были для меня заперты».

В 1835 в «Библиотеке для чтения» без ведома автора появилось первое печатное произведение Лермонтова «Хаджи-абрек», но всеобщее внимание Лермонтов привлёк в 1837 знаменитым стихотворением на смерть Пушкина, широко распространившимся в списках. «Навряд ли, - вспоминает В. В. Стасов, - когда-нибудь ещё в России стихи производили такое громадное и повсеместное впечатление». Экземпляр этого стихотворения был прислан Николаю I с надписью анонимного доносчика: «воззвание к революции». Лермонтов был арестован и царским приказом переведён в драгунский полк, расположенный на Кавказе, с предписанием выехать в 48 часов. Благодаря усиленным хлопотам бабушки, через 8 месяцев Лермонтова вернули в гвардию - в Новгород, а ещё через полгода - в Петербург.

По сообщению М. Лонгинова, Лермонтов «был очень плохой служака, в смысле фронтовика и исполнителя всех мелочных подробностей в обмундировании и исполнения обязанностей тогдашнего гвардейского офицера», и «частенько сиживал в Царском Селе на гауптвахте». Зато в эти годы блестяще развёртывается литературная деятельность Лермонтова. В 1838 в «Литературном прибавлении к Русскому инвалиду» появляется «Песнь про купца Калашникова», в 1839-1840 в «Отечественных записках» печатается «Герой нашего времени», в 1840 Лермонтов выпускает 2 книги: «Стихотворения» и отдельное издание «Героя нашего времени». В. Г. Белинский в статье о «Герое нашего времени» [1840] называет Лермонтова «новым ярким светилом» и «звездою первой величины». Но дуэль с сыном французского посланника де Барантом весной 1840 навлекла на Лермонтова новые репрессии. Лермонтов был арестован. Между прочим в ордонансгаузе (месте заключения) поэта посетил Белинский. Великий критик и поэт встречались и раньше, но склонность Лермонтова прикрываться маской светского болтуна не допускала сближения. В это же свидание поэт и критик нашли общий язык. Вернувшись от Лермонтова, Белинский рассказывал И. И. Панаеву: «Первый раз я видел этого человека настоящим человеком… Лицо его приняло натуральное выражение, он был в эту минуту самим собой… В словах его было столько истины, глубины и простоты. Я в первый раз видел настоящего Лермонтова, каким я всегда желал его видеть». В письме к Боткину, сообщая об этом свидании с Лермонтовым, Белинский писал: «Глубокий и могучий дух!.. О, это будет русский поэт с Ивана Великого! Чудная натура!.. Я с ним спорил, и мне отрадно было видеть в его рассудочном охлаждённом и озлоблённом взгляде на жизнь и людей семена глубокой веры в достоинство того и другого».

На заключение следственной комиссии по делу о дуэли Лермонтова Николай I наложил резолюцию: «Перевесть в Тенгинский пехотный полк… исполнить сигодниже» (орфография подлинника - Г. Л.). В июне 1840 Лермонтов был уже в кавказской армии в отряде генерала Галафеева. За ряд смелых боевых действий военное начальство представило Лермонтова к ордену, но «государь император, по рассмотрении доставленного о сем офицере списка, не изволил изъявить монаршего соизволения на испрашиваемую ему награду. При сём его величество, заметив, что поручик Лермонтов при своём полку не находился, но был употреблён в экспедиции с особо порученною ему казачьею командой, повелеть соизволил… о подтверждении, дабы поручик Лермонтов непременно состоял налицо во фронте, и чтобы начальство отнюдь не осмеливалось ни под каким предлогом удалять его от фронтовой службы в своём полку».

В феврале 1841 Лермонтов приехал в отпуск в Петербург в надежде добиться отставки и целиком отдаться литературному труду. Лермонтов делится со знакомыми литераторами планами издания литературного журнала. Но правительство в отставке отказало и приказало поэту немедленно вернуться на Кавказ. В начале мая Лермонтов выехал назад, к месту ссылки, но по дороге в армию под предлогом болезни задержался в Пятигорске. Насмешки Лермонтова над одним из старых знакомых - франтиком и сердцеедом Мартыновым - привели к ссоре. Ссора эта была раздута аристократическими недругами поэта, отдыхавшими в Пятигорске. Последовала дуэль, закончившаяся смертью поэта. По словам кн. Васильчикова, секунданта убийцы Лермонтова, высшее петербургское общество встретило весть о гибели поэта отзывом: «Туда ему и дорога…»

Лермонтов принадлежал к поколению, в отрочестве пережившему декабрьские дни 1825, к поколению, цвет которого, по выражению Герцена, был пробуждён пушками Сенатской площади. Были каналы, через которые всплески декабристского движения доходили до Лермонтова. Родственник Лермонтова, в имении которого поэт проводил свои вакации, находился в своё время в близких отношениях с К. Ф. Рылеевым. Стихотворение Лермонтова «К *** [Пушкину]» свидетельствует о знакомстве поэта с нелегальными «вольными» стихами Пушкина.

Существуют разные версии относительно политических «вольных» мотивов поэзии Лермонтова. Г. В. Плеханов считал, что Лермонтов «в своей ранней юности имел много свободолюбивых стремлений», но что эти стремления «остались неразвитыми и впоследствии, повидимому, совсем заглохли». Е. Соловьев (Андреевич), наоборот, полагал, что «смерть Пушкина создала Лермонтова» и что «реальные мотивы неудовлетворённой мести и грозного негодования начинают звучать у него лишь после катастрофы 1837 г.». Обе эти версии опровергаются фактами. Уже в стихотворении «Портреты» [1829] Лермонтов называет себя «свободы другом», а в другом стихотворении того же года со скорбью восклицает о своей отчизне: «Там стонет человек от рабства и цепей…» 1830 ознаменован бурным взрывом революционных мотивов. В этом году написаны: драма «Испанцы», проникнутая пламенным протестом против сословного и религиозного неравенства; поэма «Последний сын вольности», разрабатывающая традиционную для либеральной и радикальной поэзии конца XVIII - начала XIX вв. тему легендарного новгородского бунтаря Вадима и ярко выражающая настроения революционных элементов в дни торжества реакции; два стихотворения, восторженно приветствующие июльскую революцию во Франции, с энтузиазмом рисующие баррикадные бои в Париже и напоминающие, что «есть суд земной и для царей»; стихотворение «К ***», упрекающее Пушкина за примирение с правительством; стихотворение «Новгород», грозящее гибелью «тирану» Аракчееву; наконец «Предсказание» - туманное, но суровое пророчество о «чёрном годе», «когда царей корона упадёт». В 1831 Лермонтов пишет драму «Странный человек», содержащую в себе резкий протест против крепостного права (сц. V) и во многом перекликающуюся с юношеской драмой В. Г. Белинского. Таким образом вопреки Е. Соловьёву яркие революционные мотивы звучали в поэзии Лермонтова задолго до убийства Пушкина. Но неправ и Плеханов, полагая, что впоследствии эти мотивы заглохли. В 1838 в знаменитой «Думе» Лермонтов упрекал современников и за то, что они - «перед властию презренные рабы» (строчка, не пропущенная в своё время цензурой). И в год смерти в прославленном прощании с отчизной Лермонтов беспощадно заклеймил «немытую Россию - страну рабов, страну господ». Это предсмертное восьмистрочие - оглушительная пощёчина империи Николая I. Таким образом мотивы ненависти к самодержавно-крепостническому строю, мотивы политического свободолюбия проходят через поэзию Лермонтова на всём протяжении его деятельности. К тому же несколько ярко-революционных стихотворений Лермонтова, дошедших до нас только в немецком переводе Боденштедта, свидетельствуют, что сохранившееся литературное наследство Лермонтова далеко не покрывает его «вольного» творчества. Луначарский имел все основания назвать Лермонтова «последним и глубоко искренним эхом декабрьских настроений». Если Лермонтов и не обладал стройной продуманной политической программой, то несомненно он сохранил унаследованные от декабристского движения буржуазно-демократические революционные устремления и настроения.

Положение немногочисленных представителей дворянской интеллигенции 30-х гг., оставшихся верными буржуазно-демократическим взглядам или настроениям декабристов, было трагично. Дворянская революционность была убита в 1825 не только пушками крепостнической диктатуры, но и ещё (если не главным образом) страхом перед призраком новой пугачёвщины. Революционность разночинцев созрела двумя десятилетиями позднее. Революционно настроенные одиночки, не заставшие первой и последней попытки обуржуазившихся дворян прибегнуть к оружию революционного действия и не дождавшиеся революционного выступления разночинцев-шестидесятников, изнемогали в исканиях какой-нибудь реальной опоры для своих идеалов. Противоречия идеалов и действительности - центральное противоречие над разрешением которого бились и Бакунин, и Герцен, и Огарёв, и Белинский. Именно для разрешения этого противоречия привлекались Шеллинг, Гегель и Фейербах, Сен-Симон, Фурье и Луи Блан. Колебания между уходом в мир абстрактного идеала и примирением с глубоко враждебной действительностью знаменовали собой путь поисков конкретного идеала. Этим путём - от принесения действительности в жертву идеалу, через принесение идеала в жертву действительности, к выведению идеала из самой действительности - шёл мятущийся «неистовый Виссарион» - Белинский. В образах Лермонтова выразились сходные искания. Сходные - конечно не значит идентичные. Плебейские корни разночинца Белинского и барские корни дворянина Лермонтова - далеко не одно и то же. Но на данном переходном этапе искания разночинца Белинского, с трудом высвобождавшегося из-под власти либерально-дворянских влияний, и дворянина Лермонтова, вступающего на путь разрыва со своим классом, были близки друг другу. Недаром Белинский считал «глубокость и разнообразие идей, необъятность содержания» - «родовыми характеристическими приметами поэзии Лермонтова».

Противоречие идеала и действительности - основное, движущее противоречие всего творчества Лермонтова. В переводе на язык образов это противоречие обнаруживается, в частности, как антитеза неба и земли. Как Белинский в первый период деятельности, Лермонтов начинает с отказа от действительности во имя идеала, с отказа от земли во имя неба. Как «младая душа» в стихотворении «Ангел», юный поэт томился на свете, «и звуков небес заменить не могли… скучные песни земли». В другом стихотворении того же 1831 поэт восклицал: «Тем я несчастлив, / Добрые люди, что звёзды и небо / - Звёзды и небо, - а я человек». Этот разрыв с землёй во имя неба, с действительностью во имя идеала и породил в поэзии молодого Лермонтова тягу к фантастике и экзотике. Образы гордых, могучих героев, титанических страстей на фоне яркой, необычайной - экзотической или фантастической - обстановки были художественным выражением этого разрыва.

Но опять-таки, подобно Белинскому, Лермонтов не мог удовлетвориться этим уходом в мир абстрактного идеала, в царство отвлечённой фантазии. В стихотворении «Молитва» [1829] читаем: «Не обвиняй меня, всесильный, / И не карай меня, молю, / За то, что мрак земли могильной / С её страстями я люблю». В стихотворении «Земля и небо» [1831] говорится: «Как землю нам больше небес не любить? / Нам небесное счастье темно; / Хоть счастье земное и меньше в сто раз, / Но мы знаем, какое оно». И позднее, в 1840, Лермонтов вкладывает в уста мертвеца признание: «Что мне сиянье божьей власти / И рай святой? / Я перенёс земные страсти / Туда с собой».

Ещё Михайловский в числе основных и неизменных идей поэзии Лермонтова отметил идею необходимости превратить стремление в действие, согласовать мысль и чувство с делом. Эта центральная идея с полной чёткостью сформулирована уже в стихотворении «Монолог» [1829]: «К чему глубокие познанья, жажда славы, / Талант и пылкая любовь свободы, / Когда мы их употребить не можем». Двумя годами позже поэт восклицал: «Так жизнь скучна, когда боренья нет. / В минувшее проникнув, различить / В ней мало дел мы можем, в цвете лет / Она души не будет веселить. / Мне нужно действовать, я каждый день / Бессмертным сделать бы желал, как тень / Великого героя, и понять / Я не могу, что значит отдыхать». И поэзию свою Лермонтов хотел сделать могучим орудием общественного воздействия. Стихотворение «Поэт» [1838] - замечательный художественный манифест активной гражданской поэзии - поэзии, воспламеняющей бойца для битвы, нужной толпе, звучащей, «как колокол на башне вечевой во дни торжеств и бед народных». Но это же стихотворение исполнено горечи и скорби по поводу современного автору состояния поэзии, «своё утратившей назначенье» и безмерно далёкой от нарисованного Лермонтовым величественного образа поэта-вождя и народного трибуна. Полный свободолюбивых устремлений и жажды великого дела Лермонтов был окружён реакционным дворянским обществом. Гневные, презрительные, бичующие строки посвятил Лермонтов высшему свету - «надменному, глупому свету», «важному шуту» [1830], «свету завистливому и душному для сердца вольного и пламенных страстей» [1837], «ледяному, беспощадному свету» [1840]. Чем яростнее язвил Лермонтов светскую челядь, тем острее ощущал он своё глубокое одиночество. Одиночество - один из центральных мотивов поэта: «Остался я один - / Как замка мрачного, пустого / Ничтожный властелин» [1830], «Одинок я - нет отрады» [1837], «И некому руку подать / В минуту душевной невзгоды» [1840], «Один и без цели по свету ношуся давно я» [1841] и т. д. и т. п.

Это гордое одиночество среди презираемого света породнило Лермонтова с поэзией Байрона. Очень обильная литература о западных влияниях в поэзии Лермонтова, к сожалению, совершенно не интересовалась установлением социологической закономерности этих влияний. Обращаясь к сокровищнице европейской литературы, Лермонтов опирался на творческий опыт лишь тех художников, которые в той или иной степени, в том или ином отношении были ему социально родственны и - в меру этой родственности. Так, используя при создании своей антиклерикальной драмы «Испанцы» опыт боевых художников третьего сословия - Лессинга и Шиллера, Лермонтов воспринял у Шиллера только мятежную, но не эстетически-созерцательную струю его творчества. И титанический индивидуализм Байрона - трагического певца разбитой революции - понадобился Лермонтову как опора для разработки своего выстраданного мотива гордого одиночества, порождённого изолированностью немногочисленных наследников освободительных идей в окружении реакционного общества.

Но гордое одиночество, допускавшее уход в царство отвлечённого идеала, как раз не оставляло путей для того активного действования, которого жаждал поэт. Отсюда - не любование своей блестящей изолированностью, а, наоборот, томление одиночеством, глубокая неудовлетворенность им. Н. П. Дашкевич, добросовестно сопоставивший «Демона» Лермонтова со множеством произведений европейской литературы на ту же тему, отмечает, что «весьма яркое раскрытие муки демонизма и составляет то новое, что внёс Лермонтов в тему, над которой работало столько веков». Действительно Лермонтов вложил в уста своего «Демона» трагическое признание: «О, если б ты могла понять, / Какое горькое томленье / Всю жизнь, - века без разделенья / И наслаждаться и страдать, / За зло похвал не ожидать, / Ни за добро вознагражденья; / Жить для себя, скучать собой / И этой вечною борьбой / Без торжества, без примиренья…»

Это трагическое одиночество, эта жажда действия при отсутствии возможности утолить её нашли себе чрезвычайно яркое выражение в образе Печорина («Герой нашего времени»). Печорин чувствует себя способным к великому поприщу: «Пробегаю в памяти всё моё прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?.. А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные». Однако он разменивает эти необъятные силы на пустяки. Реакционная критика яростно набросилась на образ Печорина. Эстет и реакционер С. Шевырев заклеймил Печорина как живого мертвеца, эгоиста, пигмея зла и доказывал, что «Печорин есть один только призрак, отброшенный на нас Западом». Совершенно иначе отнёсся к этому образу Белинский, увидевший в Печорине «силу духа и могущество воли»: «В самых пороках его проблёскивает что-то великое», «его заблуждения, как ни страшны они, острые болезни в молодом теле, укрепляющие его на долгую и здоровую жизнь». Белинский подметил основные противоречия образа - «противоречие между глубокостью натуры и жалкостью действия одного и того же человека», - объяснил это противоречие «переходным состоянием духа, в котором для человека всё старое разрушено, а нового ещё нет, и в котором человек есть только возможность чего-то действительного в будущем и совершенный призрак в настоящем». Глубина и меткость этого анализа подтверждаются позднейшими работами. Присоединившись к оценке Печорина Белинским, Н. Рожков отметил в этом образе «задатки общественного деятеля». Д. Овсянико-Куликовский считал, что Печорина «всего лучше удовлетворила бы… живая и осмысленная общественная деятельность» и что за её отсутствием «ему психологически необходимо было создать себе некоторый суррогат деятельности». Вот откуда беспрерывные метанья Печорина и трата сил на мелкие интриги и приключения. В отличие хотя бы от героев И. С. Тургенева, Печорину чужда внутренняя неспособность к действию, у него размышление не парализовало воли, его мука - не в гамлетизме, а в отсутствии арены для применения своих сил.

Глубоко страдая от одиночества, не будучи в состоянии удовлетвориться уходом в мир фантазии, Лермонтов, подобно Белинскому, искал перехода от отвлечённого идеала к действительности. Примерно в 1840 достаточно отчётливо обозначается попытка войти в гущу действительности, слиться с ней. Однако он пришёл к настроениям своеобразного фатализма: «Судьбе, как турок иль татарин /, За всё я равно благодарен; / У бога счастья не прошу / И молча зло переношу» («Валерик», 1840). Этот фатализм многие приняли за переход на позиции смирения, религиозной веры и чуть не славянофильства. Известные круги буржуазной и дворянской критики по вполне понятным соображениям создали целую легенду о смиренном и чуть-чуть не «истинно-русском» Лермонтове. Над созданием этого мифа потрудились и А. Григорьев, и историк Ключевский, и Н. Котляревский, и др. П. Федоровский считал даже, что Лермонтов предвосхитил проповедь Ф. М. Достоевского: «Смирись, гордый человек!» Н. Котляревский, Н. Бродский и др. усматривали в стихах Лермонтова приближение к позициям славянофильства. «Бородино», «Песня про купца Калашникова», «Мцыри» в истолковании Федоровского, Котляревского и даже не устоявшего против традиции Рожкова проводят идеи религиозного смирения. Эта легенда должна быть разоблачена. Подчиняясь необходимости, зорко вглядываясь в действительность, ощущая бесплодность абстрактного идеала, Лермонтов не стал апологетом «гнусной расейской действительности», не отказался от своих вольнолюбивых стремлений. Смысл произведений позднего Лермонтова совершенно извращён творцами легенды о славянофильстве поэта. Подлинной идеей «Бородина» является не квасной патриотизм, а, по замечанию Белинского, - «жалоба на настоящее поколение, дремлющее в бездействии» («Да, были люди в наше время, / Не то, что нынешнее племя: / Богатыри - не вы!»). Ещё нелепее говорить о смиренно-религиозной установке «Песни про купца Калашникова». Уже Белинский разглядел в ней «состояние духа поэта, недовольного современной действительностью и перенёсшегося от неё в далёкое прошедшее, чтобы там искать жизни, которой он не видит в настоящем». «И в Калашникове, - пишет Н. Коробка, - и в Кирибеевиче мы видим ту же сильную, могучую личность, развитие которой составляет ядро поэзии Лермонтова, и личность эта является в двух своих видоизменениях - насильника и протестанта против насилия, протестанта, образ которого нарисован не только более привлекательным, но и более величественным». Л. Н. Войтоловский слышит в поэме «крик ненависти к царю и опричине» и «укор против тех, кто не в силах постоять за себя, как… Калашников». Мятежную окраску поэмы резко подчёркивает и Луначарский.

Мотивы усталости, успокоения перед лицом природы ни в какой мере не определяют собой общей направленности творчества зрелого Лермонтова. Горькая молитва, являющаяся гневным вызовом богу («Благодарность», 1840), пламенный протест против гнёта и гимн свободе («Мцыри», 1840), противопоставление мужественного обличителя общественных пороков самодовольству сытых («Пророк», 1841) - таковы характерные мотивы, вместе с мотивами «Героя нашего времени» и «Песни про купца Калашникова» определяющие творческое лицо Лермонтова последних двух лет его жизни. И в фаталистическом «Валерике» [1841] мы находим впервые в русской поэзии будничную картину войны, сниженную и освобождённую от традиционной батальной бутафории, мы находим знаменитое восклицание: «…Жалкий человек. / Чего он хочет!.. небо ясно, / Под небом места много всем, / Но беспрестанно и напрасно / Один враждует он - зачем?» А в «Родине» [1841] Лермонтов провозглашает разрыв со всей идеологией официальной императорской России, отвергая такие святыни дворянского патриотизма, как «слава, купленная кровью», «полный гордого доверия покой» и даже «тёмной старины заветные преданья». Недаром «Родину» так высоко ценил вождь революционной демократии Н. А. Добролюбов. Таким образом переход от абстрактного идеала к действительности не означал для Лермонтова разрыва с самой сущностью своих мятежных устремлений. Прав Боденштедт, говоря, что Лермонтов «никогда не мог и не хотел дойти до такого примирения (как Пушкин - Г. Л.), потому что оно не могло быть полным, а половинных мер он не терпел».

Лермонтов так и не сумел разрешить коренное противоречие идеала и действительности, не сумел найти в этой действительности реальную опору для конкретной борьбы во имя осуществления идеала. Это по существу и отметил Белинский, говоря, что в «Герое нашего времени» затронут «самый животрепещущий вопрос современности, для удовлетворительного решения которого нужен был великий перелом в жизни автора».

В чём должен был заключаться этот «великий перелом», можно уяснить, лишь остановившись на классовой природе творчества Лермонтова. Существует мнение, что Лермонтов был выразителем заката старой дворянской аристократии. Ещё Н. И. Коробка писал: «В лице Лермонтова гордо умирала аристократическая культура Руси конца XVIII - начала XIX века, обречённая на гибель катастрофой 14-го декабря». В 1928 мнение Коробки было поддержано учеником Переверзева У. Фохтом, который видит в Лермонтове «аристократа-реакционера 30-х гг.», а протест Лермонтова определяет как «чисто реакционный во имя восстановления прошлого, а не творчества будущего, протест мелочной и бессильный», как «одно из проявлений помещичьей реакции, а не буржуазной революции». Эта точка зрения, противоречащая всем фактам литературной деятельности Лермонтова, непосредственно вытекает из антимарксистской, меньшевистской концепции русского исторического процесса, пропагандировавшейся В. Ф. Переверзевым и его школой.

Уже политические мотивы поэзии Лермонтова отчётливо указывают на органическую близость поэта к тому социальному слою, из рядов которого рекрутировались основные кадры декабристского движения, т. е. обуржуазившемуся слою среднепоместного дворянства. Но на творчестве Лермонтова лежит печать очень значительного деклассирования. Весьма характерно, что у Лермонтова мы почти не находим усадебных мотивов, удельный вес которых так велик хотя бы в «Евгении Онегине» и лирике Пушкина. Если образ родной усадьбы и мелькает на миг в поэзии Лермонтова, то только как мечта, уносящая от ненавистного аристократического общества («1-е января»).

Жажда реальной борьбы во имя осуществления идеалов требовала для реализации своей выхода за пределы дворянства, потому что призрак народного восстания навсегда убил способность даже обуржуазившегося дворянства к революционным действиям, убил при первом же серьёзном испытании 1825. Лермонтов смутно чувствовал это и делал первые неверные шаги в этом направлении. «Родина» была уже серьёзным прорывом за пределы дворянской России навстречу России народной, демократической. Но окончательно порвать со своим классом Лермонтов не смог. С одной стороны, как ни презирал Лермонтов дворянскую среду, она всё же сумела наложить на него очень сильный отпечаток. С другой стороны, та общественная сила, которая двумя десятилетиями позднее выступила в качестве авангарда революционной мелкобуржуазной демократии, - разночинная интеллигенция, - во времена Лермонтова ещё не оформилась, не осознала себя, ярким свидетельством чего являлись мучительные метания коренного разночинца Белинского.

Дворянская ограниченность сплошь и рядом накладывает свой отпечаток на вольнолюбивые стремления Лермонтова. В одном из самых мятежных произведений молодого Лермонтова, «Вадиме», пугачёвщина трактуется лишь как орудие личной мести обиженного дворянина Вадима: «Бог потрясает целый народ для нашего мщения». Возглавивший в целях удовлетворения личной вражды крестьянское восстание Вадим презирает за это самого себя и ещё больше презирает повстанцев. Не имея уже ощущения реальной связи с усадьбой, Лермонтов всё же поэтизирует в мечтах образ последней. В гневном стихотворении «1-е января» [1840], клеймя светское общество - «образы бездушные людей, приличьем стянутые маски» - и выражая горячее желание «Смутить весёлость их / И дерзко бросить им в глаза железный стих, / Облитый горечью и злостью», Лермонтов летит памятью к недавней старине и видит себя ребёнком в родных местах - у высокого барского дома, в саду с разрушенной теплицей. Протестант и бунтарь, Лермонтов не сумел всё же подняться до такого отношения к родной усадьбе, которое было выражено позднее в знаменитой «Родине» Н. А. Некрасова, окончательно порвавшего с дворянством. Для Лермонтова образ родного имения, хотя и превратившийся в отвлечённое воспоминание, сохранил свою привлекательность. Стремление Лермонтова прорваться за пределы дворянства выразилось и в творческом интересе к образу разночинца. Очень любопытен эскиз чиновника Красинского («Княгиня Лиговская», 1836). Красинский ощущает себя тружеником. Вот его ответ княгине: «Ваш удел - забавы, роскошь, а наш - труд и заботы; оно так и следует; если б не мы, кто бы стал трудиться». В Красинском характерно обострённое чувство ущемлённого личного достоинства. Но разночинные образы у Лермонтова остаются всё же на периферии творчества.

Неприятием Лермонтовым окружающей действительности и одиночеством, обусловившими субъективистскую окраску творчества Лермонтова, определяются его формальные особенности. Отсюда в драмах Лермонтова ударение не столько на развёртывании действия или углублённой характеристике различных персонажей, сколько на страстных, патетических излияниях главного героя. Драмы Лермонтова - драмы «монологического» (Б. М. Эйхенбаум) типа. В драмах Лермонтова, по замечанию В. М. Фишера, «очевидно, что автор интересуется одним действующим лицом, остальные - бледные атрибуты главного, не живущие самостоятельной жизнью». Те же черты отличают и поэмы Лермонтова: и в них повествование и характеристика всей массы персонажей оттеснены бурными излияниями главного героя; и поэмы Лермонтова - поэмы монологического типа. Сходная судьба постигла под пером Лермонтова и балладу, в которой элементы лирической экспрессии и патетики оттеснили повествовательный элемент. Позиция одинокого протестанта, рвущего с ненавистной действительностью, определила характерные особенности лермонтовских жанров.

Эта позиция выразилась и во всей системе изобразительных средств Лермонтова. Белинский находил в поэзии Лермонтова «один недостаток: это иногда неясность образов и неточность в выражении». Но оба эти недостатка неразрывно связаны со всеми достоинствами поэта. Неумение разрешить мучительные противоречия, страстные искания и отсутствие ответа на вопросы, жажда героического действия и невозможность её утоления - всё это находило выход во взволнованных излияниях, в бурных, но не до конца прояснённых порывах, и в этих излияниях важна была основная впечатляющая окраска речевого потока. Этот взволнованно-патетический тон достигался, в частности, как отмечено рядом исследователей, широким применением антитезы, оксиморона, контрастных эпитетов: «Клянусь я первым днём творенья, / Клянусь его последним днём, / Клянусь позором преступленья / И вечной правды торжеством», «Тёплой заступнице мира холодного», «В них слёзы разлуки, в них трепет свиданья», «Прекрасна, как ангел небесный, / Как демон коварна и зла» и т. д. и т. п. Ту же функцию выполняет склонность Лермонтова к ярким тонам, резким краскам и нелюбовь к полутонам, полусвету, полумраку, нюансам. Лермонтовский пейзаж насквозь лиричен, картины природы насыщены страстью и движением и служат обыкновенно проекцией человеческих переживаний (тучи символизируют бесприютного странника; дубовый листок символизирует одинокого страдальца; утёс - мрачного гиганта, потрясённого мимолётной лаской юности).

Это преобладание взволнованного монолога естественно вело к разработке ораторской стиховой интонации. Если у Пушкина ораторская интонация, появляясь время от времени, оставалась явно на периферии творчества, то у Лермонтова эта интонация играет огромную роль. Чередование риторических вопросов и восклицаний, обилие то гневных и обличительных, то восторженных, то грустных обращений, частые смены голосовых тембров - таково словесное выражение лермонтовского ораторского строя. Приближение Лермонтова к действительности, порывы его за пределы родного класса сказались и на ораторской лирике поэта. Если у Пушкина ораторская лирика неизбежно облекалась в античные мифологические и славянские архаические доспехи, если античная и славянская бутафория культивировалась яркими представителями гражданской поэзии 20-х годов - К. Ф. Рылеевым, П. Катениным, В. Кюхельбекером, - то Лермонтов преодолел эту традицию и в значительной степени опростил свою ораторскую лирику, освободив её от архаического и мифологического груза.

Приближение к действительности не могло не смягчить крайностей субъективизма, не могло не усилить удельного веса объективных элементов в творчестве Лермонтова. С другой стороны, налёт своеобразного фатализма не мог не ослабить риторической напряжённости. Попытки прорваться за границы дворянства не могли не порождать тенденции снижения и опрощения стиля. Таким образом, в творчестве позднего Лермонтова намечаются значительные сдвиги, влияющие и на формальные особенности. В стихотворном эпосе этот путь был подготовлен порнографическими поэмами юнкерских лет («Гошпиталь», «Петергофский праздник», «Уланша»), навеянными бесшабашной средой, но характерными зоркостью к бытовым деталям. Разительный контраст с романтическими поэмами первого периода представляют сатирические бытовые поэмы более позднего времени: «Сашка» [1836] и «Казначейша» [1837].

В лирике всё большую и большую роль начинают играть специфически-разговорные интонации, будничные и «прозаические» обороты и слова. В таком эмоционально-насыщенном стихотворении, как «И скучно, и грустно» [1840], мы встречаем подчёркнуто-«прозаические» обороты: «Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?.. Любить… но кого же?.. На время - не стоит труда… И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг…» Блистательный образец разговорного сниженного стихового строя дан в стихотворении того же года «Завещание»: «Поедешь скоро ты домой: / Смотри ж… Да что? моей судьбой / Сказать по правде, очень / Никто не озабочен… / Соседка есть у них одна… как вспомнишь, как давно / Расстались!.. Обо мне она / Не спросит… всё равно, / Ты расскажи всю правду ей…» Это внедрение разговорности в стих выразилось и в изменении поэтического синтаксиса. «Звуковая сторона речи Лермонтова, - отмечает В. Фишер, - обнаруживает в первом периоде склонность к периодической речи, венцом которой является стихотворение «Когда волнуется желтеющая нива», во втором - склонность к отрывистой речи, которой написан «Валерик».

«Герой нашего времени» так же резко отличается от ранних прозаических опытов Лермонтова, как «Завещание» или «Валерик» - от ранней лирики. Риторический, экспрессивный, доходящий до ходульности и манерности словесный строй «Вадима» уступил в «Герое нашего времени» место разговорной простоте. Фантастические образы «неистовой школы» сменились глубоко-жизненными типами современности. Неразрешённость коренного противоречия, отсутствие реального поприща для конкретного действия, бесприютность одинокого протестанта - всё это при переходе на реалистические рельсы не могло не выразиться в гипертрофии психологического анализа. Этим обусловлены особенности жанра «Героя нашего времени»: цикл психологических новелл, рассказываемых от первого лица и объединённых общностью главного персонажа.

Творчество Лермонтова было сконцентрированным выражением всех мучительных противоречий, разрывавших сознание немногочисленных передовых представителей дворянской интеллигенции 30-х гг., воспринявшей революционные традиции 20-х гг. Лермонтов не застал уже недолговечной революционности обуржуазившегося среднего дворянства и умер, не дождавшись выступления революционной мелкобуржуазной демократии. Основное противоречие творчества Лермонтова так и осталось неразрешённым. Сделав первые шаги в сторону разрыва с дворянством и сближения с демократической Россией, Лермонтов не успел пойти дальше этих первых шагов. Значительно дальше него пошёл по этому пути Н. П. Огарёв. А Н. А. Некрасов совершил то, что не удалось Лермонтову и в меньшей степени удалось Огарёву, - порвал с дворянством и перешёл на точку зрения мелкобуржуазной революционной демократии. Творчество Лермонтова, таким образом - гениальный памятник перехода от поэзии обуржуазившегося дворянства (Пушкин) к поэзии мелкобуржуазной демократии (Некрасов). Как выразитель переходной полосы Лермонтов, естественно, не мог создать школу.

Оценки Лермонтова в критике разноречивы, отражая противоречия интересов классовых групп, которые представлялись тем или иным истолкователем Лермонтова. Критики реакционных и консервативных классов резко осуждали мятежную и протестантскую установку поэзии Лермонтова и всячески подчёркивали фаталистические мотивы, истолковывая их как признак смирения. Так, на С. Шевырева («Москвитянин», 1841) «тягостное впечатление» произвели «И скучно, и грустно» и «в особенности эта чёрная, траурная, эта роковая «Дума»». Шевырев рекомендовал поэту сжигать «то, в чём выражаются припадки какого-то странного недуга, омрачающего свет… ясной мысли». А. Никитенко («Сын отечества», 1841) советовал музе Лермонтова отбросить такие произведения, как «1-е января», «И скучно, и грустно», «Благодарность». Мятежные мотивы Лермонтова резко осудил и А. Григорьев. Позднее на них же обрушился идеалист и мистик-философ В. Соловьёв. Тоньше обошёлся с Лермонтовым Д. Мережковский, попытавшийся самый мятеж Лермонтова перенести на религиозную почву. По мнению Мережковского, источник лермонтовского бунта не эмпирический, а метафизический. В этом бунте, по Мережковскому, есть какая-то религиозная святыня. Это лицемерное «признание» лермонтовского мятежа - худший вид контрреволюционного извращения образа Лермонтова.

Критика радикального лагеря обычно выдвигала на первый план как раз бунтарские мотивы и зародыши народнических настроений в поэзии Лермонтова. Таково отношение к Лермонтову Н. Г. Чернышевского, Н. А. Добролюбова, Н. К. Михайловского, вплоть до эпигонов народничества - Иванова-Разумника. Исключение составляют тут писаревцы, устами В. Зайцева резко «заклеймившие» в Лермонтове мелочного поэта «юнкеров и золотушных помещичьих дочек».

Марксистское изучение Лермонтова, объясняющее сложное диалектическое единство его творчества, только начинается. Пока мы имеем лишь отдельные эскизы, к тому же зачастую обессиленные ошибочной методологической позицией исследователей.

Образ Лермонтова неоднократно привлекал внимание беллетристов. Ещё при жизни Лермонтова появился роман графа В. А. Соллогуба «Большой свет», в котором Лермонтов выведен под именем Леонина. Это - грязный пасквиль на поэта, месть светской аристократии Лермонтову за его презрение к аристократическому обществу. В 1928-1929 появился целый ряд рассказов, романов и повестей о Лермонтове; «Поэт и чернь» С. А. Сергеева-Ценского, «Штосс и жизнь» Б. А. Пильняка, «Тринадцатая повесть» Павленко, «Бегство пленных, или история страдания и гибели поручика Тенгинского пехотного полка Михаила Юрьевича Лермонтова» К. Большакова и др. В большинстве этих произведений житейский Лермонтов - светский проказник - вытеснил настоящего Лермонтова - мыслителя и поэта, а разрыв поэта и общества опоэтизирован как вечная категория. По существу большинство этих повестей о Лермонтове, не давая исторически верного образа поэта, своим культом социального отщепенства выражают настроения социальных групп, враждебных диктатуре пролетариата или отчуждённых от неё. Историко-материалистическое художественное воспроизведение образа Лермонтова - дело будущего.

Библиография: I. Сочин., 2 тт., изд. Смирдина, СПБ, 1847; Сочин., изд. Глазунова, СПБ, 1852 (изд. 2-е, 1856); Собр. сочин., под ред. С. С. Дудышкина (проверенное по рукописям и восстановившее ряд цензурных пропусков), 2 тт., СПБ, 1860; Собр. сочин., под ред. П. А. Висковатова, 6 тт., изд. Рихтера, М., 1889-1891; Полное собр. сочин. Лермонтова, под ред. А. И. Введенского, СПБ, 1903; Полное собр. сочин., под ред. Д. Абрамовича, 5 тт., изд. Акад. наук, СПБ, 1910-1913; Иллюстрированное полное собр. сочин., под ред. В. Каллаша, 6 тт., М., 1914-1916 (сюда вошёл ряд статей критич. и мемуарного характера); Полное собр. сочин., под ред. К. Халабаева и Б. Эйхенбаума, в 1 т., Гиз, 1926 (по полноте материала и тщательности выверки текста наиболее удовлетворительное, есть повторные изд.).

II. Биографическая лит-ра: Собр. сочин. Лермонтова, под ред. Висковатова, т. VI; Собр. сочин. Лермонтова, изд. Академии наук, т. V; Щеголев П. Е., Книга о Лермонтове, 2 тт., Л., 1922 (там же перечень биографической лит-ры). Хрестоматийные сборники критической литературы: Зелинский В., Русская критическая литература о произведениях М. Ю. Лермонтова, 2 тт., изд. 3-е, М., 1913-1914; Покровский В., М. Ю. Лермонтов, изд. 5-е, М., 1916; «М. Ю. Лермонтов», Библиотека писателей для школы и юношества, под ред. Е. Ф. Никитиной, М., 1930. Основные критические статьи: Белинский В., Полное собрание сочин., под ред. С. А. Венгерова, тт. V и VI, СПБ, 1901; Коробка Н., Личность в русском обществе и литературе нач. XIX в., СПБ, 1903; Чернышевский Н., Очерки гоголевского периода русской литературы, Полное собрание сочинений, т. II, СПБ, 1905; Ключевский В. О., Грусть, в его сборн. «Очерки и речи», М., 1913; Соловьёв Влад., Собр. сочин., т. VIII, изд. 2-е, СПБ, 1913; Григорьев Ап., Собрание сочин., под ред. В. Ф. Саводника, вып. VII, М., 1915; Дурылин С., Академический Лермонтов и лермонтовская поэтика, «Труды и дни», М., 1916, VIII; Киселёв Н. И., Метрические заметки к Лермонтову, там же; Рожков Н., Тридцатые годы, «Современный мир», 1916, XII; Якубинский Л. П., Осуществление звукового единообразия в творчестве Лермонтова, «Сборник по теории поэтического языка», вып. II, П., 1917; Плеханов Г. В., Герцен и крепостное право, Собр. сочин., т. XXIII, М. - Л., 1926; Луначарский А., Лермонтов как революционер, «Комсомольская правда», 1926; Фохт У., «Демон» Лермонтова как явление стиля, сборн. «Литературоведение», под ред. В. Ф. Переверзева, Москва, 1928; Его же, Лермонтов в современной беллетристике, «Печать и революция», 1929, IX. Монографии и сборники: Овсянико-Куликовский Д., Лермонтов, Петроград, 1914; «Венок М. Ю. Лермонтову», М., 1914 (статьи П. Сакулина, Н. Бродского, В. Фишера и др.); Котляревский Н., Лермонтов, издание 5-е, П., 1915; Эйхенбаум Б., Лермонтов, Гиз, Л., 1924; Шувалов С., М. Ю. Лермонтов, Гиз, М. - Л., 1927. Характеристики в общих курсах истории литературы: Соловьёв Е. (Андреевич), Очерки по истории русской литературы XIX века, издание 4-е, М., 1923; Войтоловский Л., История русской литературы XIX и XX вв., ч. 1, изд. 3-е, Гиз, М., 1928; Горбачёв Г., Капитализм и русская литература, изд. 3-е, Гиз, Л., 1930.

III. Собр. сочин. Лермонтова, под ред. Висковатова, т. III. Библиографический указатель, сост. Н. Н. Буковским; Полное собр. сочин. Лермонтова, изд. Академии наук, т. V; Владиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, Гиз, Л., 1924; Его же, Литература великого десятилетия, т. I, Гиз, М. - Л., 1928; Мандельштам Р., Художественная литература в оценке русской марксистской критики, под ред. Н. К. Пиксанова, изд. 4-е, Гиз, Москва - Ленинград, 1928.

Г. Лелевич