Алексей Хомяков

Парус поднят; ветра полный,
Он канаты натянул
И на ропщущие волны
Мачту длинную нагнул.

Парус русский. Через волны
Уж корабль несётся сам.
И готов всех братьев чёлны
Прицепить к крутым бокам.

Поднят флаг: на флаге виден
Правды суд и мир любви.
Мчись, корабль: твой путь завиден…
Господи, благослови!

Земля трепещет: по эфиру
Катится гром из края в край.
То божий глас; он судит миру:
«Израиль, мой народ, внимай!
Израиль, ты мне строишь храмы,
И храмы золотом блестят,
И в них курятся фимиамы,
И день и ночь огни горят.
К чему мне ваших храмов своды,
Бездушный камень, прах земной?
Я создал землю, создал воды,
Я небо очертил рукой;
Хочу, и словом расширяю
Предел безвестных вам чудес;
И бесконечность созидаю
За бесконечностью небес.
К чему мне злато? В глубь земную,
В утробу вековечных скал,
Я влил, как воду дождевую,
Огнём расплавленный металл.
Он там кипит и рвётся, сжатый
В оковах тёмной глубины;
А ваши серебро и злато
Лишь всплеск той пламенной волны.
К чему куренья? Предо мною
Земля со всех своих концов
Кадит дыханьем под росою
Благоухающих цветов.
К чему огни? Не я ль светила
Зажёг над вашей головой?
Не я ль, как искры из горнила,
Бросаю звёзды в мрак ночной?
Твой скуден дар. - Есть дар бесценный,
Дар, нужный богу твоему:
Ты с ним явись, и, примиренный,
Я все дары твои приму.
Мне нужно сердце чище злата,
И воля крепкая в труде,
Мне нужен брат, любящий брата,
Нужна мне правда на суде».

Тебя призвал на брань святую,
Тебя господь наш полюбил,
Тебе дал силу роковую,
Да сокрушишь ты волю злую
Слепых, безумных, буйных сил.

Вставай, страна моя родная,
За братьев! Бог тебя зовёт
Чрез волны гневного Дуная,
Туда, где, землю огибая,
Шумят струи Эгейских вод.

Но помни: быть орудьем бога
Земным созданьям тяжело.
Своих рабов он судит строго,
А на тебя, увы! как много
Грехов ужасных налегло!

В судах черна неправдой чёрной
И игом рабства клеймена;
Безбожной лести, лжи тлетворной,
И лени мёртвой и позорной,
И всякой мерзости полна!

О, недостойная избранья,
Ты избрана! Скорей омой
Себя водою покаянья,
Да гром двойного наказанья
Не грянет над твоей главой!

С душой коленопреклоненной,
С главой, лежащею в пыли,
Молись молитвою смиренной
И раны совести растленной
Елеем плача исцели!

И встань потом, верна призванью,
И бросься в пыл кровавых сеч!
Борись за братьев крепкой бранью,
Держи стяг божий крепкой дланью,
Рази мечом - то божий меч!

Спала ночь с померкшей вышины.
В небе сумрак, над землёю тени,
И под кровом тёмной тишины
Ходит сонм обманчивых видений.

Ты вставай во мраке, спящий брат!
Освяти молитвой час полночи!
Божьи духи землю сторожат;
Звёзды светят, словно божьи очи.

Ты вставай во мраке, спящий брат!
Разорви ночных обманов сети!
В городах к заутрене звонят:
В божью церковь идут божьи дети.

Помолися о себе, о всех,
Для кого тяжка земная битва,
О рабах бессмысленных утех!
Верь, для всех нужна твоя молитва.

Ты вставай во мраке, спящий брат!
Пусть зажжётся дух твой пробуждённый
Так, как звёзды на небе горят,
Как горит лампада пред иконой.

Вставайте! оковы распались,
Проржавела старая цепь!
Уж Нил и Ливан взволновались,
Проснулась Сирийская степь!

Вставайте, славянские братья,
Болгарин, и серб, и хорват!
Скорее друг к другу в объятья,
Скорей за отцовский булат!

Скажите: «Нам в старые годы
В наследство господь даровал
И степи, и быстрые воды,
И лес, и ущелия скал!»

Скажите: «Мы люди свободны, -
Да будет свободна земля,
И горы, и глуби подводны,
И долы, и лес, и поля!

Мы вольны, мы к битве готовы,
И подвиг наш честен и свят:
Нам бог разрывает оковы,
Нам бог закаляет булат!»

Смотрите, как мрак убегает,
Как месяц двурогий угас!
Смотрите, как небо сияет
В торжественный утренний час!

Как ярки и радости полны
Светила грядущих веков!..
Вскипите ж, славянские волны!
Проснитеся, гнёзда орлов!

Жаль мне вас, людей бессонных!
Целый мир кругом храпит,
А от дум неугомонных
Ваш тревожный ум не спит:
Бродит, ищет, речь заводит
С тем, с другим, - всё прока нет!
Тот глазами чуть поводит,
Тот сквозь сон кивнёт в ответ.
Вот, оставив братьев спящих,
Вы ведёте в тьме ночной,
Не смыкая вежд горящих,
Думу долгую с собой.
И надумались, и снова
Мысли бурные кипят:
Будите того, другого, -
Все кивают и молчат!
Вы волнуетесь, горите,
В сердце горечь, в слухе звон, -
А кругом-то поглядите,
Как отраден мирный сон!
Жаль мне вас, людей бессонных:
Уж не лучше ли заснуть
И от дум неугомонных,
Хоть на время отдохнуть?

О царь и бог мой! Слово силы
Во время оно ты сказал,
И сокрушён был плен могилы,
И Лазарь ожил и восстал.
Молю, да слово силы грянет,
Да скажешь «встань!» душе моей,
И мёртвая из гроба встанет
И выйдет в свет твоих лучей!
И оживёт, и величавый
Её хвалы раздастся глас
Тебе - сиянью отчей славы,
Тебе - умершему за нас!

«Мы род избранный, - говорили
Сиона дети в старину. -
Нам божьи громы осушили
Морей волнистых глубину.
Для нас Синай оделся в пламя,
Дрожала гор кремнистых грудь,
И дым и огнь, как божье знамя,
В пустынях нам казали путь.
Нам камень лил воды потоки,
Дождили манной небеса,
Для нас закон, у нас пророки,
В нас божьей силы чудеса».
Не терпит бог людской гордыни;
Не с теми он, кто говорит:
«Мы соль земли, мы столб святыни,
Мы божий меч, мы божий щит!»
Не с теми он, кто звуки слова
Лепечет рабским языком
И, мертвенный сосуд живого,
Душою мёртв и спит умом.

Но с теми бог, с кем божья сила,
Животворящая струя,
Живую душу пробудила
Во всех изгибах бытия;

Он с тем, кто гордости лукавой
В слова смиренья не рядил,
Людскою не хвалился славой,
Себя кумиром не творил;

Он с тем, кто духа и свободы
Ему возносит фимиам;
Он с тем, кто все зовёт народы
В духовный мир, в господень храм!

В безмолвии, под ризою ночною,
Москва ждала; и час святой настал:
И мощный звон промчался над землёю,
И воздух весь, гудя, затрепетал.
Певучие, серебрянные громы
Сказали весть святого торжества;
И, слыша глас, её душе знакомый,
Подвиглася великая Москва.
Всё тот же он: ни нашего волненья,
Ни мелочно-торжественных забот
Не знает он, и, вестник искупленья,
Он с высоты нам песнь одну поёт, -
Победы песнь, песнь конченного плена.
Мы слушаем; но как внимаем мы?
Сгибаются ль упрямые колена?
Смиряются ль кичливые умы?
Откроем ли радушные объятья
Для страждущих, для меньшей братьи всей?
Хоть вспомним ли, что это слово - братья -
Всех слов земных дороже и святей?

Не гордись перед Белградом,
Прага, чешских стран глава!
Не гордись пред Вышеградом,
Златоверхая Москва!
Вспомним: мы родные братья,
Дети матери одной,
Братьям братские объятья,
К груди грудь, рука с рукой!
Не гордися силой длани
Тот, кто в битве устоял;
Не скорби, кто в долгой брани
Под грозой судьбины пал.
Испытанья время строго,
Тот, кто пал, восстанет вновь:
Много милости у бога,
Без границ его любовь!
Пронесётся мрак ненастный,
И, ожиданный давно,
Воссияет день прекрасный,
Братья станут заодно:
Все велики, все свободны,
На врагов - победный строй,
Полны мыслью благородной,
Крепки верою одной!

Не говорите: «То былое,
То старина, то грех отцов,
А наше племя молодое
Не знает старых тех грехов».
Нет! этот грех - он вечно с нами,
Он в вас, он в жилах и крови,
Он сросся с вашими сердцами -
Сердцами, мёртвыми к любви.
Молитесь, кайтесь, к небу длани!
За все грехи былых времён,
За ваши каинские брани
Ещё с младенческих пелён;
За слёзы страшной той годины,
Когда, враждой упоены,
Вы звали чуждые дружины
На гибель русской стороны;
За рабство вековому плену,
За робость пред мечом Литвы,
За Новград и его измену,
За двоедушие Москвы;
За стыд и скорбь святой царицы,
За узаконенный разврат,
За грех царя-святоубийцы,
За разорённый Новоград;
За клевету на Годунова,
За смерть и стыд его детей,
За Тушино, за Ляпунова,
За пьянство бешенных страстей,
За сон умов, за хлад сердец,
За гордость тёмного незнанья,
За плен народа; наконец,
За то, что, полные томленья,
В слепой терзания тоске,
Пошли просить вы исцеленья
Не у того, в его ж руке
И блеск побед, и счастье мира,
И огнь любви, и свет умов,
Но у бездушного кумира,
У мёртвых и слепых богов,
И, обуяв в чаду гордыни,
Хмельные мудростью земной,
Вы отреклись от всей святыни,
От сердца стороны родной;
За всё, за всякие страданья,
За всякий попранный закон,
За тёмные отцов деянья,
За тёмный грех своих времён,
Пред богом благости и сил
Молитесь, плача и рыдая,
Чтоб он простил, чтоб он простил!

Москва-старушка вас вскормила
Восторгов сладостных млеком
И в гордый путь благословила
За поэтическим венком.

За песен вдохновенных сладость,
За вечно свежий ваш венец,
За вашу славу - нашу радость,
Спасибо, наш родной певец!

Да будет ваше небо ясно;
Да будет светел мир труда;
И да сияет вам прекрасно
Любви негаснущей звезда.

«Гордись! - тебе льстецы сказали. -
Земля с увенчанным челом,
Земля несокрушимой стали,
Полмира взявшая мечом!
Пределов нет твоим владеньям,
И, прихотей твоих раба,
Внимает гордым повеленьям
Тебе покорная судьба.
Красны степей твоих уборы,
И горы в небо уперлись,
И как моря твои озёры…»
Не верь, не слушай, не гордись!
Пусть рек твоих глубоки волны,
Как волны синие морей,
И недра гор алмазов полны,
И хлебом пышен тук степей;
Пусть пред твоим державным блеском
Народы робко клонят взор
И семь морей немолчным плеском
Тебе поют хвалебный хор;
Пусть далеко грозой кровавой
Твои перуны пронеслись -
Всей этой силой, этой славой,
Всем этим прахом не гордись!
Грозней тебя был Рим великой,
Царь семихолмного хребта,
Железных сил и воли дикой
Осуществлённая мечта;
И нестерпим был огнь булата
В руках алтайских дикарей;
И вся зарылась в груды злата
Царица западных морей.
И что же Рим? и где монголы?
И, скрыв в груди предсмертный стон,
Куёт бессильные крамолы,
Дрожа над бездной, Альбион!
Бесплоден всякой дух гордыни,
Неверно злато, сталь хрупка,
Но крепок ясный мир святыни,
Сильна молящихся рука!

И вот за то, что ты смиренна,
Что в чувстве детской простоты,
В молчаньи сердца сокровенна,
Глагол творца прияла ты, -
Тебе он дал своё призванье,
Тебе он светлый дал удел:
Хранить для мира достоянье
Высоких жертв и чистых дел;
Хранить племён святое братство,
Любви живительный сосуд,
И веры пламенной богатство,
И правду, и бескровный суд.
Твое всё то, чем дух святится,
В чём сердцу слышен глас небес,
В чём жизнь грядущих дней таится,
Начало славы и чудес!..
О, вспомни свой удел высокой!
Былое в сердце воскреси
И в нём сокрытого глубоко
Ты духа жизни допроси!
Внимай ему - и, все народы
Обняв любовию своей,
Скажи им таинство свободы,
Сиянье веры им пролей!
И станешь в славе ты чудесной
Превыше всех земных сынов,
Как этот синий свод небесный -
Прозрачный вышнего покров!

Лампада поздняя горела
Пред сонной лению моей,
И ты взошла и тихо села
В слияньи мрака и лучей.
Головки русой очерк нежный
В тени скрывался, а чело -
Святыня думы безмятежной -
Белело чисто и светло.
Уста с улыбкою спокойной,
Глаза с лазурной их красой,
Всё чудным миром, мыслью стройной
В тебе сияло предо мной.
Кругом - глубокое молчанье;
Казалось, это дивный сон,
И я глядел, стаив дыханье,
Боялся, чтоб не скрылся он.
Ушла ты - солнце закатилось,
Померкла хладная земля;
Но в ней глубоко затаилась
От солнца жаркая струя.
Ушла! но, боже, как звенели
Все струны пламенной души,
Какую песню в ней запели
Они в полуночной тиши!
Как вдруг и молодо, и живо
Вскипели силы прежних лет,
И как вздрогнул нетерпеливо,
Как вспрянул дремлющий поэт!
Как чистым пламенем искусства
Его зажглася голова,
Как сны, надежды, мысли, чувства
Слилися в звучные слова!
О верь мне! сердце не обманет:
Светло звезда моя взошла,
И снова новый луч проглянет
На лавры гордого чела.

Остров пышный, остров чудный;
Ты краса подлунной всей,
Лучший камень изумрудный
В голубом венце морей!
Грозный страж твоей работы,
Сокрушитель чуждых сил,
Вкруг тебя широко воды
Океан седой разлил.
Он бездонен и просторен,
И враждует он с землёй;
Но смиренен, но покорен,
Он любуется тобой;
Для тебя он укрощает
Свой неистовый набег
И, ласкаясь, обнимает
Твой белеющийся брег.

Дочь любимая природы,
Благодатная земля!
Как кипят твои народы,
Как цветут твои поля!
Как державно над волною
Ходит твой широкий флаг!
Как кроваво над землёю
Меч горит в твоих руках!
Как светло венец науки
Блещет над твоей главой!
Как высоки песен звуки,
Миру брошенных тобой!
Вся облита блеском злата,
Мыслью вся озарена,
Ты счастлива, ты  богата,
Ты роскошна, ты сильна.
И далёкие державы,
Робко взор стремя к тебе,
Ждут, какие вновь уставы
Ты предпишешь их судьбе.
Но за то, что ты лукава,
Но за то, что ты горда,
Что тебе мирская слава
Выше божьева суда;
Но за то, что церковь божью
Святотатственной рукой
Приковала ты к подножью
Власти суетной, земной…
Для тебя, морей царица,
День придёт - и близок он -
Блеск твой, злато, багряница -
Всё пройдёт, минёт как сон:
Гром в твоих руках остынет,
Перестанет меч сверкать,
И сынов твоих покинет
Мысли ясной благодать.
И забыв твой флаг державный,
Вновь свободна и грозна,
Заиграет своенравно
Моря шумная волна.

И другой стране смиренной,
Полной веры и чудес,
Бог отдаст судьбу вселенной,
Гром земли и глас небес.

Сокрыт в глуши, в тени древесной,
Любимец муз и тихих дум,
Фонтан живой, фонтан безвестный,
Как сладок мне твой лёгкий шум!
Поэта чистая отрада,
Тебя не сыщет в жаркий день
Копыто жаждущего стада
Иль поселян бродящих лень;
Лесов зелёная пустыня
Тебя широко облегла,
И веры ясная святыня
Тебя под кров свой приняла;
И не скуют тебя морозы,
Тебя не ссушит летний зной,
И льёшь ты сребренные слёзы
Неистощимою струёй.

В твоей груди, моя Россия,
Есть также тихий, светлый ключ;
Он также воды льёт живые,
Сокрыт, безвестен, но могуч.
Не возмутят людские страсти
Его кристальной глубины,
Как прежде холод чуждой власти
Не заковал его волны.
И он течёт, неиссякаем,
Как тайна жизни невидим,
И чист, и миру чужд, и знаем
Лишь богу да его святым.
Но водоёма в тесной чаше
Не вечно будет заключён.
Нет, с каждым днём живей и краше
И глубже будет литься он.

И верю я: тот час настанет,
Река свой край перебежит,
На небо голубое взглянет
И небо всё в себя вместит.
Смотрите как широко воды
Зелёным долом разлились,
Как к брегу чуждые народы
С духовной жаждой собрались!
Смотрите! мчатся через волны
С богатством мыслей корабли,
Любимцы неба, силы полны,
Плодотворители земли.
И солнце яркими огнями
С лазурной светит вышины,
И осиян весь мир лучами
Любви, святыни тишины.

О, грустно, грустно мне! Ложится тьма густая
На дальнем Западе, стране святых чудес:
Светила прежние бледнеют, догорая,
И звёзды лучшие срываются с небес.
А как прекрасен был тот Запад величавый!
Как долго целый мир, колена преклонив
И чудно озарён его высокой славой,
Пред ним безмолствовал, смирен и молчалив.
Там солнце мудрости встречали наши очи,
Кометы бурных сеч бродили в высоте,
И тихо, как луна, царица летней ночи,
Сияла там любовь в невинной красоте.
Там в ярких радугах сливались вдохновенья,
И веры огнь живой потоки света лил!..
О! никогда земля от первых дней творенья
Не зрела над собой столь пламенных светил!
Но горе! век прошёл, и мертвенным покровом
Задёрнут Запад весь. Там будет мрак глубок…
Услышь же глас судьбы,
                       воспрянь в сияньи новом,
Проснися, дремлющий Восток!

Когда вечерняя спускается роса,
И дремлет дольний мир,
                       и ветр прохладный дует,
И синим сумраком одеты небеса,
И землю сонную луч месяца целует, -
Мне страшно вспоминать житейскую борьбу,
И грустно быть одним, и сердце сердца просит,
И голос трепетный то ропщет на судьбу,
То имена любви невольно произносит…
Когда ж в час утренний проснувшийся Восток
Выводит с торжеством денницу золотую
Иль солнце льёт лучи, как пламенный поток,
На ясный мир небес, на суету земную, -
Я снова бодр и свеж; на смутный быт людей
Бросаю смелый взгляд; улыбку и презренье
Одни я шлю в ответ грозам судьбы моей,
И радует меня моё уединенье.
Готовая к борьбе и крепкая как сталь,
Душа бежит любви, бессильного желанья,
И одинокая, любя свои страданья,
Питает гордую безгласную печаль.

Когда проснувшийся светлеет
Восток росистою зарёй,
Незримый жаворонок реет
В равнине неба голубой;
И, вдохновенный, без науки
Творит он песнь и свысока
Серебряные сыплет звуки
На след воздушный ветерка.
Орёл, добычу забывая,
Летит, и выше сизых туч,
Как парус крылья расстилая,
Всплывает - весел и могуч.
Зачем поют? Зачем летают?
Зачем горячие мечты
Поэта в небо увлекают
Из мрака дольней суеты? -
Затем, что в небе вдохновенье,
И в песнях есть избыток сил,
И гордой воли упоенье
В надоблачном размахе крыл;
Затем, что с выси небосклона
Отрадно видеть край земной
И робких чад земного лона
Далёко, низко под собой.

Высоко ты гнездо поставил,
Славян полунощных орёл,
Широко крылья ты расправил,
Глубоко в небо ты ушёл!
Лети, но в горнем море света,
Где силой дышащая грудь
Разгулом вольности согрета,
О младших братьях не забудь!
На степь полуденного края,
На дальний Запад оглянись:
Их много там, где гнев Дуная,
Где Альпы тучей обвились,
В ущельях скал, в Карпатах тёмных,
В бакланских дебрях и лесах,
В сетях тевтонов вероломных,
В стальных татарина цепях!..

И ждут окованные братья,
Когда же зов услышат твой,
Когда ты крылья, как объятья,
Прострёшь над слабой их главой…
О, вспомни их, орёл полночи!
Пошли им звонкий твой привет,
Да их утешит в рабской ночи
Твоей свободы яркий свет!
Питай их пищей сил духовных,
Питай надеждой лучших дней
И хлад сердец единокровных
Любовью жаркою согрей!
Их час придёт: окрепнут крылья,
Младые когти подрастут,
Вскричат орлы - и цепь насилья
Железным клювом расклюют!

Не горюй по летним розам;
Верь мне, чуден божий свет!
Зимним вьюгам да морозам
Рады заяц да поэт.
Для меня в беспечной лени,
Как часы ночного сна,
Протекли без вдохновенья
Осень, лето и весна.
Но лишь гулкие метели
В снежном поле заревут
И в пушистые постели
Зайцы робкие уйдут,
Песен дева молодая
В буре мне привет пришлёт,
И, привету отвечая,
Что-то в сердце запоёт.

Вокруг неё очарованье;
Вся роскошь Юга дышит в ней,
От роз ей прелесть и названье;
От звёзд полудня блеск очей.
Прикован к ней волшебной силой,
Поэт восторженный глядит;
Но никогда он деве милой
Своей любви не посвятит.
Пусть ей понятны сердца звуки,
Высокой думы красота,
Поэтов радости и муки,
Поэтов чистая душа;
Пусть в ней душа, как пламень ясный,
Как дым молитвенных кадил;
Пусть ангел светлый и прекрасный
Её с рожденья осенил, -
Но ей чужда моя Россия,
Отчизны дикая краса;
И ей милей страны другие,
Другие лучше небеса.
Пою ей песнь родного края;
Она не внемлет, не глядит.
При ней скажу я: «Русь святая» -
И сердце в ней не задрожит.
И тщетно луч живого света
Из чёрных падает очей, -
Ей гордая душа поэта
Не посвятит любви своей.

Лови минуты вдохновенья,
Восторгов чашу жадно пей
И сном ленивого забвенья
Не убивай души своей!
Лови минуту! пролетает,
Как молньи яркая струя;
Но годы многие вмещает
Она земного бытия.
Но если раз душой холодной
Отринешь ты небесный жар;
И если раз, в беспечной лени,
Ничтожность мира полюбив,
Ты свяжешь цепью наслаждений
Души бунтующей порыв, -
К тебе поэзии священной
Не снидет чистая роса,
И пред зеницей ослепленной
Не распахнутся небеса.
Но сердце бедное иссохнет,
И нива прежних дум твоих,
Как степь безводная, заглохнет
Под терном помыслов земных.

Там были шум и разговоры,
И блеск ума, и смех живой;
И юных дев сияли взоры
Светлей, чем звёзды в тьме ночной;
И сладки речи слух ласкали,
И был приветен блеск очей, -
Но думы бурные роптали
Во глубине души моей.
«Проснись! проснись! Мы призываем
Тебя от снов, от грёз пустых.
Проснись! Мы гаснем, увядаем,
Любимцы лучших дней твоих.
Проснися! радость изменяет;
И жизнь кратка, и хладен свет,
И ненадолго утешает
Его обманчивый привет.
А мы бессмертными венцами
Могли главу твою венчать,
Могли бы яркими цветами
Меж лавров Руси расцветать.
Мы крыльями тебя обнимем
И в край Поэзии святой
Твой дух восторженый поднимем
Мечтами, песнью и мольбой.
Проснись! проснись! Мы призываем
Тебя от снов, от грёз пустых.
Проснись! Мы гаснем, увядаем,
Любимцы лучших дней твоих».

Молчите, пламенные думы!
Засните вновь на краткий срок!
Твердит напрасный мне упрёк
Ваш голос строгий и угрюмый.
Меня не свяжет свет холодный;
Настанет вдохновенный час:
И к жизни звучной и свободной,
Могучий, вызову я вас.

Давно уж за полночь, я лягу отдохнуть
Пора мне мирным сном сомкнуть
Глаза усталые от бденья,
И от житейского волненья
На время успокоить грудь.
Ложуся спать… Какою негой чудной
Всё дышит здесь!.. Как сладко думать мне,
Что кончен день, заботливый и трудный,
Что я могу в беспечной тишине
Лелеять до утра весёлые виденья,
И вольною мечтой свой новый мир творить,
И средь роскошного творенья,
Другою, дивной жизнью жить.
Пусть завтра вновь привычные волненья!..
Пусть завтра вновь!.. Да кто ж порукой в том,
Что встанет для меня денница золотая?
Кто скажет мне, что, засыпая,
Не засыпаю вечным сном?
Быть может, что Восток туманный
Зажжётся в утренней заре,
А на немом моем одре
Найдут лишь труп мой бездыханный.
Подумать страшно. Сон лукав!
Что, если жизненные силы
Коварной цепию связав,
Он передаст их в плен могилы?
Что, если чувство бытия,
И страсти бурное волненье,
И мысли гордое паренье
В единый миг утрачу я?

Я в море был, в кровавой битве,
На крае пропасти и скал
И никогда в своей молитве
Об жизни к богу не взывал.
Но в тихий час успокоенья
Удар нежданный получить,
На ложе тёмного забвенья
Украденным из мира быть…
Противно мне… Творец вселеннной!
Услышь мольбы полночный глас!
Когда, тобой определенный,
Настанет мой последний час,
Пошли мне в сердце предвещанье!
Тогда покорною главой,
Без малодушного роптанья,
Склонюсь пред волею святой.
В мою смиренною обитель
Да придет ангел разрушитель
Как гость, издавна жданный мной!
Мой взор измерит великана,
Боязнью грудь не задрожит,
И дух из дольнего тумана
Полётом смелым воспарит.

Не там, где вечными слезами
Туманится печальный взор,
Где часто вторится устами
Судьбе неправедный укор;
Где слышны жалобные звуки,
Бессилья праздного плоды, -
Не там, не там душевной муки
Найдёшь ты тяжкие следы.
Иди туда, где взор бесслёзный
Исполнен молчаливых дум;
Где гордо власть судьбины грозной
Встречает непреклонный ум;
Где по челу, как будто сталью,
Заботы врезана черта,
Но над смертельною печалью
Хохочут дерзкие уста.
Тут вечно горе, тут глубоко
Страданье в сердце залегло;
И под десницей тяжкой рока
Всё сердце кровью изошло.

Есть час блаженства для поэта,
Когда мгновенною мечтой
Душа внезапно в нём согрета
Как будто огненной струёй.
Сверкают слёзы вдохновенья,
Чудесной силы грудь полна,
И льются стройно песнопенья,
Как сладкозвучная волна.
Но есть поэту час страданья,
Когда восстанет в тьме ночной
Вся роскошь дивная созданья
Перед задумчивой душой;
Когда в груди его сберётся
Мир целый образов и снов,
И новый мир сей к жизни рвётся,
Стремится к звукам, просит слов.
Но звуков нет в устах поэта,
Молчит окованный язык,
И луч божественного света
В его виденье не проник.
Вотще он стонет иступлённый;
Ему не внемлет Феб скупой,
И гибнет мир новорождённый
В груди бессильной и немой.

Внимайте голос истребленья!
За громом гром, за криком крик!
То звуки дальнего сраженья,
К ним слух воинственный привык.
Вот ружей звонкие раскаты,
Вот пешей рати верный шаг,
Вот натиск конницы крылатой,
Вот пушек рёв на высотах,
И крик торжеств, мне крик знакомый,
И смерти стон, мне плач родной…
О замолчите, битвы громы!
Остановись, кровавый бой!

Потомства пламенным проклятьем
Да будет предан тот, чей глас
Против славян славянским братьям
Мечи вручил в преступный час!
Да будут прокляты сраженья,
Одноплеменников раздор
И перешедший в поколенья
Вражды бессмысленный позор;
Да будут прокляты преданья,
Веков исчезнувший обман,
И повесть мщенья и страданья,
Вина неисцелимых ран!

И взор поэта вдохновенный
Уж видит новый век чудес…
Он видит: гордо над вселенной,
До свода синего небес,
Орлы славянские взлетают
Широким дерзостным крылом,
Но мощную главу склоняют
Пред старшим северным орлом.
Их твёрд союз, горят перуны,
И будущих баянов струны
Поют согласье и покой!..

Поля покрылися пушистыми снегами,
И солнце, скрытое туманными зыбями,
Как будто крадется невидимой стезёй
От утра позднего до ранней тьмы ночной.
Прощайте, осени разгульные забавы!
Прощай, призывный рог в безмолвии дубравы,
И лёгкий скок коня по долам и горам,
И звучная гоньба по утренним зарям!
Когда пройдёт зима? когда увидим снова
Весёлый цвет лугов и поля озимнова,
Леса, согретые дыханием весны,
И синеву небес над зеркалом волны?
Вотще, исполненный невольного томленья,
Чтоб разогнать тоску и скуку заточенья,
Гляжу в замёрзшее и тусклое окно:
Вокруг всё холодно, и мёртво, и темно!
Вдали шумит метель, и на земле печальной
Раскинут белый снег как саван погребальный;
Вокруг всё холодно, но что ж? В груди моей
Теплее кровь бежит, и взор души светлей.
Мечта проснулася, и чудные виденья
Рисует предо мной игра воображенья.
Мне помнятся края, где, путник молодой,
Я с мирным посохом и пылкою душой
Бродил среди картин и прелестей природы;
Скалы Швейцарии, убежище свободы,
И роскошь Франции, и ты, страна чудес
И пламенных искусств, и радужных небес,
Страна Италии, где луг, и лес, и волны,
И диких гор верхи восторгов страстных полны!
Мне битвы помнятся, гусаров шумный стан
Блестящей сабли взмах, погибель мусульман,
Марицы светлый ток, Эдырне горделивый
И стройный минарет в пустыне молчаливой.
Но чаще помню я, забывши внешний мир,
На лоне юности мой беззаботный пир,
Надежды светлые, весёлые мечтанья,
Давно увядшие цветы существованья;
И брата, и певца, любимца чистых муз,
И смертью раннею разорванный союз;
И с памятью утрат и прежних наслаждений
Бегут потоки слёз, стихов и вдохновений.

«Досель безвестна мне любовь
И пылкой страсти огнь мятежной;
От милых взоров, ласки нежной
Моя не волновалась кровь». -
Так сердца тайну в прежни годы
Я стройно в звуки облекал
И песню гордую свободы
Цевнице юной проверял;
Надеждами, мечтами славы
И дружбой верною богат,
Я презирал любви отравы
И не просил её наград.
С тех пор душа познала муки,
Надежд утрату, смерть друзей
И грустно вторит песни звуки,
Сложенной в юности моей.
Я под ресницею стыдливой
Встречал очей огонь живой,
И длинных кудрей шёлк игривый,
И трепет кудри молодой,
Уста с приветною улыбкой,
Румянец бархатных ланит,
И стройный стан, как пальма, гибкой,
И поступь лёгкую харит.
Бывало, в жилах кровь взыграет,
И сердце шепчет: вот она.
Но светлый миг очарованья
Прошёл как сон, пропал и след.
Ей дики все мои молчанья,
И не понятен ей поэт.
Когда ж?.. И сердцу станет больно,
И к арфе я прибегну вновь,
И прошепчу, вздохнув невольно:
«Досель безвестна мне любовь».

Эдныре! прощай! уже более мне
Не зреть Забалканского края!
Ни синих небес в их ночной тишине,
Ни роскоши древней Сарая!
Ни тени густой полуденных садов,
Ни вас, кипарисы, любимцы гробов!

Эдныре! на стройных мечетях твоих
Орёл возвышался двуглавый;
Он вновь улетает, но вечно на них
Останутся отблески славы!
И турок в мечтах будет зреть пред собой
Тень крыльев Орла над померкшей Луной!

Тот, кто не плакал, не дерзни
Своей рукой неосвященной
Струны коснуться вдохновенной:
Поэтов званья не скверни!
Лишь сердце, в коем стрелы рока
Прорыли тяжкие следы,
Святит, как вещий дух пророка,
Свои невольные труды.
И рана в нём не исцелеет,
И вечно будет литься кровь;
Но песни дух над нею веет
И дум возвышенных любовь.
Так средь Аравии песчаной
Над степью дерево растёт:
Когда его глубокой раной
Рука пришельца просечёт, -
Тогда, как слёзы в день страданья,
По дико врезанным браздам
Течёт роса благоуханья,
Небес любимый фимиам.

Все звёзды в новый путь стремились,
Рассеяв вековую мглу,
Все звёзды жизнью веселились
И пели божию хвалу.
Одна, печально измеряя
Никем не знанные лета,
Земля катилася немая,
Небес весёлых сирота.
Она без песен путь свершала,
Без песен в путь текла опять,
И на устах её лежала
Молчанья строгого печать.
Кто даст ей голос? - Луч небесный
На перси смертного упал,
И смертного покров телесный
Жильца бессмертного приял.
Он к небу взор возвёл спокойный,
И богу гимн в душе возник;
И дал земле он голос стройный,
Творенью мёртвому язык.

    Тебя меж нощию и днём
Поставил бог, как вечную границу,
Тебя облек он пурпурным огнём,
Тебе он дал в сопутницы денницу.
    Когда на небе голубом
    Ты светишь, тихо дорогая, -
    Я мыслю, на тебя взирая:
    Заря! Тебе подобны мы -
    Смешенье пламени и хлада,
    Смешение небес и ада,
    Слияние лучей и тьмы.

Жизнь. Круг интересов и деятельности.

Родился в Москве в старинной дворянской семье. Мать Хомякова принадлежала к роду Киреевских. В 1822 выдержал при Московском университете экзамен на степень кандидата математических наук.

В 1822-1825 и в 1826-1829 находился на военной службе, участвовал в 1828 в войне с турками и был награждён орденом за храбрость. Позднее, оставив службу, занялся управлением своим имением. Хомяков был женат на сестре поэта-славянофила Н. М. Языкова. Круг духовных интересов и деятельности Хомякова был исключительно широк: религиозный философ и богослов, историк, экономист, разрабатывавший проекты освобождения крестьян, автор ряда технических изобретений, полиглот-лингвист, поэт и драматург, врач, живописец. В 1820 - нач. 1830-х гг. был связан с кружком «любомудров». Одна из основных тем лирики Хомякова - тема поэта и поэзии (стихотворения «Поэт», «Вдохновение»). Историческим темам посвящены стихотворные трагедии «Ермак», «Димитрий Самозванец». В 1854 в списках широко разошлось стихотворение Хомякова «России» («В судах черна неправдой чёрной И игом рабства клеймена…»). Как публицист Хомяков активно выступал в «Москвитянине», «Московских сборника», «Русской беседе».

Зимой 1838-1839 Хомяков ознакомил друзей с работой «О старом и новом». Эта статья-речь вместе с последовавшим на неё откликом И. В. Киреевского ознаменовала возникновение славянофильства как оригинального течения русской общественной мысли. В этой работе Хомякова была очерчена главная тема славянофильских дискуссий: «Что лучше, старая или новая Россия? Много ли поступило чуждых стихий в её теперешнюю организацию?… Много ли она утратила своих коренных начал и таковы ли были эти начала, чтобы нам о них сожалеть и стараться их воскресить?»

Философия и богословие. Соборность

Философские взгляды Хомякова тесно связаны с его богословскими идеями и в первую очередь с экклезиологией (учением о Церкви). Под Церковью он понимал прежде всего духовную связь, рождённую даром благодати и «соборно» объединяющую множество верующих «в любви и истине». В истории подлинный идеал церковной жизни сохраняет, по убеждению Хомяков, только православие, гармонически сочетая единство и свободу и тем самым реализуя центральную идею Церкви - идею соборности. Напротив, в католицизме и протестантизме принцип соборности исторически нарушен: в первом случае - во имя единства, во втором - во имя свободы. Но и в католицизме, и в протестантизме, как доказывал Хомяков, измена соборному началу привела только к торжеству рационализма, враждебного «духу Церкви».

Религиозная онтология Хомякова последовательно теоцентрична и её основу составляет идея «волящего разума»(божественного) как первоначала всего сущего: «и мир явлений возникает из свободной воли». Его онтология - это в первую очередь опыт философского воспроизведения интеллектуальной традиции патристики, претендующей скорее на верность духу образца, чем на оригинальность. Существенное значение имеет утверждаемая неразрывная связь воли и разума (как божественного, так и человеческого). В своей гносеологии Хомяков, отвергая рационализм, обосновывает необходимость цельного знания («живознания»), источником которого также выступает соборность: «совокупность мышлений, связанных любовью». Религиозно-нравственное начало, таким образом, играет определяющую роль и в познавательной деятельности, оказываясь как предпосылкой, так и конечной целью познавательного процесса. Как утверждал Хомяков, все этапы и формы познания, т. е. «вся лестница получает свою характеристику от высшей степени - веры».

Историософия Хомякова

Славянофильская историософия представлена в незавершённой работе Хомякова «Семирамида», в которой сделана попытка целостного изложения всемирной истории, определения её смысла. Образ исторической жизни у Хомякова принципиально лишён постоянного культурного, географического и этнического центра. «История» предстаёт как взаимодействие двух полярных духовных начал - «иранского» и «кушитского», действующих отчасти в реальных, отчасти в символических культурно-этнических ареалах. Мифология у Хомякова и есть древняя история. Самые различные этносы становятся участниками всемирной истории, развивая свои культуры под знаком либо «иранства» как символа свободы духа, либо «кушитства», которое символизирует «преобладание вещественной необходимости», т. е. не отрицание духа, но отрицание его свободы в проявлении. По Хомякову, это два основных типа человеческого мировосприятия. Деление человечества на «иранство» и «кушитство» в «Семирамиде» вообще относительно, а не абсолютно. Христианство же в историософии Хомякова не столько высший тип «иранского» сознания, сколько уже его преодоление. Он признаёт и культурно-историческое значение достижений народов, представляющих «кушитский» тип. Отвергая абсолютизацию каких-либо национально-религиозных форм исторической жизни, Хомяков писал: История уже не знает чистых племён. История не знает также чистых религий».

Сталкивая в своей историософии «свободу духа» (иранство) и «вещественный», фетишистский взгляд, обозначенный символически именем «кушизма», Хомяков на почве древней истории и мифологии продолжал ключевой для славянофилов спор с рационализмом, лишившим, по их мнению, западный мир внутреннего духовно-нравственного содержания и утвердивший на его месте «внешне-юридический» формализм общественной и религиозной жизни. Ответственность за подпадание западной культуры под власть рационализма он возлагал на католицизм. Но, критикуя Запад, Хомяков не был склонен к идеализации ни прошлого России, ни, тем более, её настоящего. В русской истории он выделял периоды относительного «духовного благоденствия» (царствование Федора Иоанновича, Алексея Михайловича, Елизаветы Петровны) без «великих напряжений, громких деяний, блеска и шума в мире». Это были периоды органического, естественного развития «духа жизни народа», а не канувшие в Лету «великие эпохи». Будущее России, о котором мечтал Хомяков, должно было стать преодолением «разрывов» русской истории. Он надеялся на «воскресение Древней Руси», хранившей, по его убеждению, религиозный идеал соборности. Это воскресение он мыслил «в просвещённых и стройных размерах», на основе нового исторического опыта государственного и культурного строительства последних столетий.

В. В. Сербиненко

---

ХОМЯКОВ, Алексей Степанович [1(13).V.1804, Москва, - 23.IX(5.X).1860, с. Ивановское, ныне Данковского района Липецкой области; похоронен в Москве] - русский поэт, публицист. Из дворянской семьи. Получил домашнее образование. В 1821 сдал при Московском университете экзамен на степень кандидата математических наук. В том же году начал печататься. В 20-е - начале 30-х годов Хомяков был связан с кругом «любомудров», участвовал в издании журнала «Московский вестник»; занимался переводами (Вергилий, Гораций и др.). Стихи Хомякова, уже в эту пору содержавшие элементы славянофильства, проникнуты ораторским пафосом. Одна из основных тем его лирики - тема поэта и поэзии, истолкованная в духе шеллингианской эстетики: «Поэт» (1827), «Вдохновение» (1828), «Жаворонок, орёл и поэт» (1833) и др. Общественный идеал Хомякова нашел выражение в его произведениях на внешнеполитические и исторические темы: стихотворения «Прощание с Адрианополем» (1829), «Орёл» (1832) и другие, в которых звучит призыв к объединению славян под эгидой России; стихотворные трагедии «Ермак» (поставлена 1827, опубликована 1832), «Димитрий Самозванец» (поставлена и опубликована 1833). С середины 30-х годов стихи Хомякова становятся всё более дидактичными и вместе с его публицистикой, богословскими, философскими и философско-историческими работами («О старом и новом», 1839; «О возможности русской художественной школы», 1847; «О современных явлениях в области философии», 1859; и пр.) служат проповеди славянофильских идей. Единственный прижизненный сборник его стихов («24 стихотворения», 1844) вызвал уничтожающую оценку В. Г. Белинского. Хомяков активно сотрудничал в «Москвитянине», «Московских сборниках», «Русской беседе» (некоторые его работы были запрещены цензурой), написал обширное историческое сочинение «Записки о всемирной истории». В 1854 в большом количестве списков разошлось стихотворение Хомякова «России», содержавшее известные отличительные строки: «В судах черна неправдой черной И игом рабства клеймена…». Наряду с печатной Хомяков вёл в московских салонах неутомимую устную пропаганду славянофильства, вкладывая в нее незаурядный талант оратора и полемиста. Идейные позиции Хомякова были противоречивы: как и другие славянофилы он идеализировал православие, патриархальные устои русской жизни, однако при этом оставался убеждённым противником крепостного права.

Соч.: Соч., т. 1-4, М. - Прага, 1861-73; то же, 2 изд., М., 1879-82; Полн. собр. соч., т. 1-8, М., 1900-07; Соч., кн. 1-6, П., 1915; Стихотворения и драмы. [Вступ. ст. и прим. Б. Ф. Егорова], Л., 1969.

Лит.: Белинский В. Г., Рус. лит-pa в 1844 г., Полн. собр. соч., т. 8, М., 1955; его же, Ответ «Москвитянину», там же, т. 9, М., 1955; Герцен А. И., Собр. соч., т. 9, М., 1956, с. 157; Завитневич В. З., А. С. Хомяков, т. 1 (кн. 1-2) - 2, К., 1902-13 [в т. 1 (кн. 1) - аннотированная библ. произв., писем Х. и лит-ры о нем]; Гинзбург Л. Я., Рус. лирика 1820-1830-х гг., в сб.: Поэты 1820-1830-х гг., Л., 1961; Маймин Е. А., Хомяков как поэт, в кн.: Пушкинский сборник, Псков, 1968; Gratieux A., A. S. Khomiakov et le mouvement slavophile, t. 1-2, P., 1939; Christoff P. K., An introduction to nineteenthcentury Russian Slavophilism, v. 1, A. S. Xomjakov, ’s-Gr., 1961; История рус. лит-ры XIX в. Библиографич. указатель, под ред. К. Д. Муратовой, М. - Л., 1962.

Л. Г. Фризман

Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 8. - М.: Советская энциклопедия, 1975

---

ХОМЯКОВ А. С. (статья из «Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона», 1890 – 1907)

Хомяков (Алексей Степанович) - один из наиболее видных вождей славянофильства. Родился в Москве 1 мая 1804 г. Отец Хомякова, Степан Александрович (умер в 1836 г.), был слабовольный человек; член английского клуба и игрок, он проиграл более миллиона; богатый московский барин, он интересовался явлениями литературной жизни; без ума влюблённый в своих сыновей (Алексея и старшего Фёдора), он не оказал влияния на их духовное развитие. Главой семьи была мать, Марья Алексеевна (урождённая Киреевская, умерла в 1858 г.), властная и энергичная женщина, державшая в своих руках весь дом и огромное хозяйство. Ей Хомяков, по собственному признанию, был обязан «своим направлением и своей неуклонностью в этом направлении». Все позднейшие убеждения Хомякова имеют свои корни в семейных традициях и обстановке детских лет. Мать воспитала его в строгой преданности православной церкви и национальным началам жизни.

Сначала главное внимание было обращено родителями Хомякова на новые и латинский языки, которому учил их аббат Boivin. В 1815 г. семья переехала в Санкт-Петербург. 11-летнему Хомякову Санкт-Петербург показался языческим городом; он решил претерпеть все мучения, но не отказываться от православной веры. В Санкт-Петербурге Хомякова учил русской словесности драматический писатель Жандр, друг Грибоедова. Образование его закончилось в Москве, где по зимам жили родители Хомякова после отъезда из Санкт-Петербурга (1817 - 1820). Здесь Хомяков и его брат близко сошлись с братьями Д. и А. Веневитиновыми, и вместе с ними продолжали образование под руководством доктора философии Глаголева, слушая на дому лекции профессора университета Щепкина по математике и Мерзлякова по словесности. Закончив образование, Хомяков выдержал при Московском университете экзамен на степень кандидата математических наук.

В 1822 г. Хомяков поступил на службу в кирасирский полк, стоявший на юге России. В годы юности Хомяков мечтал о войнах и жаждал военной славы; на 17-м году жизни, когда в Греции начиналась война за освобождение, он попытался тайно уйти из дому, чтобы принять участие в войне, но на заставе города его вернули. В 1823 г. Хомяков перешёл в конногвардейский полк и жил в Санкт-Петербурге. В начале 1825 г. Хомяков вышел в отставку и уехал за границу. В Париже он занимался живописью и заканчивал свою трагедию «Ермак» (поставлена в Санкт-Петербурге в 1827 г.). На возвратном пути, в конце 1826 г., Хомяков побывал в Швейцарии, Северной Италии и землях северных славян, которые его встретили как «любимого родственника».

В 1827 - 1828 гг. Хомяков жил в Санкт-Петербурге, посещая салоны Е. А. Карамзиной и князя В. Ф. Одоевского и выступая с остроумными и горячими опровержениями модного тогда шеллингизма. Когда в 1828 г. началась война с турками, Хомяков снова вступил на службу в Белорусский гусарский полк; он был адъютантом при генерале Мадатове и принимал участие в нескольких сражениях; за храбрость получил орден святой Анны с бантом. По заключении Адрианопольского мира Хомяков во второй и последний раз вышел в отставку. Последующая его жизнь не богата внешними событиями. Он не нуждался в службе и успешно занимался сельским хозяйством, деятельно заботясь о своих интересах. В своих имениях (Липицах Рязанской губернии и Богучарове Тульской губернии) он проводил летние месяцы, а по зимам обыкновенно жил в Москве. В 1836 г. он женился на Екатерине Михайловне Языковой, сестре поэта. Брак был на редкость счастлив.

В 1847 г. Хомяков ездил за границу, побывал в Германии, Англии и Праге. Последнее десятилетие его жизни было ознаменовано для него тяжёлыми событиями: смертью жены, друга - И. В. Киреевского - и матери. Сам Хомяков умер от холеры 23 сентября 1860 г., в селе Терновском (Казанской губернии).

Хомяков был один из немногих людей, не переживших кризиса в своём мировоззрении. Для него всегда оставались вне всякого сомнения истины православия, вера в исключительную судьбу России и в её национальные устои. Н. А. Муханов, познакомившись с Хомяковым в 1824 г., говорит о нём, что «он никогда не вдавался в заблуждения молодости, жизнь вёл строгую, держал все посты, установленные церковью, так что с самых юных лет он был, каким мы знали его в позднее время».

Кошелев, знавший Хомякова с 1823 г. до самой смерти, утверждал, что ему не приходилось встречать человека более постоянного в своих убеждениях и в сношениях с людьми. Тот же Кошелев говорит о петербургском периоде жизни Хомякова (1827, 1828): в это время и всегда Хомяков был «строгим и глубоко верующим православным христианином». Вся жизнь Хомякова ушла на защиту и утверждение основ его миросозерцания. Он отрицательно относился к выводам Шеллинга и Гегеля, но пользовался их оружием как аргументами.

Хомяков начал писать рано: ещё до поступления в военную службу он писал стихи, перевёл «Германию» Тацита и несколько стихотворений из Виргилия и Горация. Первые стихотворения Хомякова написаны под сильным впечатлением поэзии Веневитинова, в духе романтизма. Ещё больше романтические течение отразились в двух его драмах. О «Ермаке» (напечатан в 1832 г.) Пушкин отозвался следующим образом: «Ермак - лирическое стихотворение, не есть произведение драматическое. В нём всё чуждо нашим нравам и духу, всё, даже самая очаровательная прелесть поэзии». О «Дмитрии Самозванце» Белинский писал: «стихи так же хороши, как и в «Ермаке», местами довольно удачная подделка под русскую речь, а при этом совершенное отсутствие драматизма, характеры - сочинённые по рецепту; герои драмы - идеальный студент на немецкую стать; тон детский, взгляды невысокие, недостаток такта действительности совершенный».

В настоящее время трагедии Хомякова имеют лишь биографический и исторический интерес, точно так же как и большинство его стихотворений. Хомяков не был истинным поэтом: он вполне справедливо писал о своих стихах, что «они когда хороши, держатся мыслию, т. е. прозатор везде проглядывает, и следовательно должен, наконец, задушить стихотворца».

В тридцатые годы складывается теория славянофильства - и Хомякову принадлежит важнейшая роль в её разработке. Члены кружка, которые взялись за это дело, в начале тридцатых годов были, по словам Кошелева, ярыми западниками, и Хомяков почти один отстаивал необходимость для каждого народа самобытного развития, значение веры в человеческом душевном и нравственном быту и превосходство нашей церкви над учениями католичества и протестантства. И. В. Киреевский перешёл к славянофильским взглядам под большим влиянием Хомякова. После закрытия «Европейца» происходит тесное сближение Киреевского с Хомяковым, начинается совместная работа над разработкой системы, вербуются прозелиты (Д. А. Валуев, А. Н. Попов, позже К. С. Аксаков и Ю. Самарин ).

В стихотворениях Хомякова тридцатых годов имеются налицо все элементы славянофильской теории: вера в гибель Запада и будущее России («Ложится тьма густая на дальнем Западе, стране святых чудес… Век прошёл и мертвенным покровом задёрнут Запад весь. Там будет мрак глубок… Услышь же глас судьбы, воспрянь в сияньи новом, проснися дремлющий Восток»… «И другой стране смиренной, полной веры и чудес, т. е. России - Бог отдаст судьбу вселенной, гром земли и глас небес»), убеждение в самобытности и ценности русских начал и т. д.

В своих стихах Хомяков всегда отводил много места славянству и его будущему: его поэзия даже называется «поэзией славянства». Ещё в 1831 г. Хомяков, в оде по поводу польского мятежа, рисовал картину будущего: «гордо над вселенной, до свода синего небес орлы славянские взлетают широким дерзостным крылом, но мощную голову склоняют пред старшим - Северным Орлом. Их твёрд союз, горят перуны, закон их властен над землёй, и будущих Баянов струны поют согласье и покой!..»

К концу тридцатых годов Хомяков, по настоянию своих юных друзей, Д. А. Валуева и А. Н. Попова, начал заносить на бумагу свои «Мысли о всеобщей истории». С этим трудом Хомяков не расставался до своей смерти и довёл систематическое обозрение всемирной истории до половины средних веков. «Записки о всемирной истории» были напечатаны только по смерти Хомякова и занимают в последнем издании его сочинений три объёмистых тома (V - VIII).

Хомяков ставил своей задачей собственно не историю, а схему, которая охватывала бы жизнь всех племён земного шара и рассматривала бы исторический процесс с точки зрения внутренних сил, его обуславливающих, главным образом - религии. Нельзя отказать Хомякову в огромных сведениях, но он пользуется ими до крайности тенденциозно, оправдывая излюбленные славянофильские идеи о характере истинного просвещения, о рационализме и вещественности западных начал, о полноте духа, проявившейся в славянских землях и т. д. Исторический трактат изобилует самыми странными с научной точки зрения положениями: Хомяков находит славян за несколько тысячелетий до Рождества Христова: англичане, по его мнению, в сущности, угличане, тюринги - тверичи, Эвксин - Сине море и т. п.

В начале сороковых годов славянофильская доктрина получает выработанный и стройный вид во время споров с западниками (Герценом, Грановским и др.) в салонах Елагиной и Свербеевых. В этих спорах главную роль среди славянофилов играл Хомяков; обладая огромной эрудицией, особенно в сфере церковной истории и богословия, и необыкновенными диалектическими способностями, он был опасным противником западников. Вот как характеризует его Герцен: «Ум сильный, подвижный, богатый средствами и неразборчивый на них, богатый памятью и быстрым соображением, он горячо и неутомимо проспорил всю свою жизнь… Во всякое время дня и ночи он был готов на запутаннейший спор и употреблял для торжества своего славянского воззрения всё на свете - от казуистики византийских богословов до тонкостей изворотливого легиста. Возражения его, часто мнимые, всегда ослепляли и сбивали с толку».

Первая журнальная статья Хомякова: «Замечания на статью о чресполосном владении» напечатана в «Московском Наблюдателе» (1835, апрель, книга 2-я). Статья «О старом и новом», не предназначавшаяся для печати, была прочитана на вечере у Киреевского. Взгляды, высказанные здесь Хомяковым, во многом отличаются от его позднейших и поражают своей парадоксальностью. Статья Хомякова: «О сельских условиях» («Москвитянин», 1842, книга 6) была вызвана указом об обязанных крестьянах. Вслед за ней появился (там же, книга 10) ответ Хомякова на сделанные ему возражения («Ещё о сельских условиях»). По вопросу о способах и сроке совершения крестьянской реформы славянофилы расходились во взглядах: Киреевский был против крайних мер, а Хомяков и Кошелев защищали полное освобождение крестьян посредством одновременного выкупа во всей России. В названных статьях Хомяков рассуждал о принципах, которые должны были лечь в основу свободных договоров между крестьянами и помещиками. Как вознаграждение со стороны первых за землю, Хомяков рекомендует половничество. Защищая полюбовность сделок и отрицая определение повинностей законом, Хомяков настаивает на том, чтобы помещики заключали договоры не с отдельными лицами, а с обществом, при условии сохранения общинного землепользования. Выяснение вопроса об общине составляет заслугу Хомякова: защитники общины немного прибавили его к доводам в пользу общины. Хомяков выяснял и экономическое, и нравственное значение общины, с помощью которой достигаются «сохранение исконного обычая, право всех на собственность поземельную и право каждого на владение, нравственная связь между людьми и нравственное воспитание людей в смысле общественном посредством постоянного упражнения в суде и администрации мирской, при полной гласности и правах совести». Хомяков видел в общине единственно уцелевшее гражданское учреждение всей русской истории, из которого мог развиться целый гражданский мир. Взгляды Хомякова на общину изложены в замечательном письме к А. И. Кошелеву от 1849 г.

Крестьянский вопрос не переставал занимать Хомякова в течение всей его жизни: много свидетельств этому представляет его переписка. В 1858 г. он отослал свой проект об отмене крепостного права Я. И. Ростовцеву. Требуя освобождения с землёй путём однообразного, одновременного и обязательно выкупа, Хомяков проектировал чрезвычайно мелкий надел. Практические мероприятия Хомякова по отношению к своим крестьянам не вполне соответствуют его теоретическим взглядам.

В первой половине 40-х годов Хомяков помещал свои статьи в «Москвитянине». Обладая блестящим литературным талантом, Хомяков защищал положение славянофильской школы, касаясь самых разнообразных тем. Таковы его статьи: «Письмо в Петербург о выставке» (1843), «Опера Глинки «Жизнь за Царя» (1844), «Письма в Санкт-Петербург по поводу железной дороги» (1845).

В 1844 г. Хомяков выпустил сборник стихотворений, крайне недружелюбно встреченный Белинским. В 1845 - 1847 гг., по поводу написанного Хомяковым введения к «Историческому Сборнику» Д. А. Валуева, между Хомяковым и Грановским завязалась полемика; в своём последнем ответе, отказываясь от её продолжения, Грановский признал «превосходную ловкость противника в умственной гимнастике». Наиболее значительна статья Хомякова: «Мнение иностранцев о русских» («Москвитянин», 1845). В «Московских Сборниках» 1846 и 1847 гг. Хомяков напечатал «Мнение русских об иностранцах» и «О возможности русской художественной школы». В последней статье подчёркивается необходимость живого общения с народом («восстановление наших частных умственных сил зависит вполне от живого соединения со стародавней и всё-таки нам современной русской жизнью, и это соединение возможно только посредством искренней любви»). «Письмо об Англии» («Москвитянин», 1848, книга 7-я) содержит парадоксальную, но блестящую характеристику англичан, торизма и вигизма. Сочувствие автора - на стороне торизма.

К 1849 г. относится статья «По поводу Гумбольдта»: западные начала жизни оказываются беспомощными, единственное спасение Запада - в принятии православия, содержащего вечную истину первобытного христианства во всей её полноте, т. е. тождество единства и свободы, проявляемое в законе духовной любви.

В последние годы царствования Николая I, годы крайнего стеснения мысли, Хомяков писал мало. Статья, написанная им по поводу статьи И. В. Киреевского «О характере просвещения и о его отношении к просвещению России» (помещённой в первой книге «Московского Сборника»), предназначалась для 2-й книги Сборника, которая не была пропущена цензурой. В этой статье Хомяков развивает положения Киреевского о раздвоении и рассудочности, как последнем слове западноевропейской образованности, и цельности и разумности, как выражении древнерусской образованности, но отказывается принять мнение Киреевского о том, что «христианское учение выражалось в чистоте и полноте во всём объёме общественного и частного была древнерусского». На вопрос, почему же Россия, при гораздо высшем начале, не опередила Европу, Хомяков отвечает: «просветительное начало, по своей всесторонности и полноте, требовало для своего развития внутренней цельности в обществе, которой не было; этой цельности не могло оно дать мирными путями вследствие неполного понятия о православии в значительной части людей, составляющих русский народ, и недостатка определённого сознания во всех». В древней Руси шла борьба народа с государственной властью или земщины с дружиной. Дружина и была той силой, которая препятствовала действительному воплощению истинного просветительного начала в русскую жизнь.

В 1854 г. было написано Хомяковым и распространилось во многочисленных списках стихотворение «России», заключающее известную характеристику: «В судах черна неправдой чёрной и игом рабства клеймена, безбожной лести, лжи тлетворной, и лени мёртвой и позорной, и всякой мерзости полна!»

Когда славянофилы, в 1856 г., получили возможность издавать «Русскую Беседу», Хомяков был деятельным сотрудником и духовным руководителем журнала. Многие редакционные статьи принадлежат ему. Им было написано и предисловие к журналу, излагавшее его credo. Из статей Хомякова, напечатанных в «Русской Беседе», выдаются: «Разговор в Подмосковной» (определение элемента народного и общечеловеческого), «Письмо к Т. Филиппову», «Замечания на статью Соловьёва «Шлецер и антиисторическое направление», «Картина Иванова».

В последние годы своей жизни Хомяков принял деятельное участие в восстановлении «Общества Любителей Российской Словесности при Московском университете» и был избран его председателем. Сохранилось несколько его речей; одна из них была обращена к графу Л. Толстому, в ответ на его речь о необходимости свободного искусства. Хомяков указывает на несоответствие его теории о самодовлеющем искусстве с его художественной деятельностью, одним из важных элементов которой является обличение. В словесности, по словам Хомякова, «вечное и художественное постоянно принимает на себя временное и преходящее, превращая и облагораживая его, и все разнообразные отрасли человеческого слова беспрерывно сливаются в одно гармоническое целое».

В 1858 г. Хомяков редактировал известное «Послание к Сербам». Объединение славянофильских начал происходило на почве богословия и своеобразной философии. Философия Хомякова ближайшим образом примыкает к Киреевскому, но богословие - та специальная область, единственным представителем которой был Хомяков, являвшийся среди славянофилов верховным авторитетом по вопросам веры. Особенно занимали его вопросы об отношении веры к знанию и о положении православия среди других исповеданий. В конце второй половины 1840-х годов он написал «Опыт катехизического изложения учения о церкви»; этот труд был издан только после его смерти в «Православном Обозрении» 1864 г.

К 1844 - 55 годам относится переписка Хомякова с англичанином Пальмером, вызванная желанием последнего оставить англиканскую церковь. С особенной обстоятельностью рассмотрено православие в его отношениях к католичеству и протестантству в трёх брошюрах Хомякова, вышедших по-французски за границей в 1853, 1855 и 1858 годах, под общим заглавием: «Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях». Во второй брошюре результатом нравственного братоубийства, выразившегося в разделении церквей, выставляется, между прочим, союз Запада с исламом против православия.

В 1860 г. Хомяков приготовил для французского журнала «Union Chretienne» статью «о библейских трудах Бунзена», «Письмо к Утрехтскому епископу» и заметку «о значении слов: католический и соборный»; только последняя была напечатана в журнале. Хомякову принадлежит перевод посланий апостола Павла к Галатам и к Ефсеям. Все богословские труды Хомякова собраны во 2-м томе его «Сочинений». Только в 1879 г. этот том был допущен к обращению в России, причём издателем было поставлено в обязанность упомянуть, что «неопределённость и неточность встречающихся в нём некоторых выражений произошла от неполучения автором специально-богословского образования». Последователи Хомякова приписывают его богословским трудам огромное значение и готовы признавать его «отцом церкви». Представители официальной науки расходятся в их оценке: одни заподозревают Хомякова в неправославии. Другие думают, что Хомяков открыл новый метод в науке православного богословия и что немногие профессиональные богословы так хорошо поняли дух православия, как Хомяков. Во всяком случае, в русском богословии не обнаруживаются до сих пор результаты пользования новым методом, а за границей брошюры Хомякова большого впечатления не произвели. Центральным пунктом теологии Хомякова является выяснение идеи церкви. Рассматривая церковь как живой организм любви и истины, Хомяков говорит: «Церковь не в более или менее значительном числе верующих, даже не в видимом собрании верующих, но в духовной связи, их объединяющей». Полнейшая свобода исследования предоставляется членам церкви, и только начало деятельной любви обеспечивает её единство. Церковь составляют или, вернее, творят не одна иерархия, но все её члены, пребывающие в живом взаимодействии между собой. Католичество изменяет началу свободы во имя единства, протестантство - наоборот. Православие одно осталось верным духу христианства, являясь гармоническим сочетанием единства и свободы в принципе христианской любви; католичество, в силу особых условий своего развития, прониклось рационализмом, отвергнув соборное начало; протестантство есть только дальнейшее развитие католического рационализма, приводящее от единства к свободе. По мнению Владимира Сергеевича Соловьёва, Хомяков, критикуя католичество и протестантство, имеет дело с конкретными историческими явлениями; между тем православие рассматривается им не в исторической обстановке, а в том идеальном представлении, которое составили о нём славянофилы.

Свои философские воззрения Хомяков не успел выразить с той полнотой, с какой обработана его теология. Первая философская его статья «По поводу отрывков, найденных в бумагах И. В. Киреевского» («Русская Беседа», 1857, 1), и представляет реконструкцию философских взглядов Киреевского. Письмо его к Ю. Ф. Самарину: «О современных явлениях в области философии» напечатано в «Русской Беседе» (1859, книга 1-я). Второе философское письмо к Самарину осталось незаконченным («Русская Беседа», 1860, книга 2-я). В этих статьях набросана только гносеология Хомякова. Исходя из обычного славянофильского взгляда, по которому рационализм упирается в глухую стену, Хомяков усматривает гносеологическую ошибку рационализма в том, что он источник познания видит только в рассудочной деятельности, в не во всей полноте сил духа, недостаточно высоко ценя значение воли для познания. Рассудок постигает только законы познаваемого; живая действительность воспринимается всею полнотой сил духа. В онтологии Хомяков успел установить только одно понятие Сущего, которое он определяет как Разумную Волю или как Волящий Разум. Философская система славянофильства, построенная Хомяковым и Киреевским, ещё не нашла компетентной оценки. В гносеологических взглядах Хомякова несомненно много нового и интересного.

В 1900 г. сочинения Хомякова вышли в Москве в новом тщательном издании в 8 томах (том 1 и 3 - прозаические сочинения; том 2 - богословские труды; том 4 - драмы и стихи; т. 5, 6 и 7 - записки о всемирной истории, том 8 - письма).

Биография и свод отрывков, характеризующих учение Хомякова - в книге В. Ляскоронский «А. С. Хомяков. Его жизнь и сочинения» (Москва, 1897).

Взгляды Хомякова рассматриваются во всех трудах, посвящённых славянофильству. Теологическому учению Хомякова посвящены статьи Н. И. Барсова (в книге «Исторические, критические и полемические опыты», Санкт-Петербург, 1879), Иванцова-Платонова (в «Православном Обозрении», 1869), Певницкого (в «Трудах Киевской Духовной Академии», 1869 и 1870).

Обозрение литературы о Хомякове - см. в статье Колубовского «Материалы для истории философии в России» («Вопросы философии и психологии», 1891, книга 6-я).

Подробный библиографический указатель дан также в появившемся в 1902 г. обширном труде профессора Завитневича «А. С. Хомяков» (том I, книги 1 и 2, Киев). В первой книге рассмотрены молодые годы, общественная и научно-историческая деятельность Хомякова; во второй - труды Хомякова в области богословия. Труд господина Завитневича ещё далёк от окончания.

И. Щ.

МЕНЮ САЙТА