Евгений Баратынский

Пироскаф

Дикою, грозною ласкою полны,
Бьют в наш корабль средиземные волны.
Вот над кормою стал капитан.
Визгнул свисток его. Братствуя с паром,
Ветру наш парус раздался недаром:
Пенясь, глубоко вздохнул океан!

Мчится. Колёса могучей машины
Роют волнистое лоно пучины.
Парус надулся. Берег исчез.
Наедине мы с морскими волнами,
Только что чайка вьётся за нами
Белая, рея меж вод и небес.

Только вдали, океана жилица,
Чайке подобна, вод его птица,
Парус развив, как большое крыло,
С бурной стихией в томительном споре,
Лодка рыбачья качается в море, -
С брегом набрежное скрылось, ушло!

Много земель я оставил за мною;
Вынес я много смятенной душою
Радостей ложных, истинных зол;
Много мятежных решил я вопросов.
Прежде чем руки марсельских матросов
Подняли якорь, надежды символ!

С детства влекла меня сердца тревога
В область свободную влажного бога:
Жадные длани я к ней простирал,
Тёмную страсть мою днесь награждая,
Кротко щадит меня немочь морская:
Пеною здравья брызжет мне вал!

Нужды нет, близко ль, далёко ль до брега!
В сердце к нему приготовлена нега.
Вижу Фетиду; мне жребий благой
Емлет она из лазоревой урны:
Завтра увижу я башни Ливурны,
Завтра увижу Элизий земной!

1844

Написано весной 1844 г. во время морского переезда из Франции в Италию.

Молитва

Царь Небес! успокой
Дух болезненный мой!
Заблуждений земли
Мне забвенье пошли
И на строгий твой рай
Силы сердцу подай.

1842-1843 (?)

***

Когда твой голос, о поэт,
Смерть в высших звуках остановит,
Когда тебя во цвете лет
Нетерпеливый рок уловит, -

Кого закат могучих дней
Во глубине сердечной тронет?
Кто в отзыв гибели твоей
Стеснённой грудию восстонет,

И тихий гроб твой посетит,
И, над умолкшей Аонидой
Рыдая, пепел твой почтит
Нелицемерной панихидой?

Никто! - но сложится певцу
Канон намеднишним Зоилом,
Уже кадящим мертвецу,
Чтобы живых задеть кадилом.

[1843]

На посев леса

Опять весна; опять смеётся луг,
И весел лес своей младой одеждой,
И поселян неутомимый плуг
Браздит поля с покорством и надеждой.

Но нет уже весны в душе моей,
Но нет уже в душе моей надежды,
Уж дольный мир уходит от очей,
Пред вечным днём я опускаю вежды.

Уж та зима главу мою сребрит,
Что греет сев для будущего мира,
Но праг земли не перешёл пиит, -
К её сынам ещё взывает лира.

Велик господь! Он милосерд, но прав:
Нет на земле ничтожного мгновенья;
Прощает он безумию забав,
Но никогда пирам злоумышленья.

Кого измял души моей порыв,
Тот вызвать мог меня на бой кровавый;
Но подо мной, сокрытый ров изрыв,
Свои рога венчал он падшей славой!

Летел душой я к новым племенам,
Любил, ласкал их пустоцветный колос;
Я дни извёл, стучась к людским сердцам,
Всех чувств благих я подавал им голос.

Ответа нет! Отвергнул струны я,
Да хрящ другой мне будет плодоносен!
И вот ему несёт рука моя
Зародыши елей, дубов и сосен.

И пусть! Простяся с лирою моей,
Я верую: её заменят эти
Поэзии таинственных скорбей
Могучие и сумрачные дети.

1843 (?)

Несмотря на явную недоработанность стихотворения, «На посев леса» занимает одно из центральных мест в поздней поэзии Баратынского. Образы стихотворения имеют за собой конкретно-биографические факты. Баратынский действительно подсаживал лес в своей мурановской роще, только не весной, а осенью 1842 г.

***

Спасибо злобе хлопотливой,
Хвала вам, недруги мои!
Я, не усталый, но ленивый,
Уж пил Летийские струи.

Слегка седеющий мой волос
Любил за право на покой;
Но вот к борьбе ваш дикий голос
Меня зовёт и будит мой.

Спасибо вам, я не в утрате!
Как богоизбранный еврей,
Остановили на закате
Вы солнце юности моей!

Спасибо! молодость вторую,
И человеческим сынам
Досель безвестную, пирую
Я в зависть Флакку, в славу вам!

1841 или 1842

Очевидно, что стихотворение вызвано… мучившими Баратынского на протяжении 1841 - 1842 годов подозрениями о тайной травле его со стороны круга «Москвитянина».

По библейскому преданию во время битвы предводительствуемых Иисусом Навином иудеев с филистимлянами солнце остановилось и не заходило до тех пор, пока филистимляне не были уничтожены.

***

Предрассудок! он обломок
Давней правды. Храм упал;
А руин его потомок
Языка не разгадал.

Гонит в нём наш век надменный,
Не узнав его лица,
Нашей правды современной
Дряхлолетнего отца.

Воздержи младую силу!
Дней его не возмущай;
Но пристойную могилу,
Как уснёт он, предку дай.

[1841]

Ахилл

Влага Стикса закалила
Дикой силы полноту
И кипящего Ахилла
Бою древнему явила
Уязвимым лишь в пяту.

Обречён борьбе верховной,
Ты ли, долею своей
Равен с ним, боец духовный,
Сын купели новых дней?

Омовен её водою,
Знай, страданью над собою
Волю полную ты дал,
И одной пятой своею
Невредим ты, если ею
На живую веру стал!

[1841]

В соответствии с контекстом стихотворения, несомненно, что под «живой верой» Баратынский разумел силу не религиозных, а общественных убеждений.

***

Всё мысль да мысль!
                    Художник бедный слова!
О жрец её! тебе забвенья нет;
Всё тут, да тут и человек, и свет,
И смерть, и жизнь, и правда без покрова.
Резец, орган, кисть! счастлив, кто влеком
К ним чувственным, за грань их не ступая!
Есть хмель ему на празднике мирском!
Но пред тобой, как пред нагим мечом,
Мысль, острый луч! бледнеет жизнь земная.

[1840]

Рифма

   Когда на играх Олимпийских,
На стогнах греческих недавних городов,
Он пел, питомец муз, он пел среди валов
Народа, жадного восторгов мусикийских, -
В нём вера полная в сочувствие жила.
   Свободным и широким метром,
   Как жатва, зыблемая ветром,
   Его гармония текла.
Толпа вниманием окована была,
   Пока, могучим сотрясеньем
Вдруг побеждённая, плескала без конца
   И струны звучные певца
   Дарила новым вдохновеньем.
   Когда на греческий амвон,
   Когда на римскую трибуну
Оратор восходил, и славословил он
Или оплакивал народную фортуну,
И устремлялися все взоры на него,
   И силой слова своего
Вития властвовал народным произволом, -
   Он знал, кто он; он ведать мог,
   Какой могучий правит бог
   Его торжественным глаголом.
   Но нашей мысли торжищ нет,
   Но нашей мысли нет форума!..
   Меж нас не ведает поэт,
   Высок полёт его иль нет,
   Велика ль творческая дума.
   Сам судия и подсудимый,
   Скажи: твой беспокойный жар -
   Смешной недуг иль высший дар?
   Реши вопрос неразрешимый!
   Среди безжизненного сна,
   Средь гробового хлада света,
   Своею ласкою поэта
   Ты, рифма! радуешь одна.
   Подобно голубю ковчега,
   Одна ему, с родного брега,
   Живую ветвь приносишь ты;
   Одна с божественным порывом
   Миришь его твоим отзывом
   И признаёшь его мечты!

[1840]

Образ витии и оратора, выступающих на Олимпийских играх перед «окованной вниманием» и «рукоплещущей толпой», восходит к известному в литературе начала века и почерпнутому из жизнеописания Фукидида эпизоду биографии Геродота.

***

На что вы, дни! Юдольный мир явленья
        Свои не изменит!
Все ведомы, и только повторенья
        Грядущее сулит.

Недаром ты металась и кипела,
        Развитием спеша,
Свой подвиг ты свершила прежде тела,
        Безумная душа!

И, тесный круг подлунных впечатлений
        Сомкнувшая давно,
Под веяньем возвратных сновидений
        Ты дремлешь; а оно

Бессмысленно глядит, как утро встанет,
        Без нужды ночь сменя,
Как в мрак ночной бесплодный вечер канет,
        Венец пустого дня!

[1840]

***

Были бури, непогоды,
Да младые были годы!

В день ненастный, час гнетучий
Грудь подымет вздох могучий;

Вольной песнью разольётся:
Скорбь-невзгода распоётся!

А как век-то, век-то старой
Обручится с лютой карой;

Груз двойной с груди усталой
Уж не сбросит вздох удалой:

Не положишь ты на голос
С чёрной мыслью белый волос!

1839

***

Благословен святое возвестивший!
Но в глубине разврата не погиб
Какой-нибудь неправедный изгиб
Сердец людских пред нами обнаживший.
Две области - сияния и тьмы -
Исследовать равно стремимся мы.
Плод яблони со древа упадает:
Закон небес постигнул человек!
Так в дикий смысл порока посвящает
Нас иногда один его намек.

[1839]

Защищая в данном стихотворении право художника на изображение не только «святого», но и «неправедных изгибов людских сердец», Баратынский отвечает на обсуждавшийся в эти годы в литературе вопрос о праве писателя на «низкие» изображения человеческих пороков, особенно остро ставившийся в связи с полемикой о французском реалистическом романе. В частности предметом подобных обсуждений были романы Бальзака, которыми в эти годы Баратынский увлекался.

Приметы

Пока человек естества не пытал
   Горнилом, весами и мерой,
Но детски вещаньям природы внимал,
   Ловил её знаменья с верой;

Покуда природу любил он, она
   Любовью ему отвечала,
О нём дружелюбной заботы полна,
   Язык для него обретала.

Почуя беду над его головой,
   Вран каркал ему в опасенье,
И замысла, в пору смирясь пред судьбой,
   Воздерживал он дерзновенье.

На путь ему, выбежав из лесу, волк,
   Крутясь и подъемля щетину,
Победу пророчил, и смело свой полк
   Бросал он на вражью дружину.

Чета голубиная, вея над ним,
   Блаженство любви прорицала.
В пустыне безлюдной он не был одним,
   Нечуждая жизнь в ней дышала.

Но, чувство презрев, он доверил уму;
   Вдался в суету изысканий…
И сердце природы закрылось ему,
   И нет на земле прорицаний.

[1839]

Стихотворение является откликом Баратынского на философскую борьбу конца 30-х - начала 40-х годов. В конце 30-х годов господствовавшему до того в России влиянию Шеллинга и Фихте было противопоставлено влияние Гегеля. Одним из центральных пунктов развернувшейся в связи с этим философской борьбы был вопрос о логической (Гегель) или интуитивной (Шеллинг) первоприроде познания и искусства. Противопоставляя в «Приметах» «чувство» - «уму» и «суете изысканий», Баратынский стоит на характерной для антигегелианского лагеря позиции.

***

Сначала мысль, воплощена
В поэму сжатую Поэта,
Как дева юная, темна
Для невнимательного света;
Потом, осмелившись, она
Уже увёртлива, речиста.
Со всех сторон своих видна,
Как искушённая жена
В свободной прозе романиста;
Болтунья старая, затем
Она, подъемля крик нахальный,
Плодит в полемике журнальной
Давно уж ведомое всем.

1837

Осень

1

И вот сентябрь! замедля свой восход,
   Сияньем хладным солнце блещет,
И луч его в зерцале зыбком вод
   Неверным золотом трепещет.
Седая мгла виётся вкруг холмов;
   Росой затоплены равнины;
Желтеет сень кудрявая дубов,
   И красен круглый лист осины;
Умолкли птиц живые голоса,
Безмолвен лес, беззвучны небеса!

2

И вот сентябрь! и вечер года к нам
   Подходит. На поля и горы
Уже мороз бросает по утрам
Свои сребристые узоры.
   Пробудится ненастливый Эол;
Пред ним помчится прах летучий,
   Качаяся, завоет роща, дол
Покроет лист её падучий,
И набегут на небо облака,
И, потемнев, запенится река.

3

Прощай, прощай, сияние небес!
   Прощай, прощай, краса природы!
Волшебного шептанья полный лес,
   Златочешуйчатые воды!
Весёлый сон минутных летних нег!
   Вот эхо в рощах обнажённых
Секирою тревожит дровосек,
   И скоро, снегом убелённых,
Своих дубров и холмов зимний вид
Застылый ток туманно отразит.

4

А между тем досужий селянин
   Плод годовых трудов сбирает;
Сметав в стога скошенный злак долин,
   С серпом он в поле поспешает.
Гуляет серп. На сжатых бороздах
   Снопы стоят в копнах блестящих
Иль тянутся, вдоль жнивы, на возах,
   Под тяжкой ношею скрыпящих,
И хлебных скирд золотоверхий град
Подъемлется кругом крестьянских хат.

5

Дни сельского, святого торжества!
   Овины весело дымятся,
И цеп стучит, и с шумом жернова
   Ожившей мельницы крутятся.
Иди, зима! на строги дни себе
   Припас оратай много блага:
Отрадное тепло в его избе,
   Хлеб-соль и пенистая брага;
С семьёй своей вкусит он без забот
Своих трудов благословенный плод!

6

А ты, когда вступаешь в осень дней,
   Оратай жизненного поля,
И пред тобой во благостыне всей
   Является земная доля;
Когда тебе житейские бразды,
   Труд бытия вознаграждая,
Готовятся подать свои плоды
   И спеет жатва дорогая,
И в зёрнах дум её сбираешь ты,
Судеб людских достигнув полноты, -

7

Ты так же ли, как земледел, богат?
   И ты, как он, с надеждой сеял;
И ты, как он, о дальнем дне наград
   Сны позлащённые лелеял…
Любуйся же, гордись восставшим им!
   Считай свои приобретенья!..
Увы! к мечтам, страстям, трудам мирским
   Тобой скоплённые презренья,
Язвительный, неотразимый стыд
Души твоей обманов и обид!

8

Твой день взошёл, и для тебя ясна
   Вся дерзость юных легковерий;
Испытана тобою глубина
   Людских безумств и лицемерий.
Ты, некогда всех увлечений друг,
   Сочувствий пламенный искатель,
Блистательных туманов царь - и вдруг
   Бесплодных дебрей созерцатель,
Один с тоской, которой смертный стон
Едва твоей гордыней задушён.

9

Но если бы негодованья крик,
   Но если б вопль тоски великой
Из глубины сердечныя возник
   Вполне торжественный и дикой, -
Костями бы среди своих забав
   Содроглась ветреная младость,
Играющий младенец, зарыдав,
   Игрушку б выронил, и радость
Покинула б чело его навек,
И заживо б в нём умер человек!

10

Зови ж теперь на праздник честный мир!
   Спеши, хозяин тороватый!
Проси, сажай гостей своих за пир
   Затейливый, замысловатый!
Что лакомству пророчит он утех!
   Каким разнообразьем брашен
Блистает он!.. Но вкус один во всех,
   И, как могила, людям страшен;
Садись один и тризну соверши
По радостям земным твоей души!

11

Какое же потом в груди твоей
   Ни водворится озаренье,
Чем дум и чувств ни разрешится в ней
   Последнее вихревращенье -
Пусть в торжестве насмешливом своём
   Ум бесполезный сердца трепет
Угомонит и тщетных жалоб в нём
   Удушит запоздалый лепет,
И примешь ты, как лучший жизни клад,
Дар опыта, мертвящий душу хлад.

12

Иль, отряхнув видения земли
   Порывом скорби животворной,
Её предел завидя невдали,
   Цветущий брег за мглою чёрной,
Возмездий край, благовестящим снам
   Доверясь чувством обновлённым,
И бытия мятежным голосам,
   В великом гимне примирённым,
Внимающий, как арфам, коих строй
Превыспренний не понят был тобой, -

13

Пред промыслом оправданным ты ниц
   Падёшь с признательным смиреньем,
С надеждою, не видящей границ,
   И утолённым разуменьем, -
Знай, внутренней своей вовеки ты
   Не передашь земному звуку
И лёгких чад житейской суеты
   Не посвятишь в свою науку;
Знай, горняя иль дольная, она
Нам на земле не для земли дана.

14

Вот буйственно несётся ураган,
   И лес подъемлет говор шумный,
И пенится, и ходит океан,
   И в берег бьёт волной безумной;
Так иногда толпы ленивый ум
   Из усыпления выводит
Глас, пошлый глас, вещатель общих дум,
   И звучный отзыв в ней находит,
Но не найдёт отзыва тот глагол,
Что страстное земное перешёл.

15

Пускай, приняв неправильный полёт
   И вспять стези не обретая,
Звезда небес в бездонность утечёт;
   Пусть заменит её другая;
Не явствует земле ущерб одной,
   Не поражает ухо мира
Падения её далёкий вой,
   Равно как в высотах эфира
Её сестры новорождённый свет
И небесам восторженный привет!

16

Зима идёт, и тощая земля
   В широких лысинах бессилья,
И радостно блиставшие поля
   Златыми класами обилья,
Со смертью жизнь, богатство с нищетой,
   Все образы годины бывшей
Сравняются под снежной пеленой,
   Однообразно их покрывшей, -
Перед тобой таков отныне свет,
Но в нём тебе грядущей жатвы нет!

1836-1837

Написано в конце 1836 г. - начале 1837 г. под впечатлением трагических для круга Баратынского общественных событий этого времени - катастрофы Чаадаева и смерти Пушкина.

Бокал

Полный влагой искрометной,
Зашипел ты, мой бокал!
И покрыл туман приветный
Твой озябнувший кристалл…
Ты не встречен братьей шумной,
Буйных оргий властелин, -
Сластолюбец вольнодумный,
Я сегодня пью один.

Чем душа моя богата,
Всё твоё, о друг Аи!
Ныне мысль моя не сжата
И свободны сны мои;
За струёю вдохновенной
Не рассеян данник твой
Бестолково оживленной,
Разногласною толпой.

Мой восторг неосторожный
Не обидит никого;
Не откроет дружбе ложной
Таин счастья моего;
Не смутит глупцов ревнивых
И торжественных невежд
Излияньем горделивых
Иль святых моих надежд!

Вот теперь со мной беседуй,
Своенравная струя!
Упоенья проповедуй
Иль отравы бытия;
Сердцу милые преданья
Благодатно оживи
Или прошлые страданья
Мне на память призови!

О бокал уединенья!
Не усилены тобой
Пошлой жизни впечатленья,
Словно чашей круговой;
Плодородней, благородней,
Дивной силой будишь ты
Откровенья преисподней
Иль небесные мечты.

И один я пью отныне!
Не в людском шуму пророк -
В немотствующей пустыне
Обретает свет высок!
Не в бесплодном развлеченьи
Общежительных страстей -
В одиноком упоеньи
Мгла падёт с его очей!

[1835]

Последний поэт

Век шествует путём своим железным,
В сердцах корысть, и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчётливей, бесстыдней занята.
Исчезнули при свете просвещенья
Поэзии ребяческие сны,
И не о ней хлопочут поколенья,
Промышленным заботам преданы.

   Для ликующей свободы
   Вновь Эллада ожила,
   Собрала свои народы
   И столицы подняла;
   В ней опять цветут науки,
   Носит понт торговли груз,
   Но не слышны лиры звуки
   В первобытном рае муз!

Блестит зима дряхлеющего мира,
Блестит! Суров и бледен человек;
Но зелены в отечестве Омира
Холмы, леса, брега лазурных рек.
Цветёт Парнас! пред ним, как в оны годы,
Кастальский ключ живой струёю бьёт;
Нежданный сын последних сил природы -
Возник Поэт, - идёт он и поёт.

   Воспевает, простодушный,
   Он любовь и красоту,
   И науки, им ослушной,
   Пустоту и суету:
   Мимолётные страданья
   Легкомыслием целя,
   Лучше, смертный, в дни незнанья
   Радость чувствует земля.

Поклонникам Урании холодной
Поёт, увы! он благодать страстей;
Как пажити Эол бурнопогодный,
Плодотворят они сердца людей;
Живительным дыханием развита,
Фантазия подъемлется от них,
Как некогда возникла Афродита
Из пенистой пучины вод морских.

   И зачем не предадимся
   Снам улыбчивым своим?
   Жарким сердцем покоримся
   Думам робким, а не им!
   Верьте сладким убежденьям
   Вас ласкающих очес
   И отрадным откровеньям
   Сострадательных небес!

Суровый смех ему ответом; персты
Он на струнах своих остановил,
Сомкнул уста вещать полуотверсты,
Но гордыя главы не преклонил:
Стопы свои он в мыслях направляет
В немую глушь, в безлюдный край; но свет
Уж праздного вертепа не являет,
И на земле уединенья нет!

   Человеку непокорно
   Море синее одно,
   И свободно, и просторно,
   И приветливо оно;
   И лица не изменило
   С дня, в который Аполлон
   Поднял вечное светило
   В первый раз на небосклон.

Оно шумит перед скалой Левкада.
На ней певец, мятежной думы полн,
Стоит… в очах блеснула вдруг отрада:
Сия скала… тень Сафо!.. голос волн…
Где погребла любовница Фаона
Отверженной любви несчастный жар,
Там погребёт питомец Аполлона
Свои мечты, свой бесполезный дар!

   И по-прежнему блистает
   Хладной роскошию свет,
   Серебрит и позлащает
   Свой безжизненный скелет;
   Но в смущение приводит
   Человека вал морской,
   И от шумных вод отходит
   Он с тоскующей душой!

[1835]

Недоносок

Я из племени духов,
Но не житель Эмпирея,
И, едва до облаков
Возлетев, паду, слабея.
Как мне быть? Я мал и плох;
Знаю: рай за их волнами,
И ношусь, крылатый вздох,
Меж землёй и небесами.

Блещет солнце - радость мне!
С животворными лучами
Я играю в вышине
И весёлыми крылами
Ластюсь к ним, как облачко;
Пью счастливо воздух тонкой,
Мне свободно, мне легко,
И пою я птицей звонкой.

Но ненастье заревёт
И до облак, свод небесный
Омрачивших, вознесёт
Прах земной и лист древесный:
Бедный дух! ничтожный дух!
Дуновенье роковое
Вьёт, крутит меня, как пух,
Мчит под небо громовое.

Бури грохот, бури свист!
Вихорь хладный! вихорь жгучий!
Бьёт меня древесный лист,
Удушает прах летучий!
Обращусь ли к небесам,
Оглянуся ли на землю -
Грозно, чёрно тут и там;
Вопль унылый я подъемлю.

Смутно слышу я порой
Клич враждующих народов,
Поселян беспечных вой
Под грозой их переходов,
Гром войны и крик страстей,
Плач недужного младенца…
Слёзы льются из очей:
Жаль земного поселенца!

Изнывающий тоской,
Я мечусь в полях небесных,
Надо мной и подо мной
Беспредельных - скорби тесных!
В тучу кроюсь я, и в ней
Мчуся, чужд земного края,
Страшный глас людских скорбей
Гласом бури заглушая.

Мир я вижу как во мгле;
Арф небесных отголосок
Слабо слышу… На земле
Оживил я недоносок.
Отбыл он без бытия:
Роковая скоротечность!
В тягость роскошь мне твоя,
О бессмысленная вечность!

[1835]

Обычное в русском языке значение слова недоносок (до срока рождённый) не оправдывается контекстом стихотворения. Вернее предположить, что Баратынский употребляет слово недоносок в качестве перевода французского avorton, наряду с значением рождённый до срока, употребляемого также и в значении мёртворождённый.

***

Весна, весна! как воздух чист!
   Как ясен небосклон!
Своей лазурию живой
   Слепит мне очи он.

Весна, весна! как высоко
   На крыльях ветерка,
Ласкаясь к солнечным лучам,
   Летают облака!

Шумят ручьи! блестят ручьи!
   Взревев, река несёт
На торжествующем хребте
   Поднятый ею лёд!

Ещё древа обнажены,
   Но в роще ветхий лист,
Как прежде, под моей ногой
   И шумен и душист.

Под солнце самое взвился
   И в яркой вышине
Незримый жавронок поёт
   Заздравный гимн весне.

Что с нею, что с моей душой?
   С ручьём она ручей
И с птичкой птичка! с ним журчит,
   Летает в небе с ней!

Зачем так радует её
   И солнце и весна!
Ликует ли, как дочь стихий,
   На пире их она?

Что нужды! счастлив, кто на нём
   Забвенье мысли пьёт,
Кого далёко от неё
   Он, дивный, унесёт!

[1835]

Запустение

Я посетил тебя, пленительная сень,
Не в дни весёлые живительного мая,
Когда, зелёными ветвями помавая,
Манишь ты путника в свою густую тень,
   Когда ты веешь ароматом
Тобою бережно взлелеянных цветов, -
   Под очарованный твой кров
   Замедлил я моим возвратом.
В осенней наготе стояли дерева
И неприветливо чернели;
Хрустела под ногой замёрзлая трава,
И листья мёртвые, волнуяся, шумели;
   С прохладой резкою дышал
   В лицо мне запах увяданья;
Но не весеннего убранства я искал,
   А прошлых лет воспоминанья.
Душой задумчивый, медлительно я шёл
С годов младенческих знакомыми тропами;
Художник опытный их некогда провёл.
Увы, рука его изглажена годами!
   Стези заглохшие, мечтаешь, пешеход
   Случайно протоптал.
                       Сошёл я в дол заветный,
   Дол, первых дум моих
                        лелеятель приветный!
Пруда знакомого искал красивых вод,
Искал прыгучих вод мне памятной каскады;
   Там, думал я, к душе моей
Толпою полетят виденья прежних дней…
Вотще! лишённые хранительной преграды,
   Далече воды утекли,
   Их ложе поросло травою,
Приют хозяйственный в нём улья обрели,
И лёгкая тропа исчезла предо мною.
Ни в чём знакомого мой взор не обретал!
Но вот по-прежнему, лесистым косогором,
Дорожка смелая ведёт меня… обвал
   Вдруг поглотил её… Я стал
И глубь нежданную измерил грустным взором,
С недоумением искал другой тропы.
   Иду я: где беседка тлеет
И в прахе перед ней лежат её столпы,
   Где остов мостика дряхлеет.
   И ты, величественный грот,
Тяжело-каменный, постигнут разрушеньем
   И угрожаешь уж паденьем,
Бывало, в летний зной
                      прохлады полный свод!
Что ж? пусть минувшее минуло сном летучим!
Ещё прекрасен ты, заглохший Элизей,
   И обаянием могучим
   Исполнен для души моей.
Тот не был мыслию,
                   тот не был сердцем хладен,
   Кто, безыменной неги жаден,
Их своенравный бег тропам сим указал,
Кто, преклоняя слух к таинственному шуму
Сих клёнов, сих дубов, в душе своей питал
   Ему сочувственную думу.
Давно кругом меня о нём умолкнул слух,
Прияла прах его далёкая могила,
Мне память образа его не сохранила,
Но здесь ещё живёт его доступный дух;
   Здесь, друг мечтанья и природы,
   Я познаю его вполне;
Он вдохновением волнуется во мне,
Он славить мне велит леса, долины, воды;
Он убедительно пророчит мне страну,
Где я наследую несрочную весну,
   Где разрушения следов я не примечу,
   Где в сладостной тени невянущих дубров,
      У нескудеющих ручьёв,
      Я тень, священную мне, встречу.

1834

Пленительная сень - родовое имение Баратынских Мара, в котором Баратынский провёл осень 1833 г.

Тот не был мыслию, тот не был сердцем хладен - имеется в виду отец Баратынского Абрам Андреевич.

Фактический комментарий к стихотворению дают «Воспоминания» В.И.Чечерина: «Абрам Андреевич поселился в той части Вяжли, которая носит название Мары, и здесь зажил на широкую ногу. Недалеко от дома лежит овраг, покрытый лесом, с бьющим на дне его ключом. Здесь были пруды, каскады, каменный грот с ведущим к нему из дому потаённым ходом, беседки, мостики, искусно проведённые дорожки. Поэт Баратынский в своём стихотворении «Запустение» в трогательных чертах описывает эту местность, где протекли первые дни его детства, но которая была более или менее заброшена после смерти его отца, случившейся в 1810 г.»

***

Вот верный список впечатлений
И лёгкий и глубокий след
Страстей, порывов юных лет,
Жизнь родила его - не гений.
Подобен он скрыжали той,
Где пишет ангел неподкупный
Прекрасный подвиг и преступный -
Всё, что творим мы под луной.
Я много строк моих, о Лета!
В тебе желал бы окунуть
И утаить их как-нибудь
И от себя и ото света…
Но уж своё они рекли,
А что прошло, то непреложно.
Года волненья протекли,
И мне перо оставить можно.
Теперь я знаю бытиё.
Одно желание моё -
Покой, домашние отрады.
И, погружён в самом себе,
Смеюсь я людям и судьбе,
Уж не от них я жду награды.
Но что? с бессонною душой,
С душою чуткою поэта
Ужели вовсе чужд я света?
Проснуться может пламень мой,
Ещё, быть может, я возвышу
Мой голос, родина моя!
Ни бед твоих я не услышу,
Ни славы, струны утая.

1834 (?)

***

Болящий дух врачует песнопенье.
Гармонии таинственная власть
Тяжёлое искупит заблужденье
И укротит бунтующую страсть.
Душа певца, согласно излитая,
Разрешена от всех своих скорбей;
И чистоту поэзия святая
И мир отдаст причастнице своей.

[1834]

***

Когда исчезнет омраченье
Души болезненной моей?
Когда увижу разрешенье
Меня опутавших сетей?
Когда сей демон, наводящий
На ум мой сон, его мертвящий,
Отыдет, чадный, от меня,
И я увижу луч блестящий
Всеозаряющего дня?
Освобожусь воображеньем,
И крылья духа подыму,
И пробуждённым вдохновеньем
Природу снова обниму?

Вотще ль мольбы? напрасны ль пени?
Увижу ль снова ваши сени,
Сады поэзии святой?
Увижу ль вас, её светила?
Вотще! я чувствую: могила
Меня живого приняла,
И, лёгкий дар мой удушая,
На грудь мне дума роковая
Гробовой насыпью легла.

[1834]

На смерть Гёте

Предстала, и старец великий смежил
	Орлиные очи в покое;
Почил безмятежно, зане совершил
	В пределе земном всё земное!
Над дивной могилой не плачь, не жалей,
Что гения череп - наследье червей.

Погас! но ничто не оставлено им
	Под солнцем живых без привета;
На всё отозвался он сердцем своим,
	Что просит у сердца ответа;
Крылатою мыслью он мир облетел,
В одном беспредельном нашёл ей предел.

Всё дух в нём питало: труды мудрецов,
	Искусств вдохновенных созданья,
Преданья, заветы минувших веков,
	Цветущих времён упованья;
Мечтою по воле проникнуть он мог
И в нищую хату, и в царский чертог.

С природой одною он жизнью дышал:
	Ручья разумел лепетанье,
И говор древесных листов понимал,
	И чувствовал трав прозябанье;
Была ему звёздная книга ясна,
И с ним говорила морская волна.

Изведан, испытан им весь человек!
	И ежели жизнью земною
Творец ограничил летучий наш век
	И нас за могильной доскою,
За миром явлений, не ждёт ничего, -
Творца оправдает могила его.

И если загробная жизнь нам дана,
	Он, здешней вполне отдышавший
И в звучных, глубоких отзывах сполна
	Всё дольное долу отдавший,
К предвечному лёгкой душой возлетит,
И в небе земное его не смутит.

1832

Гёте умер в 1832 г. На творчестве Баратынского влияние Гёте непосредственно не отразилось. Данное стихотворение рисует канонизованный, общеобязательный для конца 20-х, начала 30-х годов - времени наибольшей популярности Гёте в России - облик поэта.

Муза

Не ослеплён я Музою моею:
Красавицей её не назовут,
И юноши, узрев её, за нею
Влюблённою толпой не побегут.
Приманивать изысканным убором,
Игрою глаз, блестящим разговором
Ни склонностей у ней, ни дара нет;
Но поражён бывает мельком свет
Её лица необщим выраженьем,
Её речей спокойной простотой;
И он, скорей чем едким осужденьем,
Её почтит небрежной похвалой.

1829

Смерть

Смерть дщерью тьмы не назову я
И, раболепною мечтой
Гробовый остов ей даруя,
Не ополчу её косой.

О дочь верховного Эфира!
О светозарная краса!
В руке твоей олива мира,
А не губящая коса.

Когда возникнул мир цветущий
Из равновесья диких сил,
В твоё храненье всемогущий
Его устройство поручил.

И ты летаешь над твореньем,
Согласье прям его лия
И в нём прохладным дуновеньем
Смиряя буйство бытия.

Ты укрощаешь восстающий
В безумной силе ураган,
Ты, на брега свои бегущий,
Вспять возвращаешь океан.

Даёшь пределы ты растенью,
Чтоб не покрыл гигантский лес
Земли губительною тенью,
Злак не восстал бы до небес.

А человек! Святая дева!
Перед тобой с его ланит
Мгновенно сходят пятна гнева,
Жар любострастия бежит.

Дружится праведной тобою
Людей недружная судьба:
Ласкаешь тою же рукою
Ты властелина и раба.

Недоуменье, принужденье -
Условье смутных наших дней,
Ты всех загадок разрешенье,
Ты разрешенье всех цепей.

[1829]

***

Чудный град порой сольётся
Из летучих облаков,
Но лишь ветр его коснётся,
Он исчезнет без следов.
Так мгновенные созданья
Поэтической мечты
Исчезают от дыханья
Посторонней суеты.

[1829]

***

Не подражай: своеобразен гений
И собственным величием велик;
Доратов ли, Шекспиров ли двойник -
Досаден ты: не любят повторений.
С Израилем певцу один закон:
Да не творит себе кумира он!
Когда тебя, Мицкевич вдохновенный,
Я застаю у Байроновых ног,
Я думаю: поклонник униженный!
Восстань, восстань и вспомни: сам ты бог!

[1828]

Мицкевич вдохновенный (1798-1855) - глава польского романтизма, участник национально-освободительного движения. В 1824 г. был выслан в Россию за участие в студенческих национально-освободительных организациях. Годы 1825-1829 провёл в Москве. Стихотворения Адама Мицкевича (вышли отдельной книгой «Сонеты» в 1826 г.), многократно появлявшиеся в русских переводах на страницах московских журналов, встречали «неумолчный гул восторженных похвал». Стихотворение вызвано вышедшей в феврале 1828 г. поэмой Мицкевича «Конрад Валленрод», написанной под сильным влиянием Байрона.

Бесёнок

Слыхал я, добрые друзья,
Что наши прадеды в печали,
Бывало, беса призывали, -
Им подражаю в этом я.
Но не пугайтесь: подружился
Я не с проклятым сатаной,
Кому душою поклонился
За деньги старый Громобой;
Узнайте: ласковый бесёнок
Меня младенцем навещал
И колыбель мою качал
Под шёпот лёгких побасёнок.
С тех пор я вышел из пелёнок,
Между мужами возмужал,
Но для него - ещё ребёнок.
Случится горе, иль беда,
Иль безотчётно иногда
Сгрустнётся мне в моей конурке, -
Махну рукой: по старине
На сером волке, сивке-бурке
Он мигом явится ко мне.
Больному духу здравьем свистнет,
Бобами думу разведёт,
Живой водой веселье вспрыснет,
А горе - мёртвою зальёт.
Когда в задумчивом совете
С самим собой, из-за угла
Гляжу на свет, и, видя в свете
Свободу глупости и зла,
Добра и разума прижимку,
Насильем сверженный закон,
Я слабым сердцем возмущён, -
Проворно шапку-невидимку
На шар земной набросит он,
Или, в мгновение зеницы,
Чудесный коврик-самолёт
Он подо мною развернёт,
И коврик тот в сады жар-птицы,
В чертоги дивной царь-девицы
Меня по воздуху несёт.
Прощай, владенье грустной были,
Меня смущавшее досель:
Я от твоей бездушной пыли
Уже за тридевять земель.

1828

«Громобой» - герой баллады В.Жуковского «Двенадцать спящих дев», продавший душу чорту - Асмодею.

«Серый волк», «Сивка-бурка», «Жар-птица», «Царь-девица» - образы русских сказок.

Старик

Венчали розы, розы Леля,
Мой первый век, мой век младой:
Я был счастливый пустомеля
И девам нравился порой.
Я помню ласки их живые,
Лобзанья, полные огня…
Но пролетели дни младые;
Они не смотрят на меня!
Как быть? У яркого камина,
В укромной хижине моей,
Накрою стол, поставлю вина
И соберу моих друзей.
Пускай венок, сплетённый Лелем,
Не обновится никогда, -
Года, увенчанные хмелем,
Ещё прекрасные года.

[1828]

***

Мой дар убог, и голос мой не громок,
Но я живу, и на земли моё
Кому-нибудь любезно бытиё:
Его найдёт далёкий мой потомок
В моих стихах; как знать? душа моя
Окажется с душой его в сношенье,
И как нашёл я друга в поколенье,
Читателя найду в потомстве я.

[1828]

Стансы

Судьбой наложенные цепи
Упали с рук моих, и вновь
Я вижу вас, родные степи,
Моя начальная любовь.

Степного неба свод желанный,
Степного воздуха струи,
На вас я в неге бездыханной
Остановил глаза мои.

Но мне увидеть было слаще
Лес на покате двух холмов
И скромный дом в садовой чаще -
Приют младенческих годов.

Промчалось ты, златое время!
С тех пор по свету я бродил
И наблюдал людское племя
И, наблюдая, восскорбил.

Ко благу пылкое стремленье
От неба было мне дано;
Но обрело ли разделенье,
Но принесло ли плод оно?..

Я братьев знал; но сны младые
Соединили нас на миг:
Далече бедствуют иные,
И в мире нет уже других.

Я твой, родимая дуброва!
Но от насильственных судьбин
Молить хранительного крова
К тебе пришёл я не один.

Привёл под сень твою святую
Я соучастницу в мольбах -
Мою супругу молодую
С младенцем тихим на руках.

Пускай, пускай в глуши смиренной,
С ней, милой, быт мой утая,
Других урочищей вселенной
Не буду помнить бытия.

Пускай, о свете не тоскуя,
Предав забвению людей,
Кумиры сердца сберегу я
Одни, одни в любви моей.

1827

Родные степи - имение Баратынских (Тамбовской губернии, Кирсановского уезда), в котором родился и провёл своё детство поэт. В стихотворении имеется в виду приезд Баратынского в Мару, после долгого отсутствия, весной 1827 г., вместе с женой и новорожденной дочерью.

Судьбой наложенные цепи… и след. - предшествовавшее женитьбе Баратынского освобождение от тяготившего его и связанного с положением рядового принудительного пребывадительного пребывания в Финляндии.

Ко благу пылкое стремленье… и след. выражает настроение Баратынского в связи с поражением декабрьского восстания. Под «братьями» Баратынский разумеет «бедствующего» в крепостном заключении Кюхельбекера и казнённого Рылеева.

Последняя смерть

Есть бытие; но именем каким
Его назвать? Ни сон оно, ни бденье;
Меж них оно, и в человеке им
С безумием граничит разуменье.
Он в полноте понятья своего,
А между тем, как волны, на него,
Одни других мятежней, своенравней,
Видения бегут со всех сторон,
Как будто бы своей отчизны давней
Стихийному смятенью отдан он;
Но иногда, мечтой воспламененный,
Он видит свет, другим не откровенный.

Созданье ли болезненной мечты,
Иль дерзкого ума соображенье,
Во глубине полночной темноты
Представшее очам моим виденье?
Не ведаю; но предо мной тогда
Раскрылися грядущие года;
События вставали, развивались,
Волнуяся подобно облакам,
И полными эпохами являлись
От времени до времени очам,
И наконец я видел без покрова
Последнюю судьбу всего живого.

Сначала мир явил мне дивный сад;
Везде искусств, обилия приметы;
Близ веси весь и подле града град,
Везде дворцы, театры, водометы,
Везде народ, и хитрый свой закон
Стихии все признать заставил он.
Уж он морей мятежные пучины
На островах искусственных селил,
Уж рассекал небесные равнины
По прихоти им вымышленных крил;
Всё на земле движением дышало,
Всё на земле как будто ликовало.

Исчезнули бесплодные года,
Оратаи по воле призывали
Ветра, дожди, жары и холода,
И верною сторицей воздавали
Посевы им, и хищный зверь исчез
Во тьме лесов, и в высоте небес,
И в бездне вод, сражённый человеком,
И царствовал повсюду светлый мир.
Вот, мыслил я,
               прельщённый дивным веком,
Вот разума великолепный пир!
Врагам его и в стыд и в поученье,
Вот до чего достигло просвещенье!

Прошли века. Яснеть очам моим
Видение другое начинало:
Что человек? что вновь открыто им?
Я гордо мнил, и что же мне предстало?
Наставшую эпоху я с трудом
Постигнуть мог смутившимся умом.
Глаза мои людей не узнавали;
Привыкшие к обилью дольных благ,
На всё они спокойные взирали,
Что суеты рождало в их отцах,
Что мысли их, что страсти их, бывало,
Влечением всесильным увлекало.

Желания земные позабыв,
Чуждаяся их грубого влеченья,
Душевных снов, высоких снов призыв
Им заменил другие побужденья,
И в полное владение своё
Фантазия взяла их бытиё,
И умственной природе уступила
Телесная природа между них:
Их в эмпирей и в хаос уносила
Живая мысль на крылиях своих;
Но по земле с трудом они ступали,
И браки их бесплодны пребывали.

Прошли века, и тут моим очам
Открылася ужасная картина:
Ходила смерть по суше, по водам,
Свершалася живущего судьбина.
Где люди? где? Скрывалися в гробах!
Как древние столпы на рубежах,
Последние семейства истлевали;
В развалинах стояли города,
По пажитям заглохнувшим блуждали
Без пастырей безумные стада;
С людьми для них исчезло пропитанье;
Мне слышалось их гладное блеянье.

И тишина глубокая вослед
Торжественно повсюду воцарилась,
И в дикую порфиру древних лет
Державная природа облачилась.
Величествен и грустен был позор
Пустынных вод, лесов, долин и гор.
По-прежнему животворя природу,
На небосклон светило дня взошло,
Но на земле ничто его восходу
Произнести привета не могло.
Один туман над ней, синея, вился
И жертвою чистительной дымился.

[1827]

На основании печатных отзывов современников в стихотворении следует видеть отрывок из неосуществлённой поэмы. Белинский в своём отзыве 1842 г. называл «Последнюю смерть» «апофеозом всей поэзии Баратынского».

К ***

Не бойся едких осуждений,
Но упоительных похвал:
Не раз в чаду их мощный гений
Сном расслабленья засыпал.

Когда, доверясь их измене,
Уже готов у моды ты
Взять на венок своей Камене
Её тафтяные цветы;

Прости, я громко негодую;
Прости, наставник и пророк,
Я с укоризной указую
Тебе на лавровый венок.

Когда по рёбрам крепко стиснут
Пегас удалым седоком,
Не горе, ежели прихлыстнут
Его критическим хлыстом.

[1827]

Эпиграмма

Как сладить с глупостью глупца?
Ему впопад не скажешь слова;
Другого проще он с лица,
Но мудреней в житье другого.
Он всем превратно поражён,
И всё навыворот он видит:
И бестолково любит он,
И бестолково ненавидит.

[1827]

Песня

Когда взойдёт денница золотая,
     Горит эфир,
И ото сна встаёт, благоухая,
     Цветущий мир,
И славит всё существованья сладость,
     С душой твоей
Что в пору ту? скажи: живая радость,
     Тоска ли в ней?

Когда на дев цветущих и приветных,
     Перед тобой
Мелькающих в одеждах разноцветных,
     Глядишь порой,
Глядишь и пьёшь их томных взоров сладость,
     С душой твоей
Что в пору ту? скажи: живая радость,
     Тоска ли в ней?

Страдаю я! Из-за дубравы дальней
     Взойдёт заря,
Мир озарит, души моей печальной
     Не озаря.
Будь новый день любимцу счастья в сладость!
     Душе моей
Противен он! что прежде было в радость,
     То в муку ей.

Что красоты, почти всегда лукавой,
     Мне долгий взор?
Обманчив он! знаком с его отравой
     Я с давних пор.
Обманчив он! его живая сладость
     Душе моей
Страшна теперь! что прежде было в радость
     То в муку ей.

[1827]

Подражателям

Когда, печалью вдохновенный,
Певец печаль свою поёт,
Скажите: отзыв умиленный
В каком он сердце не найдёт?
Кто, вековых проклятий жаден,
Дерзнёт осмеивать её?
Но для притворства всякий хладен,
Плач подражательный досаден,
Смешно жеманное вытьё!
Не напряжённого мечтанья
Огнём услужливым согрет -
Постигнул таинства страданья
Душемутительный поэт.
В борьбе с тяжёлою судьбою
Познал он меру вышних сил,
Сердечных судорог ценою
Он выраженье их купил.
И вот нетленными лучами
Лик песнопевца окружён,
И чтим земными племенами,
Подобно мученику, он.
А ваша муза площадная,
Тоской заёмною мечтая
Родить участие в сердцах,
Подобна нищей развращённой,
Молящей лепты незаконной
С чужим ребёнком на руках.

[1826]

Направлено против эпигонов «романтического» направления (Баталин, Шишков младший, Алексеев, Бороздина, Межаков и др.), наводнивших русскую поэзию конца 20-х годов многочисленными подражаниями Пушкину, Жуковскому, Языкову, Баратынскому.

Она

Есть что-то в ней, что красоты прекрасней,
Что говорит не с чувствами - с душой;
Есть что-то в ней над сердцем самовластней
Земной любви и прелести земной.

Как сладкое душе воспоминанье,
Как милый свет родной звезды твоей,
Какое-то влечёт очарованье
К её ногам и под защиту к ней.

Когда ты с ней, мечты твоей неясной
Неясною владычицей она:
Не мыслишь ты - и только лишь прекрасной
Присутствием душа твоя полна.

Бредёшь ли ты дорогою возвратной,
С ней разлучась, в пустынный угол твой -
Ты полон весь мечтою необъятной,
Ты полон весь таинственной тоской.

[1826]

Возможно, что стихотворение относится к жене Баратынского, женщине, по замечанию Вяземского, «любезной, умной и доброй, но не элегической наружности».

***

Сердечным нежным языком
Я искушал её сначала;
Она словам моим внимала
С тупым, бессмысленным лицом.
В ней разбудить огонь желаний
Ещё надежду я хранил
И сладострастных осязаний
Язык живой употребил…
Она глядела так же тупо,
Потом разгневалася глупо.
Беги за нею, модный свет,
Пленяйся девой идеальной!
Владею тайной я печальной:
Ни сердца в ней, ни пола нет.

1825

Дорога жизни

В дорогу жизни снаряжая
Своих сынов, безумцев нас,
Снов золотых судьба благая
Даёт известный нам запас.
Нас быстро годы почтовые
С корчмы довозят до корчмы,
И снами теми путевые
Прогоны жизни платим мы.

[1825]

***

Как много ты в немного дней
Прожить, прочувствовать успела!
В мятежном пламени страстей
Как страшно ты перегорела!
Раба томительной мечты!
В тоске душевной пустоты,
Чего ещё душою хочешь?
Как Магдалина, плачешь ты,
И, как русалка, ты хохочешь!

Конец 1824 - начало 1825

Буря

         Завыла буря; хлябь морская
Клокочет и ревёт, и чёрные валы
         Идут, до неба восставая,
Бьют, гневно пеняся, в прибрежные скалы.
         Чья неприязненная сила,
         Чья своевольная рука
         Сгустила в тучи облака
И на краю небес ненастье зародила,
         Кто, возмутив природы чин,
Горами влажными на землю гонит море?
Не тот ли злобный дух, геенны властелин,
         Что по вселенной розлил горе,
         Что человека подчинил
Желаньям, немощи, страстям и разрушенью
         И на творенье ополчил
         Все силы, данные творенью?
         Земля трепещет перед ним:
Он небо заслонил огромными крылами
         И двигает ревущими водами,
         Бунтующим могуществом своим.
         Иль вечным будет заточенье?
Когда волнам твоим я вверюсь, океан?
         Но знай: красой далёких стран
Не очаровано моё воображенье.
         Под небом лучшим обрести
         Я лучшей доли не сумею;
         Вновь не смогу душой моею
         В краю цветущем расцвести.
         Меж тем от прихоти судьбины,
Меж тем от медленной отравы бытия,
         В покое раболепном я
         Ждать не хочу своей кончины;
На яростных волнах, в борьбе со гневом их,
Она отраднее гордыне человека!
         Как жаждал радостей младых
         Я на заре младого века,
Так ныне, океан, я жажду бурь твоих!
Волнуйся, восставай на каменные грани;
Он веселит меня, твой грозный, дикий рев,
         Как зов к давно-желанной брани,
Как мощного врага мне чем-то лестный гнев.

1824

По свидетельству Н.В.Путяты написано в Гельсингфорсе осенью 1824 г. Очевидно, в стихотворении отразились впечатления от морских бурь во время знаменитого ноябрьского наводнения 1824 г., которое Баратынский видел в Финском заливе.

Уверение

Нет, обманула вас молва,
По-прежнему дышу я вами,
И надо мной свои права
Вы не утратили с годами.
Другим курил я фимиам,
Но вас носил в святыне сердца;
Молился новым образам,
Но с беспокойством староверца.

1824

Стансы

В глуши лесов счастлив один,
Другой страдает на престоле;
На высоте земных судьбин
И в незаметной, низкой доле
Всех благ возможных тот достиг,
Кто дух судьбы своей постиг.

Мы все блаженствуем равно,
Но все блаженствуем различно;
Уделом нашим решено,
Как наслаждаться им прилично,
И кто нам лучший дал совет -
Иль Эпикур, иль Эпиктет?

Меня тягчил печалей груз,
Но не упал я перед роком,
Нашёл отраду в песнях муз
И в равнодушии высоком,
И светом презренный удел
Облагородить я умел.

Хвала вам, боги! Предо мной
Вы оправдалися отныне!
Готов я с бодрою душой
На всё угодное судьбине,
И никогда сей лиры глас
Не оскорбит роптаньем вас!

[1824]

Звезда

Взгляни на звёзды: много звёзд
   В безмолвии ночном
Горит, блестит кругом луны
   На небе голубом.

Взгляни на звёзды: между них
   Милее всех одна!
За что же? Ранее встаёт,
   Ярчей горит она?

Нет! утешает свет её
   Расставшихся друзей:
Их взоры, в синей вышине,
   Встречаются на ней.

Она на небе чуть видна,
   Но с думою глядит,
Но взору шлёт ответный взор
   И нежностью горит.

С неё в лазоревую ночь
   Не сводим мы очес,
И провожаем мы её
   На небо и с небес.

Себе звезду избрал ли ты?
   В безмолвии ночном
Их много блещет и горит
   На небе голубом.

Не первой вставшей сердце вверь
   И, суетный в любви,
Не лучезарнейшую всех
   Своею назови.

Ту назови своей звездой,
   Что с думою глядит,
И взору шлёт ответный взор,
   И нежностью горит.

Июль - начало августа 1824

Богдановичу

В садах Элизия, у вод счастливой Леты,
Где благоденствуют отжившие поэты,
О Душенькин поэт, прими мои стихи!
Никак в писатели попал я за грехи
И, надоев живым посланьями своими,
Несчастным мертвецам скучать решаюсь ими.
Нет нужды до того! Хочу в досужный час
С тобой поговорить про русский наш Парнас,
С тобой, поэт живой, затейливый и нежный,
Всегда пленительный,
                     хоть несколько небрежный,
Чертам заметнейшим лукавой остроты
Дающий милый вид сердечной простоты
И часто, наготу рисуя нам бесчинно,
Почти бесстыдным быть умеющий невинно.

Не хладной шалостью, но сердцем внушена,
Весёлость ясная в стихах твоих видна;
Мечты игривые тобою были петы.
В печаль влюбились мы. Новейшие поэты
Не улыбаются в творениях своих,
И на лице земли всё как-то не по них.
Ну что ж? Поклон, да вон! Увы, не в этом дело:
Ни жить им, ни писать ещё не надоело,
И правду без затей сказать тебе пора:
Пристала к музам их немецких муз хандра.
Жуковский виноват: он первый между нами
Вошёл в содружество с германскими певцами
И стал передавать, забывши божий страх,
Жизнехуленья их в пленительных стихах.
Прости ему господь! Но что же! все мараки
Ударились потом в задумчивые враки,
У всех унынием оделося чело,
Душа увянула и сердце отцвело.
«Как терпит публика безумие такое?» -
Ты спросишь? Публике наскучило простое,
Мудрёное теперь любезно для неё:
У века дряхлого испортилось чутьё.

Ты в лучшем веке жил.
                      Не столько просвещённый,
Являл он бодрый ум и вкус неразвращённый,
Венцы свои дарил, без вычур толковит,
Он только истинным любимцам Аонид.
Но нет явления без творческой причины:
Сей благодатный век был век Екатерины!
Она любила муз, и ты ли позабыл,
Кто «Душеньку» твою всех прежде оценил?
Я думаю, в садах, где свет бессмертья блещет,
Поныне тень твоя от радости трепещет,
Воспоминая день, сей день, когда певца,
Ещё за милый труд не ждавшего венца,
Она, друзья её достойно наградили
И, скромного, его так лестно изумили,
Страницы «Душеньки» читая наизусть.
Сердца завистников стеснила злая грусть,
И на другой же день расспросы о поэте
И похвалы ему жужжали в модном свете.
Кто вкуса божеством служил теперь бы нам?
Кто в наши времена, и прозе и стихам
Провозглашая суд разборчивый и правый,
Заведовать бы мог парнасскою управой?
О, добрый наш народ имеет для того
Особенных судей, которые его
В листах условленных и в цену приведенных
Снабжают мнением о книгах современных!
Дарует между нас и славу и позор
Торговой логики смышлёный приговор.
О наших судиях не смею молвить слова,
Но слушай, как честят они один другого:
Товарищ каждого - глупец, невежда, враль;
Поверить надо им, хотя поверить жаль.

Как быть писателю? В пустыне благодатной,
Забывши модный свет,
                     забывши свет печатный,
Как ты, философ мой, таиться без греха,
Избрать в советники кота и петуха
И, в тишине трудясь
                    для собственного чувства,
В искусстве находить возмездие искусства!

Так, веку вопреки, в сей самый век у нас
Сладкопоющих лир порою слышен глас,
Благоуханный дым от жертвы бескорыстной!
Так нежный Батюшков,
                     Жуковский живописный,
Неподражаемый, и целую орду
Злых подражателей родивший на беду,
Так Пушкин молодой, сей ветреник блестящий,
Всё под пером своим шутя животворящий
(Тебе, я думаю, знаком довольно он:
Недавно от него товарищ твой Назон
Посланье получил), любимцы вдохновенья,
Не могут поделить сердечного влеченья
И между нас поют, как некогда Орфей
Между мохнатых пел, по вере старых дней.
Бессмертие в веках им будет воздаяньем!

А я, владеющий убогим дарованьем,
Но рвением горя полезным быть и им,
Я правды красоту даю стихам моим,
Желаю доказать людских сует ничтожность
И хладной мудрости высокую возможность.
Что мыслю, то пишу. Когда-то веселей
Я славил на заре своих цветущих дней
Законы сладкие любви и наслажденья.
Другие времена, другие вдохновенья;
Теперь важней мой ум, зрелее мысль моя.
Опять, когда умру, повеселею я;
Тогда беспечных муз беспечного питомца
Прими, философ мой, как старого знакомца.

Между январём и июнем 1824

Череп

Усопший брат! кто сон твой возмутил?
Кто пренебрёг святынею могильной?
В разрытый дом к тебе я нисходил,
Я в руки брал твой череп жёлтый, пыльный!

Ещё носил волос остатки он;
Я зрел на нём ход постепенный тленья.
Ужасный вид! Как сильно поражён
Им мыслящий наследник разрушенья!

Со мной толпа безумцев молодых
Над ямою безумно хохотала;
Когда б тогда, когда б в руках моих
Глава твоя внезапно провещала!

Когда б она цветущим, пылким нам
И каждый час грозимым смертным часом
Все истины, известные гробам,
Произнесла своим бесстрастным гласом!

Что говорю? Стократно благ закон,
Молчаньем ей уста запечатлевший;
Обычай прав, усопших важный сон
Нам почитать издревле повелевший.

Живи живой, спокойно тлей мертвец!
Всесильного ничтожное созданье,
О человек! Уверься наконец:
Не для тебя ни мудрость, ни всезнанье!

Нам надобны и страсти и мечты,
В них бытия условие и пища:
Не подчинишь одним законам ты
И света шум и тишину кладбища!

Природных чувств мудрец не заглушит
И от гробов ответа не получит:
Пусть радости живущим жизнь дарит,
А смерть сама их умереть научит.

[1824], [1826]

К…

Мне с упоением заметным
Глаза поднять на вас беда:
Вы их встречаете всегда
С лицом сердитым, неприветным.
Я полон страстною тоской,
Но нет! рассудка не забуду
И на нескромный пламень мой
Ответа требовать не буду.
Не терпит бог младых проказ
Ланит увядших, впалых глаз.
Надежды были бы напрасны,
И к вам не ими я влеком.
Любуюсь вами, как цветком,
И счастлив тем, что вы прекрасны.
Когда я в очи вам гляжу,
Предавшись нежному томленью,
Слегка о прошлом я тужу,
Но рад, что сердце нахожу
Ещё способным к упоенью.
Меж мудрецами был чудак:
«Я мыслю, - пишет он, - итак,
Я, несомненно, существую».
Нет! любишь ты, и потому
Ты существуешь, - я пойму
Скорее истину такую.
Огнём, похищенным с небес,
Япетов сын (гласит преданье)
Одушевил своё созданье,
И наказал его Зевес
Неумолимый, Прометея
К скалам Кавказа приковал,
И сердце вран ему клевал;
Но, дерзость жертвы разумея,
Кто приговор не осуждал?
В огне волшебных ваших взоров
Я занял сердца бытиё:
Ваш гнев достойнее укоров,
Чем преступление моё,
Но не сержусь я, шутка водит
Моим догадливым пером.
Я захожу в ваш милый дом,
Как вольнодумец в храм заходит.
Душою праздный с давних пор,
Ещё твержу любовный вздор,
Ещё беру прельщенья меры,
Как по привычке прежних дней
Он ароматы жжёт без веры
Богам, чужим душе своей.

Между январём и июнем 1824

Меж мудрецами был чудак. - Имеется в виду французский философ Рене Декарт (1596-1650), которому принадлежит ставшее знаменитым изречение: «Я мыслю, следовательно, я существую» («Cogito, ergo sum» - лат.).

Япетов сын - Прометей (греч. миф.) - сын титана Япета, похитивший с Олимпа огонь и научивший им пользоваться людей.

И сердце вран ему клевал. Согласно основной версии мифа, по воле Зевса, орёл выклёвывал у прикованного Прометея печень.

Оправдание

Решительно печальных строк моих
Не хочешь ты ответом удостоить;
Не тронулась ты нежным чувством их
И презрела мне сердце успокоить!
Не оживу я в памяти твоей,
Не вымолю прощенья у жестокой!
Виновен я: я был неверен ей;
Нет жалости к тоске моей глубокой!
Виновен я: я славил жён других…
Так! но когда их слух предубеждённый
Я обольщал игрою струн моих,
К тебе летел я думой умилённой,
Тебя я пел под именами их.
Виновен я: на балах городских,
Среди толпы, весельем оживлённой,
При гуле струн, в безумном вальсе мча
То Делию, то Дафну, то Лилету
И всем троим готовый сгоряча
Произнести по страстному обету;
Касаяся душистых их кудрей
Лицом моим; объемля жадной дланью
Их стройный стан; - так! в памяти моей
Уж не было подруги прежних дней,
И предан был я новому мечтанью!
Но к ним ли я любовию пылал?
Нет, милая! когда в уединеньи
Себя потом я тихо проверял,
Их находя в моём воображеньи,
Тебя одну я в сердце обретал!
Приветливых, послушных без ужимок,
Улыбчивых для шалости младой,
Из-за угла Пафосских пилигримок
Я сторожил вечернею порой;
На миг один их своевольный пленник,
Я только был шалун, а не изменник.
Нет! более надменна, чем нежна,
Ты всё ещё обид своих полна…
Прости ж навек!
                но знай, что двух виновных,
Не одного, найдутся имена
В стихах моих, в преданиях любовных.

[1824], [1826]

Фея

Порою ласковую Фею
Я вижу в обаяньи сна,
И всей наукою своею
Служить готова мне она.
Душой обманутой ликуя,
Мои мечты ей лепечу я;
Но что же? странно и во сне
Непокупное счастье мне:
Всегда дарам своим предложит
Условье некое она,
Которым, злобно смышлена,
Их отравит иль уничтожит.
Знать, самым духом мы рабы
Земной насмешливой судьбы;
Знать, миру явному дотоле
Наш бедный ум порабощён,
Что переносит поневоле
И в мир мечты его закон!

[1824 ?]

Любовь

Мы пьём в любви отраву сладкую;
    Но всё отраву пьём мы в ней,
И платим мы за радость краткую
    Ей безвесельем долгих дней.
Огонь любви, огонь живительный, -
    Все говорят, - но что мы зрим?
Опустошает, разрушительный,
    Он душу, объятую им!
Кто заглушит воспоминания
О днях блаженства и страдания,
    О чудных днях твоих, любовь?
Тогда я ожил бы для радости,
Для снов златых цветущей младости
    Тебе открыл бы душу вновь.

[1824]

Дельвигу

Я безрассуден - и не диво!
Но рассудителен ли ты,
Всегда преследуя ревниво
Мои любимые мечты?
«Не для неё прямое чувство:
Одно коварное искусство
Я вижу в Делии твоей;
Не верь прелестнице лукавой!
Самолюбивою забавой
Твои восторги служат ей».
Не обнаружу я досады,
И проницательность твоя
Хвалы достойна, верю я,
Но не находит в ней отрады
Душа смятенная моя.

Я вспоминаю голос нежный
Шалуньи ласковой моей,
Речей открытых склад небрежный,
Огонь ланит, огонь очей;
Я вспоминаю день разлуки,
Последний долгий разговор
И, полный неги, полный муки,
На мне покоившийся взор;
Я перечитываю строки,
Где, увлечения полна,
В любви счастливые уроки
Мне самому даёт она,
И говорю в тоске глубокой:
«Ужель обманут я жестокой?
Или всё, всё в безумном сне
Безумно чудилося мне?
О, страшно мне разуверенье,
И об одном мольба моя:
Да вечным будет заблужденье,
Да век безумцем буду я…»

Когда же с верою напрасной
Взываю я к судьбе глухой
И вскоре опыт роковой
Очам доставит свет ужасный,
Пойду я странником тогда
На край земли, туда, туда,
Где вечный холод обитает,
Где поневоле стынет кровь,
Где, может быть, сама любовь
В озяблом сердце потухает…
Иль нет: подумавши путём,
Останусь я в углу своём,
Скажу, вздохнув: «Горюн неловкой!
Грусть простодушная смешна;
Не лучше ль плутом быть с плутовкой,
Шутить любовью, как она?
Я об обманщице тоскую.
Как здравым смыслом я убог!
Ужель обманщицу другую
Мне не пошлёт в отраду бог?»

[1823]

Вероятнее всего под именем Делии имеется в виду С.Д.Пономарёва - предмет увлечения обоих поэтов. Стихи, поставленные в кавычки, являются как бы ответом на увещевания Дельвига.

Безнадежность

Желанье счастия в меня вдохнули боги;
Я требовал его от неба и земли
И вслед за призраком, манящим издали,
	Жизнь перешёл до полдороги,
Но прихотям судьбы я боле не служу:
Счастливый отдыхом, на счастие похожим,
Отныне с рубежа на поприще гляжу -
	И скромно кланяюсь прохожим.

[1823]

Две доли

Дало две доли провидение
   На выбор мудрости людской:
Или надежду и волнение,
   Иль безнадежность и покой.

Верь тот надежде обольщающей,
   Кто бодр неопытным умом,
Лишь по молве разновещающей
   С судьбой насмешливой знаком.

Надейтесь, юноши кипящие!
   Летите, крылья вам даны;
Для вас и замыслы блестящие,
   И сердца пламенные сны!

Но вы, судьбину испытавшие,
   Тщету утех, печали власть,
Вы, знанье бытия приявшие
   Себе на тягостную часть!

Гоните прочь их рой прельстительный:
   Так! доживайте жизнь в тиши
И берегите хлад спасительный
   Своей бездейственной души.

Своим бесчувствием блаженные,
   Как трупы мёртвых из гробов,
Волхва словами пробужденные,
   Встают со скрежетом зубов, -

Так вы, согрев в душе желания,
   Безумно вдавшись в их обман,
Проснётесь только для страдания,
   Для боли новой прежних ран.

[1823]

Признание

Притворной нежности не требуй от меня:
Я сердца моего не скрою хлад печальный.
Ты права, в нём уж нет прекрасного огня
	Моей любви первоначальной.
Напрасно я себе на память приводил
И милый образ твой и прежние мечтанья:
	Безжизненны мои воспоминанья,
Я клятвы дал, но дал их выше сил.
	Я не пленён красавицей другою,
Мечты ревнивые от сердца удали;
Но годы долгие в разлуке протекли,
Но в бурях жизненных развлёкся я душою.
Уж ты жила неверной тенью в ней;
Уже к тебе взывал я редко, принужденно,
	И пламень мой, слабея постепенно,
	Собою сам погас в душе моей.
Верь, жалок я один. Душа любви желает,
	Но я любить не буду вновь;
Вновь не забудусь я: вполне упоевает
	Нас только первая любовь.

Грущу я; но и грусть минует, знаменуя
Судьбины полную победу надо мной;
Кто знает? мнением сольюся я с толпой;
Подругу, без любви - кто знает? - изберу я.
На брак обдуманный я руку ей подам
	И в храме стану рядом с нею,
Невинной, преданной,
                     быть может, лучшим снам,
	И назову её моею;
И весть к тебе придёт, но не завидуй нам:
Обмена тайных дум не будет между нами,
Душевным прихотям мы воли не дадим:
	Мы не сердца под брачными венцами,
	Мы жребии свои соединим.
Прощай! Мы долго шли дорогою одною;
Путь новый я избрал, путь новый избери;
Печаль бесплодную рассудком усмири
И не вступай, молю,
                    в напрасный суд со мною.
	Не властны мы в самих себе
	И, в молодые наши леты,
	Даём поспешные обеты,
Смешные, может быть, всевидящей судьбе.

[1823], [1832]

Истина

О счастии с младенчества тоскуя,
   Всё счастьем беден я,
Или вовек его не обрету я
   В пустыне бытия?

Младые сны от сердца отлетели,
   Не узнаю я свет;
Надежд своих лишён я прежней цели,
   А новой цели нет.

Безумен ты и все твои желанья -
   Мне первый опыт рек;
И лучшие мечты моей созданья
   Отвергнул я навек.

Но для чего души разуверенье
   Свершилось не вполне?
Зачем же в ней слепое сожаленье
   Живёт о старине?

Так некогда обдумывал с роптаньем
   Я дольний жребий свой,
Вдруг Истину (то не было мечтаньем)
   Узрел перед собой.

«Светильник мой укажет путь ко счастью!
   Вещала. - Захочу -
И, страстного, отрадному бесстрастью
   Тебя я научу.

Пускай со мной ты сердца жар погубишь,
   Пускай, узнав людей,
Ты, может быть, испуганный, разлюбишь
   И ближних и друзей.

Я бытия все прелести разрушу,
   Но ум наставлю твой;
Я оболью суровым хладом душу,
   Но дам душе покой».

Я трепетал, словам её внимая,
   И горестно в ответ
Промолвил ей: «О гостья роковая!
   Печален твой привет.

Светильник твой - светильник погребальный
   Всех радостей земных!
Твой мир, увы! могилы мир печальный
   И страшен для живых.

Нет, я не твой! в твоей науке строгой
   Я счастья не найду;
Покинь меня, кой-как моей дорогой
   Один я побреду.

Прости! иль нет: когда моё светило
   Во звёздной вышине
Начнёт бледнеть и всё, что сердцу мило,
   Забыть придётся мне,

Явись тогда! раскрой тогда мне очи,
   Мой разум просвети,
Чтоб, жизнь презрев, я мог в обитель ночи
   Безропотно сойти».

[1823]

Дельвигу

Дай руку мне, товарищ добрый мой,
Путём одним пойдём до двери гроба,
И тщетно нам за грозною бедой
Беду грозней пошлёт судьбины злоба.
Ты помнишь ли, в какой печальный срок
Впервые ты узнал мой уголок?
Ты помнишь ли, с какой судьбой суровой
Боролся я, почти лишённый сил?
Я погибал - ты дух мой оживил
Надеждою возвышенной и новой.
Ты ввёл меня в семейство добрых муз;
Деля досуг меж ими и тобою,
Я ль чувствовал её свинцовый груз
И перед ней унизился душою?
Ты сам порой глубокую печаль
В душе носил, но что? не мне ли вверить
Спешил её? И дружба не всегда ль
Хоть несколько могла её умерить?
Забытые фортуною слепой,
Мы ей назло друг в друге всё имели
И, дружества твердя обет святой,
Бестрепетно в глаза судьбе глядели.
О! верь мне в том: чем жребий ни грозит,
Упорствуя в старинной неприязни,
Душа моя не ведает боязни,
Души моей ничто не изменит!
Так, милый друг! позволят ли мне боги
Ярмо забот сложить когда-нибудь
И весело на светлый мир взглянуть,
По-прежнему ль ко мне пребудут строги,
Всегда я твой. Судьёй души моей
Ты должен быть и в вёдро и в ненастье,
Удвоишь ты моих счастливых дней
Неполное без разделенья счастье;
В дни бедствия я знаю, где найти
Участие в судьбе своей тяжёлой;
Чего ж робеть на жизненном пути?
Иду вперёд с надеждою весёлой.
Ещё позволь желание одно
Мне произнесть: молюся я судьбине,
Чтоб для тебя я стал хотя отныне,
Чем для меня ты стал уже давно.

[1822]

Водопад

Шуми, шуми с крутой вершины,
Не умолкай, поток седой!
Соединят протяжный вой
С протяжным отзывом долины.

Я слышу: свищет аквилон,
Качает елию скрыпучей,
И с непогодою ревучей
Твой рёв мятежный соглашён.

Зачем, с безумным ожиданьем,
К тебе прислушиваюсь я?
Зачем трепещет грудь моя
Каким-то вещим трепетаньем?

Как очарованный стою
Над дымной бездною твоею
И, мнится, сердцем разумею
Речь безглагольную твою.

Шуми, шуми с крутой вершины,
Не умолкай, поток седой!
Соединяй протяжный вой
С протяжным отзывом долины!

Апрель - начало мая 1821

Стихотворение написано под живым впечатлением финляндской природы, по-видимому речь идёт о водопаде Хэгфорс, от которого крепость Кюмень, где служил Баратынский, была в двух километрах. Водопад этот замечателен высотой своего падения (8 метров) и мрачной быстриной, которую можно было наблюдать с высящегося над нею мостика.

Уныние

Рассеивает грусть пиров весёлый шум.
Вчера, за чашей круговою,
Средь братьев полковых, в ней утопив мой ум,
Хотел воскреснуть я душою.

Туман полуночный на холмы возлегал;
Шатры над озером дремали,
Лишь мы не знали сна - и пенистый бокал
С весельем буйным осушали.

Но что же? вне себя я тщетно жить хотел:
Вино и Вакха мы хвалили,
Но я безрадостно с друзьями радость пел:
Восторги их мне чужды были.

Того не приобресть, что сердцем не дано
Рок злобный к нам ревниво злобен,
Одну печаль свою, уныние одно
Унылый чувствовать способен.

1821

Разуверение

Не искушай меня без нужды
Возвратом нежности твоей:
Разочарованному чужды
Все обольщенья прежних дней!

… (далее по ссылке ниже)

1821

Поёт Эдуард Хиль. Музыка: Михаил Глинка.

Родина

Я возвращуся к вам, поля моих отцов,
Дубравы мирные, священный сердцу кров!
Я возвращуся к вам, домашние иконы!
Пускай другие чтут приличия законы;
Пускай другие чтут ревнивый суд невежд;
Свободный наконец от суетных надежд,
От беспокойных снов, от ветреных желаний,
Испив безвременно всю чашу испытаний,
Не призрак счастия, но счастье нужно мне.
Усталый труженик, спешу к родной стране
Заснуть желанным сном
                      под кровлею родимой.
О дом отеческий! о край, всегда любимый!
Родные небеса! незвучный голос мой
В стихах задумчивых вас пел в стране чужой,
Вы мне повеете спокойствием и счастьем.
Как в пристани пловец,
                       испытанный ненастьем,
С улыбкой слушает, над бездною воссев,
И бури грозный свист и волн мятежный рев,
Так, небо не моля о почестях и злате,
Спокойный домосед в моей безвестной хате,
Укрывшись от толпы взыскательных судей,
В кругу друзей своих, в кругу семьи своей,
Я буду издали глядеть на бури света.
Нет, нет, не отменю священного обета!
Пускай летит к шатрам бестрепетный герой;
Пускай кровавых битв любовник молодой
С волненьем учится, губя часы златые,
Науке размерять окопы боевые -
Я с детства полюбил сладчайшие труды.
Прилежный, мирный плуг,
                        взрывающий бразды,
Почтеннее меча; полезный в скромной доле,
Хочу возделывать отеческое поле.
Оратай, ветхих дней достигший над сохой,
В заботах сладостных наставник будет мой;
Мне дряхлого отца сыны трудолюбивы
Помогут утучнять наследственные нивы.
А ты, мой старый друг, мой верный доброхот,
Усердный пестун мой, ты, первый огород
На отческих полях разведший в дни былые!
Ты поведёшь меня в сады свои густые,
Деревьев и цветов расскажешь имена;
Я сам, когда с небес роскошная весна
Повеет негою воскреснувшей природе,
С тяжёлым заступом явлюся в огороде,
Приду с тобой садить коренья и цветы.
О подвиг благостный! не тщетен будешь ты:
Богиня пажитей признательней фортуны!
Для них безвестный век,
                        для них свирель и струны;
Они доступны всем и мне за лёгкий труд
Плодами сочными обильно воздадут.
От гряд и заступа спешу к полям и плугу;
А там, где ручеёк по бархатному лугу
Катит задумчиво пустынные струи,
В весенний ясный день я сам, друзья мои,
У брега насажу лесок уединённый,
И липу свежую и тополь осребрённый;
В тени их отдохнёт мой правнук молодой;
Там дружба некогда сокроет пепел мой
И вместо мрамора положит на гробницу
И мирный заступ мой и мирную цевницу.

[1821]

***

Живи смелей, товарищ мой,
Разнообразь досуг шутливый!
Люби, мечтай, пируй и пой,
Пренебреги молвы болтливой
И порицаньем и хвалой!
О, как безумна жажда славы!
Равно исчезнут в бездне лет
И годы шумные побед
И миг незнаемый забавы!
Всех смертных ждёт судьба одна,
Всех чередом поглотит Лета:
И философа-болтуна,
И длинноусого корнета,
И в молдаванке шалуна,
И в рубище анахорета.
Познай же цену срочных дней,
Лови пролётное мгновенье!
Исчезнет жизни сновиденье:
Кто был счастливей, кто умней.
Будь дружен с музою моею,
Оставим мудрость мудрецам, -
На что чиниться с жизнью нам,
Когда шутить мы можем с нею?

[1821]

Дельвигу

Напрасно мы, Дельвиг, мечтаем найти
   В сей жизни блаженство прямое:
Небесные боги не делятся им
   С земными детьми Прометея.

Похищенной искрой созданье своё
     Дерзнул оживить безрассудный;
Бессмертных он презрел - и страшная казнь
     Постигнула чад святотатства.

Наш тягостный жребий: положенный срок
     Питаться болезненной жизнью,
Любить и лелеять недуг бытия
     И смерти отрадной страшиться.

Нужды непреклонной слепые рабы,
     Рабы самовластного рока!
Земным ощущеньям насильственно нас
     Случайная жизнь покоряет.

Но в искре небесной прияли мы жизнь,
   Нам памятно небо родное,
В желании счастья мы вечно к нему
   Стремимся неясным желаньем!..

Вотще! Мы надолго отвержены им!
     Сияет красою над нами,
На бренную землю беспечно оно
     Торжественный свод опирает…

Но нам недоступно! Как алчный Тантал
     Сгорает средь влаги прохладной,
Так, сердцем постигнув блаженнейший мир,
     Томимся мы жаждою счастья.

[1821]

Элегия

Нет, не бывать тому, что было прежде!
Что в счастье мне? Мертва душа моя!
«Надейся, друг!» - сказали мне друзья.
Не поздно ли вверяться мне надежде,
Когда желать почти не в силах я?
Я бременюсь нескромным их участьем,
И с каждым днём я верой к ним бедней.
Что в пустоте несвязных их речей?
Давным-давно простился я со счастьем,
Желательным слепой душе моей!
Лишь вслед ему с унылым сладострастьем
Гляжу я в даль моих минувших дней.
Так нежный друг, в бесчувственном забвенье,
Ещё глядит на зыби синих волн,
На влажный путь, где в тёмном отдаленье
Давно исчез отбывший дружний чёлн.

[1821]

***

Приманкой ласковых речей
Вам не лишить меня рассудка!
Конечно, многих вы милей,
Но вас любить - плохая шутка!

Вам не нужна любовь моя,
Не слишком заняты вы мною,
Не нежность - прихоть вашу я
Признаньем страстным успокою.

Вам дорог я, твердите вы,
Но лишний пленник вам дороже.
Вам очень мил я, но, увы!
Вам и другие милы тоже.

С толпой соперников моих
Я состязаться не дерзаю
И превосходной силе их
Без битвы поле уступаю.

Январь - февраль 1821

Разлука

Расстались мы; на миг очарованьем,
На краткий миг была мне жизнь моя;
Словам любви внимать не буду я,
Не буду я дышать любви дыханьем!
Я всё имел, лишился вдруг всего;
Лишь начал сон… исчезло сновиденье!
Одно теперь унылое смущенье
Осталось мне от счастья моего.

[1820], [1926]

«Разлука» близка известной элегии Парни «Que le bonheur arrive lentement».

Ропот

Он близок, близок день свиданья,
Тебя, мой друг, увижу я!
Скажи: восторгом ожиданья
Что ж не трепещет грудь моя?
Не мне роптать; но дни печали,
Быть может, поздно миновали:
С тоской на радость я гляжу,
Не для меня её сиянье,
И я напрасно упованье
В больной душе моей бужу.
Судьбы ласкающей улыбкой
Я наслаждаюсь не вполне:
Всё мнится, счастлив я ошибкой,
И не к лицу веселье мне.

[1820]

Финляндия

В свои расселины вы приняли певца,
Граниты финские, граниты вековые,
	Земли ледяного венца
	Богатыри сторожевые.
Он с лирой между вас. Поклон его, поклон
	Громадам, миру современным;
	Подобно им, да будет он
	Во все годины неизменным!

Как всё вокруг меня пленяет чудно взор!
	Там необъятными водами
	Слилося море с небесами;
Тут с каменной горы к нему дремучий бор
	Сошёл тяжёлыми стопами,
Сошёл - и смотрится в зерцале гладких вод!
Уж поздно, день погас, но ясен неба свод;
На скалы финские без мрака ночь нисходит,
	И только что себе в убор
	Алмазных звёзд ненужный хор
	На небосклон она выводит!
Так вот отечество Одиновых детей,
	Грозы народов отдалённых!
Так это колыбель их беспокойных дней,
	Разбоям громким посвящённых!

Умолк призывный щит,
                     не слышен скальда глас,
	Воспламенённый дуб угас,
Развеял буйный ветр торжественные клики;
	Сыны не ведают о подвигах отцов;
	И в дольном прахе их богов
	Лежат низверженные лики!

И всё вокруг меня в глубокой тишине!
О вы, носившие от брега к брегу бои,
Куда вы скрылися, полночные герои?
	Ваш след исчез в родной стране.
Вы ль, на скалы её вперив скорбящи очи,
Плывёте в облаках туманною толпой?
Вы ль? Дайте мне ответ, услышьте голос мой,
	Зовущий к вам среди молчанья ночи.
Сыны могучие сих грозных вечных скал!
Как отделились вы от каменной отчизны?
Зачем печальны вы? Зачем я прочитал
На лицах сумрачных улыбку укоризны?
И вы сокрылися в обители теней!
И ваши имена не пощадило время!
Что ж наши подвиги, что слава наших дней,
	  Что наше ветреное племя?
О, всё своей чредой исчезнет в бездне лет!
Для всех один закон - закон уничтоженья,
Во всём мне слышится таинственный привет
	  Обетованного забвенья!

Но я, в безвестности, для жизни жизнь любя,
	Я, беззаботливый душою,
	Вострепещу ль перед судьбою?
Не вечный для времён, я вечен для себя:
	Не одному ль воображенью
	Гроза их что-то говорит?
	Мгновенье мне принадлежит,
	Как я принадлежу мгновенью!
Что нужды до былых иль будущих племён?
Я не для них бренчу незвонкими струнами;
	Я, невнимаемый, довольно награждён
За звуки звуками, а за мечты мечтами.

Март - первая половина апреля 1820

В стихотворении мы находим почти точное изображение природы финляндского побережья. Называя Финляндию «отечеством Одиновых детей», Баратынский вслед за Батюшковым («Мечта» и др.) подменяет финскую историю и мифологию - скандинавской. Это смешение скандинавского и финского эпоса, имевшее до того место ещё у Державина и Жуковского, имело под собой историческую почву. Финляндия до 1809 была шведской провинцией, государственным языком был шведский, и шведская культура усваивалась финской интеллигенцией.

Весна
(Элегия)

Мечты волшебные, вы скрылись от очей!
    Сбылися времени угрозы!
Хладеет в сердце жизнь, и юности моей
    Поблекли утренние розы!

Благоуханный май воскреснул на лугах,
    И пробудилась Филомела,
И Флора милая на радужных крылах
    К нам обновлённая слетела.

Вотще! Не для меня долины и леса
    Одушевились красотою,
И светлой радостью сияют небеса!
    Я вяну, - вянет всё со мною!

О где вы, призраки невозвратимых лет,
    Богатство жизни - вера в счастье?
Где ты, младого дня пленительный рассвет?
    Где ты, живое сладострастье?

В дыхании весны всё жизнь младую пьёт
    И негу тайного желанья!
Всё дышит радостью и, мнится, с кем-то ждёт
    Обетованного свиданья!

Лишь я как будто чужд природе и весне:
    Часы крылатые мелькают;
Но радости принесть они не могут мне
    И, мнится, мимо пролетают.

1-20 марта 1820

Дельвигу

Так, любезный мой Гораций,
Так, хоть рад, хотя не рад,
Но теперь я муз и граций
Променял на вахтпарад;
Сыну милому Венеры,
Рощам Пафоса, Цитеры,
Приуныв, прости сказал;
Гордый лавр и мирт весёлый
Кивер воина тяжёлый
На главе моей измял.
Строю нет в забытой лире,
Хладно день за днём идёт,
И теперь меня в мундире
Гений мой не узнаёт!

Мне ли думать о куплетах?
За свирель… а тут беды!
Марс, затянутый в штиблетах,
Обегает уж ряды,
Кличет ратников по-свойски…
О судьбы переворот!
Твой поэт летит геройски
Вместо Пинда - на развод.

Вам, свободные пииты,
Петь, любить; меня же вряд
Иль камены, иль хариты
В карауле навестят.

Вольный баловень забавы,
Ты, которому дают
Говорливые дубравы
Поэтический приют,
Для кого в долине злачной,
Извиваясь, ключ прозрачный
Вдохновительно журчит,
Ты, кого зовут к свирели
Соловья живые трели,
Пой, любимец аонид!
В тихой, сладостной кручине
Слушать буду голос твой,
Как внимают на чужбине
Языку страны родной.

1819, [1826]

Любовь и дружба
(В альбом)

Любовь и дружбу различают,
Но как же различить хотят?
Их приобресть равно желают,
Лишь нам скрывать одну велят.
Пустая мысль! Обман напрасный!
Бывает дружба нежной, страстной,
Стесняет сердце, движет кровь,
И хоть таит свой огнь опасный,
Но с девушкой она прекрасной
Всегда похожа на любовь.

[1819]

Портрет В…

Как описать тебя? я право, сам не знаю!
Вчера задумчива, я помню, ты была;
Сегодня ветрена, забавна, весела:
         Во всём, что лишь в тебе встречаю,
         Непостоянство примечаю;
         Но постоянно ты мила!

[1819]