Я не дивлюсь и, право, не сержусь я,
Что на меня так злобно восстают:
Журнальною хулой скорей горжусь я,
И клеветы мне сердца не кольнут.
Я разошлася с новым поколеньем,
Прочь от него идёт стезя моя;
Понятьями, душой и убежденьем
Принадлежу другому миру я.
Иных богов я чту и призываю
И говорю иным я языком;
Я им чужда, смешна, - я это знаю,
Но не смущаюсь перед их судом.
Я не ищу коварным наущеньем
Сословье на сословье подстрекнуть;
Я не хочу мистическим любленьем
И ханжеством пред светом прихвастнуть;
К разбойникам я не стремлюсь с объятьем,
Разврату в дань хвалы не приношу;
Я прах отца не шевелю проклятьем
И пасквилей на мёртвых не пишу!
Без горечи, без ропота, без гнева
Смотрю на жизнь, на мир и на людей…
Зато и справа слышатся и слева
Анафемы над головой моей!
Сонм братьев и друзей моих далёко -
Он опочил, окончив песнь свою.
Немудрено, что жрицей одинокой
У алтаря пустого я стою!
Ноябрь 1856
Зима. Не правда ли, нет мочи
Мороз и стужу выносить?
Вам длинны суточные ночи
И рады время вы убить?
Окутайтесь в меха собольи,
Оденьтесь в дымку и атлас,
На бал пора!.. Там ждёт раздолье,
Там ждут все упоенья вас!
Но не забудьте, что в избушке
Нет дров и часто хлеба нет;
Что там к озябнувшей старушке
Малютка жмётся, - свой обед
С утра вымаливая криком;
Что наги, холодны они;
Что жертвы бедности великой
Ещё беднее в зимни дни!
Живём мы, право, в век железный!
Безумной роскоши вампир
Сосёт всех нас, - и бесполезно
На роскошь ропщет целый мир:
По всей Европе все сословья
Беднеют нынче с каждым днём,
Лишь богатеют на здоровье
Игрок с банкиром да с жидом.
Легко у них нажито злато
И проживается легко, -
У выскочек спесь торовата
И гордость метит высоко.
Соблазна духом одержимой
Толпе их в пагубу пример;
И, хвастая щедротой мнимой,
Свет сыплет деньгами без мер.
О! горе, горе поколеньям,
Меж коих золото кумир!
Так было встарь, когда паденьем
Народов оглушался мир:
Когда горела Ниневия,
Языческий кончался Рим
И разрушалась Византия,
Развратом отравясь своим!
Так будет с жалкими странами,
Где алчут жаждой тленных благ,
Где нищий зависти глазами
На богача глядит как враг;
Где всё наперерыв стремится
Блеснуть и нашуметь собой,
Скорей на счёт других нажиться, -
Хоть бы нечестною рукой!
Бог им судья!.. Но их путями
Мы, - добровольные слепцы, -
Зачем, куда идём мы, - сами
Сврей погибели творцы?
Пора прозреть, пора очнуться
И, вспомнив о судьбе детей,
С кровавым плачем оглянуться
На разоренье всех семей!
Вельможа русский! Ты обязан
Беречь добро крестьян своих!
Их жребий с нашим тесно связан, -
Ответ дадим мы и за них.
С твоей усадьбой заложённой
Ты заложил и дедов прах!
А мы - тщеславные их жёны -
Виновны в мужниных долгах.
Нас, женщин, соблазняет мода:
У нас кружится голова;
Тягло работало два года,
Чтоб заплатить нам кружева;
Мы носим на оборке бальной
Оброк пяти, шести семей…
Блеск этой роскоши печальной -
Грех против бога и людей!
На полках наших этажерок
Как много дряни дорогой, -
Альбомов, чашек, бонбоньерок,
К нам завезённых новизной!
От тряпок сундуки ломятся
В загромождённых кладовых…
Беда слугам… домы пылятся,
Жизнь тает в мелочах пустых!
И что нам в том?.. Или мы краше?
Иль мы счастливей и милей?
Иль мир прочней над кровлей нашей
И на душе у нас светлей?
Гордясь мишурной обстановкой,
Избегнем ли судьбы угроз?
Или под штофной драпировкой
Поменьше льётся женских слёз?
Поверьте мне, - и не сердитесь,
Я говорю вам от души! -
Как вы богато ни рядитесь
И как ни будьте хороши, -
Не знать вам радости сердечной,
И не видать вам ясных дней,
Пока идёт наш век беспечный
Стезёй беспутною своей;
Пока, гонясь за наслажденьем,
За бурной страстию одной,
Мужчина смотрит лишь с презреньем
На счастие в любви святой!
Пока духовное начало
Корысти в дань приносит он
И над святыней идеала
Глумится, - буйством озлоблён!
Так сбросим же с плечей надменных
Безумно дорогой убор
И тяжесть тканей позлащённых, -
Весь этот блеск, весь этот вздор!
Ценой ненужных безделушек
Накормим нищих и ребят,
Оденем зябнущих старушек, -
И жив да будет меньший брат!..
Ноябрь 1856, Москва
Тягло - крепостная семья.
Беда стране, где раб и льстец
Одни допущены к престолу!..
А. Пушкин
Не бойтесь нас, цари земные:
Не страшен искренний поэт,
Когда порой в дела мирские
Он вносит божьей правды свет.
Во имя правды этой вечной
Он за судьбой людей следит;
И не корысть, а пыл сердечный
Его устами говорит.
Он не завистник: не трепещет
Вражда в груди, в душе его;
Лишь слабых ради в сильных мещет
Он стрелы слова своего!..
Он враг лишь лжи и притеснений,
Он мрака, предрассудка враг;
В нём нет ни тайных ухищрений,
Ни алчности житейских благ.
Heт, не в упрек, не для обиды
Звучит его громовый стих,
Когда, глас высшей Немезиды,
Карает он и зло и злых, -
Он только верно выполняет
Свой долг святой пред божеством;
Он только громко повторяет,
Что честь и совесть скажут в нём!
Живёт он средь житейской смуты
Не в свой, а в божий произвол;
На помощь дан для битвы лютой
Ему орудием глагол.
Не знает он любостяжанья;
Благоговейно принял он
От неба в дар своё призванье,
Добра желаньем вдохновлён.
Не нужно ничего поэту -
Ни лент, ни места, ни крестов;
Поэт за благостыню эту
Вам не продаст своих стихов!
Зачем вельможные палаты
Тому, кто ищет высь небес?
Зачем блеск почестей и злата
Жильцу обители чудес?
Не бойтесь нас, земные власти, -
Но не гоните только нас:
Мы выше станем при несчастьи,
В гоненьи дорастём до вас!
Под стражей общего вниманья
Растёт и множится наш род;
За опалу, за поруганье
Любовью нам воздаст народ!
Молва за нас!.. Судьба бедою
Грозит ли нам издалека -
Уж над беспечной головою
Молвы хранящая рука!
Не обижайте нас - преданье
За нас потребует отчёт
И в месть за нас, вам в наказанье,
И вас, и нас переживёт!
Не бойтесь нас!.. Мы правду знаем, -
Вам больше всех она нужна!
Мы смысл её вам разгадаем,
Хоть вам не нравится она!
Не бойтесь нас!.. Мы правду скажем,
Народный глас к вам доведём,
И к славе путь мы вам укажем,
И вашу славу воспоём!
Но бойтесь уст медоточивых
Низкопоклонников, льстецов;
Но бойтесь их доносов лживых
И их коварных полуслов!
Но бойтесь похвалы лукавой
И царедворческих речей:
В них яд, измена и отрава,
Отрава царства и царей!
Но бойтесь всех подобострастных,
Кто лижут, ластятся, ползут…
Они вас, бедных, самовластных,
И проведут, и продадут!
Они поссорят вас с народом,
Его любовь к вам охладят
И неминуемым исходом
Пред вами нас же обвинят!
Август 1856, Москва
Не сотвори себе кумира,
У ног бездушной красоты
Не трать высокие мечты!
От воплощённой суеты
Не жди любви, не требуй мира!..
Любуйся блеском чёрных глаз,
Но не ищи в них тайной страсти…
Безумец ты!.. В твоей ли власти
Вдруг заменить мечтой о счастьи
Блажь лёгких шуток и проказ?!.
Каприз пустейшего кокетства,
Тщеславья женского обман
Повергли разум твой в туман;
Слепец, прозри!.. Твой истукан
Утратил сердце с малолетства.
Смотри: ты сохнешь и горишь, -
А ей-то что?.. Ей горя мало!..
Ей нынче зеркало сказало,
Что платье очень к ней пристало, -
Так чем её ты удивишь?..
Дань нежных чувств, дань удивленья,
Намёков, робких полуслов
Она приемлет от рабов
Как долг законных должников,
Как побеждённых приношенье…
Беги приманок роковых!..
Такие женщины не любят,
И если даже приголубят -
Как змей, задушат и погубят
Они в объятиях своих!..
3 февраля 1856, Москва
Бессонница, - мученье праздной лени, -
Люблю твой полубред в безмолвной ночи час,
Когда уляжется дневная жизнь вкруг нас
И только в сумраке немые бродят тени,
Беседуя душой… Люблю я в тишине
Припоминать денные впечатленья,
Переживать прожитые волненья
И тайно поверять себя наедине!..
Действительность тогда не существует,
Холодный гнёт её нас больше не теснит;
С ней всё условное, всё ложное молчит,
И в сердце истига святая торжествует.
Оковы светские сорвав, вздохнёшь легко
И сбросишь радостно личину принужденья;
И дума, окрилев, в мир счастья и забвенья
Из мира внешнего взлетает высоко!
Вот слышатся полуслова… шептанья…
Мы дополняем их догадливой мечтой!
И заблестят глаза… И в темноте ночной
Светлей в душе горят воспоминанья.
Неясно сладостной надеждой ум прельщён,
Всё невозможное вдруг кажется возможно…
И сердце бьётся в нас так страстно, так тревожно!
И нас баюкает без сна волшебный сон!
1854
Виновны вы и правы оба!..
Непримирим ваш вечный спор!..
В жене понятны месть и злоба,
Борьбы отчаянной отпор,
А в муже - гнев за оскорбленья,
За вероломство многих лет!
Согласно жить вам средства нет!
Спасенье вам - разъединенье!
Ваш брак лишь грех и ложь!.. Сам бог
Благословить его не мог!..
Закон, язык, и нрав, и вера -
Вас разделяют навсегда!..
Меж вами ненависть без меры,
Тысячелетняя вражда!..
Меж вами память, страж ревнивый,
И токи крови пролитой…
Муж цепью свяжет ли златой
Порыв жены вольнолюбивой?..
Расстаньтесь!.. Брак ваш - грех!.. Сам бог
Благословить его не мог!..
22 сентября 1853, Вороново
22 сентября 1853, Вороново
Стихотворение продолжает тему «Насильного брака» и говорит о том, что и в 50-е годы Ростопчина осталась сторонницей освобождения Польши.
Звенит, гудит, дробится мелкой трелью
Валдайский колокольчик удалой…
В нём слышится призыв родной, -
Какое-то разгульное веселье
С безумной, безотчётною тоской…
Кто едет там?.. Куда?.. С какою целью?..
Зачем?.. К кому?.. И ждёт ли кто-нибудь?..
Трепещущую счастьем грудь
Смутит ли колокольчик звонкой трелью?..
Спешат, летят!.. Бог с ними… Добрый путь!..
Вот с мостика спустились на плотину,
Вот обогнули пруд, и сад, и дом…
Теперь поехали шажком…
Свернули в парк аллеею старинной…
И вот ямщик стегнул по всем по трём…
Звенит, гудит, как будто бьёт тревогу,
Чтоб мысль завлечь и сердце соблазнить!..
И скучно стало сиднем жить,
И хочется куда-нибудь в дорогу,
И хочется к кому-нибудь спешить!..
27 августа 1853, Вороново
Тебе, развенчанной богине,
Тебе поклон мой и привет, -
Поэзия… кому уж ныне
Презрительно смеётся свет!
Пусть храм твой смертными покинут,
Пусть твой треножник опрокинут,
Но, староверкой прежних дней,
Тебя, в восторге убеждений,
О, мать высоких песнопений,
Я песнью чествую своей!
Тебя, кормилицу родную
Своих младенческих годов,
Отринул как игру пустую
Век положительных умов.
Ты отжила, ты устарела,
Свои ты песни все отпела, -
Твердят они, махнув рукой.
И молодое поколенье,
Не признавая вдохновенья,
Пошло дорогою иной…
Зачем им прелесть идеала,
Блистательных примеров власть,
Всё то, что душу возвышало,
Зачем им песнь, зачем им страсть?
Зачем Ромео, Ивенгое?..
Не имут веры уж в героя!
Герой - бродяга иль бобыль!
Давайте кисть им с мрачной краской -
И отвратительные сказки
Они нам выдадут за быль!
Любовь, восторги, доблесть, гений
Насмешкам их обречены;
Язык и слог для их творений
Самоуправных не нужны!
Тщету искусства возглашая
И парадоксы облекая
В набор нескладный чуждых слов,
Они, потешники народа,
Из грязи вылепя урода,
Его включают в сонм богов!
Их проза вялая вступает
С тобой надменно в дерзкий бой,
И самохвально прославляет
Свою победу над тобой.
Поднявши знамя пользы мнимой,
Она с гордыней нестерпимой
Тебя за суетность корит;
И в честь естественности жалкой,
О вечного огня весталка! -
Тебя за ложь стыдом клеймит!
Отвергнут блеск имён великих,
Прочь Данте, Байрон и Омир!..
Умам зоилов полудиких
Чужд дивный строй бессмертных лир!
Ты хочешь ли быть признан ими? -
Карикатурами смешными,
Поэт, усей свой честный труд!
Терситом выставь человека
И, угождая вкусу века,
Шутов ему представь на суд!
Но минет срок их ослепленья,
Пройдут для них раскола дни,
Краснея за свои сужденья,
Прозрев, опомнятся они!
Тогда, к святилищам забытым
С златым тельцом своим разбитым
Придут они, прося богов…
А ты, отверзи им объятья,
Не помяни слепцов проклятья,
Прости смирившихся сынов!
1852
Ромео - герой трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта».
Ивенгое - так произносилось в начале 19 века в России имя Айвенго, героя одноимённого романа Вальтера Скотта.
Слова и звуки… звуки и слова,
В них жизни, полной жизни выраженье,
Всё, что вмещают сердце, голова
И человека грудь, - все проявленья
Природы и Творца, на небесах
И на земле что зримо и незримо,
Вся цепь существ, от тли до херувима,
Всё оживает в звуках и словах.
В словах и звуках от былых веков
Преданья нить до поздних поколений
Дошла и как наследие отцов
Передала рассказ их заблуждений,
Их горя, их страданья, их страстей,
Попыток их нам проложить дорогу, -
И слово умудряет понемногу…
Без пользы звук не гибнет меж людей!
Какая власть сравнится с властью их?
Друг с другом мы через слова и звуки
Сближаемся… блаженство, радость, муки,
Любовь, вражду, - всё облекаем в них.
И так, все вы, в ком мысли благостыня,
Все вы, поэт, вития и певец, -
Храните чисто дар свой, как святыню!
В словах и звуках вечный ключ сердец!
1852
Ребёнок был когда-то, - помню я,
Мечтательный и хиленький ребёнок,
Сиротка, сросшийся с самых пелёнок
С печальною изнанкой бытия.
Других детей лишь изредка встречая,
Он рос один, - то кроток и угрюм,
То резв и смел: печать тревожных дум
Была на нём, заране предвещая
Тяжёлую судьбу… Немудрено! -
Ласк матери ему ведь не дано!
Бывало, под вечер, в тенистый сад
Бежит дитя простором освежиться,
Промеж цветов улечься, притаиться
И жадной грудью пить их аромат.
Так страстно божий мир оно любило,
Так сердце билось в нём! Так взор его
Ловил, искал… не зная сам чего,
Так много в нём уж было жизни, силы
И пылкости!.. О бедное дитя!
Оно вполне уж жило, не шутя!
О бедное дитя!.. Не только жить, -
Оно уже страдать могло, и слёзы
Горячие на лилии и розы
Тайком роняло часто, объяснить
Само себе не могши их причины…
Особенно тоска брала его
Под сумерки, когда вокруг него,
Торжественно сливаясь в гул единый,
Колоколов несчётных звон гудел,
И день, кончаясь тихо, вечерел.
И чудный гул, и многовещий звон
Ребёнка слух и душу поражали,
Как будто к жизни дальней призывали,
К борьбе его: вперёд стремился он!
Грядущее с насмешкой и угрозой
Страшилищем вставало перед ним
И зеркалом загадочным своим
Сулило скорбь, страданье, горе, слёзы…
И понимал гость жизни молодой,
И трепетал пред мрачною судьбой.
Наитие таинственной тоски
И страха и какого-то волненья
Сходило, как немое откровенье,
К нему на душу… Были глубоки
И тяжки в нём развития порывы.
Дитя, дитя!.. Не думай, не желай,
О тайном, неизвестном не гадай!
Но где?.. Томясь мечтой своей тоскливой,
Оно уже как женщина грустит,
И молится, и плачет, и дрожит!
А время шло, ребёнок вырастал,
И девушкой пригоженькой явился,
И в женщину потом уж превратился,
И жизнь, прямую жизнь земли узнал.
Но знанье то досталося недаром
Страдалице! Без сил, утомлена,
Из трудной школы вырвалась она,
Из битвы, где так долго, с мощным жаром
Она боролась… Что же спасено? -
Лишь сожаленье грустное одно!
Предчувствие сказало правду ей, -
Тоска и грусть своё сдержали слово:
Её стопам был труден путь терновый,
Душе её труднее меж людей!
Всё, чем она безумно дорожила,
На полпути отстало от неё, -
Терзали или предали её
Почти все те, кого она любила.
Обман и ложь нашла она во всём, -
Опоры и любви ни в ком, ни в чём!
С привязчивой душою рождена,
Привычки цепь она легко носила, -
Судьба её из края в край водила,
И по мытарствам маялась она.
Где б ни пришлось, хоть на день, поселиться,
Мечта её сопутствовала ей, -
И все места казались ей милей,
Приютней… Но нигде ей водвориться
Не довелось: какой-то злобный рок
Не жить, - пытаться жить её обрёк!
И вот опять она, в вечерний час,
Одна в саду тенистом и пространном,
Пришла сказать прости местам желанным,
Где сердцем ожила… И вещий глас
Колоколов, к молитве призывая,
Напомнил ей, где будет дан покой
Больным сердцам, - где минет сон земной
И снова жизнь начнётся, жизнь другая…
И как дитя опять она грустит,
И молится, и плачет, и дрожит…
Май 1852
Чего-то жаль
По прочтении новым друзьям
старых стихотворений
Посвящается Островскому, Бергу, Мею и Эдельсону
Чего-то жаль мне… И не знаю я
Наверное чего… Опять его ли,
Кого безумно так любила я,
Так долго и с такой упрямой волей?..
Или тебя, пора моей весны,
Отцветшая пора младых стремлений,
Желаний и надежд и вдохновений…
Той грустной, но всё милой старины?!.
О нём зачем жалеть?.. Ведь счастлив он,
Своей судьбой доволен и спокоен,
Минувшего забыл минутный сон
И, счастия оседлого достоин,
Рассудку подчинил свой гордый ум,
Житейских благ всю цену понимает,
Без детских грёз, без лишних страстных дум,
Живёт… и жизни смысл и цель уж знает!
Он знает, что богатство нужно нам,
Чтоб вес иметь и поддержать значенье;
Что душу не разделишь пополам
С другой душой… что это заблужденье
Мальчишек и девчонок в двадцать лет,
Что барский дом, столь лакомый на славу,
Превознесут друзья, уважит свет
(Друзья и свет так падки на забавы!).
С поэзией простился он навек
И с прозою сухою помирился;
Член общества, степенный человек,
С приличием в ладу, он научился
Условной речи их… Нет!.. Он не тот,
Чем прежде был!.. О нём жалеть зачем же?
От женского он сердца сам не ждёт,
Чтоб было век оно одним и тем же!
Нет! не его мне жаль! - Мне жаль тебя,
Моя любовь, любовь души беспечной!
Ты верила и вечности сердечной,
Ты верила и в клятвы и в себя!..
Мне жаль ещё повязки ослепленья,
Скрывавшей мне житейских уз тщету,
Мне жаль тебя, о гордое презренье,
Ребяческий ответ на клевету!..
Мне жаль тебя, мой благородный гнев,
Ты ложь встречал лицом к лицу отважно,
Ты лесть отверг с её хвалой продажной,
Ты зависти дразнил зловещий рев!
Мне жаль тебя, моё самозабвенье,
Готовность глупо жертвовать собой,
Безумно жаль младого увлеченья
С его золотокрылою мечтой!..
После субботы 16 февраля 1852, Москва
В посвящении:
Островский А.Н. (1823-1886), Берг Н.В. (1823-1884), Мей Л.А. (1822-1862), Эдельсон Е.Н. (1824-1868) - участники «молодой редакции» журнала «Москвитянин».
«После субботы…» - после одного из традиционных литературных собраний (по субботам) в доме Ростопчиной.
Habent sua fata libelli…
Я не горжусь, что светлым вдохновеньем
С рожденья Бог меня благословил,
Что душу выражать Он дал мне песнопеньем
И мир фантазии мечтам моим открыл.
Я не горжусь, что рифмой, звуком, словом
Я чувство, мысль и страсть умею облекать;
Что юныя сердца под робким их покровом
Могу я песнею моею взволновать.
Я не горжусь, что с лестью и хвалою
Мне свет внимал, рукоплескал порой,
Что жены русския с улыбкой и слезою
Твердят, сочувствуя, стих задушевный мой!
Я не горжусь, что зависть и жеманство
Нещадной клеветой преследуют меня.
Что бабью суетность, тщеславий мелких чванство
Презреньем искренним своим задела я.
Я не горжусь, что и враги явились,
Враги, незнавшие в лицо меня вовек!..
Что ложью на меня они вооружились,
Что мне анафему их приговор изрек…
Что зависть злобная с уловкою змеиной
На имя женское клевещет и хулит,
И им ругается, - авось-ли за-едино
Она и честнаго поэта поразит!..
Пускай их тешутся!!.. Спокойно, равнодушно,
Иду себе дорогою своей,
Живу, пою, молюсь, призванию послушна,
Вражде ответствую насмешкою моей!
Горжусь я тем, что в чистых сих страницах
Нет слова грешнаго, виновной думы нет, -
Что в песнях ли своих, в рассказах, в небылицах,
Я тихой скромности не презрела завет!
Что женщиной смиренно я осталась,
И мыслию, и словом, и душой!..
Что я лжемудрием пустым не увлекалась,
И благочестия хранила щит святой!
Горжусь я тем, что вольнодумством модным
Не заразилась мысль прозревшая моя,
Что смело языком правдивым и свободным
Пред Богом и людьми вся высказалась я!..
Горжусь я тем, что в этой книге новой
Намёка вреднаго никто не подчеркнёт,
Что даже злейший враг, всегда винить готовый,
Двусмысленной в ней точки не найдёт!..
Горжусь я тем, что дочери невинной
Её без страха даст заботливая мать, -
Что девушке, с душою голубиной,
Над ней дозволится и плакать и мечтать!..
10-го сентября 1850, Вороново
Посвящается мысленно Мицкевичу
Zascia ch'io la clurasorte,
E ch'io sospiri la liberta! *
Старый барон
Сбирайтесь, слуги и вассалы,
На кроткий господина зов!
Судите, не боясь опалы, -
Я правду выслушать готов!
Судите спор, вам всем знакомый:
Хотя могуч и славен я,
Хотя всесильным чтут меня -
Не властен у себя я дома:
Всё непокорна мне она,
Моя мятежная жена!
Её я призрел сиротою,
И разорённой взял её,
И дал с державною рукою
Ей покровительство моё;
Одел её парчой и златом,
Несметной стражей окружил,
И, враг её чтоб не сманил,
Я сам над ней стою с булатом.
Но недовольна и грустна
Неблагодарная жена!
Я знаю - жалобой, наветом
Она везде меня клеймит;
Я знаю - перед целым светом
Она клянёт мой кров и щит,
И косо смотрит, исподлобья,
И, повторяя клятвы ложь,
Готовит козни, точит нож,
Вздувает огнь междоусобья;
И с ксёндзом шепчется она,
Моя коварная жена!..
И торжествуя, и довольны,
Враги мои на нас глядят,
И дразнят гнев её крамольный,
И суетной гордыне льстят.
Совет мне дайте благотворный,
Судите, кто меж нами прав?
Язык мой строг, но не лукав!
Теперь внемлите непокорной:
Пусть защищается она,
Моя преступная жена!
Жена
Раба ли я или подруга -
То знает Бог!.. Я ль избрала
Себе жестокого супруга?
Сама ли клятву я дала?..
Жила я вольно и счастливо,
Свою любила волю я;
Но победил, пленил меня
Соседей злых набег хищливый.
Я предана, я продана -
Я узница, я не жена!
Напрасно иго роковое
Властитель мнит озолотить;
Напрасно мщенье, мне святое,
В любовь он хочет превратить!
Не нужны мне его щедроты!
Его я стражи не хочу! -
Сама строптивых научу
Платить мне честно дань почёта.
Лишь им одним унижена,
Я враг ему, а не жена!
Он говорить мне запрещает
На языке моём родном,
Знаменоваться мне мешает
Моим наследственным гербом;
Не смею перед ним гордиться
Старинным именем моим
И предков храмам вековым,
Как предки славные, молиться…
Иной устав принуждена
Принять несчастная жена.
Послал он в ссылку, в заточенье
Всех верных, лучших слуг моих;
Меня же предал притесненью
Рабов - лазутчиков своих.
Позор, гоненье и неволю
Мне в брачный дар приносит он -
И мне ли ропот запрещён?
Ещё ль, терпя такую долю,
Таить от всех её должна
Насильно взятая жена?..
Сентябрь 1845. Дорогою, между Краковом и Веною
Позволь мне оплакивать тяжёлую участь и повздыхать о свободе (ит.) *
Plus rever que penser!
Devise de femme *
«Она всё думает!» - так говорят о мне, -
И важной мудрости, приличной седине,
Хотят от головы моей черноволосой…
«Она всё думает!» - Неправда! Разум мой
Не увлекается мышления тщетой,
Не углубляется в всемирные вопросы.
Нет, я не думаю, - мечтаю!.. Жизнь моя,
Заботы, помыслы тревожные тая,
Для беспристрастных дум досуга не имеет.
В слезах ли, в радости ль, собою занята,
Я знаю лишь себя, - и верная мечта
Лишь сердцу милое ласкает и лелеет.
Нет, я не думаю! я грежу наяву,
Воспоминаньями, догадками живу,
О завтра, о вчера в бессменном попеченье,
Пока, волнуяся, душа моя кипит,
Пока надежда мне так сладко говорит,
Я думать не хочу!.. Зачем мне размышленья?
Что дума? - Суд, расчёт, внимательный разбор
Того, что чуждо нам; духовный, вещий взор,
Крыло, влекущее в пространство разум смелый…
Придёт для дум пора в разуверенья дни,
Когда рассеются как прах мечты мои
Пред строгой правдою,
пред хладом жизни зрелой!
Ноябрь 1842, дорогою
* Больше мечтать, чем думать!
Девиз женщины (фр.)
A quio servent vos vers de flamme et de lumiere?
A fair quelque jour reluire vos tombeaux?
M-me Anais Segalas *
Не трогайте её, - зловещей сей цевницы!..
Она губительна… Она вам смерть даёт!..
Как семимужняя библейская вдовица,
На избранных своих она грозу зовёт!..
Не просто, не в тиши, не мирною кончиной, -
Но преждевременно, противника рукой -
Поэты русские свершают жребий свой,
Не кончив песни лебединой!..
Есть где-то дерево, на дальних островах,
За океанами, где вечным зноем пышет
Экватор пламенный, где в вековых лесах,
В растеньях, в воздухе и в бессловесных дышит
Всесильный, острый яд, - и горе пришлецу,
Когда под деревом он ищет, утомлённый,
И отдых и покой! Сном смерти усыплённый,
Он близок к своему концу…
Он не отторгнется от места рокового,
Не встанет… не уйдёт… ему спасенья нет!..
Убийца-дерево не выпустит живого
Из-под ветвей своих!.. Так точно, о поэт,
И слава хищная неверным упоеньем
Тебя предательски издалека манит!
Но ты не соблазнись, - беги!.. она дарит
Одним кровавым разрушеньем!
Смотри: существенный, торгующий наш век,
Столь положительный, насмешливый, холодный,
Поэзии, певцам и песням их изрек,
Зевая, приговор вражды неблагородной.
Он без внимания к рассказам и мечтам,
Он не сочувствует высоким вдохновеньям, -
Но зависть знает он… и мстит своим гоненьем
Венчанным лавром головам!
22 августа 1841, Село Анна
* Чему служат ваши стихи, полные пламени и света?
Чтобы в один прекрасный день заставить светиться ваши могилы?
Мадам Анаис Сегала (фр.)
Есть где-то дерево… - Манцинило, убивающее того, кто заснёт под его тенью. (Примечание автора).
…de celles
Qui gardent dans leurs douces etincelles
Qui cachent en marchant la trace de leurs pas,
Qui soupirent dans l'ombre, et que l'on n'entend pas…
Joseph Delorme *
Как я люблю читать стихи чужие,
В них за развитием мечты певца следить,
То соглашаться с ним, то разбирать, судить
И отрицать его!.. Фантазии живые,
И думы смелые, и знойный пыл страстей -
Всё вопрошаю я с внимательным участьем,
Всё испытую я; и всей душой моей
Делю восторг певца, дружусь с его несчастьем,
Любовию его люблю и верю ей.
Но женские стихи особенной усладой
Мне привлекательны; но каждый женский стих
Волнует сердце мне, и в море дум моих
Он отражается тоскою и оградой.
Но только я люблю, чтоб лучших снов своих
Певица робкая вполне не выдавала,
Чтоб имя призрака её невольных грёз,
Чтоб повесть милую любви и сладких слёз
Она, стыдливая, таила и скрывала;
Чтоб только изредка и в проблесках она
Умела намекать о чувствах слишком нежных…
Чтобы туманная догадок пелена
Всегда над ропотом сомнений безнадежных,
Всегда над песнию надежды золотой
Вилась таинственно; чтоб эхо страсти томной
Звучало трепетно под ризой мысли скромной;
Чтоб сердца жар и блеск подёрнут был золой,
Как лавою волкан; чтоб глубью необъятной
Её заветная казалась нам мечта
И, как для ней самой, для нас была свята;
Чтоб речь неполная улыбкою понятной,
Слезою тёплою дополнена была;
Чтоб внутренний порыв был скован выраженьем,
Чтобы приличие боролось с увлеченьем
И слово каждое чтоб мудрость стерегла.
Да, женская душа должна в тени светиться,
Как в урне мраморной лампады скрытой луч,
Как в сумерки луна сквозь оболочку туч,
И, согревая жизнь, незримая, теплиться.
22 сентября 1840, Москва
* О тех, кто хранит в груди нежные искры, кто скрывает следы своих шагов, кто вздыхает в тени и кого не слышно…
Жозеф Делорм (фр.)
Боюсь, боюсь!.. я не привыкла к счастью!
Всегда за радостью встречала горе я;
Всегда средь ясного, блистательного дня
Приготовлялась я к ненастью.
Боюсь, боюсь!.. Любимых грёз моих
Я недоверчиво увижу исполненье
И буду трепетать, чтоб бури дуновенье
Не разметало мигом их!
Боюсь, боюсь!.. Покуда думы были
Надеждой дальнею, я их могла забыть:
Теперь возможностью они меня пленили, -
Теперь мне их не пережить!..
Сентябрь 1840
Que peu de temps suffit pour changer toute chose!
Tristesse d'OIympio, Viсtоr Hugo *
О! как пуста, о! как мертва
Первопрестольная Москва!..
Её напрасно украшают,
Её напрасно наряжают…
Огромных зданий стройный вид,
Фонтаны, выдумка Востока,
Везде чугун, везде гранит,
Сады, мосты, объём широкий
Несметных улиц, - всё блестит
Изящной роскошью, всё ново,
Всё жизни ждёт, для ней готово…
Но жизни нет!.. Она мертва,
Первопрестольная Москва!
С домов боярских герб старинный
Пропал, исчез… и с каждым днём
Расчётливым покупщиком
В слепом неведеньи, невинно,
Стираются следы веков,
Следы событий позабытых,
Следы вельможей знаменитых.
Обычай, нравы, дух отцов -
Всё изменилось!.. Просвещенье
И подражанье новизне
Уж водворили пресыщенье
На православной стороне.
Гостеприимство, хлебосольство,
Накрытый стол и настежь дверь
Преданьем стали… и теперь
Витийствует многоглагольство
На скучных сходбищах, взамен
Веселья русского. Всё глухо,
Всё тихо вдоль кремлёвских стен,
В церквах, в соборах; и для слуха
В Москве отрада лишь одна
Высокой прелести полна:
Один глагол всегда священный,
Наследие былых времён, -
И как сердцам понятен он,
Понятен думе умиленной!
То вещий звук колоколов!..
То гул торжественно-чудесный,
Взлетающий до облаков,
Когда все сорок сороков
Взывают к благости небесной!
Знакомый звон, любимый звон,
Москвы наследие святое,
Ты всё былое, всё родное
Напомнил мне!.. Ты сопряжён
Навек в моём воспоминаньи
С годами детства моего,
С рожденьем пламенных мечтаний
В уме моём. Ты для него
Был первый вестник вдохновенья;
Ты в томный трепет, в упоенье
Меня вседневно приводил;
Ты поэтическое чувство
В ребёнке чутком пробудил;
Ты страсть к гармонии, к искусству
Мне в душу пылкую вселил!..
И ныне, гостьей отчужденной
Когда в Москву вернулась я, -
Ты вновь приветствуешь меня
Своею песнию священной,
И лишь тобой ещё жива
Осиротелая Москва!!.
27 июня 1840, Москва
* Как мало нужно времени для того, чтобы всё изменить!
Виктор Гюго. Печаль Олимпио (фр.).
И он поэт, - о, да! - и он поэт,
Мой чудный соловей, мой песенник унылый!
Он любит тишину, и ночь, и лунный свет;
Ему зелёный лес и струй журчанье милы;
Он в полдень, средь толпы, робеет и молчит,
Он с хором птиц других свой голос не сливает,
С шумящим роем их не реет, не парит;
В уединении он сам собой бывает,
И без свидетелей, для самого себя,
Волшебной песнию приветствует природу.
Не терпит клетки он: в ней райского житья
Он, гордый, не возьмёт за дикую свободу;
И только раз в году, весной, когда его
Любовь одушевит, поёт он, сладкогласный;
И только чтоб развлечь грусть сердца своего,
В тоске восторженной, он гимн слагает страстный.
Жизнь сердца для него единственный предмет
Всех песен пламенных, всех томных вдохновений;
Жизнь сердца кончится, - в молчаньи и смиреньи
Он укрывается… о, да! - и он поэт!
9 мая 1840, Село Анна
Так это правда? И весна
Уж близко с общим обновленьем?
Цветами, солнцем, вдохновеньем
Я буду вновь упоена?
Так это правда? предо мной
Воскреснет, оживёт природа,
Умолкнет буря-непогода,
Зазеленеет лес густой?
И ты, весны и роз певец,
Любимец Мая молодого,
Ты мне своею песнью новой
Затвора возвестил конец?
Но, говорят, кто соловья
Услышит в день весенний прежде
Всех птиц других, - о! тот надежде
Пусть вверит радостно себя!
Тому настал счастливый год,
Того исполнятся желанья,
Тому свои очарованья
Жизнь в полной чаше поднесёт!
И я с восторгом песнь твою
Как предсказанье принимаю,
Тревожным сердцем ей внимаю,
Тебя слезой благодарю!
Я верю, сладкий соловей,
Я верю радостным приметам…
И буду ждать: авось ли светом
Сменится мрак души моей!
1840
Ich aber lieb' euch all;
Rose, Schmetterling, Sonnenstrahl,
Abendstern und Nachtigall!
H. Heine *
Примета скучных зимних дней,
Снегов, морозов предвещанье,
Двойные рамы здесь!.. Скорей
Пошлю я лету взор прощанья!
Теперь в окно издалека
Не слышу шум реки ленивой,
Лесные звуки, песнь рожка
И листьев шорох торопливый.
Двойные рамы вложены!..
И одиночества страданья
Ещё живей средь тишины
Ненарушимого молчанья.
Отныне слеп и глух наш дом,
Нет с жизнью внешней сообщенья…
Он заграждён - как будто в нём
Кто дал обет уединенья.
Под мёртвой тяжестью зимы,
Без воздуха, в глуши печальной,
Мне веет сыростью тюрьмы,
Затвором кельи погребальной.
И как здесь мрачно, как темно!..
Хоть солнце в небе загорится,
Сквозь стёкла тусклые оно
Ко мне лучом не заронится.
Хоть улыбнётся ясный день,
Гость мимолётный, запоздалый,
Он не рассеет мглу и тень
В моей светлице одичалой.
Ни щебетанье воробья,
Ни песни иволги пустынной
Достичь не могут до меня,
Чтоб сократить мне вечер длинный.
Со всей природою разрыв
Мне на полгода уготован;
И только дум моих порыв
Не замедлён и не окован.
Октябрь 1839, село Анна
* Но я люблю вас всех:
розу, бабочку, солнечный луч,
вечернюю звезду и соловья!
Г. Гейне (нем.).
J’aime l’ivresse d’une fete…
Le comte de Resseguier *
Двенадцать бьет, двенадцать бьёт!..
О, балов час блестящий, -
Как незаметен твой приход
Среди природы спящей!
Как здесь, в безлюдной тишине,
В светлице безмятежной,
Ты прозвучал протяжно мне,
Беззывно, безнадежно!
Бывало, только ты пробьёшь,
Я в полном упоеньи,
И ты мне радостно несёшь
Все света обольщенья.
Теперь находишь ты меня
За книгой, за работой…
Двух люлек шорох слышу я
С улыбкой и заботой.
И светел, сладок мой покой,
И дома мне не тесно…
Но ты смутил ум слабый мой
Тревогою безвестной;
Но ты внезапно оживил
Мои воспоминанья,
В безумном сердце пробудил
Безумные желанья!
И мне представилось: теперь танцуют там,
На дальней родине, навек избранной мною…
Рисуются в толпе наряды наших дам,
Их ткани легкие с отделкой щегольскою;
Ярчей наследственных алмазов там блестят
Глаза бессчётные, весельем разгоревшись;
Опередив весну, до время разогревшись,
Там свежие цветы свой сыплют аромат…
Красавицы летят, красавицы порхают,
Их вальсы Ланнера и Штрауса увлекают
Неодолимою игривостью своей…
И всё шумнее бал, и танцы всё живей!
И мне всё чудится!.. Но, ах! в одном мечтанье
Меня там нет! Меня там нет!
И может быть, моё существованье
Давно забыл беспамятный сей свет!
В тот час, когда меня волнует искушенье,
Когда к утраченным утехам я стремлюсь,
Я сердцем мнительным боюсь,
Что всякое о мне умолкло сожаленье…
Что если бы теперь меж них предстала я,
Они спросили бы, минутные друзья:
«Кто это новое явленье?..»
О, пусть сокроются навек мои мечты,
Моё пристрастие и к обществу и к свету
От вас, гонители невинной суеты!
Неумолимые, вы женщине-поэту
Велите мыслию и вдохновеньем жить,
Живую молодость лишь песням посвятить,
От всех блистательных игрушек отказаться,
Всем нам врождённое надменно истребить,
От резвых прихотей раздумьем ограждаться…
Вам, судьи строгие, вам недоступен он,
Ребяческий восторг на праздниках весёлых!
Вы не поймёте нас, - ваш ум предубеждён,
Ваш ум привык коснеть в мышлениях тяжёлых.
Чтоб обаяние средь света находить,
Быть надо женщиной иль юношей беспечным,
Бесспорно следовать влечениям сердечным,
Не мудрствовать вотще, радушный смех любить…
А я, я женщина во всём значенье слова,
Всем женским склонностям покорна я вполне;
Я только женщина, - гордиться тем готова,
Я бал люблю!.. отдайте балы мне!
Февраль 1839, село Анна
* Я люблю опьянение праздника… - Граф де Рессегье (фр.).
Et sur vous si grondait l'orage,
Rappelez-moi, je reviendries!..
Simple histoire *
Вы вспомните меня когда-нибудь… но поздно!
Когда в своих степях далёко буду я,
Когда надолго мы, навеки будем розно -
Тогда поймёте вы и вспомните меня!
Проехав иногда пред домом опустелым,
Где вас всегда встречал радушный мой привет,
Вы грустно спросите: «Так здесь её уж нет?» -
И мимо торопясь, махнув султаном белым,
Вы вспомните меня!..
… (далее по ссылке ниже)
Апрель 1838, Петербург
* И если над вами грянет буря, позовите меня, и я вернусь!..
«Простая история» (фр.)
Поёт Валентина Толкунова. Музыка: Евгений Крылатов.
Была пора: во мне тревожное волненье, -
Как перед пламенем в волкане гул глухой,
Кипело день и ночь; я вся была стремленье…
Я вторила судьбе улыбкой и слезой.
Удел таинственный мне что-то предвещало;
Я волю замыслам, простор мечтам звала…
Я всё высокое душою понимала,
Всему прекрасному платила дань любви, -
Жила я сердцем в оны дни!
Потом была пора, - и света блеск лукавый
Своею мишурой мой взор околдовал:
Бал, - искуситель наш, - чарующей отравой
Прельстил меня, завлёк, весь ум мой обаял.
Пиры и праздники, алмазы и наряды,
Головокружный вальс вполне владели мной;
Я упивалася роскошной суетой;
Я вдохновенья луч тушила без пощады
Для света бальных свеч… я женщиной была, -
Тщеславьем женским я жила!
Но третия пора теперь мне наступила, -
Но демон суеты из сердца изженён,
Но светлая мечта Поэзии сменила
Тщеславья гордого опасно-сладкий сон.
Воскресло, ожило святое вдохновенье!..
Дышу свободнее; дум царственный полёт
Витает в небесах, - и божиё мир берёт
Себе в минутное, но полное владенье;
Не серцем - головой, не в грёзах - наяву,
Я мыслию теперь живу!
1835
Нет! Ты не поняла поэта…
И не понять тебе его!
Н. Павлов
Она не поняла поэта!..
Но он зачем её избрал?
Зачем, безумец, в вихре света
Подруги по сердцу искал?
Зачем он так неосторожно
Был красотою соблазнён?
Зачем надеждою тревожной
Он упивался, ослеплён?
И как не знать ему зараней,
Что все кокетки холодны,
Что их могущество в обмане,
Что им поклонники нужны?..
И как с душою, полной чувства,
Ответа в суетных искать?
В них всё наука, всё искусство,
Любви прямой им не понять!
Он сравнивал её с картиной:
Он прав! Бездушно-весела,
Кумир всех мотыльков гостиной,
Она лишь слепок божества!..
В ней огнь возвышенный, небесный
Красу земную не живит…
И вряд ли мрамор сей прелестный
Пигмалион одушевит!..
Она кружится и пленяет,
Довольна роком и собой;
Она чужой тоской играет,
В ней мысли полны суетой.
В ней спит душа и не проснётся,
Покуда молода она,
Покуда жизнь её несётся,
Резва, блестяща и шумна!..
Когда же юность с красотою
Начнут несчастной изменять,
Когда поклонники толпою
Уйдут других оков искать, -
Тогда, покинув сцену света,
И одинока и грустна,
Воспомнит верного поэта
С слезой раскаянья она!..
Февраль 1832, Москва
Эпиграф - строки из стихотворения «К Н. Н.» Николая Филипповича Павлова (1803-1864) - прозаика и поэта.
De la depouille de nos bois
L’automne avait jonche la terre.
Millevоуe *
Ветер свищет, ветер воет,
Ночь темна и холодна;
Сердце тяжко, тяжко ноет,
И томит его тоска.
Грустно осени мертвящей
Предугадывать приход;
Грустен вид природы спящей
В пору вьюг и непогод!..
Вся природа обновится,
Воскресит её весна,
Светлым Маем озарится
Вновь подлунная страна.
Но когда в борьбе с судьбою
Сердце рано отцветёт,
Впредь вторичною весною
Уж оно не оживёт!..
Сентябрь 1831, Петровское
* Одеяньем наших лесов осень устлала землю. - Мильвуа (фр.).
Но где, скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?
Кондратий Рылеев
Соотчичи мои, заступники свободы,
О вы, изгнанники за правду и закон,
Нет, вас не оскорбят проклятием народы,
Вы не услышите укор земных племён!
Пусть сокрушились вы о силу самовластья,
Пусть угнетают вас тирановы рабы, -
Но ваш терновый путь, ваш жребий лучше счастья
И стоит всех даров изменчивой судьбы!..
Удел ваш - не позор, а слава, уваженье,
Благословения правдивых сограждан,
Спокойной совести, Европы одобренье
И благодарный храм от будущих славян!
Хоть вам не удалось исполнить подвиг мести
И цепи рабства снять с России молодой,
Но вы страдаете для родины и чести,
И мы признания вам платим долг святой.
Быть может, между вас в сибирских тундрах диких
Увяли многие?.. Быть может, душный плен
И воздух ссылочный - отрава душ великих -
Убили в цвете лет жильцов подземных стен?..
Ни эпитафии, ни пышность мавзолеев
Их прах страдальческий, их память не почтут:
Загробная вражда их сторожей-злодеев
Украсить нам не даст последний их приют.
Но да утешатся священные их тени!
Их памятник - в сердцах отечества сынов,
В неподкупных хвалах свободных песнопений,
В молитвах русских жён, в почтенье всех веков!
Мир им!.. Мир праху их!.. А вы, друзья несчастных,
Несите с мужеством крест неизбежный свой!..
Быть может, вам не век стонать в горах ужасных,
Не век терпеть в цепях, с поруганной главой…
Быть может, вам и нам ударит час священный
Паденья варварства, деспотства и царей,
И нам торжествовать придётся день блаженный
Свободы для Руси, отмщенья за друзей!..
Тогда дойдут до вас восторженные клики
России, вспрянувшей от рабственного сна,
И к жизни из могил вас вырвет крик великий:
«Восстаньте!.. Наша Русь святая спасена!..»
Тогда сообщники, не ведомые вами,
Окончив подвиг ваш, свершив урочный бой,
С свободной вестию, с свободными мечтами
Пойдут вас выручать шумящею толпой!..
Тогда в честь падших жертв,
жертв чистых, благородных,
Мы тризну братскую достойно совершим,
И слёзы сограждан, ликующих, свободных,
Наградой славною да вечно будут им!
Май 1831, Москва
Эпиграф - строка из поэмы «Наливайко» К.Ф.Рылеева.
Поверь, мой друг, - взойдёт она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Запишут наши имена!
А. Пушкин
Когда настанет день паденья для тирана,
Свободы светлый день, день мести роковой,
Когда на родине, у ног царей попранной,
Промчится шум войны, как бури грозный вой;
Когда в сердцах славян плач братьев притеснённых
Зажжёт священный гнев и ненависть к врагу,
Когда они пойдут на выкуп угнетённых,
На правый божий суд, на кровную борьбу;
Когда защитники свободы соберутся,
Чтоб самовластия ярмо навек разбить,
Когда со всех сторон в России раздадутся
Обеты грозные «погибнуть иль сгубить!» -
Тогда в воинственный наряд он облачится,
Тогда каратель меч в руке его сверкнёт,
Тогда ретивый конь с ним гордо в бой помчится,
Тогда трёхцветный шарф на сердце он прижмёт, -
И в пламенных глазах зардеет огнь небесный,
Огнь славолюбия, геройства, чувств святых…
Всю душу выскажет взор строгий, но прелестный,
Он будет страх врагам и ангел для своих,
Он смело поведёт дружину удалую,
Он клятву даст, и жизнь и кровь не пощадит
За дело правое, за честь, за Русь святую…
И полетит вперёд - «погибнуть иль сгубить!».
А я? Сокрытая во мгле уединенья,
Я буду слёзы, страх и грусть от всех таить,
Томимая грозой душевного волненья,
Без способа, без прав опасность с ним делить.
В пылу отчаянья, в терзаньях беспокойства
Я буду за него всечасно трепетать
И в своенравии [безмолвного] расстройства
Грустить, надеяться, бояться, ожидать.
Я буду дни считать, рассчитывать мгновенья,
Я буду вести ждать, ждать утром, в час ночной
И, тысячи смертей перенося мученья,
Везде его искать с желаньем и тоской!..
Или во храм святой войдя с толпой холодной,
Среди весёлых лиц печальна и мрачна,
Порывам горести предамся я свободно,
Никем не видима, мольбой ограждена…
Но там, но даже там вдруг образ незабвенный,
Нежданный явится меж алтарей и мной…
И я забуду храм, мольбу, обряд священный
И вновь займусь своей любимою мечтой!
Но если грозный рок, отмщая за гоненья,
Победу нашим даст, неравный бой сравнить,
С деспОтством сокрушить клевретов притесненья
И к обновлению Россию воскресить;
Когда, покрытые трофеями и славой,
Восстановители прав вольности святой
Войдут в родимый град спокойно, величаво,
При кликах радости общественной, живой,
И он меж витязей явится перед строем,
Весь в пЫли и крови, с [зазубренным] мечом,
Покрытый лаврами и признанный героем,
Но прост, без гордости в величии своём,
И имя вдруг его в народе пронесётся,
И загремит ему хвала от всех сторон,
Хвала от сограждАн!.. Как сердце в нём забьётся,
Как весел, как велик, как славен будет он!..
И я услышу всё, всем буду наслаждаться!..
Невидима в толпе, деля восторг его,
Я буду медленно блаженством упиваться,
Им налюбуюся… и скроюсь от него!
Июль 1830
Эпиграф - неточная цитата из стихотворения А. С. Пушкина «К Чаадаеву» (1818).
Плач братьев притеснённых. - Имеются в виду декабристы.
Трёхцветный шарф - деталь офицерской формы русской армии конца XVIII - нач. XIX в.
Когда б он знал!
Подражание Г-же Деборд-Вальмор
(Для Елизаветы Петровны Пашковой)
Когда б он знал, что пламенной душою
С его душой сливаюсь тайно я!
Когда б он знал, что горькою тоскою
Отравлена младая жизнь моя!
Когда б он знал, как страстно и как нежно
Он, мой кумир, рабой своей любим…
Когда б он знал, что в грусти безнадежной
Увяну я, непонятая им!..
Когда б он знал!..
Когда б он знал, как дорого мне стоит,
Как тяжело мне с ним притворной быть!
Когда б он знал, как томно сердце ноет,
Когда велит мне гордость страсть таить!..
Когда б он знал, какое испытанье
Приносит мне спокойный взор его,
Когда взамен немого обожанья
Я тщетно жду улыбки от него.
Когда б он знал!..
Когда б он знал, в душе его убитой
Любви бы вновь язык заговорил,
И юности восторг полузабытый
Его бы вновь согрел и оживил! -
И я тогда, счастливица!.. любима…
Любима им, была бы, может быть!
Надежда льстит тоске неутолимой;
Не любит он… а мог бы полюбить!
Когда б он знал!..
Февраль 1830, Москва
Подражание стихотворению «Если бы он это знал!» французской поэтессы Марселины Деборд-Вальмор (1786-1859), которой
в юности увлекалась Ростопчина.
Пашкова Елизавета Петровна (урожд. Киндякова, ум. 1854) - двоюродная тётка Ростопчиной.
Стихотворение несколько раз положено на музыку.
Романс
(Для Елизаветы Петровны Пашковой)
Когда б он был теперь со мною,
Наряд бы мой прельщал меня;
Но нет его!.. душа моя
Полна страданьем и тоскою.
Когда я сердце отдала,
Я быть кокеткой не умела,
Но он нашёл что я мила.
Теперь пленять я б не хотела,
Что в красоте?.. здесь нет его!
Когда б он здесь был, я б желала
Блистать умом и остротой;
Но нет его - исчез ум мой,
Игривость резвая пропала,
Веселье взор мой не живит,
Воображенье охладело;
Душа и сердце - всё молчит!
Теперь блистать я б не хотела,
К чему мне ум?.. здесь нет его!
Февраль 1830, Москва
Есть талисман священный у меня.
Храню его: в нём сердца всё именье,
В нём цель надежд, в нём узел бытия,
Грядущего залог, дней прошлых упоенье.
Он не браслет с таинственным замком,
Он не кольцо с заветными словами,
Он не письмо с признаньем и мольбами,
Не милым именем наполненный альбом,
И не перо из белого султана,
И не портрет под крышею двойной…
Но не назвать вам талисмана,
Не отгадать вам тайны роковой.
Мне талисман дороже упованья,
Я за него отдам и жизнь, и кровь:
Мой талисман - воспоминанье
И неизменная любовь!
[1830]
Положено на музыку А. А. Алябьевым.
Тебе одному
(Из «Неизвестного романа»)
Нет, не тогда бываю я счастлива,
Когда наряд, и ленты, и цветы
Блестят на мне, и свежестью красивой
Зажгут в тебе влюблённые мечты.
И не тогда, как об руку с тобою,
Увлечена разгулом молодым,
Припав к тебе вскружённой головою, -
Мы проскользнуть сквозь вальса вихрь спешим.
И не тогда, как оба мы беспечны,
Когда наш смех, наш длинный разговор
Оживлены веселостью сердечной,
И радостно горит наш светлый взор.
Счастлива я, когда рукою нежной
Я обовьюсь вкруг головы твоей,
И ты ко мне прислонишься небрежно,
И мы молчим, не разводя очей…
Счастлива я, когда любви высокой
Святую скорбь вдвоём почуем мы,
И думаем о вечности далёкой,
И ждём её, взамен житейской тьмы!..
Счастлива я наедине с тобою,
Когда забудем мы весь мир земной, -
Хранимые свободной тишиною
И заняты, ты мной, а я тобой!..
Счастлива я в часы благоговенья,
Когда, полна блаженства моего,
Я о тебе молюся провиденью
И за тебя благодарю его!
?
Биография
Восторженность души, дар чувствовать полнее
И мыслить глубоко, дар плакать и мечтать
И видеть в жизни сей всё ярче и светлее, -
То кара ль жребия? - то неба ль благодать? -
вопрошала тридцатилетняя поэтесса в стихотворении «Что лучше?». А через год, потрясённая смертью Лермонтова, нашла для себя ответ в трагическом прозрении:
Не просто, не в тиши, не мирною кончиной, -
Но преждевременно, противника рукой -
Поэты русские свершают жребий свой,
Не кончив песни лебединой!
(«Нашим будущим поэтам»)
Современники считали её умницей и красавицей, отмечали живость характера, доброту, общительность. Ей посвящали свои стихи Лермонтов и Тютчев, Мей и Огарёв. В конце 30-х годов её имя ставили порой даже рядом с именем Пушкина. Но сама она воспринимала свою судьбу скорее драматично.
Детство Евдокии Петровны, в девичестве Сушковой, прошло в Москве. Потеряв рано мать, жила она в доме своего деда, Ивана Александровича Пашкова, «в роскошном жилище» на Чистых прудах. Скрываясь от родных, с двенадцати лет стала писать стихи. А читать их давала студенту Московского университета Н. Огарёву и ученику Благородного пансиона М. Лермонтову, посещавшим дом её деда (среди стихов того времени было и посвящённое декабристам стихотворение «К страдальцам»; через двадцать лет Ростопчина подарит его вернувшемуся из ссылки С. Г. Волконскому). Незадолго до кончины Ростопчиной, в 1857 году, Огарёв, размежевавшийся с ней по идейным соображениям, вспомнит тем не менее в стихотворении «Отступнице» те времена почти с ностальгической нотой: «Воскресло в памяти унылой То время светлое, когда Вы жили барышнею милой В Москве, у Чистого пруда».
В восемнадцать лет, на одном из своих первых балов, Сушкова знакомится с Пушкиным, который «так заинтересовался пылкими и восторженными излияниями юной собеседницы, что провёл с ней большую часть вечера». А через год друг Пушкина Вяземский, часто бывавший в доме на Чистых прудах, списывает стихотворение «Талисман» и помещает его в альманахе «Северные цветы», за что юной поэтессе «крепко достаётся» в семействе Пашковых.
В 1833 году «все московские матушки», как отмечает язвительный Вяземский, «рвут и мечут» от предстоящей свадьбы Сушковой, которая неожиданно для всех выходит замуж за графа Андрея Фёдоровича Ростопчина, сына бывшего главнокомандующего в Москве Ростопчина. Жених был знатен и богат.
Осенью 1836 года она с мужем едет в Петербург и вскоре поселяется в доме на Дворцовой набережной. Ростопчины приняты в высшем петербургском обществе и литературных салонах Петербурга - у Одоевского, Жуковского, в семье Карамзиных. На обедах Ростопчиных собирается цвет интеллектуальной элиты столицы. К этому времени относится и начало романа Ростопчиной с Андреем Карамзиным, от которого у неё было впоследствии две внебрачные дочери. В 1854 году, узнав о его гибели во время Крымской кампании, Ростопчина напишет: «…цель, для которой писалось, мечталось, думалось и жилось, - эта цель больше не существует; некому теперь разгадывать мои стихи и мою прозу…» Но всё это будет позже, а пока, в конце 30-х годов, она не только одна из самых модных дам Петербурга, но и признанный всеми поэт. Однако Ростопчина чувствует, что жизнь её, при внешнем блеске, «лишена первого счастия - домашней теплоты», а сердце вовсе не создано к той жизни, какую принуждена вести теперь, - и оттого любит повторять стих пушкинской Татьяны: «…отдать бы рада Всю эту ветошь маскарада…»
С весны 1838 года она поселяется в воронежском поместье мужа, селе Анна, которым помечены многие её стихотворения. Но, в отличие от пушкинской героини, уединение не приносит ей спокойствия, а лишь навевает меланхолию. В 1839 году в Петербурге издаётся книга «Очерки большого света, соч. Ясновидящей», в которой проглядывает ставшая уже к тому времени расхожей тема бездушия аристократического общества и высвечивает сложную жизненную коллизию самой Ростопчиной. Сходным же автобиографизмом отмечена и первая книга её стихов 1841 года, в которой, как считал Плетнёв, узнаёшь «полную историю жизни»…
С 1840 года Ростопчина живёт в Петербурге, а в 1845-м вместе с семьёй отправляется за границу, откуда присылает Булгарину для «Северной пчелы» написанную в дороге балладу «Насильный брак». И цензура, и публика усматривают в стихотворении ещё одно отражение семейных отношений Ростопчиных. Когда же выясняется иносказательный смысл баллады, за которым скрывается резко отрицательная оценка взаимоотношений России и Польши, в Петербурге поднимается, по словам цензора Никитенко, суматоха, а разгневанный Николай I запрещает автору впредь показываться при дворе. В 1853 году Ростопчина напишет своеобразное продолжение «Насильного брака» под названием «Дума вассалов», где предложит единственный выход из положения - «разъединение».
Ростопчины поселяются в Москве. Поэтесса сближается с кружком Погодина, сотрудничает в «Москвитянине», устраивает для молодой редакции журнала свои знаменитые субботы. Помимо стихов, она пишет и пьесы («Нелюдимка», «Семейная тайна», «Кто кого проучил»), в которых некоторые проницательные её современники угадывают историю её сердца; поэмы «Монахиня», «Версальские ночи»; романы «Счастливая женщина», «У пристани» и др. Специально для французской актрисы Рашель она переводит на французский свою поэтическую драму «Дочь Дон Жуана».
Наиболее драматичными оказались для Ростопчиной последние годы жизни. Не приняв крайнего западничества, Ростопчина вместе с тем порвала и со славянофилами, с которыми её до того связывали дружеские отношения. «Эти люди убили нам Языкова во цвете лет… эти же люди уходили Гоголя, стеснив его в путах суеверных обрядов запоздалого фанатизма, который для них заменяет благодать настоящей веры, коей признак есть терпимость и любовь, а не хула и анафема!» - писала она. Позиция эта сказалась в одном из лучших произведений Ростопчиной - комедии «Возврат Чацкого в Москву», остроумно высмеявшей одновременно и славянофилов, и западников, литературные и окололитературные страсти и интриги. В результате Ростопчина оказывается в полной изоляции. Революционные демократы провозглашают её «салонной ретроградкой», друг юности Огарёв именно в это время сочиняет обращённое к ней стихотворение «Отступнице».
Современники единодушно отмечали лёгкость версификаторского дара Ростопчиной. С ранней юности она усвоила уроки золотого века русской поэзии и школы «гармонической точности». В стихах её легко угадываются интонации Пушкина, а также Баратынского с его размышлениями о «железном веке», чуждом поэзии и любви. Стремление разглядеть за холодными, светскими полумасками истинную сущность человека объединяет её с Лермонтовым. «Я верю: под одной звездою Мы с вами были рождены; Мы шли дорогою одною, Нас обманули те же сны», - писал Лермонтов в 1841 году в альбом Ростопчиной. И всё же поэзия Ростопчиной имела и своё характерное, легко узнаваемое лицо. Прежде всего это была поэзия женская, «со всем её завлекательным непостоянством», как писал Шевырев. Ростопчина сама подчёркивала светское и женское начало облика своей лирической героини:
А я, я женщина во всём значенье слова,
Всем женским склонностям покорна я вполне,
Я только женщина, гордиться тем готова,
Я бал люблю!.. отдайте балы мне!
(«Искушенье»)
Однако за бальным паркетом и традиционными атрибутами светского веселья Ростопчина прозревала и иное - искалеченные судьбы, разыгранные трагедии. Так возникла грандиозная метафора: бал - цирк девятнадцатого века, воплощённая в одноимённом стихотворении Ростопчиной, бесспорно одном из наиболее сильных и глубоких её стихотворений.
«Она точно Иоанна д'Арк… - сказал о Ростопчиной Вяземский, - пустая вертушка, а в минуту откровения поэт и апостол душевных таинств». А в предисловии к первому тому её собрания стихотворений Дружинин написал: «Имя графини Ростопчиной перейдёт к потомству как одно из светлых явлений нашего времени…»
Е. Дмитриева
Русские поэты. Антология русской поэзии в 6-ти т. Москва: Детская литература, 1996
РОСТОПЧИНА (урождённая Сушкова), Евдокия Петровна [23.XII.1811(4.I.1812), Москва, - 3(15).XII.1858, там же], графиня, - русская поэтесса. Получила домашнее образование. Первые стихи опубликованы в 1831. В ранних стихах «Мечта» (1830, опубликовано в 1938), «К страдальцам» (1831, опубликовано в 1926) выражена вера в идеалы декабристов. В стихах и письмах Ростопчиной запечатлены встречи с В. А. Жуковским, А. С. Пушкиным, М. Ю. Лермонтовым. Лермонтов посвятил ей стихотворения «Додо», «Я верю: под одной звездою», Ф. И. Тютчев - стихотворение «Графине Е. П. Ростопчиной». Первый сборник - «Стихотворения» (1841). Признание современников получила любовная лирика Ростопчиной. В повестях и романах («Чины и деньги», 1838, «Поединок», 1838, «Счастливая женщина», 1852) содержится критика светского общества. В балладе «Насильный брак» (1845) Ростопчина аллегорически изобразила угнетение Польши царизмом, чем вызвала гнев Николая I. После 1848 перешла в консервативный лагерь (стихотворения «Моим критикам», 1856, «Простой обзор», 1857). Н. П. Огарёв обвинил Ростопчину в измене идеалам декабристов (стихотворение «Отступнице», 1857). Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов отмечали реакционно-эпигонские черты её творчества.
Романы, повести, поэмы 50-х годов («Дневник девушки», «Цирк девятнадцатого века», «Монахиня» и другие) носят мелодраматический характер. Ростопчина критиковала как революционные, так и реакционные круги, например в комедиях «Возврат Чацкого в Москву» и «Дом сумасшедших в Москве в 1858 г.». Около 40 стихотворений Ростопчиной положены на музыку («Когда б он знал», «Ветер свищет, ветер воет» и др.).
Соч.: Стихотворения, 2 изд., т. 1-4, СПБ, 1857-60; Соч. [Биографич. очерк С. Сушкова], т. 1-2, СПБ, 1890; в сб.: Поэты 1840-1850-х гг. [Вступ. ст. Б. Я. Бухштаба], М. - Л., 1962.
Лит.: Белинский В. Г., Стихотворения графини Е. Ростопчиной, Полн. собр. соч., т. 5, М., 1954; Добролюбов Н. А., «У пристани»…, Собр. соч., т. 2, М. - Л., 1962; Чернышевский Н. Г., Стихотворения гр. Ростопчиной, Полн. собр. соч., т. 3, М., 1947; Ходасевич В., Статьи о рус. поэзии, П., 1922, с. 7-42; Абрамович А. Ф., Н. Г. Чернышевский и Е. П. Ростопчина, «Тр. Иркутского гос. ун-та им. А. А. Жданова», 1959, т. 28, в. 2; Киселёв В., Поэтесса и царь, «Рус. лит-ра», 1965, № 1; История рус. лит-ры XIX в. Библиографич. указатель, под ред. К. Д. Муратовой, М. - Л., 1962.
И. А. Щуров
Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 6. - М.: Советская энциклопедия, 1971
РОСТОПЧИНА Евдокия Петровна, урождённая Сушкова [1811-1858] - дворянская поэтесса и беллетристка 40-50-х гг. XIX века. Родилась в Москве в дворянской семье, получила домашнее воспитание. В 1833 вышла замуж за графа Ростопчина. В 1839 Ростопчина выпустила ряд повестей, раньше печатавшихся в журналах, под названием «Очерки большого света», в 1841 - первый сборник стихов. Мотивы раннего творчества Ростопчиной пронизаны струёй буржуазно-дворянского либерализма. В молодости общение с некоторыми из участников декабристского восстания, знакомство с Н. П. Огарёвым, позже, за границей, общение с кругами, сочувствовавшими национально-освободительному движению Польши, - всё это оставило известный след в творчестве Ростопчиной. 15-летней девушкой она оплакивала в стихах казнённых декабристов и мечтала о грядущем часе «падения деспотства и царей». Недаром Огарёв расценивал последующие патриотические вирши Ростопчиной как ренегатство (см. «Отступница»). Произведения этого либерального периода не дошли до нас. Основная же продукция Ростопчиной глубоко реакционна. Её лирическая поэзия - интимные переживания великосветской львицы с необычайно ограниченным кругозором. Белинский в 1841 остроумно заметил, что поэзия Ростопчиной «прикована к балу» и представляет собой «исключительное служение богу салонов». Основной порок её интимной лирики - шаблонные ходульные образы, подмена конкретного показа напыщенными риторическими рассуждениями о «прекрасном» и «высоко неземном». Её откровенно ретроградные стихи 50-х гг. «В изношенном халате», полные истерически-злобных выпадов против нового читателя, возмутили даже такого умеренного либерала, как Никитенко. Исключение составляет только напечатанная в 1846 остроумная политическая сатира «Насильный брак», явившаяся поздним отголоском ранних либеральных тенденций Ростопчиной. Здесь под видом деспота барона, притесняющего насильственно похищенную жену, Ростопчина изображает взаимоотношения Николая I и Польши. В русской антимонархической поэзии этой сатире Ростопчиной принадлежит известное место.
Библиография: I. Стихотворения, ч. 1, СПБ, 1841 (более не выходило); Стихотворения, тт. I и II, СПБ. 1857, и тт. III и IV, СПБ, 1860; Сочинения, 2 тт., СПБ, 1890 (с биографич. очерком С. П. Сушкова).
II. Добролюбов Н. А., «Современник», 1857, № 10 (отзыв о романе «У пристани»), перепеч. в «Полном собр. сочин.» Добролюбова, т. I, М. - Л., 1934; Белинский В. Г., Полное собр. сочин., под ред. С. А. Венгерова, т. III (СПБ., 1901), стр. 393, т. IV (1901), 279, 529-530; т. VI (1903), стр. 264-265, 317-321; т. VII (1904), стр. 68; Чернышевский Н. Г., Полное собр. сочин., т. II, СПБ., 1906 (2 рец.); Веселовский Ю., Поэзия гр. Е. П. Ростопчиной, в книге его: Этюды по русской и иностранной литературе, т. I, М., 1913; Лернер Н., Ростопчина Е. П., гр., «Русский биографический словарь», т. Романова - Рясовский, П., 1918 (здесь же и библиография).
III. Голицын Н. Н., кн., Библиографический словарь русских писательниц, СПБ, 1889, Мезиер А. В., Русская словесность с XI по XIX ст. включительно, ч. 2, СПБ, 1902.
А. Грушкин
Литературная энциклопедия: В 11 т. - [М.], 1929-1939
