Домой Вниз Поиск по сайту

Василий Жуковский

ЖУКОВСКИЙ Василий Андреевич [29 января (9 февраля) 1783, с. Мишенское Тульской губернии - 12 (24) апреля 1852, Баден-Баден; похоронен в Петербурге на Тихвинском кладбище Александро-Невской Лавры (Некрополь мастеров искусств)], русский поэт, почётный член (1827), академик (1841) Петербургской Академии наук.

Василий Жуковский. Basil Zhukovsky

Начав как сентименталист («Сельское кладбище», 1802), стал одним из создателей русского романтизма. Поэзия насыщена меланхолическими мечтаниями, романтически переосмысленными образами народной фантастики (баллады «Людмила», 1808, «Светлана», 1808-1812). Перевёл «Одиссею» Гомера, произведения Ф. Шиллера, Дж. Байрона. Литературная критика.

Подробнее

Фотогалерея (18)

Статьи (2) о В. Жуковском

ПОЭМА (1):

БАЛЛАДЫ (8):

СТИХИ (34):

Вверх Вниз

Жаворонок

На солнце тёмный лес зардел,
В долине пар белеет тонкий,
И песню раннюю запел
В лазури жаворонок звонкий.

Он голосисто с вышины
Поёт, на солнышке сверкая:
Весна пришла к нам молодая,
Я здесь пою приход весны.

Здесь так легко мне, так радушно,
Так беспредельно, так воздушно;
Весь божий мир здесь вижу я.
И славит бога песнь моя!

1851


Спящая царевна

Жил-был добрый царь Матвей;
Жил с царицею своей
Он в согласье много лет;
А детей всё нет как нет.
Раз царица на лугу,
На зелёном берегу
Ручейка была одна;
Горько плакала она.
Вдруг, глядит, ползёт к ней рак;
Он сказал царице так:
«Мне тебя, царица, жаль;
Но забудь свою печаль;
Понесёшь ты в эту ночь:
У тебя родится дочь».
«Благодарствуй, добрый рак;
Не ждала тебя никак…»
Но уж рак уполз в ручей,
Не слыхав её речей.
Он, конечно, был пророк;
Что сказал - сбылося в срок:
Дочь царица родила.
Дочь прекрасна так была,
Что ни в сказке рассказать,
Ни пером не описать.
Вот царём Матвеем пир
Знатный дан на целый мир;
И на пир весёлый тот
Царь одиннадцать зовёт
Чародеек молодых;
Было ж всех двенадцать их;
Но двенадцатой одной,
Хромоногой, старой, злой,
Царь на праздник не позвал.
Отчего ж так оплошал
Наш разумный царь Матвей?
Было то обидно ей.
Так, но есть причина тут:
У царя двенадцать блюд
Драгоценных, золотых
Было в царских кладовых;
Приготовили обед;
А двенадцатого нет
(Кем украдено оно,
Знать об этом не дано).
«Что ж тут делать? - царь сказал. -
Так и быть!» И не послал
Он на пир старухи звать.
Собралися пировать
Гости, званные царём;
Пили, ели, а потом,
Хлебосольного царя
За приём благодаря,
Стали дочь его дарить:
«Будешь в золоте ходить;
Будешь чудо красоты;
Будешь всем на радость ты
Благонравна и тиха;
Дам красавца жениха
Я тебе, моё дитя;
Жизнь твоя пройдёт шутя
Меж знакомых и родных…»
Словом, десять молодых
Чародеек, одарив
Так дитя наперерыв,
Удалились; в свой черёд
И последняя идёт;
Но ещё она сказать
Не успела слова - глядь!
А незваная стоит
Над царевной и ворчит:
«На пиру я не была,
Но подарок принесла:
На шестнадцатом году
Повстречаешь ты беду;
В этом возрасте своём
Руку ты веретеном
Оцарапаешь, мой свет,
И умрёшь во цвете лет!»
Проворчавши так, тотчас
Ведьма скрылася из глаз;
Но оставшаяся там
Речь домолвила: «Не дам
Без пути ругаться ей
Над царевною моей;
Будет то не смерть, а сон;
Триста лет продлится он;
Срок назначенный пройдёт,
И царевна оживёт;
Будет долго в свете жить;
Будут внуки веселить
Вместе с нею мать, отца
До земного их конца».
Скрылась гостья. Царь грустит;
Он не ест, не пьёт, не спит:
Как от смерти дочь спасти?
И, беду чтоб отвести,
Он даёт такой указ:
«Запрещается от нас
В нашем царстве сеять лён,
Прясть, сучить, чтоб веретён
Духу не было в домах;
Чтоб скорей как можно прях
Всех из царства выслать вон».
Царь, издав такой закон,
Начал пить, и есть, и спать,
Начал жить да поживать,
Как дотоле, без забот.
Дни проходят; дочь растёт;
Расцвела, как майский цвет;
Вот уж ей пятнадцать лет…
Что-то, что-то будет с ней!
Раз с царицею своей
Царь отправился гулять;
Но с собой царевну взять
Не случилось им; она
Вдруг соскучилась одна
В душной горнице сидеть
И на свет в окно глядеть.
«Дай, - сказала наконец, -
Осмотрю я наш дворец».
По дворцу она пошла:
Пышных комнат нет числа;
Всем любуется она;
Вот, глядит, отворена
Дверь в покой; в покое том
Вьётся лестница винтом
Вкруг столба; по ступеням
Всходит вверх и видит - там
Старушоночка сидит;
Гребень под носом торчит;
Старушоночка прядёт
И за пряжею поёт:
«Веретёнце, не ленись;
Пряжа тонкая, не рвись;
Скоро будет в добрый час
Гостья жданная у нас».
Гостья жданная вошла;
Пряха молча подала
В руки ей веретено;
Та взяла, и вмиг оно
Укололо руку ей…
Всё исчезло из очей;
На неё находит сон;
Вместе с ней объемлет он
Весь огромный царский дом;
Всё утихнуло кругом;
Возвращаясь во дворец,
На крыльце её отец
Пошатнулся, и зевнул,
И с царицею заснул;
Свита вся за ними спит;
Стража царская стоит
Под ружьём в глубоком сне,
И на спящем спит коне
Перед ней хорунжий сам;
Неподвижно по стенам
Мухи сонные сидят;
У ворот собаки спят;
В стойлах, головы склонив,
Пышны гривы опустив,
Кони корму не едят,
Кони сном глубоким спят;
Повар спит перед огнём;
И огонь, объятый сном,
Не пылает, не горит,
Сонным пламенем стоит;
И не тронется над ним,
Свившись клубом, сонный дым;
И окрестность со дворцом
Вся объята мёртвым сном;
И покрыл окрестность бор;
Из терновника забор
Дикий бор тот окружил;
Он навек загородил
К дому царскому пути:
Долго, долго не найти
Никому туда следа -
И приблизиться беда!
Птица там не пролетит,
Близко зверь не пробежит,
Даже облака небес
На дремучий, тёмный лес
Не навеет ветерок.
Вот уж полный век протёк;
Словно не жил царь Матвей -
Так из памяти людей
Он изгладился давно;
Знали только то одно,
Что средь бора дом стоит,
Что царевна в доме спит,
Что проспать ей триста лет,
Что теперь к ней следу нет.
Много было смельчаков
(По сказанью стариков),
В лес брались они сходить,
Чтоб царевну разбудить;
Даже бились об заклад
И ходили - но назад
Не пришёл никто. С тех пор
В неприступный, страшный бор
Ни старик, ни молодой
За царевной ни ногой.
Время ж всё текло, текло;
Вот и триста лет прошло.
Что ж случилося? В один
День весенний царский сын,
Забавляясь ловлей, там
По долинам, по полям
С свитой ловчих разъезжал.
Вот от свиты он отстал;
И у бора вдруг один
Очутился царский сын.
Бор, он видит, тёмен, дик.
С ним встречается старик.
С стариком он в разговор:
«Расскажи про этот бор
Мне, старинушка честной!»
Покачавши головой,
Всё старик тут рассказал,
Что от дедов он слыхал
О чудесном боре том:
Как богатый царский дом
В нём давным-давно стоит,
Как царевна в доме спит,
Как её чудесен сон,
Как три века длится он,
Как во сне царевна ждёт,
Что спаситель к ней придёт;
Как опасны в лес пути,
Как пыталася дойти
До царевны молодёжь,
Как со всяким то ж да то ж
Приключалось: попадал
В лес, да там и погибал.
Был детина удалой
Царский сын; от сказки той
Вспыхнул он, как от огня;
Шпоры втиснул он в коня;
Прянул конь от острых шпор
И стрелой помчался в бор,
И в одно мгновенье там.
Что ж явилося очам
Сына царского? Забор,
Ограждавший тёмный бор,
Не терновник уж густой,
Но кустарник молодой;
Блещут розы по кустам;
Перед витязем он сам
Расступился, как живой;
В лес въезжает витязь мой:
Всё свежо, красно пред ним;
По цветочкам молодым
Пляшут, блещут мотыльки;
Светлой змейкой ручейки
Вьются, пенятся, журчат;
Птицы прыгают, шумят
В густоте ветвей живых;
Лес душист, прохладен, тих,
И ничто не страшно в нём.
Едет гладким он путём
Час, другой; вот наконец
Перед ним стоит дворец,
Зданье - чудо старины;
Ворота отворены;
В ворота въезжает он;
На дворе встречает он
Тьму людей, и каждый спит:
Тот как вкопанный сидит;
Тот не двигаясь идёт;
Тот стоит, раскрывши рот,
Сном пресёкся разговор,
И в устах молчит с тех пор
Недоконченная речь;
Тот, вздремав, когда-то лечь
Собрался, но не успел:
Сон волшебный овладел
Прежде сна простого им;
И, три века недвижим,
Не стоит он, не лежит
И, упасть готовый, спит.
Изумлён и поражён
Царский сын. Проходит он
Между сонными к дворцу;
Приближается к крыльцу:
По широким ступеням
Хочет вверх идти; но там
На ступенях царь лежит
И с царицей вместе спит.
Путь наверх загорожён.
«Как же быть? - подумал он. -
Где пробраться во дворец?»
Но решился наконец,
И, молитву сотворя,
Он шагнул через царя.
Весь дворец обходит он;
Пышно всё, но всюду сон,
Гробовая тишина.
Вдруг глядит: отворена
Дверь в покой; в покое том
Вьётся лестница винтом
Вкруг столба; по ступеням
Он взошёл. И что же там?
Вся душа его кипит,
Перед ним царевна спит.
Как дитя, лежит она,
Распылалася от сна;
Молод цвет её ланит,
Меж ресницами блестит
Пламя сонное очей;
Ночи тёмныя темней,
Заплетённые косой
Кудри чёрной полосой
Обвились кругом чела;
Грудь как свежий снег бела;
На воздушный, тонкий стан
Брошен лёгкий сарафан;
Губки алые горят;
Руки белые лежат
На трепещущих грудях;
Сжаты в лёгких сапожках
Ножки - чудо красотой.
Видом прелести такой
Отуманен, распалён,
Неподвижно смотрит он;
Неподвижно спит она.
Что ж разрушит силу сна?
Вот, чтоб душу насладить,
Чтоб хоть мало утолить
Жадность пламенных очей,
На колени ставши, к ней
Он приблизился лицом:
Распалительным огнём
Жарко рдеющих ланит
И дыханьем уст облит,
Он души не удержал
И её поцеловал.
Вмиг проснулася она;
И за нею вмиг от сна
Поднялося всё кругом:
Царь, царица, царский дом;
Снова говор, крик, возня;
Всё как было; словно дня
Не прошло с тех пор, как в сон
Весь тот край был погружён.
Царь на лестницу идёт;
Нагулявшися, ведёт
Он царицу в их покой;
Сзади свита вся толпой;
Стражи ружьями стучат;
Мухи стаями летят;
Приворотный лает пёс;
На конюшне свой овёс
Доедает добрый конь;
Повар дует на огонь,
И, треща, огонь горит,
И струёю дым бежит;
Всё бывалое - один
Небывалый царский сын.
Он с царевной наконец
Сходит сверху; мать, отец
Принялись их обнимать.
Что ж осталось досказать?
Свадьба, пир, и я там был
И вино на свадьбе пил;
По усам вино бежало,
В рот же капли не попало.

1831


Сказка написана в ходе «состязания» с А.С.Пушкиным 26 августа - 12 сентября 1831 г.

Поликратов перстень

На кровле он стоял высоко
И на Самос богатый око
С весельем гордым преклонял.
«Сколь щедро взыскан я богами!
Сколь счастлив я между царями!» -
Царю Египта он сказал.

«Тебе благоприятны боги;
Они к твоим врагам лишь строги,
И всех их предали тебе;
Но жив один, опасный мститель;
Пока он дышит… победитель,
Не доверяй своей судьбе».

Ещё не кончил он ответа,
Как из союзного Милета
Явился присланный гонец:
«Победой ты украшен новой;
Да обовьёт опять лавровый
Главу властителя венец;

Твой враг постигнут строгой местью;
Меня послал к вам с этой вестью
Наш полководец Полидор».
Рука гонца сосуд держала:
В сосуде голова лежала;
Врага узнал в ней царский взор.

И гость воскликнул с содроганьем:
«Страшись! Судьба очарованьем
Тебя к погибели влечёт.
Неверные морские волны
Обломков корабельных полны;
Ещё не в пристани твой флот».

Ещё слова его звучали…
А клики брег уж оглашали.
Народ на пристани кипел;
И в пристань, царь морей крылатый,
Дарами дальних стран богатый,
Флот торжествующий влетел.

И гость, увидя то, бледнеет:
«Тебе Фортуна благодеет…
Но ты не верь - здесь хитрый ков,
Здесь тайная погибель скрыта:
Разбойники морские Крита
От здешних близко берегов».

И только выронил он слово,
Гонец вбегает с вестью новой:
«Победа, царь! Судьбе хвала!
Мы торжествуем над врагами!
Флот критский истреблён богами:
Его их буря пожрала».

Испуган гость нежданной вестью:
«Ты счастлив, но Судьбины лестью
Такое счастье мнится мне.
Здесь вечны блага не бывали,
И никогда нам без печали
Не доставалися оне.

И мне всё в жизни улыбалось,
Неизменяемо, казалось,
Я силой вышней был храним;
Все блага прочил я для сына…
Его, его взяла Судьбина;
Я долг мой сыном заплатил.

Чтоб верной избежать напасти,
Моли невидимые Власти
Подлить печали в твой фиал.
Судьба и в милостях мздоимец:
Какой, какой её любимец
Свой век не бедственно кончал?

Когда ж в несчастье Рок откажет,
Исполни то, что друг твой скажет:
Ты призови несчастье сам.
Твои сокровища несметны:
Из них скорей, как дар заветный,
Отдай любимое богам».

Он гостю внемлет с содроганьем:
«Моим избранным достояньем
Доныне этот перстень был;
Но я готов Властям незримым
Добром пожертвовать любимым…»
И перстень в море он пустил.

Наутро, только луч денницы
Озолотил верхи столицы,
К царю является рыбарь:
«Я рыбу, пойманную мною,
Чудовище величиною,
Тебе принёс в подарок, царь!»

Царь изъявил благоволенье…
Вдруг царский повар в исступленье
С нежданной вестию бежит:
«Найден твой перстень драгоценный,
Огромной рыбой поглощенный,
Он в ней ножом моим открыт».

Тут гость, как поражённый громом,
Сказал: «Беда над этим домом!
Нельзя мне другом быть твоим;
На смерть ты обречён Судьбою,
Бегу, чтоб здесь не пасть с тобою…»
Сказал и разлучился с ним.

Март 1831


Перевод одноимённой баллады Шиллера (1797).

Сюжет баллады взят из «Истории» древнегреческого историка Геродота; в третьей книге «Истории» рассказывается о судьбе властителя острова Самос Поликрате Самосском. По Геродоту, боги позавидовали бесчисленным удачам Поликрата; и даже его решение добровольно лишить себя любимого перстня (таков был совет его друга, египетского фараона Амазиса) не смягчило богов. Они не приняли добровольной жертвы, и перстень был возвращён Поликрату: рыбак обнаружил его в брюхе пойманной рыбы. Фараон, устрашённый таким явным знаком обречённости друга, покидает его, боясь разделить его участь. Вскоре, по рассказу Геродота, Поликрат действительно погиб мучительной смертью: обманом завлёкший к себе Поликрата персидский сатрап Оройт умертвил его, распяв вниз головой.

Жуковский в переводе смягчил слишком реалистические, с его точки зрения, подробности. Тему зависти богов Жуковский также сгладил. В подлиннике - «боги желают твоей гибели»; в переводе - «на смерть ты обречён судьбою».

Перчатка
Повесть

Перед своим зверинцем,
С баронами, с наследным принцем,
Король Франциск сидел;
С высокого балкона он глядел
На поприще, сраженья ожидая;
За королём, обворожая
Цветущей прелестию взгляд,
Придворных дам являлся пышный ряд.

… (далее по ссылке ниже)

Март 1831


Перевод одноимённого стихотворения (1797) Шиллера; Шиллер назвал «Перчатку» «маленьким послесловием к «Водолазу» (см. балладу «Кубок»). Основой стихотворения Шиллера послужили предания о развлечениях французского двора времён Франциска I (1515-1547). Прототип героя - рыцарь Делорж, о смелости и любовных приключениях которого существовало много анекдотов. Жуковский не сохранил имя героини (Кунигунда) и изменил стих (у Шиллера - тонический).

Читает Владимир Ларионов:

Звук

***

Я Музу юную, бывало,
Встречал в подлунной стороне,
И Вдохновение летало
С небес, незваное, ко мне;
На все земное наводило
Животворящий луч оно -
И для меня в то время было
Жизнь и Поэзия - одно.

Но дарователь песнопений
Меня давно не посещал;
Бывалых нет в душе видений,
И голос арфы замолчал.
Его желанного возврата
Дождаться ль мне когда опять?
Или навек моя утрата
И вечно арфе не звучать?

Но все, что от времен прекрасных,
Когда он мне доступен был,
Все, что от милых темных, ясных
Минувших дней я сохранил -
Цветы мечты уединенной
И жизни лучшие цветы, -
Кладу на твой алтарь священный,
О Гений чистой красоты!

Не знаю, светлых вдохновений
Когда воротится чреда, -
Но ты знаком мне, чистый Гений!
И светит мне твоя звезда!
Пока еще ее сиянье
Душа умеет различать:
Не умерло очарованье!
Былое сбудется опять.

1824


Море
Элегия

Безмолвное море, лазурное море,
Стою очарован над бездной твоей.
Ты живо; ты дышишь; смятенной любовью,
Тревожною думой наполнено ты.

… (далее по ссылке ниже)

1822


Читает Яков Смоленский:

Звук

Воспоминание

О милых спутниках, которые наш свет
Своим сопутствием для нас животворили,
     Не говори с тоской: их нет,
     Но с благодарностию: были.

1821


Стихотворение в первой публикации носило подзаголовок: «К N. N.». Мысль стихотворения характерна для Жуковского. В частности, он писал А.П.Елагиной 12 ноября 1823 года об умершей в том году М.А.Мойер (урождённой Протасовой): «Маша для нас существует. Прошедшее не умирает. Не говорите: её нет! говорите: она была».

Лалла Рук

Милый сон, души пленитель,
   Гость прекрасный с вышины,
Благодатный посетитель
   Поднебесной стороны,
Я тобою насладился
   На минуту, но вполне:
Добрым вестником явился
   Здесь небесного ты мне.

Мнил я быть в обетованной
   Той земле, где вечный мир;
Мнил я зреть благоуханный
   Безмятежный Кашемир;
Видел я: торжествовали
   Праздник розы и весны
И пришелицу встречали
   Из далёкой стороны.

И блистая и пленяя -
   Словно ангел неземной, -
Непорочность молодая
   Появилась предо мной;
Светлый завес покрывала
   Отенял её черты,
И застенчиво склоняла
   Взор умильный с высоты.

Всё - и робкая стыдливость
   Под сиянием венца,
И младенческая живость,
   И величие лица,
И в чертах глубокость чувства
   С безмятежной тишиной -
Всё в ней было без искусства
   Неописанной красой!

Я смотрел - а призрак мимо
   (Увлекая душу вслед)
Пролетал невозвратимо;
   Я за ним - его уж нет!
Посетил, как упованье;
   Жизнь минуту озарил;
И оставил лишь преданье,
   Что когда-то в жизни был!

Ах! не с нами обитает
   Гений чистой красоты;
Лишь порой он навещает
   Нас с небесной высоты;
Он поспешен, как мечтанье,
   Как воздушный утра сон;
Но в святом воспоминанье
   Неразлучен с сердцем он!

Он лишь в чистые мгновенья
   Бытия бывает к нам
И приносит откровенья,
   Благотворные сердцам;
Чтоб о небе сердце знало
   В тёмной области земной,
Нам туда сквозь покрывало
   Он даёт взглянуть порой;

И во всём, что здесь прекрасно,
   Что наш мир животворит,
Убедительно и ясно
   Он с душою говорит;
А когда нас покидает,
   В дар любви у нас в виду
В нашем небе зажигает
   Он прощальную звезду.

15 января - 7 февраля 1821


Невыразимое
Отрывок

Что наш язык земной пред дивною природой?
С какой небрежною и лёгкою свободой
Она рассыпала повсюду красоту
И разновидное с единством согласила!
Но где, какая кисть её изобразила?

… (далее по ссылке ниже)

1819


Читает Яков Смоленский:

Звук

К мимо пролетевшему знакомому Гению

Скажи, кто ты, пленитель безымянной?
С каких небес примчался ты ко мне?
Зачем опять влечёшь к обетованной,
Давно, давно покинутой стране?

Не ты ли тот, который жизнь младую
Так сладостно мечтами усыплял
И в старину про гостью неземную -
Про милую надежду ей шептал?

Не ты ли тот, кем всё во дни прекрасны
Так жило там, в счастливых тех краях,
Где луг душист, где воды светло-ясны,
Где весел день на чистых небесах?

Не ты ль во грудь с живым весны дыханьем
Таинственной унылостью влетал,
Её теснил томительным желаньем
И трепетным весельем волновал?

Поэзии священным вдохновеньем
Не ты ль с душой носился в высоту,
Пред ней горел божественным виденьем,
Разоблачал ей жизни красоту?

В часы утрат, в часы печали тайной,
Не ты ль всегда беседой сердца был,
Его смирял утехою случайной
И тихою надеждою целил?

И не тебе ль всегда она внимала
В чистейшие минуты бытия,
Когда судьбы святыню постигала,
Когда лишь бог свидетель был ея?

Какую ж весть принес ты, мой пленитель?
Или опять мечтой лишь поманишь
И, прежних дум напрасный пробудитель,
О счастии шепнёшь и замолчишь?

О Гений мой, побудь ещё со мною;
Бывалый друг, отлётом не спеши:
Останься, будь мне жизнию земною;
Будь ангелом-хранителем души.

7 августа 1819


Листок

От дружной ветки отлучённый,
Скажи, листок уединённый,
Куда летишь?.. «Не знаю сам;
Гроза разбила дуб родимый;

… (далее по ссылке ниже)

1818


Читает Яков Смоленский:

Звук

Лесной царь

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын молодой.
К отцу, весь издрогнув, малютка приник;
Обняв, его держит и греет старик.

… (далее по ссылке ниже)

1818


Перевод баллады Гёте «Erlkonig».

Читает Яков Смоленский:

Звук

Рыбак

Бежит волна, шумит волна!
   Задумчив, над рекой
Сидит рыбак; душа полна
   Прохладной тишиной.
Сидит он час, сидит другой;
   Вдруг шум в волнах притих.
И влажною всплыла главой
   Красавица из них.

Глядит она, поёт она:
   «Зачем ты мой народ
Манишь, влечёшь с родного дна
   В кипучий жар из вод?
Ах! если б знал, как рыбкой жить
   Привольно в глубине,
Не стал бы ты себя томить
   На знойной вышине.

Не часто ль солнце образ свой
   Купает в лоне вод?
Не свежей ли горит красой
   Его из них исход?
Не с ними ли свод неба слит
   Прохладно-голубой?
Не в лоно ль их тебя манит
   И лик твой молодой?»

Бежит волна, шумит волна…
   На берег вал плеснул!
В нём вся душа тоски полна,
   Как будто друг шепнул!
Она поёт, она манит -
   Знать, час его настал!
К нему она, он к ней бежит…
   И след навек пропал.

Январь 1818


Мина
Романс

Я знаю край! там негой дышит лес,
Златой лимон горит во мгле древес,
И ветерок жар неба холодит,
И тихо мирт и гордо лавр стоит…
     Там счастье, друг! туда! туда
Мечта зовёт! Там сердцем я всегда!

Там светлый дом! на мраморных столбах
Поставлен свод; чертог горит в лучах;
И ликов ряд недвижимых стоит;
И, мнится, их молчанье говорит…
     Там счастье, друг! туда! туда
Мечта зовёт! Там сердцем я всегда!

Гора там есть с заоблачной тропой!
В туманах мул там путь находит свой;
Драконы там мутят ночную мглу;
Летит скала и воды на скалу!..
     О друг, пойдём! туда! туда
Мечта зовёт!.. Но быть ли там когда?

Декабрь (?) 1817


Весеннее чувство

Лёгкий, лёгкий ветерок,
Что так сладко, тихо веешь?
Что играешь, что светлеешь,
Очарованный поток?
Чем опять душа полна?
Что опять в ней пробудилось?
Что с тобой к ней возвратилось,
Перелётная весна?
Я смотрю на небеса…
Облака, летя, сияют
И, сияя, улетают
За далёкие леса.

Иль опять от вышины
Весть знакомая несётся?
Или снова раздаётся
Милый голос старины?
Или там, куда летит
Птичка, странник поднебесный,
Всё ещё сей неизвестный
Край желанного сокрыт?..
Кто ж к неведомым брегам
Путь неведомый укажет?
Ах! найдётся ль, кто мне скажет:
Очарованное Там?

1816


***

Кто слёз на хлеб свой не ронял,
Кто близ одра, как близ могилы,
В ночи, бессонный, не рыдал, -
Тот вас не знает, вышни силы!

На жизнь мы брошены от вас!
И вы ж, дав знаться нам с виною,
Страданью выдаёте нас,
Вину преследуете мздою.

Начало 1816


Воспоминание

Прошли, прошли вы, дни очарованья!
Подобных вам уж сердцу не нажить!
Ваш след в одной тоске воспоминанья!
Ах! лучше б вас совсем мне позабыть!

К вам часто мчит привычное желанье -
И слёз любви нет сил остановить!
Несчастие - об вас воспоминанье!
Но более несчастье - вас забыть!

О, будь же грусть заменой упованья!
Отрада нам - о счастье слёзы лить!
Мне умереть с тоски воспоминанья!
Но можно ль жить - увы! - и позабыть!

[1816]


Теон и Эсхин

Эсхин возвращался к Пенатам своим,
   К брегам благовонным Алфея.
Он долго по свету за счастьем бродил -
   Но счастье, как тень, убегало.

И роскошь, и слава, и Вакх, и Эрот -
   Лишь сердце они изнурили;
Цвет жизни был сорван; увяла душа;
   В ней скука сменила надежду.

Уж взорам его тихоструйный Алфей
   В цветущих брегах открывался;
Пред ним оживились минувшие дни,
   Давно улетевшая младость…

Всё те ж берега, и поля, и холмы,
   И то же прекрасное небо;
Но где ж озарявшая некогда их
   Волшебным сияньем Надежда?

Жилища Теонова ищет Эсхин.
   Теон, при домашних Пенатах,
В желаниях скромный, без пышных надежд,
   Остался на бреге Алфея.

Близ места, где в море втекает Алфей,
   Под сенью олив и платанов,
Смиренную хижину видит Эсхин -
   То было жилище Теона.

С безоблачных солнце сходило небес,
   И тихое море горело;
На хижину сыпался розовый блеск,
   И мирты окрестны алели.

Из белого мрамора гроб невдали,
   Обсаженный миртами, зрелся;
Душистые розы и гибкий ясмин
   Ветвями над ним соплетались.

На праге сидел в размышленье Теон,
   Смотря на багряное море, -
Вдруг видит Эсхина и вмиг узнаёт
   Сопутника юныя жизни.

«Да благостно взглянет хранитель Зевес
   На мирный возврат твой к Пенатам!» -
С блистающим радостью взором Теон
   Сказал, обнимая Эсхина.

И взгляд на него любопытный вперил -
   Лицо его скорбно и мрачно.
На друга внимательно смотрит Эсхин -
   Взор друга прискорбен, но ясен.

«Когда я с тобой разлучался, Теон,
   Надежда сулила мне счастье;
Но опыт иное мне в жизни явил:
   Надежда - лукавый предатель.

Скажи, о Теон, твой задумчивый взгляд
   Не ту же ль судьбу возвещает?
Ужель и тебя посетила печаль
   При мирных домашних Пенатах?»

Теон указал, воздыхая, на гроб…
   «Эсхин, вот безмолвный свидетель,
Что боги для счастья послали нам жизнь -
   Но с нею печаль неразлучна.

О нет, не ропщу на Зевесов закон:
   И жизнь и вселенна прекрасны.
Не в радостях быстрых, не в ложных мечтах
   Я видел земное блаженство.

Что может разрушить в минуту судьба,
   Эсхин, то на свете не наше;
Но сердца нетленные блага: любовь
   И сладость возвышенных мыслей -

Вот счастье; о друг мой, оно не мечта.
   Эсхин, я любил и был счастлив;
Любовью моя освятилась душа,
   И жизнь в красоте мне предстала.

При блеске возвышенных мыслей я зрел
   Яснее великость творенья;
Я верил, что путь мой лежит по земле
   К прекрасной, возвышенной цели.

Увы! я любил… и её уже нет!
   Но счастье, вдвоём столь живое,
Навеки ль исчезло? И прежние дни
   Вотще ли столь были прелестны?

О нет, никогда не погибнет их след;
   Для сердца прошедшее вечно.
Страданье в разлуке есть та же любовь;
   Над сердцем утрата бессильна.

И скорбь о погибшем не есть ли, Эсхин,
   Обет неизменной надежды:
Что где-то в знакомой, но тайной стране
   Погибшее нам возвратится?

Кто раз полюбил, тот на свете, мой друг,
   Уже одиноким не будет…
Ах! свет, где она предо мною цвела, -
   Он тот же: всё ею он полон.

По той же дороге стремлюся один
   И к той же возвышенной цели,
К которой так бодро стремился вдвоём -
   Сих уз не разрушит могила.

Сей мыслью высокой украшена жизнь;
   Я взором смотрю благодарным
На землю, где столько рассыпано благ,
   На полное славы творенье.

Спокойно смотрю я с земли рубежа
   На сторону лучшия жизни;
Сей сладкой надеждою мир озарён,
   Как небо сияньем Авроры.

С сей сладкой надеждой я выше судьбы,
   И жизнь мне земная священна;
При мысли великой, что я человек,
   Всегда возвышаюсь душою.

А этот безмолвный, таинственный гроб…
   О друг мой, он верный свидетель,
Что лучшее в жизни ещё впереди,
   Что верно желанное будет;

Сей гроб - затворённая к счастию дверь;
   Отворится… жду и надеюсь!
За ним ожидает сопутник меня,
   На миг мне явившийся в жизни.

О друг мой, искав изменяющих благ,
   Искав наслаждений минутных,
Ты верные блага утратил свои -
   Ты жизнь презирать научился.

С сим гибельным чувством ужасен и свет;
   Дай руку: близ верного друга
С природой и жизнью опять примирись;
   О! верь мне, прекрасна вселенна.

Всё небо нам дало, мой друг, с бытием:
   Всё в жизни к великому средство;
И горесть и радость - всё к цели одной:
   Хвала жизнедавцу Зевесу!»

1 - 11 декабря 1814


Смерть

То сказано глупцом и признано глупцами,
Что будто смерть для нас творит ужасным свет!
Пока на свете мы, она ещё не с нами;
Когда ж пришла она, то нас на свете нет!

Октябрь 1814


Что такое закон?

Закон - на улице натянутый канат,
Чтоб останавливать прохожих средь дороги,
   Иль их сворачивать назад,
      Или им путать ноги.
Но что ж? Напрасный труд! Никто назад нейдёт!
   Никто и подождать не хочет!
Кто ростом мал - тот вниз проскочит,
   А кто велик - перешагнёт!

Начало октября 1814


К самому себе

Ты унываешь о днях, невозвратно протекших,
Горестной мыслью,
                  тоской безнадежной их призывая -
Будь настоящее твой утешительный гений!
Веря ему, свой день проводи безмятежно!

… (далее по ссылке ниже)

1813 (?)


Читает Яков Смоленский:

Звук

Светлане

Хочешь видеть жребий свой
   В зеркале, Светлана?
Ты спросись с своей душой!
   Скажет без обмана,
Что тебе здесь суждено!
   Нам душа - зерцало!
Всё в ней, всё заключено,
   Что нам обещало

… (далее по ссылке ниже)

1813


Читает Яков Смоленский:

Звук

Певец во стане русских воинов

Певец

На поле бранном тишина;
   Огни между шатрами;
Друзья, здесь светит нам луна,
   Здесь кров небес над нами.
Наполним кубок круговой!
   Дружнее! руку в руку!
Запьём вином кровавый бой
   И с падшими разлуку.
Кто любит видеть в чашах дно,
   Тот бодро ищет боя…
О, всемогущее вино,
   Веселие героя!

Воины

Кто любит видеть в чашах дно,
   Тот бодро ищет боя…
О, всемогущее вино,
   Веселие героя!

Певец

Сей кубок чадам древних лет!
   Вам слава, наши деды!
Друзья, уже могущих нет;
   Уж нет вождей победы;
Их домы вихорь разметал;
   Их гробы срыли плуги;
И пламень ржавчины сожрал
   Их шлемы и кольчуги;
Но дух отцов воскрес в сынах;
   Их поприще пред нами…
Мы там найдём их славный прах
   С их славными делами.

Смотрите, в грозной красоте,
   Воздушными полками,
Их тени мчатся в высоте
   Над нашими шатрами…
О Святослав, бич древних лет,
   Се твой полёт орлиной.
«Погибнем! мёртвым срама нет!» -
   Гремит перед дружиной.
И ты, неверных страх, Донской,
   С четой двух соименных,
Летишь погибельной грозой
   На рать иноплеменных.

И ты, наш Пётр, в толпе вождей.
   Внимайте клич: Полтава!
Орды пришельца снедь мечей,
   И мир взывает: слава!
Давно ль, о хищник, пожирал
   Ты взором наши грады?
Беги! твой конь и всадник пал!
   Твой след - костей громады;
Беги! и стыд и страх сокрой
   В лесу с твоим сарматом;
Отчизны враг сопутник твой:
   Злодей владыке братом.

Но кто сей рьяный великан,
   Сей витязь полуночи?
Друзья, на спящий вражий стан
   Вперил он страшны очи;
Его завидя в облаках,
   Шумящим, смутным роем
На снежных Альпов высотах
   Взлетели тени с воем;
Бледнеет галл, дрожит сармат
   В шатрах от гневных взоров…
О горе! горе, супостат!
   То грозный наш Суворов.

Хвала вам, чада прежних лет,
   Хвала вам, чада славы!
Дружиной смелой вам вослед
   Бежим на пир кровавый;
Да мчится ваш победный строй
   Пред нашими орлами;
Да сеет, нам предтеча в бой,
   Погибель над врагами;
Наполним кубок! меч во длань!
   Внимай нам, вечный мститель!
За гибель - гибель, брань - за брань,
   И казнь тебе, губитель!

Воины

Наполним кубок! меч во длань!
   Внимай нам, вечный мститель!
За гибель - гибель, брань - за брань,
   И казнь тебе, губитель!

Певец

Отчизне кубок сей, друзья!
   Страна, где мы впервые
Вкусили сладость бытия,
   Поля, холмы родные,
Родного неба милый свет,
   Знакомые потоки,
Златые игры первых лет
   И первых лет уроки,
Что вашу прелесть заменит?
   О родина святая,
Какое сердце не дрожит,
   Тебя благословляя?

Там всё - там родших милый дом;
   Там наши жёны, чада;
О нас их слёзы пред творцом;
   Мы жизни их ограда;
Там девы - прелесть наших дней,
   И сонм друзей бесценный,
И царский трон, и прах царей,
   И предков прах священный.
За них, друзья, всю нашу кровь!
   На вражьи грянем силы;
Да в чадах к родине любовь
   Зажгут отцов могилы.

Воины

За них, за них всю нашу кровь!
   На вражьи грянем силы;
Да в чадах к родине любовь
   Зажгут отцов могилы.

Певец

Тебе сей кубок, русский царь!
   Цвети твоя держава;
Священный трон твой нам алтарь;
   Пред ним обет наш: слава.
Не изменим; мы от отцов
   Прияли верность с кровью;
О царь, здесь сонм твоих сынов,
   К тебе горим любовью;
Наш каждый ратник славянин;
   Все долгу здесь послушны;
Бежит предатель сих дружин,
   И чужд им малодушный.

Воины

Не изменим; мы от отцов
   Прияли верность с кровью;
О царь, здесь сонм твоих сынов,
   К тебе горим любовью.

Певец

Сей кубок ратным и вождям!
   В шатрах, на поле чести,
И жизнь и смерть - всё пополам;
   Там дружество без лести,
Решимость, правда, простота,
   И нравов непритворство,
И смелость - бранных красота,
   И твёрдость, и покорство.
Друзья, мы чужды низких уз;
   К венцам стезёю правой!
Опасность - твёрдый наш союз;
   Одной пылаем славой.

Тот наш, кто первый в бой летит
   На гибель супостата,
Кто слабость падшего щадит
   И грозно мстит за брата;
Он взором жизнь даёт полкам;
   Он махом мощной длани
Их мчит во сретенье врагам,
   В средину шумной брани;
Ему веселье битвы глас,
   Спокоен под громами:
Он свой последний видит час
   Бесстрашными очами.

Хвала тебе, наш бодрый вождь,
   Герой под сединами!
Как юный ратник, вихрь, и дождь,
   И труд он делит с нами.
О, сколь с израненным челом
   Пред строем он прекрасен!
И сколь он хладен пред врагом
   И сколь врагу ужасен!
О, диво! се орёл пронзил
   Над ним небес равнины…
Могущий вождь главу склонил;
   Ура! кричат дружины.

Лети ко прадедам, орёл,
   Пророком славной мести!
Мы твёрды: вождь наш перешёл
   Путь гибели и чести;
С ним опыт, сын труда и лет;
   Он бодр и с сединою;
Ему знаком победы след…
   Доверенность к герою!
Нет, други, нет! не предана
   Москва на расхищенье;
Там стены!.. в россах вся она;
   Мы здесь - и бог наш мщенье.

Хвала сподвижникам-вождям!
   Ермолов, витязь юный,
Ты ратным брат, ты жизнь полкам,
   И страх твои перуны.
Раевский, слава наших дней,
   Хвала! перед рядами
Он первый грудь против мечей
   С отважными сынами.
Наш Милорадович, хвала!
   Где он промчался с бранью,
Там, мнится, смерть сама прошла
   С губительною дланью.

Наш Витгенштеин, вождь-герой,
   Петрополя спаситель,
Хвала!.. Он щит стране родной,
   Он хищных истребитель.
О, сколь величественный вид,
   Когда перед рядами,
Один, склонясь на твёрдый щит,
   Он грозными очами
Блюдёт противников полки,
   Им гибель устрояет
И вдруг… движением руки
   Их сонмы рассыпает.

Хвала тебе, славян любовь,
   Наш Коновницын смелый!..
Ничто ему толпы врагов,
   Ничто мечи и стрелы;
Пред ним, за ним перун гремит,
   И пышет пламень боя…
Он весел, он на гибель зрит
   С спокойствием героя;
Себя забыл… одним врагам
   Готовит истребленье;
Пример и ратным и вождям
   И смелым удивленье.

Хвала, наш Вихорь-атаман,
   Вождь невредимых, Платов!
Твой очарованный аркан
   Гроза для супостатов.
Орлом шумишь по облакам,
   По полю волком рыщешь,
Летаешь страхом в тыл врагам,
   Бедой им в уши свищешь;
Они лишь к лесу - ожил лес,
   Деревья сыплют стрелы;
Они лишь к мосту - мост исчез;
   Лишь к селам - пышут селы.

Хвала, наш Нестор-Бенигсон!
   И вождь и муж совета,
Блюдёт врагов не дремля он,
   Как змей орёл с полета.
Хвала, наш Остерман-герой,
   В час битвы ратник смелый!
И Тормасов, летящий в бой,
   Как юноша веселый!
И Багговут, среди громов,
   Средь копий безмятежный!
И Дохтуров, гроза врагов,
   К победе вождь надежный!

Наш твёрдый Воронцов, хвала!
   О други, сколь смутилась
Вся рать славян, когда стрела
   В бесстрашного вонзилась,
Когда полмёртв, окровавлён,
   С потухшими очами,
Он на щите был изнесён
   За ратный строй друзьями.
Смотрите… язвой роковой
   К постеле пригвождённый,
Он страждет, братскою толпой
   Увечных окружённый.

Ему возглавье бранный щит;
   Незыблемый в мученье,
Он с ясным взором говорит:
   «Друзья, бедам презренье!» -
И в их сердцах героя речь
   Веселье пробуждает,
И, оживясь, до полы меч
   Рука их обнажает.
Спеши ж, о витязь наш! воспрянь;
   Уж ангел истребленья
Горе подъял ужасну длань,
   И близок час отмщенья.

Хвала, Щербатов, вождь младой!
   Среди грозы военной,
Друзья, он сетует душой
   О трате незабвенной.
О витязь, ободрись… она
   Твой спутник невидимый,
И ею свыше знамена
   Дружин твоих хранимы.
Любви и скорби оживить
   Твои для мщенья силы:
Рази дерзнувших возмутить
   Покой её могилы.

Хвала, наш Пален, чести сын!
   Как бурею носимый,
Везде впреди своих дружин
   Разит, неотразимый.
Наш смелый Строгонов, хвала!
   Он жаждет чистой славы;
Она из мира увлекла
   Его на путь кровавый…
О храбрых сонм, хвала и честь!
   Свершайте истребленье,
Отчизна к вам взывает: месть!
   Вселенная: спасенье!

Хвала бестрепетным вождям!
   На конях окрыленных
По долам скачут, по горам
   Вослед врагов смятенных;
Днём мчатся строй на строй; в ночи
   Страшат, как привиденья;
Блистают смертью их мечи;
   От стрел их нет спасенья;
По всем рассыпаны путям,
   Невидимы и зримы;
Сломили здесь, сражают там
   И всюду невредимы.

Наш Фигнер старцем в стан врагов
   Идёт во мраке ночи;
Как тень прокрался вкруг шатров,
   Всё зрели быстры очи…
И стан ещё в глубоком сне,
   День светлый не проглянул -
А он уж, витязь, на коне,
   Уже с дружиной грянул.
Сеславин - где ни пролетит
   С крылатыми полками,
Там брошен в прах и меч и щит,
   И устлан путь врагами.

Давыдов, пламенный боец,
   Он вихрем в бой кровавый;
Он в мире счастливый певец
   Вина, любви и славы.
Кудашев скоком через ров
   И лётом на стремнину;
Бросает взглядом Чернышёв
   На меч и гром дружину,
Орлов отважностью орел;
   И мчит грозу ударов
Сквозь дым и огнь, по грудам тел,
   В среду врагов Кайсаров.

Воины

Вожди славян, хвала и честь!
   Свершайте истребленье,
Отчизна к вам взывает: месть!
   Вселенная: спасенье!

Певец

Друзья, кипящий кубок сей
   Вождям, сражённым в бое.
Уже не придут в сонм друзей,
   Не станут в ратном строе,
Уж для врага их грозный лик
   Не будет вестник мщенья,
И не помчит их мощный клик
   Дружину в пыл сраженья;
Их празден меч, безмолвен щит,
   Их ратники унылы;
И сир могучих конь стоит
   Близ тихой их могилы.

Где Кульнев наш, рушитель сил,
   Свирепый пламень брани?
Он пал - главу на щит склонил
   И стиснул меч во длани.
Где жизнь судьба ему дала,
   Там брань его сразила;
Где колыбель его была,
   Там днесь его могила.
И тих его последний час:
   С молитвою священной
О милой матери угас
   Герой наш незабвенной.

А ты, Кутайсов, вождь младой…
   Где прелести? где младость?
Увы! он видом и душой
   Прекрасен был, как радость;
В броне ли, грозный, выступал -
   Бросали смерть перуны;
Во струны ль арфы ударял -
   Одушевлялись струны…
О горе! верный конь бежит
   Окровавлён из боя;
На нём его разбитый щит…
   И нет на нём героя.

И где же твой, о витязь, прах?
   Какою взят могилой?..
Пойдёт прекрасная в слезах
   Искать, где пепел милой…
Там чище ранняя роса,
   Там зелень ароматней,
И сладостней цветов краса,
   И светлый день приятней,
И тихий дух твой прилетит
   Из таинственной сени;
И трепет сердца возвестит
   Ей близость дружней тени.

И ты… и ты, Багратион?
   Вотще друзей молитвы,
Вотще их плач… во гробе он,
   Добыча лютой битвы.
Ещё дружин надежда в нём;
   Всё мнит: с одра восстанет;
И робко шепчет враг с врагом:
   «Увы нам! скоро грянет».
А он… навеки взор смежил,
   Решитель бранных споров,
Он в область храбрых воспарил,
   К тебе, Отец-Суворов.

И честь вам, падшие друзья!
   Ликуйте в горней сени;
Там ваша верная семья -
   Вождей минувших тени.
Хвала вам будет оживлять
   И поздних лет беседы.
«От них учитесь умирать!» -
   Так скажут внукам деды;
При вашем имени вскипит
   В вожде ретивом пламя;
Он на твердыню с ним взлетит
   И водрузит там знамя.

Воины

При вашем имени вскипит
   В вожде ретивом пламя;
Он на твердыню с ним взлетит
   И водрузит там знамя.

Певец

Сей кубок мщенью! други, в строй!
   И к небу грозны длани!
Сразить иль пасть! наш роковой
   Обет пред богом брани.
Вотще, о враг, из тьмы племён
   Ты зиждешь ополченья:
Они бегут твоих знамён
   И жаждут низложенья.
Сокровищ нет у нас в домах;
   Там стрелы и кольчуги;
Мы сёла - в пепел; грады - в прах;
   В мечи - серпы и плуги.

Злодей! он лестью приманил
   К Москве свои дружины;
Он низким миром нам грозил
   С Кремлёвския вершины.
«Пойду по стогнам с торжеством!
   Пойду… и всё восплещет!
И в прах падут с своим царём!..»
   Пришёл… и сам трепещет;
Подвигло мщение Москву:
   Вспылала пред врагами
И грянулась на их главу
   Губящими стенами.

Веди ж своих царей-рабов
   С их стаей в область хлада;
Пробей тропу среди снегов
   Во сретение глада…
Зима, союзник наш, гряди!
   Им заперт путь возвратный;
Пустыни в пепле позади;
   Пред ними сонмы ратны.
Отведай, хищник, что сильней:
   Дух алчности иль мщенье?
Пришлец, мы в родине своей;
   За правых провиденье!

Воины

Отведай, хищник, что сильней:
   Дух алчности иль мщенье?
Пришлец, мы в родине своей;
   За правых провиденье!

Певец

Святому братству сей фиал
   От верных братий круга!
Блажен, кому создатель дал
   Усладу жизни, друга;
С ним счастье вдвое; в скорбный час
   Он сердцу утешенье;
Он наша совесть; он для нас
   Второе провиденье.
О! будь же, други, святость уз
   Закон наш под шатрами;
Написан кровью наш союз:
   И жить и пасть друзьями.

Воины

О! будь же, други, святость уз
   Закон наш под шатрами;
Написан кровью наш союз:
   И жить и пасть друзьями.

Певец

Любви сей полный кубок в дар!
   Среди борьбы кровавой,
Друзья, святой питайте жар:
   Любовь - одно со славой.
Кому здесь жребий уделён
   Знать тайну страсти милой,
Кто сердцем сердцу обручён,
   Тот смело, с бодрой силой
На всё великое летит;
   Нет страха; нет преграды;
Чего-чего не совершит
   Для сладостной награды?

Ах! мысль о той, кто всё для нас,
   Нам спутник неизменный;
Везде знакомый слышим глас,
   Зрим образ незабвенный;
Она на бранных знаменах,
   Она в пылу сраженья;
И в шуме стана и в мечтах
   Весёлых сновиденья.
Отведай, враг, исторгнуть щит,
   Рукою данный милой;
Святой обет на нём горит:
   Твоя и за могилой!

О сладость тайныя мечты!
   Там, там за синей далью
Твой ангел, дева красоты,
   Одна с своей печалью,
Грустит, о друге слёзы льёт;
   Душа её в молитве,
Боится вести, вести ждёт:
   «Увы! не пал ли в битве?»
И мыслит: «Скоро ль, дружний глас,
   Твои мне слышать звуки?
Лети, лети, свиданья час,
   Сменить тоску разлуки».

Друзья! блаженнейшая часть
   Любезных быть спасеньем.
Когда ж предел наш в битве пасть -
   Погибнем с наслажденьем;
Святое имя призовём
   В минуту смертной муки;
Кем мы дышали в мире сём,
   С той нет и там разлуки:
Туда душа перенесёт
   Любовь и образ милой…
О други, смерть не всё возьмёт;
   Есть жизнь и за могилой.

Воины

В тот мир душа перенесёт
   Любовь и образ милой…
О други, смерть не всё возьмёт;
   Есть жизнь и за могилой.

Певец

Сей кубок чистым музам в дар!
   Друзья, они в героя
Вливают бодрость, славы жар,
   И месть, и жажду боя.
Гремят их лиры - стар и млад
   Оделись в бранны латы:
Ничто им стрел свистящих град,
   Ничто твердынь раскаты.
Певцы - сотрудники вождям;
   Их песни - жизнь победам,
И внуки, внемля их струнам,
   В слезах дивятся дедам.

О радость древних лет, Боян!
   Ты, арфой ополченный,
Летал пред строями славян,
   И гимн гремел священный.
Петру возник среди снегов
   Певец - податель славы;
Честь Задунайскому Петров;
   О камские дубравы,
Гордитесь, ваш Державин сын!
   Готовь свои перуны,
Суворов, чудо-исполин, -
   Державин грянет в струны.

О старец! да услышим твой
   Днесь голос лебединый;
Не тщетной славы пред тобой,
   Но мщения дружины;
Простёрли не к добычам длань,
   Бегут не за венками -
Их подвиг свят: то правых брань
   С злодейскими ордами.
Пришло разрушить их мечам
   Племен порабощенье;
Самим губителя рабам
   Победы их спасенье.

Так, братья, чадам муз хвала!..
   Но я, певец ваш юный…
Увы! почто судьба дала
   Незвучные мне струны?
Доселе тихим лишь полям
   Моя играла лира…
Вдруг жребий выпал: к знаменам!
   Прости, и сладость мира,
И отчий край, и круг друзей,
   И труд уединенный,
И всё… я там, где стук мечей,
   Где ужасы военны.

Но буду ль ваши петь дела
   И хищных истребленье?
Быть может, ждёт меня стрела
   И мне удел - паденье.
Но что ж… навеки ль смертный час
   Мой след изгладит в мире?
Останется привычный глас
   В осиротевшей лире.
Пускай губителя во прах
   Низринет месть кровава -
Родится жизнь в её струнах,
   И звучно грянут: слава!

Воины

Хвала возвышенным певцам!
   Их песни - жизнь победам,
И внуки, внемля их струнам,
   В слезах дивятся дедам.

Певец

Подымем чашу!.. Богу сил!
   О братья, на колена!
Он искони благословил
   Славянские знамена.
Бессильным щит его закон
   И гибнущим спаситель;
Всегда союзник правых он
   И гордых истребитель.
О братья, взоры к небесам!
   Там жизни сей награда!
Оттоль отец незримый нам
   Гласит: мужайтесь, чада!

Бессмертье, тихий, светлый брег;
   Наш путь - к нему стремленье.
Покойся, кто свой кончил бег!
   Вы, странники, терпенье!
Блажен, кого постигнул бой!
   Пусть долго, с жизнью хилой,
Старик трепещущей ногой
   Влачится над могилой;
Сын брани мигом ношу в прах
   С могучих плеч свергает
И, бодр, на молнийных крылах
   В мир лучший улетает.

А мы?.. Доверенность к творцу!
   Что б ни было - незримой
Ведёт нас к лучшему концу
   Стезёй непостижимой.
Ему, друзья, отважно вслед!
   Прочь, низкое! прочь, злоба!
Дух бодрый на дороге бед,
   До самой двери гроба;
В высокой доле - простота;
   Нежадность - в наслажденье;
В союзе с ровным - правота;
   В могуществе - смиренье.

Обетам - вечность; чести - честь;
   Покорность - правой власти;
Для дружбы - всё, что в мире есть;
   Любви - весь пламень страсти;
Утеха - скорби; просьбе - дань,
   Погибели - спасенье;
Могущему пороку - брань;
   Бессильному - презренье;
Неправде - грозный правды глас;
   Заслуге - воздаянье;
Спокойствие - в последний час;
   При гробе - упованье.

О! будь же, русский бог, нам щит!
   Прострёшь твою десницу -
И мститель-гром твой раздробит
   Коня и колесницу.
Как воск перед лицом огня,
   Растает враг пред нами…
О, страх карающего дня!
   Бродя окрест очами,
Речет пришлец: «Врагов я зрел;
   И мнил: земли им мало;
И взор их гибелью горел;
   Протёк - врагов не стало!»

Воины

Речет пришлец: «Врагов я зрел;
   И мнил: земли им мало;
И взор их гибелью горел;
   Протёк - врагов не стало!»

Певец

Но светлых облаков гряда
   Уж утро возвещает;
Уже восточная звезда
   Над холмами играет;
Редеет сумрак; сквозь туман
   Проглянули равнины,
И дальний лес, и тихий стан,
   И спящие дружины.
О други, скоро!.. день грядёт…
   Недвижны рати бурны…
Но… Рок уж жребии берёт
   Из таинственной урны.

О новый день, когда твой свет
   Исчезнет за холмами,
Сколь многих взор наш не найдет
   Меж нашими рядами!..
И он блеснул!.. Чу!.. вестовой
   Перун по холмам грянул;
Внимайте: в поле шум глухой!
   Смотрите: стан воспрянул!
И кони ржут, грызя бразды;
   И строй сомкнулся с строем;
И вождь летит перед ряды;
   И пышет ратник боем.

Друзья, прощанью кубок сей!
   И смело в бой кровавой
Под вихорь стрел, на ряд мечей,
   За смертью иль за славой…
О вы, которых и вдали
   Боготворим сердцами,
Вам, вам все блага на земли!
   Щит промысла над вами!..
Всевышний царь, благослови!
   А вы, друзья, лобзанье
В завет: здесь верныя любви,
   Там сладкого свиданья!

Воины

Всевышний царь, благослови!
   А вы, друзья, лобзанье
В завет: здесь верныя любви,
   Там сладкого свиданья!

Сентябрь - начало (до 6) октября 1812


Светлана

А. А. Воейковой
Раз в крещенский вечерок
   Девушки гадали:
За ворота башмачок,
   Сняв с ноги, бросали;
Снег пололи; под окном
   Слушали; кормили
Счётным курицу зерном;
   Ярый воск топили;
В чашу с чистою водой
Клали перстень золотой,
   Серьги изумрудны;
Расстилали белый плат
И над чашей пели в лад
   Песенки подблюдны.

Тускло светится луна
   В сумраке тумана -
Молчалива и грустна
   Милая Светлана.
«Что, подруженька, с тобой?
   Вымолви словечко;
Слушай песни круговой;
   Вынь себе колечко.
Пой, красавица: «Кузнец,
Скуй мне злат и нов венец,
   Скуй кольцо златое;
Мне венчаться тем венцом,
Обручаться тем кольцом
   При святом налое».

«Как могу, подружки, петь?
   Милый друг далёко;
Мне судьбина умереть
   В грусти одинокой.
Год промчался - вести нет;
   Он ко мне не пишет;
Ах! а им лишь красен свет,
   Им лишь сердце дышит…
Иль не вспомнишь обо мне?
Где, в какой ты стороне?
   Где твоя обитель?
Я молюсь и слёзы лью!
Утоли печаль мою,
   Ангел-утешитель».

Вот в светлице стол накрыт
   Белой пеленою;
И на том столе стоит
   Зеркало с свечою;
Два прибора на столе.
   «Загадай, Светлана;
В чистом зеркала стекле
   В полночь, без обмана
Ты узнаешь жребий свой:
Стукнет в двери милый твой
   Лёгкою рукою;
Упадёт с дверей запор;
Сядет он за свой прибор
   Ужинать с тобою».

Вот красавица одна;
   К зеркалу садится;
С тайной робостью она
   В зеркало глядится;
Тёмно в зеркале; кругом
   Мёртвое молчанье;
Свечка трепетным огнём
   Чуть лиет сиянье…
Робость в ней волнует грудь,
Страшно ей назад взглянуть,
   Страх туманит очи…
С треском пыхнул огонёк,
Крикнул жалобно сверчок,
   Вестник полуночи.

Подпершися локотком,
   Чуть Светлана дышит…
Вот… легохонько замком
   Кто-то стукнул, слышит;
Робко в зеркало глядит:
   За её плечами
Кто-то, чудилось, блестит
   Яркими глазами…
Занялся от страха дух…
Вдруг в её влетает слух
   Тихий, лёгкий шёпот:
«Я с тобой, моя краса;
Укротились небеса;
   Твой услышан ропот!»

Оглянулась… милый к ней
   Простирает руки.
«Радость, свет моих очей,
   Нет для нас разлуки.
Едем! Поп уж в церкви ждёт
   С дьяконом, дьячками;
Хор венчальну песнь поёт;
   Храм блестит свечами».
Был в ответ умильный взор;
Идут на широкий двор,
   В ворота тесовы;
У ворот их санки ждут;
С нетерпенья кони рвут
   Повода шелковы.

Сели… кони с места враз;
   Пышут дым ноздрями;
От копыт их поднялась
   Вьюга над санями.
Скачут… пусто всё вокруг;
   Степь в очах Светланы;
На луне туманный круг;
   Чуть блестят поляны.
Сердце вещее дрожит;
Робко дева говорит:
   «Что ты смолкнул, милый?»
Ни полслова ей в ответ:
Он глядит на лунный свет,
   Бледен и унылый.

Кони мчатся по буграм;
   Топчут снег глубокий…
Вот в сторонке божий храм
   Виден одинокий;
Двери вихорь отворил;
   Тьма людей во храме;
Яркий свет паникадил
   Тускнет в фимиаме;
На средине чёрный гроб;
И гласит протяжно поп:
   «Буди взят могилой!»
Пуще девица дрожит;
Кони мимо; друг молчит,
   Бледен и унылой.

Вдруг метелица кругом;
   Снег валит клоками;
Чёрный вран, свистя крылом,
   Вьётся над санями;
Ворон каркает: печаль!
   Кони торопливы
Чутко смотрят в тёмну даль,
   Подымая гривы;
Брезжит в поле огонёк;
Виден мирный уголок,
   Хижинка под снегом.
Кони борзые быстрей,
Снег взрывая, прямо к ней
   Мчатся дружным бегом.

Вот примчалися… и вмиг
   Из очей пропали:
Кони, сани и жених
   Будто не бывали.
Одинокая, впотьмах,
   Брошена от друга,
В страшных девица местах;
   Вкруг метель и вьюга.
Возвратиться - следу нет…
Виден ей в избушке свет:
   Вот перекрестилась;
В дверь с молитвою стучит…
Дверь шатнулася… скрыпит…
   Тихо растворилась.

Что ж?.. В избушке гроб; накрыт
   Белою запоной;
Спасов лик в ногах стоит;
   Свечка пред иконой…
Ах! Светлана, что с тобой?
   В чью зашла обитель?
Страшен хижины пустой
   Безответный житель.
Входит с трепетом, в слезах;
Пред иконой пала в прах,
   Спасу помолилась;
И, с крестом своим в руке,
Под святыми в уголке
   Робко притаилась.

Всё утихло… вьюги нет…
   Слабо свечка тлится,
То прольёт дрожащий свет,
   То опять затмится…
Всё в глубоком, мёртвом сне,
   Страшное молчанье…
Чу, Светлана!.. в тишине
   Лёгкое журчанье…
Вот глядит: к ней в уголок
Белоснежный голубок
   С светлыми глазами,
Тихо вея, прилетел,
К ней на перси тихо сел,
   Обнял их крылами.

Смолкло всё опять кругом…
   Вот Светлане мнится,
Что под белым полотном
   Мёртвый шевелится…
Сорвался покров; мертвец
   (Лик мрачнее ночи)
Виден весь - на лбу венец,
   Затворёны очи.
Вдруг… в устах сомкнутых стон;
Силится раздвинуть он
   Руки охладелы…
Что же девица?.. Дрожит…
Гибель близко… но не спит
   Голубочек белый.

Встрепенулся, развернул
   Лёгкие он крилы;
К мертвецу на грудь вспорхнул…
   Всей лишённый силы,
Простонав, заскрежетал
   Страшно он зубами
И на деву засверкал
   Грозными очами…
Снова бледность на устах;
В закатившихся глазах
   Смерть изобразилась…
Глядь, Светлана… о творец!
Милый друг её - мертвец!
   Ах!.. и пробудилась.

Где ж?.. У зеркала, одна
   Посреди светлицы;
В тонкий занавес окна
   Светит луч денницы;
Шумным бьёт крылом петух,
   День встречая пеньем;
Всё блестит… Светланин дух
   Смутен сновиденьем.
«Ах! ужасный, грозный сон!
Не добро вещает он -
   Горькую судьбину;
Тайный мрак грядущих дней,
Что сулишь душе моей,
   Радость иль кручину?»

Села (тяжко ноет грудь)
   Под окном Светлана;
Из окна широкий путь
   Виден сквозь тумана;
Снег на солнышке блестит,
   Пар алеет тонкий…
Чу!.. в дали пустой гремит
   Колокольчик звонкий;
На дороге снежный прах;
Мчат, как будто на крылах,
   Санки кони рьяны;
Ближе; вот уж у ворот;
Статный гость к крыльцу идёт.
   Кто?.. Жених Светланы.

Что же твой, Светлана, сон,
   Прорицатель муки?
Друг с тобой; всё тот же он
   В опыте разлуки;
Та ж любовь в его очах,
   Те ж приятны взоры;
Те ж на сладостных устах
   Милы разговоры.
Отворяйся ж, божий храм;
Вы летите к небесам,
   Верные обеты;
Соберитесь, стар и млад;
Сдвинув звонки чаши, в лад
   Пойте: многи леты!
        ______

Улыбнись, моя краса,
   На мою балладу;
В ней большие чудеса,
   Очень мало складу.
Взором счастливый твоим,
   Не хочу и славы;
Слава - нас учили - дым;
   Свет - судья лукавый.
Вот баллады толк моей:
«Лучшей друг нам в жизни сей
   Вера в провиденье.
Благ зиждителя закон:
Здесь несчастье - лживый сон;
   Счастье - пробужденье».

О! не знай сих страшных снов
   Ты, моя Светлана…
Будь, создатель, ей покров!
   Ни печали рана,
Ни минутной грусти тень
   К ней да не коснётся;
В ней душа - как ясный день;
   Ах! да пронесётся
Мимо - Бедствия рука;
Как приятный ручейка
   Блеск на лоне луга,
Будь вся жизнь её светла,
Будь весёлость, как была,
   Дней её подруга.

1808-1812


Цветок
Романс

Минутная краса полей,
Цветок увядший, одинокой,
Лишён ты прелести своей
Рукою осени жестокой.

Увы! нам тот же дан удел,
И тот же рок нас угнетает:
С тебя листочек облетел -
От нас веселье отлетает.

Отъемлет каждый день у нас
Или мечту, иль наслажденье.
И каждый разрушает час
Драгое сердцу заблужденье.

Смотри… очарованья нет;
Звезда надежды угасает…
Увы! кто скажет: жизнь иль цвет
Быстрее в мире исчезает?

1811


Певец

В тени дерев, над чистыми водами
Дерновый холм вы видите ль, друзья?
Чуть слышно там плескает в брег струя;
Чуть ветерок там дышит меж листами;
   На ветвях лира и венец…
   Увы! друзья, сей холм - могила;
   Здесь прах певца земля сокрыла;
      Бедный певец!

Он сердцем прост, он нежен был душою -
Но в мире он минутный странник был;
Едва расцвёл - и жизнь уж разлюбил
И ждал конца с волненьем и тоскою;
   И рано встретил он конец,
   Заснул желанным сном могилы…
   Твой век был миг, но миг унылый,
      Бедный певец!

Он дружбу пел, дав другу нежну руку, -
Но верный друг во цвете лет угас;
Он пел любовь - но был печален глас;
Увы! он знал любви одну лишь муку;
   Теперь всему, всему конец;
   Твоя душа покой вкусила;
   Ты спишь; тиха твоя могила,
      Бедный певец!

Здесь, у ручья, вечернею порою
Прощальну песнь он заунывно пел:
«О красный мир, где я вотще расцвел;
Прости навек; с обманутой душою
   Я счастья ждал - мечтам конец;
   Погибло всё, умолкни, лира;
   Скорей, скорей в обитель мира,
      Бедный певец!

Что жизнь, когда в ней нет очарованья?
Блаженство знать, к нему лететь душой,
Но пропасть зреть меж ним и меж собой;
Желать всяк час и трепетать желанья…
   О пристань горестных сердец,
   Могила, верный путь к покою,
   Когда же будет взят тобою
      Бедный певец?»

И нет певца… его не слышно лиры…
Его следы исчезли в сих местах;
И скорбно всё в долине, на холмах;
И всё молчит… лишь тихие зефиры,
   Колебля вянущий венец,
   Порою веют над могилой,
   И лира вторит им уныло:
      Бедный певец!

1811


Желание
Романс

Озарися, дол туманный;
Расступися, мрак густой;
Где найду исход желанный?
Где воскресну я душой?
Испещрённые цветами,
Красны холмы вижу там…
Ах! зачем я не с крылами?
Полетел бы я к холмам.

Там поют согласны лиры;
Там обитель тишины;
Мчат ко мне оттоль зефиры
Благовония весны;
Там блестят плоды златые
На сенистых деревах;
Там не слышны вихри злые
На пригорках, на лугах.

О предел очарованья!
Как прелестна там весна!
Как от юных роз дыханья
Там душа оживлена!
Полечу туда… напрасно!
Нет путей к сим берегам;
Предо мной поток ужасный
Грозно мчится по скалам.

Лодку вижу… где ж вожатый?
Едем!.. будь, что суждено…
Паруса её крылаты,
И весло оживлено.
Верь тому, что сердце скажет;
Нет залогов от небес;
Нам лишь чудо путь укажет
В сей волшебный край чудес.

1811


К ней

Имя где для тебя?
Не сильно смертных искусство
Выразить прелесть твою!

Лиры нет для тебя!
Что песни? Отзыв неверный
Поздней молвы о тебе!

Если б сердце могло быть
Им слышно, каждое чувство
Было бы гимном тебе!

Прелесть жизни твоей,
Сей образ чистый, священный, -
В сердце - как тайну ношу.

Я могу лишь любить,
Сказать же, как ты любима,
Может лишь вечность одна!

[1810 - 1811]


Путешественник
Песня

Дней моих ещё весною
Отчий дом покинул я;
Всё забыто было мною -
И семейство и друзья.

В ризе странника убогой,
С детской в сердце простотой,
Я пошёл путем-дорогой -
Вера был вожатый мой.

И в надежде, в уверенье
Путь казался недалёк,
«Странник, - слышалось, - терпенье!
Прямо, прямо на восток.

Ты увидишь храм чудесный;
Ты в святилище войдёшь;
Там в нетленности небесной
Всё земное обретёшь».

Утро вечером сменялось;
Вечер утру уступал;
Неизвестное скрывалось;
Я искал - не обретал.

Там встречались мне пучины;
Здесь высоких гор хребты;
Я взбирался на стремнины;
Чрез потоки стлал мосты.

Вдруг река передо мною -
Вод склоненье на восток;
Вижу зыблемый струёю
Подле берега челнок.

Я в надежде, я в смятенье;
Предаю себя волнам;
Счастье вижу в отдаленье;
Всё, что мило, - мнится - там!

Ах! в безвестном океане
Очутился мой челнок;
Даль по-прежнему в тумане;
Брег невидим и далёк.

И вовеки надо мною
Не сольётся, как поднесь,
Небо светлое с землёю…
Там не будет вечно здесь.

1809


Песня

Мой друг, хранитель-ангел мой,
О ты, с которой нет сравненья,
Люблю тебя, дышу тобой;
Но где для страсти выраженья?
Во всех природы красотах
Твой образ милый я встречаю;
Прелестных вижу - в их чертах
Одну тебя воображаю.

Беру перо - им начертать
Могу лишь имя незабвенной;
Одну тебя лишь прославлять
Могу на лире восхищенной:
С тобой, один, вблизи, вдали,
Тебя любить - одна мне радость;
Ты мне все блага на земли;
Ты сердцу жизнь, ты жизни сладость.

В пустыне, в шуме в городском
Одной тебе внимать мечтаю;
Твой образ - забываясь сном,
С последней мыслию сливаю;
Приятный звук твоих речей
Со мной во сне не расстаётся;
Проснусь - и ты в душе моей
Скорей, чем день очам коснётся.

Ах! мне ль разлуку знать с тобой?
Ты всюду спутник мой незримый;
Молчишь - мне взор понятен твой,
Для всех других неизъяснимый;
Я в сердце твой приемлю глас;
Я пью любовь в твоём дыханье…
Восторги,  кто постигнет вас,
Тебя, души очарованье?

Тобой и для одной тебя
Живу и жизнью наслаждаюсь;
Тобою чувствую себя;
В тебе природе удивляюсь.
И с чем мне жребий мой сравнить?
Чего желать в толь сладкой доле?
Любовь мне жизнь - ах! я любить
Ещё стократ желал бы боле.

1 апреля 1808


Перевод стихотворения Ф.Фабра д’Эглантина.

К Филалету
Послание

Где ты, далёкий друг? Когда прервём разлуку?
Когда прострёшь ко мне ласкающую руку?
Когда мне встретить твой душе понятный взгляд
И сердцем отвечать на дружбы глас священный?..
Где вы, дни радостей? Придёшь ли ты назад,
О время прежнее, о время незабвенно?
Или веселие навеки отцвело
И счастие моё с протекшим протекло?..
Как часто о часах минувших я мечтаю!
Но чаще с сладостью конец воображаю,
     Конец всему - души покой,
Конец желаниям, конец воспоминаньям,
Конец борению и с жизнью и с собой…
Ах! время, Филалет, свершиться ожиданьям.
Не знаю… но, мой друг, кончины сладкий час
Моей любимою мечтою становИтся;
Унылость тихая в душе моей хранится;
Во всём внимаю я знакомый смерти глас.
Зовёт меня… зовёт… куда зовёт?.. не знаю;
Но я зовущему с волнением внимаю;
Я сердцем сопряжён с сей тайною страной,
Куда нас всех влачит судьба неодолима;
Томящейся душе невидимая зрима -
Повсюду вестники могилы предо мной.
Смотрю ли, как заря с закатом угасает, -
Так, мнится, юноша цветущий исчезает;
Внимаю ли рогам пастушьим за горой,
Иль ветра горного в дубраве трепетанью,
Иль тихому ручья в кустарнике журчанью,
Смотрю ль в туманну даль вечернею порой,
К клавиру ль преклонясь, гармонии внимаю -
Во всём печальных дней конец воображаю.
Иль предвещание в унынии моём?
Или судил мне рок в весенни жизни годы,
     Сокрывшись в мраке гробовом,
Покинуть и поля, и отческие воды,
И мир, где жизнь моя бесплодно расцвела?..
Скажу ль?.. Мне ужасов могила не являет;
И сердце с горестным желаньем ожидает,
Чтоб промысла рука обратно то взяла,
Чем я безрадостно в сем мире бременился,
Ту жизнь, в которой я столь мало насладился,
Которую давно надежда не златит.
К младенчеству ль душа прискорбная летит,
Считаю ль радости минувшего - как мало!
Нет! счастье к бытию меня не приучало;
Мой юношеский цвет без запаха отцвел.
Едва в душе своей для дружбы я созрел -
И что же!.. предо мной увядшего могила;
Душа, не воспылав, свой пламень угасила.
Любовь… но я в любви нашёл одну мечту,
Безумца тяжкий сон, тоску без разделенья
И невозвратное надежд уничтоженье.
Иссякшия души наполню ль пустоту?
Какое счастие мне в будущем известно?
Грядущее для нас протекшим лишь прелестно.
Мой друг, о нежный друг, когда нам не дано
В сем мире жить для тех,
                         кем жизнь для нас священна,
Кем добродетель нам и слава драгоценна,
Почто ж, увы! почто судьбой запрещено
За счастье их отдать нам жизнь сию бесплодну?
Почто (дерзну ль спросить?) отъял у нас творец
Им жертвовать собой свободу превосходну?
С каким бы торжеством я встретил мой конец,
Когда б всех благ земных,
                          всей жизни приношеньем
Я мог - о сладкий сон! - той счастье искупить,
С кем жребий не судил мне жизнь мою делить!..
Когда б стократными и скорбью и мученьем
За каждый миг её блаженства я платил:
Тогда б, мой друг, я рай в сем мире находил
И дня, как дара, ждал, к страданью пробуждаясь;
Тогда, надеждою отрадною питаясь,
Что каждый жизни миг погибшия моей
Есть жертва тайная для блага милых дней,
Я б смерти звать не смел, страшился бы могилы.
О незабвенная, друг милый, вечно милый!
Почто, повергнувшись в слезах к твоим ногам,
Почто, лобзая их горящими устами,
От сердца не могу воскликнуть к небесам:
«Всё в жертву за неё! вся жизнь моя пред вами!»
Почто и небеса не могут внять мольбам?
О безрассудного напрасное моленье!
Где тот, кому дано святое наслажденье
За милых слёзы лить, страдать и погибать?
Ах, если б мы могли в сей области изгнанья
Столь восхитительно презренну жизнь кончать -
Кто б небо оскорбил безумием роптанья!

Начало 1808


В первых изданиях собраний сочинений В.А.Жуковского послание было посвящено А.И.Тургеневу.

Людмила

«Где ты, милый? Что с тобою?
С чужеземною красою,
Знать, в далёкой стороне
Изменил, неверный, мне,
Иль безвременно могила
Светлый взор твой угасила».
Так Людмила, приуныв,
К персям очи приклонив,
На распутии вздыхала.
«Возвратится ль он, - мечтала, -
Из далёких, чуждых стран
С грозной ратию славян?»

Пыль туманит отдаленье;
Светит ратных ополченье;
Топот, ржание коней;
Трубный треск и стук мечей;
Прахом панцыри покрыты;
Шлемы лаврами обвиты;
Близко, близко ратных строй;
Мчатся шумною толпой
Жёны, чада, обрученны…
«Возвратились незабвенны!..»
А Людмила?.. Ждёт-пождёт…
«Там дружину он ведёт;

Сладкий час - соединенье!..»
Вот проходит ополченье;
Миновался ратных строй…
Где ж, Людмила, твой герой?
Где твоя, Людмила, радость?
Ах! прости, надежда-сладость!
Всё погибло: друга нет.
Тихо в терем свой идет,
Томну голову склонила:
«Расступись, моя могила;
Гроб, откройся; полно жить;
Дважды сердцу не любить».

«Что с тобой, моя Людмила? -
Мать со страхом возопила. -
О, спокой тебя творец!» -
«Милый друг, всему конец;
Что прошло - невозвратимо;
Небо к нам неумолимо;
Царь небесный нас забыл…
Мне ль он счастья не сулил?
Где ж обетов исполненье?
Где святое провиденье?
Нет, немилостив творец;
Всё прости, всему конец».

«О Людмила, грех роптанье;
Скорбь - создателя посланье;
Зла создатель не творит;
Мёртвых стон не воскресит». -
«Ах! родная, миновалось!
Сердце верить отказалось!
Я ль, с надеждой и мольбой,
Пред иконою святой
Не точила слёз ручьями?
Нет, бесплодными мольбами
Не призвать минувших дней;
Не цвести душе моей.

Рано жизнью насладилась,
Рано жизнь моя затмилась,
Рано прежних лет краса.
Что взирать на небеса?
Что молить неумолимых?
Возвращу ль невозвратимых?» -
«Царь небес, то скорби глас!
Дочь, воспомни смертный час;
Кратко жизни сей страданье;
Рай - смиренным воздаянье,
Ад - бунтующим сердцам;
Будь послушна небесам».

«Что, родная, муки ада?
Что небесная награда?
С милым вместе - всюду рай;
С милым розно - райский край
Безотрадная обитель.
Нет, забыл меня спаситель!»
Так Людмила жизнь кляла,
Так творца на суд звала…
Вот уж солнце за горами;
Вот усыпала звездами
Ночь спокойный свод небес;
Мрачен дол, и мрачен лес.

Вот и месяц величавой
Встал над тихою дубравой;
То из облака блеснёт,
То за облако зайдёт;
С гор простёрты длинны тени;
И лесов дремучих сени,
И зерцало зыбких вод,
И небес далёкий свод
В светлый сумрак облечённы…
Спят пригорки отдалённы,
Бор заснул, долина спит…
Чу!.. полночный час звучит.

Потряслись дубов вершины;
Вот повеял от долины
Перелётный ветерок…
Скачет по полю ездок,
Борзый конь и ржёт и пышет.
Вдруг… идут… (Людмила слышит)
На чугунное крыльцо…
Тихо брякнуло кольцо…
Тихим шёпотом сказали…
(Все в ней жилки задрожали)
То знакомый голос был,
То ей милый говорил:

«Спит иль нет моя Людмила?
Помнит друга иль забыла?
Весела иль слёзы льёт?
Встань, жених тебя зовёт». -
«Ты ль? Откуда в час полночи?
Ах! едва прискорбны очи
Не потухнули от слез.
Знать, тронулся царь небес
Бедной девицы тоскою.
Точно ль милый предо мною?
Где же был? Какой судьбой
Ты опять в стране родной?»

«Близ Наревы дом мой тесный.
Только месяц поднебесный
Над долиною взойдёт,
Лишь полночный час пробьёт -
Мы коней своих седлаем,
Тёмны кельи покидаем.
Поздно я пустился в путь.
Ты моя; моею будь…
Чу! совы пустынной крики.
Слышишь? Пенье, брачны лики.
Слышишь? Борзый конь заржал.
Едем, едем, час настал».

«Переждём хоть время ночи;
Ветер встал от полуночи;
Хладно в поле, бор шумит;
Месяц тучами закрыт». -
«Ветер буйный перестанет;
Стихнет бор, луна проглянет;
Едем, нам сто вёрст езды.
Слышишь? Конь грызёт бразды,
Бьёт копытом с нетерпенья.
Миг нам страшен замедленья;
Краткий, краткий дан мне срок;
Едем, едем, путь далёк».

«Ночь давно ли наступила?
Полночь только что пробила.
Слышишь? Колокол гудит». -
«Ветер стихнул; бор молчит;
Месяц в водный ток глядится;
Мигом борзый конь домчится». -
«Где ж, скажи, твой тесный дом?» -
«Там, в Литве, краю чужом:
Хладен, тих, уединенный,
Свежим дёрном покровенный;
Саван, крест и шесть досток.
Едем, едем, путь далёк».

Мчатся всадник и Людмила.
Робко дева обхватила
Друга нежною рукой,
Прислонясь к нему главой.
Скоком, лётом по долинам,
По буграм и по равнинам;
Пышет конь, земля дрожит;
Брызжут искры от копыт;
Пыль катится вслед клубами;
Скачут мимо них рядами
Рвы, поля, бугры, кусты;
С громом зыблются мосты.

«Светит месяц, дол сребрится;
Мёртвый с девицею мчится;
Путь их к келье гробовой.
Страшно ль, девица, со мной?» -
«Что до мёртвых? что до гроба?
Мёртвых дом - земли утроба». -
«Чу! в лесу потрясся лист.
Чу! в глуши раздался свист.
Чёрный ворон встрепенулся;
Вздрогнул конь и отшатнулся;
Вспыхнул в поле огонёк». -
«Близко ль, милый?» - «Путь далёк».

Слышат шорох тихих теней:
В час полуночных видений,
В дыме облака, толпой,
Прах оставя гробовой
С поздним месяца восходом,
Лёгким, светлым хороводом
В цепь воздушную свились;
Вот за ними понеслись;
Вот поют воздушны лики:
Будто в листьях повилики
Вьётся лёгкий ветерок;
Будто плещет ручеек.

«Светит месяц, дол сребрится;
Мёртвый с девицею мчится;
Путь их к келье гробовой.
Страшно ль, девица, со мной?» -
«Что до мёртвых? что до гроба?
Мёртвых дом - земли утроба». -
«Конь, мой конь, бежит песок;
Чую ранний ветерок;
Конь, мой конь, быстрее мчися;
Звёзды утренни зажглися,
Месяц в облаке потух.
Конь, мой конь, кричит петух».

«Близко ль, милый?» - «Вот примчались».
Слышут: сосны зашатались;
Слышут: спал с ворот запор;
Борзый конь стрелой на двор.
Что же, что в очах Людмилы?
Камней ряд, кресты, могилы,
И среди них божий храм.
Конь несётся по гробам;
Стены звонкий вторят топот;
И в траве чуть слышный шёпот,
Как усопших тихий глас…

Вот денница занялась.
Что же чудится Людмиле?
К свежей конь примчась могиле,
Бух в неё и с седоком.
Вдруг - глухой подземный гром;
Страшно доски затрещали;
Кости в кости застучали;
Пыль взвилася; обруч хлоп;
Тихо, тихо вскрылся гроб…
Что же, что в очах Людмилы?..
Ах, невеста, где твой милый?
Где венчальный твой венец?
Дом твой - гроб; жених - мертвец.

Видит труп оцепенелый:
Прям, недвижим, посинелый,
Длинным саваном обвит.
Страшен милый прежде вид;
Впалы мёртвые ланиты;
Мутен взор полуоткрытый;
Руки сложены крестом.
Вдруг привстал… манит перстом.
«Кончен путь: ко мне, Людмила;
Нам постель - темна могила;
Завес - саван гробовой;
Сладко спать в земле сырой».

Что ж Людмила?.. Каменеет,
Меркнут очи, кровь хладеет,
Пала мёртвая на прах.
Стон и вопли в облаках;
Визг и скрежет под землёю;
Вдруг усопшие толпою
Потянулись из могил;
Тихий, страшный хор завыл:
«Смертных ропот безрассуден;
Царь всевышний правосуден;
Твой услышал стон творец;
Час твой бил, настал конец».

14 апреля 1808


Вечер
Элегия

Ручей, виющийся по светлому песку,
Как тихая твоя гармония приятна!
С каким сверканием катишься ты в реку!
   Приди, о Муза благодатна,

… (далее по ссылке ниже)

Май - июль 1806


Читает Владимир Ларионов (часть строф):

Звук

Песня

Когда я был любим, в восторгах, в наслажденье,
Как сон пленительный, вся жизнь моя текла.
Но я тобой забыт, - где счастья привиденье?
Ах! счастием моим любовь твоя была!

Когда я был любим, тобою вдохновенный,
Я пел, моя душа хвалой твоей жила.
Но я тобой забыт, погиб мой дар мгновенный:
Ах! Гением моим любовь твоя была!

Когда я был любим, дары благодеянья
В обитель нищеты рука моя несла.
Но я тобой забыт, нет в сердце состраданья!
Ах! благостью моей любовь твоя была!

Май 1806


Дружба

     Скатившись с горной высоты,
Лежал на прахе дуб, перунами разбитый;
А с ним и гибкий плющ, кругом его обвитый…
          О Дружба, это ты!

1805


Стихи, сочинённые в день моего рождения
К моей лире и к друзьям моим

О лира, друг мой неизменный,
Поверенный души моей!
В часы тоски уединенной
Утешь меня игрой своей!
С тобой всегда я неразлучен,
О лира милая моя!
Для одиноких мир сей скучен,
А в нём один скитаюсь я!

Моё младенчество сокрылось;
Уж вянет юности цветок;
Без горя сердце истощилось,
Вперёд присудит что-то рок!
Но я пред ним не побледнею:
Пусть будет то, что должно быть!
Судьба ужасна лишь злодею,
Судьба меня не устрашит.

Не нужны мне венцы вселенной,
Мне дорог ваш, друзья, венок!
На что чертог мне позлащенный?
Простой, укромный уголок,
В тени лесов уединённой,
Где бы свободно я дышал,
Всем милым сердцу окружённый,
И лирой дух свой услаждал, -

Вот всё - я больше не желаю,
В душе моей цветёт мой рай.
Я бурный мир сей презираю.
О лира, друг мой! утешай
Меня в моём уединеньи;
А вы, друзья мои, скорей,
Оставя свет сей треволненный,
Сберитесь к хижине моей.

Там, в мире сердца благодатном,
Наш век как ясный день пройдёт;
С друзьями и тоска приятна,
Но и тоска нас не найдёт.
Когда ж придёт нам расставаться,
Не будем слёз мы проливать:
Недолго на земле скитаться;
Друзья! увидимся опять.

29 января 1803


Сельское кладбище
Элегия

Уже бледнеет день, скрываясь за горою;
Шумящие стада толпятся над рекой;
Усталый селянин медлительной стопою
Идёт, задумавшись, в шалаш спокойный свой.

В туманном сумраке окрестность исчезает…
Повсюду тишина; повсюду мёртвый сон;
Лишь изредка, жужжа, вечерний жук мелькает,
Лишь слышится вдали рогов унылый звон.

Лишь дикая сова, таясь под древним сводом
Той башни, сетует, внимаема луной,
На возмутившего полуночным приходом
Её безмолвного владычества покой.

Под кровом чёрных сосн и вязов наклонённых,
Которые окрест, развесившись, стоят,
Здесь праотцы села, в гробах уединённых
Навеки затворясь, сном непробудным спят.

Денницы тихий глас, дня юного дыханье,
Ни крики петуха, ни звучный гул рогов,
Ни ранней ласточки на кровле щебетанье -
Ничто не вызовет почивших из гробов.

На дымном очаге трескучий огнь, сверкая,
Их в зимни вечера не будет веселить,
И дети резвые, встречать их выбегая,
Не будут с жадностью лобзаний их ловить.

Как часто их серпы златую ниву жали
И плуг их побеждал упорные поля!
Как часто их секир дубравы трепетали
И потом их лица кропилася земля!

Пускай рабы сует их жребий унижают,
Смеяся в слепоте полезным их трудам,
Пускай с холодностью презрения внимают
Таящимся во тьме убогого делам;

На всех ярится смерть - царя, любимца славы,
Всех ищет грозная… и некогда найдёт;
Всемощныя судьбы незыблемы уставы:
И путь величия ко гробу нас ведёт!

А вы, наперсники фортуны ослепленны,
Напрасно спящих здесь спешите презирать
За то, что гробы их непышны и забвенны,
Что лесть им алтарей не мыслит воздвигать.

Вотще над мёртвыми, истлевшими костями
Трофеи зиждутся, надгробия блестят;
Вотще глас почестей гремит перед гробами -
Угасший пепел наш они не воспалят.

Ужель смягчится смерть сплетаемой хвалою
И невозвратную добычу возвратит?
Не слаще мёртвых сон под мраморной доскою;
Надменный мавзолей лишь персть их бременит.

Ах! может быть, под сей могилою таится
Прах сердца нежного, умевшего любить,
И гробожитель-червь в сухой главе гнездится,
Рождённой быть в венце иль мыслями парить!

Но просвещенья храм, воздвигнутый веками,
Угрюмою судьбой для них был затворён,
Их рок обременил убожества цепями,
Их гений строгою нуждою умерщвлён.

Как часто редкий перл, волнами сокровенный,
В бездонной пропасти сияет красотой;
Как часто лилия цветёт уединенно,
В пустынном воздухе теряя запах свой.

Быть может, пылью сей покрыт
             Гампден надменный,
Защитник сограждан, тиранства смелый враг;
Иль кровию граждан Кромвель необагренный,
Или Мильтон немой, без славы скрытый в прах.

Отечество хранить державною рукою,
Сражаться с бурей бед, фортуну презирать,
Дары обилия на смертных лить рекою,
В слезах признательных дела свои читать -

Того им не дал рок; но вместе преступленьям
Он с доблестями их круг тесный положил;
Бежать стезёй убийств ко славе, наслажденьям
И быть жестокими к страдальцам запретил;

Таить в душе своей глас совести и чести,
Румянец робкия стыдливости терять
И, раболепствуя, на жертвенниках лести
Дары небесных муз гордыне посвящать.

Скрываясь от мирских погибельных смятений,
Без страха и надежд, в долине жизни сей,
Не зная горести, не зная наслаждений,
Они беспечно шли тропинкою своей.

И здесь спокойно спят под сенью гробовою -
И скромный памятник, в приюте сосн густых,
С непышной надписью и резьбою простою,
Прохожего зовёт вздохнуть над прахом их.

Любовь на камне сем их память сохранила,
Их лета, имена потщившись начертать;
Окрест библейскую мораль изобразила,
По коей мы должны учиться умирать.

И кто с сей жизнию без горя расставался?
Кто прах свой по себе забвенью предавал?
Кто в час последний свой
                         сим миром не пленялся
И взора томного назад не обращал?

Ах! нежная душа, природу покидая,
Надеется друзьям оставить пламень свой;
И взоры тусклые, навеки угасая,
Ещё стремятся к ним с последнею слезой;

Их сердце милый глас в могиле нашей слышит;
Наш камень гробовой для них одушевлён;
Для них наш мёртвый прах
                         в холодной урне дышит,
Ещё огнем любви для них воспламенён.

А ты, почивших друг, певец уединённый,
И твой ударит час, последний, роковой;
И к гробу твоему, мечтой сопровождённый,
Чувствительный придёт услышать жребий твой.

Быть может, селянин с почтенной сединою
Так будет о тебе пришельцу говорить:
«Он часто по утрам встречался здесь со мною,
Когда спешил на холм зарю предупредить.

Там в полдень он сидел под дремлющею ивой,
Поднявшей из земли косматый корень свой;
Там часто, в горести беспечной, молчаливой,
Лежал, задумавшись, над светлою рекой;

Нередко ввечеру, скитаясь меж кустами, -
Когда мы с поля шли и в роще соловей
Свистал вечерню песнь, - он томными очами
Уныло следовал за тихою зарей.

Прискорбный, сумрачный, с главою наклонённой,
Он часто уходил в дубраву слёзы лить,
Как странник, родины, друзей, всего лишённый,
Которому ничем души не усладить.

Взошла заря - но он с зарёю не являлся,
Ни к иве, ни на холм, ни в лес не приходил;
Опять заря взошла - нигде он не встречался;
Мой взор его искал - искал - не находил.

Наутро пение мы слышим гробовое…
Несчастного несут в могилу положить.
Приблизься, прочитай надгробие простое,
Что память доброго слезой благословить».

Здесь пепел юноши безвременно сокрыли;
Что слава, счастие, не знал он в мире сем.
Но музы от него лица не отвратили,
И меланхолии печать была на нем.

Он кроток сердцем был, чувствителен душою -
Чувствительным творец награду положил.
Дарил несчастных он - чем только мог - слезою;
В награду от творца он друга получил.

Прохожий, помолись над этою могилой;
Он в ней нашёл приют от всех земных тревог;
Здесь всё оставил он, что в нём греховно было,
С надеждою, что жив его спаситель - бог.

1802


Вольный перевод прославленной элегии английского поэта Томаса Грея (1716-1771) «Elegy written in a Country Churchyard» («Элегия, написанная на сельском кладбище») (1751).

Лишь слышится вдали рогов унылый звон - К этой строке автором было сделано примечание: «В Англии привязывают колокольчики к рогам баранов и коров».

Гампден надменный - Джон Гемпден (1596 - 1643), активный участник английской революции XVII века на первых её этапах.

Мир

Проснись, пифийского поэта древня лира,
Вещательница дел геройских, брани, мира!
Проснись - и новый звук от струн твоих издай
И сладкою своей игрою нас пленяй -
	Исполни дух святым восторгом!

Как лира дивная небесного Орфея,
Гремишь ли битвы ты - наперсники Арея
Берутся за мечи и взорами грозят;
Их бурные конИ ярятся и кипят,
	Крутя свои волнисты гривы.

Поёшь ли тишину - гром Зевса потухает;
Орёл, у ног его сидящий, засыпает,
Вздымая медленно пернатый свой хребет;
Ужасный Марс свой меч убийственный кладет
	И кротость в сердце ощущает.

Проснись! и мир воспой блаженный, благодатный;
Пусть он слетит с небес, как некий бог крылатый,
Вечнозелёною оливою махнёт,
Брань страшную с лица вселенной изженёт
	И примирит земные роды!

Где он - там вечное веселье обитает,
Там человечество свободно процветает,
Питаясь щедростью природы и богов;
Там звук не слышится невольничьих оков
	И слёзы горести не льются.

Там нивы жатвою покрыты золотою;
Там в сёлах царствует довольство с тишиною;
Спокойно грады там в поля бросают тень;
Там счастье навсегда свою воздвигло сень:
	Оно лишь с миром сопряжённо.

Там мирно старец дней закатом веселится,
Могилы на краю - неволи не страшится;
Ступя ногою в гроб - он смотрит со слезой,
Унылой, горестной, на путь скончанный свой
	И жить ещё - ещё желает!

Там воин, лишь в полях сражаться приучённый,
Смягчается - и меч, к убийству изощрённый,
В отеческом дому под миртами кладёт;
Блаженство тишины и дружбы познаёт,
	Союз с природой обновляет.

Там музы чистые, увенчанны оливой,
Весёлым пением возносят дни счастливы;
Их лиры стройные согласнее звучат;
Они спокойствие, не страшну брань гласят,
	Святую добродетель славят!

Слети, блаженный мир! - вселенная взывает -
Туда, где бранные знамёна развевают;
Где мёртв природы глас и где её сыны
На персях матери сражаются, как львы;
	Где братья братьев поражают.

О страх!.. Как яростно друг нА друга стремятся!
КонИ в пыли, в поту свирепствуют, ярятся
И топчут всадников, поверженных во прах;
Оружия гремят, кровь льётся на мечах,
	И стоны к небесам восходят.

Тот сердца не имел, от камня тот родился,
Кто первый с бешенством на брата устремился…
Скажите, кто перун безумцу в руки дал
И жизни моея владыкою назвал,
	Над коей я и сам не властен?

А слава?.. Нет! Её злодей лишь в брани ищет;
Лишь он в стенаниях победны гимны слышит.
В кровавых грудах тел трофеи чести зрит;
Потомство извергу проклятие гласит,
	И лавр его, поблёкши, тлеет.

А твой всегда цветёт, о росс великосердый,
В пример земным родам судьбой превознесенный!
Но время удержать орлиный твой полёт;
Колосс незыблем твой, он вечно не падёт;
	Чего ж ещё желать осталось?

Ты славы путь протёк Алкидовой стопою,
Полсвета покорил могучею рукою;
Тебе возможно всё, ни в чём препоны нет:
Но стой, росс! опочий - се новый век грядет!
	Он мирт, не лавр тебе приносит.

Возьми сей мирт, возьми и снова будь героем, -
Героем в тишине, не в кроволитном бое.
Будь мира гражданин, венец лавровый свой
Омой сердечною, чувствительной слезой,
	Тобою падшим посвящённой!

Брось палицу свою и щит необоримый,
Преобрази во плуг свой меч несокрушимый;
Пусть роет он поля отчизны твоея;
Прямая слава в ней, лишь в ней ищи ея;
	Лишь в ней её обресть ты можешь.

На персях тишины, в спокойствии блаженном,
Цвети, с народами земными примиренный!
Цвети, великий росс! - лишь злобу поражай,
Лишь страсти буйные, строптивы побеждай
	И будь во брани только с ними.

Конец 1800


Стихотворение связано с окончанием войны России с Францией.

Пифийский поэт - «Пиндар, 2-я и 3-я строфа взяты из одной его оды» (примечание Жуковского).

К Тибуллу
На прошедший век

  Он совершил своё теченье
И в бездне вечности исчез…
Могилы пепел, разрушенье,
Пучина бедствий, крови, слез -
Вот путь его и обелиски!

  Тибулл! всё под луною тленно!
Давно ль на хОлме сем стоял
Столетний дуб, густой, надменный,
И дол ветвями осенял?
Ударил гром - и дуб повержен!

  Давно ли и любимец славы
Народов жребием играл,
Вселенной подавал уставы
И небо к распре вызывал?
Дохнула смерть - что он? - горсть пыли.

  Тибулл! нам в мире жить не вечно:
Вся наша жизнь - лишь только миг.
Как молнья, время скоротечно! -
На быстрых крылиях своих
Оно летит, и всё с ним гибнет.

  Едва на дневный свет мы взглянем,
Едва себя мы ощутим
И жизнью радоваться станем:
Уже в сырой земле лежим,
Уж мы добыча разрушенья!

  Тибулл! нельзя, чтобы природа
Лишь для червей нас создала;
Чтоб мы, проживши два, три года,
Прешед сквозь мрачны дебри зла,
С лица земли, как тени, скрылись!

  На что винить богов напрасно?
Себя мы можем пережить:
Любя добро и мудрость страстно,
Стремясь друзьями миру быть, -
Мы живы в самом гробе будем!..

Начало 1800


Вверх Вниз

Статья «Жуковский» из «Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона» (1890 – 1907)

Жуковский (Василий Андреевич) - знаменитый поэт.

Родился 29 января 1783, в селе Мишенском, в 3 вер. от гор. Белева, Тульской губ. Отцом его был старик-помещик этой деревни, Аф. Ив. Бунин, а матерью - пленная турецкая девушка.

От восприемника своего, бедного дворянина Андрея Григорьевича Жуковского, друга Буниных, новорождённый получил своё отчество и фамилию. Как раз перед рождением будущего поэта семью Бунина постигло страшное горе: из одиннадцати человек детей в короткое время умерло шестеро, и между ними единственный сын, студент лейпцигского университета. Убитая горем Мария Григорьевна Бунина, в память об умершем сыне, решила взять в свою семью новорождённого ребёнка и воспитать его как родного сына.

Мальчик вскоре сделался любимцем всей семьи. Первоначальное ученье мальчика шло очень туго; 11-ти лет его исключили из тульского народн. училища, «за неспособность», после этого мальчик поселяется в Туле, в семьи своей крёстной матери Юшковой, одной из дочерей Бунина. Общество маленького Жуковского теперь составили исключительно девочки, что не могло не иметь влияния на ещё большее развитие природной мягкости его характера. Дом Юшковой был центром всей умственной жизни города. Вокруг образованной и любезной хозяйки был целый кружок лиц, всецело преданных литературным и музыкальным интересам.

14 лет Жуковский поступил в московский благородный университетский пансион и учился в нём четыре года. Обширных познаний пансион не давал, но ученики, под руководством преподавателей, нередко собирались читать свои литературные опыты. Лучшие из этих опытов немедленно печатались в современных периодических изданиях.

На втором году пребывания Жуковского в пансионе среди товарищей его, в числе которых были Блудов, Дашков, Уваров, Александр и Андрей Тургеневы, возникает даже особое литературное общество - «Собрание», с официально утверждённым уставом. Первым председателем был Жуковский.

В печати Жуковский дебютирует «Мыслями при гробнице» (1797), написанными под впечатлением известия о смерти В. А. Юшковой. «Живо почувствовал я - говорит 14-летний автор - ничтожность всего подлунного; вселенная представилась мне гробом… Смерть! лютая смерть! когда утомится рука твоя, когда притупится лезвие страшной косы твоей?»…

С 1797 по 1801, в продолжение четырёхлетней пансионской жизни, Жуковским напечатаны: «Майское утро» (1797), «Добродетель» (1798), «Мир» (1800), «К Тибуллу» (1800), «К человеку» (1801) и мн. др. Во всём этом преобладает меланхолическая нота. Юношу-поэта поражает непрочность жизни, быстротечность всего земного; жизнь кажется ему бездной слёз и страданий. «Счастлив - говорит он - тот, кто достигнув мирного брега, вечным спит сном…» Меланхолическое настроение поэта зависело, прежде всего, от литературных вкусов времени. Первые произведения Жуковского явились в то время, когда русских читателей приводила в восторг «Бедная Лиза» (1792) Карамзина и её бесчисленные подражания.

Но модой объяснялось не всё. Обстоятельства, сопровождавшие рождение Жуковского, не были забыты ни им самим, ни другими. «Положение его в свете, - говорит один из друзей поэта - и отношения к семейству Буниных тяжело ложились на его душу… Его мать, как ни была любима в семье, всё же должна была стоя выслушивать приказания». Детство и первые годы юности поэта далеко не были так счастливы, как казалось. В 24 года поэт с грустью вспоминает о прошедшем: «К младенчеству ль душа прискорбная летит», говорит он в «Послании к Филалету» (1807),

Считаю ль радости минувшего - как мало!
Нет! счастье к бытию меня не приучало;
Мой юношеский цвет без запаха отцвёл!..

Несколько позднее (1810) Жуковский пишет А. И. Тургеневу: «не думай, чтобы моя мысль о действии любви была общею мыслью (общим местом), а не моею; нет, она справедлива и неоспорима, но только тогда, когда будешь предполагать некоторые особые обстоятельства; она справедлива в отношении ко мне. Надобно сообразить мои обстоятельства: воспитание, семейственные связи и двух тех (отца и мать), которые так много и так мало на меня действовали». В своей матери ему тяжело было видеть что-то среднее между госпожою и служанкой. Отца своего Жуковский почти совсем не знал и никогда не говорил о нём.

Ко времени пребывания Жуковского в пансионе относится и первый перевод его - романа Коцебу: «Мальчик у ручья» (1801). По окончании курса в пансионе Жуковский начал было служить, но вскоре бросил службу и поселился на житьё в Мишенском, с целью продолжать своё образование.

Уезжая из Москвы, он захватил с собою целую библиотеку - кроме большой французской энциклопедии, множество французских, немецких и английских исторических сочинений, переводы греческих и латинских классиков, полные издания Шиллера, Гердера, Лессинга и др.

Повесть «Вадим Новгородский», написанная и напечатанная в 1803, показывает, что около этого же времени поэт занимается изучением древнерусской истории.

За всё время своей деревенской жизни (1802 - 1808) он печатает очень мало. В 1802, в «Вестнике Евр.», было помещено им «Сельское кладбище» - перевод или скорее переделка из Грея. Стихотворение обратило на себя всеобщее внимание. Простота и естественность его были новым откровением в эпоху ещё непоколебленного высокопарного псевдоклассицизма. Около этого же времени Жуковский, в подражание «Бедной Лизе» пишет повесть: «Марьина Роща».

В 1806 Жуковский отозвался на патриотическое настроение общества известной Песнью барда над гробом славян-победителей. В 1808 г. явилась «Людмила» Жуковского, переделка «Леноры» Бюргера. С этой балладой в русскую литературу входило новое, совершенно особое содержание - романтизм. Жуковского захватила та сторона романтизма, где он является стремлением в даль средних веков, в давно исчезнувший пир средневековых сказаний и преданий. Успех «Людмилы» воодушевил Жуковского. Переводы и переделки непрерывно следуют с этого времени одни за другими. Преимущественно он переводит немецких поэтов; лучшие переводы сделаны им из Шиллера. Из оригинальных поэтических произведений Жуковского к этому времени относится «Громобой», первая часть большой поэмы: «Двенадцать спящих дев», а также несколько прозаических статей, напр. «Кто истинно добрый и счастливый человек?», «Три сестры», «Писатель в обществе».

К этому же времени относится редактирование Жуковским журнала «Вестник Европы», заставившее его переехать в Москву. Редакторство продолжалось два года - 1809 и 1810, сначала единолично, потом вместе с проф. Каченовским, к которому журнал и перешёл окончательно.

Затем Жуковский вернулся в деревню и здесь пережил тяжёлую сердечную драму. Уже за несколько лет до того начались педагогические занятия Жуковского с его племянницами, двумя дочерьми Екатерины Афанасьевны Протасовой (младшей дочери Аф. Ив. Бунина), незадолго перед тем овдовевшей и поселившейся в Белеве. Поэт страстно полюбил свою старшую ученицу, Марию Протасову. Мечты о взаимной любви и счастии семейной жизни становятся любимыми мотивами его поэзии; но чувству поэта суждено было вскоре принять меланхолический оттенок. «Тесные связи родства усиливали чувство всею близостью родственной привязанности - в то же время эти самые связи делали любовь невозможною, в глазах людей, от которых зависело решение вопроса». Поэту приходилось скрывать свою любовь; она находила себе выход только в поэтических излияниях, не мешая, впрочем, научным его занятиям.

От 1810 до нас дошло письмо Жуковского к А. И. Тургеневу, показывающее, что поэт продолжал серьёзно работать над своим самообразованием. С особенным усердием он занимается теперь изучением истории, всеобщей и русской, и приобретает в них знания серьёзные и основательные.

В 1812 Жуковский решился просить у Е. А. Протасовой руки старшей дочери, но получил решительный отказ, мотивированный родственными отношениями. Вскоре после того Жуковский уехал в Москву и поступил в ополчение. В лагере под Тарутиным, увлечённый всеобщим патриотическим воодушевлением, Жуковский написал своего знаменитого «Певца во стане русских воинов». Новое произведение сразу доставило поэту несравненно большую известность, чем вся предшествовавшая его поэтическая деятельность. В тысячах списков оно разошлось по армии и России. К 1812 относится и знаменитая баллада «Светлана», - несмотря на своё чисто русское вступление, тоже разрабатывающая основные мотивы Бюргеровской «Леноры».

Военная жизнь Жуковского продолжалась недолго. В конце 1812 он заболел тифом и в январе 1813 г. вышел в отставку. По возвращении в деревню он ещё раз пытался смягчить сердце Е. А. Протасовой, но напрасно. Между тем, Мария Протасова, по-видимому, разделяла чувства Жуковского. Суровые отказы матери сильно на неё действовали и отражались на её здоровье, и без того довольно слабом. Ещё больнее страдал Жуковский. Его дневник этого времени отчасти открывает пред нами его душевные муки. Скоро, однако, его любовь начинает принимать характер какого-то мистического поклонения. Позднее, в борьбе с препятствиями, которых поэт не мог, да и не желал разрушить насильственно, любовь его становится всё более и более платоническою. «Разве мы с Машей - пишет он в 1814 - не на одной земле?.. Разве не можем друг для друга жить и иметь всегда в виду друг друга? Один дом - один свет; одна кровля - одно небо. Не всё ли равно?..»

«Послание императору Александру», написанное Жуковским в 1814, навсегда решило его судьбу. Императрица Мария Федоровна выразила желание, чтобы поэт приехал в Петербург. Перед своим отъездом, Жуковский, по-видимому, вполне уже примирившийся с своею судьбою (незадолго до того он ещё раз говорил с Протасовой, и также неуспешно), писал своему «другу Маше»: «Я никогда не забуду, что всем тем счастием, какое имею в жизни, - обязан тебе, что ты давала лучшие намерения, что всё лучшее во мне было соединено с привязанностью к тебе, - что наконец тебе же я обязан самым прекрасным движением сердца, - которое решилось на пожертвование тобой… В мыслях и чувствах постараюсь быть тебя достойным! Всё в жизни - к прекрасному средство!.».

В 1817 Мария Протасова вышла за профессора Майера. Мечты любви - грустной, меланхолической - и позже продолжают звучать в поэзии Жуковского. С любовью Жуковского совершилось отчасти тоже, что некогда произошло и с любовью Данта: подобно тому, как Беатриче из флорентийской девушки мало-помалу превратилась в высокое и дивное творение католической теологии, предмет любви Жуковского сделался для него символом всего высокого. идеального. После смерти Марии (1823) Жуковский пишет её матери: «Её могила - наш алтарь веры… Мысль о ней - религия… Теперь знаю, что такое смерть, но бессмертие стало понятнее. Жизнь не для счастия; жизнь - для души, и следственно Маша не потеряна. Кто возьмет её у души? Её здешнею можно было увидеть глазами, можно было слышать, - но её тамошнею можно видеть душой, её достойною».

«Скорбь о неизвестном, стремленье вдаль, любви тоска, томление разлуки» остались существенными нотами поэзии Жуковского. Характер её почти исключительно зависел от идеально мистического настроения поэта, вызванного неосуществившимися мечтами о счастливой любви. Обстоятельства времени, сантиментально-меланхолические литерат. вкусы, развившиеся в нашем обществе к этому времени, - как нельзя лучше пришлись к субъективному, личному чувству Жуковского. Внесением романтического содержания в свою поэзию Жуковский значительно расширил утвердившийся до него сантиментализм нашей литературы; но, развивая романтические мотивы, Жуковский опять следовал больше всего указаниям того же чувства.

Из содержания средневекового романтизма он брал только то, что отвечало его собственным идеально-мистическим стремлениям и мечтам. Значение Жуковского состояло в том, что поэзия его, будучи субъективною, в то же время служила общим интересам нашего умственного развития. Субъективизм Жуковского был важным шагом вперёд по пути отрешения русской литературы от холода псевдоклассицизма. Она внесла в русскую литературу малоизвестный ей дотоле мир внутренней жизни; она развивала идеи человечности и своим неподдельным, задушевным чувством возвышала нравственные требования и идеалы.

Общий характер поэзии Жуковского вполне выразился в первый период поэтической деятельности его, к 1815 - 16 гг. : позднее его оригинальное творчество почти иссякает и воздействие его на русскую литературу выражается почти исключительно в переводах, принадлежащих к крупнейшим фактам истории нашей литературы. Помимо высокого совершенства формы, мягкого, плавного и изящного стиха, они важны тем, что ознакомили русского читателя с лучшими явлениями европейского литературного творчества.

«Благодаря Жуковскому», говорил Белинский, «немецкая поэзия - нам родная». По тому времени это была высокая задача, открывавшая русскому читателю совершенно новые и широкие горизонты.

Годы 1817 - 41 обнимают собою период придворной жизни Жуковского, сначала в качестве преподавателя русск. языка вел. княгинь Александры Федоровны и Елены Павловны, а с 1825 г. - в качестве воспитателя наследника престола, Александра Николаевича. К этому периоду относятся нередкие поездки Жуковского за границу, отчасти вследствие его служебных обязанностей, отчасти для леченья.

Поэтические произведения его появляются теперь как бы случайно. Так, отправившись осенью 1820 г. в Германию и Швейцарию, Жуковский в Берлине принимается за перевод «Орлеанской Девы» Шиллера, который и оканчивает к концу 1821; под живым впечатлением осмотра Шильонского замка в Швейцарии он переводит «Шильонского узника» (1822), Байрона. К тому же времени относятся переводы из Мура «Пери и Ангел» и некоторых других пьес. Тяжёлые утраты, понесённые поэтом в 1828 - 29 гг. - смерть императрицы Марии Фёдоровны и близкого друга, А. О. Воейкова, - вызывают перевод баллад Шиллера: «Поликратов перстень» и «Жалоба Цереры». Под влиянием Пушкина Жуковский пишет «Спящую царевну», «Войну мышей и лягушек», и «Сказку о царе Берендее» (1831).

Зиму 1832 - 3 г. Жуковский проводит на берегах Женевского озера. К этому времени относится целый ряд переводов из Уланда, Шиллера, Гердера, отрывков «Илиады», а также продолжение перевода «Ундины» Ламотт-Фуке, начатого ещё в 1817 и вполне оконченного лишь в 1836.

В 1837 Жуковский объездил с наследником цесаревичем Россию и часть Сибири, годы 1838 - 1839 Жуковский проводит с ним в путешествии по Западной Европе. В Риме он особенно сближается с Гоголем; обстоятельство это не осталось, по-видимому, без влияния на развитие мистического настроения в последнем периоде жизни Жуковского.

Весной 1841 окончились занятия Жуковского с наследником. Влияние, которое он оказал на него, было благотворное. Ещё в 1817 г., приветствуя в послании к импер. Александре Фёдоровне рождение своего будущего питомца, Жуковский выражал желание:

Да на чреде высокой не забудет
Святейшего из званий: человек.

В этом истинно-гуманном направлении Жуковский и вёл воспитание наследника. 21 апреля 1841, в Дюссельдорфе, состоялось бракосочетание 58-летнего поэта с 18-летней дочерью его давнишнего приятеля, живописца Рейтерна. Последние 12 лет жизни Жуковский провёл в Германии, в кругу своих новых родных - сначала в Дюссельдорфе, позднее во Франкфурте на Майне - чуть не ежегодно собираясь побывать в России, но, по болезненному состоянию своей жены, так и не успев осуществить этого желания.

К первому году брачной жизни Жуковского относятся сказки: «Об Иване царевиче и сером волке», «Кот в сапогах» и «Тюльпанное дерево». В начале 1842 г. он оканчивает перевод поэмы «Наль и Дамаянти», начатой ещё в предыдущем году по немецким переводам Рюккерта и Боппа, и приступает к переводу «Одиссеи». В печати первый том «Одиссеи» вышел в 1848 г., второй - в 1849 г. Почти одновременно был окончен Жуковским и другой обширный труд - перев. «Рустема и Зораба» (1848).

Уже давно начата была Жуковским поэма, к созданию которой он подготовлял себя продолжительным и усердным чтением. Она называлась «Странствующий Жид». Первая мысль о ней относилась ещё к 1831 г.; в конце 40-х годов Жуковский написал первые 30 стихов и снова принялся за поэму лишь за год до своей смерти, но окончить поэму почти совершенно ослепшему поэту не пришлось. Он умер в Баден-Бадене 7-го апреля 1852 г., оставив жену, сына и дочь. Тело его было перевезено в Петербург и с большими почестями предано земле в Александро-Невской лавре, подле Карамзина.

В 1883 г. повсеместно в России праздновался столетний юбилей его рождения, а в 1887 г. в Александровском саду, на средства спб. думы, поставлен небольшой памятник-бюст из бронзы.

А. Архангельский


[Статьи (2) о В. Жуковском]

Админ Вверх
МЕНЮ САЙТА