И мы простим, и Бог простит.
Мы жаждем мести от незнанья.
Но злое дело - воздаянье
Само в себе, таясь, таит.
И путь наш чист, и долг наш прост:
Не надо мстить. Не нам отмщенье.
Змея сама, свернувши звенья,
В свой собственный вопьётся хвост.
Простим и мы, и Бог простит,
Но грех прощения не знает,
Он для себя - себя хранит,
Своею кровью кровь смывает,
Себя вовеки не прощает -
Хоть мы простим, и Бог простит.
1938
Господи, дай увидеть!
Молюсь я в часы ночные.
Дай мне ещё увидеть
Родную мою Россию.
Как Симеону увидеть
Дал Ты, Господь, Мессию,
Дай мне, дай увидеть
Родную мою Россию.
?
Качаются на луне
Пальмовые перья.
Жить хорошо ли мне,
Как живу теперь я?
Ниткой золотой светляки
Пролетают, мигая.
Как чаша, полна тоски
Душа - до самого края.
Морские дали - поля
Бледно-серебряных лилий…
Родная моя земля,
За что тебя погубили?
1936
Есть счастье у нас, поверьте,
И всем дано его знать.
В том счастье, что мы о смерти
Умеем вдруг забывать.
Не разумом, ложно-смелым.
(Пусть знает, - твердит своё),
Но чувственно, кровью, телом
Не помним мы про неё.
О, счастье так хрупко, тонко:
Вот слово, будто меж строк;
Глаза больного ребёнка;
Увядший в воде цветок, -
И кто-то шепчет: «Довольно!»
И вновь отравлена кровь,
И ропщет в сердце безвольном
Обманутая любовь.
Нет, лучше б из нас на свете
И не было никого.
Только бы звери, да дети,
Не знающие ничего.
Весна 1933
Осенью
(сгон на революцию)
На баррикады! На баррикады!
Сгоняй из дальних, из ближних мест…
Замкни облавкой, сгруди, как стадо,
Кто удирает - тому арест.
Строжайший отдан приказ народу,
Такой, чтоб пикнуть никто не смел.
Все за лопаты! Все за свободу!
А кто упрётся - тому расстрел.
И все: старуха, дитя, рабочий -
Чтоб пели Интер-национал.
Чтоб пели, роя, а кто не хочет
И роет молча - того в канал!
Нет революции краснее нашей:
На фронт - иль к стенке, одно из двух.
…Поддай им сзаду! Клади им взашей,
Вгоняй поленом мятежный дух!
На баррикады! На баррикады!
Вперёд за «Правду», за вольный труд!
Колом, верёвкой, в штыки, в приклады…
Не понимают? Небось, поймут!
25 октября 1919, Санкт-Петербург
Ужель прошло - и нет возврата?
В морозный день, заветный час,
Они, на площади Сената,
Тогда сошлися в первый раз.
Идут навстречу упованью,
К ступеням Зимнего крыльца…
Под тонкою мундирной тканью
Трепещут жадные сердца.
Своею молодой любовью
Их подвиг режуще-остёр,
Но был погашен их же кровью
Освободительный костёр.
Минули годы, годы, годы…
А мы всё там, где были вы.
Смотрите, первенцы свободы:
Мороз на берегах Невы!
Мы - ваши дети, ваши внуки…
У неоправданных могил,
Мы корчимся всё в той же муке,
И с каждым днём всё меньше сил.
И в день декабрьской годовщины
Мы тени милые зовём.
Сойдите в смертные долины,
Дыханьем вашим - оживём.
Мы, слабые, - вас не забыли,
Мы восемьдесят страшных лет
Несли, лелеяли, хранили
Ваш ослепительный завет.
И вашими пойдём стопами,
И ваше будем пить вино…
О, если б начатое вами
Свершить нам было суждено!
Декабрь 1918, СПб
Безумные годы совьются во прах,
Утонут в забвенье и дыме.
И только одно сохранится в веках
Святое и гордое имя.
Твоё, возлюбивший до смерти, твоё,
Страданьем и честью венчанный,
Проколет, прорежет его остриё
Багровые наши туманы.
От смрада клевет - не угаснет огонь,
И лавр на челе не увянет.
Георгий, Георгий! Где верный твой конь?
Георгий святой не обманет.
Он близко! Вот хруст перепончатых крыл
И брюхо разверстое Змия…
Дрожи, чтоб Святой и тебе не отмстил
Твоё блудодейство, Россия!
Апрель 1918
Мы, умные, - безумны,
Мы, гордые, - больны,
Растленной язвой чумной
Мы все заражены.
От боли мы безглазы,
А ненависть - как соль,
И ест, и травит язвы,
Ярит слепую боль.
О чёрный бич страданья!
О ненависти зверь!
Пройдём ли - Покаянья
Целительную дверь?
Замки её суровы
И створы тяжелы…
Железные засовы,
Медяные углы…
Дай силу не покинуть,
Господь, пути Твои!
Дай силу отодвинуть
Тугие вереи!
Февраль 1918
Она не погибнет - знайте!
Она не погибнет, Россия.
Они всколосятся, - верьте!
Поля её золотые.
И мы не погибнем - верьте!
Но что нам наше спасенье:
Россия спасётся, - знайте!
И близко её воскресенье.
Февраль 1918
Д. Мережковскому
Простят ли чистые герои?
Мы их завет не сберегли.
Мы потеряли всё святое:
И стыд души, и честь земли.
Мы были с ними, были вместе,
Когда надвинулась гроза.
Пришла Невеста. И Невесте
Солдатский штык проткнул глаза.
Мы утопили, с визгом споря,
Её в чану Дворца, на дне,
В незабываемом позоре
И наворованном вине.
Ночная стая свищет, рыщет,
Лёд по Неве кровав и пьян…
О, петля Николая чище,
Чем пальцы серых обезьян!
Рылеев, Трубецкой, Голицын!
Вы далеко, в стране иной…
Как вспыхнули бы ваши лица
Перед оплёванной Невой!
И вот из рва, из терпкой муки,
Где по дну вьётся рабий дым, -
Дрожа протягиваем руки
Мы к вашим саванам святым.
К одежде смертной прикоснуться,
Уста сухие приложить,
Чтоб умереть - или проснуться,
Но так не жить! Но так не жить!
1918
Как скользки улицы отвратные,
Какая стыдь!
Как в эти дни невероятные
Позорно - жить!
Лежим, заплёваны и связаны
По всем углам.
Плевки матросские размазаны
У нас по лбам.
Столпы, радетели, водители
Давно в бегах.
И только вьются согласители
В своих Це-ках.
Мы стали псами подзаборными,
Не уползти!
Уж разобрал руками чёрными
Викжель - пути…
9 ноября 1917
Блевотина войны - октябрьское веселье!
От этого зловонного вина
Как было омерзительно твоё похмелье,
О бедная, о грешная страна!
Какому дьяволу, какому псу в угоду,
Каким кошмарным обуянный сном,
Народ, безумствуя, убил свою свободу,
И даже не убил - засёк кнутом?
Смеются дьяволы и псы
над рабьей свалкой.
Смеются пушки, разевая рты…
И скоро в старый хлев
ты будешь загнан палкой,
Народ, не уважающий святынь.
29 октября 1917
О Ирландия, океанная,
Мной не виденная страна!
Почему её зыбь туманная
В ясность здешнего вплетена?
Я не думал о ней, не думаю,
Я не знаю её, не знал…
Почему так режут тоску мою
Лезвия её острых скал?
Как я помню зори надпенные?
В чёрной алости чаек стон?
Или памятью мира пленною
Прохожу я сквозь ткань времён?
О Ирландия неизвестная!
О Россия, моя страна!
Не единая ль мука крестная
Всей Господней земле дана?
Сентябрь 1917
М. Г[орько]му
Нет, никогда не примирюсь.
Верны мои проклятья.
Я не прощу, я не сорвусь
В железные объятья.
Как все, пойду, умру, убью,
Как все - себя разрушу,
Но оправданием - свою
Не запятнаю душу.
В последний час, во тьме, в огне,
Пусть сердце не забудет:
Нет оправдания войне!
И никогда не будет.
И если это Божья длань -
Кровавая дорога -
Мой дух пойдёт и с Ним на брань,
Восстанет и на Бога.
Апрель 1916, Санкт-Петербург
Приманной лёгкостью играя,
Зовёт, влечёт свободный стих.
И соблазнил он, соблазняя,
Ленивых, малых и простых.
Сулит он быстрые ответы
И достиженья без борьбы.
За мной! За мной! И вот поэты -
Стиха свободного рабы.
Они следят его извивы,
Сухую ломкость, скрип углов,
Узор пятнисто-похотливый
Икающих и пьяных слов…
Немало слов с подолом грязным
Войти боялись… А теперь
Каким ручьём однообразным
Втекают в сломанную дверь!
Втекли, вшумели и впылились…
Гогочет уличная рать.
Что ж! Вы недаром покорились:
Рабы не смеют выбирать.
Без утра пробил час вечерний,
И гаснет серая заря…
Вы отданы на посмех черни
Коварной волею царя!
. . . . . . . . . . . . .
А мне - лукавый стих угоден.
Мы с ним весёлые друзья.
Живи, свободный! Ты свободен -
Пока на то изволю я.
Пока хочу - играй, свивайся
Среди ухабов и низин.
Звени, тянись и спотыкайся,
Но помни: я твой властелин.
И чуть запросит сердце тайны,
Напевных рифм и строгих слов -
Ты в хор вольёшься неслучайный
Созвучно-длинных, стройных строф.
Многоголосы, тугозвонны,
Они полётны и чисты -
Как храма белого колонны,
Как неба снежного цветы.
1915
Тринадцать лет! Мы так недавно
Его приветили, любя.
В тринадцать лет он своенравно
И дерзко показал себя.
Вновь наступает день рожденья…
Мальчишка злой! На этот раз
Ни празднества, ни поздравленья
Не требуй и не жди от нас.
И если раньше землю смели
Огнём сражений зажигать -
Тебе ли, Юному, тебе ли
Отцам и дедам подражать?
Они - не ты. Ты больше знаешь.
Тебе иное суждено.
Но в старые мехи вливаешь
Ты наше новое вино!
Ты плачешь, каешься? Ну что же!
Мир говорит тебе: «Я жду».
Сойди с кровавых бездорожий
Хоть на пятнадцатом году!
1914
Кто посягнул на детище Петрово?
Кто совершенное деянье рук
Смел оскорбить, отняв хотя бы слово,
Смел изменить хотя б единый звук?
Не мы, не мы… Растерянная челядь,
Что, властвуя, сама боится нас!
Все мечутся да чьи-то ризы делят,
И все дрожат за свой последний час.
Изменникам измены не позорны.
Придёт отмщению своя пора…
Но стыдно тем, кто, весело-покорны,
С предателями предали Петра.
Чему бездарное в вас сердце радо?
Славянщине убогой? Иль тому,
Что к «Петрограду» рифм гулящих стадо
Крикливо льнёт, как будто к своему?
Но близок день - и возгремят перуны…
На помощь, Медный Вождь, скорей, скорей!
Восстанет он, всё тот же, бледный, юный,
Всё тот же - в ризе девственных ночей,
Во влажном визге ветреных раздолий
И в белоперистости вешних пург, -
Созданье революционной воли -
Прекрасно-страшный Петербург!
14 декабря 1914
Медный грохот, дымный порох,
Рыжелипкие струи,
Тел ползущих влажный шорох…
Где чужие? Где свои?
Нет напрасных ожиданий,
Недостигнутых побед,
Но и сбывшихся мечтаний,
Одолений - тоже нет.
Все едины, всё едино,
Мы ль, она ли… смерть - одна.
И работает машина,
И жуёт, жуёт война…
1914
Твои народы вопиют: доколь?
Твои народы с севера и юга.
Иль ты ещё не утолен? Позволь
Сынам земли не убивать друг друга!
Не ты ль разбил скрижальные слова,
Готовя землю для иного сева?
И вот опять, опять ты - Иегова,
Кровавый Бог отмщения и гнева!
Ты розлил дым и пламя по морям,
Водою алою одел ты сушу.
Ты губишь плоть… Но, Боже, матерям -
Твоё оружие проходит душу!
Ужели не довольно было Той,
Что под крестом тогда стояла, рано?
Нет, не для нас, но для Неё, Одной,
Железо вынь из материнской раны!
О, прикоснись к дымнобагровой мгле
Не древнею грозою, - а Любовью.
Отец, Отец! Склонись к Твоей земле:
Она пропитана Сыновней кровью.
1914
Пустынный шар в пустой пустыне,
Как Дьявола раздумие…
Висел всегда, висит поныне…
Безумие! Безумие!
Единый миг застыл - и длится,
Как вечное раскаянье…
Нельзя ни плакать, ни молиться…
Отчаянье! Отчаянье!
Пугает кто-то мукой ада,
Потом сулит спасение…
Ни лжи, ни истины не надо…
Забвение! Забвение!
Сомкни плотней пустые очи
И тлей скорей, мертвец.
Нет утр, нет дней, есть только ночи.
Конец.
1908
Сошлись чертовки на перекрёстке,
На перекрёстке трёх дорог
Сошлись к полночи, и месяц жёсткий
Висел вверху, кривя свой рог.
… (далее по ссылке ниже)
1908
Читает Алла Демидова:
Мне повстречался дьяволёнок,
Худой и щуплый - как комар.
Он телом был совсем ребёнок,
Лицом же дик: остёр и стар.
Шёл дождь… Дрожит, темнеет тело,
Намокла всклоченная шерсть…
И я подумал: эко дело!
Ведь тоже мёрзнет. Тоже персть.
Твердят: любовь, любовь! Не знаю.
Не слышно что-то. Не видал.
Вот жалость… Жалость понимаю.
И дьяволёнка я поймал.
Пойдём, детеныш! Хочешь греться?
Не бойся, шёрстку не ерошь.
Что тут на улице тереться?
Дам детке сахару… Пойдёшь?
А он вдруг эдак сочно, зычно,
Мужским, ласкающим баском
(Признаться - даже неприлично
И жутко было это в нём) -
Пророкотал: «Что сахар? Глупо.
Я, сладкий, сахару не ем.
Давай телятинки да супа…
Уж я пойду к тебе - совсем».
Он разозлил меня бахвальством…
А я хотел ещё помочь!
Да ну тебя с твоим нахальством!
И не спеша пошёл я прочь.
Но он заморщился и тонко
Захрюкал… Смотрит, как больной…
Опять мне жаль… И дьяволёнка
Тащу, трудясь, к себе домой.
Смотрю при лампе: дохлый, гадкий,
Не то дитя, не то старик.
И всё твердит: «Я сладкий, сладкий…»
Оставил я его. Привык.
И даже как-то с дьяволёнком
Совсем сжился я наконец.
Он в полдень прыгает козлёнком,
Под вечер - тёмен, как мертвец.
То ходит гоголем-мужчиной,
То вьётся бабой вкруг меня,
А если дождик - пахнет псиной
И шёрстку лижет у огня.
Я прежде всем себя тревожил:
Хотел того, мечтал о том…
А с ним мой дом… не то, что ожил,
Но затянулся, как пушком.
Безрадостно-благополучно,
И нежно-сонно, и темно…
Мне с дьяволёнком сладко-скучно…
Дитя, старик, - не всё ль равно?
Такой смешной он, мягкий, хлипкий,
Как разлагающийся гриб.
Такой он цепкий, сладкий, липкий,
Всё липнул, липнул - и прилип.
И оба стали мы - едины.
Уж я не с ним - я в нём, я в нём!
Я сам в ненастье пахну псиной
И шерсть лижу перед огнём…
Декабрь 1906, Париж
Страшное, грубое, липкое, грязное,
Жёстко тупое, всегда безобразное,
Медленно рвущее, мелко-нечестное,
Скользкое, стыдное, низкое, тесное,
Явно-довольное, тайно-блудливое,
Плоско-смешное и тошно-трусливое,
Вязко, болотно и тинно застойное,
Жизни и смерти равно недостойное,
Рабское, хамское, гнойное, чёрное,
Изредка серое, в сером упорное,
Вечно лежачее, дьявольски косное,
Глупое, сохлое, сонное, злостное,
Трупно-холодное, жалко-ничтожное,
Непереносное, ложное, ложное!
Но жалоб не надо. Что радости в плаче?
Мы знаем, мы знаем: всё будет иначе.
1904
Я в тесной келье - в этом мире
И келья тесная низка.
А в четырёх углах - четыре
Неутомимых паука.
Они ловки, жирны и грязны,
И всё плетут, плетут, плетут…
И страшен их однообразный
Непрерывающийся труд.
Они четыре паутины
В одну, огромную, сплели.
Гляжу - шевелятся их спины
В зловонно-сумрачной пыли.
Мои глаза - под паутиной.
Она сера, мягка, липка.
И рады радостью звериной
Четыре толстых паука.
1903
А. К[арташеву].
Великий грех желать возврата
Неясной веры детских дней.
Нам не страшна её утрата,
Не жаль пройдённых ступеней.
Мечтать ли нам о повтореньях?
Иной мы жаждем высоты.
Для нас - в слияньях и сплетеньях
Есть откровенья простоты.
Отдайся новым созерцаньям,
О том, что было,- не грусти,
И к вере истинной - со знаньем -
Ищи бесстрашного пути.
1902
Д. В. Философову
Сердце исполнено счастьем желанья,
Счастьем возможности и ожиданья, -
Но и трепещет оно и боится,
Что ожидание - может свершиться…
Полностью жизни принять мы не смеем,
Тяжести счастья поднять не умеем,
Звуков хотим,- но созвучий боимся,
Праздным желаньем пределов томимся,
Вечно их любим, вечно страдая, -
И умираем, не достигая…
1901
Единый раз вскипает пеной
И рассыпается волна.
Не может сердце жить изменой,
Измены нет: любовь - одна.
Мы негодуем иль играем,
Иль лжём - но в сердце тишина.
Мы никогда не изменяем:
Душа одна - любовь одна.
Однообразно и пустынно,
Однообразием сильна,
Проходит жизнь… И в жизни длинной
Любовь одна, всегда одна.
Лишь в неизменном - бесконечность,
Лишь в постоянном - глубина.
И дальше путь, и ближе вечность,
И всё ясней: любовь одна.
Любви мы платим нашей кровью,
Но верная душа - верна,
И любим мы одной любовью…
Любовь одна, как смерть одна.
1896
Изнемогаю от усталости,
Душа изранена, в крови…
Ужели нет над нами жалости,
Ужель над нами нет любви?
Мы исполняем волю строгую,
Как тени, тихо, без следа,
Неумолимою дорогою
Идём - неведомо куда.
И ноша жизни, ноша крестная.
Чем далее, тем тяжелей…
И ждёт кончина неизвестная
У вечно запертых дверей.
Без ропота, без удивления
Мы делаем, что хочет Бог.
Он создал нас без вдохновения
И полюбить, создав, не мог.
Мы падаем, толпа бессильная,
Бессильно веря в чудеса,
А сверху, как плита могильная,
Слепые давят небеса.
1896
В вечерний час уединенья,
Уныния и утомленья,
Один, на шатких ступенях,
Ищу напрасно утешенья,
Моей тревоги утоленья
В недвижных, стынущих водах.
Лучей последних отраженья,
Как небывалые виденья,
Лежат на сонных облаках.
От тишины оцепененья
Душа моя полна смятенья…
О, если бы хоть тень движенья,
Хоть звук в тяжёлых камышах!
Но знаю, миру нет прощенья,
Печали сердца нет забвенья,
И нет молчанью разрешенья,
И всё навек без измененья
И на земле, и в небесах.
1895
Не осуждай меня, пойми:
Я не хочу тебя обидеть,
Но слишком больно ненавидеть, -
Я не умею жить с людьми.
И знаю, с ними - задохнусь.
Я весь иной, я чуждой веры.
Их ласки жалки, ссоры серы…
Пусти меня! Я их боюсь.
Не знаю сам, куда пойду.
Они везде, их слишком много…
Спущусь тропинкою отлогой
К давно затихшему пруду.
Они и тут - но отвернусь,
Следов их наблюдать не стану,
Пускай обман - я рад обману…
Уединенью предаюсь.
Вода прозрачнее стекла
Над ней и в ней кусты рябины.
Вдыхаю запах бледной тины…
Вода немая умерла.
И неподвижен тихий пруд…
Но тишине не доверяю,
И вновь душа трепещет, - знаю,
Они меня и здесь найдут.
И слышу, кто-то шепчет мне:
«Скорей, скорей! Уединенье,
Забвение, освобожденье -
Лишь там… внизу… на дне… на дне…»
1895
Встреча с Мережковским
Отец Гиппиус - из обрусевшей (в России с 16 века) немецкой семьи. Жена Д. С. Мережковского (1865-1941), с которым она познакомилась в 1888 и прожила «52 года, не разлучаясь ни на один день».
Гиппиус была преданным духовным спутником Мережковского, соучастником и вдохновителем (по мнению многих современников, инициатором) его религиозно-философских идей; Мережковский ввел её в петербургскую литературную среду. В «Северном вестнике» (1895), органе «старших символистов» (Гиппиус поддерживает отношения с ведущим критиком журнала А. Л. Волынским, окончившиеся разрывом), появились её первые шокирующие стихи «Посвящение» («Но люблю я себя, как Бога») и «Песня» («Мне нужно то, чего нет на свете»); их, как и другие стихи, Гиппиус включала в свои прозаические книги. Широко печатавшиеся в периодике, стихи были собраны в сборники, изданные в Москве: «Собрание стихов. 1889-1903» (1904) и «Собрание стихов. 1903-1909» (1910).
Душа и Бог
«Поэзия пределов», высшие взлёты и падения - полярный и постоянный диапазон её поэзии. Но это не одинокая исповедь одинокой души, а её метафизический пейзаж: все её состояния и прозрения - знаковы и осознанны Гиппиус как ступени обретения личности в свете высшей истины, личности, превосходящей самоё себя, стремящейся выйти за пределы человеческих измерений. Гиппиус безжалостно анатомирует свою душу - вялую и бессильную, мертвенную и «косную», «оцепенелую» и равнодушную; с такой душой надо бороться и одолевать - собственной волей («Мысли без воли - нецарственный путь»), «хотеньем» и верой. Обращаясь к Богу (под именами Он, Невидимый, Третий) и называя стихи «молитвами», Гиппиус устанавливает с ним свои, прямые и равные, «кощунственные» отношения. Бог для неё - прежде всего, путь к самораскрытию и очищению собственного я. При этом Гиппиус постулирует не только любовь к Богу, но и к себе, нелюбовь к себе называет грехом, т. к. «безмерность» её я, стремление к небу, жажда несбыточного и невозможного (особенно в любви, которую она также понимает метафизически, как отказ от «земного» влечения ради духовного единения в союзе двух), ожидание «чуда» - от Бога («Молитва»). Через её волю, по мысли Гиппиус, обнаруживается воля божественная, и Бог призван или должен - императивность вообще свойственна Гиппиус - освятить смелость и дерзость такой души, самоё её непокорство - «Но слабости смирения Я душу не отдам» («Глухота»), укрепить её волю и веру («Баллада», «О другом»). Волевые усилия по сотворению и сохранению души - «трудный» путь, от него неотделимы «дьявольские» искусы и соблазны, отчаянье и бессилие веры, и Гиппиус рассказывает о них с бесстрашной правдивостью. Правдивость, искренность, «единственность» поэзии Гиппиус признавали и те, кто говорил об умозрительности, «сухости», холодной сдержанности её стихов (написанных от мужского лица). Гиппиус ценили как выдающегося мастера стиха (В. Я. Брюсов, И. Ф. Анненский). Виртуозность формы, ритмическое богатство, «певучая отвлечённость» отличали её лирику конца 1890-х - 1900-х годов, впоследствии более традиционную.
Первая декадентская проза
Первые сборники рассказов Гиппиус «Новые люди» (1896, 1907) и «Зеркала» (1898) стали первыми «декадентскими» прозаическими книгами русского символизма, открывающими строй мысли «новых людей» - изломанных, болезненных, бестелесных. Всех их объединял сознательный отказ от жизни, тоска по «новой красоте», «другому небу», по всему и только «необъяснимому», «навеки недоступному и навеки непонятному» («Новые люди»). Совершенно другим по манере и настроению был прозаический дебют Гиппиус - рассказ «Злосчастная» (1892), с сочувствующим вниманием рисующий «простую жизнь» (первоначальное авторское название); картины обыденного существования удавались Гиппиус и в других книгах. Двойственность человека и самого бытия, «ангельского» и демонического начала, взгляд на жизнь как на отражение недосягаемого духа (одноименная повесть «Зеркала») обнаружили влияние Ф. М. Достоевского. Первые книги, как и большинство последующих, вызвали ожесточенное неприятие либеральной и народнической критики - за противоестественность, невиданность, претенциозность героев Гиппиус. В «Третьей книге рассказов» (1902) парадоксальность чувств и устремлений таких же «болезненно-странных» героев более художественно мотивированы, переданы через борение сознания, их ценности (автобиографически близкие самой Гиппиус) - через мучительный поиск, часто с трагическим исходом, другой, вразрез с общепринятой моралью и правдой. Гиппиус формулирует свою метафизику любви (соотносимую со «Смыслом любви» В. С. Соловьёва) и страдания: любить не для себя, не для счастья и «присвоения», а для обретения в бесконечности или во имя третьего (что, с точки зрения Гиппиус, в сущности, одно и то же), для того, чтобы выразить и «отдать всю душу» (стремление идти до конца в любом опыте, в т. ч. в экспериментировании с собой и людьми) - один из её императивов и жизненных установок Гиппиус - стихотворение «До дна». Такая любовь предполагает безбоязненную решимость причинить страдание другому, а не уберечь от него - если это способствует росту души, самовыявлению личности («Сумерки духа», «Комета», драма-мистерия «Святая кровь»). В рассказе «Святая плоть» - о самопожертвовании простой героини ради слабоумной сестры - акцент делается на вольности смирения, а не пассивной покорности судьбе.
Антон Крайний
В 1899 Гиппиус сближается с мирискусниками, печатает в их журнале литературно-критические статьи («Мир искусства», 1899-1901), выступает как публицист-критик и фактический соредактор (вместе с Мережковским, П. П. Перцовым; с 1904 с Д. В. Философовым) религиозно-философского журнала «Новый путь» (1903-1904), где публикует также свои стихи и прозу (здесь же появляются отчеты Религиозно-философских собраний), один из ведущих критиков символистского журнала «Весы» (1906-08), позднее (1910-14) - постоянный сотрудник либеральной «Русской мысли»; участие в них отражает этапы духовных поисков Гиппиус.
Религиозно-философские собрания
В 1901 Гиппиус и Мережковский при активном участии В. В. Розанова и Философова организуют Религиозно-философские собрания (запрещены в 1903), призванные соединить интеллигенцию, гибнущую «в отчаянии без Бога», и церковь, обновить религиозное сознание, т. к. традиционное, историческое Христианство, по мнению Гиппиус, в значительной степени обветшало, исчерпало себя и не способно дать оправдание жизни современному человеку. Идея создания «Новой церкви» зародилась у Мережковских осенью 1899, в 1901 в их доме происходили интимные домашние богослужения, к 1905 было создано «троебратство», «союз трех»: Гиппиус, Мережковский и Философов (с ним в течение 15 лет её связывали сложные личные отношения, ему она посвятила несколько стихов, в т. ч. «Предел» и одно из последних «Когда-то было, меня любила», 1943), символизирующее религиозное обновление «общественности». Новое религиозное сознание Гиппиус обосновывала необходимостью устранить разрыв (или бездну) между духом и плотью, освятить плоть и тем самым просветлить её, упразднить христианский аскетизм, вынуждающий человека жить в сознании своей греховности, а вместе с этим сблизить религию и искусство. Эти темы она развивала на страницах «Литературного дневника» (1908), вобравшего далеко не все статьи 1899-1907 годов, изданного под псевдонимом Антон Крайний, основной псевдоним Гиппиус-критика.
В поисках «общего Бога»
Разъединённость, обособленность, «ненужность» для другого - главный, по мнению Гиппиус, грех её современника, умирающего в одиночестве и не желающего отойти от него («Критика любви»), преодолевается поисками «общего Бога» («Нужны ли стихи») и осознанием и принятием (к чему она и призывает интеллигенцию) «равноценности, множественности» других я, в их «неслиянности и нераздельности». Так, в русском символизме и в резко выраженном индивидуализме Гиппиус индивидуализм перерастает самого себя. Утопичность нового религиозного сознания, опасность (в практике его утверждения) смешения свободы и своеволия видела и сама Гиппиус, но неисполнимость в её ценностной системе для Гиппиус никогда не была решающим аргументом. В художественной форме те же связанные с «неохристианством» проблемы Гиппиус поднимала в сборнике рассказов «Алый меч» (1906), где богочеловеческое в состоявшейся человеческой личности утверждается как данность и где говорится о грехе само- и богоотступничества.
Законодатель литературной моды
В статьях «Литературного дневника» (логика и аналитический ум облекались в них в непринуждённо-лёгкую, не без изысканности, форму) Гиппиус высказалась по всему спектру современной словесности и публицистики, как правило, полемически, «вопреки», а порой и с хлёсткой фельетонностью: она выступала против декадентов, различного рода индивидуалистов и «самодостаточных» эстетов, позитивистов и прогрессистов, «честных либералов» и консерваторов.
От символизма, его становления и развития неотделимо не только творчество Гиппиус, но и сам её образ, литературный и личностный. В 1900-1910-х годах она - признанный литературный мэтр, хозяйка литературного салона (1890-1917) в знаменитом «доме Мурузи» Мережковских на Литейном проспекте, на других квартирах собирались писатели различных ориентаций, художники, философы, священники, профессора; многие из них - Н. М. Минский, З. А. Венгерова, Андрей Белый, А. А. Блок (который, в конце концов, обрёл внутреннее освобождение от «петербургских мистиков», как называли Гиппиус и Мережковского), Н. А. Бердяев и другие испытали влияние идей и личности Гиппиус, из молодых - М. С. Шагинян, написавшая о ней брошюру «О блаженстве имущего» (1912). «Декадентская мадонна», литературная жрица, язвительная «дама с лорнетом», высокая, тонкая, «с острым и нежным лицом», одевавшаяся «не как все», Гиппиус «не могла не обращать на себя всеобщего внимания, прельщая одних, смущая и раздражая других» (так отзывалась о ней Л. Гуревич в книге «Русская литература XX в.», 1890-1910). Она вела себя вызывающе-бесцеремонно, её острых суждений, нелицеприятных оценок боялись и к ним прислушивались.
За границей
После революции 1905, способствовавшей усилению её общественных настроений, Мережковские уехали за границу, в Париж (1906-1908), где сблизились с революционными эмигрантами, в т. ч. Б. В. Савинковым (Гиппиус помогала ему и в литературных опытах); вернувшись в 1908, приняли участие в Религиозно-философском обществе вместе с Вяч. Ивановым, Бердяевым, Блоком.
Другая проза
В конце 1900-х и в 1910-е годы Гиппиус издает два сборника рассказов, «Чёрное по белому» (1908), «Лунные муравьи» (1912), и романы-дилогию «Чёртова кукла» (1911) и «Роман-царевич» (1913). Рассказы этого времени более приближены к жизни, обращены к «больным» современным вопросам, круг героев расширяется (студенты, люди из народа, среднее сословие), религиозные проблемы не уходят, но теряют императивность тона, поиски «настоящего Я» сопровождаются тоскливым недоумением, ужасом перед непосредственной жизнью и часто «разрешаются» смертью. Романы же были явно идеологическими, тенденциозными и «небрежными» по исполнению; выведенная в них галерея общественных типов (революционеров, провокаторов, носителей идей «троебратства» и вульгарных ницшеанцев), картина идейного и социального разложения, попытка религиозного осознания революции (в «Романе-царевиче») не получили художественного обобщения и единства.
Эмиграция
Февральскую революцию Гиппиус восприняла с воодушевлением, надеясь на религиозно-творческое и политическое обновление страны, участвовала в политической жизни, о чём рассказала в «Петербургских дневниках. 1914-1919» (Нью-Йорк, 1982, 1990; оба издания с предисловием Н. Н. Берберовой). Октябрьская революция была для Гиппиус гибелью России, её преступным «разрушением», «убийством свободы» и общим грехом, в т. ч. народа, «не уважающего святынь» (стихотворение «Веселье», «Свеча ненависти»); в 1918-22 написан цикл крайне враждебных антиреволюционных, «мстящих» стихов («Последние стихи. 1914-1918») и пронзительные стихи о России («Если», «Знайте», «Господи, дай увидеть!»).
В конце 1919 Гиппиус с Мережковским, Философовым и их литературным секретарём и поэтом В. А. Злобиным нелегально эмигрируют из России в Польшу, а с ноября 1920, расставшись с Философовым, живут в Париже. Гиппиус печатает статьи, рецензии, стихи (которых пишет меньше) в журнале «Современные записки», газетах «Последние новости», «Возрождение» и многих других изданиях. Выходят небольшие поэтические сборники (перепечатка старых и новые стихи): «Стихи. Дневник. 1911-1921» (Берлин, 1922) и «Сияния» (Париж, 1939) и мемуары «Живые лица» (Прага, 1925). В главе «Благоухание седин» Гиппиус рисует привлекательные образы ушедших со сцены «знаменитых стариков», её литературных антагонистов - А. Н. Плещеева, Я. П. Полонского, Н. И. Вейнберга, Д. В. Григоровича, подчёркивает их «моральную чистоту», «способность на подвиг и жертву», дух «рыцарства», свойственные русской литературе и «русской интеллигенции». Создает яркие и доброжелательно-проницательные (при том, что она не сглаживает противоречий и конфликтов) портреты Блока, Белого, Брюсова, Розанова, Ф. Сологуба и других, чему, видимо, способствовало отсутствие злободневной литературной борьбы и полемической задачи.
Непримиримость к большевистской России осложняет её отношения со многими русскими эмигрантами. Но и здесь она организует литературные «воскресенья», общество «Зелёная лампа» (1927-1939), посетителями которых были Г. В. Иванов, Б. К. Зайцев, В. Ф. Ходасевич, М. А. Алданов, А. М. Ремизов, И. А. Бунин, литературная молодежь. По воспоминаниям Берберовой, дома у Мережковских велись постоянные споры о том, что кому «дороже»: «свобода без России» или «Россия без свободы»; Гиппиус выбирала первое.
Последняя неоконченная книга Гиппиус - «Дмитрий Мережковский» (Париж, 1951) - писалась в 1941 после смерти Мережковского, которую она тяжело пережила; значительная часть книги посвящена его идейной эволюции, истории Религиозно-философских собраний. Гиппиус похоронена в Париже под одним надгробием с Мережковским на русском кладбище Сен-Женевьев де Буа.
Л. М. Щемелева
ГИППИУС, Зинаида Николаевна [8(20).XI.1869, Белев, - 9.IX.1945, Париж] - русская писательница, критик. Жена Д. С. Мережковского, вместе с которым явилась представителем декадентства в русской литературе, получившего особое распространение в годы реакции после поражения революции 1905-07. В 1888 опубликовала первые стихи в «Северном вестнике», вокруг которого группировались петербургские символисты «старшего» поколения. В 1903-04 вместе с Мережковским и Д. В. Философовым издавала литературный журнал «Новый путь». В стихах Гиппиус проповедь чувственной любви сочетается с мотивами религиозного смирения, страхом смерти и тлена. Главной ценностью для Гиппиус остаётся по-ницшеански понимаемая собственная личность («Люблю я себя, как бога»). Автор нескольких сборников рассказов, романов: «Чёртова кукла», (1911), «Роман-царевич» (1913) и других, пьес: «Маков цвет» (1908, совместно с Д. Мережковским и Д. Философовым) и «Зелёное кольцо» (1916), мемуаров «Живые лица» (1925). Как критик (псевдоним Антон Крайний) Гиппиус выступила с защитой символизма («Литературный дневник», 1908). Октябрьскую революцию Гиппиус встретила крайне враждебно; в эмиграции (с 1920) выступала в статьях и стихах с резкими нападками на советский строй.
Соч.: Собр. стихов, кн.1-2, М., 1904-1910; Стихи (Дневник 1911-1921), Берлин, 1922; Последние стихи. 1914-1918, П., 1918; Сияния, Париж, 1938; Дмитрий Мережковский, Париж, 1951.
Лит.: Лундберг Е., Поэзия З. Гиппиус, «Рус. мысль», 1912, № 12; Брюсов В, З. Н. Гиппиус, в кн.: Рус. литература XX в. Под ред. С. А. Венгерова, в. 1, М., [1914]; Чуковский К., З. Н. Гиппиус, в его кн.: Лица и маски, П., 1914, с. 165-77; Горбов Д., У нас и за рубежом. Лит. очерки, [М.], 1928; Михайловский Б. В., Рус. литература XX в., М., 1939; История рус. лит-ры конца XIX - начала XX века. Библиографич. указатель под ред. К. Д. Муратовой, М. - Л., 1963.
О. Н. Михайлов
Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 2. - М.: Советская энциклопедия, 1964
ГИППИУС (Мережковская) Зинаида Николаевна [1869 -] - поэтесса, беллетрист, драматург и литературный критик (псевдоним - Антон Крайний). Печататься начала в 1888 в «Северном вестнике». Вместе с Д. Мережковским, В. Брюсовым и другими Гиппиус явилась одним из зачинателей символизма. Как общественная деятельница, Гиппиус известна своим активным участием в религиозно-философских обществах. Была одним из редакторов журнала «Новый путь». Ей принадлежит также ряд статей в «Мире искусства». Символизм Гиппиус - это символизм той части дворянской интеллигенции, которая не приняла общественных отношений эпохи промышленного капитализма и первых революционных бурь. В большинстве своих рассказов и повестей Гиппиус даёт образ человека, теряющего почву, лишённого всякого смысла существования. Очень показательны в этом отношении - книга рассказов «Новые люди» [1907] и сборник «Небесные слова», составленный из старых вещей Гиппиус (вышел в Париже в 1921). В уходе в себя, в индивидуализме, в крайнем самозабвении герои Гиппиус видят для себя единственный выход. Иногда эти переживания доходят до полной атрофии всех социальных инстинктов: «Люди, послушайте меня, счастья вам всё равно не будет. Сделайте так, чтобы ничего не хотеть и ничего не бояться - вот и станет вам спокойно жить» (рассказ «Легенда»). Гиппиус особенно пристально разрабатывает мотивы смерти и гибели, тем самым примыкая к группе наиболее упадочных символистов. Поэзия её вся проникнута сознанием внутренней опустошённости, безволия и одиночества:
«Стою над пропастью, под небесами -
Но улететь к лазури не могу.
Не ведаю, восстать иль покориться,
Нет смелости ни умереть, ни жить.
Мне близок бог, но не могу молиться,
Хочу любви, но не могу любить…» [1893].
К войне Гиппиус отнеслась отрицательно, но весь её протест насквозь религиозен и пацифичен («Отец! Отец! Склонись к твоей земле, - она пропитана сыновней кровью»).
Октябрьскую революцию Гиппиус восприняла, как «блудодейство», «неуважение к святыням», «разбой». Стихи Гиппиус периода 1917-1921, направленные по адресу большевиков, носят явно черносотенный характер:
«Рабы, лгуны, убийцы, тати ли -
Мне ненавистен всякий грех.
Но вас, Иуды, вас, предатели,
Я ненавижу больше всех».
Высокое качество её поэтического языка теперь резко снижается. Стихи Гиппиус изобилуют рядом грубых прозаизмов. В 1920 Гиппиус эмигрировала в Западную Европу. В Мюнхене она выпустила совместно с Д. Мережковским, Д. Философовым и др. сборник воспоминаний о Советской России. В 1925 в Праге вышли два томика резко тенденциозных воспоминаний о Брюсове, Блоке, Сологубе и др. (под заглавием «Живые лица»). Вступивший в ВКП(б) В. Брюсов, по её мнению, «похож на шимпанзе»; зато «Аня» (Вырубова) описана ею восторженно и патетически. Зарубежное «творчество» Гиппиус лишено всякой художественной и общественной ценности, если не считать того, что оно ярко характеризует «звериный лик» эмигрантщины.
Библиография: I. Рассказы - т. I («Новые люди»), СПБ., 1896 (то же, изд. М. Пирожкова, СПБ., 1907); т. II («Зеркала»), СПБ., 1898; т. III (Рассказы), СПБ., 1902; т. IV («Алый меч»), СПБ., 1906; т. V («Чёрное по белому»), СПБ., 1908; т. VI («Лунные муравьи»), М., 1912; Чортова кукла, М., 1911; Роман-царевич, М., 1913; Зелёное кольцо, П., 1916; Последние стихи [1914-1918], П., 1918; Стихи (Дневник 1911-1921), Берлин, 1922.
II. Каменев Ю., О робком пламени гг. Антонов Крайних, «Литературный распад», кн. 2-я, 1908; Лундберг Евг., З. Гиппиус, 1911; Шагинян М., О блаженстве имущего (поэзия Гиппиус), М., 1912; Гиппиус З., Автобиографическая заметка, «Русская литература XX в.», под ред. С. А. Венгерова, т. I; Брюсов В., З. Н. Гиппиус, там же, т. I.
III. Фомин А. Г., Библиография новейшей русской литературы, «Русская литература XX в.», т. II, кн. 5-я; Владиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, Гиз, Л., 1924; Его же, Литература великого десятилетия [1917-1927], т. I, Гиз, М., 1928; Мандельштам Р. С., Художественная литература в оценке русской марксистской критики, изд. 4-е, Гиз, М., 1928.
Ан. Т.
Литературная энциклопедия: В 11 т. - [М.], 1929-1939
