Льёт без конца. В лесу туман.
Качают ёлки головою:
«Ах, боже мой!» Лес точно пьян,
Пресыщен влагой дождевою.
В сторожке тёмной у окна
Сидит и ложкой бьёт ребёнок.
Мать на печи, - всё спит она,
В сырых сенях мычит теленок.
В сторожке грусть, мушиный гуд…
- Зачем в лесу звенит овсянка,
Грибы растут, цветы цветут
И травы ярки, как медянка?
- Зачем под мерный шум дождя,
Томясь всем миром и сторожкой,
Большеголовое дитя
Долбит о подоконник ложкой?
Мычит теленок, как немой,
И клонят горестные ёлки
Свои зеленые иголки:
«Ах, боже мой! Ах, боже мой!»
10 мая 1923 (?)
У птицы есть гнездо, у зверя есть нора.
Как горько было сердцу молодому,
Когда я уходил с отцовского двора,
Сказать прости родному дому!
У зверя есть нора, у птицы есть гнездо.
Как бьётся сердце, горестно и громко,
Когда вхожу, крестясь, в чужой, наёмный дом
С своей уж ветхою котомкой!
25 июня 1922
И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной…
Срок настанет -
господь сына блудного спросит:
«Был ли счастлив ты в жизни земной?»
И забуду я всё - вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав -
И от сладостных слёз не успею ответить,
К милосердным коленям припав.
14 июля 1918
В дачном кресле, ночью, на балконе…
Океана колыбельный шум…
Будь доверчив, кроток и спокоен,
Отдохни от дум.
Ветер призодящий, уходящий,
Веющий безбрежностью морской…
Есть ли тот, кто этой дачи спящей
Сторожит покой?
Есть ли тот, кто должной мерой мерит
Наши знанья, судьбы и года?
Если сердце хочет, если верит,
Значит - да.
То, что есть в тебе, ведь существует.
Вот ты дремлешь, и в глаза твои
Так любовно мягкий ветер дует -
Как же нет Любви?
9 июля 1918
Звезда дрожит среди вселенной…
Чьи руки дивные несут
Какой-то влагой драгоценной
Столь переполненный сосуд?
Звездой пылающей, потиром
Земных скорбей, небесных слёз
Зачем, о господи, над миром
Ты бытиё моё вознёс?
22 октября 1917
Ранний, чуть видный рассвет,
Сердце шестнадцати лет.
Сада дремотная мгла
Липовым цветом тепла.
Тих и таинственен дом
С крайним заветным окном.
Штора в окне, а за ней
Солнце вселенной моей.
1917
Тает, сияет луна в облаках.
Яблони в белых кудрявых цветах.
Зыбь облаков и мелка и нежна.
Возле луны голубая она.
В холоде голых, прозрачных аллей
Пробует цокать, трещит соловей.
В доме, уж тёмном, в раскрытом окне,
Девочка косы плетёт при луне.
Сладок и нов ей весенний рассказ,
Миру рассказанный тысячу раз.
2 октября 1916
Настанет день - исчезну я,
А в этой комнате пустой
Всё то же будет: стол, скамья
Да образ, древний и простой.
И так же будет залетать
Цветная бабочка в шелку,
Порхать, шуршать и трепетать
По голубому потолку.
И так же будет неба дно
Смотреть в открытое окно
И море ровной синевой
Манить в простор пустынный свой.
10 августа 1916
Чёрный бархатный шмель, золотое оплечье,
Заунывно гудящий певучей струной,
Ты зачем залетаешь в жильё человечье
И как будто тоскуешь со мной?
За окном свет и зной, подоконники ярки,
Безмятежны и жарки последние дни,
Полетай, погуди - и в засохшей татарке,
На подушечке красной, усни.
Не дано тебе знать человеческой думы,
Что давно опустели поля,
Что уж скоро в бурьян сдует ветер угрюмый
Золотого сухого шмеля!
26 июля 1916
Алёнушка в лесу жила,
Алёнушка смугла была,
Глаза у ней горячие,
Блескучие, стоячие.
Мала, мала Алёнушка,
А пьёт с отцом - до донушка.
Пошла она в леса гулять,
Дружка искать, в кустах вилять,
Да кто ж в лесу встречается?
Одна сосна качается!
Алёнушка соскучилась,
Безделием измучилась,
Зажгла она большой костёр,
А в сушь огонь куда востёр!
Сожгла леса Алёнушка
На тыщу вёрст, до пёнушка,
И где сама девалася -
Доныне не узналося!
20 июня 1916
Темнеет зимний день, спокойствие и мрак
Нисходят на душу - и всё, что отражалось,
Что было в зеркале, померкло, потерялось…
Вот так и смерть, да, может быть, вот так.
В могильной темноте одна моя сигара
Краснеет огоньком, как дивный самоцвет:
Погаснет и она, развеется и след
Её душистого и тонкого угара.
Кто это заиграл? Чьи милые персты,
Чьи кольца яркие вдоль клавиш побежали?
Душа моя полна восторга и печали -
Я не боюсь могильной темноты.
10 февраля 1916
На гривастых конях на косматых,
На златых стременах на разлатых,
Едут братья, меньшой и старшой,
Едут сутки, и двое, и трое,
Видят в поле корыто простое,
Наезжают - ан гроб, да большой:
Гроб глубокий, из дуба долблённый,
С чёрной крышей, тяжёлой, томлёной,
Вот и поднял её Святогор,
Лёг, накрылся и шутит: «А впору!
Помоги-ка, Илья, Святогору
Снова выйти на божий простор!»
Обнял крышу Илья, усмехнулся,
Во всю грузную печень надулся,
Двинул кверху… Да нет, погоди!
«Ты мечом!» - слышен голос из гроба.
Он за меч, - занимается злоба,
Загорается сердце в груди, -
Но и меч не берёт: с виду рубит,
Да не делает дела, а губит:
Где ударит - там обруч готов,
Нарастает железная скрепа:
Не подняться из гробного склепа
Святогору во веки веков!
Кинул биться Илья - божья воля.
Едет прочь вдоль широкого поля,
Утирает слезу… Отняла
Русской силы Земля половину:
Выезжай на иную путину.
На иные дела!
23 января 1916
Молчат гробницы, мумии и кости, -
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бессмертный - речь.
Москва, 7 января 1915
- Ночь, сынок, непроглядная,
А дорога глуха…
- Троепёрого знахарю
Я отнёс петуха.
- Лес, дремучий, разбойничий,
Тёмен с давних времён…
- Нож булатный за пазухой
Горячо наточён!
- Реки быстры и холодны,
Перевозчики спят…
- За рекой ветер высушит
Мой нехитрый наряд!
- А когда же мне, дитятко,
Ко двору тебя ждать?
- Уж давай мы как следует
Попрощаемся, мать!
1912
Едет стрелок в зеленЫе луга,
В тех ли лугах осока да куга,
В тех ли лугах всё чемер да цветы,
Вешней водою низы налиты.
- Белый Олень, 3олотые Рога!
Ты не топчи заливные луга.
Прянул Олень, увидавши стрелка,
Конь богатырский шатнулся слегка,
Плёткой стрелок по Оленю стебнул,
Крепкой рукой самострел натянул,
Да опустилась на гриву рука:
Белый Олень, погубил ты стрелка!
- Ты не стебай, не стреляй, молодец,
Примешь ты скоро заветный венец,
В некое время сгожусь я тебе,
С луга к весёлой приду я избе:
Тут и забавам стрелецким конец -
Будешь ты дома сидеть, молодец.
Стану, Олень, на дворе я с утра,
Златом рогов освечу полдвора,
Сладким вином поезжан напою,
Всех особливей невесту твою:
Чтоб не мочила слезами лица,
Чтоб не боялась кольца и венца.
1 августа 1912
«Дай мне звезду, -
твердит ребёнок сонный, -
Дай, мамочка…» Она, обняв его,
Сидит с ним на балконе, на ступеньках,
Ведущих в сад. А сад, степной, глухой,
Идёт, темнея, в сумрак летней ночи,
По скату к балке. В небе, на востоке,
Краснеет одинокая звезда.
«Дай, мамочка…» Она с улыбкой нежной
Глядит в худое личико: «Что, милый?»
«Вон ту звезду…» -
«А для чего?» - «Играть…»
Лепечут листья сада. Тонким свистом
Сурки в степи скликаются. Ребёнок
Спит на колене матери. И мать,
Обняв его, вздохнув счастливым вздохом,
Глядит большими грустными глазами
На тихую далёкую звезду…
Прекрасна ты, душа людская! Небу,
Бездонному, спокойному, ночному,
Мерцанью звёзд подобна ты порой!
1 августа 1912
О счастье мы всегда лишь вспоминаем.
А счастье всюду. Может быть, оно -
Вот этот сад осенний за сараем
И чистый воздух, льющийся в окно.
В бездонном небё легким белым краем
Встаёт, сияет облако. Давно
Слежу за ним… Мы мало видим, знаем,
А счастье только знающим дано.
Окно открыто. Пискнула и села
На подоконник птичка. И от книг
Усталый взгляд я отвожу на миг.
День вечереет, небо опустело.
Гул молотилки слышен на гумне…
Я вижу, слышу, счастлив. Всё во мне.
1909
Мечтай, мечтай. Всё уже и тусклей
Ты смотришь золотистыми глазами
На вьюжный двор,
на снег, прилипший к раме,
На мётлы гулких, дымных тополей.
Вздыхая, ты свернулась потеплей
У ног моих - и думаешь… Мы сами
Томим себя - тоской иных полей,
Иных пустынь за пермскими горами.
Ты вспоминаешь то, что чуждо мне:
Седое небо, тундры, льды и чумы
В твоей студёной дикой стороне.
Но я всегда делю с тобою думы:
Я человек: как бог, я обречён
Познать тоску всех стран и всех времён.
4 августа 1909
Скользят, текут огни зелёных мух.
Над Мёртвым морем знойно и туманно
От блеска звёзд. Песок вдали - как манна,
И смутный гул, дрожа, колдует слух.
… (далее по ссылке ниже)
14.VIII.1908
Читает Иван Бунин:
Хрустя по серой гальке, он прошёл
Покатый сад, взглянул по водоёмам,
Сел на скамью… За новым белым домом
Хребет Яйлы и близок и тяжёл.
Томясь от зноя, грифельный журавль
Стоит в кусте. Опущена косица,
Нога - как трость… Он говорит: «Что, птица?
Недурно бы на Волгу, в Ярославль!»
Он, улыбаясь, думает о том,
Как будут выносить его - как сизы
На жарком солнце траурные ризы,
Как жёлт огонь, как бел на синем дом.
«С крыльца с кадилом сходит толстый поп,
Выводит хор… Журавль, пугаясь хора,
Защёлкает, взовьётся от забора -
И ну плясать и стукать клювом в гроб!»
В груди першит. С шоссе несётся пыль,
Горячая, особенно сухая.
Он снял пенсне и думает, перхая:
«Да-с, водевиль… Всё прочее есть гиль».
1908
По алтарям, пустым и белым,
Весенний ветер дул на нас,
И кто-то сверху капал мелом
На золотой иконостас.
… (далее по ссылке ниже)
1907
Читает Иван Бунин:
Ай, тяжела турецкая шарманка!
Бредёт худой, согнувшийся хорват
По дачам утром. В юбке обезьянка
Бежит за ним, смешно поднявши зад.
И детское и старческое что-то
В её глазах печальных. Как цыган,
Сожжён хорват.
Пыль, солнце, зной, забота…
Далёко от Одессы на Фонтан!
Ограды дач ещё в живом узоре -
В тени акаций. Солнце из-за дач
Глядит в листву. В аллеях блещет море…
День будет долог, светел и горяч.
И будет сонно, сонно. Черепицы
Стеклом светиться будут. Промелькнёт
Велосипед бесшумным махом птицы,
Да прогремит в немецкой фуре лёд.
Ай, хорошо напиться! Есть копейка,
А вон киоск: большой стакан воды
Даст с томною улыбкою еврейка…
Но путь далёк… Сады, сады, сады…
Зверок устал, - взор старичка-ребёнка
Томит тоской. Хорват от жажды пьян.
Но пьёт зверок: лиловая ладонка
Хватает жадно пенистый стакан.
Поднявши брови, тянет обезьяна,
А он жуёт засохший белый хлеб
И медленно отходит в тень платана…
Ты далеко, Загреб!
1906-1907
Покуда март гудит в лесу по голым
Снастям ветвей, - бесцветна и плоска,
Я сплю в дупле. Я сплю в листве тяжёлым,
Холодным сном - и жду: весна близка.
Уж в облаках, как синие оконца,
Сквозит лазурь… Подсохло у корней,
И мотылёк в горячем свете солнца
Припал к листве… Я шевелюсь под ней,
Я развиваю кольца, опьяняюсь
Теплом лучей… Я медленно ползу -
И вновь цвету, горю, меняюсь,
Ряжусь то в медь, то в сталь, то в бирюзу.
Где суше лес, где много пёстрых листьев
И жёлтых мух, там пёстрый жгут - змея.
Чем жарче день, чем мухи золотистей –
Тем ядовитей я.
[1906]
Ты чужая, но любишь,
Любишь только меня.
Ты меня не забудешь
До последнего дня.
Ты покорно и скромно
Шла за ним от венца.
Но лицо ты склонила -
Он не видел лица.
Ты с ним женщиной стала,
Но не девушка ль ты?
Сколько в каждом движеньи
Простоты, красоты!
Будут снова измены…
Но один только раз
Так застенчиво светит
Нежность любящих глаз.
Ты и скрыть не умеешь,
Что ему ты чужда…
Ты меня не забудешь
Никогда, никогда!
1903 - 1906
Нет, мёртвые не умерли для нас!
Есть старое шотландское преданье,
Что тени их, незримые для глаз,
В полночный час к нам ходят на свиданье,
Что пыльных арф, висящих на стенах,
Таинственно касаются их руки
И пробуждают в дремлющих струнах
Печальные и сладостные звуки.
Мы сказками предания зовём,
Мы глухи днём, мы дня не понимаем;
Но в сумраке мы сказками живём
И тишине доверчиво внимаем.
Мы в призраки не верим; но и нас
Томит любовь, томит тоска разлуки…
Я им внимал, я слышал их не раз,
Те грустные и сладостные звуки!
[1905]
В лесу, в горе, родник, живой и звонкий,
Над родником старинный голубец
С лубочной почерневшею иконкой,
А в роднике берёзовый корец.
Я не люблю, о Русь, твоей несмелой
Тысячелетней, рабской нищеты.
Но этот крест, но этот ковшик белый…
Смиренные, родимые черты!
1905
В полях, далеко от усадьбы,
Зимует просяной омёт.
Там табунятся волчьи свадьбы,
Там клочья шерсти и помёт.
Воловьи рёбра у дороги
Торчат в снегу - и спал на них
Сапсан, стервятник космоногий,
Готовый взвиться каждый миг.
Я застрелил его. А это
Грозит бедой. И вот ко мне
Стал гость ходить. Он до рассвета
Вкруг дома бродит при луне.
Я не видал его. Я слышал
Лишь хруст шагов. Но спать невмочь.
На третью ночь я в поле вышел…
О, как была печальна ночь!
Когтистый след в снегу глубоком
В глухие степи вёл с гумна.
На небе мглистом и высоком
Плыла холодная луна.
За валом, над привадой в яме,
Серо маячила ветла.
Даль над пустынными полями
Была таинственно светла.
Облитый этим странным светом,
Подавлен мёртвой тишиной,
Я стал - и бледным силуэтом
Упала тень моя за мной.
По небесам, в туманной мути,
Сияя, лунный лик нырял
И серебристым блеском ртути
Слюду по насту озарял.
Кто был он, этот полуночный
Незримый гость? Откуда он
Ко мне приходит в час урочный
Через сугробы под балкон?
Иль он узнал, что я тоскую,
Что я один? что в дом ко мне
Лишь снег да небо в ночь немую
Глядят из сада при луне?
Быть может, он сегодня слышал,
Как я, покинув кабинет,
По тёмной спальне в залу вышел,
Где в сумраке мерцал паркет,
Где в окнах небеса синели,
А в этой сини чётко встал
Черно-зелёный конус ели
И острый Сириус блистал?
Теперь луна была в зените,
На небе плыл густой туман…
Я ждал его, - я шёл к раките
По насту снеговых полян,
И если б враг мой от привады
Внезапно прянул на сугроб, -
Я б из винтовки без пощады
Пробил его широкий лоб.
Но он не шёл. Луна скрывалась,
Луна сияла сквозь туман,
Бежала мгла… И мне казалось,
Что на снегу сидит Сапсан.
Морозный иней, как алмазы,
Сверкал на нём, а он дремал,
Седой, зобастый, круглоглазый,
И в крылья голову вжимал.
И был он страшен, непонятен,
Таинственен, как этот бег
Туманной мглы и светлых пятен,
Порою озарявших снег, -
Как воплотившаяся сила
Той Воли, что в полночный час
Нас страхом всех соединила -
И сделала врагами нас.
1905
Мы встретились случайно, на углу.
Я быстро шёл - и вдруг как свет зарницы
Вечернюю прорезал полумглу
Сквозь чёрные лучистые ресницы.
На ней был креп, - прозрачный лёгкий газ
Весенний ветер взвеял на мгновенье,
Но на лице и в ярком свете глаз
Я уловил былое оживленье.
И ласково кивнула мне она,
Слегка лицо от ветра наклонила
И скрылась за углом… Была весна…
Она меня простила - и забыла.
1905
Тропами потаёнными, глухими,
В лесные чащи сумерки идут.
Засыпанные листьями сухими,
Леса молчат - осенней ночи ждут.
Вот крикнул сыч в пустынном буераке…
Вот тёмный лист свалился, чуть шурша…
Ночь близится: уж реет в полумраке
Её немая, скорбная душа.
[1903 - 1905]
…И снилось мне, что мы, как в сказке,
Шли вдоль пустынных берегов
Над диким синим лукоморьем,
В глухом бору, среди песков.
Был летний светозарный полдень,
Был жаркий день, и озарён
Весь лес был солнцем, и от солнца
Весёлым блеском напоён.
Узорами ложились тени
На тёплый розовый песок,
И синий небосклон над бором
Был чист и радостно-высок.
Играл зеркальный отблеск моря
В вершинах сосен, и текла
Вдоль по коре, сухой и жёсткой,
Смола, прозрачнее стекла…
Мне снилось северное море,
Лесов пустынные края…
Мне снилась даль, мне снилась сказка –
Мне снилась молодость моя.
[1903 - 1904]
Я - простая девка на баштане,
Он - рыбак, весёлый человек.
Тонет белый парус на Лимане,
Много видел он морей и рек.
… (далее по ссылке ниже)
1903
Читает Иван Бунин:
Домой я шёл по скату вдоль Оки,
По перелескам, берегам нагорным,
Любуясь сталью вьющейся реки
И горизонтом низким и просторным.
Был тёплый, тихий, серенький денёк,
Среди берёз желтел осинник редкий,
И даль лугов за их прозрачной сеткой
Синела чуть заметно - как намёк.
Уже давно в лесу замолкли птицы,
Свистели и шуршали лишь синицы.
Я уставал, кругом всё лес пестрел,
Но вот на перевале, за лощиной,
Фруктовый сад листвою закраснел,
И глянул флигель серою руиной.
Глеб отворил мне двери на балкон,
Поговорил со мною в позе чинной,
Принёс мне самовар - и по гостиной
Полился нежный и печальный стон.
Я в кресло сел, к окну, и, отдыхая,
Следил, как замолкал он, потухая.
В тиши звенел он чистым серебром,
А я глядел на клёны у балкона,
На вишенник, красневший под бугром…
Вдали синели тучки небосклона
И умирал спокойный серый день,
Меж тем как в доме, тихом, как могила,
Неслышно одиночество бродило
И реяла задумчивая тень.
Пел самовар, а комната беззвучно
Мне говорила: «Пусто, брат, и скучно!»
В соломе, возле печки, на полу,
Лежала груда яблок; паутины
Под образом качалися в углу,
А у стены темнели клавесины.
Я тронул их – и горестно в тиши
Раздался звук. Дрожащий, романтичный,
Он жалок был, но я душой привычной
В нём уловил напев родной души:
На этот лад, исполненный печали,
Когда-то наши бабушки певали.
Чтоб мрак спугнуть, я две свечи зажёг,
И весело огни их заблестели,
И побежали тени в потолок,
А стёкла окон сразу посинели…
Но отчего мой домик при огне
Стал и бедней и меньше? О, я знаю -
Он слишком стар… Пора родному краю
Сменить хозяев в нашей стороне.
Нам жутко здесь. Мы все в тоске, в тревоге…
Пора свести последние итоги.
Печален долгий вечер в октябре!
Любил я осень позднюю в России.
Любил лесок багряный на горе,
Простор полей и сумерки глухие,
Любил стальную, серую Оку,
Когда она, теряясь лентой длинной
В дали лугов, широкой и пустынной,
Мне навевала русскую тоску…
Но дни идут, наскучило ненастье –
И сердце жаждет блеска дня и счастья.
Томит меня немая тишина.
Томит гнезда немого запустенье.
Я вырос здесь. Но смотрит из окна
Заглохший сад. Над домом реет тленье,
И скупо в нём мерцает огонёк.
Уж свечи нагорели и темнеют,
И комнаты в молчанье цепенеют,
А ночь долга, и новый день далёк.
Часы стучат, и старый дом беззвучно
Мне говорит: «Да, без хозяев скучно!
Мне на покой давно, давно пора…
Поля, леса - всё глохнет без заботы…
Я жду весёлых звуков топора,
Жду разрушенья дерзостной работы,
Могучих рук и смелых голосов!
Я жду, чтоб жизнь, пусть даже в грубой силе,
Вновь расцвела из праха на могиле,
Я изнемог, и мёртвый стук часов
В молчании осенней долгой ночи
Мне самому внимать нет больше мочи!»
1903
И ветер, и дождик, и мгла
Над холодной пустыней воды.
Здесь жизнь до весны умерла,
До весны опустели сады.
Я на даче один. Мне темно
За мольбертом, и дует в окно.
… (далее по ссылке ниже)
[1903]
Читает Иван Бунин:
На окне, серебряном от инея,
За ночь хризантемы расцвели.
В верхних стёклах - небо ярко-синее
И застреха в снеговой пыли.
Всходит солнце, бодрое от холода,
Золотится отблеском окно.
Утро тихо, радостно и молодо.
Белым снегом всё запушено.
И всё утро яркие и чистые
Буду видеть краски в вышине,
И до полдня будут серебристые
Хризантемы на моём окне.
1903
Над озером, над заводью лесной –
Нарядная зелёная берёза…
«О девушки! Как холодно весной:
Я вся дрожу от ветра и мороза!»
То дождь, то град, то снег, как белый пух,
То солнце, блеск, лазурь и водопады…
«О девушки! Как весел лес и луг!
Как радостны весенние наряды!»
Опять, опять нахмурилось, - опять
Мелькает снег и бор гудит сурово…
«Я вся дрожу. Но только б не измять
Зелёных лент! Ведь солнце будет снова».
15 января 1903
Рассыпался чертог из янтаря, -
Из края в край сквозит аллея к дому.
Холодное дыханье сентября
Разносит ветер по саду пустому.
Он заметает листьями фонтан,
Взвевает их, внезапно налетая,
И, точно птиц испуганная стая,
Кружат они среди сухих полян.
Порой к фонтану девушка приходит,
Влача по листьям спущенную шаль,
И подолгу очей с него не сводит…
В её лице - застывшая печаль,
По целым дням она, как призрак, бродит,
А дни бегут… Им никого не жаль.
1902
На высоте, на снеговой вершине,
Я вырезал стальным клинком сонет.
Проходят дни. Быть может, и доныне
Снега хранят мой одинокий след.
На высоте, где небеса так сини,
Где радостно сияет зимний свет,
Глядело только солнце, как стилет
Чертил мой стих на изумрудной льдине.
И весело мне думать, что поэт
Меня поймёт. Пусть никогда в долине
Его толпы не радует привет!
На высоте, где небеса так сини,
Я вырезал в полдневный час сонет
Лишь для того, кто на вершине.
1901
Ещё и холоден и сыр
Февральский воздух, но над садом
Уж смотрит небо ясным взглядом,
И молодеет божий мир.
Прозрачно-бледный, как весной,
Слезится снег недавней стужи,
А с неба на кусты и лужи
Ложится отблеск голубой.
Не налюбуюсь, как сквозят
Деревья в лоне небосклона,
И сладко слушать у балкона,
Как снегири в кустах звенят.
Нет, не пейзаж влечёт меня,
Не краски жадный взор подметит,
А то, что в этих красках светит:
Любовь и радость бытия.
1901
За всё тебя, Господь, благодарю!
Ты, после дня тревоги и печали,
Даруешь мне вечернюю зарю,
Простор полей и кротость синей дали.
Я одинок и ныне - как всегда.
Но вот закат разлил свой пышный пламень,
И тает в нём Вечерняя Звезда,
Дрожа насквозь, как самоцветный камень.
И счастлив я печальною судьбой,
И есть отрада сладкая в сознанье,
Что я один в безмолвном созерцанье,
Что всем я чужд и говорю - с тобой.
1901
Тёмный ельник снегами, как мехом,
Опушили седые морозы,
В блёстках инея, точно в алмазах,
Задремали, склонившись, берёзы.
Неподвижно застыли их ветки,
А меж ними на снежное лоно,
Точно сквозь серебро кружевное,
Полный месяц глядит с небосклона.
Высоко он поднялся над лесом,
В ярком свете своём цепенея,
И причудливо стелются тени,
На снегу под ветвями чернея.
Замело чащи леса метелью, -
Только вьются следы и дорожки,
Убегая меж сосен и ёлок,
Меж берёзок до ветхой сторожки.
Убаюкала вьюга седая
Дикой песнею лес опустелый,
И заснул он, засыпанный вьюгой,
Весь сквозной, неподвижный и белый.
Спят таинственно стройные чащи,
Спят, одетые снегом глубоким,
И поляны, и луг, и овраги,
Где когда-то шумели потоки.
Тишина, - даже ветка не хрустнет!
А, быть может, за этим оврагом
Пробирается волк по сугробам
Осторожным и вкрадчивым шагом.
Тишина, - а, быть может, он близко…
И стою я, исполнен тревоги,
И гляжу напряжённо на чащи,
На следы и кусты вдоль дороги.
В дальних чащах, где ветви и тени
В лунном свете узоры сплетают,
Всё мне чудится что-то живое,
Всё как будто зверьки пробегают.
Огонёк из лесной караулки
Осторожно и робко мерцает,
Точно он притаился под лесом
И чего-то в тиши поджидает.
Бриллиантом лучистым и ярким,
То зелёным, то синим играя,
На востоке, у трона господня,
Тихо блещет звезда, как живая.
А над лесом всё выше и выше
Всходит месяц, - и в дивном покое
Замирает морозная полночь
И хрустальное царство лесное!
1886 - 1901
Лес, точно терем расписной,
Лиловый, золотой, багряный,
Весёлой, пёстрою стеной
Стоит над светлою поляной.
Берёзы жёлтою резьбой
Блестят в лазури голубой,
Как вышки, ёлочки темнеют,
А между клёнами синеют
То там, то здесь в листве сквозной
Просветы в небо, что оконца.
Лес пахнет дубом и сосной,
За лето высох он от солнца,
И Осень тихою вдовой
Вступает в пёстрый терем свой.
Сегодня на пустой поляне,
Среди широкого двора,
Воздушной паутины ткани
Блестят, как сеть из серебра.
Сегодня целый день играет
В дворе последний мотылёк
И, точно белый лепесток,
На паутине замирает,
Пригретый солнечным теплом;
Сегодня так светло кругом,
Такое мёртвое молчанье
В лесу и в синей вышине,
Что можно в этой тишине
Расслышать листика шуршанье.
Лес, точно терем расписной,
Лиловый, золотой, багряный,
Стоит над солнечной поляной,
Заворожённый тишиной;
Заквохчет дрозд, перелетая
Среди подседа, где густая
Листва янтарный отблеск льёт;
Играя, в небе промелькнёт
Скворцов рассыпанная стая -
И снова всё кругом замрёт.
Последние мгновенья счастья!
Уж знает Осень, что такой
Глубокий и немой покой -
Предвестник долгого ненастья.
Глубоко, странно лес молчал
И на заре, когда с заката
Пурпурный блеск огня и злата
Пожаром терем освещал.
Потом угрюмо в нём стемнело.
Луна восходит, а в лесу
Ложатся тени на росу…
Вот стало холодно и бело
Среди полян, среди сквозной
Осенней чащи помертвелой,
И жутко Осени одной
В пустынной тишине ночной.
Теперь уж тишина другая:
Прислушайся - она растёт,
А с нею, бледностью пугая,
И месяц медленно встаёт.
Все тени сделал он короче,
Прозрачный дым навёл на лес
И вот уж смотрит прямо в очи
С туманной высоты небес.
О, мёртвый сон осенней ночи!
О, жуткий час ночных чудес!
В сребристом и сыром тумане
Светло и пусто на поляне;
Лес, белым светом залитой,
Своей застывшей красотой
Как будто смерть себе пророчит;
Сова и та молчит: сидит
Да тупо из ветвей глядит,
Порою дико захохочет,
Сорвётся с шумом с высоты,
Взмахнувши мягкими крылами,
И снова сядет на кусты
И смотрит круглыми глазами,
Водя ушастой головой
По сторонам, как в изумленье;
А лес стоит в оцепененье,
Наполнен бледной, лёгкой мглой
И листьев сыростью гнилой…
Не жди: наутро не проглянет
На небе солнце. Дождь и мгла
Холодным дымом лес туманят, -
Недаром эта ночь прошла!
Но Осень затаит глубоко
Всё, что она пережила
В немую ночь, и одиноко
Запрётся в тереме своём:
Пусть бор бушует под дождём,
Пусть мрачны и ненастны ночи
И на поляне волчьи очи
Зелёным светятся огнём!
Лес, точно терем без призора,
Весь потемнел и полинял,
Сентябрь, кружась по чащам бора,
С него местами крышу снял
И вход сырой листвой усыпал;
А там зазимок ночью выпал
И таять стал, всё умертвив…
Трубят рога в полях далёких,
Звенит их медный перелив,
Как грустный вопль, среди широких
Ненастных и туманных нив.
Сквозь шум деревьев, за долиной,
Теряясь в глубине лесов,
Угрюмо воет рог туриный,
Скликая на добычу псов,
И звучный гам их голосов
Разносит бури шум пустынный.
Льёт дождь, холодный, точно лёд,
Кружатся листья по полянам,
И гуси длинным караваном
Над лесом держат перелёт.
Но дни идут. И вот уж дымы
Встают столбами на заре,
Леса багряны, недвижимы,
Земля в морозном серебре,
И в горностаевом шугае,
Умывши бледное лицо,
Последний день в лесу встречая,
Выходит Осень на крыльцо.
Двор пуст и холоден. В ворота,
Среди двух высохших осин,
Видна ей синева долин
И ширь пустынного болота,
Дорога на далёкий юг:
Туда от зимних бурь и вьюг,
От зимней стужи и метели
Давно уж птицы улетели;
Туда и Осень поутру
Свой одинокий путь направит
И навсегда в пустом бору
Раскрытый терем свой оставит.
Прости же, лес! Прости, прощай,
День будет ласковый, хороший,
И скоро мягкою порошей
Засеребрится мёртвый край.
Как будут странны в этот белый
Пустынный и холодный день
И бор, и терем опустелый,
И крыши тихих деревень,
И небеса, и без границы
В них уходящие поля!
Как будут рады соболя,
И горностаи, и куницы,
Резвясь и греясь на бегу
В сугробах мягких на лугу!
А там, как буйный пляс шамана,
Ворвутся в голую тайгу
Ветры из тундры, с океана,
Гудя в крутящемся снегу
И завывая в поле зверем.
Они разрушат старый терем,
Оставят колья и потом
На этом остове пустом
Повесят инеи сквозные,
И будут в небе голубом
Сиять чертоги ледяные
И хрусталём и серебром.
А в ночь, меж белых их разводов,
Взойдут огни небесных сводов,
Заблещет звёздный щит Стожар -
В тот час, когда среди молчанья
Морозный светится пожар,
Расцвет полярного сиянья.
1900
Нет солнца, но свЕтлы пруды,
Стоят зеркалами литыми,
И чаши недвижной воды
Совсем бы казались пустыми,
Но в них отразились сады.
Вот капля, как шляпка гвоздя,
Упала - и, сотнями игол
Затоны прудов бороздя,
Сверкающий ливень запрыгал -
И сад зашумел от дождя.
И ветер, играя листвой,
Смешал молодые берёзки,
И солнечный луч, как живой,
Зажёг задрожавшие блёстки,
А лужи налил синевой.
Вон радуга… Весело жить
И весело думать о небе,
О солнце, о зреющем хлебе
И счастьем простым дорожить:
С открытой бродить головой,
Глядеть, как рассыпали дети
В беседке песок золотой…
Иного нет счастья на свете.
1900
Ещё утро не скоро, не скоро,
ночь из тихих лесов не ушла.
Под навесами сонного бора -
предрассветная тёплая мгла.
Ещё ранние птицы не пели,
чуть сереют вверху небеса,
влажно-зелены тёмные ели,
пахнет летнею хвоей роса.
И пускай не светает подольше.
Этот медленный путь по лесам,
эта ночь - не воротится больше,
но легко пред разлукою нам…
Колокольчик в молчании бора
то замрёт, то опять запоёт…
Тихо ночь по долинам идёт…
Ещё утро не скоро, не скоро.
1900
Кaк светла, как нарядна весна!
Погляди мне в глаза, как бывало.
И скажи: отчего ты грустна?
Отчего ты так ласкова стала?
Но молчишь ты, слаба как цветок…
О, молчи! Мне не надо признанья:
Я узнал эту ласку прощанья, -
Я опять одинок!
1899
Положено на музыку: Глиэром, Рахманиновым и др.
Снова сон, пленительный и сладкий,
Снится мне и радостью пьянит, -
Милый взор зовёт меня украдкой,
Ласковой улыбкою манит.
Знаю я - опять меня обманет
Этот сон при первом блеске дня,
Но пока печальный день настанет,
Улыбнись мне - обмани меня!
1898
И вот опять уж по зарям
В выси, пустынной и привольной,
Станицы птиц летят к морям,
Чернея цепью треугольной.
Ясна заря, безмолвна степь,
Закат алеет, разгораясь…
И тихо в небе эта цепь
Плывёт, размеренно качаясь.
Какая даль и вышина!
Глядишь - и бездной голубою
Небес осенних глубина
Как будто тает над тобою.
И обнимает эта даль, -
Душа отдаться ей готова,
И новых, светлых дум печаль
Освобождает от земного.
1898
Я к ней вошёл в полночный час.
Она спала, - луна сияла
В её окно, - и одеяла
Светился спущенный атлас.
Она лежала на спине,
Нагие раздвоивши груди, -
И тихо, как вода в сосуде,
Стояла жизнь её во сне.
1898
Счастлив я, когда ты голубые
Очи поднимаешь на меня:
Светят в них надежды молодые -
Небеса безоблачного дня.
Горько мне, когда ты, опуская
Тёмные ресницы, замолчишь:
Любишь ты, сама того не зная,
И любовь застенчиво таишь.
Но всегда, везде и неизменно
Близ тебя светла душа моя…
Милый друг! О, будь благословенна
Красота и молодость твоя!
1896
Когда на тёмный город сходит
В глухую ночь глубокий сон,
Когда метель, кружась, заводит
На колокольнях перезвон, -
Как жутко сердце замирает!
Как заунывно в этот час,
Сквозь вопли бури, долетает
Колоколов невнятный глас!
Мир опустел… Земля остыла…
А вьюга трупы замела,
И ветром звёзды загасила,
И бьёт во тьме в колокола.
И на пустынном, на великом
Погосте жизни мировой
Кружится Смерть в весельи диком
И развевает саван свой!
1895
Что ми шумить, что ми звенить
давеча рано предъ зорями?
(Сл. о Пл. Игор.)
1
Что шумит-звенит перед зарёю?
Что колышет ветер в тёмном поле?
Холодеет ночь перед зарёю,
Смутно травы шепчутся сухие, -
Сладкий сон их нарушает ветер.
Опускаясь низко над полями,
По курганам, по могилам сонным,
Нависает в тёмных балках сумрак.
Бледный день над сумраком забрезжил,
И рассвет ненастный задымился…
Что шумит-звенит перед зарёю?
Что колышет ветер в тёмном поле?
Холодеет ночь перед зарёю,
Серой мглой подёрнулися балки…
Или это ратный стан белеет?
Или снова веет вольный ветер
Над глубоко спящими полками?
Не ковыль ли, старый и сонливый,
Он качает, клонит и качает,
Вежи половецкие колышет
И бежит-звенит старинной былью?
2
Ненастный день. Дорога прихотливо
Уходит вдаль. Кругом всё степь да степь.
Шумит трава дремотно и лениво,
Немых могил сторожевая цепь
Среди хлебов загадочно синеет,
Кричат орлы, пустынный ветер веет
В задумчивых, тоскующих полях,
Да тень от туч кочующих темнеет.
А путь бежит… Не тот ли это шлях,
Где Игоря обозы проходили
На синий Дон? Не в этих ли местах,
В глухую ночь, в яругах волки выли,
А днём орлы на медленных крылах
Его в степи безбрежной провожали
И клектом псов на кости созывали,
Грозя ему великою бедой?
- Гей, отзовись, степной орел седой!
Ответь мне, ветер буйный и тоскливый!
…Безмолвна степь. Один ковыль сонливый
Шуршит, склоняясь ровной чередой…
1894
Они глумятся над тобою,
Они, о родина, корят
Тебя твоею простотою,
Убогим видом чёрных хат…
Так сын, спокойный и нахальный,
Стыдится матери своей -
Усталой, робкой и печальной
Средь городских его друзей,
Глядит с улыбкой состраданья
На ту, кто сотни вёрст брела
И для него, ко дню свиданья,
Последний грошик берегла.
1891
Ту звезду, что качалася в тёмной воде
Под кривою ракитой в заглохшем саду, -
Огонёк, до рассвета мерцавший в пруде, -
Я теперь в небесах никогда не найду.
В то селенье, где шли молодые года,
В старый дом, где я первые песни слагал,
Где я счастья и радости в юности ждал,
Я теперь не вернусь никогда, никогда.
1891
…Зачем и о чём говорить?
Всю душу, с любовью, с мечтами,
Всё сердце стараться раскрыть -
И чем же? - одними словами!
И хоть бы в словах-то людских
Не так уж всё было избито!
Значенья не сыщете в них,
Значение их позабыто!
Да и кому рассказать?
При искреннем даже желанье
Никто не сумеет понять
Всю силу чужого страданья!
1889
Не видно птиц. Покорно чахнет
Лес, опустевший и больной.
Грибы сошли, но крепко пахнет
В оврагах сыростью грибной.
Глушь стала ниже и светлее,
В кустах свалялася трава,
И, под дождём осенним тлея,
Чернеет тёмная листва.
А в поле ветер. День холодный
Угрюм и свеж - и целый день
Скитаюсь я в степи свободной,
Вдали от сёл и деревень.
И, убаюкан шагом конным,
С отрадной грустью внемлю я,
Как ветер звоном однотонным,
Гудит-поёт в стволы ружья.
1889
Один встречаю я дни Радостной недели, -
В глуши, на севере… А там у вас весна:
Растаял в поле снег, леса повеселели,
Даль заливных лугов лазурна и ясна;
Стыдливо белая берёза зеленеет,
Проходят облака всё выше и нежней,
А ветер сушит сад и мягко в окна веет
Теплом апрельских дней…
1889
Бледнеет ночь… Туманов пелена
В лощинах и лугах становится белее,
Звучнее лес, безжизненней луна
И серебро росы на стёклах холоднее.
Ещё усадьба спит… В саду ещё темно,
Недвижим тополь матово-зелёный,
И воздух слышен мне в открытое окно,
Весенним ароматом напоённый…
Уж близок день, прошёл короткий сон -
И, в доме тишине не нарушая,
Неслышно выхожу из двери на балкон
И тихо светлого восхода ожидаю…
1888
Помню - долгий зимний вечер,
Полумрак и тишина;
Тускло льётся свет лампады,
Буря плачет у окна.
«Дорогой мой, - шепчет мама, -
Если хочешь задремать,
Чтобы бодрым и весёлым
Завтра утром быть опять, -
Позабудь, что воет вьюга,
Позабудь, что ты со мной,
Вспомни тихий шёпот леса
И полдневный летний зной;
Вспомни, как шумят берёзы,
А за лесом, у межи,
Ходят медленно и плавно
Золотые волны ржи!»
И знакомому совету
Я доверчиво внимал
И, обвеянный мечтами,
Забываться начинал.
Вместе с тихим сном сливалось
Убаюкиванье грёз -
Шёпот зреющих колосьев
И невнятный шум берёз…
1887
За днями серыми и тёмными ночами
Настала светлая прощальная пора.
Спокойно дремлет день над тихими полями,
И веют прелестью раздумья вечера.
Глубоко степь молчит -
ни звука, ни движенья…
В прозрачном воздухе далёко тонет взор…
На солнце жёлтый лес
сверкает в отдаленье,
Как ярким золотом пылающий костёр.
В саду листки берёз, без шороха срываясь,
Средь тонких паутин, как бабочки, блестят
И, слабо по ветвям цепляясь и качаясь,
На блеклую траву беспомощно летят.
Плывут узоры туч прозрачною фатою
В пустынных небесах, высоко над землёй.
И всё кругом светло, всё веет тишиною,
В природе и в душе - молчанье и покой.
1887
Высоко полный месяц стоит
В небесах над туманной землёй,
Бледным светом луга серебрит,
Напоённые белою мглой.
В белой мгле, на широких лугах,
На пустынных речных берегах
Только чёрный засохший камыш
Да верхушки ракит различишь.
И река в берегах чуть видна…
Где-то мельница глухо шумит…
Спит село… Ночь тиха и бледна,
Высоко полный месяц стоит.
1887
Ясным утром на тихом пруде
Резво ласточки реют кругом,
Опускаются к самой воде,
Чуть касаются влаги крылом.
На лету они звонко поют,
А вокруг зеленеют луга,
И стоит, словно зеркало, пруд,
Отражая свои берега.
И, как в зеркале, меж тростников,
С берегов опрокинулся лес,
И уходит узор облаков
В глубину отражённых небес.
Облака там нежней и белей,
Глубина - бесконечна, светла…
И доносится мерно с полей
Над водой тихий звон из села.
1887
В блеске огней, за зеркальными стёклами,
Пышно цветут дорогие цветы,
Нежны и сладки их тонкие запахи,
Листья и стебли полны красоты.
Их возрастили в теплицах заботливо,
Их привезли из-за синих морей;
Их не пугают метели холодные,
Бурные грозы и свежесть ночей…
Есть на полях моей родины скромные
Сёстры и братья заморских цветов:
Их возрастила весна благовонная
В зелени майской лесов и лугов.
Видят они не теплицы зеркальные,
А небосклона простор голубой,
Видят они не огни, а таинственный
Вечных созвездий узор золотой.
Веет от них красотою стыдливою,
Сердцу и взору родные они
И говорят про давно позабытые
Светлые дни.
1887
В стороне от дороги, под дубом,
Под лучами палящими спит
В зипунишке, заштопанном грубо,
Старый нищий, седой инвалид;
Изнемог он от дальней дороги
И прилёг под межой отдохнуть…
Солнце жжёт истомлённые ноги,
Обнажённую шею и грудь…
Видно, слишком нужда одолела,
Видно, негде приюта сыскать,
И судьба беспощадно велела
Со слезами по окнам стонать…
Не увидишь такого в столице:
Тут уж впрям истомлённый нуждой!
За железной решёткой в темнице
Редко виден страдалец такой.
В долгий век свой немало он силы
За тяжёлой работой убил,
Но, должно быть, у края могилы
Уж не стало хватать ему сил.
Он идёт из селенья в селенье,
А мольбу чуть лепечет язык,
Смерть близка уж, но много мученья
Перетерпит несчастный старик.
Он заснул… А потом со стенаньем
Христа ради проси и проси…
Грустно видеть, как много страданья
И тоски и нужды на Руси!
1886
Первое напечатанное стихотворение Бунина.
Чем жарче день, тем сладостней в бору
Дышать сухим смолистым ароматом,
И весело мне было поутру
Бродить по этим солнечным палатам!
Повсюду блеск, повсюду яркий свет,
Песок - как шёлк… Прильну к сосне корявой
И чувствую: мне только десять лет,
А ствол - гигант, тяжёлый, величавый.
Кора груба, морщиниста, красна,
Но как тепла, как солнцем вся прогрета!
И кажется, что пахнет не сосна,
А зной и сухость солнечного лета.
?
Птенец разорённого гнезда
Детство будущего писателя протекало в условиях дворянской скудеющей жизни, окончательно разорившегося «дворянского гнезда» (хутор Бутырки Елецкого уезда Орловской губернии). Он рано выучился читать, с детства обладал фантазией и был очень впечатлителен.
Поступив в 1881 в гимназию в Ельце, проучился там всего пять лет, так как семья не имела на это средств, завершать гимназический курс пришлось дома (осваивать программу гимназии, а потом и университета ему помогал старший брат Юлий, с которым писателя связывали самые близкие отношения). Дворянин по рождению, Иван Бунин не получил даже гимназического образования, и это не могло не повлиять на его дальнейшую судьбу.
Средняя Россия, в которой прошло детство и юность Бунина, глубоко запала в душу писателя. Он считал, что именно средняя полоса России дала лучших русских писателей, а язык, прекрасный русский язык, подлинным знатоком которого он был сам, по его мнению, зародился и постоянно обогащался именно в этих местах.
Литературный дебют
С 1889 началась самостоятельная жизнь - со сменой профессий, с работой как в провинциальной, так и в столичной периодике. Сотрудничая с редакцией газеты «Орловский вестник», молодой литератор познакомился с корректором газеты Варварой Владимировной Пащенко, вышедшей за него замуж в 1891. Молодые супруги, жившие невенчанные (родители Пащенко были против брака), впоследствии перебрались в Полтаву (1892) и стали служить статистиками в губернской управе. В 1891 вышел первый сборник стихов Бунина, ещё очень подражательных.
1895 год - переломный в судьбе писателя. После того как Пащенко сошлась с другом Бунина А. И. Бибиковым, писатель оставил службу и переехал в Москву, где состоялись его литературные знакомства (с Л. Н. Толстым, чья личность и философия оказали сильнейшее влияние на Бунина, с А. П. Чеховым, М. Горьким, Н. Д. Телешовым, участником «сред» которого стал молодой писатель). Бунин водил дружбу и со многими известными художниками, живопись его всегда притягивала к себе, недаром его поэзия так живописна. Весной 1900, находясь в Крыму, познакомился с С. В. Рахманиновым и актёрами Художественного театра, труппа которого гастролировала в Ялте.
Восхождение на литературный Олимп
В 1900 появился рассказ Бунина «Антоновские яблоки», позднее вошедший во все хрестоматии русской прозы. Рассказ отличает ностальгическая поэтичность (оплакивание разорённых дворянских гнёзд) и художественная отточенность. В то же время «Антоновские яблоки» подверглись критике за воскурённый фимиам голубой крови дворянина. В этот период приходит широкая литературная известность: за стихотворный сборник «Листопад» (1901), а также за перевод поэмы американского поэта-романтика Г. Лонгфелло «Песнь о Гайавате» (1896), Бунину была присуждена Российской Академией наук Пушкинская премия (позже, в 1909 он был избран почётным членом Академии наук). Поэзия Бунина уже тогда отличалась преданностью классической традиции, эта черта в дальнейшем пронижет всё его творчество. Принесшая ему известность поэзия сложилась под влиянием Пушкина, Фета, Тютчева. Но она обладала только ей присущими качествами. Так, Бунин тяготеет к чувственно-конкретному образу; картина природы в бунинской поэзии складывается из запахов, остро воспринимаемых красок, звуков. Особую роль играет в бунинской поэзии и прозе эпитет, используемый писателем как бы подчёркнуто субъективно, произвольно, но одновременно наделённый убедительностью чувственного опыта.
Семейная жизнь. Путешествие по Востоку
Семейная жизнь Бунина уже с Анной Николаевной Цакни (1896-1900), также сложилась неудачно, в 1905 скончался их сын Коля.
В 1906 Бунин познакомился с Верой Николаевной Муромцевой (1881-1961), ставшей спутницей писателя на протяжении всей его последующей жизни. Муромцева, обладая незаурядными литературными способностями, оставила замечательные литературные воспоминания о своём муже («Жизнь Бунина», «Беседы с памятью»). В 1907 Бунины отправились в путешествие по странам Востока - Сирии, Египту, Палестине. Не только яркие, красочные впечатления от путешествия, но и ощущение нового наступившего витка истории дали творчеству Бунина новый, свежий импульс.
Поворот в творчестве. Зрелый мастер
Если в произведениях более ранних - рассказах сборника «На край света» (1897), а также в рассказах «Антоновские яблоки» (1900), «Эпитафия» (1900), Бунин обращается к теме мелкопоместного оскудения, ностальгически повествует о жизни нищих дворянских усадеб, то в произведениях, написанных после первой русской Революции 1905, главной становится тема драматизма русской исторической судьбы (повести «Деревня», 1910, «Суходол», 1912). Обе повести имели огромный успех у читателей. М. Горький отмечал, что, тут писателем был поставлен вопрос «… быть или не быть России?». Русская деревня, считал Бунин, обречена. Писателя обвиняли в резко негативном отражении жизни деревни.
«Беспощадную правду» бунинского письма отмечали самые разные литераторы (Ю. И. Айхенвальд , З. Н. Гиппиус и др. ). Однако реализм его прозы неоднозначно традиционен: с убедительностью и силой рисует писатель новые социальные типы, явившиеся в пореволюционной деревне.
В 1910 Буниными было предпринято путешествие сначала в Европу, а затем в Египет и на Цейлон. Отголоски этого путешествия, впечатление, которое произвела на писателя буддийская культура, ощутимы, в частности, в рассказе «Братья» (1914). Осенью 1912 - весной 1913 опять за границей (Трапезунд, Константинополь, Бухарест), затем (1913-1914) - на Капри.
В 1915-1916 выходят сборники рассказов «Чаша жизни», «Господин из Сан-Франциско». В прозе этих лет ширится представление писателя о трагизме жизни мира, об обречённости и братоубийственном характере современной цивилизации (рассказы «Господин из Сан-Франциско», «Братья»). Этой цели служит и символическое, по мысли писателя, использование в этих произведениях эпиграфов из Откровения Иоанна Богослова, из буддийского канона, литературные аллюзии, присутствующие в текстах (сравнение трюма парохода в «Господине из Сан-Франциско» с девятым кругом дантовского ада). Темами этого периода творчества становятся смерть, судьба, воля случая. Конфликт обычно разрешается гибелью.
Единственными ценностями, уцелевшими в современном мире, писатель считает любовь, красоту и жизнь природы. Но и любовь бунинских героев трагически окрашена и, как правило, обречена («Грамматика любви»). Тема соединения любви и смерти, сообщающего предельную остроту и напряжённость любовному чувству, свойственна творчеству Бунина до последних лет его писательской жизни.
Тяжёлое бремя эмиграции
Февральскую революцию воспринял с болью, предчувствуя предстоящие испытания. Октябрьский переворот только укрепил его уверенность в приближающейся катастрофе. Дневником событий жизни страны и размышлений писателя в это время стала книга публицистики «Окаянные дни» (1918). Бунины уезжают из Москвы в Одессу (1918), а затем - за границу, во Францию (1920). Разрыв с Родиной, как оказалось позднее, навсегда, был мучителен для писателя.
Темы дореволюционного творчества писателя раскрываются и в творчестве эмигрантского периода, причём в ещё большей полноте. Произведения этого периода пронизаны мыслью о России, о трагедии русской истории 20 века, об одиночестве современного человека, которое только на краткий миг нарушается вторжением любовной страсти (сборники рассказов «Митина любовь», 1925, «Солнечный удар», 1927, «Тёмные аллеи», 1943, автобиографический роман «Жизнь Арсеньева», 1927-1929, 1933). Бинарность бунинского мышления - представление о драматизме жизни, связанное с представлением о красоте мира, - сообщает бунинским сюжетам интенсивность развития и напряжённость. Та же интенсивность бытия ощутима и в бунинской художественной детали, приобретшей ещё большую чувственную достоверность по сравнению с произведениями раннего творчества.
В 1927-1930 Бунин обратился к жанру короткого рассказа («Слон», «Телячья головка», «Петухи» и др.). Это - результат поисков писателем предельного лаконизма, предельной смысловой насыщенности, смысловой «вместимости» прозы.
В эмиграции отношения с видными русскими эмигрантами у Буниных складывались тяжело, да и Бунин не обладал коммуникабельным характером. В 1933 он стал первым русским писателем, удостоенным Нобелевской премии. Это был, конечно, удар для советского руководства. Официальная пресса, комментируя это событие, объясняла решение Нобелевского комитета происками империализма.
Вo время столетия гибели А. С. Пушкина (1937) Бунин, выступая на вечерах памяти поэта, говорил о «пушкинском служении здесь, вне Русской земли».
На Родину не вернулся
С началом Второй мировой войны, в 1939, Бунины поселились на юге Франции, в Грассе, на вилле «Жаннет», где и провели всю войну. Писатель пристально следил за событиями в России, отказываясь от любых форм сотрудничества с нацистскими оккупационными властями. Очень болезненно переживал поражения Красной Армии на восточном фронте, а затем искренне радовался её победам.
В 1927-1942 бок о бок с семьёй Буниных жила Галина Николаевна Кузнецова, ставшая глубокой поздней привязанностью писателя. Обладая литературными способностями, она создала произведения мемуарного характера, самым запоминающимся образом воссоздающие облик Бунина («Грасский дневник», статья «Памяти Бунина»).
Живя в нищете, прекратил публикацию своих произведений, много и тяжело болея, он всё же написал в последние годы книгу воспоминаний, работал над книгой «О Чехове», вышедшей посмертно (1955) в Нью-Йорке.
Бунин неоднократно выражал желание возвратиться на Родину, указ советского правительства 1946 «О восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей Российской империи…» назвал «великодушной мерой». Однако ждановское постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград» (1946), растоптавшее А. Ахматову и М. Зощенко, навсегда отвратило писателя от намерения вернуться на Родину.
В 1945 Бунины вернулись в Париж. Крупнейшие писатели Франции и других стран Европы высоко оценивали творчество Бунина ещё при его жизни (Ф. Мориак, А. Жид, Р. Роллан, Т. Манн, Р.-М. Рильке, Я. Ивашкевич и др.). Произведения писателя переведены на все европейские языки и на некоторые восточные.
Похоронен на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, под Парижем.
Е. В. Степанян
БУНИН, Иван Алексеевич [10(22).X.1870, Воронеж, - 8.XI.1953, Париж] - русский писатель. Родился в старинной обедневшей дворянской семье, в которой любовь к отечественной литературе, культ А. С. Пушкина, В. А. Жуковского, М. Ю. Лермонтова, Я. П. Полонского сочетались с сословными предрассудками, постоянными воспоминаниями о былом величии столбового дворянского рода. Бунин провёл детство в фамильном имении - на хуторе Бутырки Орловской губернии, среди «моря хлебов, трав, цветов», «в глубочайшей полевой тишине». В 1881 поступил в елецкую гимназию, но, не окончив четырёх классов, продолжал образование под руководством старшего брата Юлия, сосланного народовольца. Бедность, стучавшаяся в усадьбу, заставила Бунина в 1889 покинуть родовое гнездо. Он работал корректором, статистиком, библиотекарем, окунулся в газетную подёнщину («Орловский вестник», «Киевлянин», «Полтавские губернские ведомости»). В печати выступил в 1887 (стихотворение «Над могилой Надсона»). В 1891 в Орле вышел сборник «Стихотворения», где среди подражаний выделяется пейзажная лирика, насыщенная впечатлениями от родной Орловщины. Бунин глубоко поэтически и с подлинным знанием, присущим человеку, выросшему в деревне, воспроизводил мир природы. Сборники «Под открытым небом» (1898) и получивший Пушкинскую премию «Листопад» (1901) - пример совершенствования стиха в его «старых» классических формах, продолжающих традиции А. А. Фета, Я. П. Полонского, А. К. Толстого. Поэзия Бунина - песнь о родине, её «бедных селеньях», необъятных лесах в «атласном блеске березняка». В том же тематическом ключе написаны ранние рассказы Бунина о голодной, нищей деревне («Танька», «На край света», «Вести с родины»), о полузаброшенных усадьбах, где доживают свой век дворянские бобыли («На хуторе», «В поле»). К декабрю 1895 относится знакомство Бунина с А. П. Чеховым, к 1899 - с М. Горьким, который привлёк Бунина к сотрудничеству в издательстве «Знание», содействуя росту демократических взглядов молодого писателя. И если в лучших рассказах этой поры - «Антоновские яблоки» (1900), «Сосны» (1901), «Новая дорога» (1901) - ещё ощутима социальная индифферентность Бунина, то более поздний «Чернозём» (1904) написан в лучших традициях «Знания» и насыщен общественной проблематикой. Приподнятый и строгий ритм в соединении с пластичной внешней изобразительностью, неожиданные метафоры, настоящий праздник ароматов и красок, неповторимый художественный лаконизм - таковы основные черты новаторской поэтики Бунина. «…Он так стал писать прозу, - резюмирует Горький в одном из писем, - что если скажут о нём: это лучший стилист современности - здесь не будет преувеличения». В предреволюционном творчестве Бунина отразился распад патриархальной помещичье-крестьянской Руси в условиях стремительно развивающихся буржуазных отношений. Хроникой вырождения усадебного дворянства явилась повесть «Суходол» (1911). Начиная с повести «Деревня» (1910), писатель обращается к широкой общественной тематике. Судьбу России он воспринимает как судьбу русского крестьянства (рассказы «Древний человек», «Ночной разговор», «Весёлый двор», «Игнат», «Захар Воробьёв», «Худая трава»). С большой художественной силой запечатлена в рассказах Бунина тёмная, отсталая Русь, трагедия нищего, духовно обездоленного народа. Эпизоды дикой и жестокой деревенской жизни приобретают порой у Бунина натуралистический характер. Не сумев увидеть в деревне ничего нового, Бунин своим изображением косной крестьянской среды в пору после поражения революции 1905 дал, однако, по выражению В. В. Воровского, «…своего рода исследование о причинах памятных неудач».
К этому времени выдающийся талант Бунина получает всеобщее признание. В 1909 Академия наук избрала его почётным академиком. В 900-е годы Бунин много путешествовал. Итогом его поездки по Востоку был цикл очерков «Храм Солнца» (1907-1911). В 10-е годы совершенствуется реалистический метод Бунина, новая разнообразная тематика вторгается в его творчество: удушливый быт мещанства («Хорошая жизнь»), городское дно с кабаками и дешёвыми номерами («Петлистые уши»), проникновение в «тёмные аллеи» человеческой страсти («Сны Чанга»). Предреволюционная проза Бунина пронизана враждебным отношением к капиталистической цивилизации («Господин из Сан-Франциско», 1915), колониализму («Братья», 1914). Лишь в близости к природе, к простой жизни находит художник источник очищающего воздействия на человека. Дореволюционное наследие Бунина, в котором преломилось многообразное воздействие традиций Л. Н. Толстого, И. С. Тургенева, Н. В. Гоголя, - значительный вклад в реалистическую литературу 20 века. Подчас Бунин приближался к той грани, за которой начинается создание самоцельных образов, однако он никогда не переходил на эстетические позиции модернизма. Мастер «малых» форм - повести, рассказа, новеллы, Бунин был тонким стилистом, создавшим особый «парчовый» (многокрасочный, плотный, узорчатый) язык. Живописность и строгость, музыкальность и выразительность ритмического рисунка характерны для бунинской прозы. Он известен также как мастер поэтических переводов, среди которых «Песня о Гайавате» (1896, 2 издание 1898) Г. Лонгфелло, философские драмы Дж. Байрона «Каин» (1905), «Манфред» (1904), «Небо и земля» (1909) и другие.
Враждебно встретив Октябрьскую революцию, Бунин в 1920 эмигрировал во Францию и в дальнейшем публиковал свои сочинения преимущественно за границей. Выступал со статьями, направленными против Советской России. В творчестве Бунина 20-х годов назревал кризис. Оторванность от родины ограничила диапазон художника, лишила его связей с современностью. Бунин обратился к интимным, лирическим воспоминаниям молодости. Роман «Жизнь Арсеньева» (отдельное издание 1930, Париж; вошёл в однотомник произведений Бунина, изданный в Москве в 1961) как бы замкнул цикл художественных автобиографий, связанных с жизнью русского поместного дворянства. Бунин рисовал красоту русской природы и русского человека (рассказы «Косцы», «Лапти», «Божье древо»), воскрешал обаяние старой Москвы («Далёкое», «Благосклонное участие»). Всё настойчивее звучала в его произведениях тема смерти, выступающей разрешительницей всех противоречий в рассказах о роковой страсти («Митина любовь», 1925; «Дело корнета Елагина», 1927; цикл новелл «Тёмные аллеи», Нью-Йорк, 1943). Герои этих рассказов - люди трагического темперамента, однако их нетерпимость к пошлости проявляется лишь в испепеляющей, губительной любви-страсти. В поздних произведениях Бунин чаще использует символику; конкретно-чувственная форма в его прозе приобретает почти пластическую осязаемость. В то же время всё социальное растворяется; остаётся любовь, страдание, тоска по идеалу. В эмиграции Бунин создал сугубо пессимистическую книгу о Л. Н. Толстом («Освобождение Толстого», Париж, 1937), написал «Воспоминания» (Париж, 1950), в которых содержатся выпады против деятелей советской русской культуры - М. Горького, А. Блока, В. Брюсова, А. Толстого, а также книгу об А. П. Чехове (Нью-Йорк, 1955). В 1933 Бунину была присуждена Нобелевская премия.
Во многом противоречивое наследие Бунина обладает большой эстетической и познавательной ценностью. Он принадлежал к тем художникам-реалистам, которые, по выражению М. Горького, «с изумительной силой чувствовали значение обыденного и прекрасно изображали его». Будучи преемником традиций русской литературы 19 века, Бунин явился одним из последних крупных представителей критического реализма в России начала 20 века.
Соч.: Под открытым небом. Стихотворения, М., 1898; Листопад, М., 1901; Собр. соч., т. 1-5, СПБ, 1902-09; Полн. собр. соч., т. 1-6, П., 1915; Собр. соч., т. 1-12, [Берлин], 1934-39; Тёмные аллеи, 2 изд., Париж, 1946; Весной в Иудее. Роза Иерихона, Нью-Йорк, 1953; Собр. соч., т. 1-5, М., 1956; Избр. произведения, М., 1956; Стихотворения, 3 изд., Л., 1961; Повести. Рассказы. Воспоминания, М., 1961.
Лит.: Воровский В. В., Бунин, в его кн.: Литературно-критич. статьи, М., 1956; Айхенвальд Ю. И., Силуэты рус. писателей, 3 изд., в. 3, М., 1917; Батюшков Ф. Д., И. А. Бунин, в кн.: Рус. лит-ра XX века. 1890-1910, под ред. С. А. Венгерова, [кн. 7], М., [б. г.]; Горбов Д., У нас и за рубежом, [М.], 1928; Михайловский Б. В., Рус. лит-ра XX века. С 90-х годов XIX в. до 1917, М., 1939; Касторский С., Горький и Бунин, «Звезда», 1956, № 3; Бабореко А., Юношеский роман И. А. Бунина, альманах «Лит. Смоленск», 1956, № 15; его же, Чехов и Бунин, в кн.: Лит. наследство, т. 68, М., 1960; Михайлов О., Проза Бунина, «Вопр. лит-ры», 1957, № 5; его же, Бунин и Толстой, в кн.: Лев Николаевич Толстой. Сб. статей о творчестве, [под ред. Н. К. Гудзия], [сб.] 2, М., 1959; Муромцева-Бунина В. Н., Жизнь Бунина, Париж, 1959; Никулин Л. В., Чехов. Бунин. Куприн. Лит. портреты, М., 1960; Стерлина И. Д., Иван Алексеевич Бунин, Липецк, 1960.
О. Н. Михайлов
Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 1. - М.: Советская энциклопедия, 1962
БУНИН Иван Алексеевич [1877–] - один из крупнейших мастеров новеллы в современной русской литературе и выдающийся поэт. Родился в Воронеже, в семье мелкопоместного, но принадлежащего к старинному роду дворянина. Выступил в печати в 1888. В 1910–1911 Бунин создаёт повесть «Деревня», закрепившую его положение в первых рядах художников слова. С тех пор мастерство Бунина-новеллиста идёт по восходящей линии.
Художественная и общественная фигура Бунина отличается исключительной цельностью. Принадлежность писателя к некогда господствовавшему, а в момент его рождения угасающему дворянскому сословию, оказавшемуся не в состоянии примениться к капиталистической обстановке России конца XIX и первых десятилетий XX в., а тем более к революционной, пооктябрьской обстановке, определила и все особенности творчества Бунина и его общественное поведение. По своему художественному направлению Бунин не может быть отнесён целиком ни к одному из господствовавших перед революцией литературных направлений. От символистов его отделяет резко выраженная установка на реалистическую деталь, на быт и психологию изображаемой среды, от реалистов-общественников - крайний индивидуализм в подходе к описываемым явлениям и подчёркнутый эстетизм в трактовке реалистических образов. Сочетание этих особенностей заставляет отнести Бунина к направлению так называемого «неореализма», литературной школы, возникшей в 1910-х гг. и стремившейся не только продолжать традиции классического русского реализма, но и перестроить их под новым, приближающимся к символизму, углом зрения. В наиболее зрелых своих произведениях (начиная с повести «Деревня», «Суходол» и кончая новеллами, созданными в последние годы, - «Митина любовь», «Дело корнета Елагина» - и романом «Жизнь Арсеньева») Бунин ясно выдаёт свою литературную генеалогию: мотивы Тургенева, Толстого, Лермонтова-прозаика, отчасти Салтыкова-Щедрина («Пошехонская старина») и С. Аксакова (особенно в языковом и описательном элементе) слышны у Бунина очень отчётливо. Однако направленность их другая. У Бунина очень ясно обнаруживается связь с родственной ему дворянской культурой, породившей те классические литературные образцы, от которых он исходит. Ощущение гибели своего класса и связанная с этим напряжённая тоска по его уходящей культуре приводят к тому, что под пером Бунина указанные элементы выглядят отнюдь не простым повторением того, что дал классический период русского реализма, но самостоятельным их воспроизведением, оживлённым и обострённым новой, глубоко интимной трактовкой. Развитие художественной манеры Бунина-новеллиста шло как раз в направлении подчёркивания мотива гибели, с одной стороны, и в направлении постепенной разгрузки новеллы от реалистических, бытовых признаков - с другой. Если в ранних новеллах Бунина (например, «Антоновские яблоки», 1901) картина оскудения дворянства дана в объективных, лирически спокойных тонах, то в «Деревне» мотив гибели этого класса и связанного с ним крестьянского патриархального мира звучит трагически, а в «Суходоле» он уже предстаёт окрашенным в полумистические тона. Дальнейшим шагом в этом направлении являются такие новеллы Бунина, как «Господин из Сан-Франциско», «Сны Чанга», «Братья» [1914–1917], где тот же мотив неизбежной гибели и связанный с ним мотив тщетности и бессмысленности бытия переносится в план личного существования (причём классовое происхождение этих идей часто затушёвано тем, что облику действующих лиц искусно приданы внешние черты представителей иных классов). Наконец в произведениях Бунина эмигрантского периода («Митина любовь», «Дело корнета Елагина», «Преображение») мотив смерти предстаёт в наиболее оголённом виде, и художник как бы склоняется перед неизбежным концом, открыто провозглашая ценностное превосходство смерти над жизнью и её «грубой животностью». Этой тематической направленности строго соответствует композиционное, образное и стилистическое осуществление новелл Бунина. Если произведения Бунина кануна 1905 даны в виде колоритно окрашенных, описательно психологических очерков и этюдов, то в дальнейшем всё больший упор делается на углубление внутреннего драматизма положений и характеров, подчёркивание цельности настроения путём всё более щедрого включения в новеллу скорбных лирических мышлений от лица героев или самого автора. В эмигрантский период этот процесс завершается тем, что показ быта и психологии определённой, чётко ограниченной социальной среды окончательно уступает место скорбной лирике на тему о жизни и смерти, причём в тех случаях, когда действующие лица всё же введены, автор явно преследует цель не столько драматического развития их характеров, сколько превращения этих лиц в носителей заранее заданной лирико-философской темы. В целом ряде случаев этому сопутствует предельное уменьшение числа действующих лиц, исключительное концентрирование внимания на двух героях - участниках трагически-любовной интриги, смысл которой в обречённости подлинного человеческого чувства трагическому концу («Митина любовь», «Дело корнета Елагина», «Солнечный удар», «Ида»). В ряде других новелл Бунин выступает как чистый лирик, превращает новеллу в стихотворение в прозе на ту же лирико-философскую тему о красоте человеческого чувства и его обречённости в земных условиях. Мысля эту тему как общечеловеческую, Бунин всё более и более разгружает свои образы от черт быта, ищет вдохновения в образах прошлого, черпая их из религиозно-литературных памятников древности (Библия, Веды), а также из воспоминаний о прошлом быте русского дворянства, который в последних произведениях писателя предстаёт всё более и более идеализированным. Особенно полное выражение эта идеализация «геральдических» воспоминаний получила в автобиографическом романе «Жизнь Арсеньева», где материал прежней хроники «Суходола» получает новую интимно-лирическую разработку. В какой мере это постепенное продвижение творчества Бунина в указанном направлении во всех своих этапах определено ходом развития классовых отношений революционной эпохи? В данный момент можно с определённостью констатировать факт этой зависимости в грубых чертах. Так, неоспоримым является влияние революции 1905 и её разгрома на творчество Бунина: победа реакции, вместо того чтобы внести бодрость в сознание дворянства, которое находилось под непосредственным ударом революции, в действительности ещё резче оттенило обречённость этого класса в его собственных глазах, поскольку эта победа не могла не ощущаться лучшими представителями дворянства как временная; кроме того она была одержана не дворянством, растерявшим свои творческие силы задолго до борьбы, а бюрократическим государством, опиравшимся на крупную буржуазию, т. е. общественную силу, к которой дворянские слои, представляемые Буниным, были в более или менее резкой, хотя и бессильной оппозиции. Всё это подчёркивало в глазах Бунина полную бесплодность победы и определило то углубление пессимизма, которое наблюдается в его межреволюционных новеллах. Далее, революция 1917 и её победоносное завершение послужили очевидным и окончательным толчком для Бунина к полному отрыву от современности и к отходу его на те мистические позиции, которые он занимает в произведениях эпохи эмиграции. С этой точки зрения самый переход Бунина в эмиграцию, его резко озлоблённое отношение к Советской России, выразившееся в газетных фельетонах, речах, некоторых новеллах (например, «Несрочная весна», «Красный генерал») и выделяющее Бунина даже среди писателей-эмигрантов, представляются лишь практическим выводом, который с фанатической последовательностью был сделан Буниным из всего его мироощущения.
Место Бунина в истории русской литературы очень значительно. Резко выраженная реакционная идеология Бунина приобретает значение характеристических черт дворянского класса, нашедших под пером Бунина законченное выражение. С другой стороны, выдающаяся даже для классического периода русской прозы чистота языка, отчётливость внутреннего рисунка в образах и совершенная цельность настроения - все эти черты высокого мастерства, присущие Бунину как завершителю классического периода русского дворянского реализма, делают новеллы Бунина законченными литературными образцами.
В области стиха значение Бунина меньшее. Принадлежа к типу пластических поэтов (лучшая книга стихов Бунина - поэма «Листопад», получившая пушкинскую премию Академии наук, целиком принадлежит к пейзажной поэзии), Бунин в области стихотворной формы явился консерватором. Исходя из лирики Пушкина и Ал. Толстого, Бунин не пытался внести в русский стих что-либо новое и чуждался новых достижений, сделанных другими. Свойственная Бунину чёткость штриха, составляющая оригинальность новеллы Бунина, в поэзии превратилась в некоторую сухость, нарушающую глубину лирического чувства. Однако отдельные стихотворения Бунина (поэма «Листопад» и некоторые стихотворения последнего времени) должны быть признаны выдающимися образцами живописной лирики.
Бунин перевёл на русский язык некоторые образцы мировой литературы. Среди них - поэмы Байрона «Каин» и «Манфред». Ему принадлежит также единственный в русской литературе стихотворный перевод поэмы Лонгфелло «Песнь о Гайавате».
Последнее полное собрание сочинений Бунина в шести томах издано Марксом в 1915 (прилож. к журн. «Нива»). Гизом издан сборник дореволюционных рассказов Бунина под заглавием «Сны Чанга» (М. - Л., 1928), а ЗИФом в 1928 - такой же сборник под заглавием «Худая трава» (содержание обоих сборников различно). «Книжные новинки» в 1927 переиздали лучшие новеллы Бунина эмигрантского периода: «Митина любовь» (отд. изд.) и сборник «Дело корнета Елагина» (где, кроме новеллы этого названия, даны также «Солнечный удар», «Ида», «Мордовский сарафан» и др.).
Библиография: Айхенвальд Ю., Силуэты русских писателей, т. III, М., 1910; Коган П., Очерки по истории новейшей русской литературы, т. III, в. II, М., 1910; Брюсов В. Далёкие и близкие, М., 1912; Батюшков Ф., Русская литература XX в., ред. С. Венгерова, вып. VII, М., 1918, там же автобиографич. заметка; Воровский В., Литературные очерки, М., 1923; Горбов Д., У нас и за рубежом, М., 1928 (ст. «Мёртвая красота и живучее безобразие» и «Десять лет литературы за рубежом»); Владиславлев И. В., Русские писатели, Л., 1924, Его же, Литература великого десятилетия, т. I, М., 1928.
Д. Горбов
Литературная энциклопедия: В 11 т. - [М.], 1929-1939
