Гаврила Державин, статьи о нём

Державин
(статья из Краткой литературной энциклопедии: В 9 т. - Т. 2. - М.: Советская энциклопедия, 1964)

ДЕРЖАВИН, Гаврила Романович [3(14).VII.1743, деревня Кармачи или деревня Сокура Казанской губернии, - 8(20).VII.1816, с. Званка Новгородской губернии, похоронен в Петербурге] - русский поэт. Родился в небогатой дворянской семье, учился в Казанской гимназии (1759-62). В личной судьбе Державина отразились характерные черты периода абсолютизма в царствование Екатерины II. Резкие взлёты и падения, сопровождавшие служебную карьеру Державина, осложнялись особенностями его натуры: энергией и пылкостью, независимостью и прямотой, чувством собственного достоинства. С 1762 Державин служил солдатом в гвардейском Преображенском полку, участвовавшем в дворцовом перевороте, приведшем Екатерину II на престол. Произведённый спустя 10 лет в офицеры, Державин вскоре участвовал в подавлении пугачёвского восстания. Обойдённый наградами, перешёл на гражданскую службу. Недолго служил в Сенате, где пришёл к убеждению, что «нельзя там ему ужиться, где не любят правды». После сочинения «Оды к Фелице» (1782), обращённой к императрице, был обласкан и награждён Екатериной II. Назначенный губернатором олонецким (с 1784) и тамбовским (1785-88), Державин пытался бороться с «крючкотворством», отстаивать справедливость; много сделал для просвещения тамбовского края. Нежелание «ладить» с высшими вельможами заканчивалось смещением с должностей. В качестве кабинет-секретаря Екатерины II (1791-93) Державин не сумел угодить императрице, был отставлен от службы при ней; назначенный сенатором, в резких формах выражал своё «правдолюбие» и нажил много врагов. В 1802-03 был министром юстиции. С 1803 находился в отставке.

Начал печататься в 1773 (в сборнике «Старина и новизна»). В ранний период (до 1779) пытался следовать традициям как М. В. Ломоносова («Оды, переведённые и сочинённые при горе Читалагае 1774 г.» и др.), так и А. П. Сумарокова (интимная лирика). Позднее в автобиографической записке 1805 Державин писал о себе: «Он в выражении и стиле старался подражать г. Ломоносову, но хотев парить, не мог выдерживать постоянно красивым набором слов, свойственного единственно российскому Пиндару великолепия и пышности. А для того, с 1779 г. избрал он совсем другой путь». Во второй период творчества (1779-91) Державин создал свой поэтический стиль, нашедший наиболее яркое выражение в стихотворениях «Ода на смерть князя Мещерского» (1779), «Ода к Фелице» (1782, опубликована в 1783), «Бог» (1784), «Осень во время осады Очакова» (1788, опубликована в 1798), «Видение Мурзы» (1789, опубл. 1791), «Водопад» (1791-94, опубликован в 1798) и др. Первая «Ода к Фелице», утвердившая поэтическую славу Державина, вызвала восторженные отзывы многих современников и одновременно резкие нападки литературных консерваторов. В ней, как и в других одах Державина, блестяще отразились некоторые важные черты, характеризующие царствование Екатерины II: рост русской государственности, героика военных побед, национальный патриотизм и власть произвола, фаворитизм, развращённость вельмож, процветание лести и ханжества. Основной жанр этого периода - торжественная ода; наряду с прославлением монарха, полководцев, она включала изображение недостойных вельмож, нравов придворного общества, а также интимно-лирические мотивы. Поэтическое новаторство Державина проявилось в разрушении чистоты классицистического жанра: он соединил элементы оды и сатиры в одном стихотворении. В оде появился образ и самого поэта - живой, с индивидуализированными переживаниями («Сегодня властвую собою: А завтра прихотям я раб»). Державин гневно осуждал общественные пороки, обличая даже высокопоставленных лиц («Властителям и судиям», 1780-87, «Вельможа», 1774-94, опубликован в 1798). Пушкин в «Послании цензору» так характеризовал его поэзию: «Державин, бич вельмож, при звуке грозной лиры, их горделивые разоблачал кумиры». В философской лирике Державина возникала и трагическая антитеза жизни и смерти («Где стол был яств, там гроб стоит» - в «Оде на смерть князя Мещерского»), и острое восприятие величия и одновременно ничтожности человека («Я царь, - я раб, - я червь, - я бог» - в оде «Бог»), и ощущение неустойчивости человеческих судеб («Водопад»). Державин пытался разрешить эти противоречия, обращаясь к религии (ода «Бог» и др.), однако темы религиозного сомнения и «успокоенного неверия» проходят через всё его творчество.

В третий период (90-е гг.) у Державина преобладает анакреонтическая лирика. В стихотворениях «Философы пьяный и трезвый» (1789, опубликовано в 1792), «Храповицкому» (1793, опубликовано в 1808), «К лире» (1794, опубликовано в 1798), «Похвала сельской жизни» (1798, опубликовано в 1808) Державин декларирует отказ от торжественной оды и обращение к интимной лирике, тем самым полемизируя с принципами героической поэзии, провозглашёнными Ломоносовым. Эстетическме воззрения Державина выражены им в трактате «Рассуждение о лирической поэзии или об оде» (1811-1815). Прославление сельской жизни, интимных радостей, мудрой умеренности выражало вместе с тем порицание придворной жизни, праздной роскоши. С начала 19 века творчество Державин. клонится к упадку, хотя и в эти годы он создаёт порой великолепные произведения («Снегирь», 1800, опубликовано в 1805, «Евгению. Жизнь званская», 1807, и др.). Державин стремился разрешить характерную для классицизма коллизию «долга» и «страсти» на основе компромисса, выражением которого был принцип «золотой середины». В основе гедонистической проповеди «мудрого» «наслажденья всем тем, природа что даёт» («Аристиппова баня», 1811, опубликовано в 1812) лежало стихийно-материалистическое восприятие мира. В последние годы жизни Державин обратился и к драматургии. Начиная с 1804 он написал ряд трагедий и других пьес («Добрыня», «Пожарский», «Ирод и Мариамна», «Евпраксия» и др.). С 80-х гг. 18 века Державин возглавлял литературный кружок, в который входили его друзья-писатели Н. А. Львов, В. В. Капнист, И. И. Хемницер, поддерживавшие поэта и одновременно влиявшие на него. Их объединяли идеи умеренного дворянского просветительства, а в литературных взглядах - освобождение от риторики классицизма, стремление к поэтической естественности и простоте. С 1811 Державин состоял в литературном обществе «Беседа любителей русского слова». Здесь он своим авторитетом подкреплял литературных «староверов» и консерваторов, но в то же время благожелательно относился к В. А. Жуковскому и «заметил» юного Пушкина. Для художественного метода Державина характерны конкретность изображения, обилие подчёркнуто личных биографических мотивов, пластика образов и в то же время типичная для классицизма дидактика и аллегоризм. Поэтический словарь Державина богат определениями, передающими оттенки цвета, насыщен звукописью. Соединение в пределах одного произведения тематики оды и сатиры привело к сочетанию «высокого» и «низкого» «штиля». Державин внёс элементы живой разговорной речи в поэтический язык. Его творчество подготовило почву для поэзии К. Н. Батюшкова, Пушкина, поэтов-декабристов.

Начало изданию и комментированию державинских текстов было положено самим Державиным, который выпустил свои сочинения в 5 частях, снабдив их иллюстрациями и объяснениями (1808-16, СПБ). Самое полное издание текстов Державина (в 9 томах), включавшее, кроме художественных произведений, «Записки», «Рассуждение об оде», письма, деловые бумаги и т. п., а также биографию поэта и комментарии, было подготовлено Я. К. Гротом.

Соч.: Сочинения, с объяснит. прим. Я. К. Грота, т. 1-9, СПБ, 1864-83; то же, т. 1-7. СПБ, 1866-68; Стихотворения, ред. и прим. Г. Гуковского, вступ. ст. И. А. Виноградова, Л., 1933; Стихотворения, М., 1935; то же, [Л.], 1947; Стихотворения, М., 1958.

Лит.: Белинский В. Г., Соч. Державина, Полн. собр. соч., т. 6, М., 1955; Грот Я. К., Жизнь Державина по его сочинениям и письмам и по историч. документам, т. 1-2, СПБ, 1880-83; Эйхенбаум Б., Державин, в его кн.: Сквозь литературу, Л., 1924; Гуковский Г. А., Лит. наследство Г. Р. Державина, в кн.: Лит. наследство, т. 9-10, М., 1933; его же, Рус. лит-ра XVIII в., М., 1939; Благой Д. Д., Державин, М., 1944; его же, История рус. лит-ры XVIII в., 4 изд., М., 1960; Западов А. В., Державин, М., 1958; его же, Мастерство Державина, М., 1958.

Г. А. Лесскис

Державин
(статья из Литературной энциклопедии: В 11 т. - [М.], 1929-1939)

ДЕРЖАВИН Гавриил Романович [1743-1816] - крупнейший русский поэт XVIII в. По отцу происходит от татарского мурзы Багрима, выселившегося в XV в. из Большой Орды. Родился в Казани, в семье мелкопоместных дворян. Получил скудное образование (сперва у «церковников» - дьячка и пономаря, затем в частной школе немца-каторжника, наконец в Казанской гимназии, которую не окончил). С 1762 служил в течение 10 лет солдатом в гвардейском Преображенском полку; первое время жил в казарме со «сдаточными» солдатами из крестьян; наравне с ними выполнял самую чёрную работу. Вместе с полком участвовал в перевороте, возведшем на престол Екатерину II. Ко времени военной службы относится самый тяжёлый период жизни Державина. Находясь по смерти отца в крайне стеснённом материальном положении, Державин пристрастился к карточной игре, сделался отъявленным шулером, повёл распутную жизнь - «повеса, мот, буян, картёжник очутился» - совершил ряд уголовных проступков. Исход энергии и честолюбию Державина открыла пугачёвщина. Только что произведённый в офицеры Державин по собственному почину принял деятельное участие в усмирении пугачёвского бунта в качестве члена секретной следственной комиссии. Деятельность Державина во время пугачёвщины во многом загадочна. Сам он ставил себе в особую заслугу, что, имея возможность добиться «всего», чего бы ни захотел, не изменил Екатерине. Несмотря на это, он восстановил против себя высшее начальство: главнокомандующий хотел «повесить Державина вместе с Пугачёвым». В дальнейшем Державин служил на гражданской службе, достиг высоких чинов: губернатора, секретаря Екатерины II, сенатора, государственного казначея, наконец министра юстиции. В 1803 году, ввиду резкой оппозиции либеральным тенденциям Александра I (Державин был в частности сторонником дворянской «конституции» - расширения власти и прав Сената - и одним из самых крайних консерваторов в крестьянском вопросе), был «уволен от всех дел» и последние годы жизни прожил на полном покое, частью в Петербурге, частью в своей новгородской деревне, Званке.

Служебная деятельность Державина, вышедшего из «низкой доли» и достигшего министерского кресла и «стула сенатора Российской империи», представляет собой непрерывный ряд подъёмов и самых резких падений. В результате блестяще начавшейся деятельности его во время пугачёвского бунта он был признан «недостойным продолжать военную службу». Губернаторство Державина закончилось отставкой и преданием суду; недолго удержался Державин и в должности секретаря Екатерины II, жаловавшейся, что он «не только грубил при докладах, но и бранился». Павел подвергнул Державина опале «за непристойный ответ», Александр - за то, что «он слишком ревностно служит».

Современники приписывали злоключения Державина его резкому, неуживчивому характеру («бранится с царями и не может ни с кем ужиться»). Сам Державин считал, что он страдает за свою неуклонную приверженность к «правде» всегда и во всём («я тем стал бесполезен, что горяч и в правде чорт»). На самом деле в истории служебной деятельности Державина резко сказались особенности того социального слоя бедного служилого дворянства, который в эпоху дворцовых переворотов, пугачёвщины, временщиков с исключительной энергией выдвинулся в первые ряды класса, оттесняя родовитую знать, сделавшись главной «подпорой» незаконного екатерининского трона. Вся служебная деятельность Державина направлена по линии борьбы с родовитой знатью, «мишурными царями» - стародворянскими крупнопоместными феодалами - борьбы, в которой он опирается на временщиков, «случайных» людей (Потёмкина, Зубова) и самоё императрицу. Однако временщики для Державина были всего лишь более удачливыми представителями того социального слоя, к которому он сам принадлежал. Императрица всем своим самодержавным могуществом опять-таки была обязана поддержке социально подобного Державину дворянского «множества». Отсюда тот «якобинский» пафос независимости, личного достоинства, который наряду с необходимостью «толкаться в передней» у временщиков, готовностью ревностно служить своим пером императрице и её «орлам» так свойственен Державину-царедворцу и Державину-поэту.

На свою литературную деятельность сам Державин склонен был смотреть по преимуществу как на орудие в той борьбе, которую он вёл, из бедности и низов пробиваясь к «почётным чинам», подымаясь к самому подножию трона. По его собственным неоднократным заявлениям, все его стихи за самыми малыми исключениями носят неуклонно-политический характер, все написаны «на случай», проникнуты острой злободневностью. Боясь, что они станут непонятны новому читателю, Державин впоследствии составил особый «ключ», подробный автокомментарий, в котором детально объяснил, что именно послужило целью или толчком к написанию той или иной вещи. По поводу одной из наиболее удалённых, казалось бы, от всякой злободневности од Державина, знаменитой религиозной оды «Бог», один из осведомленных современников замечал: «Нет строки, нет выражения в шуточных и важных стихотворениях Державина, которые бы были им написаны без намерения, без отношения к лицам или обстоятельствам того времени. Екатерина и другие особы, для которых он преимущественно писал, понимали всё это и умели ценить». Это замечание приобретает особый вес, если мы обратимся к датам биографии: 15 февраля 1784 года Державин уволен князем Вяземским от службы. «Бог» напечатан 23 апреля того же года. 22 мая Державин получает важное назначение - олонецким губернатором. Повидимому «Бог» был воспринят Екатериной как пламенный гимн самодержавию, и она, как всегда в таких случаях, поспешила щедро наградить своего «собственного автора» (Державин так и подписывал некоторые свои письма - «её величества собственный автор»). И в трудных обстоятельствах Державин постоянно «прибегает к своему таланту». Служебная карьера Державина начинается знаменитой одой «Фелица», посвящённой прославлению Екатерины, впервые после неё обратившей внимание на Державина и пожаловавшей ему табакерку, осыпанную бриллиантами, и 500 червонцев. Своё положёние после отставки от губернаторства он поправляет новой одой ей же - «Изображение Фелицы», «возвращает себе благоволение» Павла I одой на восшествие его на престол и т. д. и т. д. Служебный характер од Державина заставлял его не придавать им слишком большой цены, отзываться о них, как о «пустяках»: «всё это так, около себя и важного значения для потомства не имеет: всё это скоро забудут». Однако огромное художественное дарование вынесло значение поэтического творчества Державина, в котором оды занимают как раз центральное место, далеко за те служебные рамки, которые сам он ему ставил, сделало поэзию Державина самым ярким выражением его времени и его класса, замечательнейшим памятником екатерининской дворянской России.

Выход из дворянских низов, из среды дворянского мелкопоместного «множества» на самые верхи империи, в царский дворец, к подножию трона - специфическая особенность социального бытия Державина - определяет собой в основных чертах его поэтику. В поэзии 60-х и 70-х гг. XVIII в. боролись две традиции - «высокая» традиция Ломоносова, культивировавшая по преимуществу жанр придворной хвалебной оды, и прямо противоположная ей традиция Сумарокова, восстающая против «громкости», «витийства» и напыщенности - «надутости» - од Ломоносова, требующая «простоты» и «естественности» языка и стиля, в противовес жанру оды, разрабатывающая жанры интимной лирики (любовная песнь, элегия) и сатиры (басня, эпиграмма). Молодой Державин характерно усваивает обе эти традиции, следуя одновременно той и другой, с тем, чтобы в дальнейшем, в пору полной литературной зрелости дать своеобразное синтетическое слияние обеих. С одной стороны, Державин, следуя образцам сумароковской школы, начинает свою литературную деятельность любовными «анакреонтическими песнями», создаваемыми, по его собственным словам, без «всякой цели», вырастающими, как и одновременно складываемые им непристойные «площадные побасёнки», в атмосфере военной казармы, кабака, игорного дома. С другой стороны, стремление к дворянским верхам, ко дворцу заставляет его отталкиваться от традиции деклассирующегося дворянина Сумарокова (в борьбе между сторонниками Сумарокова и сторонниками Ломоносова он принимает сторону последних; в частности, ему принадлежит ряд резких эпиграмм на Сумарокова), следуя Ломоносову, пробовать «высокий» жанр хвалебных од. В печати Державин впервые выступает (не считая опубликованного им непосредственно перед тем в переводе с немецкого отрывка из овидиевых «Превращений») в 1773 г. именно одой «На бракосочетание великого князя Павла Петровича», построенной по всем правилам ломоносовской школы. Однако поэтика Ломоносова, в свою очередь, также не удовлетворяет Державина. Оды Ломоносова, выходца из крестьян, выполнявшего в своём поэтическом творчестве социальный заказ по существу совершенно чуждого ему придворного дворянства, носили отвлечённо-хвалебный, торжественно-абстрактный характер. Державин, сам участник жизни прорывающегося к верхам, к трону, дворянства, стремится наполнить их конкретным жизненным содержанием. Жизнь двора, вельмож - для него не отвлечённый Олимп с чисто книжными абстрактными богами и богинями, а живая реальность, арена непосредственной личной деятельности, исполненной притяжений и отталкиваний, друзей и врагов, из которых одних должно хвалить, других - всячески порицать и осмеивать. Одноцветно-торжественная ломоносовская ода под руками Державина, с одной стороны, расцвечивается всеми красками живой жизни - реальности, с другой - приобретает иронический, а зачастую и прямо сатирический, «бичующий» характер.

В той же мере не удовлетворяли Державина оды Ломоносова и со стороны языка. Язык ломоносовских од - отвлечённо-торжественный, книжно-славянский, «высокий штиль». Державин разрушает иерархию ломоносовских «штилей», демократизируя лексику своих од, внося в них слова, заимствованные из «среднего» и «низкого» штилей - разговорную речь, «просторечье». Словарь Державина наряду с высокими книжными речениями изобилует живыми «простонародными» словами и оборотами. «Язык богов» - торжественная, «велелепная» речь дворца - смешивается с грубоватым, но метким и энергичным говором дворянского мелкопоместья и гвардейской казармы. Новые литературные тенденции сказываются в творчестве Державина уже в 1779, в стихотворении «На рождение на севере порфирородного отрока» (будущего Александра I). Державин сперва воспевает это событие «в ломоносовском вкусе», но через некоторое время, ощутив, по собственному признанию, «несоответствие» последнего «дару автора», снова обращается к тому же сюжету, на этот раз облекая его в лёгкую игривую форму «анакреонтической песни». К этому времени относится и теоретическое осознание Державиным своего нового особого творческого пути. До тех пор, вспоминал сам Державин впоследствии, «он в выражении и штиле старался подражать г. Ломоносову… но, хотев парить, не мог выдерживать постоянно красивым набором слов свойственного единственно российскому Пиндару велелепия и пышности. А для того с 1779 избрал он совсем другой путь». Полное своё выражение этот «другой путь» нашёл три года спустя в оде «Фелица».

«Фелица» написана с установкой на обычную хвалебную оду, посвящена прославлению Екатерины II. Однако всё своеобразие «Фелицы» в том, что хвалебная ода сочетается в ней с резким социально-политическим памфлетом. «Добродетельному» образу Фелицы - Екатерины - противопоставляются контрастные образы её «Мурз», «Пашей», в которых Державиным даны остро-сатирические портретные зарисовки различных представителей высшей придворной знати. В самом образе императрицы характерно выдвигаются на первый план, в противовес праздной и тщеславной роскоши её вельмож, черты своеобразного демократизма, «простоты», трудолюбия, деловитости, свойственные как раз тому слою бедного, трудового дворянства, из которого вышел сам Державин. Меняется и поза певца в отношении предмета его воспевания. Ломоносов подписывал свои оды - «всеподданнейший раб». Отношение Державина к «Фелице», традиционно наделяемой им почти божескими атрибутами, при всей своей почтительности не лишено в то же время некоторой шутливой короткости, почти фамильярности, свойственной отношениям равных. В соответствии с новым характером оды Державиным находится и её «забавный слог» - заимствующая своё содержание из реального бытового обихода, лёгкая, простая, разговорная речь, прямо противоположная торжественному «бумажному грому» од Ломоносова. Громадный успех «Фелицы» среди современников наглядно доказывает, что ода Державина, которая произвела настоящую революцию в отношении поэтики Ломоносова, целиком отвечала основным социально-политическим и литературным тенденциям эпохи. Екатерина щедро наградила Державина, характерно сделав это, по его собственным словам, «исподтишка», «украдкой от придворных лиц», высмеянных поэтом и «поднявших на него гонение». В то же время «Фелица» послужила толчком к изданию кружком близких к Екатерине лиц, во главе с кн. Дашковой и при непосредственном участии самой императрицы, специального литературно-публицистического журнала «Собеседник любителей российского слова», ставившего своей задачей, как и возникшая вскоре в связи с ним Российская академия, содействовать дальнейшим успехам русского языка и литературы. Первый номер «Собеседника» открылся «Фелицей», явившейся прямой декларацией нового литературного направления.

В смешанном хвалебно-сатирическом жанре «Фелицы» с полной отчётливостью сказывается социальная позиция Державина - бедного дворянина, «с низших степеней», через головы вельмож проникающего непосредственно к царскому трону. Этой позицией определяется в основных чертах вся тематика его творчества. Воспевание Екатерины составляет одну из центральных тем поэзии Державина, которому и современники и позднейшая критика недаром присвоили имя «певца Фелицы». Наряду с этой темой выступает вторая основная тема творчества Державина - тема неприязненно сатирического отношения к придворной знати, к «боярам». В свою очередь степень этой неприязненности неодинакова, варьируется в зависимости от того, на какой из слоёв высшей придворной знати направлено творческое внимание Державина. К временщикам, к «новой знати», представлявшей явление в известной степени аналогичное социальной линии самого Державина, он относится в большинстве случаев без всякой злобы. Он иронизирует над представителями «новой знати», поскольку они почили на лаврах, коснеют в праздной роскоши; наоборот, он готов всячески приветствовать их в качестве деятельных помощников Екатерины, в их военных подвигах, в их будничных трудах и днях (хвалебные оды Потёмкину, Зубову и др.). Зато к старой родовитой знати, обязанной близостью к трону не личным качествам и заслугам, а своему происхождению, Державин относится с беспощадной иронией, стоящей на грани прямой социальной ненависти. В одной из своих записок, которую Державин уже в бытность его министром юстиции подал Сенату, он писал: «порода есть только путь к преимуществам; запечатлевается же благородное происхождение воспитанием и заслугою». В соответствии с этим он громит в своих одах «князей мира», - гордящуюся только гербами своих предков «позлащённую грязь», - «жалких полубогов», «истуканов на троне». «Не ты, сидящий за кристаллом в кивоте, блещущий металлом, почтен здесь будешь мной, болван!», - энергично восклицает он в своей ранней оде «На знатность» [1774], вводя во второй её, написанный двадцать лет спустя и опубликованный под новым названием «Вельможа», вариант знаменитые слова об «осле», который «останется ослом, хотя осыпь его звездами». «Собственному её величества автору», умилённому и восторженному «певцу Фелицы» противостаёт другой творческий аспект Державина - грозного и беспощадного «бича вельмож» (выражение о Державине Пушкина). Предельной резкости и силы «бичующий» голос Державина достигает в особом, тематически примыкающем непосредственно к сатирическим одам жанре религиозно-обличительных од. В этих одах, представляющих по большей части переложения библейских псалмов, Державин с пафосом ветхозаветного пророка призывает небесные громы на «неправедных и злых» - «сильных» мира, «земных богов». «Боярским сынам», «дмящимся» «пышным древом предков дальних», Державин противопоставляет в своих сатирических одах истинную «подпору царства», «росское множество дворян», которое во время пугачёвщины «спасло от расхищения» империю, «утвердило монаршу власть», а ныне «талантом, знаньем и умом» «даёт примеры обществу», «пером, мечом, трудом, жезлом» служит его «пользе». Подобно этому основной мотив «псалмов» Державина - противопоставление «сонму вельмож», «злым» земным «владыкам», некоего служителя «правды», «праведного судии», исполненного высокого сознания своего достоинства, равенства «царям», «сохраняющего законы», невзирая на лица, «на знатность». Самым ярким образцом од-псалмов Державина является его знаменитая ода «Властителям и судиям», над которой Державин работал в течение многих лет. Ода дважды не могла быть напечатана по цензурным условиям, а после напечатания навлекла на Державина гнев Екатерины и обвинение в том, что он пишет «якобинские стихи» (это же обвинение было повторено Екатериной в отношении оды «На взятие Варшавы», весь тираж которой был задержан лично императрицей и не мог появиться в свет). «Якобинизм» этих стихов на самом деле не выходит за пределы бурной внутриклассовой оппозиции выходца из дворянских низов высшей придворной знати, но воинствующая, восходящая с боем социальная линия Державина действительно находит здесь своё наиболее громкое выражение. В своих одах-псалмах, как и в некоторых сатирических одах, «певец царей» - Державин - впервые в русской литературе подымается до высоты подлинной гражданской поэзии. И недаром Рылеев, выводя Державина в своих «Думах» в ряду других «героев свободы», прямо уподобляет его гражданский пафос - «к общественному благу ревность» - пафосу своих современников - декабристов.

Екатерина в борьбе различных слоёв современного ей дворянства, частным выражением которой была борьба Державина с «боярами», занимала вообще несколько неопределённую позицию, а чаще всего и прямо становилась на сторону «вельмож». «Должно по всей справедливости признать, - писал в своих «Записках» сам Державин, - что она при всех гонениях сильных и многих неприятелей не лишала его своего покровительства и не давала, так сказать, задушить его; однако же и не давала торжествовать явно над ними оглаской его справедливости или особливою какою-либо доверенностью, которую она к прочим оказывала». Всё это сказалось на дальнейшей судьбе в творчестве Державина образа Екатерины, являвшегося, как мы видели, одним из центральных образов его поэзии. Опростив, очеловечив в своих «забавных» стихах тот «богоподобный» образ «монархини», который был завещан традицией хвалебных од Ломоносова, Державин пошёл ещё дальше, придя в конце концов чуть ли не к полному его развенчанию. В поэзии Державина эта последняя стадия могла конечно отразиться только отрицательно. Присяжный «певец Фелицы», несмотря на прямые ожидания от него императрицей новых хвалебных стихов, не мог принудить себя писать в прежнем роде. «Несколько раз принимался, запираясь по неделе дома, но ничего написать не мог», - рассказывает он сам и поясняет: «не мог воспламенить так своего духа, чтоб поддержать свой высокий прежний идеал, когда вблизи увидел подлинник человеческий с великими слабостями». Параллельно с умалением, а затем мало-помалу и вовсе уходом из творчества Державина образа Екатерины, на место его выдвигаются образы великих вождей и полководцев того времени: Репнина, Румянцева, Суворова, из-за которых выступают безмерно могучие очертания подлинного главного героя поэзии Державина - сказочного «вихря-богатыря», «твердокаменного росса» - «всего русского народа» (примечание самого Державина к оде «На взятие Измаила»), точнее всего «росского множества дворян» (при интерпретации таких терминов Державина, как «весь русский народ», конечно приходится считаться со всем социально-историческим контекстом его творчества. Так строка о Екатерине - «свободой бы рабов пленила» - могла бы подать повод к самым произвольным толкованиям, если бы у нас не было свидетельства самого Державина, что он разумел ею «манифест о вольности дворянства», изданный Петром III и подтверждённый Екатериною II). Грандиозные военные предприятия русского дворянства второй половины XVIII в., продиктованные насущными потребностями нарождавшегося дворянского капитализма в новых рынках сбыта и экспортных путях, находят в Державине своего самого восторженного и вдохновенного барда. По поводу одной из первых победных од Державина Екатерина заметила ему: «Я не знала по сие время, что труба ваша столь же громка, сколь лира приятна». И в своих победных стихах Державин действительно откладывает в сторону «гудок» и лиру - признанные орудия «русского Горация и Анакреона», - вооружается боевой трубой, характерно возвращаясь к некогда отвергнутой им поэтике «громозвучной» ломоносовской оды. Торжественная приподнятость тона, патетика словаря и синтаксиса, колоссальность образов и метафор - таковы основные черты «победных од» Державина. Существенно новым по отношению к Ломоносову является только введение Державиным в свои оды, взамен традиционного классического Олимпа, образов из северной мифологии, навеянных ему поэзией Оссиана (в 1788 на русском языке появилась книжка переводов «поэм древних бардов»). Если в опрощённой, «забавной» оде Державина типа «Фелицы» пробиваются первые побеги художественного реализма, если в его «анакреонтических» песенках содержатся несомненные зачатки сентиментальной поэтики Дмитриева и Карамзина, - в «оссиановских» образах Державина имеем такой же явный сдвиг от ломоносовского классицизма к романтическим тенденциям начала XIX в.

Однако в творчестве Державина нашла своё высшее выражение не только героика его времени и его класса, но и блистательный быт современной ему дворянской России. «Вредной роскоши» вельмож Державин любит полемически противопоставлять в своих стихах «горацианский» идеал довольства малым, «умеренности» неприхотливого семейного обихода «бедного дворянина», который идёт трудовой «средней стезёй», почитая «всю свою славу» в том, «что карлой он и великаном и дивом света не рождён». Тем не менее в поэзии Державина с исключительной силой отразились весь «павлиний» блеск, все фейерверочное великолепие екатерининского времени, времени неслыханно пышных торжеств, потешных огней, победных иллюминаций, «гремящих хоров» - самой праздничной «светозарной» эпохи в жизни русского дворянства (см. хотя бы составленное Державиным в прозе и в стихах «Описание торжества в доме князя Потёмкина»). Однако вся эта пышность, весь этот праздничный блеск и сверкание расцветали в значительной степени «бездны на краю». Державин пережил пугачёвщину. На его глазах разверзлась та пропасть, которая едва не поглотила всю дворянскую Россию. На его же глазах развёртывались пёстрые и калейдоскопичные судьбы екатерининских временщиков, из социального небытия подымавшихся на предельные выси империи и так же стремительно ниспадавших со своей мгновенной высоты - «сегодня бог, а завтра прах». В своём личном бытии Державин знал тот же непрерывный ритм взлётов и падений - «Я царь - я раб, Я червь - я бог». Вот почему наряду с картинами роскошной, пиршественной жизни в стихах Державина так настойчиво повторяется антитетичная им тема всеуничтожающей, всепоглощающей, всеподстерегающей смерти. «Не зрим ли всякий день гробов, седин дряхлеющей вселенной. Не слышим ли в бою часов глас смерти, двери скрып подземной» - таков один из лейтмотивов поэзии Державина; «Где стол был яств, там гроб стоит» - одна из наиболее характерных её антитез. Высшего художественного воплощения это двойное восприятие Державиным жизни своего времени достигает в его знаменитой оде «Водопад». В образе водопада - «алмазной горы», с «гремящим рёвом» низвергающейся вниз в долину, чтобы через короткое время бесследно «потеряться» в глуши «глухого бора», Державин дал не только аллегорическое изображение жизненной судьбы одной из самых характерных фигур русского XVIII в. - «сына счастия и славы» - «великолепного князя Тавриды», Потёмкина, но и грандиозный охватывающий символ всего «века Екатерины» вообще.

Сплошной антитезой является самый стиль Державина, представляющий собой замечательное сочетание элементов, прямо противоположных друг другу. Уже Гоголь отмечал, что если «разъять анатомическим ножом» слог Державина, увидишь «необыкновенное соединение самых высоких слов с самыми низкими и простыми». Это наблюдение целиком подтверждается филологическим анализом, действительно вскрывающим в языке Державина самую причудливую «смесь церковно-славянского элемента с народным», выражающуюся не только в наличии в стихах Державина друг подле друга церковно-славянских и народных слов, форм, синтаксических конструкций, но и в своеобразном, как бы химическом их взаимопроникновении: «часто церковно-славянское слово является у Державина в народной форме и, наоборот, народное облечено в форму церковно-славянскую» (Я. Грот). Такое же соединение торжественности и простоты имеем и в отношении изобразительной стороны его творчества. Державин создаёт в своих стихах мир феерической пышности, сказочного великолепия. «Какое зрелище очам!» - эта строка, повторяемая Державиным в нескольких его одах («Водопад», «Изображение Фелицы»), может быть распространена на всю его поэзию. Всё в ней сверкает золотом и драгоценными камнями. По его стихам разлиты «огненные реки», рассыпаны «горы» алмазов, рубинов, изумрудов, «бездны разноцветных звёзд». Всю природу рядит он в блеск и сияние. Небеса его - «златобисерны» и «лучезарны», дожди - «златые», струи - «жемчужные», заря «багряным златом покрывает поля, леса и неба свод», «брега блещут», луга переливаются «перлами», воды «сверкают сребром», «облака - рубином». Излюбленные эпитеты - составные, типа: «искросребрный», «златозарный». «Лазурны тучи, краезлаты, блистающи рубином сквозь, как испещрённый флот, богатый, стремятся по эфиру вкось» - таков наиболее характерный пейзаж Державина, в создании которого участвовала столько же баснословная роскошь дворянского быта екатерининского времени, сколько отзвуки военно-морских триумфов эпохи, отсветы победных зарев Кагула, Наварина и Чесмы. И тут же, рядом со всей этой пышностью и сверканием - такие «опрощённые» образы, как знаменитое «И смерть к нам смотрит чрез забор», или разящий натурализм его осени, которая, «подняв пред нами юбку, дожди, как реки, прудит». На протяжении одной и той же оды находим такие строки, как «Небесные прошу я силы, Да их простря сафирны крылы», и почти рядом: «И сажей не марают рож». В сложнейшей многоярусной композиции огромных по размеру од Державина («Водопад» - 444 стиха, «Изображение Фелицы» - 464, в «Медном всаднике» Пушкина - 465 стихов) имеем такое же соединение тяжёлой пышности нагромождаемых друг на друга словно бы без всякого усилия грандиозных архитектурных масс с бесформенностью, отсутствием единого, цельного плана, с той «дикостью», которая так потрясала С. Т. Аксакова и Гоголя и так раздражала Пушкина. То же самое и в отношении звучания стиха Державина. В ряде случаев Державин выказывает себя утончённейшим знатоком и мастером поэтической формы, дает классические образцы «благозвучия» (знаменитое описание лунного света в «Видении Мурзы»), удачно пишет соединением различных стихотворных размеров («Ласточка»), желая «показать изобилие, гибкость, лёгкость и вообще способность к выражению самых нежнейших чувствований», свойственные русскому языку, складывает стихи, «в которых буквы р совсем не употреблено» (десять «анакреонтических песен», в числе которых есть лучшие образцы этого рода, по тонкости отделки далеко превосходящие аналогичные попытки звукописи, хотя бы Бальмонта). Однако в то же время стих Державина отличается чаще всего жёсткостью, шероховатостью, словно бы нарочитой затруднённостью в расстановке слов. Всё это лишает его стихотворную речь тех «гладкости и плавности», к которым позже начали стремиться Карамзин и его последователи, зато сообщает ей несколько «хриплую», варварскую, но мужественную полновесность.

Характеризуя «пышность и роскошь», которые окружали Потёмкина во все минуты его жизни, Державин рассказывает, что во время походов он приказывал простые землянки обивать парчёй и увешивать люстрами. Екатерининская Россия представляла собой изумительное соединение европейской образованности с чисто азиатской дикостью, роскоши и великолепия внешних форм жизни высшего дворянства с варварской экономикой, основанной целиком на рабском труде, с первобытной техникой, с примитивнейшими орудиями производства. «Землянки, обитые парчами и увешенные люстрами» - лучший образ русского екатерининского барокко, гениальным литературным выражением которого была поэзия Державина - поэзия гипербол и антитез по преимуществу.

Сам Державин постоянно подчёркивал, что художественным творчеством он занимался только «в свободное от службы время», «от должностей в часы свободны». Несмотря на это, по количеству своей продукции он принадлежит к числу наиболее плодовитых русских писателей. Свои произведения Державин отделывал с необычайной старательностью и упорством: такие его вещи, как «Бог», «Видение Мурзы», «Водопад», писались в течение нескольких лет; большинство его стихов имеет несколько редакций, которым зачастую предшествуют прозаические наброски и планы. С необыкновенной, чисто «брюсовской» тщательностью Державин снабдил большинство своих стихов хронологическими указаниями и всякого рода комментариями. Особенно усилилась творческая деятельность Державина в его старческий период, когда он освободился от своих служебных обязанностей. Наряду с неослабевающей «высокой» одической струёй (хвалебные и философские оды, религиозные гимны), в творчестве Державина получает в это время особое развитие анакреонтическая поэзия, характерно преобладают мотивы просторной и привольной «сельской жизни», сочувственно противопоставляемой «тесноте» и «затворам» города и двора («Похвала сельской жизни», «Евгению. Жизнь Званская» и другие), культивируется жанр басен. Помимо всего этого Державин обращается к драматическому творчеству: за последние годы жизни им написано огромное количество трагедий, драм, комедий, наконец опер, в которых он, в полном соответствии с поэтикой барокко, склонен усматривать венец художественно-поэтического творчества - «перечень или сокращение всего зримого мира», «живое царство поэзии». Современники с полным основанием называли драматические произведения Державина «развалинами» его таланта, однако они интересны тем, что автор захватывает в них различные стороны не только придворного, но и мелкопоместного и даже мещанского быта. Особенно любопытна в этом отношении опера «Рудокопы», в которой едва ли не впервые в русской литературе дано изображение крепостных рабочих. Замечательны написанные в это же время автобиографические «Записки» Державина - один из выразительнейших документов екатерининской эпохи. Литературная позиция Державина в его последний период характерно двойственна. С одной стороны, он является «живым памятником» XVIII века, одним из оплотов классицизма (основывает вместе с Шишковым знаменитую «Беседу любителей русского слова», пишет «Рассуждение о лирической поэзии или оде», в котором стоит целиком на почве классической поэтики), с другой - явно сочувствует новым веяниям: в противоположность своим литературным единомышленникам «восхищается», «стоит горой» за Карамзина. Эта двойственность вполне соответствует историко-литературной роли творчества Державина, завершающего всё литературное развитие XVIII века и в то же время, по справедливым словам Белинского, зажигающего «блестящую зарю» новой русской поэзии.

Среди современников творчество Державина пользовалось исключительным признанием и популярностью. Новые стихи Державина ещё до напечатания широко распространялись в списках, его оды выпускались по тому времени в огромных тиражах (например, ода «На взятие Измаила» была отпечатана в количестве 3 000 экземпляров - тираж, равносильный тиражу современного издания). Пиетет к поэзии Державина не только прочно держался у представителей следующего литературного поколения - Карамзина, Дмитриева, Жуковского, - но был усвоен и поэтами пушкинской эпохи. Почти все поэты плеяды начинали под знаком традиций державинской школы, но в дальнейшем своём творчестве почти все они отталкивались от Державина. Процесс преодоления Державина, пересмотра его наследия с особенной резкостью выразился в уничтожающем отзыве Пушкина [1825]: «Перечёл я Державина всего, и вот моё окончательное мнение. Этот чудак не знал ни русской грамоты, ни духа русского языка (вот почему он и ниже Ломоносова) - он не имел понятия ни о слоге, ни о гармонии, ни даже о правилах стихосложения. Вот почему он и должен бесить всякое разборчивое ухо. Он не только не выдерживает оды, но не может выдержать и строфы… Читая его, кажется, читаешь дурной, вольный перевод с какого-то чудесного подлинника… Его гений думал по-татарски, а русской грамоты не знал за недосугом… У Державина должно сохранить будет од восемь да несколько отрывков, а прочее сжечь. Гений его можно сравнить с гением Суворова, - жаль, что наш поэт слишком часто кричал петухом, - довольно об Державине». Этот отзыв, в котором Пушкин трактует в качестве недостатков, неумения владеть языком, все особенности державинской поэтики и стиля, мог бы служить примером столь неожиданной для Пушкина эстетической слепоты к явлениям известного рода. Однако «неприятие» Пушкиным Державина - насквозь социальной природы. Линии социального развития Пушкина и Державина, которые лежат в одной классовой плоскости, вместе с тем прямо противоположны друг другу. Пушкин идет сверху вниз, от «шестисотлетнего дворянства» к «третьему состоянию», - к бытию писателя-профессионала. Линия Державина из мелкопоместья ведёт его круто наверх, в ряды высшей знати. Отсюда даже там, где в творчестве обоих поэтов находим родственные элементы, они даны в совершенно разной окраске. Так и творчеству Державина и творчеству Пушкина присущи несомненные элементы демократизма. Однако демократизм Пушкина возникает из утончённости, из высшего аристократизма и сохраняет все следы этой утончённости. Демократизм Державина - здоровая, примитивная грубость, зачастую вульгарность. Этим объясняется предпочтение Пушкиным строго классической ломоносовской оды и отрицательное отношение к деградировавшему её Державину, который «не выдерживает тона», «кричит петухом». Параллельно пересмотру творчества Державина поэтами идёт переоценка его критикой. Последняя с особенной наглядностью проступает в двух отзывах о Державине Белинского, сделанных на расстоянии десятилетия [в 1834 и 1843]. Первый - восторженный, второй - гораздо более сдержанный, признающий за поэзией Державина только относительное историческое значение. Отзывы Пушкина и Белинского определили отношение к Державину на протяжении всего прошлого века. Литературные традиции Державина, сказавшись в поэзии Тютчева, в «высоких» местах гоголевской прозы, уходят глубоко под землю, снова выступая только в начале XX в. в творчестве Вяч. Иванова, этого, по отзыву некоторых критиков, «Державина наших дней». «Вещность» Державина, его чувственная влюблённость в предметы «здешнего», зримого мира, смакование их - оказываются близки творческим устремлениям акмеизма. Из среды, литературно близкой акмеизму, появляется ряд критических статей, снова дающих высокую оценку творчества Державина. Некоторые аналогии «смешанному» жанру оды Державина, соединяющему воспевание с шуткой и сатирой, можно усмотреть в творчестве В. Маяковского. Научное изучение поэзии Державина почти ещё не начиналось.

Библиография: I. Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота, тт. I-IX, изд. Академии наук, СПБ., 1864-1883 (самое полное собр. сочин., хотя и не включающее всего написанного Державиным, с подробнейшими комментариями, словарём, биографией, библиографией и т. п. Существует в двух видах - с иллюстрациями и без них. Пользоваться рекомендуется изданием с иллюстрациями, современными автору и представляющими сами по себе замечательный памятник эпохи); Избранные сочинения Державина, под ред. и с примеч. Л. Поливанова (здесь отрывки из «Записок» Державина, избранные стихи, проза, отрывки из драматических произведений); Г. Р. Державин, в сб. «Русская поэзия», под ред. С. А. Венгерова, т. I, XVIII в., СПБ., 1897 (избранные стихи Державина; в примечаниях и дополнениях подбор наиболее характерных критических статей о Державине и библиография); Жизнь Державина по его сочинениям и письмам и по историческим документам, описанная Я. Гротом, тт. I-II, изд. Академии наук, СПБ., 1880-1883.

II. Вяземский П. А., О Державине, 1816, см. Полное собр. сочин., т. I, СПБ., 1878; Пушкина А. С., Державин, Автобиографическая заметка, 1833 (см. в Собр. сочин.; отзывы в письмах Пушкина о Державине см. в Собр. писем, под ред. Б. Л. Модзалевского, тт. I-II, Гиз, 1926-1928, по именному указателю в конце II тома); Гоголь Н. В., В чём же наконец существо русской поэзии и в чём её особенности (см. в Собр. сочин.); Белинский В. Г., Сочинения Державина, 1843; см. ещё Литературные мечтания, 1834, и Сочинения Пушкина; I обозрение русской литературы от Державина до Пушкина, 1843 (в Собр. сочин.); Буслаев Ф. И., Иллюстрация стихотворений Державина, в кн. «Мои досуги», ч. 2, М., 1886; Садовской Борис, Г. Р. Державин, «Русская Камена», М., 1910; Грифцов Б., Державин, в журн. «София», 1914, № 1; «Вестник образования и воспитания» (юбилейный державинский номер), Казань, май - июнь 1916 (здесь статьи Абакумова С., Об отношении Державина к народной поэзии, Машнина А., Эстетическая теория Батте и Державин, Данилова Н. М., Пушкин о Державине и др.); Вальденберг Н., Державин, опыт характеристики, П., 1916; Иконников В. С., Г. Р. Державин в своей государственной и общественной деятельности, П. - Киев, 1917; Фирсов Н. Н., Державин как выразитель настроения российского дворянства, «Известия Северо-восточного архангельского института в Казани», т. I, 1920; Ходасевич Вл., Державин, в кн. «Статьи о русской поэзии», П., 1922; Эйхенбаум Б., Державин, в кн. «Сквозь лит-ру», Л., 1924; Gukowsky G., Von Lomonosov bis Derzavin, «Zeitschrift fur slavische Philologie», В. II, Doppelheft 3/4, 1925; Гуковский Г., Первые годы поэзии Державина, в кн. «Русская поэзия XVIII века». Л., 1927: Тынянов Юрий, Ода как ораторский жанр, в сб. «Поэтика», III, Л., 1927 (в особенности, стр. 120-124); Пумпянский Л. В., Поэзия Ф. И. Тютчева, в сб. «Урания», Тютчевский альманах, Л., 1928 (здесь ряд ценных указаний о стиле Державина).

III. Мезьер А. В., Русская словесность с XI по XIX столет. включительно, ч. 1, СПБ., 1899.

Д. Благой