Прохожий, в монастырь зашедши на пути,
Просил у братий позволенья
На колокольню их взойти.
Взошёл и стал хвалить различные явленья,
Которые ему открыла высота.
«Какие, - он вскричал, - волшебные места!
Вдруг вижу горы, лес, озёра и долины!
Великолепные картины!
Не правда ли?» - вопрос он сделал одному
Из братий, с ним стоящих.
«Да! - труженик, вздохнув, ответствовал ему:
Для проходящих».
?
Мартышка, с нежностью дитя своё любя,
Без отдыха его ласкала, тормошила;
И что же? Наконец в объятьях задушила. -
Мать слабая! Поэт! остереги себя.
[1826]
Пел Лебедь,
и моих всех чувств он был владетель.
«Ты весел?» - я его, растроганный, спросил.
«Да, - он ответствовал, - час смерти наступил».
Спокойно жизни путь свершает добродетель.
[1826]
При пятом Льве Медведь за правду лез из кожи,
Вол сдабривал поля и был неутомим;
Конь смелостью блистал. Короче заключим:
Велик монарх - отличны и вельможи.
[1826]
Откуда визг и крик далече раздаётся?
Читатель рассмеётся,
Когда ему скажу, чтО этому виной:
Ребята, на площАдь собравшися толпой,
На воздух пузырьки в соломенку пущали;
Но игры детские не далеки от ссор:
Они за пузырьки в такой пришли задор,
Что начали игрой, а дракой окончали.
Не той ли важности у нас
В журналах авторские брани?
Воюют целый год за буки и за аз,
А мы зевотою за то им платим дани.
Некстати, а хвалю пример Карамзина:
Что ставит он в отпор хулителям? Беспечность.
Он зритель пузырей: и что же их война?
Зоилам часовать; его твореньям вечность.
Январь 1821
Басня является откликом на выступления критиков «Истории» Карамзина. В последних строках имеется в виду обычай Карамзина не вмешиваться в литературную полемику.
Столица роскоши, искусства и наук
Пред мужеством и силой пала;
Но хитрым мастерством художнических рук
Ещё она блистала
И победителя взор дикий поражала.
Он с изумлением глядит на истукан
С такою надписью: «Блюстителю граждан,
Отцу отечества, утехе смертных рода
От благодарного народа».
Царь-варвар тронут был
Столь новой для него и благородной данью;
Влеком к невольному вниманью,
В молчаньи долго глаз он с лика не сводил.
«Хочу, - сказал потом, - узнать его деянья».
И вмиг толмач его, разгнув бытописанья,
Читает вслух: «Сей царь бич подданных своих,
Родился к гибели и посрамленью их:
Под скипетром его железным
Закон безмолвствовал, дух доблести упал,
Достойный гражданин считался бесполезным,
А раб коварством путь к господству пролагал».
В таком-то образе Историей правдивой
Потомству предан был отечества отец.
«Чему же верить мне?» - воскликнул наконец
Смятенный скиф. «Монарх боголюбивый! -
Согнувшись до земли, вельможа дал ответ:
Я, раб твой, при царях полвека пресмыкался;
Сей памятник в моих очах сооружался,
Когда ещё тиран был бодр и в цвете лет;
А повесть, сколько я могу припомнить ныне,
О нём и прочем вышла в свет
Гораздо по его кончине».
1818
Перевод басни Буассара. Басня вызвана полемикой вокруг первых 8 томов «Истории государства Российского» Карамзина. Говоря об «истории правдивой», Дмитриев намекает на содержание готовившегося к печати девятого тома, посвящённого эпохе Ивана Грозного.
Юпитеров Орёл за облака взвивался:
Уже он к трону приближался
Властителя громовых стрел -
И весь пернатых род на след его смотрел.
«Недаром он любим Юнониным супругом! -
В восторге восклицал Петух. -
Какая быстрота! какой великий дух!
Каким он очертил свой путь обширным кругом!
Недаром, повторю, вручён ему перун;
Кто равен с ним?» -
«Кто? Ты и я, - сказал Каплун. -
Конечно; будем только смелы,
То также обтечём небесные пределы
И к солнцу возлетим;
А это покажу примером я моим».
С сим словом, размахнув крылами,
Уже задорный удалец
Между землёй и небесами -
И вмиг… на кровлю, как свинец.
Спасибо Каплуну! и он урок оставил:
Отважный без ума всегда себя бесславил.
[1810]
Перевод басни Арно.
Каплун - петух, откармливаемый на мясо.
Сравните с басней Крылова «Орёл и куры».
Подзобок на груди, и, подогнув колена,
Наш Бавий говорит, любуясь сам собой:
«Отныне будет всем поэтам модным смена!
Все классики уже переводимы мной,
Так я и сам учёным светом
Достоин признан быть классическим поэтом!»
Так, Бавий, так! стихи, конечно, и твои
На лекциях пойдут в пример галиматьи!
[Не позднее 1807]
Подзобок - второй подбородок.
Бавий - ставшее нарицательным имя римского поэта, критиковавшего из зависти Вергилия и Горация. Здесь имеются в виду критические выступления Хвостова в адрес карамзинистов.
Все классики уже переводимы мной… - Хвостов гордился своим переводом «Поэтического искусства» Буало (1-е изд.: СПб., 1808).
Нахальство, Аристарх, таланту не замена;
Я буду всё поэт, тебе наперекор!
А ты - останешься всё тот же крохобор,
Плюгавый выползок из [гузна] Дефонтена.
1806
Эпиграмма вызвана рецензией в «Вестнике Европы» М.Т.Каченовского (1775-1842) на 3-ю часть «Сочинений и переводов» Дмитриева. Рецензия, кроме мелочной критики басен, содержала личный выпад против Дмитриева.
Дефонтен (1685-1745) - критик Вольтера. Последний стих повторил А.С.Пушкин в своей эпиграмме на Каченовского (1818).
Один охотник жить, не старее ста лет,
Пред Смертию дрожит и вопит,
Зачем она его торопит
Врасплох оставить свет,
Не дав ему свершить, как водится, духовной,
Не предваря его хоть за год наперёд,
Что он умрёт.
«Увы! - он говорит, - а я лишь в подмосковной
Палаты заложил; хотя бы их докласть;
Дай винокуренный завод мой мне поправить;
И правнуков женить! а там… твоя уж власть!
Готов, перекрестясь, я белый свет оставить». -
«Неблагодарный! - Смерть ответствует ему. -
Пускай другие мрут в весеннем жизни цвете,
Тебе бы одному
Не умирать на свете!
Найдёшь ли двух в Москве, - десятка даже нет
Во всей Империи, доживших до ста лет.
Ты думаешь, что я должна бы приготовить
Заранее тебя к свиданию со мной:
Тогда бы ты успел красивый дом построить,
Духовную свершить, завод поправить свой
И правнуков женить; а разве мало было
Наветок от меня? Не ты ли поседел?
Не ты ли стал ходить, глядеть и слышать хило?
Потом пропал твой вкус, желудок ослабел,
Увянул цвет ума и память притупилась;
Год от году хладела кровь,
В день ясный средь цветов душа твоя томилась
И ты оплакивал и дружбу и любовь.
С которых лет уже отвсюду поражает
Тебя печальна весть: тот сверстник умирает,
Тот умер, этот занемог
И на одре мученья?
Какого ж более хотел ты извещенья!
Короче: я уже ступила на порог,
Забудь и горе и веселье,
Исполни мой устав!» -
Сказала, и Старик, не думав, не гадав
И не достроя дом, попал на новоселье!!
Смерть прАва: во сто лет отстрочки поздно ждать;
Да как бы в старости страшиться умирать?
Дожив до поздних дней, мне кажется, из мира
Так должно выходить, как гость отходит с пира,
Отдав за хлеб и соль хозяину поклон.
Пути не миновать, к чему ж послужит стон?
Ты сетуешь, старик! Взгляни на ратно поле:
Взгляни на юношей, на этот милый цвет,
Которые летят на смерть по доброй воле,
На смерть прекрасную, сомнения в том нет,
На смерть похвальную, везде превозносиму,
Но часто тяжкую, притом неизбежиму!..
Да что! я для глухих обедню вздумал петь:
Полмёртвый пуще всех боится умереть!
[1805]
Перевод басни Лафонтена. Дмитриев отбрасывает развёрнутое вступление и вводит специфически русские реалии.
Орёл из области громов
Спустился отдохнуть на луг среди цветов
И встретил там Змею, ползущую по праху.
Завистливая тварь
Шипит и на Орла кидается с размаху.
Что ж делает пернатых царь?
Бросает гордый взгляд и к солнцу возлетает,
Так Гений своему хулителю отмщает.
1805
Перевод басни Гофмана. Басня явилась одним из откликов на критические выпады против Карамзина.
За то, что Лебедь так и бел и величав,
Гагары на него из зависти напали
И крылья, тиной замарав,
Вкруг Лебедя теснясь, нарочно отряхали
И брызгами его марали!
Но Лебедю вреда не сделали оне!
Он в воду погрузился
И в прежней белизне
С величеством явился.
Гагары в прозе и стихах!
Возитесь как хотите,
Но, право, истинный талант не помрачите!
Удел его: сиять в веках.
[1805]
Басня явилась одним из откликов на критические выпады против Карамзина.
Случилось Кролику от дома отлучиться,
Иль лучше: он пошёл Авроре поклониться
На тмине, вспрыснутом росой.
Здоров, спокоен и на воле,
Попрыгав, пощипав муравки свежей в поле,
Приходит Кроличек домой,
И что же? - чуть его не подкосились ноги!
Он видит: Ласточка расставливает там
Своих пенатов по углам!
«Во сне ли я иль нет? Странноприимны боги!»
Изгнанник возопил
Из отческого дома.
«Что надобно?» - вопрос хозяйки новой был.
«Чтоб ты, сударыня, без грома
Скорей отсюда вон! - ей Кролик отвечал. -
Пока я всех мышей на помощь не призвал».
- «Мне выйти вон? - она вскричала. -
Вот прекрасно!
Да что за право самовластно?
Кто дал тебе его? И стоит ли войны
Нора, в которую и сам ползком ты входишь?
Но пусть и царство будь:
не все ль мы здесь равны?
И где, скажи мне, ты находишь,
Что бог, создавши свет, его размежевал?
Бог создал Ласточку, тебя и Дромадера;
А землемера
Отнюдь не создавал.
Кто ж боле права дал на эту десятину
Петрушке Кролику, племяннику иль сыну
Филата, Фефела, чем Карпу или мне?
Пустое, брат! земля всем служит наравне;
Ты первый захватил - тебе принадлежала;
Ты вышел - я пришла, моею норка стала».
Пётр Кролик приводил в довОд
Обычай, давность. «Их законом, -
Он утверждал, - введён в владение наш род
Бесспорно этим домом,
Который Кроликом Софроном
Отказан, справлен был за сына своего
Ивана Кролика; по смерти же его
Достался, в силу права,
Тож сыну, именно мне, Кролику Петру;
Но если думаешь, что вру,
То отдадим себя на суд мы Крысодава».
А этот Крысодав, сказать без многих слов,
Был постный, жирный Кот, муж свят из всех котов,
Пустынник набожный средь света
И в казусных делах оракул для совета.
«С охотой!» - Ласточка сказала. И потом
Пошли они к Коту. Приходят, бьют челом
И оба говорят: «Помилуй!» - «Рассудите!..»
- «Поближе, детушки, - их перервал судья, -
Не слышу я,
От старости стал глух; поближе подойдите!»
Они подвинулись, и вновь ему поклон;
А он
Вдруг обе лапы врознь, царап того, другова,
И вмиг их примирил,
Не вымолвя ни слова:
Задавил.
Не то же ль иногда бывает с корольками,
Когда они в своих делишках по землям
Не могут примириться сами,
А прибегают к королям?
[1805]
Перевод басни Лафонтена.
Ласточка - ласка, маленькое полевое хищное животное.
Дромадер - одногорбый верблюд.
«Прочь ты, подлейший гад, навоза порожденье!»
Лев гордый Комару сказал.
«Потише! - отвечал Комар ему, - я мал,
Но сам не меньше горд, и не снесу презренье!
Ты царь зверей,
Согласен;
Но мне нимало не ужасен:
Я и Быком верчу, а он тебя сильней».
Сказал и, став трубач, жужжит повестку к бою;
Потом с размашкою, приличною герою,
Встряхнулся, полетел и в шею Льву впился:
У Льва глаз кровью налился;
На пасти пена бьёт; зубами он скрежещет,
Ревёт, и всё вокруг уходит и трепещет!
От Комара всеобщий страх!
Он в тысяче местах,
И в шею, и в бока, и в брюхо Льва кусает,
И даже в глубь ноздри влетает!
Тогда несчастный Лев, в страданьи выше сил,
Как бешеный, вкруг чресл хвостом своим забил
И начал грызть себя; потом… лишившись мочи,
Упал, и грозные навек смыкает очи,
Крылатый богатырь тут пуще зажужжал
И всюду разглашать о подвигах помчался;
Но скоро сам попал
В засаду к Пауку и с жизнию расстался.
Увы! в юдоли слёз неверен каждый шаг;
От злобы, от беды когда и где в покое?
Опасен крупный враг,
А мелкий часто вдвое.
[1805]
Перевод басни Лафонтена. Сравните с одноимённой басней Крылова.
«Кто равен мне? Солдат, любовник, сочинитель,
И сторож, и министр, и алтарей служитель,
И доктор, и больной, и самый государь -
Все чувствуют, что я важней, чем календарь!
Я каждому из них минуты означаю;
Деля и день и ночь, я время измеряю!»
Так, видя на неё зевающий народ,
Хвалилась Стрелка часовая,
Меж тем как бедная пружина, продолжая
Невидимый свой путь, давала Стрелке ход!
Пружина - секретарь; а Стрелка, между нами…
Но вы умны: смекайте сами.
[1805]
Перевод басни французского поэта Ножана.
«Здорово, душенька! - влетя в окно, Пчела
Так Мухе говорила. -
Сказать ли весточку? Какой я сот слепила!
Мой мёд прозрачнее стекла;
И как душист! как сладок, вкусен!»
- «Поверю, - Муха ей ответствует, - ваш род
Природно в том искусен;
А я хотела б знать, каков-то будет плод,
Продлятся ли жары?» -
«Да! что-то будет с медом?»
- «Ах! этот мёд да мёд,
твоим всегдашним бредом!»
- «Да для того, что мёд…» -
«Опять? нет сил терпеть…
Какое малодушье!
Я, право, получу от слов твоих удушье».
- «Удушье? ничего! съесть мёду да вспотеть,
И всё пройдёт: мой мёд…» -
«Чтоб быть тебе без жала! -
С досадой Муха ей сказала. -
Сокройся в улий свой, вралиха, иль молчи!»
О, эгоисты-рифмачи!
[1805]
Перевод басни Ж.-Ф. Гишара (1731-1811).
Надсевшись Дон-Кишот с баранами сражаться,
Решился лучше их пасти
И жизнь невинную в Аркадии вести.
Проворным долго ль снаряжаться?
Обломок дротика пошёл за посошок,
Котомкой с табаком мешок,
Фуфайка спальная пастушечьим камзолом,
А шляпу, в знак его союза с нежным полом,
У клюшницы своей соломенную взял
И лентой розового цвета
Под бледны щеки подвязал
Узлами в образе букета.
Спустил на волю кобеля,
Который к хлебному прикован был амбару;
Послал в мясном ряду купить баранов пару,
И стадо он своё рассыпал на поля
По первому морозу;
И начал воспевать зимой весенню розу.
Но в этом худа нет: весёлому всё в лад,
И пусть играет всяк любимою гремушкой;
А вот что невпопад:
Идёт коровница - почтя её пастушкой,
Согнул наш пастушок колена перед ней
И, размахнув руками,
Отборными словами
Пустился петь эклогу ей.
«Аглая! - говорит, - прелестная Аглая!
Предмет и тайных мук и радостей моих!
Всегда ли будешь ты, мой пламень презирая,
Лелеять и любить овечек лишь своих?
Послушай, милая! там, позади кусточков,
На дереве гнездо нашёл я голубочков:
Прими в подарок их от сердца моего;
Я рад бы подарить любезную полсветом -
Увы! мне, кроме их, бог не дал ничего!
Они белы как снег, равны с тобою цветом,
Но сердце не твоё у них!»
Меж тем как толстая коровница Аглая,
Кудрявых слов таких
Седого пастушка совсем не понимая,
Стоит разинув рот и выпуча глаза,
Ревнивый муж её, подслушав селадона,
Такого дал ему туза,
Что он невольно лбом отвесил три поклона;
Однако ж головы и тут не потерял.
«Пастух - невежда! - он вскричал. -
Не смей ты нарушать закона!
Начнем пастуший бой:
Пусть победителя Аглая увенчает -
Не бей меня, но пой!»
Муж грубый кулаком вторичным отвечает,
И, к счастью, в глаз, а не в висок.
Тут нежный, верный пастушок,
Смекнув, что это въявь увечье, не проказа,
Чрез поле рысаком во весь пустился дух
И с этой стал поры не витязь, не пастух,
Но просто - дворянин без глаза.
Ах, часто и в себе я это замечал,
Что, глупости бежа, в другую попадал.
[1805]
Перевод басни Флориана. Дмитриев усилил комические черты в образе Дон-Кихота.
«Скажите, батюшка, как счастия добиться?» -
Сын спрашивал отца. А тот ему в ответ:
«Дороги лучшей нет,
Как телом и умом трудиться,
Служа отечеству, согражданам своим,
И чаще быть с пером и книгой,
Когда быть дельными хотим».
- «Ах, это тяжело! как легче бы?» - «Интригой,
Втираться жабой и ужом
К тому, кто при дворе фортуной вознесётся…»
- «А это низко!» - «Ну, так просто… быть глупцом!
И этак многим удаётся».
[1805]
Перевод басни Флориана «Юноша и старик».
Не знаю, отчего зазнавшийся Осёл
Храбрился, что вражду с Кабаном он завёл,
С которым и нельзя иметь ему приязни
«Что мне Кабан! - Осёл рычал. -
Сейчас готов с ним в бой без всякия боязни!»
- «Мне в бой с тобой? -
Кабан с презрением сказал. -
Несчастный! Будь спокоен:
Ты славной смерти недостоин».
[1805]
Перевод басни Э. Бурсо (1638-1701).
Разбитая параличом
И одержимая на старости подагрой
И хирагрой,
Всем телом дряхлая, но бодрая умом
И в логике своей из первых мастерица,
Лисица
Уединилася от света и от зла
И проповедовать в пустыню перешла.
Там кроткие свои беседы растворяла
Хвалой воздержности, смиренью, правоте;
То плакала, то воздыхала
О братии, в мирской утопшей суете;
А братии всего на проповедь сбиралось
Пять-шесть наперечёт;
А иногда случалось
И менее того, и то Сурок да Крот,
Да две-три набожные Лани,
Зверишки бедные, без связей, без подпор;
Какой же ожидать от них Лисице дани?
Но лисий дальновиден взор:
Она переменила струны;
Взяла суровый вид и бросила перуны
На кровожаждущих медведей и волков,
На тигров, даже и на львов!
Что ж? Слушателей тьма стеклася,
И слава о её витийстве донеслася
До самого царя зверей,
Который, несмотря что он породы львиной,
Без шума управлял подвластною скотиной
И в благочестие вдался под старость дней.
«Послушаем Лису! - Лев молвил. - Что за диво?»
За словом вслед указ;
И в сутки, ежели не лживо
Историк уверяет нас,
Лиса привезена и проповедь сказала.
Какую ж проповедь! Из кожи лезла вон!
В тиранов гром она бросала,
А в страждущих от них дух бодрости вливала
И упование на время и закон.
Придворные оцепенели:
Как можно при дворе так дерзко говорить!
Друг на друга глядят, но говорить не смели,
Смекнув, что царь Лису изволил похвалить.
Как новость, иногда и правда нам по нраву!
Короче вам: Лиса вошла и в честь и славу;
Царь Лев, дав лапу ей, приветливо сказал:
«Тобой я истину познал
И боле прежнего гнушаться стал пороков;
Чего ж ты требуешь во мзду твоих уроков?
Скажи без всякого зазренья и стыда;
Я твой должник». Лиса глядь, глядь туда, сюда,
Как будто совести почувствуя улику.
«Всещедрый царь-отец! -
Ответствовала Льву с запинкой наконец. -
Индеек… малую толику».
[1805]
Перевод басни Флориана «Лис-проповедник».
Хирагра - подагра в кистях рук.
Бык с плугом на покой тащился по трудах;
А Муха у него сидела на рогах,
И Муху же они дорогой повстречали.
«Откуда ты, сестра?» - от этой был вопрос.
А та, поднявши нос,
В ответ ей говорит: «Откуда? Мы пахали!»
От басни завсегда
Нечаянно дойдёшь до были.
Случалось ли подчас вам слышать, господа:
«Мы сбили! мы решили!»
[1805]
Перевод басни П. Вилье (1648-1728). Сходный сюжет разработан в басне Лафонтена, переведенной Крыловым под названием «Муха и дорожные». См. также басню А.П.Сумарокова «Комар».
Как я люблю моих героев воспевать!
Не знаю, могут ли они меня прославить;
Но мне их тяжело оставить,
С животными я рад всечасно лепетать
И век мой коротать;
Люблю их общество! - Согласен я, конечно,
Есть и у них свой плут, сутяга и пролаз,
И хуже этого; но я чистосердечно
Скажу вам между нас:
Опасней тварей всех словесную считаю,
И плут за плута - я Лису предпочитаю!
Таких же мыслей был покойник мой земляк,
Не автор, ниже чтец, однако не Дурак,
Честнейший человек, оракул всей округи.
Отец ли огорчён, размолвятся ль супруги,
Торгаш ли заведёт с товарищем расчёт,
Сиротка ль своего лишается наследства -
Всем нужда до его советов иль посредства.
Как важно иногда судил он у ворот
На лавке, окружён согласною семьёю,
Детьми и внуками, друзьями и роднёю!
«Ты прав! ты виноват!» - бывало, скажет он,
И этот приговор был силен, как закон;
И ни один не смел ни впрямь, ни стороною
Скрыть правды пред его почтенной сединою.
Однажды, помню я, имел с ним разговор
Проезжий моралист, натуры испытатель:
«Скажи мне, - он спросил, - какой тебя писатель
Наставил мудрости? Каких монархов двор
Открыл перед тобой все таинства правленья?
Зенона ль строгого держался ты ученья
Иль Пифагоровым последовал стопам?
У Эпикура ли быть счастливым учился
Или божественным Платоном озарился?»
- «А я их и не знал ниже по именам! -
Ответствует ему смиренно сельский житель. -
Природа мне букварь, а сердце мой учитель.
Вселенну населил животными творец;
В науке нравственной я их брал в образец;
У кротких голубков я перенял быть нежным;
У муравья - к труду прилежным
И на зиму запас копить;
Волом я научён терпенью;
Овечкою - смиренью;
Собакой - неусыпным быть;
А если б мы детей невольно не любили,
То куры бы меня любить их научили;
По мне же, так легко и всякого любить!
Я зависти не знаю;
Доволен тем, что есть, - богатый пусть богат,
Я бедного всегда как брата обнимаю
И с ним делиться рад;
Стараюсь наконец рассудка быть под властью,
И только, - вот и вся моя наука счастью!»
[1805]
Перевод басни Флориана.
Зенон (ок. 333-262 до н. э.) - греческий философ, основоположник стоицизма.
Пифагор (втор. пол. VI-нач. V в. до н. э.) - греческий философ, математик.
Эпикур (341-270) - греческий философ-материалист.
Всё ли, милая пастушка,
Всё ли бабочкой порхать?
Узы сердца не игрушка:
Тяжело их разрывать!
Ах! по мне и вчуже больно
Видеть горесть пастушка!
Любишь милое невольно!
Любишь прямо - не слегка!
Будь в любовной ты науке
Ученицею моей;
Я с Филлидой и в разлуке,
А она мне всех милей.
[1805]
Какой ужасный, грозный вид!
Мне кажется, лишь скажет слово,
Законы, трон - всё пасть готово…
Не бойтесь, он на дождь сердит.
[1803]
«Я разорился от воров!» -
«Жалею о твоём я горе». -
«Украли пук моих стихов!» -
«Жалею я об воре».
[1803]
Перевод эпиграммы П. Д. Экушара Лебрена (1729-1807) «Диалог между несчастным
поэтом и автором».
Начать до света путь и ощупью идти,
На каждом шаге спотыкаться;
К полдням уже за треть дороги перебраться;
Тут с бурей и грозой бороться на пути,
Но льстить себя вдали какою-то мечтою;
Опомнясь, пОд вечер вздохнуть,
Искать пристанища к покою,
Найти его, прилечь и наконец уснуть…
Читатели! загадки в моде;
Хотите ль ключ к моей иметь?
Всё это значит в переводе:
Родиться, жить и умереть.
[1803]
Перевод басни Флориана.
В начале мирозданья,
Когда собор богов,
Не требуя себе ни агнцев, ни цветов,
Всех тварей упреждал желанья,
В то время - слух дошёл преданием до нас -
Юпитер в милостивый час
Дал книгу человеку,
Котора заменить могла библиотеку.
Титул ей: «Разум» - и она
Самой Минервою была сочинена
С той целью, чтобы в ней все возрасты узнали
Путь к добродетели и счастливее стали;
Однако ж в даре том небесном на земли
Немного прибыли нашли.
Читая сочиненье,
Младенчество одни в нём видело черты;
А юность - только заблужденье;
Век зрелый - поздно сожаленье;
А старость - выдрала листы.
[1803]
Перевод басни Ж.-Л. Обера (1731-1814).
Большой боярский двор Собака стерегла.
Увидя старика, входящего с сумою,
Собака лаять начала.
«Умилосердись надо мною! -
С боязнью, пошептом бедняк её молил, -
Я сутки уж не ел… от глада умираю!»
- «Затем-то я и лаю, -
Собака говорит, - чтоб ты накормлен был».
Наружность иногда обманчива бывает:
Иной как зверь, а добр; тот ласков, а кусает.
[1803]
«Возможно ли, как в тридцать лет
Переменилось всё!.. ей-ей, другой стал свет! -
Подагрик размышлял, на креслах нянча ногу. -
Бывало в наши дни и помолиться богу,
И погулять - всему был час;
А ныне… что у нас?
Повсюду скука и заботы,
Не пляшут, не поют - нет ни к чему охоты!
Такая ль в старину бывала и весна?
Где ныне красны дни? где слышно птичек пенье?
Охти мне! знать, пришли последни времена;
Предвижу я твоё, природа, разрушенье!..»
При этом слове вдруг, с восторгом на лице,
Племянница к нему вбежала.
«Простите, дядюшка! нас матушка послала
С мадамой в Летний сад. Все, все уж на крыльце,
Какой же красный день!» - И вмиг её не стало.
«Какая ветреность! Вот модные умы! -
Мудрец наш заворчал. - Такими ли бывало
Воспитывали нас? Мой бог! всё хуже стало!»
Читатели! подагрик - мы.
[1803]
«Как я несчастна!
И как завидна часть твоя! -
Однажды говорит Пиявице Змея. -
Ты у людей в чести, а я для них ужасна;
Тебе охотно кровь они свою дают;
Меня же все бегут и, если могут, бьют;
А кажется, равно мы с ними поступаем:
И ты и я людей кусаем».
- «Конечно! - был на то пиявицын ответ. -
Да в цели нашей сходства нет:
Я, например, людей к их пользе уязвляю,
А ты для их вреда;
Я множество больных чрез это исцеляю,
А ты и не больным смертельна завсегда.
Спроси самих людей: все скажут, что я права;
Я им лекарство, ты отрава».
Смысл этой басенки встречается тотчас:
Не то ли Критика с Сатирою у нас?
[1803]
Перевод басни Флориана.
У Льва родился сын. В столице, в городах,
Во всех его странах
Потешные огни, веселья, жертвы, оды.
Мохнатые певцы все взапуски кричат:
«Скачи, земля! взыграйте, воды!
У Льва родился сын!» И вправду, кто не рад?
Меж тем, когда всяк зверь восторгом упивался,
Царь Лев, как умный зверь, заботам предавался,
Кому бы на руки дитя своё отдать:
Наставник должен быть умён, учён, незлобен!
Кто б из зверей к тому был более способен?
Не шутка скоро отгадать.
Царь, в нерешимости, велел совет собрать;
В благоволении своём его уверя,
Препоручил избрать ему,
По чистой совести, по долгу своему,
Для сына в менторы достойнейшего зверя.
Встал Тигр и говорит:
«Война, война царей великими творит;
Твой сын, о государь,
быть должен страхом света;
И так образовать его младые лета
Лишь тот способен из зверей,
Который всех, по Льве, ужасней и страшней».
- «И осторожнее, - Медведь к тому прибавил, -
Чтоб он младого Льва наставил
Уметь и храбростью своею управлять».
Противу мненья двух Лисе идти не можно;
Однако ж, так и сяк начав она вилять,
Заметила, что дядьке должно
Знать и политику, быть хитрого ума,
Короче: какова сама.
За нею тот и тот свой голос подавали,
И все они, хотя себя не называли,
Но ясно намекали,
Что в дядьки лучше их уж некого избрать:
Советы и везде почти на эту стать.
«Позволено ль и мне сказать четыре слова? -
Собака наконец свой голос подала. -
Политики, войны нет следствия другова,
Как много шума, много зла.
Но славен добрый царь коварством ли и кровью?
Как подданных своих составит счастье он?
Как будет их отцом? чем утвердит свой трон?
Любовью.
Вот таинство, вот ключ к высокой и святой
Науке доброго правленья!
Кто ж принцу лучшие подаст в ней наставленья?
Никто, как сам отец». Тигр смотрит как шальной,
Медведь, другие то ж, а Лев, от умиленья
Заплакав, бросился Собаку обнимать.
«Почто, - сказал, - давно не мог тебя я знать?
О добрый зверь! тебе вручаю
Я счастие моё и подданных моих;
Будь сыну моему наставником! Я знаю,
Сколь пагубны льстецы: укрой его от них,
Укрой и от меня - в твоей он полной воле».
Собака от царя идёт с дитятей в поле,
Лелеет, пестует и учит между тем.
Урок был первый тот, что он Щенок, не Львёнок,
И в дальнем с ним родстве.
Проходит день за днём,
Уже питомец не ребёнок,
Уже наставник с ним обходит все страны,
Которые в удел отцу его даны;
И Львёнок в первый раз узнал насильство власти,
Народов нищету, зверей худые страсти:
Лиса ест кроликов, а Волк душит овец,
Оленя давит Барс: повсюду, наконец,
Могучие богаты.
Бессильные от них кряхтят,
Быки работают без платы,
А Обезьяну золотят.
Лев молодой дрожит от гнева.
«Наставник, - он сказал, - подобные дела
Доходят ли когда до сведенья царева?
Ах, сколько бедствий, сколько зла!»
- «Как могут доходить? - Собака отвечает. -
Его одна толпа счастливцев окружает,
А им не до того; а те, кого съедят,
Не говорят».
И так наш Львёночек, без дальних размышлений
О том, в чем доброту и мудрость ставит свет,
И добр стал и умён; но в этом дива нет:
Пример и опытность полезней наставлений.
Он, в доброй школе той взрастая, получил
Рассудок, мудрость, крепость тела;
Однако же ещё не ведал, кто он был;
Но вот как случай сам о том ему открыл.
Однажды на пути Собака захотела
Взять отдых и легла под тению дерев.
Вдруг выскочил злой Тигр, разинул страшный зев
И прямо к ней, - но Лев,
Закрыв её собою,
Взмахнул хвостом, затряс косматой головою,
Взревел - и Тигр уже растерзанный лежит!
Потом он в радости к наставнику бежит
И вопит: «Победил! благодарю судьбину!
Но я ль то был иль нет?.. Поверишь ли, отец,
Что в этот миг, когда твой близок был конец,
Я вдруг почувствовал и жар и силу львину;
Я точно… был как Лев!» - «Ты точно Лев и есть, -
Наставник отвечал, облившися слезами. -
Готовься важную услышать, сын мой, весть:
Отныне… кончилось равенство между нами;
Ты царь мой! Поспешим возвратом ко двору.
Я всё употребил, что мог, тебе к добру;
Но ты… и радости и грусти мне причина!
Прости, о государь, невольно слёзы лью…
Отечеству отца даю,
А сам… теряю сына!»
1802
Перевод басни Ж.-П. де Флориана (1755-1794). Басня Дмитриева содержит намёк на воспитание в 1784-1785 Александра I швейцарцем Ф. С. де Лагарпом, сторонником идей Просвещения. Сравните с басней И.А.Крылова «Воспитание Льва».
Две лошади везли карету;
Осёл, увидя их, сказал:
«С какою завистью смотрю на пару эту!
Нет дня, чтоб где-нибудь её я не встречал;
Всё вместе: видно, очень дружны!»
- «Дурак, дурак! при всей длине своих ушей, -
Сказала вслед ему одна из лошадей, -
Ты только лишь глядишь на признаки наружны;
Диковинка ль всегда в упряжке быть одной,
А розно жить душой?
Увы! не нам чета живут на нас похоже!»
Вчера мне Хлоин муж шепнул в собраньи то же.
1802
Перевод басни Эмбера.
Есть рыбы, говорят, которые летают!
Не бойтесь: я хочу не Плиния читать,
А только вам сказать,
Что и у рыб бывают
Такие ж мудрецы и трусы, как у нас;
Вот и пример для вас.
Одна из рыб таких и день и ночь грустила
И бабушке своей твердила:
«Ах, бабушка! Куда от злобы мне уйти?
Гонение и смерть повсюду на пути!
Лишь только я летать, орлы клюют носами;
Нырну в глубь моря, там встречаема волками!»
Старуха ей в ответ:
«Что делать, дитятко! Таков стал ныне свет!
Кому не суждено орлом быть или волком,
Тому один совет, чтоб избежать беды:
Держись всегда своей тропинки тихомолком,
Плывя близ воздуха, летая близ воды».
[1802]
Перевод басни Флориана. Вступление к басне отсутствует у Флориана и сочинено Дмитриевым.
Плиний Старший (ок. 24-79) - римский государственный деятель, писатель, автор «Естественной истории», энциклопедического сочинения о природе;
Какой-то государь, прогуливаясь в поле,
Раздумался о царской доле.
«Нет хуже нашего, - он мыслил, - ремесла!
Желал бы делать то, а делаешь другое!
Я всей душой хочу, чтоб у меня цвела
Торговля; чтоб народ мой ликовал в покое;
А принуждён вести войну
Чтоб защищать мою страну.
Я подданных люблю, свидетели в том боги,
А должен прибавлять ещё на них налоги;
Хочу знать правду - все мне лгут,
Бояра лишь чины берут,
Народ мой стонет, я страдаю,
Советуюсь, тружусь, никак не успеваю;
Полсвета властелин - не веселюсь ничем!»
Чувствительный монарх подходит между тем
К пасущейся скотине;
И что же видит он? рассыпанных в долине
Баранов, тощих до костей,
Овечек без ягнят, ягнят без матерей!
Все в страхе бегают, кружатся,
А псам и нужды нет: они под тень ложатся;
Лишь бедный мечется Пастух:
То за бараном в лес во весь он мчится дух,
То бросится к овце, которая отстала,
То за любимым он ягнёнком побежит,
А между тем уж волк барана в лес тащит;
Он к ним, а здесь овца волчихи жертвой стала.
Отчаянный Пастух рвёт волосы, ревёт,
Бьёт в грудь себя и смерть зовёт.
«Вот точный образ мой, -
сказал самовластитель, -
Итак, и смирненьких животных охранитель
Такими ж, как и мы, напастьми окружён,
И он, как царь, порабощён!
Я чувствую теперь какую-то отраду».
Так думая, вперёд он путь свой продолжал,
Куда? и сам не знал;
И наконец пришёл к прекраснейшему стаду.
Какую разницу монарх увидел тут!
Баранам счёту нет, от жира чуть идут;
Шерсть на овцах как шёлк и тяжестью их клонит;
Ягнятки, кто кого скорее перегонит,
Толпятся к маткиным питательным сосцам;
А Пастушок в свирель под липою играет
И милую свою пастушку воспевает.
«Несдобровать, овечки, вам! -
Царь мыслит. - Волк любви не чувствует закона,
И Пастуху свирель худая оборона».
А волк и подлинно, откуда ни возьмись,
Во всю несётся рысь;
Но псы, которые то стадо сторожили,
Вскочили, бросились и волка задавили;
Потом один из них ягнёночка догнал,
Которой далеко от страха забежал,
И тотчас в кучку всех по-прежнему собрал;
Пастух же всё поёт, не шевелясь нимало.
Тогда уже в царе терпения не стало.
«Возможно ль? - он вскричал. -
Здесь множество волков,
А ты один… умел сберечь большое стадо!» -
«Царь! - отвечал Пастух, - тут хитрости не надо:
Я выбрал добрых псов».
1802
Перевод басни Флориана.
О, дети, дети! как опасны ваши лета!
Мышонок, не видавший света,
Попал было в беду, и вот как он об ней
Рассказывал в семье своей:
«Оставя нашу нору
И перебравшись через гору,
Границу наших стран, пустился я бежать,
Как молодой мышонок,
Который хочет показать,
Что он уж не ребёнок.
Вдруг с рОзмаху на двух животных набежал:
Какие звери, сам не знал;
Один так смирен, добр, так плавно выступал,
Так миловиден был собою!
Другой нахал, крикун, теперь лишь будто с бою;
Весь в перьях; у него косматый крюком хвост;
Над самым лбом дрожит нарост
Какой-то огненного цвета,
И будто две руки, служащи для полета;
Он ими так махал
И так ужасно горло драл,
Что я таки не трус, а подавай бог ноги -
Скорее от него с дороги.
Как больно! Без него я, верно, бы в другом
Нашёл наставника и друга!
В глазах его была написана услуга;
Как тихо шевелил пушистым он хвостом!
С каким усердием бросал ко мне он взоры,
Смиренны, кроткие, но полные огня!
Шерсть гладкая на нём, почти как у меня;
Головка пёстрая, и вдоль спины узоры;
А уши как у нас, и я по ним сужу,
Что у него должна быть симпатИя с нами,
Высокородными мышами».
- «А я тебе на то скажу, -
Мышонка мать остановила, -
Что этот доброхот,
Которого тебя наружность так прельстила,
Смиренник этот… Кот!
Под видом кротости он враг наш, злой губитель;
Другой же был Петух, миролюбивый житель.
Не только от него не видим мы вреда
Иль огорченья,
Но сам он пищей нам бывает иногда.
Вперёд по виду ты не делай заключенья».
1802
Перевод басни Лафонтена.
Песнь на день коронования
его императорского величества
государя императора
Александра Первого
Поэт
И я питомец Аполлонов:
Так умолчу ль в сей важный час!
Судьба решится миллионов;
Взор мира обращён на нас,
И свыше громовержец внемлет:
Младый сподвижник восприемлет
Обет, который всех святей:
Быть стражем и отцом полсвета!
Утешь нас радугой завета,
О бог судеб! о царь царей!
Хор
Даруй твой суд царю младому,
Да будет другом правды он;
Любезен добрым, грозен злому,
Дальнейшего услышит стон;
Народов разных повелитель,
Да будет гений-просветитель,
Краса и честь своим странам!
Да будут дни его правленья
Для россов днями прославленья
И преданы от них векам.
Поэт
Монарх! под сими небесами,
На сем же месте, Иоанн
Приял геройскими руками
Венец, которым ты венчан.
Благоговей к своей порфире:
Её носил великий в мире,
Сам Пётр на мочных раменах!
Благоговей пред сей державой:
Она горит, блистает славой
Премудрыя, одной в женах!
Хор
Да ниспошлёт бессмертна внуку
Свой дар сердцами обладать;
Да укрепит монаршу руку
Кормилом царства управлять!
О ветвь, о кровь Екатерины!
При ней корабль наш * чрез пучины
Отважно к счастию летел;
При ней россИянин, сын славы,
Вселенной подавал уставы
И жребием её владел.
Поэт
Не изменимся и с тобою;
Тебе душа её дана!
Я вижу, вижу пред собою,
Монарх! грядущи времена:
Россия в силе возрастает
И обелиски воздвигает
Во мзду заслуг своих сынов;
Гремят в ней Пиндары, Платоны,
О дни златые!.. Миллионы,
Несите сердце вместо слов!
Хор
Гряди на трон России с богом,
Гряди, отечества отец!
Будь счастья нашего залогом
И утешением сердец!
Цари всемощны и священны:
Хотят - и смертные блаженны
И на земле вкушают рай!
Им небо власть свою вручило;
Всходи, о новое светило!
И благостью в веках сияй.
1801
* Корабль правления. [Примечание Дмитриева]
…Премудрыя, одной в женах… - Екатерины II.
Да ниспошлёт бессмертна внуку… - Александр I был внуком Екатерины II.
Пиндар (ок. 518 - 442 или 438 до н. э.) - греческий поэт, классик дифирамбической поэзии.
Платон (428 или 427 - 348 или 347 до н. э.) - великий греческий философ.
Природу одолеть превыше наших сил:
Смиримся же пред ней, не умствуя нимало.
«Зачем ты льнёшь?» - Магнит Железу говорил.
«Зачем влечёшь меня?» - Железо отвечало.
Прелестный, милый пол! чем кончу я рассказ,
Легко ты отгадаешь;
Подобно так и ты без умысла прельщаешь;
Подобно так и мы невольно любим вас.
[1800]
Перевод басни Ш.-Э. де Песселье (1712-1763).
К друзьям моим
по случаю первого свидания с ними
после моей отставки из обер-прокуроров
Пр[авительствующего] сената
В Москве ль я наконец? со мною ли друзья?
О, радость и печаль! различных чувств смешенье!
Итак, ещё имел я в жизни утешенье
Внимать журчанию домашнего ручья,
Вкусить покойный сон под кровом, где родился,
И быть в объятиях родителей моих!
Не сон ли был и то?.. Увидел и простился
И, может быть, уже в последний видел их!
Но полно, этот день не помрачим тоскою.
Где вы, мои друзья? Сверитесь предо мною;
Дай каждый мне себя сто раз поцеловать!
Прочь посох! не хочу вас боле покидать,
И вот моя рука, что буду ваш отныне.
Сколь часто я в шуму веселий воздыхал,
И вздохи бедного терялись, как в пустыне,
И тайной грусти в нём никто не замечал!
Но ежели ваш друг, во дни разлуки слезной,
Хотя однажды мог подать совет полезный,
Спокойствие души вдовице возвратить,
Наследье сироты от хищных защитить,
Спасти невинного, то всё позабывает -
Довольно: друг ваш здесь, и вас он обнимает.
Но буду ли, друзья, по-прежнему вам мил?
Увы! уже во мне жар к пению простыл;
Уж в мыслях нет игры, исчезла прежня живость!
Простите ль… иногда мою вы молчаливость,
Моё уныние? - Терпите, о друзья,
Терпите хоть за то, что к вам привязан я;
Что сердце приношу чувствительно, незлобно
И более ещё ко дружеству способно.
Теперь его ничто не отвратит от вас,
Ни честолюбие, ни блеск прелестных глаз…
И самая любовь навеки отлетела!
Итак, владейте впредь вы мною без раздела;
Питайте страсть во мне к изящному всему
И дайте вновь полёт таланту моему.
Означим остальной наш путь ещё цветами!
Где нет коварных ласк с притворными словами,
Где сердце на руке {*}, где разум не язвит,
Там друг ваш и поднесь веселья не бежит.
Так, братья, данные природой мне и Фебом!
Я с вами рад ещё в саду, под ясным небом,
На зелени в кустах душистых пировать;
Вы станете своих любезных воспевать,
А я… хоть вашими дарами восхищаться.
О други! я вперёд уж весел! может статься,
Пример ваш воскресит и мой погибший дар.
О, если б воспылал во мне пермесский жар,
С какою б радостью схватил мою я лиру
И благ моих творца всему поведал миру!
Да будет счастие и слава вечно с ним!
Ему я одолжён пристанищем моим,
Где солнце дней моих в безмолвьи закатится,
И мой последний взор на друга устремится.
1800
* Древние представляли дружбу в образе женщины, держащей на ладони сердце [Примечание Дмитриева].
О дом, воздвигнутый Голицыным для псов!
Вещай, доколь тебя не испровергло время,
Что он всего собачья племя
Был истинный отец, блюститель и покров.
[Вторая половина 1790-х годов]
Егерский дом - здесь: помещение для охотничьих собак, псарня.
О радость! дайте, дайте лиру:
Я вижу Пинда божество!
Да возвещу в восторге миру
Славянской музы торжество
И новый блеск монаршей славы!
Талантам возвратились правы:
Герой, вельможа, судия!
Не презирайте днесь певцами:
Сам Павел их равняет с вами,
Щедроты луч и к ним лия.
Се глас его, глас благотворный,
Несётся до морских валов,
При коих, жребию покорный,
Кидает мрежи рыболов.
«Возвысь чело! - ему вещает. -
Царь иго с плеч твоих снимает:
Твой предок Ломоносов был!»
О Павел! Ты единым словом,
Не потрясая мира громом,
Себя к бессмертным приобщил.
Падут надменны пирамиды
С размаху Кроновой руки;
Сотрутся обелисков виды;
Исчезнут Ксерксовы полки
И царства, ими покоренны;
Но дарования нетленны!
В потомстве, северный Орфей,
Вторый возникнет Ломоносов,
И поздный род узнает россов
О благости души твоей.
28 августа 1798
В 1798 Павел I издал указ об исключении потомков Ломоносова из подушного оклада и освобождении их от рекрутского набора.
Мрежи - рыболовная сеть на обручах.
Ксеркс (ум. 465 до н. э.) - персидский царь, прославившийся завоевательными войнами.
Не тигр, а человек - и сын убил… отца!
Убил, но никому не ведомо то было;
Однако ж сердце в нём уныло,
Завянул цвет лица,
Стал робок, одичал и наконец сокрылся
В дремучие леса.
Однажды между тем как он бродил, томился,
Попалося ему в глаза
Воробышков гнездо; он подобрал каменья
И начал в них лукать.
Прохожий, видя то и выйдя из терпенья,
Кричит ему: «Почто невинных убивать?» -
«Как! - он ответствует, - легка ли небылица?
Проклятые кричат, что я отцеубийца!»
Прохожий на него бросает строгий взор;
Он весь трясётся и бледнеет;
Злодейство на челе час от часу яснеет;
Винится, и вкусил со смертию позор.
О совесть! добрых душ последняя подруга!
Где уголок земного круга,
Куда бы не проник твой глас?
Неумолимая! везде найдёшь ты нас.
[1798]
Перевод басни Флориана.
В надежде будущих талантов
И вечных за стихи наград,
Родитель спит здесь фолиантов,
Умерший… после чад.
1797
Сердися Лафонтен иль нет,
А я с ним не могу расстаться.
Что делать? Виноват, своё на ум нейдет,
Так за чужое приниматься.
Слыхали ль вы когда от нянек об духах,
Которых запросто зовём мы домовыми?
Как не слыхать! детей всегда стращают ими;
Они во всех странах
Живут между людей, неся различны службы, -
Без всякой платы, лишь из дружбы;
Кто правит кухнею, кто холит лошадей;
Иные берегут людей
От злого глаза и уроков,
И все имеют дар пророков.
Один из тех духов
Был в Индии у мещанина
Хранителем его садов;
Он госпожу и господина
Любил не меньше, чем родных;
Всегда, бывало, их
Своим усердьем утешает
И в упражненьи всякий час:
То мирточки садит, то лучший ананас
К столу хозяев выбирает.
Хозяям клад был гость такой!
Но доброе всегда непрочно;
Не знаю точно,
Что было этому виной -
Политика или товарищей коварство, -
Вдруг от начальника приказ ему лихой
Лететь в другое государство;
Куда ж? сказать ли вам,
Сердца чувствительны и нежны?
Из мест, где счёта нет цветам,
Из вечного тепла - в сугробы, в горы снежны,
На край Норвегии! Вдруг из индейца будь
Лапландец! Так и быть, слезами не поправить,
А только лишь надсадишь грудь.
«Прощайте, господа! Мне должно вас оставить! -
Со вздохом добрый дух хозяйвам говорил. -
Я здесь уж отслужил;
Наш князь указ наслал, предписывает строго
Лететь на север мне. Хоть грустно, но лететь!
Недолго, милые, уже на вас глядеть:
С неделю, месяц много.
Что мне оставить вам за вашу хлеб и соль,
В знак моего признанья?
Скажите: я могу исполнить три желанья».
Известен человек: просить чего? - изволь,
Сейчас готовы крылья.
«Ах! изобилья, изобилья!» -
Вскричали в голос муж с женой.
И изобилие рекой
На дом их полилося:
В шкатулы золотом, в амбары их пшеном,
А в выходы вином;
Верблюдов табуны, - откуда что взялося!
Но сколько ж и забот прибавилося с тем!
Легко ли усмотреть за всем,
Всё счесть, всё записать? Минуты нет покоя:
В день доброхотов угощай,
Тому в час добрый в долг, другому так давай,
А в ночь дрожи и жди разбоя.
«Нет, Дух! - они кричат, - возьми свой дар назад;
С богатством не житьё, а вживе сущий ад!
Приди, спокойствия подруга неизменна,
Наставница людей,
Посредственность бесценна!
Приди и возврати нам счастье прежних дней!..»
Она пришла, и два желания свершились,
Осталось третье объявить:
Подумали они и наконец решились
Благоразумия просить,
Которое во всяко время
Нигде и никому не в бремя.
[1797]
Перевод басни Лафонтена.
Однажды Шарлатан во весь горланил рот:
«Ступай ко мне, народ!
Смотри и покупай: вот порошок чудесный!
Он ум даёт глупцам,
Невеждам - знание, красоток - старикам,
Старухам - прелести, достоинства - плутам,
Невинность - преступленью;
Вот первый способ к полученью
Всех благ, какие нас удобны только льстить!
Поверьте, говорю неложно,
Чрез этот порошок возможно
На свете всё достать, всё знать и всё творить;
Глядите!» - И народ стекается толпами.
Ведь любопытство не порок!
Бегу и я… но что ж открылось перед нами?
В бумажке - золотой песок.
[1797]
Что с тобою, ангел, стало?
Не слыхать твоих речей;
Всё вздыхаешь! а бывало,
Ты поёшь, как соловей.
«С милым пела, говорила,
А без милого грущу;
Поневоле приуныла:
Где я милого сыщу?»
Разве милого другого
Не найдёшь из пастушков?
Выбирай себе любого,
Всяк тебя любить готов.
«Хоть царевич мной прельстится,
Всё я буду горевать!
Сердце с сердцем подружится -
Уж не властно выбирать».
[1796]
Музыка - Жилин, Алябьев.
Примите, древние дубравы,
Под тень свою питомца муз!
Не шумны петь хочу забавы,
Не сладости цитерских уз;
Но да воззрю с полей широких
На красну, гордую Москву,
Седящу на холмах высоких,
И спящи веки воззову!
В каком ты блеске ныне зрима,
Княжений знаменитых мать!
Москва, России дочь любима,
Где равную тебе сыскать?
Венец твой перлами украшен;
Алмазный скиптр в твоих руках;
Верхи твоих огромных башен
Сияют в злате, как в лучах;
От Норда, Юга и Востока -
Отвсюду быстротой потока
К тебе сокровища текут;
Сыны твои, любимцы славы,
Красивы, храбры, величавы,
А девы - розами цветут!
Но некогда и ты стенала
Под бременем различных зол;
Едва корону удержала
И свой клонившийся престол;
Едва с лица земного круга
И ты не скрылась от очес!
Сармат простёр к тебе длань друга
И остро копиё вознес!
Вознёс - и храмы воспылали,
На девах цепи зазвучали,
И кровь их братьев потекла!
«Я гибну, гибну! - ты рекла,
Вращая устрашенно око. -
Спасай меня, о гений мой!»
Увы! молчанье вкруг глубоко,
И меч, висящий над главой!
Где ты, славянов храбрых сила!
Проснись, восстань, российска мочь!
Москва в плену, Москва уныла,
Как мрачная осення ночь, -
Восстала! всё восколебалось!
И князь, и ратай, стар и млад -
Всё в крепку броню ополчалось!
Перуном возблистал булат!
Но кто из тысяч видим мною,
В сединах бодр и сановит?
Он должен быть вождём, главою:
Пожарский то, России щит!
Восторг, восторг я ощущаю!
Пылаю духом и лечу!
Где лира? смело начинаю!
Я подвиг предка петь хочу!
Уже гремят в полях кольчуги;
Далече пыль встаёт столбом;
Идут России верны слуги;
Несёт их вождь, Пожарский, гром!
От кликов рати воют рощи,
Дремавши в мёртвой тишине;
Светило дня и звёзды нощи
Героя видят на коне;
Летит - и взором луч отрады
В сердца унывшие лиет;
Летит, как вихрь, и движет грады
И веси за собою вслед!
«Откуда шум?» - приникши ухом,
Рек воин, в думу погружен.
Взглянул - и, бледен, с робким духом
Бросается с кремлёвских стен.
«К щитам! к щитам! - зовёт сармата, -
Погибель нам минуты трата!
Я видел войско сопостат:
Как змий, хребет свой изгибает,
Главой уже коснулось врат;
Хвостом всё поле покрывает».
Вдруг стогны ратными сперлись -
Мятутся, строятся, делятся,
У врат, бойниц, вкруг стен толпятся;
Другие вихрем понеслись
Славянам и громам навстречу.
И се - зрю зарево кругом,
В дыму и в пламе страшну сечу!
Со звоном сшибся щит с щитом -
И разом сильного не стало!
Ядро во мраке зажужжало,
И целый ряд бесстрашных пал!
Там вождь добычею Эреве;
Здесь бурный конь, с копьём во чреве,
Вскочивши на дыбы, заржал
И навзничь грянулся на землю,
Покрывши всадника собой;
Отвсюду треск и громы внемлю,
Глушащи скрежет, стон и вой.
Пирует смерть и ужас мещет
Во град, и в долы, и в леса!
Там дева юная трепещет;
Там старец смотрит в небеса
И к хладну сердцу выю клонит;
Там путника страх в дебри гонит,
И ты, о труженик святой,
Живым погребшийся в могиле,
Ещё воспомнил мир земной
При бледном дней твоих светиле;
Воспомнил горесть и слезой
Ланиту бледну орошаешь,
И к богу, сущему с тобой,
Дрожащи руки простираешь!
Трикраты день воссиявал,
Трикраты ночь его сменяла;
Но бой ещё не преставал
И смерть руки не утомляла;
Ещё Пожарский мещет гром;
Везде летает он орлом -
Там гонит, здесь разит, карает,
Удар ударом умножает,
Колебля мощь литовских сил.
Сторукий исполин трясётся -
Падёт - издох! и вопль несётся:
«Ура! Пожарский победил!»
И в граде отдалось стократно:
«Ура! Москву Пожарский спас!»
О, утро памятно, приятно!
О, вечно незабвенный час!
Кто даст мне кисть животворящу,
Да радость напишу, горящу
У всех на лицах и в сердцах?
Да яркой изражу чертою
Народ, воскресший на стенах,
На кровах, и с высот к герою
Венки летящи на главу;
И клир, победну песнь поющий,
С хоругви в сретенье идущий;
И в пальмах светлую Москву!..
Но где герой? куда сокрылся?
Где сонм и князей и бояр?
Откуда звучный клик пустился?
Не царство ль он приемлет в дар? -
О! что я вижу? Победитель,
Москвы, отечества спаситель,
Забывши древность, подвиг дня
И вкруг него гремящу славу,
Вручает юноше державу,
Пред ним колена преклоня!
«Ты кровь царей! - вещал Пожарский. -
Отец твой в узах у врагов;
Прими венец и скипетр царский,
Будь русских радость и покров!»
А ты, герой, пребудешь ввеки
Их честью, славой, образцом!
Где горы небо прут челом,
Там шумные помчатся реки;
Из блат дремучий выйдет лес;
В степях возникнут вертограды;
Родятся и исчезнут грады;
Натура новых тьму чудес
Откроет взору изумленну;
Осветит новый луч вселенну -
И воин, от твоей крови,
Тебя воспомнит, возгордится
И паче, паче утвердится
В прямой к отечеству любви!
Лето 1795
Посвящено освобождению Москвы в 1612 от польских интервентов народным ополчением под командованием князя Д.М.Пожарского (ок. 1578 - ок. 1642).
Цитерские узы - любовные узы.
Сармат - поляк.
…И в пальмах светлую Москву!.. - Имеется в виду пальма первенства.
…Вручает юноше державу… - речь идёт об избрании на царство Михаила Романова (1596-1645).
По чести, от тебя не можно глаз отвесть;
Но что к тебе влечёт?.. Загадка непонятна!
Ты не красавица, я вижу… а приятна!
Ты б лучше быть могла; но лучше так, как есть.
[1795]
Дуб с Тростию вступил однажды в разговоры:
«Жалею, - Дуб сказал,
склони к ней важны взоры, -
Жалею, Тросточка, об участи твоей!
Я чаю, для тебя тяжёл и воробей;
Легчайший ветерок, едва струящий воду,
Ужасен для тебя, как буря в непогоду,
И гнёт тебя к земли,
Тогда как я - высок, осанист и вдали
Не только Фебовы лучи пересекаю,
Но даже бурный вихрь и громы презираю;
Стою и слышу вкруг спокойно треск и стон;
Всё для меня Зефир, тебе ж всё Аквилон.
Блаженна б ты была, когда б росла со мною:
Под тению моей густою
Ты б не страшилась бурь; но рок тебе судил
Расти, наместо злачна дола,
На топких берегах владычества Эола,
По чести, и в меня твой жребий грусть вселил».
- «Ты очень жалостлив, - Трость Дубу отвечала;
Но, право, о себе ещё я не вздыхала,
Да не о чем и воздыхать:
Мне ветры менее, чем для тебя, опасны.
Хотя порывы их ужасны
И не могли тебя досель поколебать,
Но подождём конца». -
С сим словом вдруг завыла
От севера гроза и небо помрачила;
Ударил грозный ветр - всё рушит и валит,
Летит, кружится лист; Трость гнётся - Дуб стоит.
Ветр, пуще воружась, из всей ударил мочи -
И тот, на коего с трудом взирали очи,
Кто ада и небес едва не досягал, -
Упал!
[1795]
Переложение басни Лафонтена. Басню переводили также А.П.Сумароков, Я.Б.Княжнин, Н.П.Николев, И.А.Крылов.
Осёл, как скот простой,
Глядит на Истукан пустой
И лижет позолоту;
А хитрая Лиса, взглянувши на работу
Прилежно раза два,
Пошла и говорит: «Прекрасна голова,
Да жаль, что мозгу нет!» - Безмозглые вельможи
Не правда ли, что вы с сим Истуканом схожи?
[1795]
Сокращённый перевод басни Лафонтена. Сравните с басней А.П.Сумарокова «Лисица и статуя».
Два Голубя друзьями были,
Издавна вместе жили,
И кушали, и пили.
Соскучился один всё видеть то ж да то ж;
Задумал погулять и другу в том открылся.
Тому весть эта острый нож;
Он вздрогнул, прослезился
И к другу возопил:
«Помилуй, братец, чем меня ты поразил?
Легко ль в разлуке быть?.. Тебе легко, жестокой!
Я знаю: ах! а мне… я, с горести глубокой,
И дня не проживу… к тому же рассуди,
Такая ли пора, чтоб в странствие пускаться?
Хоть до зефиров ты, голубчик, погоди!
К чему спешить? Ещё успеем мы расстаться!
Теперь лишь Ворон прокричал,
И без сомнения - страшуся я безмерно! -
Какой-нибудь из птиц напасть он предвещал,
А сердце в горести и пуще имоверно!
Когда расстанусь я с тобой,
То будет каждый день мне угрожать бедой:
То ястребом лихим, то лютыми стрелками,
То коршунами, то силками -
Всё злое сердце мне на память приведёт.
Ахти мне! - я скажу, вздохнувши, - дождь идёт!
Здоров ли то мой друг? не терпит ли он холод?
Не чувствует ли голод?
И мало ли чего не вздумаю тогда!»
Безумцам умна речь - как в ручейке вода:
Журчит и мимо протекает,
Затейник слушает, вздыхает,
А всё-таки лететь желает.
«Нет, братец, так и быть! - сказал он. - Полечу!
Но верь, что я тебя крушить не захочу;
Не плачь; пройдёт дни три, и буду я с тобою
Клевать
И ворковать
Опять под кровлею одною;
Начну рассказывать тебе по вечерам -
Ведь всё одно да то ж приговорится нам, -
Что видел я, где был, где хорошо, где худо;
Скажу: я там-то был, такое видел чудо,
А там случилось то со мной,
И ты, дружочек мой,
Наслушаясь меня, так сведущ будешь к лету,
Как будто бы и сам гулял по белу свету.
Прости ж!» - При сих словах
Наместо всех увы! и ах!
Друзья взглянулись, поклевались,
Вздохнули и расстались.
Один, носок повеся, сел;
Другой вспорхнул, взвился, летит, летит стрелою,
И, верно б, сгоряча в край света залетел;
Но вдруг покрылось небо мглою,
И прямо страннику в глаза
Из тучи ливный дождь,
град, вихрь, сказать вам словом
Со всею свитою, как водится, гроза!
При случае таком, опасном, хоть не новом,
Голубчик поскорей садится на сучок
И рад ещё тому, что только лишь измок.
Гроза утихнула, Голубчик обсушился
И в путь опять пустился.
Летит и видит с высока
Рассыпано пшено, а возле - Голубка;
Садится, и в минуту
Запутался в сети; но сеть была худа,
Так он против неё носком вооружился;
То им, то ножкою тянув, тянув, пробился
Из сети без вреда,
С утратой перьев лишь. Но это ли беда?
К усугубленью страха
Явился вдруг СокОл и, со всего размаха,
Напал на бедняка,
Который, как злодей, опутан кандалами,
Тащил с собой снурок с обрывками силка.
Но, к счастью, тут Орёл с широкими крылами
Для встречи Сокола спустился с облаков;
И так, благодаря стечению воров,
Наш путник Соколу в добычу не достался,
Однако всё ещё с бедой не развязался:
В испуге потеряв и ум и зоркость глаз,
Задел за кровлю он как раз
И вывихнул крыло; потом в него мальчишка -
Знать, голубиный был и в том ещё умишка -
Для шутки камешек лукнул
И так его зашиб, что чуть он отдохнул;
Потом… потом, прокляв себя, судьбу, дорогу,
Решился бресть назад, полмёртвый, полхромой;
И прибыл наконец калекою домой,
Таща своё крыло и волочивши ногу.
О вы, которых бог любви соединил!
Хотите ль странствовать? Забудьте гордый Нил
И дале ближнего ручья не разлучайтесь.
Чем любоваться вам? Друг другом восхищайтесь!
Пускай один в другом находит каждый час
Прекрасный, новый мир, всегда разнообразный!
Бывает ли в любви
хоть миг для сердца праздный?
Любовь, поверьте мне, всё заменит для вас.
Я сам любил: тогда за луг уединённый,
Присутствием моей подруги озарённый,
Я не хотел бы взять ни мраморных палат,
Ни царства в небесах!.. Придёте ль вы назад,
Минуты радостей, минуты восхищений?
Иль буду я одним воспоминаньем жить?
Ужель прошла пора столь милых обольщений
И полно мне любить?
[1795]
Перевод басни Лафонтена. Эту басню переводили также А.П.Сумароков, Д.И.Хвостов, И.А.Крылов.
Пой, скачи, кружись, Параша!
Руки в боки подпирай!
Мчись в веселии, жизнь наша!
Ай, ай, ай, жги! припевай.
Мил, любезен василёчек -
Рви, доколе он цветёт;
Солнце зайдет, и цветочек…
Ах! увянет, опадёт!
Пой, скачи, кружись, Параша!
Руки в боки подпирай!
Мчись в веселии, жизнь наша!
Ай, ай, ай, жги! припевай.
Соловей не умолкает,
Свищет с утра до утра;
Другу милому, он знает,
Петь одна в году пора.
Пой, скачи, кружись, Параша!
Руки в боки подпирай!
Мчись в веселии, жизнь наша!
Ай, ай, ай, жги! припевай.
Кто, быв молод, не смеялся,
Не плясал и не певал,
Тот ничем не наслаждался;
В жизни не жил, а дышал.
Пой, скачи, кружись, Параша!
Руки в боки подпирай!
Мчись в веселии, жизнь наша!
Ай, ай, ай, жги! припевай.
[1795]
Всех цветочков боле
Розу я любил;
Ею только в поле
Взор мой веселил.
С каждым днём милее
Мне она была;
С каждым днём алее,
Всё, как вновь, цвела.
Но на счастье прочно
Всяк надежду кинь:
К розе, как нарочно,
Привилась полынь.
Роза не увяла -
Тот же самый цвет;
Но не та уж стала:
Аромата нет!..
Хлоя! как ужасен
Этот нам урок!
Сколь, увы! опасен
Для красы порок!
[1795]
Музыка - Алябьев.
Где буйны, гордые Титаны,
Смутившие Астреи дни?
Стремглав низвержены, попраны
В прах, в прах! Рекла… и где они?
Вопи, союзница лукава,
Отныне ставшая рабой:
«Исчезла собиесков слава!»
Ходи с поникшею главой;
Шатайся, рвись вкруг сёл несчастных,
Вкруг древних, гордых, падших стен,
В терзаньях совести ужасных,
И век оплакивай свой плен!
А ты, гремевшая со трона,
Любимица самих богов,
Достойна гимнов Аполлона!
Воззри на цвет своих сынов:
Се веют шлемы их пернаты,
Се их белеют знамена,
Се их покрыты пылью латы,
На коих кровь ещё видна!
Воззри: се идут в ратном строе!
Всяк истый в сердце славянин!
Не Марса ль в каждом зришь герое?
Не всяк ли рока властелин?
Они к стопам твоим бросают
Лавровы свежие венки.
«Твои они, твои! - вещают, -
С тобой нам рвы не глубоки;
С тобою низки страшны горы.
Скажи, скажи, о матерь, нам,
Склоня величественны взоры,
Куда ещё лететь орлам?»
Куда лететь? кто днесь восстанет,
Сарматов зря ужасну часть?
Твой гром вотще нигде не грянет:
Страшна твоя, царица, власть!
Страшна твоя и прозорливость
Врагу, злодею твоему!
Везде найдёт его строптивость
Препон неодолимых тьму;
Везде обрящутся преграды:
Твои, как медною стеной,
Бойницами прикрыты грады,
И каждый в оных страж герой;
Пределы царств твоих щитами,
А седмь рабынь твоих, морей,
Покрыты быстрыми судами,
И жезл судьбы в руке твоей!
Речешь - и двигнется полсвета,
Различный образ и язык:
Тавридец, чтитель Магомета,
Поклонник идолов калмык,
Башкирец с меткими стрелами,
С булатной саблею черкес
Ударят с шумом вслед за нами
И прах поднимут до небес!
Твой росс весь мир дрожать заставит, -
Наполнит громом чудных дел
И там столпы свои поставит,
Где свету целому предел.
1794
О Польском восстании 1794 под предводительством Костюшко. В первой строфе Дмитриев обращается к Польше, во второй - к Екатерине II.
Союзница лукава - Польша была союзницей России по антитурецкой коалиции после заключения в 1686 «Вечного мира» между Россией и Польшей.
Собиески - здесь: поляки (от имени Яна III Сабеского (1629-1696), польского короля).
Тавридец - крымский татарин.
Какое зрелище пред очи
Представила ты, древность, мне?
Под ризою угрюмой ночи,
При бледной в облаках луне,
Я зрю Иртыш: крутит, сверкает,
Шумит и пеной подмывает
Высокий берег и крутой;
На нём два мужа изнуренны,
Как тени, в аде заключенны,
Сидят, склонясь на длань главой;
Единый млад, другой с брадой
Седою и до чресл висящей;
На каждом вижу я наряд,
Во ужас сердце приводящий!
С булатных шлемов их висят
Со всех сторон хвосты змеины
И веют крылия совины;
Одежда из звериных кож;
Вся грудь обвешана ремнями,
Железом ржавым и кремнями;
На поясе широкий нож;
А при стопах их два тимпана
И два поверженны копья;
То два сибирские шамана,
И их словам внимаю я.
Старец
Шуми, Иртыш, реви ты с нами
И вторь плачевным голосам!
Навек отвержены богами!
О, горе нам!
Младый
О, горе нам!
О, страшная для нас невзгода!
Старец
О ты, которыя венец
Поддерживали три народа {1},
Гремевши мира по конец,
О сильна, древняя держава!
О матерь нескольких племен!
Прошла твоя, исчезла слава!
Сибирь! и ты познала плен!
Младый
Твои народы расточенны,
Как вихрем возмятенный прах,
И сам Кучум {2}, гроза вселенны,
Твой царь, погиб в чужих песках!
Старец
Священные твои шаманы
Скитаются в глуши лесов.
На то ль судили вы, шайтаны {3},
Достигнуть белых мне власов,
Чтоб я, столетний ваш служитель,
Стенал и в прахе, бывши зритель
Паденья тысяч ваших чад?
Младый
И от кого ж, о боги! пали?
Старец
От горсти русских!.. Мор и глад!
Почто Сибирь вы не пожрали?
Ах, лучше б трус, потоп иль гром
Всемощны на неё послали,
Чем быть попранной Ермаком!
Младый
Бичом и ужасом природы!..
Кляните вы его всяк час,
Сибирски горы, холмы, воды:
Он вечный мрак простёр на вас!
Старец
Он шёл как столп, огнём палящий,
Как лютый мраз, всё вкруг мертвящий!
Куда стрелу ни посылал -
Повсюду жизнь пред ней бледнела
И страшна смерть вослед летела.
Младый
И царский брат пред ним упал.
Старец
Я зрел с ним бой Мегмета-Кула {4},
Сибирских стран богатыря:
Рассыпав стрелы все из тула
И вящим жаром возгоря,
Извлёк он саблю смертоносну.
«Дай лучше смерть, чем жизнь поносну
Влачить мне в плене!» - он сказал -
И вмиг на Ермака напал.
Ужасный вид! они сразились!
Их сабли молнией блестят,
Удары тяжкие творят,
И обе разом сокрушились.
Они в ручной вступили бой:
Грудь с грудью и рука с рукой;
От вопля их дубравы воют;
Они стопами землю роют;
Уже с них сыплет пот, как град;
Уже в них сердце страшно бьётся,
И ребра обоих трещат;
То сей, то оный на бок гнётся;
Крутятся, и - Ермак сломил!
«Ты мой теперь! - он возопил, -
И всё отныне мне подвластно!»
Младый
Сбылось пророчество ужасно!
Пленил, попрал Сибирь Ермак!..
Но что? ужели стон сердечный
Гонимых будет…
Старец
Вечный! вечный!
Внемли, мой сын: вчера во мрак
Глухих лесов я углубился
И тамо с пламенной душой
Над жертвою богам молился.
Вдруг ветр восстал и поднял вой;
С деревьев листья полетели;
Столетни кедры заскрыпели,
И вихрь закланных серн унес!
Я пал и слышу глас с небес:
«Неукротим, ужасен Рача {5},
Когда казнит вселенну он.
Сибирь, отвергша мой закон!
Пребудь вовек, стоная, плача,
Рабыней белого царя! -
Да светлая тебя заря
И черна ночь в цепях застанет;
А слава грозна Ермака
И чад его вовек не вянет
И будет под луной громка!» -
Умолкнул глас, и гром трикратно
Протёк по бурным небесам…
Увы! погибли невозвратно!
О, горе нам!
Младый
О, горе нам!
Потом, с глубоким сердца вздохом
Восстав с камней, обросших мохом,
И сняв орудия с земли,
Они вдоль брега потекли
И вскоре скрылися в тумане.
Мир праху твоему, Ермак!
Да увенчают россияне
Из злата вылитый твой зрак,
Из ребр Сибири источенна
Твоим булатным копиём!
Но что я рек, о тень забвенна!
Что рек в усердии моём?
Где обелиск твой? - Мы не знаем,
Где даже прах твой был зарыт.
Увы! он вепрем попираем
Или остяк по нём бежит
За ланью быстрой и рогатой,
Прицелясь к ней стрелой пернатой,
Но будь утешен ты, герой!
Парящий стихотворства гений
Всяк день с Авророю златой,
В часы божественных явлений,
Над прахом плавает твоим
И сладку песнь гласит над ним:
«Великий! Где б ты ни родился,
Хотя бы в варварских веках
Твой подвиг жизни совершился;
Хотя б исчез твой самый прах;
Хотя б сыны твои, потомки,
Забыв деянья предка громки,
Скитались в дебрях и лесах
И жили с алчными волками, -
Но ты, великий человек,
Пойдёшь в ряду с полубогами
Из рода в род, из века в век;
И славы луч твоей затмится,
Когда померкнет солнца свет,
Со треском небо развалится
И время на косу падет!»
1794
Ермак Тимофеевич (ум. 1585) - атаман донских казаков, завоеватель Сибири; в 1582 войско Ермака разбило войско татарского хана Кучума, владевшего Сибирью.
Тимпан - древний музыкальный ударный инструмент.
Шайтан - злой дух.
Остяки, вогуличи - названия народностей ханты и манси.
Тул - колчан.
Иоанн Васильевич - Иван IV Грозный (1530-1584); при нём началось присоединение Сибири.
Белый царь - русский царь.
Примечания Дмитриева:
1 Татары, остяки и вогуличи.
2 Кучум из царства своего ушёл к калмыкам и убит ими.
3 Сибирские кумиры.
4 Царский брат, которого Ермак пленил и отослал к царю Иоанну Васильевичу; от него произошли князья Сибирские.
5 Главный остяцкий идол. Кучум, родившийся в магометанской вере, частию уговорил, частию принудил большую половину Сибири верить Алкорану.
Видел славный я дворец
Нашей матушки-царицы;
Видел я её венец
И златые колесницы.
«Всё прекрасно!» - я сказал
И в шалаш мой путь направил:
Там меня мой ангел ждал,
Там я Лизоньку оставил.
Лиза, рай всех чувств моих!
Мы не знатны, не велики;
Но в объятиях твоих
Меньше ль счастлив я владыки?
Царь один великий час
Миллионом покупает;
А природа их для нас
Вечно даром расточает.
Пусть певцы не будут плесть
Мне похвал кудрявым складом:
Ах! Сравню ли я их лесть
Милой Лизы с нежным взглядом?
Эрмитаж мой - огород,
Скипетр - посох, а Лизета -
Моя слава, мой народ
И всего блаженство света!
[1794]
«Что за диковинка? лет двадцать уж прошло,
Как мы, напрягши ум, наморщивши чело,
Со всеусердием всё оды пишем, пишем,
А ни себе, ни им похвал нигде не слышим!
Ужели выдал Феб свой именной указ,
Чтоб не дерзал никто надеяться из нас
Быть Флакку, Рамлеру и их собратьи равным
И столько ж, как они, во песнопеньи славным?
Как думаешь?.. Вчера случилось мне сличать
И их и нашу песнь: в их… нечего читать!
Листочек, много три, а любо, как читаешь -
Не знаю, как-то сам как будто бы летаешь!
Судя по краткости, уверен, что они
Писали их резвясь, а не четыре дни;
То как бы нам не быть ещё и их счастливей,
Когда мы во сто раз прилежней, терпеливей?
Ведь наш начнёт писать, то все забавы прочь!
Над парою стихов просиживает ночь,
Потеет, думает, чертит и жжёт бумагу;
А иногда берёт такую он отвагу,
Что целый год сидит над одою одной!
И подлинно уж весь приложит разум свой!
Уж прямо самая торжественная ода!
Я не могу сказать, какого это рода,
Но очень полная, иная в двести строф!
Судите ж, сколько тут хороших есть стишков!
К тому ж и в правилах:
сперва прочтёшь вступленье,
Тут предложение, а там и заключенье -
Точь-в-точь как говорят учёны по церквам!
Со всем тем нет читать охоты, вижу сам.
Возьму ли, например, я оды на победы,
Как покорили Крым, как в море гибли шведы:
Все тут подробности сраженья нахожу,
Где было, как, когда, - короче я скажу:
В стихах реляция! прекрасно!.. а зеваю!
Я, бросивши её, другую раскрываю,
На праздник иль на что подобное тому:
Тут найдешь то, чего б нехитрому уму
Не выдумать и ввек: зари багряны персты,
И райский крин, и Феб, и небеса отверсты!
Так громко, высоко!.. а нет, не веселит,
И сердца, так сказать, ничуть не шевелит!»
Так дедовских времён с любезной простотою
Вчера один старик беседовал со мною.
Я, будучи и сам товарищ тех певцов,
Которых действию дивился он стихов,
Смутился и не знал, как отвечать мне должно;
Но, к счастью - ежели назвать то счастьем можно,
Чтоб слышать и себе ужасный приговор, -
Какой-то Аристарх с ним начал разговор.
«На это, - он сказал, - есть многие причины;
Не обещаюсь их открыть и половины,
А некоторы вам охотно объявлю.
Я сам язык богов, поэзию, люблю,
И нашей, как и вы, утешен так же мало;
Однако ж здесь, в Москве, толкался я, бывало,
Меж наших Пиндаров и всех их замечал:
Большая часть из них - лейб-гвардии капрал,
Асессор, офицер, какой-нибудь подьячий
Иль из кунсткамеры антик, в пыли ходячий,
Уродов страж, - народ всё нужный, должностной;
Так часто я видал, что истинно иной
В два, в три дни
рифму лишь прибрать едва успеет,
Затем что в хлопотах досуга не имеет.
Лишь только мысль к нему счастливая придёт,
Вдруг било шесть часов! уже карета ждёт;
Пора в театр, а там на бал, а там к Лиону,
А тут и ночь… Когда ж заехать к Аполлону?
Назавтра, лишь глаза откроет, - уж билет:
На пробу в пять часов… Куда же? В модный свет,
Где лирик наш и сам взял Арлекина ролю.
До оды ль тут? Тверди, скачи два раза к Кролю;
Потом опять домой: здесь холься да рядись;
А там в спектакль, и так со днём опять простись!
К тому ж у древних цель была, у нас другая:
Гораций, например, восторгом грудь питая,
Чего желал? О! он - он брал не с высока,
В веках бессмертия, а в Риме лишь венка
Из лавров иль из мирт, чтоб Делия сказала:
«Он славен, чрез него и я бессмертна стала!»
А наших многих цель - награда перстеньком,
Нередко сто рублей иль дружество с князьком,
Который отроду не читывал другова,
Кроме придворного подчас месяцеслова,
Иль похвала своих приятелей; а им
Печатный всякий лист быть кажется святым.
Судя ж, сколь разные и тех и наших виды,
Наверно льзя сказать; не делая обиды
Ретивым господам, питомцам русских муз,
Что должен быть у них и особливый вкус
И в сочинении лирической поэмы
Другие способы, особые приемы;
Какие же они, сказать вам не могу,
А только объявлю - и, право, не солгу, -
Как думал о стихах один стихотворитель,
Которого трудов «Меркурий» наш, и «Зритель»,
И книжный магазин, и лавочки полны.
«Мы с рифмами на свет, - он мыслил, - рождены;
Так не смешно ли нам, поэтам, согласиться
На взморье в хижину, как Демосфен , забиться,
Читать да думать всё и то, что вздумал сам,
Рассказывать одним шумящим лишь волнам?
Природа делает певца, а не ученье;
Он не учась учён, как придет в восхищенье;
Науки будут всё науки, а не дар;
Потребный же запас - отвага, рифмы, жар».
И вот как писывал поэт природный оду:
Лишь пушек гром подаст приятну весть народу,
Что Рымникский Алкид поляков разгромил,
Иль Ферзен их вождя Костюшку полонил,
Он тотчас за перо и разом вывел: Ода!
Потом в один присест: такого дня и года!
«Тут как?.. Пою!.. Иль нет, уж это старина!
Не лучше ль: Даждь мне, Феб!..
Иль так: Не ты одна
Попала под пяту, о чалмоносна Порта!
Но что же мне прибрать к ней в рифму,
кроме чёрта?
Нет, нет! нехорошо; я лучше поброжу
И воздухом себя открытым освежу».
Пошёл и на пути так в мыслях рассуждает:
«Начало никогда певцов не устрашает;
Что хочешь, то мели! Вот штука, как хвалить
Героя-то придёт! Не знаю, с кем сравнить?
С Румянцовым его,
иль с Грейгом, иль с Орловым?
Как жаль, что древних я не читывал! а с новым -
Неловко что-то всё. Да просто напишу:
Ликуй, Герой! ликуй, Герой ты! - возглашу.
Изрядно! Тут же что! Тут надобен восторг!
Скажу: Кто завесу мне вечности расторг?
Я вижу молний блеск! Я слышу с горня света
И то, и то… А там?.. известно: многи лета!
Брависсимо! и план и мысли, всё уж есть!
Да здравствует поэт! осталося присесть,
Да только написать, да и печатать смело!»
Бежит на свой чердак, чертит, и в шляпе дело!
И оду уж его тисненыо предают,
И в оде уж его нам ваксу продают!
Вот как пиндарил он, и все ему подобны
Едва ли вывески надписывать способны!
Желал бы я, чтоб Феб хотя во сне им рек:
«Кто в громкий славою Екатеринин век
Хвалой ему сердец других не восхищает
И лиры сладкою слезой не орошает,
Тот брось её, разбей и знай: он не поэт!
Да ведает же всяк по одам мой клеврет,
Как дерзостный язык бесславил нас, ничтожил,
Как лириков ценил! Воспрянем! Марсий ожил!
Товарищи! к столу, за перья! отомстим,
Надуемся, напрём, ударим, поразим!
Напишем на него предлинную сатиру
И оправдаем тем российску громку лиру.
1794
Рамлер К. (1725-1798) - немецкий поэт, переводчик греческих и латинских авторов.
Вступленье, предложение, заключенье - названия обязательных частей оды, построенной по правилам классицизма.
Реляция - военное донесение.
Аристарх (II век до н. э.) - греческий грамматик и критик. Его имя стало нарицательным для строгого, но справедливого критика.
Асессор, или коллежский асессор - гражданский чин.
Антик - древность.
Лион - бывший содержатель в Петербурге вольных маскерадов. (Примечание Дмитриева)
Аполлон - в греческой мифологии бог солнца и искусства.
Арлекин - персонаж итальянской комедии масок.
Кроль - петербургский портной. (Примечание Дмитриева)
Месяцеслов - календарь.
«Меркурий», «Зритель» - петербургские журналы. (Примечание Дмитриева)
Демосфен (384-322 годы до н. э.) - знаменитый афинский оратор и политический деятель.
Рымникский Алкид - Суворов Александр Васильевич, получивший титул графа Рымникского за победу над турками на реке Рымник в 1789 году. Алкид - одно из имён Геракла, героя древнегреческих мифов, обладавшего огромной силой и совершившего ряд подвигов. С Алкидом поэт сравнивает Суворова, в 1794 году успешно воевавшего против Польши.
Ферзен И. Е. (1747-1799) - русский генерал, вместе с Суворовым участвовавший в войне против Польши.
Чалмоносна Порта - султанская Турция.
Румянцев П. А. (1725-1796) - русский фельдмаршал.
Грейг С. К. (1736-1788) и Орлов А. Г. (1737-1807) командовали русским флотом во время Чесменский битвы в 1770 году, в которой был сожжён турецкий флот.
С горня света - с небес.
Клеврет - сторонник.
Марсий - в греческой мифологии сатир, вызвавший Аполлона на музыкальное состязание, побеждённый и убитый Аполлоном.
Без друга и без милой
Брожу я по лугам;
Брожу с душой унылой
Один по берегам.
Там те же все встречаю
Кусточки и цветки
Но, ах! не облегчаю
Ничем моей тоски!
Срываю я цветочек
И в мыслях говорю:
«Кому сплести веночек?
Кого им подарю?»
Со вздохом тут катится
Из сердца слёзный ток,
И из руки валится
Увядший в ней цветок.
Во времена счастливы,
Бывало, в жаркий день,
Развесистые ивы,
Иду я к вам под тень.
Пошлёте ль днесь отраду
Вы сердцу моему?
Ах! сладко и прохладу
Вкушать не одному!
Всё, всё постыло в мире!
И персты уж мои
Не движутся на лире,
Лишь слёз текут струи.
Престань же петь, несчастный!
И лиру ты разбей;
Не слышен голос страстный
Душе души твоей!
1793
Шмель, рояся в навозе,
О хитрой говорил Пчеле,
Сидевшей вдалеке на розе!
«За что она в такой хвале,
В такой чести у всех и моде?
А я пыхчу, пыхчу, и пот свой лью,
И также людям мёд даю,
А всё как будто нуль в природе,
Никем не знаемый досель».
- «И мне такая ж участь, Шмель! -
Сказал ему я, воздыхая. -
Лет десять как судьба лихая
Вложила страсть в меня к стихам.
Я, лучшим следуя певцам,
Пишу, пишу, тружусь, потею
И рифмы, точно их кладу,
А всё в чтецах не богатею
И к славе тропки не найду!»
[1792]
Восторг, восторг души поэта!
Ты мчишь на дерзостных крылах
По всем его пределам света!
Тобой теперь он на валах
И воздувает пенны горы;
Тобою вмиг в чертог Авроры,
Как быстра мошка, возвился, -
И вмиг стремглав падёт в долину,
Где нет цветов, окроме крину,
В которой Ганг с Невой слился…
И в тот же миг - дрожу и млею!
Между эфиром и землею
С хребтов кавказских, льдяных гор,
Куда не досягает взор,
Сквозь мерзлы облака вещает,
Как чрево Этны, ржёт, рыгает!
Уже не смертного то глас,
Големо каждое тут слово,
Непостижимо, громко, ново,
Соплещет сам ему Пегас!
Уже не слышны лирны струны,
Но токмо яркие перуны,
Вихрь, шум, рёв, свист, блеск, треск, гром, звон -
И всех крылами кроет сон!
[1792]
Пародия направлена против Н.П.Николева (1758-1815); в ней комически утрируются традиционные поэтические приёмы, формулы и образы торжественной оды, усвоенные Николевым.
Восторг - мотив, восходящий в русской поэзии к торжественным одам Ломоносова и определяющий в зачине оды душевное состояние лирика, восхищённого грандиозностью описываемых им событий и величием изображаемых им лиц.
Крин - лилия; символ чистоты; Этна - вулкан на о. Сицилия; райски крины и Этна - традиционные образы торжественной оды, не раз использованные Николевым.
Големый (церковнославянское) - великий; у Николева: «Пиита и творец големый» (о Гомере).
Всяк в своих желаньях волен.
Лавры! вас я не ищу;
Я и мирточкой доволен,
Коль от милой получу.
Будь мудрец светилом мира,
Будь герой вселенной страх, -
Рано ль, поздно ли, Темира,
Всяк истлеет, будет прах!
Розы ль дышат над могилой
Иль полынь на ней растёт, -
Всё равно, о друг мой милый!
В прахе чувствия уж нет.
Прочь, же, скука! прочь, забота!
Вспламеняй, любовь, ты нас!
Дни текут без поворота;
Дорог, дорог каждый час!
Ах! почто же медлить боле
И с тоскою ждать конца?
Насладимся мы, доколе
Бьются в нас ещё сердца!
1792
Музыка - Жилина.
Ах! Когда б я прежде знала,
Что любовь родит беды,
Веселясь бы не встречала
Полуночныя звезды!
Не лила б от всех украдкой
Золотого я кольца;
Не была б в надежде сладкой
Видеть милого льстеца!
К удалению удара
В лютой, злой моей судьбе
Я слила б из воска яра
Лёгки крылышки себе
И на родину вспорхнула
Мила друга моего;
Нежно, нежно бы взглянула
Хоть однажды на него.
А потом бы улетела
Со слезами и тоской;
Подгорюнившись бы села
На дороге я большой;
Возрыдала б, возопила:
Добры люди! Как мне быть?
Я неверного любила…
Научите не любить.
[1792]
Музыка - Жилин, Глинка.
Тише, ласточка болтлива!
Тише, тише, полно петь!
Ты с зарёю вновь счастлива, -
Ах! а мне пришло терпеть.
Я расстаться должен с милой
На заре, к моим слезам…
О луна! твой свет унылый
Краше солнышка был нам!
Тише, ласточка болтлива!
Тише, тише; полно петь!
Ты с зарею вновь счастлива, -
Ах! а мне пришло терпеть.
Знать, и сонная мечтала
О любови ты своей:
Ты к утехам рано встала,
А я к горести моей!
Тише ласточка болтлива!
Тише, тише; полно петь!
Ты с зарею вновь счастлива, -
Ах! а мне пришло терпеть.
О, когда б и ты имела
Участь, равную со мной!
Ты б молчала, а не пела
И встречала день с тоской.
[1792]
Музыка - Жилин.
Стонет сизый голубочек,
Стонет он и день и ночь;
Миленький его дружочек
Отлетел надолго прочь.
Он уж боле не воркует
И пшенички не клюёт;
Всё тоскует, всё тоскует
И тихонько слёзы льёт.
С нежной ветки на другую
Перепархивает он
И подружку дорогую
Ждёт к себе со всех сторон.
Ждёт её… увы! но тщетно,
Знать, судил ему так рок!
Сохнет, сохнет неприметно
Страстный, верный голубок.
Он ко травке прилегает;
Носик в перья завернул;
Уж не стонет, не вздыхает;
Голубок… навек уснул!
Вдруг голубка прилетела,
Приуныв издалека,
Над своим любезным села,
Будит, будит голубка;
Плачет, стонет, сердцем ноя,
Ходит милого вокруг -
Но… увы! прелестна Хлоя!
Не проснётся милый друг!
[1792]
Музыка: Дубянский, и др. композиторы.
Ах, сколько я в мой век бумаги исписал!
Той песню, той сонет, той лестный мадригал;
А вы, о нежные мужья под сединою!
Ни строчкой не были порадованы мною.
Простите в том меня: я молод, ветрен был,
Так диво ли, что вас забыл?
А ныне вяну сам: на лбу моём морщины
Велят уже и мне
Подобной вашей ждать судьбины
И о цитерской стороне
Лишь в сказках вспоминать; а были, небылицы,
Я знаю, старикам разглаживают лицы:
Так слушайте меня, я сказку вам начну
Про модную жену.
Пролаз в течение полвека
Всё полз, да полз, да бил челом,
И наконец таким невинным ремеслом
Дополз до степени известна человека,
То есть стал с именем, - я говорю ведь так,
Как говорится в свете:
То есть стал ездить он шестёркою в карете;
Потом вступил он в брак
С пригожей девушкой, котора жить умела,
Была умна, ловка
И старика
Вертела как хотела;
А старикам такой закон,
Что если кто из них вскружит себя вертушкой,
То не она уже, а он
Быть должен наконец игрушкой;
Хоть рад, хотя не рад,
Но поступать с женою в лад
И рубль подчас считать полушкой.
Пролаз хотя пролаз, но муж, как и другой,
И так же, как и все, ценою дорогой
Платил жене за нежны ласки;
Узнал и он, что блонды, каски,
Что креп, лино-батист, тамбурна кисея.
Однажды быв жена - вот тут беда моя!
Как лучше изъяснить, не приберу я слова -
Не так чтобы больна, не так чтобы здорова,
А так… ни то ни сё… как будто не своя,
Супругу говорит: «Послушай, жизнь моя,
Мне к празднику нужна обнова:
Пожалуй, у мадам Бобри купи тюрбан;
Да слушай, душенька: мне хочется экран
Для моего камина;
А от неё ведь три шага
До английского магазина;
Да если б там ещё… нет, слишком дорога!
А ужасть как мила!» - «Да что, мой свет, такое?»
- «Нет, папенька, так, так, пустое…
По чести, мне твоих расходов жаль».
- «Да что, скажи, откройся смело;
Расходы знать моё, а не твоё уж дело».
- «Меня… стыжусь… пленила шаль;
Послушай, ангел мой! она такая точно,
Какую, помнишь ты, выписывал нарочно
Князь, для княгини, как у князя праздник был».
С последним словом прыг на шею
И чок два раза в лоб, примолвя: «Как ты мил!»
- «Изволь, изволь, я рад со всей моей душою
Услуживать тебе, мой свет! -
Был мужнин ей ответ. -
Карету!.. Только вряд поспеть уж мне к обеду!
Да я… в Дворянский клуб оттоле заверну».
- «Ах, мой жизнёночек! как тешишь ты жену!
Ступай же, Ванечка, скорее». - «Еду, еду!»
И Ванечка седой,
Простясь с женою молодой,
В карету с помощью двух долгих слуг втащился,
Сел, крякнул, покатился.
Но он лишь со двора, а гость к нему на двор -
Угодник дамский, Миловзор,
Взлетел на лестницу и прямо порх к уборной.
«Ах! я лишь думала! как мил!» -
«Слуга покорный».
- «А я одна». - «Одне? тем лучше! где же он?»
- «Кто? муж?» - «Ваш нежный Купидон».
- «Какой, по чести, ты ругатель!»
- «По крайней мере я всех милых обожатель.
Однако ж это ведь не ложь,
Что друг мой на него хоть несколько похож».
- «То есть он так же стар, хотя не так прекрасен».
- «Нет! Я вам докажу». - «О! этот труд напрасен».
- «Без шуток, слушайте; тот слеп, а этот крив;
Не сходны ли ж они?» - «Ах, как ты злоречив!»
- «Простите, перестану…
Да! покажите мне диванну:
Ведь я ещё её в отделке не видал;
Уж, верно, это храм! Храм вкуса!» - «Отгадал».
- «Конечно, и… любви?» - «Увы! ещё не знаю.
Угодно поглядеть?» - «От всей души желаю».
О бедный муж! спеши иль после не тужи,
И от дивана ключ в кармане ты держи:
Диван для городской вострушки,
Когда на нём она сам-друг,
Опаснее, чем для пастушки
Средь рощицы зелёный луг.
И эта выдумка диванов,
По чести, месть нам от султанов!
Но как ни рассуждай, а Миловзор уж там,
Рассматривает всё, любуется, дивится;
Амур же, прикорнув на столике к часам
Приставил к стрелке перст, и стрелка не вертится,
Чтоб двум любовникам часов досадный бой
Не вспоминал того, что скоро возвратится
Вулкан домой.
А он, как в руку сон!.. Судьбы того хотели!
На тяжких вереях вороты заскрипели,
Бич хлопнул, и супруг с торжественным лицом
Явился на конях усталых пред крыльцом.
Уж он на лестнице, таща в руках покупку,
Торопится свою обрадовать голубку;
Уж он и в комнате, а верная жена
Сидит, не думая об нём, и не одна.
Но вы, красавицы, одной с Премилой масти,
Не ахайте об ней и успокойте дух!
Её пенаты с ней, так ей ли ждать напасти?
Фиделька резвая, её надёжный друг,
Которая лежала,
Свернувшися клубком,
На солнышке перед окном,
Вдруг встрепенулася, вскочила, побежала
К дверям и, как разумный зверь,
Приставила ушко, потом толк лапкой в дверь,
Ушла и возвратилась с лаем.
Тогда ж другой пенат, зовомый попугаем,
Три раза вестовой из клетки подал знак,
Вскричавши: «Кто пришёл? дурак!»
Премила вздрогнула, и Миловзор подобно;
И тот, и та - о, время злобно!
О, непредвиденна беда! -
Бросалися туда, сюда,
Решились так, чтоб ей остаться,
А гостю спрятаться хотя позадь дверей, -
О женщины! могу признаться,
Что вы гораздо нас хитрей!
Кто мог бы отгадать, чем кончилась тревога?
Муж, в двери выставя расцветшие два рога,
Вошёл в диванную и видит, что жена
Вполглаза на него глядит сквозь тонка сна;
Он ближе к ней - она проснулась,
Зевнула, потянулась;
Потом,
Простёрши к мужу руки:
«Каким же, - говорит ему, - я крепким сном
Заснула без тебя от скуки!
И знаешь ли, что мне
Привиделось во сне?
Ах! и теперь ещё в восторге утопаю!
Послушай, миленький! лишь только засыпаю,
Вдруг вижу, будто ты уж более не крив;
Ну, если этот сон не лжив?
Позволь мне испытать». - И вмиг, не дав супругу
Прийти в себя, одной рукой
Закрыла глаз ему - здоровый, не кривой, -
Другою же на дверь указывая другу,
Пролазу говорит: «Что, видишь ли, мой свет?»
Муж отвечает: «Нет!»
- «Ни крошечки?» - «Нимало;
Так тёмно, как теперь, ещё и не бывало».
- «Ты шутишь?» - «Право, нет;
да дай ты мне взглянуть».
- «Прелестная мечта! - Лукреция вскричала. -
Зачем польстила мне, чтоб после обмануть!
Ах! друг мой, как бы я желала,
Чтобы один твой глаз
Похож был на другой!» Пролаз,
При нежности такой, не мог стоять болваном;
Он сам разнежился и в радости души
Супругу наградил и шалью и тюрбаном.
Пролаз! ты этот день во святцах запиши:
Пример согласия! Жена и муж с обновой!
Но что записывать? Пример такой не новый.
1791
Цитерская сторона - страна любви.
…шестёркою в карете… - Так ездили особы первых четырёх классов.
Лукреция - знатная римлянка; обесчещенная родственником мужа, покончила с собой; в литературе XVIII - начала XIX веков упоминается как образец женской добродетели.
«Он врал - теперь не врёт».
Вот эпитафия, когда Бурун умрёт.
1791
Прохожий
Что так печально ты воркуешь на кусточке?
Горлица
Тоскую по моём дружочке.
Прохожий
Неужель он тебе, неверный, изменил?
Горлица
Ах, нет! стрелок его убил.
Прохожий
Несчастная! страшись и ты его руки!
Горлица
Что нужды! ведь умру ж с тоски.
[1791]
Перевод одноимённого французского стихотворения, напечатанного анонимно в «L'utile et agreable almanach amusant» (Амстердам - Париж, 1774).
Умен ли я, никем ещё в том не уверен;
Пороков не терплю, а в слабостях умерен;
Немножко мотоват, немножко я болтлив;
Немножко лгу, но лгу не ко вреду другого,
Немножко и колю, но не от сердца злого,
Немножко слаб в любви, немножко в ней стыдлив
И пред любовницей немножко боязлив.
Но кто без слабостей?.. Итак, надеюсь я,
Что вы, мои друзья,
Не будете меня за них судити строго.
Немножко дурен я, но вас люблю я много.
[1791]
Биография
Иван Иванович Дмитриев родился 10 (21) сентября 1760 года в с.Богородское Казанской (позднее Симбирской) губернии в семье помещика, умер - 3 (15) октября 1837 года в Москве.
В 1796-1814 занимал посты обер-прокурора Сената, министра юстиции и др. Выступил в печати в 1777.
Поэзия Дмитриева - типичный образец русского дворянского сентиментализма.
Как сатирик Дмитриев разрабатывал светские и нравоучительные темы (шутливо-сатирические сказки «Модная жена», 1792; «Причудница», 1794).
Сатира «Чужой толк», высмеивавшая риторическую оду, стала одним из программных произведений карамзинистов.
Многочисленные басни Дмитриева поэтичны и изящны. Переложены на музыку песни Дмитриева («Стонет сизый голубочек» и др.).
Драматическая поэма «Ермак» (1794) - первый в русской поэзии опыт романтической трактовки национально-исторического сюжета. Автор записок «Взгляд на мою жизнь» (опубликованы 1866).
Иван Иванович Дмитриев был дальним родственником и земляком Карамзина, и в литературе он выступал его учеником, последователем и соратником.
Начав военную службу четырнадцатилетним мальчиком, Дмитриев за двадцать три года дослужился до полковничьего чина и в первый год царствования Павла I вышел в отставку. Но тут его арестовали: оказалось, кто-то написал на Дмитриева анонимный донос, что он якобы готовит покушение на жизнь императора.
Через три дня обнаружилось, что донос лжив, и царь решил вознаградить невинно пострадавшего Дмитриева. Взбалмошный император, который так же легко карал, как и жаловал, вернул его на службу, на этот раз на гражданскую, и осыпал милостями и чинами. Дмитриев неожиданно сделал блестящую карьеру и в конце концов стал сенатором и министром.
Карамзин к портрету Дмитриева написал такие стихи:
Министр, поэт и друг: я всё тремя словами
Об нём для похвалы и зависти сказал.
Прибавлю, что чинов и рифм он не искал,
Но рифмы и чины к нему летели сами.
Литература стояла у Дмитриева на втором плане, и, как он сам говорил, его «деятельная пиитическая жизнь… продолжалась только одиннадцать лет» и пришлась в основном на 90-е годы XVIII века.
Писать стихи Дмитриев начал в ранней юности, но эти первые опыты сам поэт не принимал всерьёз. Сблизившись в это время с Карамзиным, он признал в нём литературного вождя и учителя. Не случайно вслед за выходом в 1795 году сборника Карамзина «Мои безделки» Дмитриев назвал свой сборник «И мои безделки».
Литературную славу Дмитриеву принесла сатира-сказка «Модная жена», написанная в 1791 году. Два года спустя он написал свою знаменитую сатиру «Чужой толк».
Это было злободневное произведение, в котором Дмитриев, поэт нового направления, обрушился на господствовавшую в русской классической литературе риторическую оду. С этого времени в представлении читающей публики оды становятся архаическим жанром.
В написанном в том же году стихотворении «Ермак» Дмитриев даёт описание подвигов Ермака при покорении Сибири уже не в жанре оды, а в жанре романтической баллады. Об этом стихотворении Белинский писал:
«…Это было решительное нововведение, и Дмитриев потому только не был прозван романтиком, что тогда ещё не существовало этого слова». Но «романтизм» дальнейшего развития в творчестве Дмитриева не получил. В основном оно шло по линии изящной, изысканной салонной поэзии. Огромным успехом пользовались сентиментальные песни Дмитриева, а также его мадригалы, эпиграммы, надписи в альбомы, к портретам и другие «поэтические мелочи».
Дмитриевым создано множество басен. Они написаны правильными стихами и изящным литературным языком; но, как и вся салонная поэзия Дмитриева, они далеки от народности, и это дало Пушкину право заявить, что все они «не стоят одной хорошей басни Крылова».
В 1803-1805 годах вышло издание «Сочинений и переводов» Дмитриева. Оно было, по существу, итогом его поэтической деятельности, в последующие годы он уже почти не писал.
Дмитриев умер в один год с Пушкиным, но он остался поэтом «Екатеринина века».
В. Г. Белинский так определил историческое значение Дмитриева: «…Его басни и сказки были превосходными и истинно поэтическими произведениями для того времени. Песни Дмитриева нежны до приторности, - но таков был тогда всеобщий вкус… Вообще в стихотворениях Дмитриева, по их форме и направлению, русская поэзия сделала значительный шаг к сближению с простотою и естественностью, словом - с жизнью и действительностью: ибо в нежно-вздыхательной сентиментальности всё же больше жизни и натуры, чем в книжном педантизме».
Вл. Муравьёв
Лиры и трубы. Русская поэзия XVIII века. М., Детская литература, 1973
ДМИТРИЕВ, Иван Иванович [10(21).IX.1760, с. Богородское Казанской (позднее Симбирской) губернии - 3(15).X.1837, Москва] - русский поэт. Родился в семье помещика. В 14 лет начал военную службу рядовым, в 1796 - вышел в отставку полковником. В 1796-1814 занимал различные посты - оберпрокурора Сената, министра юстиции и др. Выступил в печати в 1777. Наиболее интенсивный период творчества - 1794-1805, когда Дмитриев издал два сборника («И мои безделки», 1795, «Карманный песенник, или Собрание лучших светских и простонародных песен», 1796) и Сочинения (ч. 1-3, 1803-1805); в дальнейшем почти не писал. Был дружен с Г. Р. Державиным и особенно с Н. М. Карамзиным. Поэзия Дмитриева - типичный образец русского дворянского сентиментализма. Отвергая присущую классицизму иерархию жанров и стилей, Дмитриев стремился выработать единый для различных жанров литературный язык на основе светской разговорной речи. Однако язык Дмитриева сохранял условность и книжность. Дмитриев - по преимуществу сатирик, разрабатывавший светские и нравоучительные темы («Модная жена», «Причудница»). Его сатира «Чужой толк», высмеивавшая риторическую оду, стала одним из программных произведений карамзинизма. Многочисленные басни Дмитриева поэтичны и изящны, стиль их отмечен салонной сглаженностью. Большой известностью пользовались перелагавшиеся на музыку песни Дмитриева, в которых фольклорная традиция перерабатывалась в духе камерной сентиментальности («Стонет сизый голубочек» и др.). Драматическая поэма «Ермак» - первый в русской поэзии опыт романтической трактовки национально-исторического сюжета. Значительное место в творчестве Дмитриева занимают переводы и переложения французских поэтов (Лафонтена, Флориана и др.) и поэтические «мелочи» (мадригалы, эпиграммы). Дмитриев оказал влияние на поэтов «Арзамаса», П. А. Вяземского, В. А. Жуковского, К. Н. Батюшкова. Его записки «Взгляд на мою жизнь» (1866) содержат ценные общественно-литературные сведения. А. С. Пушкин относился к поэзии Дмитриева отрицательно; в письмах 1824 он полемизировал с П. А. Вяземским, автором апологетической статьи о Дмитриеве: «Все его басни не стоят одной хорошей басни Крылова…», «…Дмитриев, несмотря на всё старое своё влияние, не имеет, не должен иметь более весу, чем Херасков…». Отмечая ограниченность творчества Дмитриева, В. Г. Белинский указывал и на его историческое значение, как этап на «пути сближения с простотою и естественностью, словом - с жизнью и действительностью…».
Соч.: Сочинения, ред. и прим. А. А. Флоридова, т. 1-2, СПБ, 1895; Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву, с прим. и указателем Я. Грота и П. Пекарского, СПБ, 1866; Карамзин Н. и Дмитриев И., Избр. стихотворения. Вступ. ст., прим. А. Я. Кучерова, Л., 1953.
Лит.: Купреянова Е. Н., Дмитриев и поэты карамзинской школы, в кн.: История рус. лит-ры, т. 5, ч. 1, М. - Л., 1941; Виноградов В. В., Из наблюдений над языком и стилем И. И. Дмитриева, в кн.: Материалы и исследования по истории рус. лит. языка, т. 1, М. - Л., 1949; История рус. лит-ры XIX в. Библиографич. указатель, под ред. К. Д. Муратовой, М. - Л., 1962.
И. М. Семенко
Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 2. - М.: Советская энциклопедия, 1964
ДМИТРИЕВ Иван Иванович [1760-1837] - поэт и баснописец. Служил при дворе; при Павле I был обер-прокурором сената, при Александре I - министром юстиции.
Литературная деятельность Дмитриева не имеет особого значения, хотя в своё время он пользовался большой популярностью. Помимо лирических стихотворений и обычных для того времени придворных од и посланий («Глас патриота на взятие Варшавы», «Стихи на высокомонаршую милость», «Песнь на день коронования» и т. п.), Дмитриев написал четыре книги басен (68 басен), которыми первоначально и обратил на себя внимание. В них он является одним из последних представителей той дидактической струи в русской дворянской литературе, которая определилась ещё при Сумарокове. Кроме того он один из первых пытался привить литературе элементы народной поэзии и написал ряд песен в «народном духе», из которых одна была очень популярна («Стонет сизый голубочек, стонет он и день и ночь; миленький его дружочек отлетел надолго прочь» и т. д.). Наконец Дмитриев был известен и как сатирик и юморист, чрезвычайно поверхностный. Помимо эпиграмм особенно ценилась его сатира «Чужой толк», направленная против тогдашних напыщенных одописцев, цель которых: «…награда перстеньком, нередко сто рублей, иль дружество с князьком» [что впрочем не мешало Дмитриеву самому писать такие же оды, как например написанные в один год с сатирой «Чужой толк» (1794) - «Стихи на победу графа Суворова-Рымникского, одержанную над польскими войсками, когда он в три дня перешёл семьсот вёрст»], и сказка «Модная жена» (о «моднице», обманывающей мужа). Поэзия Дмитриева питается психологическими переживаниями среднепоместного дворянства (мотивы созерцательности и меланхолии, отчуждённости от света и тяги к патриархальному укладу). «Итак, ещё имел я в жизни утешенье внимать журчанию домашнего ручья, вкусить покойный сон под кровом, где родился, и быть в объятиях родителей моих» («К друзьям моим»). Эта настроенность, равно как и участие Дмитриева в реформе стиха и литературного языка, сближает Дмитриева с вождём поместного сентиментализма, Карамзиным. Однако интимная лирика часто заглушается в творчестве Дмитриева перепевами придворной оды («Освобождение Москвы») и аристократической поэзии («Видел славный я дворец»). Смешение стилей объясняется неспособностью Дмитриева противостоять этим чуждым литературным традициям. Гораздо более уверенно прошёл по этому пути десятилетием позднее Жуковский.
Библиография: I. Лучшее издание: Сочин. Ив. Ив. Дмитриева, 2 тт., ред. и примеч. А. А. Флоридова, СПБ., 1893 (приложение к журналу «Север» за 1893). Кроме этого изд., сочин. и переводы Дмитриева выдержали раньше 6 изданий. Позднее были опубликованы письма Дмитриева к Вяземскому (СПБ., 1898) и другие («Русская старина», 1903, XII).
II. Пыпин А. Н., История русской литературы, т. IV, СПБ., 1899; изд. 4-е, СПБ., 1913.
III. Мезьер А. В., Русская словесность с XI по XIX ст. включительно, ч. 2, СПБ., 1902.
Л. Т.
Литературная энциклопедия: В 11 т. - [М.], 1929-1939.
[Статьи (1) об И. Дмитриеве]
