Другим печальный стих рождает стихотворство,
Когда преходит мысль восторгнута в претворство,
А я действительной терзаюся тоской:
Отъята от меня свобода и покой.
В сей злой, в сей злейший час
любовь, мой друг, тревожит,
И некий лютый гнев сие смятенье множит.
Лечу из мысли в мысль, бегу из страсти в страсть,
Природа над умом приемлет полну власть;
Но тщетен весь мой гнев: её ли ненавижу?!
Она не винна в том, что я её не вижу,
Сержуся, что не зрю! Но кто виновен тем?!
Причина мне случай в несчастии моем.
Напрасно на неё рождается досада;
Она бы всякий час со мной быть купно рада.
Я верен ей, но что имею из того?!
Я днесь от беспокойств терпенья моего,
Лишённый всех забав, ничем не услаждаюсь,
Стараюсь волен быть и больше побеждаюсь,
В отчаяньи, в тоске терпя мою беду,
С утра до вечера покойной ночи жду,
Хожу, таская грусть чрез горы, долы, рощи,
И с нетерпением желаю тёмной нощи,
Брожу по берегам и прехожу леса,
Нечувственна земля, не видны небеса.
Повсюду предо мной моей любезной очи,
Одна она в уме. Дождався тихой ночи,
Глаза хочу сомкнуть во тихие часы,
Сомкну, забудуся. Но, ах! ея красы
И очи сомкнуты сквозь веки проницают
И с нежностью моё там имя восклицают.
Проснувся, я ловлю ея пустую тень
И, осязая мрак, желаю, чтоб был день.
Лишася сладка сна и мояся слезами,
Я суетно ищу любезную глазами.
Бегу во все страны, во всех странах грущу,
Озлюсь и стану полн лютейшия досады,
Но только вспомяну ея приятны взгляды,
В минуту, я когда сержусь, как лютый лев,
В нежнейшую любовь преходит пущий гнев.
[1774]
Сию сатиру вам, дворяня, приношу!
Ко членам первым я отечества пишу.
Дворяне без меня свой долг довольно знают,
Но многие одно дворянство вспоминают,
Не помня, что от баб рожденным и от дам
Без исключения всем праотец Адам.
На то ль дворяне мы, чтоб люди работали,
А мы бы их труды по знатности глотали?
Какое барина различье с мужиком?
И тот и тот - земли одушевлённый ком.
А если не ясняй ум барский мужикова,
Так я различия не вижу никакого.
Мужик и пьёт и ест, родился и умрёт,
Господский также сын, хотя и слаще жрёт
И благородие своё нередко славит,
Что целый полк людей на карту он поставит.
Ах, должно ли людьми скотине обладать?
Не жалко ль? Может бык людей быку продать?
А во учении имеем мы дороги,
По коим посклизнуть не могут наши ноги:
Единой шествуя, вдали увидя дым,
Я твёрдо заключу, что там огонь под ним.
Я знаю опытом, пера тяжеле камень,
И льда не вспламенит и жесточайший пламень;
По счёту ведаю, что десять - пять да пять;
Но это не верста, едина только пядь:
Шагнуть и без наук искусно мы умеем,
А всей премудрости цель дальную имеем,
Хотя и вечно к ней не можем мы дойти,
Но можем на пути сокровищи найти.
Перикл, Алькивияд наукой не гнушались,
Начальники их войск наукой украшались;
Великий Александр и ею был велик,
Науку храбрый чтит венчанный Фридерик;
Петром она у нас Петрополь услаждает,
Екатерина вновь науку насаждает.
Не можно никогда науки презирать,
И трудно без нея нам правду разбирать.
Мне мнится, на слепца такой судья походит,
Младенец коего, куда похочет, водит.
На то ль кому судьба высокий чин дала,
Чтоб он подписывал, подьячий вёл дела?
Такою слабостью умножатся нам нищи,
Лишенны им навек своей дневныя пищи.
Подьячий согрешит или простой солдат:
Один из мужиков, другой из черни взят,
А во дворянстве всяк, с каким бы ни был чином,
Не в титле - в действии быть должен дворянином,
И непростителен большой дворянский грех.
Начальник, сохраняй уставы больше всех!
Дворянско титло нам из крови в кровь лиётся;
Но скажем: для чего дворянство так даётся?
Коль пользой общества мой дед на свете жил,
Себе он плату, мне задаток заслужил,
А я задаток сей, заслугой взяв чужею,
Не должен класть его достоинства межею.
И трудно ли сию задачу разрешить,
Когда не тщимся мы работы довершить,
Для ободрения пристойный взяв задаток,
По праву ль без труда имею я достаток?
Судьба монархине велела побеждать
И сей империей премудро обладать,
А нам осталося во дни ея державы
Ко пользе общества в трудах искати славы.
Похвален человек, не ищущий труда,
В котором он успеть не может никогда.
К чему способен он, он точно разбирает:
Пиитом не рождён, бумаги не марает,
А если у тебя безмозгла голова,
Пойди и землю рой или руби дрова,
От низких более людей не отличайся
И предков титлами уже не величайся.
Сей Павла воспитал, достойного корон,
Дабы подобен был Екатерине он;
С Спиридовым валы Орловы пребегают
И купно на водах с ним пламень возжигают;
Голицын гонит рать, Румянцев - наш Тюренн,
А Панин - Мальборуг у неприступных стен;
Подобно Еропкин в час бдения не дремлет,
И силу дерзкия Мегеры он отъемлет.
А ты, в ком нет ума, безмозглый дворянин,
Хотя ты княжеский, хотя господский сын,
Как будто женщина дурная, не жеманься
И, что тебе к стыду, пред нами тем не чванься!
От Августа пускай влечён твой знатный род, -
Когда прекрасна мать, а дочь ея урод,
Полюбишь ли ты дочь, узришь ли в ней заразы,
Хотя ты по уши зарой её в алмазы?
Коль только для себя ты в обществе живешь,
И в поте не своём ты с маслом кашу ешь,
И не собой ещё ты сверх того гордишься, -
Не дивно ли, что ты, дружочек мой, не рдишься?
Без крылья хочешь ты летети к небесам.
Достоин я, коль я сыскал почтенье сам,
А если ни к какой я должности не годен, -
Мой предок дворянин, а я неблагороден.
[1771]
Перикл (ок. 490-429 до н.э.) - афинский стратег, законодатель; время Перикла - период расцвета афинской рабовладельческой демократии.
Алькивияд - Алкивиад (ок. 451-404 до н.э.), афинский военный и политический деятель.
Великий Александр - Александр Македонский.
Фридерик - Фридрих II (1712-1786), прусский король (1740-1786).
Сей Павла воспитал… - Имеется в виду Н.И.Панин (1718-1783), граф, русский государственный деятель, дипломат.
С Спиридовым валы Орловы пребегают… - Имеется в виду победа русского флота над турецким в сражении при Чесме (1770); русским флотом командовали Г.А.Спиридов (1713-1790) и братья Орловы - граф А.Г.Орлов (1737-1807/1808) и граф Г.Г.Орлов (1734-1783).
Голицын - имеется в виду князь А.М.Голицын (1718-1783), крупный военный деятель, участник Первой турецкой войны (1768-1774).
Румянцев - П.А.Румянцев-Задунайский (1725-1796), выдающийся полководец.
Тюренн - Анри Тюренн (1611-1675), выдающийся французский полководец.
Панин - речь идёт о П.И.Панине (1721-1789), графе, генерал-аншефе, участнике Семилетней и русско-турецкой войн; брате Н.И.Панина.
Мальборуг - Мальборо Джон Черчилл (1650-1722), герцог (1702), английский полководец и государственный деятель.
Еропкин… в час бдения не дремлет И силу дерзкия Мегеры он отъемлет. - Имеются в виду заслуги главнокомандующего московского гарнизона П.Д.Еропкина (1724-1805), подавившего «чумной бунт» и принявшего решительные меры по борьбе с эпидемией чумы в 1771 г.
Сам себя я ненавижу,
Не страшуся ничего;
Окончания не вижу
Я страданья моего.
Сердце стонет,
Взор мой тонет
Во слезах и день и ночь.
Дух томится,
Солнце тьмится,
В полдень убегая прочь.
Скройся, солнце, ты навеки,
Скройся, солнце, от меня!
Проливайтеся, слёз реки,
Горький ток из глаз гоня!
Я несчастен,
Всем причастен
Мукам, кои в свете есть!
Всё имею;
Не умею
Более терзанья несть.
Разрываются все члены,
И теснится грудь моя.
Я не зрю бедам премены
И не жду уже ея.
И такою
Злой тоскою
Во отчаянье введён,
Что я люту
Ту минуту
Проклинаю, как рождён.
Во стенании и плаче
Я ещё тужу о том,
И тужу всего я паче,
Что родился не скотом;
Кроме славы,
Все б забавы
Были в области моей.
Гнанный псами,
Я б лесами
Сокрывался от людей.
Ах, а ныне где сокрыться
От злодеев я могу?
Разве в землю мне зарыться,
Коль от них не убегу?
Иль, о горе!
В бурно море
Мне низвергнуться к водам
И в пучине,
В сей кручине,
Обрести конец бедам!
Что во славе, коль покою
Я не вижу никогда,
И несносною тоскою
Я терзаюся всегда?
Что в отраду,
Мне в награду,
Вечной славы ожидать
Тьмы в утробе,
Мне во гробе,
Коей вечно не видать?
Поспешай, драгая вечность,
Узы ты мои претерть!
И в покойну бесконечность
Воведи меня ты, смерть!
Сердцу больно,
Так довольно
Злому счастию служить.
Если в скуке
Жить и в муке,
Так на что на свете жить?
О тебе одной болею,
Дорогая, тя любя,
И тебя одной жалею.
Я жалею лишь тебя.
Я крушуся,
Что лишуся
Я любезной навсегда,
И судьбою
Я с тобою
Не увижусь никогда.
[1768]
Узы ты мои претерть - перетереть, уничтожить связывающие меня цепи или толстые верёвки.
Страдай, прискорбный дух! Терзайся, грудь моя!
Несчастливее всех людей на свете я!
Я счастья пышного сыскать себе не льстился
И от рождения о нём не суетился;
Спокойствием души одним себе ласкал:
Не злата, не сребра, но муз одних искал.
Без провождения я к музам пробивался
И сквозь дремучий лес к Парнасу прорывался.
Преодолел я труд, увидел Геликон;
Как рай, моим очам вообразился он.
Эдемским звал его я светлым вертоградом,
А днесь тебя зову, Парнас, я мрачным адом;
Ты мука фурий мне, не муз ты мне игра.
О бедоносная, противная гора,
Подпора моея немилосердой части,
Источник и вина всея моей напасти,
Плачевный вид очам и сердцу моему,
Нанесший горести бесчисленны ему!
Несчастен был тот день, несчастнейша минута,
Когда по строгости и гневу рока люта,
Польстив утехою и славою себе,
Ногою в первый раз коснулся я тебе.
Крылатый мне там конь был несколько упорен,
Но после стал Пегас обуздан и покорен.
Эрата перва мне воспламенила кровь,
Я пел заразы глаз и нежную любовь;
Прелестны взоры мне сей пламень умножали,
Мой взор ко взорам сим, стихи ко мне бежали.
Стал пети я потом потоки, берега,
Стада и пастухов, и чистые луга.
Ко Мельпомене я впоследок обратился
И, взяв у ней кинжал, к теятру я пустился.
И, музу лучшую, к несчастью, полюбя,
Я сей, увы! я сей кинжал вонжу в себя,
И окончаю жизнь я прежнею забавой,
Довольствуясь одной предбудущею славой,
Которой слышати не буду никогда.
Прожив на свете век, я сетую всегда,
Когда лишился я прекрасной Мельпомены
И стихотворства стал искати перемены,
Де-Лафонтен, Эсоп в уме мне были вид.
Простите вы, Расин, Софокл и Еврипид;
Пускай, Расин, твоя Монима жалко стонет,
Уж нежная любовь ея меня не тронет.
Орестова сестра пусть варвара клянет,
Движения, Софокл, во мне нимало нет.
С супругом, плача, пусть прощается Альцеста,
Не сыщешь, Еврипид, в моем ты сердце места,
Аристофан и Плавт, Терентий, Молиер,
Любимцы Талии и комиков пример,
Едва увидели меня в парнасском цвете,
Но всё уж для меня кончается на свете.
Не буду драм писать, не буду притчей плесть,
И на Парнасе мне противно всё, что есть.
Не буду я писать! Но - о несчастна доля!
Во предприятии моя ли этом воля?
Против хотения мя музы привлекут,
И мне решение другое изрекут.
Хочу оставить муз и с музами прощаюсь,
Прощуся с музами и к музам возвращаюсь:
Любовницею так любовник раздражен,
Который многи дни был ею заражен,
Который покидать навек её печётся
И в самый оный час всем сердцем к ней влечётся.
Превредоносна мне, о музы, ваша власть!
О бесполезная и пагубная страсть,
Которая стихи писать меня учила!
Спокойство от меня ты вечно отлучила,
Но пусть мои стихи презренье мне несут,
И музы кровь мою, как фурии, сосут,
Пускай похвалятся надуты оды громки,
А мне хвалу сплетёт Европа и потомки.
[1768]
Без провождения я к музам пробивался. - Вопреки истине, Сумароков утверждает здесь, что его творчество развивалось независимо от деятельности его предшественников Тредиаковского и Ломоносова.
О бедоносная, противная гора! - Парнас.
Эрата перва мне воспламенила кровь. - Сумароков имеет в виду свои ранние любовные песни.
Стал пети я потом… - Речь идёт об эклогах Сумарокова.
И взяв у ней кинжал. - Эмблемы трагедии: кинжал и маска.
Когда лишился я прекрасной Мельпомены. - Сумароков был отстранён от должности директора Российского театра 13 июня 1761 г. После этого он усиленно стал писать сатирические басни и через год, в июле 1762 г., сдал в печать сразу две книги «Притч».
Орестова сестра - Электра, героиня одноимённой трагедии Софокла.
Альцеста - Алкеста, героиня одноимённой трагедии Еврипида.
Пускай похвалятся надуты оды громки. - Имеются в виду оды В.П.Петрова.
Грабители кричат: «Бранит он нас!»
Грабители! Не трогаю я вас,
Не в злобе - в ревности к отечеству дух стонет;
А вас и Ювенал сатирою не тронет.
Тому, кто вор,
Какой стихи укор?
Ворам сатира то: верёвка и топор.
?
На месте сем лежит безмерно муж велик,
А именно зловредный откупщик.
Реками золото ему стекалось ко рту
И, душу озлатив, послало душу к чёрту.
[1760]
Тщетно я скрываю сердца скорби люты,
Тщетно я спокойною кажусь.
Не могу спокойна быть я ни минуты,
Не могу, как много я ни тщусь.
Сердце тяжким стоном, очи током слезным
Извлекают тайну муки сей:
Ты моё старанье сделал бесполезным,
Ты, о хищник вольности моей!
Ввергнута тобою я в сию злу долю,
Ты спокойный дух мой возмутил,
Ты мою свободу пременил в неволю,
Ты утехи в горесть обратил;
И, к лютейшей муке, ты, того не зная,
Может быть, вздыхаешь о иной,
Может быть, бесплодным пламенем сгорая,
Страждешь ею так, как я тобой.
Зреть тебя желаю, а узрев, мятуся
И боюсь, чтоб взор не изменил;
При тебе смущаюсь, без тебя крушуся,
Что не знаешь, сколько ты мне мил.
Стыд из сердца выгнать страсть мою стремится,
А любовь стремится выгнать стыд;
В сей жестокой брани мой рассудок тьмится,
Сердце рвётся, страждет и горит.
Так из муки в муку я себя ввергаю,
И хочу открыться, и стыжусь,
И не знаю прямо, я чего желаю,
Только знаю то, что я крушусь;
Знаю, что всеместно пленна мысль тобою
Вображает мне твой милый зрак;
Знаю, что, вспаленной страстию презлою,
Мне забыть тебя нельзя никак.
[1759]
Под камнем сим лежит богатства собиратель,
Который одному богатству был приятель,
Он редко вспоминал, что жизнь его кратка,
И часто вспоминал, что жизнь его сладка.
Осталось на земли его богатство цело,
И съедено в земли его червями тело;
Им нужды нет, каков был прежде он богат.
И тако ничего не снес с собой во ад.
[1758]
Два брата здесь лежат: один во весь свой век
Был честный, а притом несчастный человек.
Другой с бездельствами век прожил неразлучно
И жил по саму смерть свою благополучно.
Не воздан праведник, без казни умер плут, -
Конечно, будет нам ещё по смерти суд.
[1756]
Не трать, красавица, ты времени напрасно,
Любися; без любви всё в свете суеты,
Жалей и не теряй прелестной красоты,
Чтоб больше не тужить, что век прошёл несчастно.
Любися в младости, доколе сердце страстно:
Как младость пролетит, ты будешь уж не ты.
Плети себе венки, покамест есть цветы,
Гуляй в садах весной, а осенью ненастно.
Взгляни когда, взгляни на розовый цветок,
Тогда когда уже завял ея листок:
И красота твоя, подобно ей, завянет.
Не трать своих ты дней, доколь ты нестара,
И знай, что на тебя никто тогда не взглянет,
Когда, как розы сей, пройдёт твоя пора.
[1755]
Тема этого стихотворения неоднократно разрабатывалась поэтами, которых хорошо знал Сумароков: Ронсар («Сонет к Елене»), Пауль Флеминг («Ода») и Ж.Б.Руссо («Урок любви») и др.
Летите, мои вздохи, вы к той, кого люблю,
И горесть опишите, скажите, как терплю;
Останьтесь в ея сердце, смягчите гордый взгляд
И после прилетите опять ко мне назад;
Но только принесите приятную мне весть,
Скажите, что ещё мне любить надежда есть.
Я нрав такой имею, чтоб долго не вздыхать,
Хороших в свете много, другую льзя сыскать.
[1755]
Прохожий! Обща всем живущим часть моя:
Что ты, и я то был; ты будешь то, что я.
[1755]
Уже восходит солнце, стада идут в луга,
Струи в потоках плещут в крутые берега.
Любезная пастушка овец уж погнала
И на вечер сегодни в лесок меня звала.
О тёмные дубровы, убежище сует!
В приятной вашей тени мирской печали нет;
В вас красные лужайки природа извела
Как будто бы нарочно, чтоб тут любовь жила.
В сей вечер вы дождитесь под тень меня свою,
А я в вас буду видеть любезную мою.
Под вашими листами я счастлив уж бывал
И верную пастушку без счету целовал.
Пройди, пройди, скоряе, ненадобный мне день,
Мне свет твой неприятен, пусть кроет ночи тень.
Спеши, дражайший вечер, о время, пролетай!
А ты уж мне, драгая, ни в чём не воспрещай.
[1755]
Смертельного наполнен яда,
В бедах младой мой век течёт.
Рвёт сердце всякий день досада
И скорбь за скорбью в грудь влечёт,
Подвержен я несчастья власти,
Едва креплюся, чтоб не пасти.
Ты в жизни мне одна отрада,
Одна утеха ты, мой свет!
За горести мне ты награда,
Котору счастье мне дает,
Мне в жизни нет иныя сласти.
Тобой сношу свирепство части.
В крови твоей, драгая, хлада
Ко мне ни на минуту нет.
Бодрюсь одним приятством взгляда,
Как рок все силы прочь берет.
Пускай сберутся все напасти,
Лишь ты тверда пребуди в страсти.
[1755]
Баллада - в поэзии романских народов стихотворение из трёх строф по восемь стихов и дополнительной строфы в четыре стиха («посылка») с определёнными принципами рифмовки. У Сумарокова «баллад» состоит из трёх строф по шесть стихов с выдержанными во всём стихотворении рифмами (схема: абабвв).
Свирепство части - свирепость своей участи.
Мучительная мысль, престань меня терзати
И сердца больше не смущай.
Душа моя, позабывай
Ту жизнь, которой мне вовеки не видати!
Но, ах! драгая жизнь, доколе буду жить
В прекрасной сей пустыне,
Всё буду унывать, как унываю ныне.
Нельзя мне здесь, нельзя любезныя забыть!
Когда я в роще сей гуляю,
Я ту минуту вспоминаю,
Как в первый раз её мне случай видеть дал.
При токе сей реки любовь моя открылась,
Где, слыша то, она хотя и посердилась,
Однако за вину, в которую я впал,
Казать мне ласки стала боле.
В сем часто я гулял с ней поле.
В сих чистых ключевых водах
Она свои мывала ноги.
На испещренных сих лугах
Все ею мнятся быть протоптаны дороги;
Она рвала на них цветы,
Подобие своей прелестной красоты.
Под тению сего развесистого древа,
Не опасаясь больше гнева,
Как тут случилось с ней мне в полдни отдыхать,
Я в первый раз её дерзнул поцеловать.
Потом она меня сама поцеловала
И вечной верностью своею уверяла.
В дуброве сей
Я множество имел приятных с нею дней.
У сей высокой там берёзы
Из уст дражайших я услышал скорбный глас,
Что приближается разлуки нашей час,
И тамо проливал горчайшие с ней слёзы,
Шалаш мой мук моих в ночи свидетель был.
На сей горе я с нею расставался
И всех своих забав и радостей лишался,
На ней из глаз моих драгую упустил.
Но здешняя страна наполнилася ею
И оттого полна вся горестью моею.
[1755]
Негде, в маленьком леску,
При потоках речки,
Что бежала по песку,
Стереглись овечки.
Там пастушка с пастухом
На брегу была крутом,
И в струях мелких вод с ним она плескалась.
Зацепила за траву,
Я не знаю точно,
Как упала в мураву,
Вправду иль нарочно.
Пастух её подымал,
Да и сам туда ж упал,
И в траве он щекотал девку без разбору.
«Не шути так, молодец, -
Девка говорила, -
Дай мне встать пасти овец, -
Много раз твердила, -
Не шути так, молодец,
Дай мне встать пасти овец;
Не шути, не шути, дай мне пасти стадо».
«Закричу», - стращает вслух.
Дерзкий не внимает
Никаких речей пастух,
Только обнимает.
А пастушка не кричит,
Хоть стращает, да молчит.
Для чего же не кричит, я того не знаю.
И что сделалось потом,
И того не знаю.
Я не много при таком
Деле примечаю;
Только эхо по реке
Отвечало вдалеке:
Ай, ай, ай! - знать, они дралися.
[1755]
Благополучны дни
Нашими временами;
Веселы мы одни,
Хоть нет и женщин с нами:
Честности здесь уставы,
Злобе, вражде конец,
Ищем единой славы
От чистоты сердец.
Гордость, источник бед,
Распрей к нам не приводит,
Споров меж нами нет,
Брань нам и в ум не входит;
Дружба, твои успехи
Увеселяют нас;
Вот наши все утехи,
Благословен сей час.
Мы о делах чужих
Дерзко не рассуждаем
И во словах своих
Света не повреждаем;
Все тако человеки
Должны себя явить,
Мы золотые веки
Тщимся возобновить.
Ты нас, любовь, прости,
Нимфы твои прекрасны
Стрелы свои внести
В наши пиры не властны;
Ты утех не умножишь
В братстве у нас, любовь,
Только лишь востревожишь
Ревностью дружню кровь.
Только не верь тому,
Что мы твои злодеи:
Сродны ли те уму,
Чистым сердцам затеи?
Мы, приобщая мира
Сладости дар себе,
Только пойдём из пира
Подданны все тебе.
1730-е годы
Был дождь; овечушка обмокла, как лягушка:
Дрожит у ней тельцо и душка,
И шуба вся на ней дрожит;
Сушиться надлежит;
Овца к огню бежит.
Ах! лучше б ты, овца, день целый продрожала
И от воды к огню, безумка, не бежала.
Спросила ль ты, куда дорога та лежала?
Какую прибыль ты нашла?
В поварню ты зашла.
То подлинно, что ты немного осушилась;
Да шубы ты лишилась.
К чему, читатель, сей рассказ?
Я целю вить не в бровь, я целю в самый глаз:
Зайди с челобитьём когда в приказ.
?
И птицы держатся людского ремесла.
Ворона сыру кус когда-то унесла
И на дуб села.
Села,
Да только лишь ещё ни крошечки не ела.
Увидела Лиса во рту у ней кусок
И думает она: «Я дам Вороне сок!
Хотя туда не вспряну,
Кусочек этот я достану,
Дуб сколько ни высок».
«Здорово, - говорит Лисица, -
Дружок, Воронушка, названая сестрица!
Прекрасная ты птица!
Какие ноженьки, какой носок,
И можно то сказать тебе без лицемерья,
Что паче всех ты мер, мой светик, хороша!
И попугай ничто перед тобой, душа,
Прекраснее стократ твои павлиньих перья!»
(Нелестны похвалы приятно нам терпеть).
«О, если бы ещё умела ты и петь,
Так не было б тебе подобной птицы в мире!»
Ворона горлышко разинула пошире,
Чтоб быти соловьем,
«А сыру, - думает, - и после я поем.
В сию минуту мне здесь дело не о пире!»
Разинула уста
И дождалась поста.
Чуть видит лишь конец Лисицына хвоста.
Хотела петь, не пела,
Хотела есть, не ела.
Причина та тому, что сыру больше нет.
Сыр выпал из роту, - Лисице на обед.
?
Сюжет притчи заимствован из басни Лафонтена «Ворона и Лисица» («Le Corbeau et le Renard») или из басни Эзопа «Ворона и Лисица». Есть аналогичная басня и у Федра.
СУМАРОКОВ А. П. (статья из «Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона», 1890 – 1907)
Сумароков (Александр Петрович) - известный писатель. Родился в 1718, в Финляндии, близ Видьманстранда. Отец его, Пётр Панкратьевич, крестник Петра Великого, был человеком по тому времени образованным, в особенности по части литературы, и принадлежал к искренним сторонникам реформаторской деятельности Петра.
По заключении Ништадского мира он сам занялся воспитанием своих детей и пригласил к ним иностранца Зейксна (бывшего одно время учителем имп. Петра II), для преподавания «общей словесности», 14-ти лет Сумароков был отдан в Сухопутный Шляхетный корпус, только что устроенный по прусскому образцу Минихом. Здесь Сумароков вскоре выделился серьёзным отношением к научным занятиям и в особенности влечением к литературе.
Первыми произведениями Сумарокова, написанными ещё в корпусе, были переложение псалмов, любовные песни и оды; образцами для них служили французские поэты и вирши Тредьяковского. Систематического знакомства с французской литературой у Сумарокова не было; даже Расина он прочёл уже по выходе из корпуса. Воспитанники корпуса читали друг другу свои сочинения и переводы. Из них Сумароков образовал «общество любителей российской словесности»; в числе участников его были известные впоследствии И. П. Елагин, И. И. Мелисисно, А. П. Мельгунов. Сочинённые Сумароковым в это время сентиментальные песни были положены на музыку Белиградским и имели большой успех даже при дворе. К этому же времени относятся и первые драматические опыты Сумарокова. Впечатления театра были знакомы Сумарокову ещё в раннем детстве; по его словам, когда ему не было ещё и двенадцати лет, он «бывал на комедиях», исполнявшихся заезжими актёрами немцами. Не заявив, по окончании ученья, желания служить в полку, Сумароков был сначала причислен к военной канцелярии гр. Миниха, со званием адъютанта, затем продолжал службу у гр. Г. И. Головкина и гр. А. Г. Разумовского и дослужился до чина бригадира.
Служба при гр. Разумовском доставила Сумарокову возможность бывать в высшем обществе столицы и привела к знакомству с наиболее выдающимися лицами того времени. Но честолюбие Сумарокова было направлено в иную сторону: он неутомимо работал на литературном поприще. В октябре 1747 Сумароков обратился к президенту канцелярии академии наук, брату своего начальника, гр. К. Г. Разумовскому, с просьбой о разрешении напечатать трагедии «Хорев»: Уже в этом прошении определённо высказана мысль об общественном значении его авторства: «к тому, чтоб она была напечатана» - говорит Сумароков - «меня ничто не понуждает, кроме одного искреннего желания тем, чем я могу, служить моему отечеству». Трагедия была напечатана в том же году. Успех, выпавший на её долю, содействовал распространение в русском обществе более правильного взгляда на театральное искусство и оказал несомненное влияние на основание постоянного русского театра. Приглашению в Петербург знаменитой ярославской труппы предшествовала постановка пьес Сумарокова в корпусе и во дворце: в 1750, кроме «Хорева» - трагедий «Гамлет», «Синав и Трувор», «Артистона», комедии «Чудовищи», «Трессотинеус», в 1751 - «Семира»; актёрами являлись кадеты. Существование театра было упрочено указом императрицы сенату 30 августа 1756, и тогда же Сумароков был определён директором его. Для облагораживания в глазах малообразованной публики звания актеров он выхлопотал последним дворянское отличие - право носить шпагу. Иногда придирчивый в своих требованиях, он с любовью следил за развитием талантов и навыков к сцене и был искренним другом талантливейших представителей своей труппы; известна, например, его трогательная элегия на смерть Шумского и Троепольской.
Несмотря на недоброжелательство литературных противников Сумарокова, старавшихся подорвать значение Сумарокова как драматурга, слава его росла с каждым новым произведением. Постоянный театр, с актёрами, смотревшими на сцену как на своё единственное и высокое призвание, дал новую пищу творчеству Сумарокова, встречавшему, притом, неизменное одобрение со стороны императрицы. Продолжая работать для театра, он в тоже время писал многочисленные оды, элегии, басни, сатиры, притчи, эклоги, мадригалы, критические статьи и т. д., стараясь завоевать прочное положение во всех родах и видах русской литературы.
В 1759 Сумароков основал журнал «Трудолюбивую пчелу», наполнявшуюся большей частью произведениями своего издателя. Он имел успех, но скоро прекратился по недостатку средств.
В 1755 Сумароков поставил на сцену первую русскую оперу: «Цефал и Прокриса», музыка к которой была написана, в лирическом духе, придворным капельмейстером Арайя. К 1757 относится драма Сумарокова «Пустынник», к 1758 - трагедия «Ярополк и Димиза», где двое из действующих лиц носят имена «Крепостата» и «Силотела», по-видимому имевшие целью сообщить трагедии отсутствовавший в ней национально-исторический колорит. Quasi-исторические сюжеты имеют и следующие трагедии Сумарокова: «Вышеслав» - (1768), переносящий действие в языческую старину Новгорода, «Дмитрий Самозванец» (1771), «Мстислав» (1774). К 1768 относятся комедии Сумарокова «Опекун», «Лихоимец», «Три брата совместники», «Ядовитый», «Нарцис», к 1769 - «Пустая ссора», «Рогоносец по воображению», «Мать совместница дочери». Сумароков сочинял и балеты, в которые вводил драматический элемент и намеки на современные события. Изящные декорации, музыка, пение, фантастическая обстановка - всё это обеспечивало успех таким аллегорическим пьесам Сумарокова, как «Новые лавры» (на победу над Фридрихом 1759) или «Прибежище добродетели», или таким операм, как «Альцеста» (1759), с музыкой Раупаха. Быстрота, с которой Сумароков создавал свои произведения, может быть охарактеризована его пометкой на комедии «Трессотиниус»: «зачата 12 января 1750, окончена января 1З-го 1750».
Крайне самолюбивый и строптивый нрав Сумарокова служил источником бесконечных ссор и столкновений, даже с ближайшими его родными. Подорвать литературный авторитет Сумарокова врагам его не удавалось, но в отношениях к нему многих лиц из высшего и литературного круга было немало несправедливого. У вельмож его дразнили и потешались его бешенством; Ломоносов и Тредьяковский донимали его насмешками и эпиграммами. Они жестоко напали на И. П. Елагина, когда тот в своей «сатире на петиметра и кокеток» обратился к Сумарокову в таких выражениях:
«Наперсник Буалов, российский наш Расин,
Защитник истины, гонитель, бич пороков.»
Сумароков, с своей стороны, не оставался в долгу: в своих вздорных одах - он пародировал высокопарные строфы Ломоносова, а Тредьяковского изобразил в «Трессотиниусе», в лице тупого педанта, то читающего неуклюжие и смешные стихи, от которых все бегут, то рассуждающего о том, какое «твердо» правильные - о трёх-ли ногах или об одной. Противниками Сумарокова на литературном поприще были ещё Эмин и Лукин, но Херасков, Майков, Княжнин, Аблесимов склонялись перед его авторитетом и были его друзьями.
С цензурой Сумароков вёл постоянную борьбу. В большинство случаев непримиримость Сумарокова объяснялась его неуклонным стремлением к истине, как он её понимал. С сильнейшими вельможами своего времени Сумароков так же спорил и горячился, как и с своими собратьями по перу, и ни шутом у них, ни льстецом не мог быть уже по самой своей натуре.
Отношения Сумарокова к И. И. Шувалову были проникнуты искренним и глубоким уважением. Сумароков управлял театром не особенно долго: из-за каких-то в точности неизвестных столкновений с артистами и недоразумений или, вернее, интриг, Сумароков был, в 1761 г., уволен от звания директора театра. Хотя это не охладило в нём страсти к сочинительству, но он был очень огорчён и с особенной радостью встретил воцарение Екатерины II. В похвальном слове, написанном по этому поводу, он в сильных выражениях нападал на невежество, укреплённое пристрастием и силой, как на источник неправды в жизни; он умолял государыню исполнить то, что смерть помешала исполнить Петру Вел. - создать «великолепный храм ненарушимого правосудия». Императрица Екатерина знала и ценила Сумарокова и, не смотря на необходимость подчас делать этой «горячей голове» внушения, не лишала его своего расположения. Все сочинения его печатались на счёт Кабинета. Любопытно и для характеристики времени и нравов, и для определения взаимных отношений Сумарокова и императрицы, дело его с содержателем московского театра Бельмонти, которому он запретил играть свои произведения. Бельмонти обратился к главнокомандующему Москвы, фельдмаршалу гр. П. С. Салтыкову, и тот, не вникнув хорошенько в дело, разрешил ему играть произведения Сумарокова «Мои трагедии - писал по этому поводу Сумароков - моя собственность… Я уважаю фельдмаршала, как знаменитого градоначальника древней столицы, а не как властелина моей музы; она не зависит от него. По чреде, им занимаемой, я его почитаю; но на поприще поэзии я ставлю себя выше его». Вместе с тем Сумароков пожаловался императрице на Салтыкова. «Вы лучше всех знаете - отвечала ему Екатерина, - какого уважения достойны люди, служившие со славой и убелённые сединами. Вот почему советую вам избегать впредь подобных прений. Таким образом вы сохраните спокойствие души, необходимое для произведений вашего пера, а мне всегда приятнее будет видеть представление страстей в ваших драмах, нежели в ваших письмах». Этот ответ немало подбавил горечи к последним годам жизни Сумарокова, омрачённой периодами тяжкого запоя.
Враги смеялись над ним, дирекция театра отказывала ему в праве иметь бесплатное место на представлениях его пьес, сочинения его перепечатывались с целью искажения. Богач Демидов преследовал его по долговому обязательству в 2000 руб. и забавлялся его стеснённым положением, требуя уплаты не только капитала, но и неустойки за просрочку. Не был счастлив Сумароков и в семейной жизни. Он был женат три раза. Из четырёх сыновей один умер в молодости; трое других утонули, стараясь спасти друг друга.
С 1771 Сумароков жил то в Москве то в деревне, изредка наезжая в Петербург, по делам или по вызову императрицы. Сумароков умер в Москве, 59 лет от роду, и похоронен в Донском монастыре.
При всех слабостях и странностях, Сумароков имел доброе сердце и готов был последним поделиться с бедняком. Он никогда не упускал случая заступиться за гонимого, выразить резкий протест против поругания человеческого достоинства в крестьянине. Самомнение его было чрезвычайно велико: он называл Вольтера единственным, вместе с Метастазием, достойным своим совместником.
Стихотворения Сумарокова вышли в свет в 1769; затем все сочинения его были изданы Н. И. Новиковым дважды, в 1781 и 1787 гг.
Всего больше выдаются из них драматические произведения, которыми Сумароков стяжал у современников славу «отца российского театра» и «северного Расина». Конечно, серьёзно сравнивать Сумарокова с франц. трагиком нельзя; он уступал ему и по силе таланта, и по оригинальности. Образцом для Сумарокова служили Расин и Вольтер. Его трагедии отличаются всеми внешними свойствами ложно-классической французской трагедии - её условностью, отсутствием живого действия, односторонним изображением характеров и т. д. Сумароков не только перерабатывал, но прямо заимствовал из французских трагедий план, идеи, характер, даже целые сцены и монологи. Его Синавы и Труворы, Ростиславы и Мстиславы были лишь бледными копиями Ипполитов, Британников и Брутов французских трагедий. Современникам трагедии Сумарокова нравились идеализацией характеров и страстей, торжественностью монологов, внешними эффектами, яркой противоположностью между добродетельными и порочными лицами; они надолго утвердили ложно-классический репертуар на русской сцене. Будучи лишены национального и исторического колорита, трагедии Сумарокова имели воспитательное значение для публики в том отношении, что в уста действующих лиц влагались господствовавшие в то время в европейской литературе возвышенные идеи о чести, долге, любви к отечеству и изображения страстей облекались в облагороженную и утонченную форму. О характере переделок Сумарокова может дать понятие хотя бы следующее место из «Гамлета», где датский принц говорит:
Я бедствием своим хочу себя явить,
Что над любовию могу я властен быть.
Люблю Офелию; но сердце благородно
Быть должно праведно,
хоть пленно, хоть свободно…
В 1-м явл. II действия Клавдий восклицает:
Когда природа в свет меня производила,
Она свирепствы все мне в сердце положила.
Во мне искоренить природное мне зло,
О воспитание! и ты не возмогло,
Се в первый раз во мне суровый дух стонает
И варварством моим меня изобличает…
Интересен разговор Полония и Гертруды, в котором поставлен и разрешён в духе времени вопрос о царской власти.
Полоний.
Кому прощать царя? - народ в его руках.
Он Бог, не человек, в подверженных странах.
Когда кому даны порфира и корона,
Тому вся правда власть, и нет ему закона.
Гертруда.
Не сим есть праведных наполнен ум царей:
Царь мудрый есть пример всей области своей;
Он правду паче всех подвластных наблюдает,
И все свои на ней уставы созидает,
То помня завсегда, что краток смертных век,
Что он в величестве такой же человек,
Рабы его ему любезные суть чады,
От скипетра его лиется ток отрады.
Комедии Сумарокова имели меньший успех, чем трагедии. И они, большей частью, переделки и подражания иноземным образцам; но в них гораздо больше сатирического элемента, обращённого к русской действительности. В этом отношении комедии Сумарокова, из которых лучшая - «Опекун», вместе с сатирами, баснями и некоторыми эклогами, представляют богатый материал для изучения духа эпохи и общества. Цель комедии Сумароков определил в одном из своих стихотворений; ее назначение - «издёвкой править нрав; смешить и пользовать прямой её устав». В его комедиях богатейший подбор «презрительных вещей», которые безобразили русскую жизнь и происходили или от невежества, или от ложно понятого, поверхностно усвоенного европейского образования. Не стесняясь в выражениях падал Сумароков и на тёмные стороны старого русского общества - на дворянскую спесь, ханжество, бездельничанье, самовластие помещиков, любовь к угодничеству и лести. Особенно же досталось от Сумарокова «крапивному семени», «хамову отродью», как он называл подъячих. и судей: их он без пощады преследовал за лицеприятиe, взяточничество, казнокрадство. Сам Сумароков много страдал от подъячих, ещё в детстве ему пришлось однажды лично отвезти одному из них взятку в 50 руб., и он на всю жизнь не мог отделаться от впечатления этого визита. «Слово чернь - говорит он в одной из своих филиппик против московской публики - принадлежит низкому народу, а не слово подлый народ, ибо подлый народ суть каторжники и прочие презренные твари, а не ремесленники и земледельцы. У нас сие имя всем тем даётся, которые не дворяне. Дворянин! великая важность! Разумный священник и проповедник величества Божия, или кратко богослов, естество слов, астроном, ритор, живописец, скульптор, архитектор и проч. по сему глупому положению члены черни. О несносная дворянская гордость, достойная презрения! Истинная чернь суть невежды хотя бы они и великие чины имели, богатство Крезово и влекли бы свой род от Зевса и Юноны, которых никогда не бывало». Большую часть своих комедий Сумароков написал в Москве, и нападки его на современные нравы относятся преимущественно к московской публике. По его выражению, невежеством в Москве «все улицы вымощены толщиной аршина на три». Для исправления своего Москва не одного, а «ста Мольеров требует», - писал он Екатерине.
Во всяком случае, общественная и критическая мысль Сумарокова шла впереди поэтического чувства: в его поэзии гораздо более рассудочного элемента, чем истинного вдохновения. Лучшая из его песен - та, где нашло себе выражение опять-таки сатирическое чувство автора: «Хор к превратному свету». Оды Сумарокова напыщенны, вялы и лишены, в противоположность одам Ломоносова, исторического и общественного содержания. Но в баснях и эпиграммах живая, насмешливая, задорная натура Сумарокова сказалась вполне; не отличаясь высоким художественным достоинством, они любопытны по тем бесчисленным штрихам живой современности, которые рисуют эпоху ярче самых обстоятельных описаний. Новиков считал басни Сумарокова «сокровищем российского Парнаса». Забота о внешней форме и об аллегории стояла в них на последнем плане; мораль также отступала перед широким сатирическим содержанием, взятым из условий окружающей жизни. Крылов не только знал и изучал басни Сумарокова, но иногда заимствовал основные черты их сюжетов. Ябеды и крючкотворства Сумароков не мог не задать даже в своих эклогах, посвящённых «прекрасному российского народа женскому полу», где, в духе Фонтенеля, изображал перипетии сентиментальной любви, на лоне природы, при участии Аврор и Диан, нимф и зефиров. К эклогам близки идиллии Сумарокова, в которых воспевается тоска любовников, изнывающих друг по другу. Те же мотивы и в песнях, романсах Сумарокова, которые он тщетно пытался подделать под народный лад.
В тяжелые минуты душой Сумарокова овладевало религиозное чувство, и он искал утешение от скорбей в псалмах; он переложил псалтырь в стихи и писал духовные сочинения, но в них столь же мало поэзии как и в его духовных одах.
Его критические статьи и рассуждения в прозе имеют в настоящее время лишь историческое значение.
Евг. Ляцкий
[Статьи (2) об А. Сумарокове]
