О славолюбие! какими
Ты чарами слепишь людей!
Державно властвуешь над ними
Среди простертых вкруг сетей,
Но меж твоих орудий лести
Из всех приманчивей - хвала:
Ах! сколько, под личиной чести,
Она юродства в мир ввела!
Не все ли, обольщенны славой,
Мечтают и по смерти жить
И лезвие косы не ржавой
На мавзолеях притупить?
Хоть зрят старанья тщетны многих,
Но их пример сей не уймёт:
Все верят, что от ножниц строгих
Легко нить славы ускользнёт.
Тут шествует толпа героев,
Похвал приять алкая дань,
Стремится всяк из них средь боев
Омыть в крови убийства длань;
Там, горды скиптром, багряницей,
Цари, желая в слух веков
Греметь тяжёлой колесницей,
Томят впряжённых в ней рабов.
Но сим ли буйством лавры вечны
Гордец в венок свой может вплесть?
Лишь путь он кончит быстротечный,
Умолкнет вмиг хвалебна лесть.
С трубой, пред чернью изумлённой,
Её тут зрим мы, звук взгремел,
Но, шумным воплем заглушённый,
Вблизи раздавшись, онемел!
А там зрим рубищем покрыта,
По неутоптанным стезям
В соборе муз слепца-пиита,
Текущего в бессмертья храм;
Героев он ведёт с собою
И доблестных царей синклит
И им разборчивой рукою
Венки лавровые дарит.
Зачем же вслед сей, на отвагу,
И мне с пером не поспешить?
Чернило лучше на бумагу,
Чем кровь на поле бранном, лить.
Быть может, если муз покровом
Пермесский прешагну поток,
Под лучезарным Феба кровом
Сорву из лавра - хоть листок.
19 октября 1822
Здесь берест древний, величавый,
Тягча береговый утес,
Стоял, как патриарх древес:
Краса он был и честь дубравы,
Над коею чело вознес.
Перуном, бурей пощаженный,
Веками он свой век счислял,
Но бодрость важную казал
И, ветви распростря зелены,
Весь берег тенью устилал.
Ах! сколько крат в дни летня зноя,
Гнетомый скукой иль тоской,
Пришед под свод его густой,
Я сладкого искал покоя -
И сладкий находил покой.
От бури, от дождя, от града
Он был надёжный мне покров;
И мягче шёлковых ковров
В тени, где стлалася прохлада,
Под ним ковёр мне был готов.
Там, в час священных вдохновений,
Внимать я гласу музы мнил,
Мечтой себя там часто льстил,
Что Флакка добродушный гений
Над головой моей парил.
Мечты то были; но мечтами
Не все ль златятся наши дни?
В гостеприимной там тени,
Под кровом береста, часами
Мне представлялися они.
Казалось, дряхлостью сляченна,
Меня он, старца, преживет,
И в круге многих, многих лет,
От своего чела взнесенна,
Над правнуками тень прострет.
Но Псёл скоплёнными струями,
Когда весенний таял снег,
Усиля свой упорный бег,
Меж преплетёнными корнями
Под берестом смывает брег.
«Уж берест клонится на воду,
Подрывшу брега крутизну,
Уж смотрит в мрачну глубину,
И скоро, в бурну непогоду,
Вверх корнем ринулся б ко дну.
Главой в реку б он погрузился
И, с илом там сгустя песок,
Свободный воспятил бы ток;
Об ветви б лёгкий чёлн разбился».
Пришёл и твой, о берест! рок.
У корня уж лежит секира!
О скорбь! Но чем переменить?
Злой рок решил тебя истнить,
Тебя, невинный житель мира,
И мне твоим убийцей быть!
Прости ж, прямый мой покровитель,
Теперь - лишь жалости предмет!
Прости - и мой уж час грядет:
Твой гость, невольный твой губитель,
Тебя недолго преживет.
Но рок нас не разлучит вечно:
Ты часто мне дарил покой, -
В тебе ж и прах почиет мой:
Скончав путь жизни скоротечной,
Покроюся - твоей доской.
[1822]
Не тот счастлив, кто кучи злата
Имеет в крепких сундуках,
Кому фортуна торовата
В удел даёт блестящий прах,
В чертог чей пышный и огромный
Несчастных не доходят стоны,
Встречая стражу при вратах.
Но тот, кто, скорбным сострадая,
Творил добро по мере сил,
Свои кто пользы забывая,
Лишь ближнему полезен был,
Для блага общего трудился,
Во счастии - не возгордился,
Несчастье - с твёрдостью сносил.
В семействе кто нашёл отраду
И утешенье средь друзей,
Кто добрых дел своих награду
Находит в совести своей.
Тот жизни сей в путях опасных
Идёт средь пропастей ужасных
Ко счастью истинной стезей.
Хотя судьба к нему озлится,
Он духом твёрд, неколебим,
Удара грома не страшится;
От всех почтен, от всех любим,
Спокойно на грозу взирает;
Как дуб, что бурю презирает,
Твёрд основанием своим.
Оленин! се изображенье
Достоинств и доброт твоих.
Не лести низкое внушенье
Вещает днесь в стихах моих,
В них нет витийственна искусства,
Но сердца благодарны чувства
И правды глас - источник их.
Теки ж - и, путь свой совершая,
С стези не совратись своей;
Души великой цель прямая -
Стремиться к счастию людей.
Живи же им во утешенье, -
И от небес благословенье
Прольётся над главой твоей.
1821
Зачем мы в старости
встречаемся с заботой,
Нас в ней дручит зачем
скорбей, болезней гнет?
Затем, чтоб с большею охотой
Мы оставляли свет!
Конец 1810-х годов (?)
Мечта, последний луч отрад!
И ты мне изменяешь!
И ты уж твой прелестный взгляд
От скорби отвращаешь!
Люблю; и, искренно любя,
Взаимностью ласкался,
И счастья призраком себя
Я обольщать старался.
Но ты уносишь призрак сей
В страну пустынну, дальну,
Оставя в горести моей
Лишь истину печальну,
Лишь истину, что за любовь
Холодность мне заплата
И что не должен ждать я вновь
Счастливых дней возврата.
Увы! почто же в скорби злой
Влачить часы постылы,
Когда осталися со мной
Лишь горести унылы!
В душе той гроба пустота
Уж мрак свой расстилает,
Котору даже и мечта
На миг не обольщает.
1810-е годы (?)
Святый восторг благотворенья!
Что в мире сладостней тебя?
Благого образ провиденья:
В других зреть счастливым себя,
Добру все посвятить мгновенья,
Несчастных как родных любя.
Кто благо обще назидает,
Достоин тот любви сердец,
Но он признанья не алкает,
Не льстит его наград венец:
Награду в сердце обретает
Сердечно чувствие, не льстец.
Героев славила вселенна,
Но славы глас замолк в веках;
Хвала, на камнях иссеченна,
И обелиски - пали в прах:
Благотворенья мзда нетленна,
Она нас ждёт на небесах.
Святый восторг благотворенья!
[1819]
Ах! пойду рассею скуку
По лесочкам, по лугам,
Тайную, сердечну муку
Эхам томным передам.
Томны эхи! повторите
Скромну жалобу мою;
Другу милому скажите,
Что по нём здесь слёзы лью.
Пусть хотя чрез вас узнает
То, чего сказать нет сил:
Что по нём душа страдает,
Без него и свет немил.
Эхи! пристально внимайте:
Если милый мой вздохнёт,
Вздох скорей мне передайте! -
Сердце лишь ответа ждёт.
[1819]
Тщетно ты трудишься, Хлоя,
Кучи злата в клад копить:
Можно ль с ним приют покоя,
Можно ль дружбы клад сравнить?
Тщетно, устали не зная,
Ты кружишься средь сует:
Алчно сердце, век алкая,
Льстящий зрит вдали предмет.
Лучше ж, труд и попеченье
Брося, жить летящим днём;
Есть и бедным провиденье:
Мать, отца ты сыщешь в нём.
Лучше жить с друзьями, Хлоя,
Чем златой всё клад копить.
Можно ль с ним приют покоя,
Можно ль дружбы клад сравнить?
5 октября 1818
Non ebut neque aureum
Mea renidet in domo lacunar. *
В миру с соседами, с родными,
В согласьи с совестью моей,
В любви с любезною семьей
Я здесь отрадами одними
Теченье мерю тихих дней.
Приютный дом мой под соломой
По мне, - ни низок, ни высок;
Для дружбы есть в нём уголок,
А к двери, знатным незнакомой,
Забыла лень прибить замок.
Горой от севера закрытый,
На злачном холме он стоит
И в рощи, в дальный луг глядит;
А Псёл, пред ним змеёй извитый,
Стремясь на мельницы, шумит.
Вблизи, любимый сын природы,
Обширный многосемный лес
Различных купами древес,
Приятной не тесня свободы,
Со всех сторон его обнес.
Пред ним, в прогалине укромной,
Искусство, чтоб польстить очам,
Пологость дав крутым буграм,
Воздвигнуло на горке скромной
Умеренности скромный храм.
Умеренность, о друг небесный!
Будь вечно спутницей моей,
Ты к счастию ведёшь людей,
Но твой алтарь, не всем известный,
Сокрыт от черни богачей.
Ты с юных дней меня учила
Честей и злата не искать,
Без крыльев - кверху не летать
И в светлом червячке - светила
На диво миру не казать.
С тобой, милейшим мне на свете,
Моим уделом дорожу;
С тобой, куда ни погляжу,
Везде и в каждом здесь предмете
Я нову прелесть нахожу.
Сойду ль с горы - древес густою
Покрытый тенью теремок,
Сквозь наклонённый в свод лесок,
Усталого зовёт к покою
И смотрится в кристальный ток.
Тут вечно царствует прохлада
И освежает чувства, ум,
А тихий, безумолкный шум
Стремительного водопада
Наводит сон средь сладких дум.
Там двадцать вдруг колёс вертятся,
За кругом поспешает круг,
Алмазы от блестящих дуг,
Опалы, яхонты дождятся,
Под ними клубом бьёт жемчуг.
Так призрак счастья движет страсти,
Кружится ими целый свет.
Догадлив, кто от них уйдет:
Они всё давят, рвут на части,
Что им под жернов попадет.
Пойдём, пока не вечереет,
На ближний остров отдохнуть;
К нему ведёт покрытый путь,
Куда и солнца луч не смеет
Сквозь темны листья проскользнуть.
Там сяду я под берест мшистый,
Опершись на дебелый пень.
Увы! не долго в жаркий день
Здесь будет верх его ветвистый
Мне стлать гостеприимну тень.
Уж он склонил чело на воду,
Подмывши брега крутизну,
Уж смотрит в мрачну глубину,
И скоро, в бурну непогоду,
Вверх корнем ринется ко дну.
Так в мире времени струями
Всё рушится средь вечной при, -
Так пали древни алтари,
Так с их престольными столпами
И царства пали и цари.
Но скорбну чтоб рассеять думу,
Отлогою стезёй пойдём
На окружённый лесом холм,
Где отражает тень угрюму
С зенита ярким Феб лучом.
Я вижу скромную равнину
С оградой пурпурных кустов:
Там Флора, нежна мать лугов,
Рассыпала свою корзину,
Душистых полную цветов.
Там дале, в области Помоны,
Плоды деревья тяготят;
За ними Вакхов вертоград,
Где, сока нектарного полны,
Янтарны гроздия блестят.
Но можно ль все красы картинны,
Всю прелесть их изобразить?
Там дальность с небокругом слить,
Стадами тут устлав долины,
Златою жатвой опушить?
Нет, нет, оставим труд напрасный,
Уж солнце скрылось за горой,
Уж над эфирной синевой
Меж туч сверкают звёзды ясны
И зыблются в реке волной.
Пора к семейству возвратиться,
Под мой беседочный намет,
Где, зря оно померкший свет,
Уж скукой начало томиться
И моего возврата ждет.
Всхожу на холм - луна златая
На лёгком облаке всплыла
И верх текущего стекла,
По голубым зыбям мелькая,
Блестящий столп свой провела.
О! как сие мне место мило,
Когда, во всей красе своей,
Приходит спутница ночей
Сливать с мечтой души унылой
Воспоминанье светлых дней!
Вдали зрю смесь полянок чистых
И рощ, покрывших гор хребты,
Пред мною нежных роз кусты,
А под навесом древ ветвистых,
Как мрамор, белые кресты.
Благоговенье! Молчалива,
Витийственна предметов речь
Гласит: «Ты зришь своих предтеч,
Священна се господня нива:
Ты должен сам на ней возлечь».
Так, здесь и прах отца почтенный,
И прах семи моих детей
Сырою я покрыл землей;
Близ них дерновый круг зеленый -
Знак вечной храмины моей.
Мир вам, друзья! Ваш друг унылый
Свиданья с вами скоро ждёт;
Уж скоро!.. Кто сюда придёт,
Над свежей скромною могилой
В чертах сих жизнь мою прочтёт:
«Капнист сей глыбою покрылся,
Друг муз, друг родины он был;
Отраду в том лишь находил,
Что ей как мог, служа, трудился,
И только здесь он опочил».
16 июля 1818
* Ни слоновая кость, ни золотой потолок не сверкают в моём доме (лат.).
Хорошо тому о счастье,
Друг любезный! говорить,
Кто в житейском мог ненастье
Голову плащом прикрыть,
Тем, в котором мудрость скромна,
Из дворца ушед огромна,
Любит в шалаши ходить!
В море кто мирском бурливом
Мог, попутный ветерок
В парус уловя, заливом
К пристани привесть челнок,
Чтоб там груз свой непричудный -
Мир, любовь - снести хоть в скудный,
Но защитный уголок.
Там он, вне толпы мятежной,
И сует, и прихотей,
С милою подругой нежной
Роем окружён детей.
Видит в сине море дально
Льющийся струёй кристальной
Ручеёк весёлых дней.
От вельможеских затейных
Убегает он пиров,
Но навстречу игр семейных,
Как дитя, бежать готов;
Дружбу в гости приглашает
И тишком с ней подстригает
Крылья счастливых часов.
Там он может на досуге
Звонку лютню острунять
И, о старом вспомня друге,
Песнь игриву напевать;
Может, с чванства сняв личину,
Счастья скромного картину
Всем на зависть представлять.
Так зачем, мой друг, хлопочешь
Лёгку песнь давать на суд?
Счастье петь своё ты хочешь?
Пой! судья не нужен тут:
С чувством рифма дружно ляжет,
И сказать, что сердце скажет,
Небольшой счастливцу труд!
29 ноября 1817
Львов Ф. П. - писатель, друг Капниста. В 1794 году Львов много хлопотал в Петербурге об издании комедии «Ябеда». Стихотворение является ответом на послание Львова «В. В. Капнисту. При посылке моих стихов».
Поспеши, весна прекрасна!
Бархатом покрой луга;
Пусть кристальна струйка ясна
Вновь омоет берега.
Липы, тополи ветвисты
Пусть на дерне тень прострут,
И фиалочки душисты
В воздух аромат прольют.
Дев игривы хороводы
Выйдут в рощи за тобой;
Суету забыв и годы,
Подойдёт к ним дед седой;
Чтоб, под дуб с своею Саррой
Сев, на игры поглядеть;
Вспоминаньем - в век свой старой
Хоть на миг помолодеть.
Впрямь, зачем всяк день крушиться,
Вспоминая, что прошло?
То, чему не воротиться,
Будь, - как будто не было.
Что скучать всё старосельем,
Лет доживши до зимы?
Вот ребята, - их весельем
Веселиться можем мы.
Поспеши ж, весна! и чистой
Луг цветочками покрой;
Я из них венок душистой
Дряхлою сплетя рукой,
Той, - чьи взоры мила друга
Дней напомнят мне зарю,
Той, - из хороводна круга,
Я венок сей подарю.
[1817]
Друзьям Державина
И вы его любили,
И дружества слезой
Вы прах его почтили;
Вам стих печальный мой
Я посвятить желаю,
В нём чувства моего
Я тень изображаю -
Примите вы его.
Где ты, муж, богом вдохновенный,
О добрый благодетель мой?
Державин! ты ли пал сраженный
Под лютой роковой косой?
И над твоею ли могилой
Звук лиры моея унылой
Печально вторит скорбь мою?
Увы! Удар уже свершился!
Державин в вечность преселился,
И я над прахом слёзы лью.
Петь радости… легко, отрадно,
Петь горесть… лиры звон молчит.
Сколь в мире счастие превратно,
И сколь его пременчив вид!
Державин! я вчера с тобою
Добра пленялся красотою,
Тебе внимая, счастлив был…
Но радость смежна со слезами:
Сегодни Волхова струями *
Тебя к могиле проводил.
Ничто судьбы не избегает,
Всему здесь положён предел;
Не вечно счастье нас ласкает,
Увы! и я осиротел!..
Цветок, растущий на долине,
Недолго в счастливой судьбине
Красой и запахом пленял…
Луч солнца к югу уклонился,
Ветр дунул, льдами ток стеснился,
И где ж цветок? Цветок увял!
Но солнце снова воссияет,
Цветок, быть может, оживёт,
Лишь мне надежда изменяет,
Моё лишь солнце не взойдёт.
Сокрылся луч, меня хранящий!
За часом час, вослед летящий,
Лишь хлад душе моей несёт;
Мне в сердце горесть поселилась,
Мысль мрачным облаком покрылась,
И смерть во гроб меня зовёт.
О смерть! последняя отрада!
Скажи: почто щадишь меня?
Скажи: ты казнь или награда?
Тебя достойна ль жертва я?
Скажи, - коль смертным знать то можно,
Желать иль трепетать нам должно
Прихода твоего часа?..
Но ты молчишь - и пожинаешь!
Ты тайну в вечности скрываешь,
И всем грозит твоя коса.
Молчишь… Но сердца глас вещает,
Что ты одним злодеям страх.
Что муж благий тебя желает,
Что рай его лишь в небесах.
Путь жизни сей - путь испытаний,
Чрез цепь всех зол, чрез цепь страданий
Он к светлой вечности ведет.
Державин смерти не страшился,
Он смертью к славе возродился,
Его прельщал лишь вечный свет.
Кто мыслью с богом съединился,
Дерзнув непостижимость петь,
Кто с самых юных дней учился,
Покорствуя судьбе, терпеть,
Кто с скорбным слёзы проливает,
Сирот лелеет и питает,
Несчастному отраду льёт,
Всяк час добро творить стремится -
Тот смерти верно не страшится
И вечно смертью не умрёт.
Ликуй, дражайша тень, в чертоге
Творца и бога твоего!
Ты мыслить здесь дерзал о боге,
А там ты пред лицом его.
Но мы во тьме блуждать остались
И в прахе, где поднесь скитались,
Не сыщем места отдохнуть,
Пока, оконча путь страданий,
Испивши чашу слёз, рыданий,
Мы удостоимся заснуть.
Но ты заснул… и всем ли можно
Тебе подобно кончить век?
Блажен, блажен стократ неложно,
Кто так, как ты, свой путь протек.
Ты жизнь небесную вкушаешь,
Ты жив, - ты с нами обитаешь!
Тобой в сей миг внушённый я
Твой стих здесь повторить дерзаю,
В восторге чувства восклицаю:
«Жив бог! - жива душа твоя!»
Июль-октябрь 1816
* Сочинитель, оставя покойного 7-го числа июля сего 1816 года в совершенном почти здравии, 10-го того же месяца возвратился в Званку, дабы проводить тело его по реке Волхову в Хутынский монастырь св. Варламия, где оно ныне покоится.
Державин умер!.. слух идет,
И все молве сей доверяют.
Но здесь и тени правды нет:
Бессмертные не умирают!
18 августа 1816, Обуховка
Сокрой, о солнце! луч постылый,
Тони скорей в морских волнах;
С душой сообразясь унылой,
Да тьма возляжет в сих местах.
Печалью отягченны очи
Устали уж взирать на свет:
Пускай завеса мрачной ночи
Везде пустынну тень прострет.
Всё скрылось, - всё недвижно, мертво.
Один я во вселенной всей,
Один остался скорби жертвой
В беседе с горестью моей!
И ночь с подругой сей жестокой
Меня не может разлучить!
Она со мной, чтоб гроб глубокой
Рукою медленной мне рыть.
Но стон мой по лесам раздался
И тишину поколебал,
С восставшим шумом волн смешался
И с дна морского - смерть воззвал.
Пойдём, - почто влачить мученье?
К покою мне остался шаг:
Утёсист брег… одно мгновенье…
И с скорбью разлучусь в волнах.
[1814]
Коль хочешь ты насмешкой
Разумный круг развеселить,
Не избирай другого пешкой,
Но над собой изволь шутить:
Зоилом ввек не будешь слыть
И в ухо влезешь всем - сережкой.
1810-е годы
В младенческих летах коварные измены,
Вторый Алкид, как змей, трикрат он задушил.
Чтоб мрак невежества, вокруг его сгущенный,
Рассеять - рубищем порфиры блеск прикрыл;
И, прешагнув моря, к работе низкой руки
Простер, чтоб водворить в отечестве науки.
Сам рать образовал, сам строил корабли.
Он рек - и реки в Белт из Каспа потекли;
Иссунул меч - и готф на высотах Полтавы
К ногам могущего с трофеев гордых пал;
Коснулся лишь пера -
и суд безмездный, правый
Из-под развалины нестройств главу поднял.
Сей муж тьмой подвигов,
потомством незабытых,
Вселенной доказал, что в поприще владык
Великий вырод был в мужах он именитых,
Ни счастьем, ни венцом, но сам собой - велик.
1811 (?)
В дубраве грозна буря воет,
Крутится вихрем дождь и град.
С горы стремясь, долину роет
Ревущий, быстрый водопад.
Во мраке молния лишь блещет,
Не видно в туче светлых звезд.
Вдруг грянул гром: и бор трепещет,
Не сыщут робки звери мест.
Почто ж так осень свирепеет
И градом томну землю бьет?
Природа без того мертвеет:
Давно увял уж розы цвет,
Давно деревья обнаженны,
Склонивши ветвия, стоят
И птицы, гнёзд своих лишенны,
Без крова сносят лютый хлад.
Прийди ж, зима! и скорбь природы
В одно мгновение прерви:
Оцепени растенья, воды
И всю природу умертви.
Как лёд, твоя десница хладна
От бурь ей сладкий отдых даст:
Увы! бесчувственность отрадна,
Где тяжка нас томит напасть.
Когда в печалях сердце ноет,
А рок ещё его гнетет
И глубже ров несчастным роет
Несносных, неизбежных бед, -
Тогда спокойство нам доставить
Одна лишь может хладна смерть:
От чувства горести избавить
И скорби остро жало стерть.
[1806]
Твой образ в сердце врезан ясно,
На что ж мне тень его даришь?
На то ль, что жар любови страстной
Ты дружбой заменить велишь?
Но льзя ль веленью покориться:
Из сердца рвать стрелу любви?
Лишь смертью может потушиться
Текущий с жизнью огнь в крови.
Возьми ж обратно дар напрасный, -
Ах! нет: оставь его, оставь.
В судьбине горестной, злосчастной
Ещё быть счастливым заставь:
Позволь надеждой сладкой льстится,
Смотря на милые черты,
Что, как твоя в них тень хранится,
Хоть тень любви хранишь и ты.
[1806]
«Эдипа» видел я, - и чувство состраданья
Поднесь в растроганной душе моей хранит
Гонимого слепца прискорбный, томный вид.
Ещё мне слышатся несчастного стенанья,
И жалобы его, и грозный клятвы глас,
Что ужасом мой дух встревоженный потряс,
Ещё в ушах моих печальной Антигоны
Унылый длится вопль и раздаются стопы.
Трикраты солнца луч скрывала мрачна ночь,
А я всё живо зрю, как нежну, скорбну дочь
Дрожащею рукой отец благословляет
И небо, кажется, над нею преклоняет.
Благодарю тебя, чувствительный певец!
В душе твоей сыскав волшебный ключ сердец
И жалость возбудя к чете, гонимой роком,
Ты дал почувствовать отрадным слёз потоком,
Который из очей всех зрителей извлек,
Что к сердцу близок нам несчастный человек.
О! как искусно ты умел страстей движеньи
В изгибах душ открыть и взору показать:
Тут скорбного отца в невольном преступленьи,
Там сына злобного раскаяньем терзать,
Велику душу здесь, там мщенья дух кичливый,
От гнева к жалости стремительны порывы,
Нежнейшей дочери уныние явить
И в души наши все их страсти перелить.
Теки ж, любимец муз! Во храме Мельпомены,
К которому взошёл по скользкой ты горе,
Неувядаемый, рукой её сплетенный,
Лавровый ждёт тебя венок на алтаре.
Теки и, презря яд зоилов злоязычный,
В опасном поприще ты бег свой простирай,
Внемли плесканью рук и ввек не забывай,
Что зависть спутница одних даров отличных,
Что ярким озарён сиянием предмет
Мрачнейшу за собой на землю тень кладет.
Конец 1804
О мир, разврата полный мир!
Лукавство - бог твой, лесть - кумир.
Возможно ли в тебе нам ныне
Стыдливу истину сыскать,
Когда обман в священном чине
И пред алтарь дерзает стать?
Коль лесть везде распространилась,
Посеялась и вкоренилась,
Прозябла, пышно расцвела
И плод тлетворный принесла;
Коль лицемерство злонаветный
На правду вечно строит ков
И, сети кинув неприметны,
Её свергает в мрачный ров…
24 сентября 1804
Как дождевая капля в море,
Так в вечность канул прошлый год,
Умчал и радости и горе,
Но, улетев, отверстый вход
Оставил в мир им за собою.
Почто ж могучею рукою
Не затворил он тех дверей,
Чрез кои горесть к нам втекает?
Никак: он вход им заграждает,
Оставя Павла у дверей.
1797
Кверху жаворонок вьётся;
Над горой летит сокОл;
Выше облаков несётся
К солнцу дерзостный орёл.
Но летает над землёю,
С мягкой травки на цветок,
Нежной пылью золотою
Отягчённый мотылёк.
Так и мне судьбою вечно
Низкий положён предел.
В урне роковой, конечно,
Жребий мой отяжелел.
Случай как не потрясает
Урну, всё успеха нет;
Как жезлом в ней не мешает,
Жребий мой на низ падет.
Так и быть; пусть на вершине
Гордые дубы стоят, -
Ветры бурные в долине
Низким лозам не вредят.
Если ж рок и тут озлится:
Что осталося? - терпеть!
Боле счастливый боится,
Чем несчастный, умереть.
?
Кто счастья ищет в свете,
Тщеславие любя,
Тот ввек имей в предмете
Лишь одного себя;
Но я лишь рад покою,
Гордыне не служу;
В сей хижине с тобою
Я счастье нахожу.
Купцы в моря глубоки
За златом пусть плывут;
Цари пусть крови токи
За шаг границы льют;
Но я, не алча кровью
Купить вселенной всей,
Твоей одной любовью
Богаче всех царей.
Хоть хижина убога,
С тобой она мне храм;
Я в ней прошу от бога
Спокойства только нам.
Но века чтоб прибавить,
О том я не молюсь:
Тебя, мой друг! оставить
И пережить боюсь.
?
Уже со тьмою нощи
Простёрлась тишина.
Выходит из-за рощи
Печальная луна.
Я лиру томно строю
Петь скорбь, объявшу дух.
Прийди грустить со мною,
Луна, печальных друг!
У хладной сей могилы,
Под тенью древ густых,
Услышь мой вопль унылый
И вздохов стон моих.
Здесь Юлии любезной
Прах милый погребён.
Я лить над ним ток слезный
Навеки осуждён.
Подобно розе нежной,
Ты, Юлия, цвела;
Ты в жизни сей мятежной
Мне друг, мне всё была.
Теперь, тебя теряя,
Осталось жизнь скончать
Иль, скорбью грудь терзая,
Всечасно умирать.
Но песни сей плачевной
Прервать я должен стон:
Слезами омоченной
Немеет лиры звон.
Безмолвною тоскою
Сильняй теснится дух:
Прийди ж грустить со мною,
Луна, печальных друг!
Между 1788 и 1792
Положили на музыку композиторы - Дубянский, Герстенберг, Дитмар, А.Ефимович.
Приемля лиру, мной забвенну,
Отру лежащу пыль на ней:
Простерши руку, отягченну
Железных бременем цепей,
Для песней жалобных настрою;
И, соглася с моей тоскою,
Унылый, томный звук пролью
От струн, рекой омытых слезной:
Отчизны моея любезной
Порабощенье воспою.
А ты, который обладаешь
Един подсолнечною всей,
На милость души преклоняешь
Возлюбленных тобой царей,
Хранишь от злого их навета!
Соделай, да владыки света
Внушат мою нелестну речь;
Да гласу правды кротко внемлют
И на злодеев лишь подъемлют
Тобою им врученный меч.
В печальны мысли погруженный,
Пойду, от людства удалюсь
На холм, древами осененный;
В густую рощу уклонюсь;
Под мрачным, мшистым дубом сяду.
Там моему прискорбну взгляду
Прискорбный всё являет вид:
Ручей там с ревом гору роет;
Унывно ветр меж сосен воет;
Летя с древ, томно лист шумит.
Куда ни обращу зеницу,
Омытую потоком слез,
Везде, как скорбную вдовицу,
Я зрю мою отчизну днесь:
Исчезли сельские утехи,
Игрива резвость, пляски, смехи;
Веселых песней глас утих;
Златые нивы сиротеют;
Поля, леса, луга пустеют;
Как туча, скорбь легла на них.
Везде, где кущи, села, грады
Хранил от бед свободы щит,
Там тверды зиждет власть ограды
И вольность узами теснит.
Где благо, счастие народно
Со всех сторон текли свободно,
Там рабство их отгонит прочь.
Увы! судьбе угодно было,
Одно чтоб слово превратило
Наш ясный день во мрачну ночь.
Так древле мира вседержитель
Из мрака словом свет создал, -
А вы, цари! на то ль зиждитель
Своей подобну власть вам дал,
Чтобы во областях подвластных
Из счастливых людей несчастных
И зло из общих благ творить?
На то ль даны вам скиптр, порфира,
Чтоб были вы бичами мира
И ваших чад могли губить?
Воззрите вы на те народы,
Где рабство тяготит людей,
Где нет любезныя свободы
И раздаётся звук цепей:
Там к бедству смертные рожденны,
К уничиженью осужденны,
Несчастий полну чашу пьют;
Под игом тяжкия державы
Потоками льют пот кровавый
И зляе смерти жизнь влекут;
Насилия властей страшатся;
Потупя взор, должны стенать;
Подняв главу, воззреть боятся
На жезл, готовый их карать.
В веригах рабства унывают;
Низвергнуть ига не дерзают,
Обременяющего их;
От страха казни цепенеют
И мыслию насилу смеют
Роптать против оков своих.
Я вижу их, они исходят
Поспешно из жилищ своих.
Но для чего с собой выводят
Несущих розы дев младых?
Почто, в знак радости народной,
В забаве искренной, свободной
Сей празднуют прискорбный час?
Чей образ лаврами венчают
И за кого днесь воссылают
К творцу своих молений глас?
Ты зришь, царица, се ликует
Стенящий в узах твой народ.
Се он с восторгом торжествует
Твой громкий на престол восход.
Ярем свой тяжкий кротко сносит
И благ тебе от неба просит,
Из мысли бедство истребя;
А ты его обременяешь:
Ты цепь на руки налагаешь,
Благословящие тебя!
Так мать, забыв природу в гневе,
Дитя, ласкающеесь к ней,
Которое носила в чреве,
С досадой гонит прочь с очей;
Улыбке и слезам не внемлет;
В свирепстве от сосцей отъемлет
Невинный, бедственный свой плод;
В страданьи с ним не сострадает;
И прежде сиротства ввергает
Его в злосчастие сирот.
Но ты, которыя щедроты
Подвластные боготворят!
Коль суд твой, коль твои доброты
И злопреступника щадят,
Возможно ль, чтоб сама ты ныне
Повергла в жертву злой судьбине
Тебя любящих чад твоих?
И мыслей чужда ты суровых, -
Так что же? благ не скрыла ль новых
Под мнимым гнётом бедствий сих?
Когда, пары и мглу сгущая,
Светило дня свой кроет вид,
Гром, мрачны тучи разрывая,
Небесный свод зажечь грозит.
От громкого перунов треска
И молнии горящей блеска
Мятется трепетна земля, -
Но солнце страх сей отгоняет
И град сгущенный растопляет,
Дождём проливши на поля.
Так ты, возлюбленна судьбою,
Царица преданных сердец,
Взложенный вышнего рукою
Носяща с славою венец!
Сгущенну тучу бед над нами
Любви к нам твоея лучами,
Как бурным вихрем, разобьёшь;
И к благу бедствие устроя,
Унылых чад твоих покоя,
На жизнь их радости прольёшь.
Дашь зреть нам то златое время,
Когда спасительной рукой
Вериг постыдно сложишь бремя
С отчизны моея драгой.
Тогда, о лестно упованье!
Прервётся в тех краях стенанье,
Где в первый раз узрел я свет.
Там вместо воплей и стенаний
Раздастся шум рукоплесканий
И с счастьем вольность процветет.
Тогда, прогнавши мрак печали
Из мысли горестной моей
И зря, что небеса скончали
Тобой несчастье наших дней,
От уз свободными руками
Зелёным лавром и цветами
Украшу лиру я мою;
Тогда, вослед правдивой славы,
С блаженством твоея державы
Твоё я имя воспою.
1783
Сия ода сочинена в 1783 году; она полагается здесь как по порядку леточислительному, так и потому, что служила поводом к сочинению следующей оды - «На истребление звания раба». (Примечание автора).
Биография
КАПНИСТ, Василий Васильевич [12(23).II.1758 (по другим данным, 1757), с. Обуховка Полтавской губернии, - 28.X(9.XI).1823, с. Кибинцы Полтавской губернии, похоронен в Обуховке] - русский поэт и драматург. Сын украинского помещика.
В 1770-75 служил в гвардии, где сблизился с Г. Р. Державиным, Н. А. Львовым. Политические убеждения Капниста не выходили за рамки теории просвещённого абсолютизма. Его «Сатира первая» (1780) осмеивала пороки и невежество дворянского общества. В «Оде на рабство» (1783), написанной по поводу закрепощения крестьян на Украине, Капнист сочувствует крепостным и признаёт рабство гибельным для государства, хотя и не предлагает радикальных мер для его устранения. В восторженной «Оде на истребление в России звания раба» (1786) он выражал уверенность, что Екатерина II может улучшить положение крестьян. В 1793 Капнист пишет сатирическую комедию в стихах «Ябедник» о суде и судейских, запрещённую цензурой. В переделанном виде под названием «Ябеда» она опубликована и поставлена в Петербурге в 1798 с изъятием наиболее резких нападок на продажность суда. Тем не менее, вскоре издание было конфисковано, постановки запрещены (запрещение снято лишь при Александре I в 1805). Злободневность темы, мастерство композиции при соблюдении трёх единств в духе правил классицизма, разговорность речи в рамках александрийского стиха обеспечили успех комедии и в начале 19 века (ставилась до 40-х годов). Стилистические поиски Капниста повлияли в некоторой мере на А. С. Грибоедова.
В 1806 вышли «Лирические сочинения», пронизанные преромантическими веяниями. Мотивы грусти, философского пессимизма, бегства на лоно природы, в мир семейных радостей нашли отражение в образе лирического героя Капниста, умеренного эпикурейца. Стремясь запечатлеть сложные движения души, Капнист в своих «подражаниях Горацию» выступил как предшественник психологической лирики К. Н. Батюшкова. Позднее не играл активной роли в литературе.
Соч.: Избр. соч., под ред. Б. И. Коплана, Л., 1941; Соч. [Вступ. ст. Д. Д. Благого], М., 1959; Собр. соч. Вступ. ст. и прим. Д. С. Бабкина, т. 1-2, М. - Л., 1960.
Лит.: Веселовский А. А., Капнист и Гораций, «Изв. ОРЯС», 1910, № 1; Берков П. Н., В. В. Капнист, Л. - М., 1950; Мацай А. И., «Ябеда» В. В. Капниста, [К.], 1958; Благой Д. Д., В. В. Капнист, в кн.: Рус. драматурги. XVIII в., т. 1, Л. - М., 1959; Берков П. Н., В. В. Капнист как явление рус. культуры, в сб.: XVIII век, в. 4, М. - Л., 1959; Бабкин Д. С., В. В. Капнист и А. Н. Радищев, там же; Серман И. З., В. В. Капнист и рус. поэзия нач. XIX в., там же.
В. П. Степанов
Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 3. - М.: Советская энциклопедия, 1966
КАПНИСТ Василий Васильевич, граф [1757-1824] - русский драматург. Родился в семье богатого украинского помещика, был в своё время губернским предводителем дворянства Киевской, а потом Полтавской губернии. Известен как автор комедии «Ябеда», поставленной в 1798 на сцене, но запрещённой после 4-го представления. В ней он примыкает к тому сатирико-дидактическому направлению, которое было особенно характерным для дворянской литературы второй половины XVIII в. Вышедшая в разгар репрессий Павла I, усиленно искоренявших «вольные мысли» (сам Капнист едва не был за неё отправлен в ссылку), «Ябеда» имела продолжительный успех. Она была направлена против взяток и беспорядков, процветавших в судах, и очень резко на них нападала: тип судьи, про которого говорится,
«Что и ошибкой он дел прямо не вершил,
Что с кривды пошлиной карманы начинил,
Что он законами лишь беззаконье удит»;
самые судейские порядки, при которых любое дело, «как солнце будь, то будет, аки мрак»: пьяные судьи, которые в комедии распевают песню:
«Бери, большой тут нет науки,
Бери, что только можно взять,
На что ж привешены нам руки,
Как не на то, чтоб брать, брать, брать»,
и фамилии персонажей (по обычной для XVIII в. манере выражавшие их основные качества: Кривосудов, Хапайко, Праволов) - всё это давало очень яркую картину судейских нравов и по существу не окупалось нравоучением, заложенным в комедии: «Законы святы, да исполнители - лихие супостаты…»
К этой же сатирической линии творчества Капниста примыкают и некоторые другие его произведения, в частности «Сатира первая и последняя», интересная своими язвительными нападками на современность и, между прочим, на литературные нравы. В творчестве Капниста заметна реакция дворянства против самодержавного произвола, жертвами которого часто становились и представители поместной интеллигенции. В таких, например, одах, как «Ода на рабство» (очень долго остававшейся ненапечатанной) или «Ода на истребление в России звания раба» (написанной им по поводу распоряжения Екатерины, чтобы русские обыватели в своих обращениях к верховной власти подписывались не рабами, а подданными), есть такое обращение к царям:
«На то ль даны вам скиптр, порфира,
Чтоб были вы бичами мира
И ваших чад могли губить?
Воззрите вы на те народы,
Где рабство тяготит людей;
Где нет любезные свободы
И раздаётся звук цепей» и т. д.
(«Ода на рабство»).
В позднейших произведениях Капниста эти мотивы - в связи с усилением реакции - сходят на-нет, и он примыкает к сентиментализму, малозначительным представителем которого и является в своих одах - нравоучительных, элегических, горацианских и анакреонтических. Капнист пользовался популярностью у современников, ценивших «глубокое душевное чувство и неизъяснимо прелестную унылость» в его лирике и «благородную любовь к добродетели и святую ненависть к пороку» - в сатире. Но уже Белинский в «Литературных мечтаниях» писал: «Теперь Капнист совершенно забыт… потому что едва заметные блёстки таланта ещё не могут спасти писателя от всепоглощающих волн Леты», и позднее: «Капнист.. злоупотреблял своей грустью и слезами, ибо грустил и плакал в одной и той же оде на нескольких страницах».
Библиография: I. Сочин. Капниста наиболее полно (но без «Оды на рабство», не помещённой по цензурным условиям) изд. А. Смирдиным в его серии «Полное собр. сочин. русских авторов», СПБ., 1849; Важнейшие оды, стихотворения и сатира, со ст. В. И. Саитова, «Русская поэзия XVIII в.», под ред. С. Венгерова, вып. IV, СПБ., 1894; см. также вып. VI.
II. Веселовский А. А., Капнист и Гораций (Эпизод из знакомства с классической литературой в конце XVIII, начале XIX вв.), «Изв. Отд. русск. яз. и словесн. Акад. наук», т. XV, кн. I, 1910; Его же, Капнист - переводчик Горация (Классический мир в представлении русского писателя первой половины XVIII в.), там же, т. XIX, кн. I, 1914.
Л. Тимофеев
Литературная энциклопедия: В 11 т. - [М.], 1929-1939.
КАПНИСТ В. В.
(статья из «Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона», 1890 – 1907)
Капнист (Василий Васильевич) - поэт и выдающийся драматург, род. в 1757 в имении Обуховка Миргородского уезда, Полтавской губернии.
Пятнадцати лет приехал в Петербург и зачислился капралом в измайловский полк; усердно посещал полковую школу, находившуюся под покровительством просвещённого А. Бибикова - «охотника до наук и особо до стихотворства». Здесь он близко сошёлся с Н. А. Львовым.
В 1772 г. Капнист Перешёл в преображенский полк, где через три года получил первый офицерский чин и подружился с Державиным.
В годы пребывания в столице Капнист усиленно старался пополнить своё домашнее образование изучением древних и западноевроп. языков и классиков, а также ознакомлением с произведениями Ломоносова, Кантемира, Сумарокова. Тогда же он впервые вступил на путь переводного стихотворства.
В 1782 г. он был избран предводителем дворянства Миргородского уезда, но в том же году, при посредничестве Львова, получил место при главном почтовом управлении.
В 1785 он был избран киевским дворянством в губернские предводители, а через два года был назначен главным надзирателем киевского шелковичного завода.
В 1799 Капнист был причислен к театральной дирекции по заведованию русской труппой. Он много сделал для оживления русской сцены, вызвав из Москвы известных артистов - Шушерина, Сахарова, Пономарёва.
В 1802 Капнист был утверждён генеральным судьей 1-го департамента полтавского генерального суда, а с 1812 по 1818 числился по министерству народного просвещения.
Путешествуя в 1819 по Крымскому полуострову, он обратил внимание на разрушение местных древностей и истребление памятников старины и сделал о том представление кн. Голицыну, что имело своим последствием командировку в Тавриду академика Келлера и архитектора Паскаля.
В 1822 Капнист был избран в губернские предводители дворянства Полтавской губ., а 28-го октября следующего года скончался в воспетой им Обуховке.
Капнист был женат на Александре Алексеевне Дьяковой, сестре жены Львова и жены Державина. К кружку этих трёх писателей примкнули ещё Хемницер, Богданович и Оленин.
Первое произведение Капниста - ода, на франц. языке, по поводу мира с Турцией (1775). Позже он сам определил её так: «преглупая ода, писанная сочинителем на 17-м году его возраста, что однако ж он ни себе, ни глупому своему произведению в извинение не ставит».
Внимание читающей публики Капнист обратил на себя впервые напечатанной в июньской кн. «С.-Петербургского Вестника» (1780) «Сатирой первой», перепечатанной впоследствии в «Собр. Люб. Pocc. Слов.», под загл. «Сатира первая и последняя». Капнист высказывает здесь резкие суждения и колкие замечания относительно некоторых литературных деятелей, которых он означает псевдонимами, достаточно прозрачными. Сатира вызвала полемику: неизвестный автор напечатал в том же «СПб. Вестнике»: «Письмо», в котором называет Капниста глупцом и дерзким ругателем и приводит цитаты из Буало, Фонвизина и Сумарокова, как свидетельства плагиата.
В 1783 г. молодой литератор написал торжественную «Оду на рабство», которую, однако, решился напечатать лишь в 1806 г. В этом произведении Капнист является южнорусским патриотом, вспоминает прежнюю свободу Малороссии и оплакивает наложенные на родину оковы рабства. Поводом к написанию этой оды послужил указ Екатерины II о прикреплении крестьян к помещичьим землям в Киевском, Черниговском и Новгород-Северском наместничествах.
В 1786 новый указ Екатерины, повелевавший просителям именоваться «верноподданный», вместо прежнего «раб», побудил Капниста написать «Оду на истребление в России звания раба».
До 1796 имя Капниста встречается, затем, во многих повременных изданиях - «Новых ежемесячных сочинениях», «Московском журнале», «Аонидах» Карамзина. Его произведения как переводные, так и оригинальные пользовались популярностью и в публике, и среди лучших литературных кружков того времени. Шуточная ода Капниста: «Ответ Рафаэля певцу Фелицы» была доставлена Державину ещё в рукописи, под заглавием «Рапорт лейб-автору от екатеринославских муз трубочиста Василия Капниста». Назначение оды было указать Державину промахи в его стихотворении «Изображение Фелицы». Державин обиделся и отвечал резким письмом, где, между прочим, писал: «Ежели таковыми стихами подаришь ты потомство, то в самом деле прослывёшь парнасским трубочистом, который хотел чистить стих другим, а сам нечистотой своих был замаран». Приятельские отношения между поэтами, однако, не нарушились.
В 1796 Капнист издал первое собрание своих стихотворений с таким оригинальным двустишием на заголовке:
Капниста я прочёл и сердцем сокрушился,
Зачем читать учился.
Через два года появляется на сцене главное литературное произведение Капниста - комедия «Ябеда». Эта комедия заняла выдающееся место в отечественном репертуаре и до появления на сцене «Горя от ума» и «Ревизора», имеющих, по своей обличительной тенденции, много общего с «Ябедой», пользовалась выдающимся успехом. «Ябеда» не отличается искусством техники, живостью действия и особой занимательностью; цель её - изобличение мздоимства, взяточничества и ябеды - господствует над содержанием и побуждает автора впадать иногда в шарж и утрировку. Его главные действующие лица - Провалов, Кривосудов, Хватайко и друг. - карикатурны; но Капнист метко попал в больное место современного ему общества и этим вызвал в чиновном мире бурю негодования. Пьеса, разрешённая имп. Павлом к постановке, была скоро снята с репертуара и даже при Александре I не сразу получила права гражданства. Бантыш-Каменский передаёт следующий эпизод, которому был сам свидетелем. Когда в 3 действии Хватайко поёт: «Бери, большой тут нет науки; бери, что только можно взять. На что ж привешены нам руки, как не на то, чтоб брать?» - зрители начали рукоплескать, и многие, обратясь к одному из присутствовавших в театре чиновников, громко называли его по имени и восклицали: «это вы! это вы!» Популярность «Ябеды» в начале текущего столетия была настолько велика, что некоторые выражения комедии обратились в поговорки.
Последующие переводные и подражательные драматические произведения Капниста не имеют значения; одной из них: «Станорев или мнимая неверность» сам автор посвятил следующую эпиграмму:
Никто не мог узнать из целого партера,
Кто в Станореве смел так осрамить Мольера;
Но общий и согласный свист
Всем показал, что то - Капнист.
Из лирических стихотворений Капниста, которые в своё время пользовались значительным успехом, лучшие: «В память береста» и «Обуховка», где автор обнаруживает много истинного чувства и богатый запас красок. Капнист пытался, несмотря на свою любовь к древним классикам, заменить гекзаметр, в переводе греческих и римских авторов, размером простонародных русских песен. Попытка эта не увенчалась успехом и не нашла себе подражателей.
Б. Глинский
