Давид Самойлов

Баллада

- Ты моей никогда не будешь,
Ты моей никогда не станешь,
Наяву меня не полюбишь
И во сне меня не обманешь…

На юру загорятся листья,
За горой загорится море.
По дороге промчатся рысью
Чернопёрых всадников двое.

Кони их пробегут меж холмами
По лесам в осеннем уборе,
И исчезнут они в тумане,
А за ними погаснет море.

Будут терпкие листья зыбки
На дубах старинного бора.
И останутся лишь обрывки
Их неясного разговора:

- Ты моим никогда не будешь,
Ты моим никогда не станешь.
Наяву меня не погубишь
И во сне меня не приманишь.

1982

***

Поэзия должна быть странной,
Шальной, бессмысленной, туманной
И вместе ясной, как стекло,
И всем понятной, как тепло.

Как ключевая влага чистой
И, словно дерево, ветвистой,
На всё похожей, всем сродни.
И краткой, словно наши дни.

1981

***

Когда-нибудь я к вам приеду,
Когда-нибудь, когда-нибудь,
Когда почувствую победу,
Когда открою новый путь.

… (далее по ссылке ниже)

1980

Читает Давид Самойлов:

***

Куда мне деваться
                  от этих забот ежедневных,
От детских хотений и частых простуд?
Одно утешенье, что где-то в деревьях
Закатные зори растут.

Куда мне деваться
                  от ссор и от дома в разоре,
От дружеских встреч и претензий родни?
Одно утешенье, что позже вечерние зори
Пылают в деревьях
                  и дольше становятся дни.

Куда мне уйти?
               И какие найти мне решенья?
Не лучше ль идти,
                  не противясь, куда поведёт?
Не знаю. Не знаю. Одно утешенье,
Что шире зари разворот.

1980

Рецензия

Всё есть в стихах - и вкус, и слово,
И чувства верная основа,

И стиль, и смысл, и ход, и троп,
И мысль изложена не в лоб.

Всё есть в стихах - и то и это,
Но только нет судьбы поэта,

Судьбы, которой обречён,
За что поэтом наречён.

1977

***

Не торопи пережитого,
Утаивай его от глаз.
Для посторонних глухо слово
И утомителен рассказ.

А ежели назреет очень
И сдерживаться тяжело,
Скажи, как будто между прочим
И не с тобой произошло.

А ночью слушай - дождь лопочет
Под водосточною трубой.
И, как безумная, хохочет
И плачет память над тобой.

1974

***

Вот и всё. Смежили очи гении.
И когда померкли небеса,
Словно в опустевшем помещении
Стали слышны наши голоса.

… (далее по ссылке ниже)

1966

Читает Давид Самойлов:

Пестель, поэт и Анна

Там Анна пела с самого утра
И что-то шила или вышивала.
И песня, долетая со двора,
Ему невольно сердце волновала.

… (далее по ссылке ниже)

1965

Читает Давид Самойлов:

***

Давай поедем в город,
Где мы с тобой бывали.
Года, как чемоданы,
Оставим на вокзале.

… (далее по ссылке ниже)

1963

Читает Давид Самойлов:

Таланты

Их не ждут. Они приходят сами.
И рассаживаются без спроса.
Негодующими голосами
Задают неловкие вопросы.

… (далее по ссылке ниже)

1962

Читает Василий Лановой:

***

Стих небогатый, суховатый,
Как будто посох суковатый.
Но в путь, которым я иду,
Он мне годится - для опоры,
И на острастку пёсьей своры,
Для счёта ритма на ходу.
На нём сучки, а не узоры,
Не разукрашен - ну и что ж!
Он мне годится для опоры,
И для удара он хорош!

1962

Старик Державин

Рукоположения в поэты
Мы не знали. И старик Державин
Нас не заметил, не благословил…
В эту пору мы держали
Оборону под деревней Лодвой.
На земле холодной и болотной
С пулемётом я лежал своим.

… (далее по ссылке ниже)

1962

Читает Давид Самойлов:

Слова

Красиво падала листва,
Красиво плыли пароходы.
Стояли ясные погоды,
И праздничные торжества
Справлял сентябрь первоначальный,
Задумчивый, но не печальный.

… (далее по ссылке ниже)

1961

Читает Давид Самойлов:

Вдохновенье

Жду, как заваленный в забое,
Что стих пробьётся в жизнь мою.
Бью в это тёмное, рябое,
В слепое, в каменное бью.

Прислушиваюсь: не слыхать ли,
Что пробиваются ко мне.
Но это только капли, капли
Скользят по каменной стене.

Жду, как заваленный в забое,
Долблю железную руду,
Не пробивается ль живое
Навстречу моему труду?..

Жду исступлённо и устало,
Бью в камень медленно и зло…
О, только бы оно пришло!
О, только бы не опоздало!

1961

Перебирая наши даты

Перебирая наши даты,
Я обращаюсь к тем ребятам,
Что в сорок первом шли в солдаты
И в гуманисты в сорок пятом.

… (далее по ссылке ниже)

1961

Читает Василий Лановой:

***

С. Б. Ф.

Слава богу! Слава богу!
Что я знал беду и тревогу!
Слава богу, слава богу -
Было круто, а не отлого!

… (далее по ссылке ниже)

1961

Читает Рафаэль Клейнер:

Сороковые

Сороковые, роковые,
Военные и фронтовые,
Где извещенья похоронные
И перестуки эшелонные.

… (далее по ссылке ниже)

1961

Читает Давид Самойлов:

***

Дождь пришёл в городские кварталы,
Мостовые блестят, как каналы,
Отражаются в них огоньки,
Светофоров цветные сигналы
И свободных такси светляки.

… (далее по ссылке ниже)

1961

Читает Рафаэль Клейнер:

***

Сорок лет.
           Жизнь пошла за второй перевал.
Я любил, размышлял, воевал.
Кое-где побывал, кое-что повидал,
Иногда и счастливым бывал.

Гнев меня обошёл, миновала стрела,
А от пули - два малых следа.
И беда отлетала, как капля с крыла;
Как вода, расступалась беда.

Взял один перевал, одолею второй,
Хоть тяжёл мой заплечный мешок.
Что же там, за горой?
                      Что же там - под горой?
От высот побелел мой висок.

Сорок лет.
           Где-то будет последний привал?
Где прервётся моя колея?
Сорок лет.
           Жизнь пошла за второй перевал.
И не допита чаша сия.

1960

***

Луч солнца вдруг мелькнёт, как спица,
Над снежной пряжею зимы…
И почему-то вновь приснится,
Что лучше мы, моложе мы,

Как в дни войны, когда, бывало,
Я выбегал из блиндажа
И вьюга плечи обнимала,
Так простодушна, так свежа;

И даже выстрел был прозрачен
И в чаще с отзвуками гас.
И смертный час не обозначен,
И гибель дальше, чем сейчас…

1957

Мост

Стройный мост из железа ажурного,
Застеклённый осколками неба лазурного.

Попробуй вынь его
Из неба синего -
Станет голо и пусто.

Это и есть искусство.

[1955]

Элегия

Дни становятся всё сероватей.
Ограды похожи на спинки
                        железных кроватей.
Деревья в тумане, и крыши лоснятся,
И сны почему-то не снятся.
В кувшинах стоят
                 восковые осенние листья,
Которые схожи то с сердцем, то с кистью
Руки. И огромное галок семейство,
Картаво ругаясь,
                 шатается с места на место.
Обычный пейзаж!
                Так хотелось бы неторопливо
Писать, избегая наплыва
Обычного чувства пустого неверья
В себя, что всегда у поэтов под дверью
Смеётся в кулак и настойчиво трётся,
И чёрт его знает - откуда берётся!

Обычная осень! Писать, избегая неверья
В себя. Чтоб скрипели гусиные перья
И, словно гусей белоснежных станицы,
Летели исписанные страницы…
Но в доме, в котором живу я -
                              четырёхэтажном, -
Есть множество окон. И в каждом
Виднеются лица:
Старухи и дети, жильцы и жилицы,
И смотрят они на мои занавески,
И переговариваются по-детски:
- О чём он там пишет?
                      И чём он там дышит?
Зачем он так часто взирает на крыши,
Где мокрые трубы, и мокрые птицы,
И частых дождей торопливые спицы? -

А что, если вдруг постучат в мои двери
                                       и скажут: - Прочтите.
Но только учтите,
Читайте не то, что давно нам известно,
А то, что не скучно и что интересно…
- А что вам известно?
- Что нивы красивы, что люди счастливы,
Любовь завершается браком,
И свет торжествует над мраком…
- Садитесь, прочту вам роман с эпилогом.
- Валяйте! - садятся в молчании строгом.
И слушают
           Он расстаётся с невестой.
(Соседка довольна.
                   Отрывок прелестный.)
Невеста не ждёт его. Он погибает.
И зло торжествует. (Соседка зевает.)
Сосед заявляет, что так не бывает,
Нарушены, дескать, моральные нормы
И полный разрыв
                содержанья и формы…
- Постойте, постойте! Но вы же просили…
- Просили! И просьба останется в силе…
Но вы же поэт! К моему удивленью,
Вы не понимаете сути явлений,
По сути - любовь завершается браком,
А свет торжествует над мраком.
Сапожник Подмёткин из полуподвала,
Доложим, пропойца. Но этого мало
Для литературы. И в роли героя
Должны вы его излечить от запоя
И сделать
          счастливым супругом Глафиры,
Лифтёрши из сорок четвёртой квартиры.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На улице осень… И окна.
                        И в каждом окошке
Жильцы и жилицы, старухи,
                          и дети, и кошки.
Сапожник Подмёткин играет с утра
                                 на гармошке.
Глафира выносит очистки картошки.
А может, и впрямь лучше было бы в мире,
Когда бы сапожник женился
                          на этой Глафире?
А может быть, правда - задача поэта
Упорно доказывать это:
Что любовь завершается браком,
А свет торжествует над мраком.

1948

***

Жаль мне тех, кто умирает дома.
Счастье тем, кто умирает в поле,
Припадая к ветру молодому
Головой, закинутой от боли.

Подойдёт на стон к нему сестрица,
Поднесёт родимому напиться.
Даст водицы, а ему не пьётся,
А вода из фляжки мимо льётся.

Он глядит, не говорит ни слова,
В рот ему весенний лезет стебель,
А вокруг него ни стен, ни крова,
Только облака гуляют в небе.

И родные про него не знают,
Что он в чистом поле умирает,
Что смертельна рана пулевая.
…Долго ходит почта полевая.

1947

Песня ясеневого листка

Жили на свете Лотта
И Гензель - лесной стрелок…
Куда ты летишь по ветру,
Ясеневый листок?

Лотта была женою
Вальдмана-лесника.
И часто певала песню
Ясеневого листка.

Лотта детей рожала,
Пекла, варила обед.
Тихо в лесной сторожке
Жили двенадцать лет.

Тринадцатый год, недобрый,
Взлетел к сверчку на шесток…
Куда ты летишь по ветру,
Ясеневый листок?

В тот год явился в сторожку
Гензель, лесной стрелок.
И пил он с Вальдманом пиво.
И Вальдман поспать прилёг.

А Гензель шутил с Лоттой,
Рукою к себе привлёк…
Куда ты летишь по ветру,
Ясеневый листок?

И Лотта его полюбила,
Своей любви не стыдясь,
Поскольку любила в жизни
Последний и первый раз.

И Вальдману повинилась.
И тот сказал: «Не виню».
- Спасибо, - сказала Лотта. -
Тебе я не изменю.

И вышел он в лес дремучий,
В предутреннюю полумглу.
И взял он свой лук певучий,
И верную взял стрелу.

И он подошёл к поляне,
Где спал беспечный стрелок.
И лук натянул певучий,
Стрелу же послать не мог.

- Зачем причинять ей горе!
И чем я ему воздам? -
Пошёл он в густой орешник,
Сказал зелёным кустам:

- В зелёные руки возьмите
Певучий мой лук и стрелу,
И сердце моё пробейте,
Чтоб я не доверился злу.

И выпустил верный орешник
Стрелу изострённую ту.
Но ворон, с ясеня прянув,
Её подхватил на лету.

И внятно прокаркал ворон:
- Зазря себя не губи.
Ведь Лотта твоя умирает.
И скоро умрёт от любви.

Пришёл он домой. И Лотта
Сказала: «Прости, мой друг».
Он молча сидел у постели.
И дети стояли вокруг.

Потом в её изголовье
Медовую свечку зажёг…
Куда ты летишь по ветру,
Ясеневый листок?

А утром закрыв сторожку,
С детьми пошёл на восток…
Куда ты летишь по ветру,
Ясеневый листок?

Так кончилась повесть про Лотту
И Вальдмана-лесника.
Лучше не пойте песню
Ясеневого листка.

?

Королевская шутка

- Вставайте, ваше величество!
- К чёрту! Который час?
- Вставайте, ваше величество.
Дело касается вас.

- Сам пусть дела решает
Старый лентяй сэр Джон!
- Ваш канцлер, ваше величество,
Этим кинжалом сражён!

- Как это? За убийство
Будете казнены…
- Но вы отреклись от престола
В пользу вашей жены!

Ваш канцлер не понял этого
И был сегодня смещён,
Смещён ударом кинжала.
И я за это прощён.

У нас уже новый канцлер:
Юный герцог сэр Грей…
- Этот юбочник - канцлер?
Эй, стража, ко мне скорей!

Эй, молодцы, за мною!
Бейте бунтовщиков!
- В ваших подвалах, сударь,
Для стражи хватило оков.

А те, на кого не хватило,
Валяются там, во рву!..
- Но я ваш король, сударь,
Покуда ещё живу!

- Архиепископ и гвардия,
Народу подав пример,
В полночь уже присягнули
Вашей супруге, сэр!

Исполнить три ваших желанья -
Такой поступил приказ.
А с третьими петухами
Отправить к господу вас!

- Как милостива королева!
Её поблагодари.
Ведь я бы её ухлопал,
Не дожидаясь зари.

Вели, чтоб стучались в двери
Таверны «Кум королю».
Будите красотку Мэри,
Которую я люблю.

Скажите, что некий пропойца,
Который был королём,
Просил, чтоб красотка Мэри
Прислуживала за столом.

Катите бочонок токайского,
Хочу умереть хмельной.
А вас за стол приглашаю,
Любезный убийца мой!

Второе моё желанье:
Острей наточите кинжал.
Тот недостоин короны,
Кто её не удержал.

А третье моё желанье,
Чтобы к началу дня
Вы мадам королеву
Зарезали, а не меня! -

Тут принесли токайское.
И долго, себя веселя,
Они хохотали над шуткой
Бывшего короля…

Над шуткою ко-
Над шуткою ро-
Ля!
А-а!

1985

Малолеток

В шесть лет он написал стихи про осень.
А было лето. Он был поражён,
Впервые ощутив порыв поэта
И первых рифм двукратный перезвон.
Потом он написал, что рябь ручья
Подобна крупной тёрке. И ещё
Две строчки: «Я хотел бы стать природой,
Быть птицей, яблонею или снегом».
Потом в семь лет: «Я не могу не быть».
Он был довольно хлипок, большеглаз
И лопоух. Не избегал проказ.
Но постоянно мучила ангина.
Тогда в постель укладывали сына
Родители. И это он любил.
В ушах его жужжало и шумело,
Кровать его взлетала и летела.
Он сочинял: «Разбойничий фрегат
Летит по небу, весел и пернат».
Болея, прочитал десятки книг.
Любил халву. И странный вёл дневник.
Родители, конечно, понимали,
Что сын их гений. И ему внимали.
Перепечатывали каждый стих.
Показывали людям. Что взять с них!
Друзей он не имел, поскольку сильно
Опережал ровесников.
В двенадцать
Влюбился страстно. Но его предмет
Был старше ровно на двенадцать лет.
Он ей писал: «Я буду плакать дико,
Когда тебя утрачу, Эвридика!»
Ей был смешон невинный мизантроп,
Но поощрен был поцелуем в лоб…
Он числился при Доме пионеров
В литературной студии «Ромашка».
Руководитель студии, бедняжка,
Был сам поэт. И не любил талантов.
Ему был нужен заурядный фон.
К тому ж обиду затаил писака,
Поскольку мальчик про него сказал:
«Мне стыдно было бы писать, как он».
Итак, отсутствием успехов внешних
Уравновешивалось восхищенье
Знакомых и родителей.
Но вдруг
В их городок примчалась из столицы
Ваятельница Голубых Чудес,
Имевшая в большой газете вес.
Стихи ребёнка даму покорили,
В восторженно-сентиментальном тоне
Оттопала она на ремингтоне
Статью, где объявлялся новый гений.
(А нас давно уверила печать,
Что в гении возможно назначать.)
Подборку напечатали в газете.
И тут о мальчике заговорили.
(У нас когда уже заговорят,
То в говорении не знают меры.)
Прославилась «Ромашка». Всю семью
Сто раз отобразили в интервью.
Уж малолетка прочили в Гомеры.
Откликнулись на это пионеры,
Водители такси, пенсионеры,
Учителя, артисты, инженеры
И прочие любители стихов…
Один поэт, довольно знаменитый,
Почуяв славы душный запашок,
О малолетке написал стишок.
Семья цвела. Его боготворили.
И даже в школе был он полубог.
Он стал заносчив, то есть одинок.
А как стихи? Да так. Он их писал,
Уже не ожидая вдохновенья.
Взрослел. Но стих его не повзрослел.
Тогда он начал нажимать на тему.
И строки шли уже натужно, вяло,
Неискренне - дыханья не хватало.
Он был ещё хвалим, но постепенно
К нему утрачивали интерес.
Он стал угрюм и зол. Забросил книги.
Родители шептали про интриги,
Про зависть в литераторских кругах.
А он остановился и зачах.
Ему обрыдла жизнь. Живя во мгле,
Порой он горло примерял к петле…
Вы скажете, его убила слава.
Не думаю. Её шипучий хмель
Бодрит и возбуждает вдохновенье.
Нет, он упал, как недозрелый плод.
Поэты совершаются в семнадцать -
Чуть раньше или позже. А в ребёнке
Вдруг возникает образ, звук, число.
Поэзия - душевный опыт в слове.
И в ней метафоры - остаток детства.
Лишь на заре людского разуменья
Основою был образ, а не мысль.
Дитя-поэт - виденье давних эр.
Ожившее дитя палеолита,
Смятенное среди иного быта,
Поскольку вспомнило то, что забыто -
Язык природы и небесных сфер.
Им надо много сил, чтобы прийти
Оттуда к нам. И сохранить при этом
Начальное, услышанное там.
А мы поспешно поселяем их
У нас. И кормим их своим сюжетом,
Который так неудобоварим.
Но наши страсти непосильны им…
Поэты начинаются тогда,
Когда их, словно на тугом батуте,
Подбрасывает время. Сколько нужно,
Чтобы при этом не сломать костей!..
Родители невиданных детей,
С ребёнком обращайтесь осторожно!
Ужасен стиль восторженных статей.
Не верьте им. Их содержанье ложно.
Храните тех, кто обретает речь!..
А, впрочем, вундеркиндов можно сечь…

?

Поэтика

В поэзии - старение реалий.
Но нет старенья страсти и печалей,
Метафоры стареют и язык,
Но не бессонница во мраке нощи.
Стареет рифма. Ну а если крик
Придёт на рифму, то рифмуй попроще.

… (далее по ссылке ниже)

?

Читает Давид Самойлов:

***

Поздно учиться играть на скрипке,
Надо учиться писать без рифмы.
С рифмой номер как будто отыгран.
Надо учиться писать верлибром…
Как Крутоямов или как Вздорич,
С рифмою не брататься, а вздорить.
Может, без рифмы и без размера
Станут и мысли иного размера.

?

Мороз

Лихие, жёсткие морозы,
Весь воздух звонок, словно лёд.
Читатель ждёт уж рифмы «розы»,
Но, кажется, напрасно ждёт.

Напрасно ждать и дожидаться,
Притерпливаться, ожидать
Того, что звуки повторятся
И отзовутся в нас опять.

Повторов нет! Неповторимы
Ни мы, ни ты, ни я, ни он.
Неповторимы эти зимы
И этот лёгкий ковкий звон,

И нимб зари округ берёзы,
Как вкруг апостольской главы…
Читатель ждёт уж рифмы «розы»?
Ну что ж, лови её, лови!..

?

Читает Давид Самойлов:

Приморский соловей

За парком море бледною водой
На гладкий пляж беззвучно набегает.
И вечер обок с набожной звездой
Удобно облака располагает.

Напротив запада в домах - латунь,
А иногда мерцанье белой ртути.
Везде стригут, как рекрута, июнь.
Цветут сирени грозовые тучи.

И эпигоны соловья - дрозды
Стараются, лютуют в три колена.
А сам он ждёт, когда замрут сады
И для него освободится сцена.

Пускай уйдут! Тогда раздастся взрыв
Кристаллов в пересыщенном растворе.
И страсть, и клокотанье, и разлив,
И в воздухе явленье сжатой воли.

Откуда это в жалком существе,
В убогой горстке встрёпанного пуха,
Укрытого в спасительной листве, -
Подобное осуществленье духа?

И вот теперь - бери его врасплох,
Когда, забывшись на вершине пенья,
Оледенел, закрыл глаза, оглох
И не годится для самоспасенья.

Нет благозвучья, нету красоты
В том щёлканье, в тугих засосах свиста,
Но откровенья тайные пласты
И глубина великого артиста.

Не верю, что природа так проста,
Чтоб только данью вечной несвободы
Был этот полунощный взрыв куста
И перепады бессловесной оды.

И почему вдруг сердце защемит!
И свист пространства коротковолновый
Не зря нас будоражит и томит,
Как в семь колен мечта о жизни новой.

?

Читает Давид Самойлов:

***

Чудо - познаваемость вселенной
И с природой дивный диалог.
Этот чистый, тёмный и целебный
Рек, небес, пустынь и моря слог.

Этих гор возвышенные оды,
Пёстрые элегии лесов,
Разговор осмысленной Природы,
Примечанья птичьих голосов.

Осторожней принимай признанья
И о тайнах сбивчивый рассказ.
Что-то пусть останется за гранью,
В любопытстве сдерживая нас.

?

Лёгкая сатира

Торопимся, борясь за справедливость,
Позабывая про стыдливость
Исконных в нас, немых основ,
Которые причина снов.
Порой душой командуя, как телом,
Считаем покаянье главным делом
И, может, даже посрамленьем зла.
И тут закусываем удила.
Хоть собственной души несовершенство
Вкушаем, как особое блаженство.
Тогда природа помогает нам,
И особливо чижики и дятлы
Или сосны растрёпанные патлы.
И мы приходим к ним, как в божий храм.
Нас восхваляет критик наш румяный,
Метафоры любитель и ловец.
И наконец покровы истины туманной
Слетают с ясной стройности словес.

?

Первый гром

Стоят дубы с обнажёнными сучьями,
Как молотобойцы
                с рукавами засученными,
Ударят кувалдой по пням-наковальням,
Откликнется роща громом повальным.
Как мехи, ветрами задышат тучи,
И мехи загудят, запоют, заревут.
И калёную молнию бросит подручный
Остывать,
Как подкову готовую,
В пруд.

1950

Стансы

Начнём с подражанья. И это
Неплохо, когда образец -
Судьба коренного поэта,
Приявшего славный венец.

… (далее по ссылке ниже)

?

Читает Давид Самойлов:

День

Увижу рассвет за венозным окном,
Пойму, что не надо тягаться со сном.
Теперь уже можно не спать, не дремать,
А лишь ожиданьем себя донимать.
А дождь не стихает и днём.

Сперва буду ждать вдохновенной строки.
Но рифмы трещат, как стропила.
Да! Боги мои обжигают горшки,
А я лишь леплю их уныло.

Потом ожидать начинаю письма.
И жду, чтобы дети восстали от сна.
И чтобы ты кофе сварила.
И чтобы ты заговорила.
Но оба мы ждать начинаем врага.
Ты соль уронила вблизи очага.
Ах, жаль, что солонку разбила!

Сначала его я хотел бы убить.
А после - его я хотел бы забыть.
А после - его я хотел бы любить.
Как мёртвого любит могила.
А может быть, даже сильнее стократ.
Но вскоре уже наступает закат.

А дождь всё шумит за венозным окном.
И можно утешиться только вином,
А может, ударом булата.
Всё ждать, ожидать и опять ожидать,
И ждать, чтобы всё повторилось опять.
Чтоб кончилось это когда-то.

?

Поэт и старожил

…не для битв…
…для молитв…
(Рифмы из стихотворения Пушкина)

Поэт

Скажите, гражданин, как здесь пройти
До бани?

Старожил

Баня нынче выходная.
Зато на Глеб Успенского - пивная.
Там тоже можно время провести.

… (далее по ссылке ниже)

?

Читает Давид Самойлов:

Семён Андреич

С. А. Косову

Помню! Синявинские высоты
Брали курсанты три раза подряд.
Еле уволокли пулемёты.
А три батальона - там и лежат.

Помню! Мальчик простёрт на талом
Снегу с простреленным животом.
Помню ещё - о большом и малом,
Об очень сложном и очень простом.

И всё же были такие минуты,
Когда, головой упав на мешок,
Думал, что именно так почему-то
Жить особенно хорошо.

И ясно мне всё без лишних вопросов,
И правильно всё и просто вокруг.
А рядом - Семён Андреевич Косов,
Алтайский пахарь, до смерти друг.

Да, он был мне друг,
                     неподкупный и кровный,
И мне доверяла дружба святая
Письма писать Пелагее Петровне.
Он их отсылал не читая.

- Да что там читать, - говорил Семён,
Сворачивая самокрутку на ужин, -
Сам ты грамотен да умён,
Пропишешь как надо - живём, не тужим.

Семён Андреич! Алтайский пахарь!
С тобой мы полгода друг друга грели.
Семь раз в атаку ходил без страха,
И пули тебя, как святого, жалели.

Мы знали до пятнышка друг о друге,
И ты рассказывал, как о любви,
Что кони, тонкие, словно руки,
Скачут среди степной травы.

И кабы раньше про то узнать бы,
Что жизнь текла, как по лугу, ровно,
Какие бывали крестины и свадьбы,
Как в девках жила Пелагея Петровна.

Зори - красными петухами.
Ветер в болоте осоку режет.
А я молчал, что брежу стихами.
Ты б не поверил, подумал - брешет.

Ты думал, что книги пишут не люди,
Ты думал, что песни живут, как кони,
Что так оно было, так и будет,
Как в детстве думал
                    про звон колокольный…

Семён Андреич! Алтайский пахарь!
Счастлив ли ты? Здоровый? Живой ли?
Помнишь, как ты разорвал рубаху
И руку мне перетянул до боли!

Помнишь? Была побита пехота,
И мы были двое у пулемёта.

И ты сказал, по-обычному просто,
Ленту новую заложив:
- Ступай. Ты ранен. (Вот нынче мороз-то!)
А я останусь, покуда жив.

Мой друг Семён, неподкупный и кровный!
Век не забуду наше прощанье.
Я напишу Пелагее Петровне,
Выполню клятвенное обещанье.

Девушки в золотистых косах
Споют, придя с весенней работы,
Про то, как Семён Андреич Косов
Один остался у пулемёта.

И песни будут ходить, как кони,
По пышным травам, по майскому лугу.
И рощи, белые, как колокольни,
Листвою раззвонят на всю округу.

И полетят от рощи к роще,
От ветки к ветке по белу свету.
Писать те песни - простого проще
И хитрости в этом особой нету.

1946

***

Л. Ч.

Полночь под Иван-Купала.
Фронта дальние костры.
Очень рано рассветало.
В хате жили две сестры.

… (далее по ссылке ниже)

?

Читает Давид Самойлов:

Идиллия на потом

Рассчитаемся не мы - потомки
Порешат, кто прав, кто виноват.
Так давай оставим им потёмки.
Пусть мой стих им будет темноват.

Пусть от нас останется легенда,
Россказни, почтовые лубки,
Бонбоньерка, выпускная лента,
Поздравительные голубки.

А ещё - любительские снимки,
Где улыбчивы Она и Он,
Что, наверно, выжмут две слезинки
У красавиц будущих времён.

Пусть останется… А остальное
Поскорей пусть порастёт быльём -
Всё, что мы с тобою знаем двое.
Ночь. Тоска. И ветер за окном.

?

***

Если вычеркнуть войну,
Что останется – не густо:
Небогатое искусство
Бередить свою вину.

Что ещё? Самообман,
Позже ставший формой страха.
Мудрость – что своя рубаха
Ближе к телу. И туман…

Нет, не вычеркнуть войну.
Ведь она для поколенья –
Что-то вроде искупленья
За себя и за страну.

Простота её начал,
Быт жестокий и спартанский,
Словно доблестью гражданской,
Нас невольно отмечал.

Если спросят нас гонцы,
Как вы жили, чем вы жили?
Мы помалкиваем или
Кажем шрамы и рубцы.

Словно может нас спасти
От упрёков и досады
Правота одной десятой,
Низость прочих девяти.

Ведь из наших сорока
Было лишь четыре года,
Где прекрасная свобода
Нам, как смерть, была близка.

?

Конец Пугачёва

Вьются тучи, как знамёна,
Небо - цвета кумача.
Мчится конная колонна
Бить Емельку Пугача.

А Емелька, царь Емелька,
Страхолюдина-бандит,
Бородатый, пьяный в стельку,
В чистой горнице сидит.

Говорит: «У всех достану
Требушину из пупа.
Одного губить не стану
Православного попа.

Ну-ка, батя, сядь-ка в хате,
Кружку браги раздави.
И мои степные рати
В правый бой благослови!..»

Поп ему: «Послушай, сыне!
По степям копытный звон.
Слушай, сыне, ты отныне
На погибель обречён…»

Как поднялся царь Емеля:
«Гей вы, бражники-друзья!
Или силой оскудели,
Мои князи и графья?»

Как он гаркнул: «Где вы, князи?!»
Как ударил кулаком,
Конь всхрапнул у коновязи
Под ковровым чепраком.

Как прощался он с Устиньей,
Как коснулся алых губ,
Разорвал он ворот синий
И заплакал, душегуб.

«Ты зови меня Емелькой,
Не зови меня Петром.
Был, мужик, я птахой мелкой,
Возмечтал парить орлом.

Предадут меня сегодня,
Слава богу - предадут.
Быть (на это власть господня!)
Государем не дадут…»

Как его бояре встали
От тесового стола.
«Ну, вяжи его, - сказали, -
Снова наша не взяла».

?

Крылья холопа

Стоишь, плечами небо тронув,
Превыше помыслов людских,
Превыше зол, превыше тронов,
Превыше башен городских.

Раскрыты крылья слюдяные,
Стрекозьим трепетом шурша.
И ветры дуют ледяные,
А люди смотрят, чуть дыша.

Ты ощутишь в своём полёте
Неодолимый вес земли,
Бессмысленную тяжесть плоти,
Себя, простёртого в пыли,

И гогот злобного базара,
И горожанок робкий страх…
И божья, и людская кара
О, человек! О, пыль! О, прах!

Но будет славить век железный
Твои высокие мечты,
Тебя, взлетевшего над бездной
С бессильным чувством высоты.

1947

Пятеро

Жили пятеро поэтов
В предвоенную весну,
Неизвестных, незапетых,
Сочинявших про войну.

То, что в песне было словом,
Стало верною судьбой.
Первый сгинул
              под Ростовом,
А второй - в степи сырой.

Но потворствует удачам
Слово - солнечный кристалл.
Третий стал,
             чем быть назначен,
А четвёртый -
              тем, чем стал.

Слово - заговор проклятый!
Всё-то нам накликал стих…
И живёт на свете пятый,
Вспоминая четверых.

?

Поэт вспоминает М.Кульчицкого, П.Когана, Б.Слуцкого и С.Наровчатова.

За городом

Тот запах вымытых волос,
Благоуханье свежей кожи!
И поцелуй в глаза, от слёз
Солёные, и в губы тоже.

И кучевые облака,
Курчавящиеся над чащей.
И спящая твоя рука,
И спящий лоб, и локон спящий.

Повремени, певец разлук!
Мы скоро разойдёмся сами.
Не разнимай сплетённых рук.
Не разлучай уста с устами.

1989

Софья Палеолог

Отмерено добро и зло
Весами куполов неровных,
О византийское чело,
Полуулыбка губ бескровных!

Не доводом и не мечом
Царьград был выкован и слеплен.
Наивный варвар был прельщён
Его коварным благолепьем.

Не раз искусный богомаз,
Творя на кипарисных досках,
Его от разрушенья спас
Изображеньем ликов плоских.

И где пределы торжеству,
Когда - добытую жар-птицу -
Везли заморскую царицу
В первопрестольную Москву.

Как шлемы были купола.
Они раскачивались в звоне.
Она на сердце берегла
Как белых ласточек ладони.

И был уже неоспорим
Закон меча в делах условных…
Полуулыбкой губ бескровных
Она встречала Третий Рим.

1941