Павел Коган

Лирическое отступление
(из романа в стихах)

Есть в наших днях такая точность,
Что мальчики иных веков,
Наверно, будут плакать ночью
О времени большевиков.
И будут жаловаться милым,
Что не родились в те года,
Когда звенела и дымилась,
На берег рухнувши, вода.
Они нас выдумают снова -
Сажень косая, твёрдый шаг -
И верную найдут основу,
Но не сумеют так дышать,
Как мы дышали, как дружили,
Как жили мы, как впопыхах
Плохие песни мы сложили
О поразительных делах.
Мы были всякими, любыми,
Не очень умными подчас.
Мы наших девушек любили,
Ревнуя, мучаясь, горячась.
Мы были всякими. Но, мучась,
Мы понимали: в наши дни
Нам выпала такая участь,
Что пусть завидуют они.
Они нас выдумают мудрых,
Мы будем строги и прямы,
Они прикрасят и припудрят,
И всё-таки пробьёмся мы!
Но людям Родины единой,
Едва ли им дано понять,
Какая иногда рутина
Вела нас жить и умирать.
И пусть я покажусь им узким
И их всесветность оскорблю,
Я - патриот. Я воздух русский,
Я землю русскую люблю,
Я верю, что нигде на свете
Второй такой не отыскать,
Чтоб так пахнуло на рассвете,
Чтоб дымный ветер на песках…
И где ещё найдёшь такие
Берёзы, как в моём краю!
Я б сдох как пёс от ностальгии
В любом кокосовом раю.
Но мы ещё дойдём до Ганга,
Но мы ещё умрём в боях,
Чтоб от Японии до Англии
Сияла Родина моя.

1940 - 1941

Читает Михаил Луконин:

Лисонька

  Ослепительной рыжины
Ходит лисонька у ручья,
Рыжей искоркой тишины
Бродит лисонька по ночам.
  Удивительна эта рыжь,
По-французски краснеет - руж,
Ржавый лист прошуршит - тишь,
Можжевельник потянет - глушь.
  Есть в повадке её лесной
И в окраске древних монет
Так знакомое: блеснет блесной,
И приглушенное: не мне.
  Ходит лисонька у ручья,
Еле-еле звучит ручей.
Только лисонька та - ничья,
И убор её рыжий ничей.
  Если сердит тебя намёк,
Ты, пожалуйста, извини -
Он обидою весь намок,
Он же еле-еле звенит.

Ноябрь 1940

***

Поймай это слово, сожми, сгусти.
  Пусти по ветру, как дым.
Поймай и, как бабочку, отпусти
  Свет одинокой звезды.
На маленький миг ладони твои
  Чужое тепло возьмут.
Счастье всегда достаётся двоим
  И никогда одному.

Июнь 1938

***

Треть пути за кормой,
                      и борта поседели от пены.
Словно море, бескрайна
                       густого настоя вода.
В ноябре уходил,
                 как Парис в старину за Еленой,
Через год я нашёл,
                   чтоб теперь потерять навсегда…
Ты стоишь побледневшая,
                        моя золотая Елена,
Через несколько лет
                    ты, как чайка, растаешь вдали…
Я, твой атом ничтожный,
                        тебя принимаю, вселенная,
От последней звезды
                    до условностей грешной земли.
Ничего, что потеряно
                     (я находил, значит, стоит
Уставать и грести,
                   и опять уставать и грести)…
За любовь настоящую,
                     за тоску голубого настоя,
Если хочешь ещё,
                 если можешь ещё, то прости!
Подымай паруса!
                Берега затянуло печалью…
Отлетает заря,
               замирая, как голоса.
Подымай паруса!
                Тишина пролетает, как чайка…
Светит имя твоё
                на разодранных парусах!..

14-15 декабря 1937

Бригантина
(песня)

Надоело говорить, и спорить,
И любить усталые глаза…
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимает паруса…

Капитан, обветренный, как скалы,
Вышел в море, не дождавшись нас.
На прощанье поднимай бокалы
Золотого терпкого вина.

Пьём за яростных, за непокорных,
За презревших грошевой уют.
Вьётся по ветру весёлый Роджер,
Люди Флинта песенку поют.

Так прощаемся мы с серебристою,
Самою заветною мечтой,
Флибустьеры и авантюристы
По крови, упругой и густой.

И в беде, и в радости, и в горе
Только чуточку прищурь глаза -
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимает паруса.

Вьётся по ветру весёлый Роджер,
Люди Флинта песенку поют,
И, звеня бокалами, мы тоже
Запеваем песенку свою.

Надоело говорить, и спорить,
И любить усталые глаза…
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимает паруса…

1937

Поёт Георгий Лепский. Музыка: Георгий Лепский.

***

Мы сами не заметили, как сразу
Сукном армейским начинался год,
Как на лету обугливалась фраза
И чёрствая романтика работ.
Когда кончается твоё искусство,
Романтики падучая звезда,
По всем канонам письменно и устно
Тебе тоскою принято воздать.
Ещё и строчки пахнут сукровицей,
Ещё и вдохновляться нам дано,
Ещё ночами нам, как прежде, снится
До осязанья явное Оно.
О, пафос дней, не ведавших причалов,
Когда, ещё не выдумав судьбы,
Мы сами, не распутавшись в началах,
Вершили скоротечные суды!

1937

Звезда

Светлая моя звезда.
Боль моя старинная.
Гарь приносят поезда
Дальнюю, полынную.

От чужих твоих степей,
Где теперь начало
Всех начал моих и дней
И тоски причалы.

Сколько писем нёс сентябрь,
Сколько ярких писем…
Ладно - раньше, но хотя б
Сейчас поторопиться.

В поле темень, в поле жуть -
Осень над Россией.
Поднимаюсь. Подхожу
К окнам тёмно-синим.

Темень. Глухо. Темень. Тишь.
Старая тревога.
Научи меня нести
Мужество в дороге.

Научи меня всегда
Цель видать сквозь дали.
Утоли, моя звезда,
Все мои печали.

Темень. Глухо. Поезда
Гарь несут полынную.
Родина моя. Звезда.
Боль моя старинная.

1937

Сергею Есенину

Иней. Снег. Декабрь. Тишина.
Тишина не бывает тише.
Малярийная бродит луна
Рыжей кошкой по чёрным крышам.
Ах, кому она, к чёрту, нужна,
И собаки её не съели…
От метели и до вина,
От вина до крутой метели,
От стихов до пустой зари
        (Тишина, тишина какая…
        Непотушенные фонари…
        Непроснувшиеся трамваи…)
Ты ходил под этой луной
        (Дьявол, холодно…
        «Пиво - воды».
        «Ресторан».
                    «Подаёца вино»)
Мимо памятника Свободы,
Мимо домика, где я жил,
Мимо счастья на горностае.
Что ты думаешь, расскажи,
Что стихи чужие листаешь,
Что ты думаешь?
Что молчишь?
Что рука опять задрожала?
Зябко очень.
Такая тишь.
Закурить? Закурю, пожалуй.
Хочешь, всё расскажу?
Про снег,
Как сказала, что «нет»,
Про горе,
Как приснилося мне во сне
Без предела и края море,
Как заснеженным декабрём
Я любил, надеялся, путал,
Как, любовь потеряв, обрёл
Тот покой, что даётся круто.
Хочешь, всё расскажу?
Молчишь.
Улыбаешься. Милый… Милый…
Тишь… Совсем заметает тишь,
Видишь, комнатку завалило.
Полчетвёртого. Мы одни.
Очень холодно. Тихо очень.

Ах, какие морозные дни…
Ах, какие морозные ночи…

1936

***

Снова осень проходит скверами,
Клёны старые золотя,
Снова мне, ни во что не веруя,
По чужим проходить путям.
Снова мне, закусивши губы,
Без надежды чего-то ждать,
Притворяться весёлым и грубым,
Плакать, биться и тосковать.
И опять, устав от тревоги,
Улыбаясь покорно: «Пусть»,
Принимать за своё дороги,
Тишь, туманы, тоску и грусть.
И опять, затворяя двери,
Понимая, что это ложь,
Хоть немножко,
Хоть капельку верить
В то, что где-нибудь ты живёшь.

16 сентября 1936

Гроза

Косым, стремительным углом
И ветром, режущим глаза,
Переломившейся ветлой
На землю падала гроза.
И, громом возвестив весну,
Она звенела по траве,
С размаху вышибая дверь
В стремительность и крутизну.
И вниз. К обрыву. Под уклон.
К воде. К беседке из надежд,
Где столько вымокло одежд,
Надежд и песен утекло.
Далёко, может быть, в края,
Где девушка живёт моя.
Но, сосен мирные ряды
Высокой силой раскачав,
Вдруг задохнулась и в кусты
Упала выводком галчат.
И люди вышли из квартир,
Устало высохла трава.
И снова тишь. И снова мир.
Как равнодушье, как овал.

Я с детства не любил овал!
Я с детства угол рисовал!

20 января 1936

Читает Михаил Луконин:

[Приглашаю посмотреть моё стихотворение «Поэты и овал»]

***

Я вечером грустный шёл домой,
Луна по небу бежала за мной,
Бежала за мной и кивала мне,
А звёзды подмигивали в тишине.
И ветер усталый на лавочку сел,
И нежные парочки тихо шептались,
Я вечером шёл Ленинградским шоссе,
С собой неся тоску и усталость.
Я шёл, проклиная людей и век,
И вот ко мне подошёл человек,
Его алкоголь немножко качал
(Нелепая куртка с чужого плеча),
Старенький свитер в пятнах, в грязи,
Но звонкий орден с груди грозил,
Но звонкий орден щурил глаза,
Как будто бы снова над степью гроза,
Как будто бы снова плечо к плечу
Песням звенеть и звенеть мечу,
Как будто бы снова за солнце и дым
На смерть идти бойцам молодым.

1934

***

Ну скажи мне ласковое что-нибудь,
Девушка хорошая моя.
Розовеют облака и по небу
Уплывают в дальние края.
Уплывают. Как я им завидую!
Милые смешные облака.
Подымусь. Пальто надену. Выйду я
Поглядеть, как небо сжёг закат.
И пойду кривыми переулками,
Чуть покуривая и пыля.
Будет пахнуть дождиком и булками,
Зашуршат о чём-то тополя,
Ветер засвистит, и в тон ему
Чуть начну подсвистывать и я.
Ну скажи мне ласковое что-нибудь,
Девушка хорошая моя.

1934

***

В этих строках всё: и что мечталось,
И что плакалось и снилось мне,
Голубая майская усталость,
Ласковые песни о весне,
Дым, тоска, мечта и голубая
Даль, зовущая в далёкий путь,
Девочка (до боли дорогая,
До того, что хочется вздохнуть).
Шелест тополей. Глухие ночи,
Пыль, и хрусткий снег, и свет
Фонарей. И розовый и очень,
Очень тёплый и большой рассвет.
Иней, павшие на землю тени,
Синий снег (какой особый хруст!)…
Я гляжу на сложное сплетенье
Дней моих, и снов моих, и чувств.
И стою, взволнован и задумчив,
И гляжу взволнованно назад.
Надо мною пролетают тучи,
Звёзды тёмно-синие висят.
Месяц из-за тучи рожу высунул…
И я думаю, взволнован и устал,
Ой, как мало, в сущности, написано,
Ой, как много, в сущности, писал!

1934