Дмитрий Веневитинов |
---|
ВЕНЕВИТИНОВ Дмитрий Владимирович [14 (26) сентября 1805, Москва - 15 (27) марта 1827, Петербург; был похоронен в Москве на кладбище Симонова монастыря; в 1930 году останки поэта перенесены на Новодевичье кладбище], русский поэт. |
|
![]() Романтическая поэзия насыщена философскими мотивами в духе шеллингианства. Литературно-критические статьи. |
![]() |
СТИХИ (22):
|
***Люби питомца вдохновенья И гордый ум пред ним склоняй; Но в чистой жажде наслажденья Не каждой арфе слух вверяй. Не много истинных пророков С печатью власти на челе, С дарами выспренних уроков, С глаголом неба на земле. 1827 |
Три участиТри участи в мире завидны, друзья. Счастливец, кто века судьбой управляет, В душе неразгаданной думы тая. Он сеет для жатвы, но жатв не сбирает: Народов признанья ему не хвала, Народов проклятья ему не упреки. Векам завещает он замысл глубокий; По смерти бессмертного зреют дела. Завидней поэта удел на земли. С младенческих лет он сдружился с природой, И сердце камены от хлада спасли, И ум непокорный воспитан свободой, И луч вдохновенья зажёгся в очах. Весь мир облекает он в стройные звуки; Стеснится ли сердце волнением муки - Он выплачет горе в горючих стихах. Но верьте, о други! счастливей стократ Беспечный питомец забавы и лени. Глубокие думы души не мутят, Не знает он слёз и огня вдохновений, И день для него, как другой, пролетел, И будущий снова он встретит беспечно, И сердце увянет без муки сердечной - О рок! что ты не дал мне этот удел? 1826 или январь 1827 |
К любителю музыкиМолю тебя, не мучь меня: Твой шум, твои рукоплесканья, Язык притворного огня, Бессмысленные восклицанья Противны, ненавистны мне. Поверь, привычки раб холодный, Не так, не так восторг свободный Горит в сердечной глубине. Когда б ты знал, что эти звуки, Когда бы тайный их язык Ты чувством пламенным проник, - Поверь, уста твои и руки Сковались бы, как в час святой, Благоговейной тишиной. Тогда душа твоя, немея, Вполне бы радость поняла, Тогда б она живей, вольнее Родную душу обняла. Тогда б мятежные волненья И бури тяжкие страстей - Всё бы утихло, смолкло в ней Перед святыней наслажденья. Тогда б ты не желал блеснуть Личиной страсти принуждённой, Но ты б в углу, уединённый, Таил вселюбящую грудь, Тебе бы люди были братья, Ты б тайно слёзы проливал И к ним горячие объятья, Как друг вселенной, простирал. [Январь 1827] |
ЧетверостишиеЯ слышал, камены тебя воспитали, Дитя, засыпал ты под басенки их. Бессмертные дар свой тебе передали - И мы засыпаем на баснях твоих. [Январь 1827] Эпиграмма на И. И. Дмитриева, автора сборника переводных апологов - 4-хстрочных басен. |
На новый 1827 годТак снова год, как тень, мелькнул, Сокрылся в сумрачную вечность И быстрым бегом упрекнул Мою ленивую беспечность. О, если б он меня спросил: «Где плод горячих обещаний? Чем ты меня остановил?» - Я не нашёл бы оправданий В мечтах рассеянных моих! Мне нечем заглушить упрёка! Но слушай ты, беглец жестокой! Клянусь тебе в прощальный миг: Ты не умчался без возврату; Я за тобою полечу И наступающему брату Весь тяжкий долг свой доплачу. 1 января 1827 |
***Я чувствую, во мне горит Святое пламя вдохновенья, Но к тёмной цели дух парит… Кто мне укажет путь спасенья? Я вижу, жизнь передо мной Кипит, как океан безбрежный… Найду ли я утёс надежный, Где твёрдой обопрусь ногой? Иль, вечного сомненья полный, Я буду горестно глядеть На переменчивые волны, Не зная, что любить, что петь? Открой глаза на всю природу, - Мне тайный голос отвечал, - Но дай им выбор и свободу, Твой час ещё не наступал: Теперь гонись за жизнью дивной И каждый миг в ней воскрешай, На каждый звук её призывный - Отзывной песнью отвечай! Когда ж минуты удивленья, Как сон туманный, пролетят И тайны вечного творенья Ясней прочтёт спокойный взгляд, - Смирится гордое желанье Весь мир обнять в единый миг, И звуки тихих струн твоих Сольются в стройные созданья. Не лжив сей голос прорицанья, И струны верные мои Стех пор душе не изменяли. Пою то радость, то печали, То пыл страстей, то жар любви, И беглым мыслям простодушно Вверяюсь в пламени стихов. Так соловей в тени дубров, Восторгу краткому послушный, Когда надолы ляжет тень, Уныло вечер воспевает И утром весело встречает В румяном небе светлый день. 1826-1827 |
К моему перстнюТы был отрыт в могиле пыльной, Любви глашатай вековой, И снова пыли ты могильной Завещан будешь, перстень мой. Но не любовь теперь тобой Благословила пламень вечный И над тобой, в тоске сердечной, Святой обет произнесла… Нет! дружба в горький час прощанья Любви рыдающей дала Тебя залогом состраданья. О, будь мой верный талисман! Храни меня от тяжких ран, И света, и толпы ничтожной, От едкой жажды славы ложной, От обольстительной мечты И от душевной пустоты. В часы холодного сомненья Надеждой сердце оживи, И если в скорбях заточенья, Вдали от ангела любви, Оно замыслит преступленье, – Ты дивной силой укроти Порывы страсти безнадежной И от груди моей мятежной Свинец безумства отврати. Когда же я в час смерти буду Прощаться с тем, что здесь люблю, Тебя в прощанье не забуду: Тогда я друга умолю, Чтоб он с руки моей холодной Тебя, мой перстень, не снимал, Чтоб нас и гроб не разлучал. И просьба будет не бесплодна: Он подтвердит обет мне свой Словами клятвы роковой. Века промчатся, и быть может, Что кто-нибудь мой прах встревожит И в нём тебя отроет вновь; И снова робкая любовь Тебе прошепчет суеверно Слова мучительных страстей, И вновь ты другом будешь ей, Как был и мне, мой перстень верный. 1826 или 1827 |
ЭлегияВолшебница! Как сладко пела ты Про дивную страну очарованья, Про жаркую отчизну красоты! Как я любил твои воспоминанья, Как жадно я внимал словам твоим И как мечтал о крае неизвестном! Ты упилась сим воздухом чудесным, И речь твоя так страстно дышит им! На цвет небес ты долго нагляделась И цвет небес в очах нам принесла. Душа твоя так ясно разгорелась И новый огнь в груди моей зажгла. Но этот огнь томительный, мятежный, Он не горит любовью тихой, нежной, – Нет! он и жжёт, и мучит, и мертвит, Волнуется изменчивым желаньем, То стихнет вдруг, то бурно закипит, И сердце вновь пробудится страданьем. Зачем, зачем так сладко пела ты? Зачем и я внимал тебе так жадно И с уст твоих, певица красоты, Пил яд мечты и страсти безотрадной? 1826 или январь 1827 |
ПоэтТебе знаком ли сын богов, Любимец муз и вдохновенья? Узнал ли б меж земных сынов Ты речь его, его движенья? Не вспыльчив он, и строгий ум Не блещет в шумном разговоре, Но ясный луч высоких дум Невольно светит в ясном взоре. Пусть вкруг него, в чаду утех, Бушует ветреная младость, Безумный крик, нескромный смех И необузданная радость - Всё чуждо, дико для него, На всё спокойно он взирает, Лишь редко что-то с уст его Улыбку беглую срывает. Его богиня - простота, И тихий гений размышленья Ему поставил от рожденья Печать молчанья на уста. Его мечты, его желанья, Его боязни, упованья - Всё тайна в нём, всё в нём молчит. В душе заботливо хранит Он неразгаданные чувства… Когда ж внезапно что-нибудь Взволнует огненную грудь - Душа, без страха, без искусства, Готова вылиться в речах И блещет в пламенных очах… И снова тих он, и стыдливый К земле он опускает взор, Как будто слышит он укор За невозвратные порывы. О, если встретишь ты его С раздумьем на челе суровом - Пройди без шума близ него, Не нарушай холодным словом Его священных, тихих снов; Взгляни с слезой благоговенья И молви: это сын богов, Любимец муз и вдохновенья. Конец 1826 |
Новгород
|
Послание к Р[ожали]нуОставь, о друг мой, ропот твой, Смири преступные волненья; Не ищет вчуже утешенья Душа, богатая собой. Не верь, чтоб люди разгоняли Сердец возвышенных печали. Скупая дружба их дарит Пустые ласки, а не счастье; Гордись, что ими ты забыт, - Их равнодушное бесстрастье Тебе да будет похвалой. Заре не улыбался камень; Так и сердец небесный пламень Толпе бездушной и пустой Всегда был тайной непонятной. Встречай её с душой булатной И не страшись от слабых рук Ни сильных ран, ни тяжких мук. О, если б мог ты быстрым взором Мой новый жребий пробежать, Ты перестал бы искушать Судьбу неправедным укором. Когда б ты видел этот мир, Где взор и вкус разочарован, Где чувство стынет, ум окован И где тщеславие - кумир; Когда б в пустыне многолюдной Ты не нашёл души одной, - Поверь, ты б навсегда, друг мой, Забыл свой ропот безрассудный. Как часто в пламени речей, Носяся мыслью средь друзей, Мечте обманчивой, послушной Давал я руку простодушно - Никто не жал руки моей. Здесь лаской жаркого привета Душа младая не согрета. Не нахожу я здесь в очах Огня, возжённого в них чувством, И слово, сжатое искусством, Невольно мрёт в моих устах. О, если бы могли моленья Достигнуть до небес скупых, Не новой чаши наслажденья, Я б прежних дней просил у них. Отдайте мне друзей моих, Отдайте пламень их объятий, Их тихий, но горячий взор, Язык безмолвных рукожатий И вдохновенный разговор. Отдайте сладостные звуки: Они мне счастия поруки, - Так тихо веяли они Огнём любви в душе невежды И светлой радугой надежды Мои расписывали дни. Но нет! не всё мне изменило: Ещё один мне верен друг, Один он для души унылой Друзей здесь заменяет круг. Его беседы и уроки Ловлю вниманьем жадным я; Они и ясны, и глубоки, Как будто волны бытия; В его фантазии богатой Я полной жизнию ожил И ранний опыт не купил Восторгов раннею утратой. Он сам не жертвует страстям, Он сам не верит их мечтам; Но, как создания свидетель, Он развернул всей жизни ткань. Ему порок и добродетель Равно несут покорно дань, Как гордому владыке мира: Мой друг, узнал ли ты Шекспира? 1826 |
ЖизньСначала жизнь пленяет нас: В ней всё тепло, всё сердце греет И, как заманчивый рассказ, Наш ум причудливый лелеет. Кой-что страшит издалека, - Но в этом страхе наслажденье: Он веселит воображенье, Как о волшебном приключенье Ночная повесть старика. Но кончится обман игривой! Мы привыкаем к чудесам. Потом - на всё глядим лениво, Потом - и жизнь постыла нам: Её загадка и развязка Уже длинна, стара, скучна, Как пересказанная сказка Усталому пред часом сна. Конец 1826 Последние строки представляют собой вариацию слов Людовика из 3-го акта трагедии Шекспира «Король Иоанн»: «Жизнь скучна, как сказка, дважды рассказанная засыпающему…» |
Три розыВ глухую степь земной дороги, Эмблемой райской красоты, Три розы бросили нам боги, Эдема лучшие цветы. Одна под небом Кашемира Цветёт близ светлого ручья; Она любовница зефира И вдохновенье соловья. Ни день, ни ночь она не вянет, И если кто её сорвёт, Лишь только утра луч проглянет, Свежее роза расцветёт. Ещё прелестнее другая: Она, румяною зарёй На раннем небе расцветая, Пленяет яркой красотой. Свежей от этой розы веет И веселей её встречать: На миг один она алеет, Но с каждым днём цветёт опять. Ещё свежей от третьей веет, Хотя она не в небесах; Её для жарких уст лелеет Любовь на девственных щеках. Но эта роза скоро вянет: Она пуглива и нежна, И тщетно утра луч проглянет - Не расцветёт опять она. 1826 |
Моя молитваДуши невидимый хранитель, Услышь моление моё! Благослови мою обитель И стражем стань у врат её, Да через мой порог смиренный Не прешагнёт, как тать ночной, Ни обольститель ухищренный, Ни лень с убитою душой, Ни зависть с глазом ядовитым, Ни ложный друг с коварством скрытым. Всегда надёжною бронёй Пусть будет грудь моя одета, Да не сразит меня стрелой Измена мстительного света. Не отдавай души моей На жертву суетным желаньям; Но воспитай спокойно в ней Огонь возвышенных страстей. Уста мои сомкни молчаньем, Все чувства тайной осени, Да взор холодный их не встретит, Да луч тщеславья не просветит На незамеченные дни. Но в душу влей покоя сладость, Посей надежды семена И отжени от сердца радость: Она - неверная жена. 1826 |
[Сонет]К тебе, о чистый Дух, источник вдохновенья, На крылиях любви несётся мысль моя; Она затеряна в юдоли заточенья, И всё зовёт её в небесные края. Но ты облек себя в завесу тайны вечной: Напрасно силится мой дух к тебе парить. Тебя читаю я во глубине сердечной, И мне осталося надеяться, любить. Греми надеждою, греми любовью, лира! В преддверьи вечности греми его хвалой! И если б рухнул мир, затмился свет эфира И хаос задавил природу пустотой, - Греми! Пусть сетуют среди развалин мира Любовь с надеждою и верою святой! 1825 |
Песнь грекаПод небом Аттики богатой Цвела счастливая семья. Как мой отец, простой оратай, За плугом пел свободу я. Но турков злые ополченья На наши хлынули владенья… Погибла мать, отец убит, Со мной спаслась сестра младая, Я с нею скрылся, повторяя: «За всё мой меч вам отомстит!» Не лил я слёз в жестоком горе, Но грудь стеснило и свело; Наш лёгкий чёлн помчал нас в море, Пылало бедное село, И дым столбом чернел над валом. Сестра рыдала - покрывалом Печальный взор полузакрыт; Но, слыша тихое моленье, Я припевал ей в утешенье: «За всё мой меч им отомстит!» Плывём - и при луне сребристой Мы видим крепость над скалой. Вверху, как тень, на башне мшистой Шагал турецкий часовой; Чалма склонилася к пищали - Внезапно волны засверкали, И вот - в руках моих лежит Без жизни дева молодая. Я обнял тело, повторяя: «За всё мой меч вам отомстит!» Восток румянился зарёю, Пристала к берегу ладья, И над шумящею волною Сестре могилу вырыл я. Не мрамор с надписью унылой Скрывает тело девы милой, - Нет, под скалою труп зарыт; Но на скале сей неизменной Я начертал обет священный: «За всё вам меч мой отомстит!» С тех пор меня магометане Узнали в стычке боевой, С тех пор, как часто в шуме браней Обет я повторяю свой! Отчизны гибель, смерть прекрасной, Всё, всё припомню в час ужасный; И всякий раз, как меч блестит И падает глава с чалмою, Я говорю с улыбкой злою: «За всё мой меч вам отомстит!» 1825 Музыка Делюсто. |
[Песнь Кольмы]
|
ЕвпраксияПеснь первая Шуми, Осётр! Твой брег украшен Делами славной старины; Ты роешь камни мшистых башен И древней твердыя стены, Обросшей давнею травою. Но кто над светлою рекою Разбросил груды кирпичей, Остатки древних укреплений, Развалины минувших дней? Иль для грядущих поколений Как памятник стоят оне Воинских, громких приключений? Так, - брань пылала в сей стране; Но бранных нет уже: могила Могучих с слабыми сравнила. На поле битв - глубокий сон. Прошло победы ликованье, Умолкнул побеждённых стон; Одно лишь тёмное преданье Вещает о делах веков И веет вкруг немых гробов. ______ Вдали, там, где в тени густой, Во мгле таинственной дубравы Осётр поток скрывает свой, Ты зришь ли холм сей величавый, Который на краю долин, Как одинокий исполин, Возносится главой высокой? Сей холм был долго знаменит. Преданье древнее гласит, Что в мраке старины глубокой Он был Перуну посвящён, Что всякий раз, как злак рождался И дол соседний улыбался, В одежде новой облечён, И в лесе трепетали ветки, Сюда стекались наши предки, Теснилися со всех сторон. Есть даже слух, что здесь славяне По возвращеньи с лютых браней На алтарях своих богов Ударом суеверной стали Несчастных пленных лили кровь Иль пламени их предавали И в хладнокровной тишине На их терзания взирали. И если верить старине, Едва ж с костров волною чёрной Взносился дым к лазури горной, - Вдруг гром в бесшумных небесах При блике молний раздавался, Осётр ревел в своих брегах, И лес со треском колебался. ______ Взгляни, как новое светило, Грозя пылающим хвостом, Поля рязански озарило Зловещим пурпурным лучом. Небесный свод от метеора Багровым заревом горит. Толпа средь княжеского двора Растёт, теснится и шумит; Младые старцев окружают И жадно ловят их слова; Несётся разная молва, Из них иные предвещают Войну кровавую иль глад; Другие даже говорят, Что скоро, к ужасу вселенной, Раздастся звук трубы священной И с пламенным мечом в руках Промчится ангел истребленья. На лицах суеверный страх, И с хладным трепетом смятенья Власы поднялись на челах. Песнь вторая Средь терема, в покое тёмном, Под сводом мрачным и огромным, Где тускло меж столбов мелькал Светильник бледный, одинокий И слабым светом озарял И лики стен, и свод высокий С изображеньями святых, - Князь Фёдор, окружён толпою Бояр и братьев молодых. Но нет веселия меж них: В борьбе с тревогою немою, Глубокой думою томясь, На длань склонился юный князь. И на челе его прекрасном Блуждали мысли, как весной Блуждают тучи в небе ясном. За часом длился час, другой; Князья, бояре всё молчали - Лишь чаши звонкие стучали И в них шипел кипящий мёд. Но мёд, сердец славянских радость, Душа пиров и враг забот, Для князя потерял всю сладость, И Фёдор без отрады пьёт. Ты улетел, восторг счастливый, И вы, прелестные мечты, Весенней жизни красоты. Ах, вы увяли, как средь нивы На миг блеснувшие цветы! Зачем, зачем тоске унылой Младое сердце он отдал? Давно ли он с супругой милой Одну лишь радость в жизни знал? Бывало, братья удалые Сбирались шумною толпой: Меж них младая Евпраксия Была весёлости душой, И час вечернего досуга В беседе дружеского круга, Как чистый быстрый миг, летел. ______ Но между тем как над рекой Батый готовит войско в бой, Уже под градскими стенами Дружины храбрые славян Стояли стройными рядами. Священный крест - знак христиан - Был водружён перед полками. Уже служитель алтарей Отпел утешную молитву И рать благословил на битву. Двенадцать опытных вождей, Давно покрытых сединами, Но сильных в старости своей, Стоят с готовыми мечами. За ними юный ряд князей, Опора веры и свободы. Здесь зрелся молодой Роман, Надежда лестная славян, Достойный сана воеводы. В блестящем цвете юных лет Он в княжеский вступал совет И часто мудростью своею Рязанских старцев удивлял. Давно испытанный бронею, Он в многих битвах уж бывал И половцев с дружиной верной Не раз на поле поражал. Но, вождь для воинов примерный, Князей он негу презирал. Ему забавы - бранны бури, И твёрдый щит - его ночлег. Вблизи Романа видны Юрий, Мстислав, Борис и ты, Олег! Зачем сей юноша красивый, Дитя по сердцу и летам, Оставил кров, где он, счастливый, Ходил беспечно по цветам Весны безбурной и игривой? Но он с булатом в юной длани Летит отчизну защищать И в первый раз на поле брани Любовь к свободе показать. ______ Но грозные татар полки, Неистовой отваги полны, Уже вдоль быстрыя реки Как шумные несутся волны. С угрозой дикой на устах Они готовы в бой кровавый. Мечи с серебряной оправой Сверкают в крепких их руках. Богато убраны их кони - Не медь и не стальные брони От копий груди их хранят, Но тонкие драгие ткани - Добыча азиатской брани - На персях хищников блестят. Батый, их вождь, с булатом в длани Пред ними на младом коне. Колчан с пернатыми стрелами Повешен на его спине, И шаль богатыми узлами Играет над его главой. Взлелеянный среди разбоя, Но пышной роскоши рукой, Он друг войны и друг покоя В дни праздности, в шуму пиров. Он любит неги наслажденья И в час весёлый упоенья Охотно празднует любовь. Но страшен он в жару сраженья, Когда с улыбкой на устах, С кинжалом гибельным в зубах, Как вихрь он на врагов стремится И в пене конь под ним дымится. Везде лишь вопли пораженных, И звон щитов, и блеск мечей… Ни младости безгрешных дней, Ни старости седин почтенных Булат жестокий не щадит. И вдруг раздался стук копыт. Отряды конницы славянской Во весь опор стремятся в бой, Но первый скачет князь рязанской Роман, за ним Олег младой И Евпатий, боярин старый С седою длинной бородой. Ударам вслед гремят удары. Всех пылче юноша Олег. То с левой стороны, то с правой Блестит его булат кровавый. Столь неожиданный набег Привёл моголов в изумленье. Ужасны суздальцев набеги. Они летят, татары смяты И, хладным ужасом объяты, Бегут, рассеясь по полям. Напрасно храбрый сын Батыя, Нагай, противится врагам И всадников ряды густые Один стремится удержать. Толпой бегущих увлечённый, Он сам невольно мчится вслед… Так чёлн средь бури разъярённой Мгновенно борется с грозой, Мгновенно ветры презирает, Но вдруг, умчавшись с быстротой, Волнам сердитым уступает… 1824 |
Освобождение скальда
|
Веточка
|
К друзьям на новый годДрузья! настал и новый год! Забудьте старые печали, И скорби дни, и дни забот, И всё, чем радость убивали; Но не забудьте ясных дней, Забав, веселий легкокрылых, Златых часов, для сердца милых, И старых, искренних друзей. Живите новым в новый год, Покиньте старые мечтанья И всё, что счастья не даёт, А лишь одни родит желанья! По-прежнему в год новый сей Любите муз и песен сладость, Любите шутки, игры, радость И старых, искренних друзей. Друзья! встречайте новый год В кругу родных, среди свободы: Пусть он для вас, друзья, течёт, Как детства счастливые годы. Но средь Петропольских затей Не забывайте звуков лирных, Занятий сладостных и мирных, И старых, искренних друзей. 1823 (?) |
К друзьямПусть искатель гордой славы Жертвует покоем ей! Пусть летит он в бой кровавый За толпой богатырей! Но надменными венцами Не прельщён певец лесов: Я счастлив и без венцов С лирой, с верными друзьями. Пусть богатства страсть терзает Алчущих рабов своих! Пусть их златом осыпает, Пусть они из стран чужих С нагружёнными судами Волны ярые дробят: Я без золота богат С лирой, с верными друзьями. Пусть веселий рой шумящий За собой толпы влечёт! Пусть на их алтарь блестящий Каждый жертву понесёт! Не стремлюсь за их толпами - Я без шумных их страстей Весел участью своей С лирой, с верными друзьями. 1821 |
БиографияВЕНЕВИТИНОВ, Дмитрий Владимирович [14(26).IX.1805, Москва, - 15(27).III.1827, Петербург; похоронен в Москве] - русский поэт, критик. Родился в старинной дворянской семье. Получил отличное домашнее образование. Серьёзно занимался музыкой и живописью. В качестве вольнослушателя посещал лекции в Московском университете. Сдав экзамены в униаерситете в 1824, поступил на службу в Московский архив Коллегии иностранных дел. В октябре 1826 переведён на дипломатическую службу в Петербург, где и умер. Необычайная одарённость Веневитинова проявилась очень рано и поражала современников своей глубиной и разносторонностью. Веневитинов был одним из инициаторов «Общества любомудрия» (основано в 1823), занимавшегося изучением философии, главным образом немецкой (Ф. Шеллинг, Л. Окен и др.). В 1826 Веневитинов разработал план литературно-философского журнала нового типа, частично реализованный в журнале «Московский вестник»; вместе с А. С. Пушкиным он был одним из участников первого номера (1827). Небольшое по объёму литературное наследие Веневитинова выделяется среди романтической поэзии 20-х годов своей философской направленностью и социальной значительностью. По характеристике В. Г. Белинского, «в его стихах просвечивается действительно идеальное, а не мечтательно идеальное направление; в них видно содержание, которое заключало в себе самодеятельную силу развития». В поэзии Веневитинова отразились вольнолюбивые идеи эпохи декабристов («Песнь грека», «Освобождение скальда», «Евпраксия», «Смерть Байрона»). Тема древней новгородской вольницы отражена в стихотворении «Новгород», дважды запрещавшемся цензурой. Цикл стихов посвящён культу дружбы - чувству, которое Веневитиноа возвышал до всеобъемлющей любви к людям-братьям. Высокому назначению поэзии и поэта посвящены многие стихи и теоретические высказывания Веневитинова в его статьях. Философские мотивы лирики Веневитинова получили дальнейшее развитие в поэзии Е. А. Баратынского, М. Ю. Лермонтова, Ф. И. Тютчева. Веневитинову принадлежат переводы в стихах и прозе с латинского (Вергилий), французского (Ж. Б. Грессе, Ш. Мильвуа), немецкого языков (Э. Т. А. Гофман и др.). Лучшими являются переводы Веневитинова из В. Гёте (отрывки из «Фауста», из трагедии «Эгмонт», драмы в стихах «Земная участь художника» и «Апофеоза художника»). Среди литературно-критических статей Веневитинова выделяется «Разбор статьи о „Евгении Онегине“», высоко оценённый А. С. Пушкиным. Веневитинов писал также о живописи, музыке. В эстетике он выдвигал идею исторического усложнения форм искусства, противостоя нормативности эстетики классицизма. Выступая за народность и самобытность искусства, он призывал поэта к гражданскому служению (статья «Ответ г. Полевому» и др.). В философских статьях («О состоянии просвещения в России», опубликованных под названием «Несколько мыслей в план журнала», 1831) Веневитинов оперирует диалектическими категориями, видя в борьбе противоречий источник движения и развития. Ранняя смерть Веневитинова, «задушенного», по словам А. И. Герцена, «грубыми тисками русской жизни», вызвала поэтические эпитафии А. А. Дельвига, А. В. Кольцова, А. И. Одоевского, Лермонтова и других. Н. Г. Чернышевский писал о нём: «Проживи Веневитинов хотя десятью годами более - он на целые десятки лет двинул бы вперёд нашу литературу…». Соч.: Полн. собр. соч., под ред. и с примеч. Б. В. Смиренского. Вступ. ст. Д. Д. Благого, [М. - Л.], 1934; Избранное. Вступ. ст., подгот. текста и примеч. Б. В. Смиренского, М., 1956; Стихотворения. Статьи, ред. и примеч. М. Аронсона и И. Сергиевского, [Л.], 1937; Стихотворения. Вступ. ст., ред. и примеч. В. Л. Комаровича, Л., 1940; Полн. собр. стихотворений. Вступ. ст., подготовка текста и примеч. Б. В. Неймана, Л., 1960. Лит.: История рус. лит-ры, т. 6, М. - Л., 1953; Пятковский А. П., Князь В. Ф. Одоевский и Д. В. Веневитинов, 3 изд., СПБ, 1901; Сакулин П. Н., Из истории рус. идеализма, т. 1, М., 1913; Фатов Н., Любовь и смерть Д. В. Веневитинова, «Рус. филологич. вестник», Варшава, 1914, № 3-4; Оксман Ю., Цензурные материалы о Д. В. Веневитинове, «Лит. музеум», 1, П., [б. г.], с. 340-47; Стратен В. [В.], Д. В. Веневитинов и «Моск. вестник», «Изв. ОРЯС АН СССР», Л., 1925, т. 29; Мордовченко Н. И., Рус. критика первой четверти XIX века, М. - Л., 1959. Б. В. Смиренский Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 1. - М.: Советская энциклопедия, 1962 ВЕНЕВИТИНОВ Дмитрий Владимирович [1805-1827] - поэт. Из старинной и богатой дворянской семьи. Рос в атмосфере независимого, крупного московского барства. Получил хорошее домашнее образование. Слушал лекции в Московском университете. По сдаче университетских экзаменов поступил на службу в Архив коллегии иностранных дел. На почве увлечения философией Шеллинга стал вместе с кн. В. Ф. Одоевским во главе первого русского философского кружка «любомудров», к которому примыкали многие товарищи и сослуживцы Веневитинова (так называемые «архивные юноши»). Наряду с философией члены кружка занимались литературой, усматривая в ней наиболее верное средство к личному и национальному «самопознанию». Пушкин, по возвращении из ссылки [1826], сблизился с Веневитиновым, которому он приходился дальним родственником, и его друзьями - представителями московской «литературной аристократии», одинаково враждебной и охранительным тенденциям стародворянского классицизма и стремительному «романтизму» издателя «Московского телеграфа», «купца» Полевого. При ближайшем участии Пушкина Веневитиновым и его друзьями начал издаваться с 1827 журнал «Московский вестник», в основу которого была положена написанная в духе «любомудрия» программная статья Веневитинова - «Несколько мыслей в план журнала». Ранняя смерть Веневитинова помешала ему развернуть свои блестящие дарования. Литературное наследие его невелико: около сорока оригинальных и переводных стихотворений, несколько лирико-философских отрывков в прозе, набросок романа, три-четыре критических статьи (среди последних статья о 1-й главе «Евгения Онегина» была высоко оценена самим Пушкиным). В своих теоретических высказываниях Веневитинов - убеждённый проповедник изучения немецкой литературы, в частности Гёте, противопоставляемого им «условным оковам и невежественной самоуверенности французов», и первый в России теоретик «философского романтизма». Однако воплотить эти начала в своём поэтическом творчестве Веневитинову удалось в слабой степени: полного расцвета на русской почве они достигают значительно позднее в философской лирике Тютчева. Культ дружбы, страстной любви, поэзии и поэта, противопоставляемого «толпе бездушной и пустой», - таковы наиболее типичные мотивы стихов Веневитинова, по своим чисто стиховым качествам весьма примечательных для двадцатилетнего поэта, но в общем не выделяющих его из общего русла поэзии 20-х гг. Не остался Веневитинов чужд и вольнолюбивым тенденциям эпохи декабристов в окраске зачаточного славянофильства (стихотворение «Новгород»), однако они также не получили в его творчестве значительного развития. Обстоятельства личной жизни - безнадёжная влюблённость, обаяние, которое оказывал он на своих друзей писателей, безвременная смерть - всё это окружило его особым романтическим ореолом, сделало живой легендой русской литературы. Этому, а также тем обещаниям, которые подавал высокоодарённый юноша, больше чем осуществлениям, обязан он широкой известностью, какою пользовались его имя и его поэзия. Библиография: I. Полн. собр. сочин., под ред. Пятковского, СПБ., 1862 (лучшее из имеющихся изданий). Неизданные стихи Веневитинова опубликованы в газ. «День», СПБ., 1913 (приложение к № 219) и журн. «Солнце России», № 26/177, СПБ., 1913 и «Русская старина», апрель, СПБ., 1914. II. Кошелев А. И., Литературные записки, Берлин, 1884; Барсуков Н., Жизнь и труды Погодина, СПБ., 1888-1899 (см. по указателю при последнем XXII т.); Пятковский А. П., Кн. Одоевский и Веневитинов, 3-е изд., СПБ., 1901; Бобров Е., Литература и просвещение в России XIX в., т. I, Казань, 1901; Котляревский Н., Старинные портреты, СПБ., 1907; Бобров Е., Философия в России, сб. II и Известия отделения русск. яз. и словесн., т. XV, кн. 1, СПБ., 1910; Сакулин П. Н., Из истории русского идеализма, кн. В. Ф. Одоевский, т. I, M., 1913; Шпицер С., Материалы для биографии Веневитинова, «Голос минувшего», № 1, 1914; Оксман Ю., Цензурные материалы о Веневитинове, «Литературный музеум», I, П., 1921; Стратен В. В., Веневитинов и «Московский вестник», Известия отделения русск. яз. и словесн. Р. А. Н., т. XXIX, Л., 1924. Д. Благой Литературная энциклопедия: В 11 т. - [М.], 1929-1939 Дмитрий Владимирович Веневитинов прожил короткую, стремительную жизнь. Для воспитания будущего поэта были приглашены лучшие учителя, раскрывшие перед ним ясный, гармоничный, величественный мир античности и тайны древних языков. Знал Веневитинов и современные европейские языки: французский, немецкий, английский, итальянский. Отечественную словесность ему преподавал А. Ф. Мерзляков - известный в то время теоретик, критик и поэт, автор песни «Среди долины ровныя…». Музыку - композитор и пианист Геништа. Живопись - художник Лаперш… То, чего не успели или не смогли дать Веневитинову учителя, восполнило самообразование: с семнадцати лет он посещал в качестве вольнослушателя лекции в Московском университете. Полнота знания о культуре минувшего стала почвой для самостоятельного творчества; к 1824 году, когда Веневитинов поступил на службу в Московский архив Коллегии иностранных дел и вошёл в круг «архивных юношей» (выражение Пушкина), он уже был автором нескольких стихотворений, по преимуществу вольно перелагавших античных и новоевропейских авторов. В его ранних стихах запечатлён путь, обычный для начинающего поэта тех лет. От дружеских посланий («К друзьям», «К друзьям на Новый год»), пронизанных привычными мотивами «служения муз», поклонения свободе и радости, «занятий сладостных и мирных», он легко переходит к поэме «Песнь Кольмы» (1824), скроенной по образцу шотландских «Поэм Оссиана» (автором их был гениальный мистификатор XVIII века Дж. Макферсон). Рядом с шотландским эпосом - и русская старина («Евпраксия»), и кристаллически-строгая западноевропейская форма сонета… Ко времени создания «Сонетов» (1825) окончательно сложился неповторимый литературный мир поэта Дмитрия Веневитинова. Это мир, где слово освобождено от груза конкретности, а события жизни действительной перенесены в пространство человеческой мысли. Элегический словарь, достаточно традиционный, преобразуется, наполняясь философским смыслом. Веневитинов создаёт и несколько оригинальных философских сочинений в прозе, среди которых выделяется диалог «Анаксагор», где по воле автора собеседниками оказываются жившие в разные эпохи древнегреческие философы Анаксагор и Платон. Молодому поэту неважно, когда жили «настоящие» Платон и Анаксагор и могли ли они обмениваться суждениями. Главное, что оба они любили мудрость больше всех земных наслаждений и что в седой древности их волновал тот же вопрос о возможности торжества гармонического «золотого века», который в XIX столетии занимает и любомудра Веневитинова. К 1823 году в Москве образовался кружок любителей мудрости - любомудров, куда, помимо Веневитинова, вошли прозаик В. Ф. Одоевский, критик И. В. Киреевский, литераторы Н. М. Рожалин и А. И. Кошелев; примыкали к кружку прозаик и историк М. П. Погодин, поэт и филолог С. П. Шевырев. Эти молодые тогда писатели бросили вызов философским вкусам эпохи. Они обратили свой умственный взор на труды мыслителей «Германии туманной» - Шеллинга, Фихте, отчасти Канта. Формально кружок распался в 1825 году, но духовное единство продолжало ещё какое-то время сохраняться. На краткое время с любомудрами сблизился Пушкин. Он создал стихотворение «Три ключа», явственно перекликающееся своими размышлениями о трёх эпохах человеческой жизни с веневитиновскими «Три розы» (1826), «Три участи» (1826 или 1827). Пушкин даже стал инициатором издания журнала любомудров «Московский вестник» (Веневитинов автор его программы). Но «поэту действительности» была чужда некоторая умозрительность, свойственная Веневитинову, который так обращался «К любителю музыки» (1826 или 1827): Когда б ты знал, что эти звуки, Когда бы тайный их язык Ты чувством пламенным проник, - …Тогда б ты не желал блеснуть Личиной страсти принужденной, Но ты б в углу, уединенный, Таил вселюбящую грудь. Ты б тайно слёзы проливал И к ним горячие объятья, Как друг вселенной, простирал. Всё характерно в этом стихотворении. И желание не просто переживать строй музыки, но знать её «тайный язык». И стилизованное под «немецкий синтаксис» строение фразы: «в углу… Таил вселюбящую грудь». И выражение «друг вселенной», гораздо более «туманное» и романтически всеобщее, чем пришедшее в русский культурный обиход из Франции «друг человечества»… Ведь даже драматическое чувство безответной любви к княгине Зинаиде Волконской - хозяйке одного из лучших литературных салонов Москвы, - становясь темой лирики, обретало у Веневитинова возвышенное и философическое звучание («Элегия», «К моему перстню», оба - 1826 или 1827). На зыбком фундаменте этого очень выразительного сочетания драматизма ощущений и ясности мысли покоится веневитиновское представление о роли художника в мире, о его небесном призвании и положении в земном обществе. Не случайно поэт, блистательно переведший фрагмент «Фауста» И.-В. Гете, выбрал для вольного перевода и две другие сцены гениального немецкого писателя, ставшие одним из лучших поэтических его переложений. Первая сцена - «Земная участь художника» (1826 или 1827) - показывает утро из жизни прекрасного живописца, вынужденного ради пропитания писать портрет «толстой, дурной собою кокетки» и лишь урывками между заказными работами имеющего возможность трудиться над изображением Венеры-Урании. Муза утешает отчаявшегося мастера: «Тебя живой восторг, художник, награждает. …И честью ты богат, хотя ты и не знатен». Знакомые по литературе романтизма конфликты гения и толпы, праведности и богатства, творчества и хлеба насущного. Здесь они обретают завершённое, классически точное воплощение. Но вот проходят годы и годы, и разворачиваются события, показанные в сцене «Апофеоза Художника». Юный ученик копирует в галерее картину, когда вносят сюда купленное на деньги князя-мецената полотно, изображающее Венеру-Уранию. «Потолок открывается. Муза, держа художника за руку, является на облаке». Но великий живописец при этом почему-то не радуется; напротив, он с горечью вопрошает: Пусть славят все мои творенья! Но в жизни славу знал ли я? Скажи, небесная моя, Что мне теперь за утешенье, Что златом платят за меня? И, разрушая романтический стереотип, взывает к Музе, «указывая на ученика»: «Венок ему на небе уготовь, Но здесь подай сосуд очарованья, Без яда, слёз, без примеси страданья!» Сам Веневитинов не знал бедности, не был обойдён славой, но жизнь внесла в эти его строки очень личный и непоправимо трагический подтекст. При въезде в Петербург поэт, и без того не отличавшийся здоровьем, был по недоразумению арестован, допрошен и день-два продержан на сырой гауптвахте. В дальнейшем он, при всей увлечённости новой службой в Азиатском департаменте, страдал от гнилого северного климата. Зимой 1827 года он простудился; болезнь остановить не удалось, и вскоре врач предупредил собравшихся в квартире больного друзей, что жить Веневитинову осталось несколько часов. Сообщить ему страшную весть выпало А. С. Хомякову. Хомяков подошёл к умирающему и надел ему на палец перстень, подаренный Волконской, который поэт поклялся надеть или в день свадьбы, или в день смерти… Из жизни ушёл двадцатидвухлетний юноша, прекрасный собою, подававший надежды, заявивший о себе на самых разных поприщах. Элегические формулы его поэзии наполнились вдруг зловещим смыслом прорицанья: «Сбылись пророчества поэта, И друг в слезах с началом лета Его могилу посетил. Как знал он жизнь! как мало жил!» Смысл этот был «закреплён» многочисленными эпитафиями и стихотворными откликами на смерть поэта (Дельвиг и Туманский, Хомяков и 3. Волконская, Лермонтов и Кольцов…). Так родилась и окончательно оформилась легенда о гениальном юноше-певце Дмитрии Веневитинове, легенда, которая стала не менее значимым фактом истории русской культуры, нежели его замечательные стихи. А. Архангельский |