Мир в рупоре
Ночь легла, как всегда черна, Как всегда по небу созвездья рассыпав. И врывался ветер в рамы окна, И за станицей шумели липы. А он сидел, наклонясь над столом. Он морщил лоб, настойчив и зол, Модель росла, и время росло, И груды частей заполняли стол. Под тонкой ножовкой скрипела жесть, Болтов чугунных упруг зажим, Они ложились метрами рельс, Через границы и рубежи, Они ложились, как медь проводов, Как фонарей станционных огни, Они ложились, как грохот и кровь, Ударно пульсирующей страны, Они ложились в упругие шайбы, Скованы твёрдой, настойчивой волей, Чтоб завтра, туркменка школьница Зайбет Могла услыхать Ленинградца Колю, Чтоб завтра по волнам эфира ринуться, Чтоб завтра греметь им в ответном марше, Чтоб завтра ударно в год одиннадцатый, Вступила вся пионерия наша. И он сидел, наклонясь над столом, Модель росла - и время росло. По серой доске егозил рубанок, Вгрызаясь в дерева плотную толщу, Чтоб завтра здесь пионер Туркестана Услышал далёкий голос из Польши. И если тот же горячий рупор Крикнет, волны эфира меряя: «А ну! Скажи-ка, Реймиз Арупов, Что ты сделал для пионерии?» Он скажет, призывом горя: «Всё, что я делал, и всё, чем я жил, Всё для тебя, отряд. Я забывал про усталость и страх, Я набирал темп, Я с бригадою вёл трактора, На посевную степь Я рассеивал темь и грязь, Шёл дорогой побед, И это всё для тебя, отряд, Все эти восемь лет». И он сидел, наклонясь над столом, И ночь росла, и время росло. Часы топорщили стрелок кончики, В комнате тени легли огромны, И на столе стоял законченным, Ламповый радиоприёмник.
1932
