Фиалки волн и гиацинты пены
Цветут на взморье около камней.
Цветами пахнет соль…
Один из дней,
Когда не жаждет сердце перемены
И не торопит преходящий миг,
Но пьёт так жадно златокудрый лик
Янтарных солнц,
просвеченный сквозь просинь.
Такие дни под старость дарит осень…
20 ноября 1926, Коктебель
1
Править поэму, как текст заокеанской депеши:
Сухость, ясность, нажим - начеку каждое слово.
Букву за буквой врубать
на твёрдом и тесном камне:
Чем скупее слова, тем напряжённей их сила.
Мысли заряд волевой
равен замолчанным строфам.
Вытравить из словаря слова
«Красота», «Вдохновенье» -
Подлый жаргон рифмачей… Поэту - понятья:
Правда, конструкция, план,
равносильность, сжатость и точность.
В трезвом, тугом ремесле -
вдохновенье и честь поэта:
В глухонемом веществе
заострять запредельную зоркость.
2
Творческий ритм от весла,
гребущего против теченья,
В смутах усобиц и войн постигать целокупность.
Быть не частью, а всем;
не с одной стороны, а с обеих.
Зритель захвачен игрой -
ты не актёр и не зритель,
Ты соучастник судьбы,
раскрывающий замысел драмы.
В дни революции быть Человеком,
а не Гражданином:
Помнить, что знамёна, партии и программы
То же, что скорбный лист
для врача сумасшедшего дома.
Быть изгоем
при всех царях и народоустройствах:
Совесть народа - поэт.
В государстве нет места поэту.
17 октября 1925, Коктебель
1
Горн свой раздуй на горе,
в пустынном месте, над морем
Человеческих множеств,
чтоб голос стихии широко
Душу крылил и качал,
междометья людей заглушая.
2
Остерегайся друзей,
ученичества, шума и славы.
Ученики развинтят
и вывихнут мысли и строфы.
Только противник в борьбе
может быть истинным другом.
3
Слава тебя прикуёт
к глыбам твоих же творений.
Солнце мёртвых, -
живым она намогильный камень.
4
Будь один против всех:
молчаливый, тихий и твёрдый.
Воля утёса ломает
развёрнутый натиск прибоя.
Власть затаённой мечты
покрывает смятение множеств!
5
Если тебя невзначай
современники встретят успехом,
Знай, что из них никто
твоей не осмыслил правды:
Правду оплатят тебе
клеветой, ругательством, камнем.
6
В дни, когда Справедливость ослепшая
меч обнажает,
В дни, когда спазмы Любви
выворачивают народы,
В дни, когда пулемёт вещает
о сущности братства, -
7
Верь в человека.
Толпы не уважай и не бойся.
В каждом разбойнике
чти распятого в безднах Бога.
[1925], Коктебель
1
Был долгий мир. Народы были сыты
И лоснились: довольные собой,
Обилием и общим миролюбьем.
Лишь изредка, переглянувшись, все
Кидались на слабейшего; и разом
Его пожравши, пятились, рыча
И челюсти ощеривая набок;
И снова успокаивались.
В мире
Всё шло как следует:
Трильон колёс
Работал молотами, рычагами,
Ковали сталь,
Сверлили пушки,
Химик
Изготовлял лиддит и мелинит;
Учёные изобретали способ
За способом для истребленья масс;
Политики чертили карты новых
Колониальных рынков и дорог;
Мыслители писали о всеобщем
Ненарушимом мире на земле,
А женщины качались в гибком танго
И обнажали пудренную плоть.
Манометр культуры достигал
До высочайшей точки напряженья.
2
Тогда из бездны внутренних пространств
Раздался голос, возвестивший: «Время
Топтать точило ярости. За то,
Что люди демонам,
Им посланным служить,
Тела построили
И создали престолы,
За то, что гневу
Огня раскрыли волю
В разбеге жерл и в сжатости ядра,
За то, что безразличью
Текущих вод и жаркого тумана
Дали мускул
Бегущих ног и вихри колеса,
За то, что в своевольных
Теченьях воздуха
Сплели гнездо мятежным духам взрыва,
За то, что жадность руд
В рать пауков железных превратили,
Неумолимо ткущих
Сосущие и душащие нити, -
За то освобождаю
Пленённых демонов
От клятв покорности,
А хаос, сжатый в вихрях вещества,
От строя музыки!
Даю им власть над миром,
Покамест люди
Не победят их вновь,
В себе самих смирив и поборов
Гнев, жадность, своеволье, безразличье».
3
И видел я: разверзлись двери неба
В созвездьи Льва, и бесы
На землю ринулись…
Сгрудились люди по речным долинам,
Означивши великих царств межи
И вырывши в земле
Ходы, змеиные и мышьи тропы,
Пасли стада прожорливых чудовищ:
Сами
И пастыри и пища.
4
Время как будто опрокинулось
И некрещённым водою потопа
Казался мир: из тины выползали
Огромные коленчатые гады,
Железные кишели пауки,
Змеи глотали молнии,
Драконы извергали
Снопы огня и жалили хвостом,
В морях и реках рыбы
Метали
Икру смертельную,
От ящеров крылатых
Свет застилался, сыпались на землю
Разрывные и огненные яйца,
Тучи насекомых,
Чудовищных строеньем и размером,
В телах людей
Горючие личинки оставляли, -
И эти полчища исчадий,
Получивших
И гнев, и страсть, и злобу от людей,
Снедь человечью жалили, когтили,
Давили, рвали, жгли, жевали, пожирали,
А города подобно жерновам
Без устали вращались и мололи
Зерно отборное
Из первенцев семейств
На пищу демонам.
И тысячи людей
Кидались с вдохновенным исступленьем
И радостью под обода колёс.
Всё новые и новые народы
Сбегались и сплетались в хороводы
Под гром и лязг ликующих машин,
И никогда подобной пляски смерти
Не видел исступлённый мир!
5
Ещё! ещё! И всё казалось мало…
Тогда раздался новый клич: «Долой
Войну племён, и армии, и фронты:
Да здравствует гражданская война!»
И армии, смешав ряды, в восторге
С врагами целовались, а потом
Кидались на своих, рубили, били,
Расстреливали, вешали, пытали,
Питались человечиной,
Детей засаливали впрок, -
Была разруха,
Был голод.
Наконец пришла чума.
6
Безглазые настали времена,
Земля казалась шире и просторней,
Людей же стало меньше,
Но для них
Среди пустынь недоставало места,
Они горели только об одном:
Скорей построить новые машины
И вновь начать такую же войну.
Так кончилась предбредовая схватка,
Но в этой бойне не уразумели,
Не выучились люди ничему.
29 января 1923, Коктебель
Лиддит - взрывчатое вещество, распространяющее при взрыве удушливые газы
Мелинит - взрывчатое вещество, состоящее из пикриновой кислоты и пироксилина
С каждым днём всё диче и всё глуше
Мертвенная цепенеет ночь.
Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит:
Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.
… (далее по ссылке ниже)
12 января 1922, Коктебель
Читает Максимилиан Волошин:
Появились новые трихины…
Ф. Достоевский
Исполнилось пророчество: трихины
В тела и в дух вселяются людей,
И каждый мнит, что нет его правей.
Ремёсла, земледелие, машины
Оставлены. Народы, племена
Безумствуют, кричат, идут полками,
Но армии себя терзают сами,
Казнят и жгут - мор, голод и война.
Ваятель душ, воззвавший к жизни племя
Страстных глубин, провидел наше время.
Пророчественною тоской объят
Ты говорил томимым нашей жаждой,
Что мир спасётся красотой, что каждый
За всех во всём пред всеми виноват.
10 декабря 1917
Эпиграф восходит к эпилогу «Преступления и наказания» Ф.М.Достоевского: «Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей».
За всех во всём пред всеми виноват - Неточная цитата из «Братьев Карамазовых»: «…воистину всякий пред всеми за всех и за всё виноват».
«Да будет благословен приход твой,
Бич Бога, которому я служу, и не
мне останавливать тебя».
Слова Св. Лу - архиепископа
Турского, обращённые к Аттиле
Расплясались, разгулялись бесы
По России вдоль и поперёк.
Рвёт и крутит снежные завесы
Выстуженный северовосток.
Ветер обнажённых плоскогорий,
Ветер тундр, полесий и поморий,
Чёрный ветер ледяных равнин,
Ветер смут, побоищ и погромов,
Медных зорь, багровых окоёмов,
Красных туч и пламенных годин.
Этот ветер был нам верным другом
На распутье всех лихих дорог:
Сотни лет мы шли навстречу вьюгам
С юга вдаль - на северовосток.
Войте, вейте, снежные стихии,
Заметая древние гроба:
В этом ветре вся судьба России -
Страшная, безумная судьба.
В этом ветре гнёт веков свинцовых:
Русь Малют, Иванов, Годуновых,
Хищников, опричников, стрельцов,
Свежевателей живого мяса,
Чертогона, вихря, свистопляса:
Быль царей и явь большевиков.
Что менялось? Знаки и возглавья?
Тот же ураган на всех путях:
В комиссарах - дурь самодержавья,
Взрывы революции в царях.
Вздеть на виску, выбить из подклетья,
И швырнуть вперёд через столетья
Вопреки законам естества -
Тот же хмель и та же трын-трава.
Ныне ль, даве ль - всё одно и то же:
Волчьи морды, машкеры и рожи,
Спёртый дух и одичалый мозг,
Сыск и кухня Тайных Канцелярий,
Пьяный гик осатанелых тварей,
Жгучий свист шпицрутенов и розг,
Дикий сон военных поселений,
Фаланстер, парадов и равнений,
Павлов, Аракчеевых, Петров,
Жутких Гатчин, страшных Петербургов,
Замыслы неистовых хирургов
И размах заплечных мастеров.
Сотни лет тупых и зверских пыток,
И ещё не весь развёрнут свиток
И не замкнут список палачей,
Бред разведок, ужас Чрезвычаек -
Ни Москва, ни Астрахань, ни Яик -
Не видали времени горчей.
Бей в лицо и режь нам грудь ножами,
Жги войной, усобьем, мятежами -
Сотни лет навстречу всем ветрам
Мы идём по ледяным пустыням -
Не дойдём и в снежной вьюге сгинем
Иль найдём поруганным наш храм, -
Нам ли весить замысел Господний?
Всё поймём, всё вынесем любя -
Жгучий ветр полярной преисподней,
Божий Бич! приветствую тебя.
31 июля 1920, Коктебель
Аттила (ум. в 453 г.) - предводитель гуннов; в 451 г. вторгся в Галлию, в 452 г. опустошил Северную Италию
Русь Малют, Иванов… - Малюта Скуратов (Бельский Григорий Лукьянович, ум. в 1543 г.) ближайший помощник Ивана IV Грозного, руководитель террора опричнины
Машкера (устар.) - маска
Аракчеев Алексей Андреевич (1769-1934) - временщик при Павле I и Александре I
Гатчина - город под Петербургом, резиденция Павла I и Александра III
Астрахань, Яик (река Урал) - центры казаческих восстаний Степана Разина и Емельяна Пугачёва
С Россией кончено… На последях
Её мы прогалдели, проболтали,
Пролузгали, пропили, проплевали,
Замызгали на грязных площадях,
Распродали на улицах: не надо ль
Кому земли, республик, да свобод,
Гражданских прав? И родину народ
Сам выволок на гноище, как падаль.
О, Господи, разверзни, расточи,
Пошли на нас огнь, язвы и бичи,
Германцев с запада. Монгол с востока,
Отдай нас в рабство, вновь и навсегда,
Чтоб искупить смиренно и глубоко
Иудин грех до Страшного Суда!
23 ноября 1917, Коктебель
Первоначальное название - «Брестский мир». Отражает переживания Волошина, связанные с началом (20 ноября 1917 г.) переговоров в Брест-Литовске с Германией, диктовавшей России тягчайшие условия мира.
Любовь твоя жаждет так много,
Рыдая, прося, упрекая…
Люби его молча и строго,
Люби его, медленно тая.
Свети ему пламенем белым -
Бездымно, безгрустно, безвольно.
Люби его радостно телом,
А сердцем люби его больно.
Пусть призрак, творимый любовью,
Лица не заслонит иного, -
Люби его с плотью и кровью -
Простого, живого, земного…
Храня его знак суеверно,
Не бойся врага в иноверце…
Люби его метко и верно -
Люби его в самое сердце!
8 июля 1914
Я быть устал среди людей,
Мне слышать стало нестерпимо
Прохожих свист и смех детей…
И я спешу, смущаясь, мимо,
Не подымая головы,
Как будто не привыкло ухо
К враждебным ропотам молвы,
Растущим за спиною глухо;
Как будто грязи едкий вкус
И камня подлого укус
Мне не привычны, не знакомы…
Но чувствовать ещё больней
Любви незримые надломы
И медленный отлив друзей,
Когда, нездешним сном томима,
Дичась, безлюдеет душа
И замирает не дыша
Клубами жертвенного дыма.
8 июля 1913
Как некий юноша, в скитаньях без возврата
Иду из края в край и от костра к костру…
Я в каждой девушке предчувствую сестру
И между юношей ищу напрасно брата.
Щемящей радостью душа моя объята;
Я верю в жизнь, и в сон, и в правду, и в игру,
И знаю, что приду к отцовскому шатру,
Где ждут меня мои и где я жил когда-то.
Бездомный долгий путь назначен мне судьбой…
Пускай другим он чужд… я не зову с собой -
Я странник и поэт, мечтатель и прохожий.
Любимое со мной. Минувшего не жаль.
А ты, что за плечом, - со мною тайно схожий, -
Несбыточной мечтой сильнее жги и жаль!
1913
То в виде девочки, то в образе старушки,
То грустной, то смеясь - ко мне стучалась ты:
То требуя стихов, то ласки, то игрушки
И мне даря взамен и нежность, и цветы.
То горько плакала, уткнувшись мне в колени,
То змейкой тонкою плясала на коврах…
Я знаю детских глаз мучительные тени
И запах ладана в душистых волосах.
Огонь какой мечты в тебе горит бесплодно?
Лампада ль тайная? Смиренная свеча ль?
Ах, всё великое, земное безысходно…
Нет в мире радости светлее, чем печаль!
21 декабря 1911
Возьми весло, ладью отчаль,
И пусть в ладье вас будет двое.
Ах, безысходность и печаль
Сопровождают всё земное.
1911
Судьба замедлила сурово
На росстани лесных дорог…
Я ждал и отойти не мог,
Я шёл и возвращался снова…
Смирясь, я всё ж не принимал
Забвенья холод неминучий
И вместе с пылью пепел жгучий
Любви сгоревшей собирал.
И с болью помнил профиль бледный,
Улыбку древних змийных губ, -
Так сохраняет горный дуб
До новых почек лист свой медный.
1910
В неверный час тебя я встретил,
И избежать тебя не мог -
Нас рок одним клеймом отметил,
Одной погибели обрёк.
И, не противясь древней силе,
Что нас к одной тоске вела,
Покорно обнажив тела,
Обряд любви мы сотворили.
Не верил в чудо смерти жрец,
И жертва тайны не страшилась,
И в кровь вино не претворилось
Во тьме кощунственных сердец.
1910
Склоняясь ниц, овеян ночи синью,
Доверчиво ищу губами я
Сосцы твои, натёртые полынью,
О мать земля!
Я не просил иной судьбы у неба,
Чем путь певца: бродить среди людей
И растирать в руках колосья хлеба
Чужих полей.
Мне не отказано ни в заблужденьях,
Ни в слабости, и много раз
Я угасал в тоске и в наслажденьях,
Но не погас.
Судьба дала мне в жизни слишком много;
Я ж расточал, что было мне дано:
Я только гроб, в котором тело бога
Погребено.
Добра и зла не зная верных граней,
Бескрылая изнемогла мечта…
Вином тоски и хлебом испытаний
Душа сыта.
Благодарю за неотступность боли
Путеводительной: я в ней сгорю.
За горечь трав земных, за едкость соли -
Благодарю!
7 ноября 1910
Теперь я мёртв. Я стал строками книги
В твоих руках…
И сняты с плеч твоих любви вериги,
Но жгуч мой прах.
Меня отныне можно в час тревоги
Перелистать,
Но сохранят всегда твои дороги
Мою печать.
Похоронил я сам себя в гробницы
Стихов моих,
Но вслушайся - ты слышишь пенье птицы?
Он жив - мой стих!
Не отходи смущённой Магдалиной -
Мой гроб не пуст…
Коснись единый раз на миг единый
Устами уст.
1910
Рдяны краски,
Воздух чист;
Вьётся в пляске
Красный лист, -
Это осень,
Далей просинь,
Гулы сосен,
Веток свист.
Ветер клонит
Ряд ракит,
Листья гонит
И вихрит
Вихрей рати,
И на скате
Перекати-
Поле мчит.
Воды мутит,
Гомит гам,
Рыщет, крутит
Здесь и там -
По нагорьям,
Плоскогорьям,
Лукоморьям
И морям.
Заверть пыли
Чрез поля
Вихри взвили,
Пепеля;
Чьи-то руки
Напружили,
Точно луки,
Тополя.
В море прянет -
Вир встаёт,
Воды стянет,
Загудёт,
Рвёт на части
Лодок снасти,
Дышит в пасти
Пенных вод.
Ввысь, в червлёный
Солнца диск -
Миллионы
Алых брызг!
Гребней взвивы,
Струй отливы,
Коней гривы,
Пены взвизг…
1907, Коктебель
Если сердце горит и трепещет,
Если древняя чаша полна… -
Горе! Горе тому, кто расплещет
Эту чашу, не выпив до дна.
В нас весенняя ночь трепетала,
Нам таинственный месяц сверкал…
Не меня ты во мне обнимала,
Не тебя я во тьме целовал.
Нас палящая жажда сдружила,
В нас различное чувство слилось:
Ты кого-то другого любила,
И к другой моё сердце рвалось.
Запрокинулись головы наши,
Опьянялись мы огненным сном,
Расплескали мы древние чаши,
Налитые священным вином.
1905, Париж
Я - глаз, лишённый век. Я брошено на землю,
Чтоб этот мир дробить и отражать…
И образы скользят. Я чувствую, я внемлю,
Но не могу в себе их задержать.
И часто в сумерках, когда дымятся трубы
Над синим городом, а в воздухе гроза, -
В меня глядят бессонные глаза
И чёрною тоской запёкшиеся губы.
И комната во мне. И капает вода.
И тени движутся, отходят, вырастая.
И тикают часы, и капает вода,
Один вопрос другим всегда перебивая.
И чувство смутное шевелится на дне.
В нём радостная грусть,
в нём сладкий страх разлуки…
И я молю его: «Останься, будь во мне, -
Не прерывай рождающейся муки…»
И вновь приходит день с обычной суетой,
И бледное лицо лежит на дне - глубоко…
Но время наконец застынет надо мной
И тусклою плевой моё затянет око!
1 июля 1905, Париж
Мы заблудились в этом свете.
Мы в подземельях тёмных. Мы
Один к другому, точно дети,
Прижались робко в безднах тьмы.
По мёртвым рекам всплески вёсел;
Орфей родную тень зовёт.
И кто-то нас друг к другу бросил,
И кто-то снова оторвёт…
Бессильна скорбь. Беззвучны крики.
Рука горит ещё в руке.
И влажный камень вдалеке
Лепечет имя Эвридики.
29 июня 1905, Париж
Сквозь сеть алмазную зазеленел восток.
Вдаль по земле, таинственной и строгой,
Лучатся тысячи тропинок и дорог.
О, если б нам пройти чрез мир одной дорогой!
Всё видеть, всё понять, всё знать, всё пережить,
Все формы, все цвета вобрать в себя глазами.
Пройти по всей земле горящими ступнями,
Всё воспринять и снова воплотить.
1903 или 1904, Париж
Спустилась ночь. Погасли краски.
Сияет мысль. В душе светло.
С какою силой ожило
Всё обаянье детской ласки,
Поблёкший мир далёких дней,
Когда в зелёной мгле аллей
Блуждали сны, толпились сказки,
И время тихо, тихо шло,
Дни развивались и свивались,
И всё, чего мы ни касались,
Благоухало и цвело.
И тусклый мир, где нас держали,
И стены пасмурной тюрьмы
Одною силой жизни мы
Перед собою раздвигали.
[Май 1902]
Снова дорога. И с силой магической
Всё это вновь охватило меня:
Грохот, носильщики, свет электрический,
Крики, прощанья, свистки, суетня…
Снова вагоны едва освещённые,
Тусклые пятна теней,
Лица склонённые
Спящих людей.
Мерный, вечный,
Бесконечный,
Однотонный
Шум колёс.
Шёпот сонный
В мир бездонный
Мысль унёс…
Жизнь… работа…
Где-то, кто-то
Вечно что-то
Всё стучит.
Ти-та… то-та…
Вечно что-то
Мысли сонной
Говорит.
Так вот в ушах и долбит, и стучит это:
Ти-та-та… та-та-та… та-та-та… ти-та-та…
Мысли с рыданьями ветра сплетаются,
Поезд гремит, перегнать их старается…
Чудится, еду в России я…
Тысячи вёрст впереди.
Ночь неприютная, тёмная.
Станция в поле… Огни её -
Глазки усталые, томные
Шепчут: «Иди…»
Страх это? Горе? Раздумье? Иль что ж это?
Новое близится, старое прожито.
Прожито - отжито. Вынуто - выпито…
Ти-та-та… та-та-та… та-та-та… ти-та-та…
Чудится степь бесконечная…
Поезд по степи идёт.
В вихре рыданий и стонов
Слышится песенка вечная.
Скользкие стены вагонов
Дождик сечёт.
Песенкой этой всё в жизни кончается,
Ею же новое вновь начинается,
И бесконечно звучит и стучит это:
Ти-та-та… та-та-та… та-та-та… ти-та-та…
Странником вечным
В пути бесконечном
Странствуя целые годы,
Вечно стремлюсь я,
Верую в счастье,
И лишь в ненастье
В шуме ночной непогоды
Веет далёкою Русью.
Мысли с рыданьями ветра сплетаются,
С шумом колёс однотонным сливаются.
И безнадёжно звучит и стучит это:
Ти-та-та… та-та-та… та-та-та… ти-та-та…
Май 1901, в поезде между Парижем и Тулузой
Обманите меня… но совсем, навсегда…
Чтоб не думать зачем, чтоб не помнить когда…
Чтоб поверить обману свободно, без дум,
Чтоб за кем-то идти в темноте наобум…
И не знать, кто пришёл, кто глаза завязал,
Кто ведёт лабиринтом неведомых зал,
Чьё дыханье порою горит на щеке,
Кто сжимает мне руку так крепко в руке…
А очнувшись, увидеть лишь ночь и туман…
Обманите и сами поверьте в обман.
?
Детство, юность
Предки Волошина - запорожские казаки и обрусевшие в 18 веке немцы. После смерти отца (1881) Волошин с матерью, Еленой Оттобальдовной, жил в Москве. В 1893 они переехали в Коктебель, ставший для Волошина «истинной родиной… духа».
Обучался в московских гимназиях (1887-93), в 1897 закончил гимназию в Феодосии. В 1897-1900 (с перерывом) учился на юридическом факультете Московского университета. Позднее годы учения Волошин считал «вычеркнутыми из жизни» - ни гимназии, ни университету «не обязан ни единым знанием, ни единой мыслью» («Автобиография»).
Годы странствий
Высланный из Москвы за участие в студенческих беспорядках, Волошин в 1899 и 1900 путешествует по Европе (Италия, Швейцария, Франция, Германия, Австрия, Греция). Музеи, библиотеки, средневековая архитектура и памятники древности - Волошин как «впитывающая губка», «весь - глаза, весь - уши». Стык столетий - 1900-й год он считал годом своего духовного рождения: странствуя с караваном верблюдов (в составе экспедиции по изысканию трассы Оренбургско-Ташкентской железной дороги) по среднеазиатской пустыне, он получил возможность взглянуть на Европу «с высоты азийских плоскогорий» и почувствовать «относительность европейской культуры».
Полтора десятилетия постоянных переездов: Париж, Берлин, Москва, Петербург, Коктебель и снова Париж. Волошин знакомится с Э. Верхарном (в 1919 вышла книга его стихов в переводах Волошина), О. Роденом, М. Метерлинком, поэтами-символистами В. Я. Брюсовым, А. Белым, А. А. Блоком, Ю. К. Балтрушайтисом, художниками «Мира искусства», печатается в альманахах «Северные цветы», «Гриф», журналах «Весы», «Золотое руно», «Аполлон» и др. Эти годы отмечены «блужданиями духа» - от буддизма и католичества до теософии и антропософии Р. Штейнера, - а также сменяющими друг друга романтическими переживаниями (в 1906-07 был женат на художнице М. В. Сабашниковой).
Лики творчества
Натура щедро одарённая, Волошин совмещал в себе разнообразные таланты. В 1910 вышел его первый сборник «Стихотворения. 1900-1910». Волошин предстаёт зрелым мастером, прошедшим школу «Парнаса», постигшим сокровенные тайны поэтического ремесла. В стихах о Коктебеле, вошедших в циклы «Киммерийские сумерки», «Киммерийская весна» (Киммерия - древнегреческое название восточного Крыма), поэт обращается к греческой, египетской, славянской мифологии, библейским образам, экспериментирует с античными стихотворными размерами, заставляя сквозь аскетические краски крымских пейзажей услышать дыхание древних цивилизаций. Волошину принадлежат венки сонетов «Corona astralis» («Звёздная корона») и «Lunaria» - безупречные образцы редкой в русской поэзии формы (состоит из 15 сонетов; каждый стих ключевого сонета является первым в одном из 14 сонетов и одновременно - последним в предыдущем сонете; конец последнего сонета повторяет начало первого, замыкая венок). «Corona astralis» посвящена Е. И. Дмитриевой (Васильевой), с которой связана ещё одна грань волошинского дарования: он явился соавтором блистательной мистификации - Черубины де Габриак.
Особое место в культуре серебряного века заняла художественная и литературная критика Волошина. В своих эссе он не разделял произведения и личность художника, стремясь дать «цельный лик» мастера, сотворить легенду о нём. Разбросанные по периодике многочисленные статьи Волошина о современном искусстве он объединил в книге «Лики творчества» (в 1914 вышел 1-й том, посвящённый французской литературе и театру, начавшаяся война помешала осуществить замысел многотомного издания).
Одновременно с художественной критикой Волошин сам занимается живописью. Темперой, а позднее акварелью пишет изысканные по колориту крымские пейзажи, большей частью работая по памяти. С годами акварели превращаются в ежедневное занятие, играя роль своего рода дневника. Как художник Волошин участвует в 1914 в строительстве антропософского храма «Гетеанум» в Швейцарии (рубит барельефы, работает над эскизом занавеса).
«Неопалимая купина»
Отвращение Волошина к начавшейся войне нашло выражение в сборнике «Anno mundi ardentis 1915» («В год пылающего мира 1915», 1916). Октябрьская революция и Гражданская война застают его в Коктебеле, где он делает всё, «чтоб братьям помешать / Себя губить, друг друга истреблять». Принимая революцию как историческую неизбежность, Волошин видел свой долг в том, чтобы помогать гонимому, независимо от «окраски» - «и красный вождь, и белый офицер» искали (и находили!) в его доме «убежища, защиты и совета». В послереволюционные годы резко изменилась поэтическая палитра Волошина: на смену философическим медитациям и импрессионистическим зарисовкам приходят публицистически страстные размышления о судьбах России и её избранничестве (образ «неопалимой купины»), картины и персонажи русской истории - сборник «Демоны глухонемые» (1919), книга стихов «Неопалимая Купина», в т. ч. поэма «Россия». К истории материальной культуры человечества обращается поэт в цикле «Путями Каина».
В 1920-е гг. Волошин существует в контакте с новой властью, работает в области народного просвещения, охраны памятников, краеведения - выступает со стихами, лекциями, ездит с инспекционными полномочиями по Крыму и т. п. Неоднократно выставляет свои акварели (в т. ч. в Москве и Ленинграде). Получает охранную грамоту на свой дом, становится членом Союза писателей, ему назначается пенсия. Однако стихи Волошина после 1919 в России практически не печатались.
Дом поэта
Едва ли не главным творением Волошина стал коктебельский дом поэта, построенный им в 1903 на берегу моря. Просторный дом с художественной мастерской и башней для астрономических наблюдений усилиями хозяина превратился в место паломничества литературно-художественной интеллигенции. Здесь бывали М. И. Цветаева, Н. С. Гумилев, А. Н. Толстой, О. Э. Мандельштам, В. Ф. Ходасевич, Е. И. Замятин, М. А. Булгаков, С. В. Шервинский, А. П. Остроумова-Лебедева, М. С. Альтман и многие другие. В 1920-х гг. число приезжавших в летние месяцы достигало нескольких сотен. Искромётные коктебельские мистерии - турниры поэтов, шарады, живые картины и пр., прогулки на Карадаг, собирание камешков и ловля бабочек - Волошин был душой всех начинаний. В подпоясанном парусиновом балахоне и сандалиях на босу ногу, с массивной головой Зевса, украшенной венком из полыни, представал гостям демиург Коктебеля, хозяин «земли могил, молитв и медитаций» (стихотворение «Дом поэта», 1926), «киммерийский царь».
После смерти Волошина аура Дома поэта поддерживалась его вдовой Марией Степановной, верными ему завсегдатаями и незримым присутствием самого Волошина, оставшегося здесь навсегда: слева от дома холм Кучук-Енишар, где похоронен поэт, справа - Карадаг, на скалистом обрыве которого «судьбой и ветрами изваян» его профиль.
Г. М. Ряжкова
ВОЛОШИН (псевдоним; настоящая фамилия - Кириенко-Волошин), Максимилиан Александрович [16(28).V.1878, Киев, - 11.VIII.1932, Коктебель] - русский советский поэт. Родился в дворянской семье. Окончил феодосийскую гимназию. Учился на юридическом факультете Московского университета, был исключён за участие в студенческих беспорядках. Выступил в печати в 1900. Примыкал к символистам, сотрудничал в журналах «Весы», «Золотое руно», в органе акмеистов «Аполлон». Долгие годы живя в Париже, испытал значительное влияние французских поэтов (П. Верлена, А. Ренье и др.) и художников-импрессионистов. Занимался живописью (известны его крымские акварели). С 1917 Волошин постоянно жил в Крыму, в Коктебеле. В период революции и гражданской войны стремился занять позицию «над схваткой», призывая «быть человеком, а не гражданином». Для поэзии Волошина характерны мотивы созерцания природы, раздумья над ходом истории, трагическими судьбами человека и судьбами древних культур, облекаемые обычно в живописные картины, зримые, вещественные образы. Материальная осязаемость, предметность изображения сочетались у Волошина с «опрозраченностью» поэтической речи, конкретность - с символикой. Свой стиль Волошин определял как «нео-реализм», объединивший достижения символизма и импрессионизма. Явления современной эпохи Волошин стремился изображать как бы сквозь дымку истории, «из перспективы других веков», считая это важнейшим условием художественного восприятия. Философско-историческая направленность лирики Волошина усилилась в годы 1-й мировой войны и революции («Демоны глухонемые», 1919). Волошин - переводчик французских поэтов и автор статей по разнообразным вопросам культуры и искусства (частично собраны в книге «Лики творчества», 1914).
Соч.: Стихотворения, М., 1910; Anno mundi ardentis, М., 1916; Иверни. Избранные стихотворения, М., 1918; Демоны глухонемые, Харьков, 1919; Стихи, М., 1922; Акварели М. А. Волошина (Выставка). Вступ. ст. Э. Голлербаха, Л., 1927.
Лит.: Брюсов В., Далёкие и близкие, М., 1912; Ланн Е., Писательская судьба Максимилиана Волошина, М., 1927; Цветаева М., Живое о живом (Волошин), в её кн.: Проза, Нью-Йорк, 1953;
Эренбург И., Люди, годы, жизнь, кн. 1-2, М., 1961, с. 178-90; Робинсон А. Н., Неизданная поэма М. А. Волошина о Епифании, «Тр. Отд. др.-рус. лит-ры. АН СССР», т. 17, М. - Л., 1961.
А. Синявский
Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 1. - М.: Советская энциклопедия, 1962
ВОЛОШИН Максимилиан Александрович [1877-] (полная фамилия Кириенко-Волошин) - поэт-символист. Родился в дворянско-интеллигентской семье. По отцу предки Волошина - запорожские казаки, со стороны матери - немецкая кровь. Окончил Феодосийскую гимназию. С I курса юридического факультета Московского университета был уволен за участие в студенческих беспорядках и выслан в Феодосию. В 1899 совершил первое своё заграничное путешествие. По возвращении в Россию, был снова выслан - в Туркестан. Полгода странствовал по среднеазиатской пустыне, затем уехал в Париж, где жил до 1907, занимаясь живописью и поэзией, время от времени наезжая в Петербург и совершая непрерывные путешествия по Европе. Впервые выступает в печати с критической статьей о Бальмонтовских переводах Гауптмана (в «Русской мысли», 1900). В этой статье Волошин заявляет себя противником «новой поэзии». Однако вскоре, после личного знакомства с Бальмонтом и другими поэтами-символистами, Волошин примыкает к русской символической школе, в органах которой («Новый путь», «Весы», «Золотое руно» и другие) начинают печататься его рисунки, стихи, статьи по литературе и искусству. Примыкая к символистам основными чертами своего творчества, Волошин в то же время не замыкается в узких рамках школы, принимая с 1909 близкое участие в боевом органе акмеистов - журнале «Аполлон», по вопросам живописи выступая вместе с кубистами. В 1913 снова уезжает в Париж. В Россию возвращается незадолго до Февральской революции. С весны 1917 поселяется в Коктебеле, в Крыму. Стихи Волошина последнего периода печатались в «Красной нови», сборниках - «Недра», «Наши дни» и др.
Поэтическое творчество Волошина делится на два резко отличных друг от друга периода, гранью между которыми является война 1914-1918 и в особенности революция 1917. В стихах первого периода Волошин - типичный выученник, с одной стороны, поэтов французского Парнаса, с другой - художников-импрессионистов, среди которых проходят его ученические годы в Париже. Ранние его стихи - это или изысканные по форме, перегруженные образами, перенасыщенные красками холодные и торжественные полотна послушного ученика Эредиа и молодого Верхарна (сонеты, венки сонетов, цикл «Руанский собор» и другие), или «сквозные» - все в «цветных пятнах», «брызгах», «бликах», - импрессионистические акварели, сквозь которые поэт стремится показать «лирический фон души» (цикл «Париж» и другие). Но и в том, и в другом случае стихи Волошина - плод изощрённейшей интеллектуальной культуры. Основными источниками его поэтического вдохновения являются библиотека и музей. В бесконечных «блужданиях» по европейским странам его привлекают по преимуществу «священные камни» старой Европы. Природа, чтобы найти место в его стихах, должна или пройти сквозь призму мифологии, даже подчас некоего подобия научного видения, или предварительно стать искусством. На свои занятия живописью сам он смотрит как на промежуточное звено, как на вспомогательное средство к художественно-словесному творчеству. И в его стихах первого периода «живописец» почти преобладает над поэтом. «Демократическая» современность, «бюргерская», «мещанская», «машинная» цивилизация XX в. чужда и враждебна Волошину; - для него «вериги: асфальты, рельсы, платья, книги», в его душе порождают тот же «испуг - скелет, машина и паук». Изгоями, пасынками современности, возмещающими ей в свою очередь жгучей ненавистью и презрением, являются и все любимые писатели Волошина, которым он наиболее обязан своим общим и художественным миросозерцанием: нищий потомок знаменитого исторического рода, гр. Вилье де Лиль-Адан, «непримиримый католик», дэнди и шуан Барбэ Д’Оревильи, наконец навсегда оставивший Европу для Китая Поль Клодель. Подобно им Волошин ощущает себя в современности «прохожим», «всему чужим» - «странником вечным, в пути бесконечном». От «ревущего» Парижа, от современности с её фабриками, небоскрёбами и цилиндрами поэт устремляется «в просторы всех веков и стран, легенд, историй и поверий» - в мир древнеэллинской мифологии и тёмных причудливых концепций французского оккультизма и индусской теософии.
На этот отрешённый, сложный, искусственный мир поэзии, перенасыщенной культурой, обрушивают ряд последовательных ударов война и революция. Уже в период революции 1905 в стихах поэта одиночки возникает новая, неожиданная тема выхода из «узкого лунного терема» в простой человеческий мир, «к разгулам будней, к шумам буйных площадей, к ярким полымям полудней, к пестроте живых людей» - тема слияния с людьми, с современностью. В годы реакции тема эта снова совершенно замирает, чтобы опять с ещё большей силой зазвучать в годы войны. Военные стихи Волошина [1914-1916] выгодно отличаются от барабанно-патриотической поэзии большинства поэтов-современников. Сквозь «пышные ризы» торжественно приподнятой формы в них звучит подлинная живая боль поэта за всё израненное, обезумевшее человечество: «не знать, не слышать и не видеть, застыть, как соль, уйти в снега» - восклицает поэт и в другом стихотворении прибавляет: «в эти дни душа больна одним искушением - развоплотиться». Однако дальше пассивных настроений скорби, сострадания, своеобразной позиции нейтралитета в отношении обеих воюющих сторон Волошин не идёт. В стихах Волошина о революции ярко сказывается его социальная сущность. Всем своим прошлым деклассированный интеллигент, Волошин, оторванный от всякой устойчивой социальной почвы, живущий мечтой в былом, на кладбищах «людских культур» «всех веков и рас», конечно, чужд и революции. В своих стихах он готов связать нашу Октябрьскую революцию с протопопом Аввакумом, Стенькой, Кудеяром, с «первым большевиком» - Петром Великим, с древними крестьянскими бунтами или с деспотизмом московских царей - с кем и с чем угодно, но только не с классовой борьбой буржуазии и пролетариата. Его стихи о революции представляют собой сложный конгломерат, в котором традиции Достоевского и Тютчева соединяются с Пушкинским упоением «бездны мрачной на краю», с мятежными порывами Верхарна. Среди первых стихов Волошина, написанных сейчас же после Октябрьского переворота, есть и прямо враждебные революции («Брестский мир» и др.). Понять революцию Волошину ни в какой мере не дано, но переворот в его поэзии она произвела. Из «восторженного эстетика», как метко называл Волошина Иннокентий Анненский, она превратила его в поэта, в стихах которого стали преобладать общественные мотивы, из «чужого всему» «странника» по мировым путям и перепутьям - в «почвенника», для которого тема России, русской истории стала основной темой творчества.
Кроме оригинальных стихов Волошину принадлежит ряд переводов французских поэтов (должно особенно отметить переводы из Верхарна) и большое количество журнальных статей по литературе и искусству, главным образом живописи. Небольшая часть их - статьи о французской литературе и французском театре - вышла отдельной книгой в 1914 («Лики творчества»).
Библиография: I. Стихотворения, М., 1910; Anno mundi ardentis, M., 1916; Иверни, избр. стихотв., M., 1918; Верхарн (Судьба. Творчество, переводы), М., 1919 (2-е изд., Одесса, 1919); Демоны глухонемые, Харьков, 1919 (2-е изд., Берлин, 1924). Проза: О Репине, М., 1913; Лики творчества, СПБ., 1914.
II. Анненский И., О современном лиризме, «Аполлон», кн. 2, 1909; Кузмин М. и Иванов Вяч., Стихи Волошина, «Аполлон», кн. 7, 1910; Фидлер Ф., Первые литературные шаги (автобиография), М., 1911; Брюсов В., Далёкие и близкие, М., 1912; Львов-Рогачевский В., Книга для чтения по истории новейшей русской литературы, т. II, Л., 1925; Ланн Е. Ш., Писательская судьба Волошина, М., 1927.
III. Писатели современной эпохи, Био-библиографический словарь, т. I, под ред. Б. П. Козьмина, М., 1928. Библиографические сведения в кн.: Мандельштам Р. С., Художественная литература в оценке русской марксистской критики, изд. 4-е, М. - Л., 1928.
C. B.
Литературная энциклопедия: В 11 т. - [М.], 1929-1939
