Записал народ в свою книгу книг,
Справедливость во всём любя:
- Глупый больше требует от других,
Мудрый - от самого себя.
1969
Потомки поймут, современников наших читая,
Какая у нас за плечами дорога крутая.
Как нас опекала ревнивая наша эпоха,
Чтоб где-то в грядущем о нас не подумали плохо.
Нас жизнь научила не жаловаться и не плакать,
Цветеньем весны вдохновляться
в осеннюю слякоть.
И этому будут дивиться не меньше потомки,
Чем мужеству в битвах,
где шли мы по огненной кромке.
Как должно потомкам, дотошно изучат наш почерк
И всё, чего мы не сказали, прочтут между строчек.
1968
Сиротское детство, чужая семья,
Ни ласки, ни доброго слова.
Казалось, душа очерствеет моя,
В молчанье замкнуться готова.
Но так не случилось. От доли такой,
Когда невтерпёж становилось,
Я в лес убегал, что шумел за рекой,
Судьбе не сдавался на милость.
Была там другая семья мне дана
Под кровом туманно-зелёным.
Там мог без оглядки открыть я до дна
Всю душу берёзам и клёнам.
Я знал, что меня не обидят они,
Глубинные думы лелея,
И, сбросив томительный груз в их тени,
На мир я глядел веселее.
С тех пор не одну перешёл я межу,
Давно седина серебрится,
А чуть затоскую - и в лес ухожу,
Берёзам да клёнам открыться.
1968
Взвесят критики все: и терпенье и труд,
Средь хороших и разных мне место найдут.
Отдохни, мол, Кастальскому внемля ключу…
Но и тут своих критиков я огорчу.
Заскучаю, с почётного места сбегу -
Погостить у весны на заречном лугу.
С летом выпить кваску на колючей стерне…
Пусть гадать погодят на моей седине!
1967
Не сетуй, что перо в руке всё тяжелее,
Не капелька чернил, а жизнь висит на нём.
Теперь, всю суету отвергнув не жалея,
Ты скажешь только то, что душу жжёт огнём.
1967
Не ты несёшь мне, муза, новости,
Они спешат ко мне чуть свет
В тревожном шелесте газет,
Сигналы радостей и бед,
Гонцы творимой жизнью повести.
Но ты придёшь за ними вслед
И озаришь любой предмет,
Откроешь тайны всех примет.
Твой голос, муза, голос совести,
И тут тебе замены нет.
1967
В былые дни звалась поэзия витийством,
Ей было в облаках положено витать,
Она ж на землю к нам сошла, как благодать,
В любви благословлять и в бой сопровождать,
Пот утирать в пути крутом и каменистом,
Святую жажду правды утолять
И веру в красоту земную утверждать
То стебельком ростка, то деревом ветвистым.
Но нетерпеньем ей не надо досаждать…
А что как в облака она уйдёт опять?
1967
Что я? Сосуд скудельный, горстка праха?
Нет, я зерно, живая связь времён.
Гром топоров и колокольный звон
Я помню от княженья Мономаха.
За мной судьба недаром шла, как сваха.
Стрелой ужален и копьём пронзён,
Я падал в битвах, попадал в полон,
А хлеб мой рос и пряла лён мой пряха.
Мне на Москве за бунт грозила плаха,
Отходную читал мне дьяк-неряха,
А я всё жил, жил со всего размаха,
Кормя Россию и шатая трон.
И верил я, что в руку будет сон.
Сто раз истлела на плечах рубаха,
Пока я снова в муках был рождён,
И потому - гляжу вперёд без страха,
С родной землёй навеки обручён.
1967
Уйдёшь от всех ты, кто тебя ни судит,
Но не уйдёшь от совести своей.
Она вернёт с пути, в ночи разбудит.
Не только слово - мысль подсудна ей.
1967
И сам бы я хотел забыть о всяких бреднях,
Рассудка не терять в удаче и в беде,
Но есть в моей душе какой-то привередник,
Меня за годом год он путает везде.
Чуть что - и приплетёт к удаче неудачу,
Событье сделает из сущей чепухи.
Кляня его, я с ним и радуюсь и плачу
И, может, потому пишу мои стихи.
1967
В этом мире, где утром росистым,
Соловьиным разбуженный свистом,
Я весну прочитал по складам
И за песней пошёл по следам -
По лугам и дубравам тенистым,
По полям твоим, Русь, колосистым,
По бессонным твоим городам, -
Ни архаикам, ни модернистам
Я находок своих не отдам.
1967
Ясный день мне предвещают зори
Иль к ненастью расстилают дым, -
Русь моя, и в радости и в горе
Верю я, что рос, тобой храним.
Если падал духом я, бывало,
Если жил не поднимая глаз, -
Ты мне песней голос подавала
В самый трудный, в самый горький час.
Я на зов твой шёл, душой воспрянув,
Уходя от смутной маеты,
И меня из дебрей и туманов
Выводила на дорогу ты.
Исцеляла мне любые раны
С жита набегающей волной,
Шумом леса, тишиной поляны,
Всем настоем силы земляной.
Потому, из края в край кочуя,
Я тебя везде узнаю, Русь.
И когда стихи мои шепчу я,
Всё тебе, всегда тебе молюсь.
1967
Живут заветы прадедов в народе,
Из уст переходящие в уста.
Как человек относится к природе -
Соседи примечают неспроста.
Я сам в лесах бродил не для потехи
И знаю с тех мальчишеских годов:
Кто с топором выходит по орехи,
Тот в жадности своей на всё готов!
1967
Помыслить горько мне: «Я разум твой, природа»,
Когда передо мной лежит притихший дол,
Где ядовитым стал священный запах мёда
И губит злая пыль любимиц музы - пчёл.
«Век химии настал», - трещит мне в уши мода.
О химия, не дай темнить твой ореол.
Оставь моей земле священный запах мёда,
Не убивай на ней любимиц музы - пчёл!
1967
Нам, кто безвестен иль прославлен
Брал века грозный перевал,
Кого рукой железной Сталин
На подвиги благословлял, -
И пережить пришлось так много,
И передумать в краткий срок,
Что суд потомков самый строгий
Мы примем. Был бы впрок урок.
1966
Если пальцев ни разу перо тебе не обожгло,
Не когтили в ночи тебя строчки, что сам сочинил, -
Поищи поскорее другое себе ремесло,
Не надейся, что песня возникнет из пены чернил.
1966
Как слава непостоянна -
Знали и в оны дни:
Сегодня кричат - осанна,
А завтра кричат - распни!
Но что эта участь злая
Тому, кто, душой открыт,
О славе не помышляя,
Дело своё творит!
Творит его неустанно,
Наполнив заботой дни…
Пусть где-то кричат: осанна,
Пусть где-то кричат: распни!
1963
Избави бог от поздних сожалений,
Когда нельзя поправить ничего.
Нам так отрадно сквозь туман осенний
Увидеть праздник лета своего.
Но, поразмыслив, мы под звон метели
Всё чаще станем вспоминать о том,
Что сделать мы могли и не сумели,
Что проглядели в лете золотом.
Скорей бы хлынул паводок весенний,
Чтоб год начать, минувшему не льстя.
Избави бог от поздних сожалений,
Когда поправить ничего нельзя.
1962
Всё в материале ясно кустарю,
Он знает, что начать с какого краю.
А я из плоти собственной творю,
Я сам себя, как материал, кромсаю.
О, сколько раз я кровью истекал,
Сгорал и восставал на пепелище,
Чтоб, выйдя из магических зеркал,
Двойник мой жил смелей меня и чище.
Меня друзья и близкие простят,
Идущие всю жизнь со мною рядом,
За то, что отвечал им невпопад,
Смотрел на них отсутствующим взглядом.
Я за терпенье их благодарю,
Но если надо - всё начну сначала.
Завидовать не стану кустарю,
Чтоб под конец душа не заскучала.
1962
То званье, что Пушкин и Лермонтов,
Некрасов и Тютчев носили,
Живёт не старея, согретое
У самого сердца России.
А кто, к тому званью причисленный,
Не мерит их подвигом труд свой, -
Того ухищренья бессмысленны,
С чернилами вместе сотрутся.
Всегда правдолюбцы-воители,
Чьи в тучах изваяны лица,
В поэте сподвижника видели,
Глядящего вдаль прозорливца.
Под грозами века рождённые,
Не раз убеждались мы снова,
Что только судьбой подтверждённое
Крылатым становится слово.
С пути не вернётся назад оно,
Хоть крылья под ветром натрудит.
Везде, по полёту угадано,
В сердцах оно принято будет.
И детским покажутся лепетом
Пред ним виршеплётов усилья…
О званье, что Пушкин и Лермонтов,
Некрасов и Тютчев носили!
1961
Пускай угрюмые догматики
Ворчат, я к этому привык.
Я до сих пор ещё грамматике
Нет-нет и покажу язык.
Не в школе, а в родных урочищах
Учил я первый свой урок.
Под кронами дерев рокочущих,
Что песни мне копили впрок.
Ещё и азбуки не знаючи,
Не торопясь за парту сесть,
Я на снегу старался заячью
И лисью скоропись прочесть.
Сорочий почерк, почерк галочий
Я мимоходом разбирал,
И лишь потом крючки да палочки
Сам выводить в тетрадке стал,
Старался быть, как мог, прилежнее,
Но часто двойки нёс домой
За то, что видел поле снежное,
А не тетрадь перед собой.
Зубрил я правила грамматики,
А влёк меня живой язык.
Так пусть угрюмые догматики
Ворчат. Я к этому привык.
?
О край глухариный, лесная сторожка,
Лужайка, где воздух как спирт муравьиный.
Там зори калиной ломились в окошко,
А полдни мне пачкали губы малиной.
Там за лето свыкшись со мной понемногу,
Услышав от птиц о моём появленье,
Кусты расступались, давая дорогу,
Орехи мне сыпались прямо в колени.
Криница меня зазывала в овраге,
Свою чистоту соблюдавшая свято.
Там я в тишине без пера и бумаги
Сложил мои первые песни когда-то.
Когда ты приснишься, лесная сторожка,
Без слов позовёшь к глухариному краю, -
И радостно сердцу и грустно немножко,
Что только в стихах я тебя вспоминаю.
Но ты и во сне предвещаешь мне счастье,
Ведёрко малины, орехов лукошко…
Так дай же в окошко твоё постучаться,
Лесная сторожка, лесная сторожка.
1961
Влекут из вьюжных дебрей декабря
Нас оттепели так же, как морозы.
Мороз - поэт. Он сеет блеск, творя,
А оттепель - образчик трезвой прозы.
Их прелесть ценим по контрасту мы,
Как двух отличных мастеров картины,
Но слякоть, лужи посреди зимы -
Всегда, как слёзы лживые, противны!
1959-1960
Нет, волшебные русские сказки не лгали
Про Кощееву смерть, про ковёр-самолёт;
Нет, не праздные люди те сказки слагали,
А провидцы, в чьих вымыслах правда живёт, -
Те, кто верил: не вечно, над кладом коснея,
Злой старик будет счастье держать под замком.
Срок желанный придёт, и осилит Кощея
Русский сметливый парень, что слыл простаком.
Он, в беде и в удаче не знавший остуды,
Не боявшийся с детства забот и хлопот,
В руки добрые гусли возьмёт самогуды,
Сапоги-скороходы, ковёр-самолёт.
Как бы прадеды наши суровые жили,
Чем сердца согревали б под небом скупым,
Если б сказок волшебных они не сложили,
Все мечты завещая потомкам своим?
Разве сказки не справдились те в самом деле,
Что светили когда-то, как звёзды в ночи?
Мы Кощея судьбы у себя одолели,
Мы от тайн вековых отыскали ключи.
Перед нами земля в зеленеющих всходах,
Мир, где каждая тропка зовёт нас вперёд.
Мы проходим свой путь в сапогах-скороходах,
Есть и гусли у нас и ковёр-самолёт.
Нам уж снится миров отдалённых соседство,
Тех, что смотрят на землю мильонами глаз…
Мы от предков своих получили в наследство
Жар мечты. Остальное зависит от нас.
?
Как мне жалко людей, про которых
Говорят, что угрюмый их глаз
Видит лишь водоёмы в озёрах,
А в лесу древесины запас;
Кто не может с речушкой сдружиться,
Не заплачет навзрыд с куликом,
Кто не знает, как пахнет душица
На поёмном лугу вечерком;
Никогда не намокнет под ливнем,
Босиком по росе не пройдёт
И под небом пронзительно-синим
Не забудет про дни непогод.
И - о чём бы они ни старались, -
Есть присловье одно про таких:
Ни себе, ни другим не на радость
Суетливые хлопоты их!
Пей же всласть родниковую воду,
Росной свежестью луга дыши.
Кто не любит родную природу -
Тот не знает народной души!
?
Я не знаю своей родословной,
Дальше прадедов счёт не идёт,
Только знаю - в родне моей кровной
Были все не гулящий народ.
В праздник - песенники, балагуры,
В будни - слово клещами тяни.
И хоть драли с них разом три шкуры -
Всё равно выживали они.
Дома разве зимой ночевали,
Чуть весна - у костров на станах.
Ляда прятали, пни корчевали,
Нагоняя на лешего страх.
Жито ль сеяли, траву ль косили -
На земную молились красу.
И дивились медведи их силе,
Уступая дорогу в лесу.
Говорили друг другу соседи:
- Что б у них ни случилось в дому,
Работяги двужильные эти
Не пойдут на поклон ни к кому.
Не заплачут, на улицу выйдя,
Всё, как есть, из избы вынося…
Я на предков моих не в обиде,
Коль характером в них удался!
?
Без громких слов, без ложной скромности
Идут в мой стих
Простые радости и горести
Людей простых.
Меж ними лишних не окажется,
Здесь все друзья.
Они терпеть не станут ханжества,
Им лгать нельзя.
1959
Сумерки зимние,
Синие-синие.
Город в серебряном
Мареве инея.
От тишины ли,
От лёгкого ль холода
Сердце заныло
Так молодо-молодо.
Хочется выразить
Невыразимое…
Сумерки синие,
Сумерки зимние.
1959
Не по-праздничному позолоченную,
А по-будничному озабоченную,
Сложа руки сидеть не умевшую,
На виду у меня постаревшую,
Ни морщин, ни седин не считавшую,
Скромной прелести не утерявшую,
Сохранившую глаз свечение,
Мне простившую все огорчения,
Лучших снов своих не забывшую,
Постоянству меня научившую, -
Вот такую, простую и гордую,
Я люблю тебя больше, чем смолоду!
1959
Куда ни посмотришь - родные,
Открытые сердцу края.
Я весь пред тобою, Россия,
Судьба моя, совесть моя.
Не ты ли меня окружила
Простором лугов и полей,
Не ты ли меня подружила
С задумчивой музой моей!
Не ты ль полновесного слова
Открыла мне все закрома…
Я знаю - за это сурово
С меня ты и спросишь сама!
Не раз к твоему придорожью
Приду я от песенных рек,
Чтоб даже нечаянной ложью
Тебя не унизить вовек.
Так спрашивай строже - отвечу
За всё: за подруг и друзей,
За самую краткую встречу
С задумчивой музой моей,
За песни, которым впервые
Внимают родные края…
Я весь пред тобою, Россия,
Судьба моя, совесть моя!
1958
Может быть, среди ремёсел трудных
Нет трудней, чем наше ремесло.
В нём всё то, что в праздниках и в буднях
Радостью и горем сердце жгло.
Отдели себя от них, попробуй!
Разве запах отделим от трав,
Разве есть рецепт на тот особый,
Чувства очищающий состав?
И твердим мы всем, кого взманила
Лёгкая удача: не спеши!
Мы перо макаем не в чернила,
А в крутой отстой на дне души.
Сколько нас подстерегает подлых
Мелочей - соблазнов и обид,
Но ведь ремесло поэта - подвиг,
Ставший бытом, чтоб возвысить быт.
Чтобы, если не на ветер бросил,
Слово в каждом сердце проросло.
Потому-то средь земных ремёсел
Всех счастливей наше ремесло.
1958
Сказали б знакомые просто
На ваши расспросы в ответ:
«Сутулый, высокого роста,
С лицом без особых примет.
Совсем не похож на поэта,
Что вводит в волшебный чертог…»
Случайно услышав всё это,
Не много б добавить я смог.
Конечно, знакомые правы,
Я в этом признаться готов.
Как Лель из зелёной дубравы,
Не шёл я в венке из цветов.
Весной не играл на свирели,
А в поле за плугом ходил,
В дубраву, где иволги пели,
Пегаску в ночное водил.
В разлужьях на речке Корчёвке
Росистые травы косил
И навек запомнил ночёвки
В копне, что под вечер сложил.
Отведав шмелиного мёду,
Где шепчет ветла в забытьи,
Я пил родниковую воду,
Что слаще Кастальской струи.
Не в счастье находки случайной,
Ключи ко всему подобрав, -
В труде постигал я все тайны
Родимых полей и дубрав.
Что мне до поэтов, влекомых
В заоблачные края!..
К словам моих добрых знакомых
Лишь это добавил бы я.
1957
Я не играл словами, помня
И в стужу лютую, и в зной,
Что у меня деревня Ломня
Есть на Смоленщине лесной.
Там я взрастал в хлебах и травах
И всюду шёл с друзьями в ряд.
Слов неправдивых, слов лукавых
Мне там вовеки не простят.
?
Кричат грачи, журчат ручьи
На все лады.
В снегу следы, не знаю чьи,
Полны воды.
Как будто кто-то шёл без вех,
Без торных троп.
Ступал на этот гиблый снег
И не утоп.
А грач, бросая тень крыла
В проём окна,
Твердит, что так пройти могла
Одна весна.
И, видя тёмный след в снегу,
Я, сам не свой,
С крыльца высокого бегу
Вслед за весной.
?
Я силков по кустам не ставил,
Птичьим песням внимал, как чуду,
И сказал мне мой дядя Павел,
Что хозяином я не буду,
Что хозяйничать без старанья -
То ж, что пиво варить без хмеля,
Что испортил меня Ананья,
Старый сказочник и пустомеля.
Ходит-бродит старик без толку
Да считает тропинки в поле.
Пусть бы снял со стены двустволку,
Подстрелил хоть ворону, что ли.
Только что мне укор тот горький!
Я не знал ничего желанней,
Как пройтись поутру на зорьке
По полям и лугам с Ананьей.
Знал он там уголки такие,
Где бродил лишь журавль картавый,
Потому что всю жизнь мирские
Охранял он хлеба и травы.
Он всему, что цвело и пело,
И хозяином был, и другом.
Перед ним раскрывался смело
Каждый лист на стебле упругом.
Каждый куст просился в соседство,
Каждый колос тянулся с лаской.
Стало правдой большого сердца
То, что людям казалось сказкой.
И везде, где сияли воды,
Где курились луга туманом,
На весёлом пиру природы
Был он гостем самым желанным.
Он ошибся, мой дядя Павел,
Не увидевший правды в сказке.
Дед Ананья мой взгляд направил
В мир, обжитый им по-хозяйски.
И когда теперь ранней ранью
Я иду по родному краю, -
Первым долгом его, Ананью,
Добрым словом я поминаю.
?
Вновь сквозь дым паровоза
Чую горечь берёз,
А запахло берёзой -
Время сеять овёс.
И стою у окна я,
Чтоб поближе к весне.
Тяга, что ль земляная
Пробудилась во мне?
Все поля и полянки
Мне весной по пути,
На любом полустанке
Здесь готов я сойти,
С трактористами вместе
Ночевать, зоревать,
Первым сельские вести
От грачей узнавать,
Ждать с туманного плёса
Тёплых ливней и гроз.
Распустилась берёза -
Время сеять овёс.
?
Милый друг! Мы мужали на стыке эпох,
Сердцем чувствуя каждый излом.
Нам не раз приходилось прикусывать вздох,
Боль завязывать мёртвым узлом.
Что теперь нам сраженья в табачном дыму
И удары чернильных рапир?
Мы с тобою видали такое, чему
Удивился бы даже Шекспир!
1956-1957
Слышишь, плачет иволга от счастья
Где-то за рекой, в березняке.
Вновь кому-то с кем-то там встречаться
И бродить всю ночь рука в руке.
По лугам топтать густые травы,
На опушке разводить костры,
Знать, что тропки тайные лукавы,
Но молчать умеют до поры.
Ждать, что всё весна переиначит
В их судьбе у милых берегов…
Слышишь, иволга от счастья плачет!
Я и сам заплакать с ней готов.
1957
У наших зим - особенная прелесть:
Под вечер успокоится пурга,
И хлынет свет, как будто загорелись
Закатом подожжённые снега.
Сидит ворона на дубу жар-птицей,
Стоят оградой терема леса,
И кажется: вот-вот начнут твориться,
Как в мудрой русской сказке, чудеса!
?
Мы с детства не были заласканы.
Нас провожала в путь гроза,
Сама судьба брала за лацканы,
Смотрела прямо нам в глаза.
Но, взгляд встречая неулыбчивый,
Его угрюмым не зови,
И ты поймёшь, как мы отзывчивы
На голос дружбы и любви.
1956
Есть что-то от древней Эллады
В тебе, коктебельская синь.
Трещат, не смолкая, цикады,
Горчайшая пахнет полынь.
Горят черепичные крыши
Домишек, стоящих не в ряд.
На взгорья - всё выше и выше -
Ползёт из долин виноград.
А море всегда пред глазами,
Забыть его мы не вольны,
Торжественный слыша гекзаметр
В размеренном плеске волны.
И вновь его вечной красе я
Дивлюсь на твоём берегу,
И верю: корабль Одиссея
Отсель я увидеть могу.
И верю: у скал Карадага,
В сиянье осеннего дня,
Как моря шипучая влага,
Столетия входят в меня.
Все волны, собой не владея,
Спешат, чтоб к ногам моим лечь,
И чувствую здесь, как нигде, я
Не возраст, а время у плеч.
1955
Февраль… Теплом дразнить он рад,
И как не верить тут,
Когда щеглы весь день свистят,
Весну в поля зовут.
Ты ждал: расплачется зима,
Сжав снежный ком в горсти,
И вдруг такая кутерьма -
Пошла метель мести.
Метёт и день, метёт и два,
И нету ей конца.
Проложишь след едва-едва
К соседу до крыльца.
Сосед - охотник. Он всегда
Всё знает наперёд.
И коль соврёт, так не беда, -
Уж очень складно врёт.
У старика довольный вид,
Погоде не под стать.
- А что? Зима не зря спешит
Запас свой вытрясать.
Февраль не даст отсрочки ей,
Он медлить не привык…
И ты уж смотришь веселей,
Хоть знаешь - врёт старик.
Метель метёт, да как метёт, -
И свету не видать!
Но сердце верит, сердце ждёт,
И не устанет ждать.
А поутру, пораньше встав,
Ты улыбнёшься вдруг:
- А ведь старик, выходит, прав,
Всё улеглось вокруг.
Иль это длится сон? Но сна
Нет ни в одном глазу.
Так глубока и так ясна
За окнами лазурь.
Такой струится в душу свет,
И так им полон ты,
Что и в помине больше нет
Вчерашней маяты.
?
Ты проходишь в лёгкой блузке,
Каждый куст поёт в саду.
Хочешь, я тебе по-русски
Соловья переведу?
Расскажу, о чём чуть слышно
В лунной дымке голубой
Шепчут яблони и вишни,
Расступаясь пред тобой.
Что во сне цветы тревожит,
Что бросает ветки в дрожь…
Остальное ты, быть может,
И сама тогда поймёшь.
?
В саду всю ночь костры горят,
Там тёплый дым, пахуч и розов,
Укутал яблони до пят
От майских утренних морозов.
Садовник знает, как жесток
Весенний утренник бывает,
Что чуть раскрывшийся цветок
Своим дыханьем убивает.
Но, как бы ни был он суров,
Чтоб юный сад не знал увечий,
Довольно дыма от костров,
Тепла заботы человечьей.
И я недаром мудрость чту
Тех, кто сады хранит весною:
Нежней, чем яблоня в цвету,
Ты вновь встаёшь передо мною.
Глаза открытые ясны,
Всё добрый день им предвещает,
Но я-то знаю, что весны
Без заморозков не бывает!
Чтоб страшный сон, мечты губя,
Вдруг не подкрался к изголовью,
Как тёплым облаком, тебя
Я окружу моей любовью.
?
Есть поговорка русская. Она
Была мне в детстве как завет дана,
Её отец мой повторял в тиши:
- Снял урожай - и вновь поля вспаши.
Я, по отцовским проходя следам,
Ту поговорку сыну передам.
Сын выйдет в поле, скажет в свой черёд:
- Былое помни, но гляди вперёд!
?
В юности мы спрашивали часто:
На какой тропе искать нам счастья?
И постигли, побродив по свету,
Что особых троп у счастья нету.
Где б ни шли мы - счастье с нами рядом,
Только надо видеть зорким взглядом,
Только слышать чутким ухом надо,
Чтоб узнать его, моя отрада.
Счастье - непредвиденный заране
Огонёк, мерцающий в тумане,
В знойный полдень родничок студёный,
Путь далёкий, до конца пройдённый.
Сладкий вздох перегоревшей муки,
Верность, сохранённая в разлуке,
Встреча у отцовского порога,
А наутро - новая дорога.
Новые тревоги и заботы,
Новых троп крутые повороты,
Что всегда ведут к родному краю,
А иного счастья я не знаю.
1946
От слов, заученных и пресных,
От чувств, что плоти лишены,
Мой современник, мой ровесник,
Мы отвратились в дни войны.
Под визг свинца, под скрежет стали,
Вдали от отчего крыльца
Нас обожгла она, и стали
Огнеупорными сердца.
В них переплавились, как в тигле,
Все наши чувства и мечты,
Мы, возмужав, навек постигли
Закон суровой простоты.
И недоступные гордыне,
И неподкупные во всём,
Ни клятв, ни громких слов отныне
Мы всуе не произнесём.
Зато из нас уверен каждый,
Что светит нам одна звезда,
И на губах, спалённых жаждой,
Нет - значит нет и да - есть да!
Мы узнаём друг друга в песнях,
Что кровью сердца скреплены…
От слов, заученных и пресных,
Мы отвратились в дни войны.
1945
Наш век не ограждал нас от забот,
Он не кормил нас в детстве соской сладкой.
Для нас в ночи четырнадцатый год
Вставал звездой кровавой над кроваткой.
В тревожных снах, из тьмы и непогод
Отцов мы звали, ждали встречи краткой.
Но срок настал, и сами у ворот
Простились мы, смахнув слезу украдкой.
Наш путь наметил огненный пунктир,
Мы, коротая ночи фронтовые,
Забыли запах обжитых квартир,
Но было нам дано судьбой впервые
Самим творить в дыму сражений мир.
Мы шли на смерть, чтоб ты жила, Россия!
1943
У любви серебряное горло,
Лебединый голос у любви…
Вижу - руки ты ко мне простёрла
И зовёшь… Не надо, не зови.
Дай забыться хоть на миг единый,
Снов моих заветных не тревожь.
Разве чем-нибудь на лебединый
Голос мой натруженный похож?
Разве ты не чувствуешь, что дымом
Я пропах у роковой черты?
Что с таким суровым, нелюдимым
Будешь делать, ласковая, ты?
Но опять мне в грохоте и вое
Голос твой звучит, как наяву:
- Ты такой мне стал дороже вдвое,
Я тебя такого и зову.
?
В переулке пустынном, в бревенчатом домике
Поселиться хотел бы я после войны,
Чтоб, листая поэтов любимые томики,
Пить, как мятные капли, отстой тишина.
Только в городе том, где рождён я и вынянчен,
И в помине бревенчатых домиков нет.
Словно в сказке от страшного Змея-Горыныча -
От войны там остался дымящийся след.
Знаю я, что просторна, светла моя Родина,
Что найдётся и мне уголок тишины,
Но затем ли дорога разлуки мной пройдена,
Чтоб оставил я город мой после войны?
Будет сердце крепиться, но, как ни крепись оно,
Всё равно - наши сны мы забыть не вольны…
Видно, было уж так на роду мне написано
Век искать тишины и не знать тишины.
?
Как полынь, мне хлеб разлуки горек,
Долги ночи, беспокойны сны.
Может быть, стихи мои историк
Не запишет в летопись войны.
Может быть, во дни торжеств народных,
Где оркестров полыхает медь,
О привалах, о кострах походных
Будут строки не мои греметь.
Но, один оставшись, мой ровесник
Их откроет, словно свой дневник,
Про себя прочтёт и скажет - есть в них
Дым войны, что в душу мне проник…
Смолкнут хоры, отгремят оркестры,
И в часы раздумья нам опять
Боль, не занесённая в реестры,
Будет жажду сердца утолять.
1943
Бросает к нам в окна ветер прямой
Гомон восточного рынка.
«Папа, когда мы поедем домой?» -
Спрашивает Иринка.
«Мы дома и так», - говорю я в ответ,
Комкая край занавески.
Качает головкой она: «Нет, нет,
Дом наш не здесь, а в Смоленске».
Гляжу на неё, удержав с трудом
Тягостный вздох потери:
«В Смоленске немец забрал наш дом,
Поставил пушку у двери.
Сидит он там лютого волка лютей,
Ломает твои игрушки
И взрослых людей, и малых детей
Расстреливает из пушки».
А дочь к моему прижалась плечу,
Задумчивая не по-детски:
«Папочка, милый, домой хочу,
Когда мы будем в Смоленске?»
?
Война переменит маршрут,
И вовремя, без опозданий
Сапёры придут, уберут
Обломки разрушенных зданий.
Ты будешь стоять и вокруг
В тиши озираться, волнуясь…
И вот под обломками вдруг
Сапёры найдут твою юность.
Ты помнишь - пропала она
Во время той первой бомбёжки,
Когда отцвела тишина
На жёлтой садовой дорожке.
Так пусть же разделит она
Солдатскую горькую славу
И будет погребена
По воинскому уставу.
?
Глухо охают пушки во мраке,
Тяжко стонет земля в забытьи.
В ожиданье сигнала атаки
Снова письма читаю твои.
Пусть огарок чадит, догорая,
Пусть землянка сырая тесна.
Эта ночь у переднего края
За пределами яви и сна.
Вдруг от строк твоих, милых и грустных,
Просветлеет вдали небосклон,
И опять я студент-первокурсник
И в тебя по-смешному влюблён.
В тёмный угол забившись с тетрадкой,
Сторонясь любопытных друзей,
Я стихи сочиняю украдкой
О ровеснице русой моей.
Я не вправе назвать твоё имя,
Но ровесница русая - ты,
Завладевшая снами моими,
Встав звездой у рассветной черты.
И в мечтах, по-ребячьи туманных,
Смутный сон наяву полюбя,
Я клянусь, как клянутся в романах,
Что готов умереть за тебя.
Знаю, ты улыбнёшься на это,
Скажешь просто: «Зачем умирать?»
Одиноко дождавшись рассвета,
Я заветную прячу тетрадь.
Как всё близко. А минуло ровно
Десять щедрых любви нашей лет…
Раздвигая накатника брёвна,
Бьёт в лицо ослепительный свет.
Глухо охают пушки во мраке,
Пролетают снаряды трубя.
Я сигнал различаю к атаке,
Я готов умереть за тебя.
?
Как могут эти дни забыться,
Когда на просеке лесной
Мы пили воду из копытца,
Смывая с губ засохший зной.
Качалось небо в пятнах алых.
И плакал ветер-голосей.
Мы оставляли на привалах
Зарытых наскоро друзей.
Кто знал такой разлуки горше?
В ней вся глухая скорбь земли.
…От Минска, Витебска и Орши
Из окруженья шли и шли.
Не знали, близко иль далече,
Но знали - надобно идти,
Взвалив на согнутые плечи
Всё, что пережито в пути.
Пусть замутились рек истоки,
В крови пожухшая трава,
Но солнце всходит на востоке,
И, значит, Родина жива.
?
Не позабыть мне ночи той короткой…
Был май. В лесу черёмуха цвела.
Мы наступали, и прямой наводкой
Артиллеристы били вдоль села.
И, пробираясь меж коряг и кочек,
Когда рассвет вставал, от пепла сед,
Я слышал, приговаривал наводчик:
- Вот, в самый раз… Прости меня, сосед!
И вновь взлетало облако рябое,
И вновь шаталась от разрыва мгла…
А мы узнали только после боя,
Что парень был из этого села.
?
В суровый час раздумья нас не троньте
И ни о чём не спрашивайте нас.
Молчанью научила нас на фронте
Смерть, что в глаза глядела нам не раз.
Она иное измеренье чувствам
Нам подсказала на пути крутом.
Вот почему нам кажутся кощунством
Расспросы близких о пережитом.
Нам было всё отпущено сверх меры:
Любовь, и гнев, и мужество в бою.
Теряли мы друзей, родных, но веры
Не потеряли в Родину свою.
Не вспоминайте ж дней тоски, не раньте
Случайным словом, вздохом невпопад.
Вы помните, как молчалив стал Данте,
Лишь в сновиденье посетивший ад.
?
Письмо и карточка в конверте,
Написан чётко адрес твой.
Обязан быть готовым к смерти
Солдат, не раз ходивший в бой.
Мы здесь привыкли к этой мысли
И, жажду жизни затая,
Висим на шатком коромысле
У самой грани бытия…
Пусть нелегко нам, ну так что же,
К нам век тревожный наш ревнив.
Мы чище сделались и строже,
Всё суетное отстранив.
И мерой нас какой ни мерьте,
Как ни оценивайте нас,
Мы здесь в глаза глядели смерти,
И мы не опустили глаз!
?
Бой шёл всю ночь, а на рассвете
Вступил в село наш батальон.
Спешили женщины и дети
Навстречу к нам со всех сторон.
Я на околице приметил
Одну девчонку, лет пяти.
Она в тени столетних вётел
Стояла прямо на пути.
Пока прошли за ротой рота,
Она не опустила глаз
И взглядом пристальным кого-то
Разыскивала среди нас.
Дрожал росой рассвет погожий
В её ресницах золотых:
Она на дочь мою похожей
Мне показалась в этот миг.
Казалось, все дороги мира
Сошлись к седой ветле, и я,
Себя не помня, крикнул: «Ира,
Мой птенчик, ласточка моя!»
Девчонка вздрогнула и, глядя
Колонне уходящей вслед:
«Меня зовут Марусей, дядя», -
Сказала тихо мне в ответ.
«Марусей? Ах, какая жалость!» -
И поднял на руки её.
Она к груди моей прижалась,
Дыханье слушала моё.
Я сбросил груз дорожных тягот
(Ну что же, Ира, не ревнуй!),
Всю нежность, что скопилась за год,
Вложил в отцовский поцелуй.
И по дорогам пропылённым
Вновь от села и до села
Шагал я дальше с батальоном,
Туда, где дочь меня ждала.
?
Писать всю ночь письмо. Писать, ещё не зная,
Сумеешь ли послать. И всё-таки писать.
Для самого себя. Поймёшь ли ты, родная,
Что я хотел сказать? Нет, спутался опять!
Писать всю ночь письмо. Писать, не ожидая,
Что твой ответ придёт. И всё-таки писать.
Так вызывать тебя в разлуке мог всегда я,
И верю, что теперь ты явишься опять.
Незримая, войдёшь в мою палатку мимо
Всех часовых. Войдёшь, как входит запах трав.
Как входит лунный дым. Ты мне необходима, -
И ты пришла ко мне. Так разве я не прав?
Я навсегда тебя запомню - вот такую,
Усталую, в росе. Постой, не прекословь.
За тридевять земель, узнав, как я тоскую,
Спешила ты ко мне. И это есть любовь!
1942
Тебя забыть? Ты думаешь, так просто
Тебя забыть, сердца разъединить,
Как в раннем детстве, досчитавши до ста,
Заснуть, порвав дневных событий нить?
Какая ты наивная! Какая
Смешная ты! Да у меня в ушах
Поёт грудной твой голос, не смолкая,
Стучится в сердце мне твой лёгкий шаг.
Ты по ночам, повелевая снами,
Ко мне приходишь, горячишь мне кровь
И всё, что вместе пережито нами,
Передо мной развёртываешь вновь.
И всё теперь мне дорого. Я даже
Размолвки наши горем не зову!
Проснувшись, я ищу тебя: когда же
Тебя увижу снова наяву?..
Я буду лучше, чем тогда. Не здесь ли
Копил я нежность, ото всех тая?
Ну как же я тебя забуду, если
Ты - это я? Ты - молодость моя!
Но приказало время: всё изведай!
Пусть выступает в письмах кровь из строк.
Нам обусловлен на войне победой
И срок разлуки и свиданья срок.
Так что ж в глаза заглядывать надежде,
Её пытливость наша оскорбит.
Я рвусь к тебе. Но я приду не прежде,
Чем будет враг земли моей разбит.
?
Меркнут осеннего неба края,
В сумерках смутно лепечет осина…
Ты - возвращённая юность моя
С первым свиданьем у старого тына.
Ты позабыть не успела ещё
Встреч наших кратких условные сроки.
Сядь же поближе, склонись на плечо,
Тёплым дыханьем обдай мои щёки.
Губы к губам моим жадным приблизь,
Иль ты не чувствуешь тайного зова?
Нет, в дни войны мы недаром сошлись
Здесь, в подмосковной деревне Язёво.
Я не ошибся? Ответь поскорей!
Как же мне чище не стать и моложе,
Если ты с юностью схожа моей,
Как дождевые две капельки схожи.
Так же нам светит небес бирюза,
Так же шумят поредевшие рощи…
Да, человек, заглянувший в глаза
Смерти, становится чище и проще!
Что же, прижавшись щекою к щеке,
Ты замолчала? Взгрустнулось немного?
Слышишь? Сирена вопит вдалеке!
Это летят самолеты. Тревога!
?
Мой приятель лесник
говорил мне, бывало, не раз:
- Верь тому, кто себя не спешит
выставлять напоказ.
Погляди на дубок,
что стоит на опушке лесной.
Позже всех он весной
расправляет свой лист вырезной,
И так медленно-медленно
тянется вверх от земли,
Что берёзы и вётлы
давно его переросли.
Но коренья в земле укрепил он,
и дай только срок,
Всех оставит в тени
ставший дубом вчерашний дубок,
Встретит бурю любую,
спокоен, суров и велик… -
Я слова твои помню,
мой старый приятель лесник.
?
1
Да! Я создал тебя.
Ты - моё вдохновенье. Мой вымысел.
Сон весенний, тревожный.
Огонь, растворённый в крови!
Разве я тебя встретил?
Я в сердце моём тебя выносил,
Вдунул душу живую
и дал тебе страсти: «Живи!»
В свете резкого дня
поднимаю глаза: не померкла ли
Та мечта, что меня увлекала,
всё дальше маня?
Но, взглянув на тебя,
я увидел себя, словно в зеркале:
Ты такая ж, как я,
только проще и лучше меня!
2
Я открыл моё сердце,
а вновь не закроешь на ключ его
И не спрячешь тот ключ
в потайной уголок от себя.
Так послушай, послушай!
Что было в нём самого лучшего,
Сразу отдал тебе я.
Возможно ль скупиться, любя?
И от щедрости этой
совсем не бедней, а богаче я
Стал, увидев тебя,
словно сбывшийся сон наяву.
И стою удивлён,
как вернувшие зренье незрячие,
Что вбирают всем телом
нахлынувшую синеву!
Загляни ж в моё сердце.
Любовь твоя чище и строже той
Беспокойной любви,
у которой ожогов не счесть.
Принимаешь такого?
С ошибками юности прожитой?
И ответила ты:
«Принимаю такого, как есть!»
3
Ты не требуешь клятв.
Ты мне веришь, и если я вздумаю
Не поверить тебе
и хоть словом обижу тебя,
Пусть дыханье тоски твоей
в сердце погасит звезду мою,
Всё, чем я дорожил,
всё, чем жил, навсегда истребя!
Пусть, когда вдохновенье придёт,
немотой меня мучая,
Я пойму - о любви говорить
я утратил права,
При моём приближенье
река замолкает гремучая,
Цвет садов опадает,
желтеет и вянет трава.
Пусть, когда я открою
любимую книгу, почувствую
В каждом слове укор,
в каждой строчке немой приговор,
Пусть друзья отшатнутся.
Я верность ценить научусь твою,
Что открылась мне в юности
и примелькалась с тех пор.
Время выжгло в сердцах наших
верности мету особую,
Но увидеть её
можно, только навек полюбя!
Если я упрекну тебя,
если я только попробую
Упрекнуть - это значит,
что я недостоин тебя.
4
А над нами друзья
понемногу подшучивать начали,
Что друг в дружку, как в юности,
мы влюблены до сих пор.
Пусть их шутят! И впрямь
влюблены мы! А так ли, иначе ли,
Чем семнадцатилетние, -
это пустой разговор.
И когда обернёшься на годы,
что вместе мы прожили,
Разве в памяти будешь
одну только юность беречь?
Ну, скажи откровенно:
друг другу теперь не дороже ли
Стали мы, чем тогда,
в пору первых признаний и встреч?
Что мы знали тогда?
Что мы видели в жизни? Ни опыта,
Ни бессонных раздумий,
ни горечи терпкой утрат!
Это было потом,
вместе нажито нами и добыто,
Как скупой наш уют,
где я каждой подробности рад.
Но горячее сердце
нетронутым время оставило,
Даже искры в глазах
встречный ветер нам не погасил.
Постоянство в любви -
это зрелости первое правило,
Равновесье надёжное
замыслов наших и сил.
1940-1941
Серебряной звездой летит в ладони детство,
Мерцает и звенит, спеша уверить всех,
Что жить нам - не устать, глядеть - не наглядеться
На этот первый снег, на этот первый снег.
Распахнут твой платок, у ног лежит гребёнка,
Синицы за тобой следят из-под застрех.
А ты стоишь тиха, как тайный вздох ребёнка,
Как этот первый снег, как этот первый снег.
Мы встретились опять. К чему ж твоя тревога?
Немало впереди у нас дорог и вех.
Благодари судьбу у отчего порога
За этот первый снег, за этот первый снег.
1940
Дымком обвитый светло-серым,
Закат туманно-золотист,
И тихо кружится над сквером
За лето выгоревший лист.
У опустевшего киоска
Скамейку выберем с тобой,
И долго будет папироска
Дымить у ног сама собой.
Ещё по-летнему одеты,
С густым загаром напоказ,
Нетерпеливые студенты
Пройдут поспешно мимо нас.
И я откину мимоходом
С виска седеющую прядь,
И мне студенческие годы
Мои припомнятся опять.
Но осень тихая багряна,
Но дни прозрачны и легки.
И нам с тобою очень рано
Записываться в старики!
?
Дождь, по кустам пробегавший и падавший,
Остепенился, ушёл на закат.
Кажется, до колокольчиков, ландышей
Только дотронешься - и зазвенят.
Звон серебристый рассыплется по лесу,
В травы ночные войдёт и в цветы,
И меж деревьев на лунную полосу
Тени протянутся из темноты.
Тише, прислушайся, не показалось ли,
Что возвращается юность твоя?
Это запели в берёзовой заросли
Песни любовные два соловья.
?
Волос каштановые пряди
Посеребрит весенний дождь,
Когда давнишней дружбы ради
Ты вновь встречать меня придёшь.
Легко по гулкому перрону
С тобою об руку идя,
Я встречных локтем не затрону
И не почувствую дождя.
Ты быстро-быстро, как по книжке,
Расскажешь в сутолоке дня,
Что всё в старинном городишке
Переменилось без меня,
Что мне ни улицы, ни дома,
Где мы расстались, не найти.
Но оглянусь я - как знакомо
Всё, что возникло на пути!
Вокзал, привставший на колоннах,
Чтоб вдаль взглянуть через дома,
Кольцо садов густо-зелёных
На склонах древнего холма.
Моста железное плетенье,
Летучий блеск струи живой
И тополей косые тени
На влажно-синей мостовой.
По лужам брызнут искры света,
И я спрошу, замедлив шаг:
- Когда и где я видел это,
Не на твоих ли чертежах?
Нет, даже спрашивать не буду!
Поруке верен круговой,
В разбеге улиц, всюду-всюду
Я узнаю характер твой.
В твоём слегка смущённом взгляде
Открою всё, чем мир хорош…
Я верю - давней дружбы ради
Ты вновь встречать меня придёшь.
Ведь ты, как будущность, близка мне,
Как этот светлый дождь весны,
Как то, что даже в мёртвом камне
Запечатляет наши сны.
?
Улеглась пурга. На белом склоне
Тень зари широкая лежит.
Скачут рысью взмыленные кони,
Снег сухой летит из-под копыт.
Милый край! То снимет шапку ёлка,
То берёзка рукавом тряхнёт.
Вон и домик на краю посёлка,
Кони сами станут у ворот.
Подойдут соседи: «Здравствуй, здравствуй,
Сколько зим тут не был, сколько лет!
В поле бегал паренёк вихрастый,
А теперь, гляди, интеллигент!»
Вкруг стола за мирным самоваром
Соберутся давние друзья
Рассказать, что прожиты недаром
Дни, каких и выдумать нельзя!
Всё народ серьёзный, возмужалый,
Тот учитель, этот агроном.
Даже стыдно намекнуть, пожалуй,
Про былые шалости в ночном.
Только нет, мы не стыдимся детства,
Что пропахло дымом костерков,
И, когда получше приглядеться,
В нас узнаешь прежних пареньков.
И ещё не раз мы в час заката
Вспомним вновь, придя на старый след,
Всех, кого любили здесь когда-то,
Всё равно - любили нас иль нет!
Жёлтый пух ребячества развеяв,
Мы глаза не сузили свои,
Только в дружбе сделались трезвее,
Стали постояннее в любви!
?
Сад задыхается. В полдень глуше
Капает с веток тяжёлый зной.
Яблоки вызревшие и груши
Светят горячею желтизной.
Тень распахнётся ещё не скоро.
Хочется скрыться на полчаса
В частый вишенник у забора,
Где не просохла ещё роса.
Здесь мы встречались, бывало, летом,
Ночи просиживали напролёт.
Как же не вспомнить сейчас об этом,
Если не виделись целый год?
На языке присыхает слово,
Жажда накапливается во рту.
Запах волос твоих слышу снова,
Губ твоих чувствую теплоту!
Снова к тебе на колени лягут
Руки обветренные мои.
Ты ведь меня не забыла за год?
Не разлюбила ты? Не таи!
Нет! Улыбнулась не как чужая,
Руку пожала, как близким жмут…
Так же смутилась, как уезжая
Прошлой осенью в институт.
Помню, один возвращался к дому -
Словно искал твой след у реки.
В ночь беспокойную молодому
В тёплую горсть не зажать тоски.
В сад выхожу, а в саду просторно…
Осень - куда я ни загляну.
Кажется, в яблоках видны зёрна,
Если рассматривать на луну.
Яблоки ждут не дождутся сбора,
Падают мягко у ног моих,
Словно почуявшие, что скоро
Утренник первый пронижет их.
А я на дорогу гляжу сквозь ветви,
Туда, где стелются зеленя.
Нет расстояний таких на свете,
Чтоб отделили тебя от меня!
Может, к тебе донеслось то слово,
Ветром подхваченное на лету…
Запах волос твоих слышу снова,
Губ твоих чувствую теплоту.
1934
На ресницах
Иней серебрится,
Побелели брови под луной.
Ветер злится,
Обжигая лица,
А кругом звенит простор сквозной.
Стынут звёзды на плече твоём.
Ночь, поля, и мы с тобой вдвоём.
Волны снега
Вздыбились с разбега,
Разметались брызгами слюды.
Отмечает голубая Вега
Лёгких лыж узорные следы.
Догоняй! Согрела без огня
Ты своей улыбкою меня!
В синей шали
Ты не хороша ли,
Захочу -
Прижму тебя к плечу.
Оттолкну кусты, чтоб не мешали,
И опять за звёздами лечу.
Ветром разделяющая двух,
Крутизна захватывает дух.
Разве поздно
Полночью морозной
След завить
В серебряную нить,
Если сердцем молодость не роздана,
Если снег под лыжами звенит.
Стынут звёзды на плече твоём…
Ночь, поля, и мы с тобой вдвоём.
?
Биография
Николай Иванович Рыленков родился 2 (15) февраля 1909 года в деревне Алексеевке Рославльского уезда Смоленской области. В поэзии Рыленкова Алексеевка живёт под именем Ломжи, так называли свою деревню сами жители.
В биографических повестях «Сказка моего детства», «Мне четырнадцать лет», «Дорога уходит за околицу» Рыленков с впечатляющими подробностями рассказал о поре своего становления, как человека и как будущего художника слова. Пожалуй, наиболее интересны в этих повестях наблюдения над крестьянской речью, над словарём крестьянина, заключающим в себе вековой опыт трудовой и духовной жизни русского народа. «Слова крестьянского обихода, - признаётся писатель, - мне всегда казались удивительно точными и ёмкими». Вглядываясь в своё деревенское детство, Николай Рыленков открывает в нём десятки родников, питавших его жадную до всего нового душу. Тут и колоритные ломненские мужики и бабы с их поразительным уменьем понимать душу земли. Тут и река, и поле, и лес с их таинственной и молчаливой жизнью, тут и школа, где деревенскому мальчику впервые открывается волшебная власть поэтического слова.
В говоре смоленского крестьянина затейливо переплелись и русское, и украинское, и белорусское начала. Это и определило языковой колорит лирики раннего Рыленкова. Молодой поэт черпал из фольклора трёх братских народов.(…)
В 1930 году Николай Рыленков поступает в Смоленский педагогический институт. Он входит в литературную среду областного города, славного своими культурными традициями, печатается в областных журналах «Наступление» и «Западная область», знакомится с Михаилом Исаковским, Александром Твардовским, с которыми потом его будет связывать долгая и крепкая дружба.
В 1933 году выходит первая книжечка поэта «Мои герои». Отличительной особенностью этой книги было стремление создать поэтическую биографию нового селянина. В традиции деревенской лирики тридцатых годов, решительно утверждавшей «невыдуманность» лирического героя, обязательно дававшей ему имя и биографию, Рыленков в своём первом сборнике сделал особый нажим на «биографии». Разделы книги имели характерные названия: «Биографии моих героев», «Соревнование героев», «Герои на досуге». Репортажи о своих земляках поэт делает в привычном стиле тогдашней «газетной» поэзии. Доброжелательные отклики на первую книгу недолго вводили в заблуждение молодого поэта. Он понял, что публицистика не его стихия, что лучше всего и самобытнее всего он может выразить себя в лирике, в пейзаже, в картинном изображении родной смоленской природы.
Начались долгие и напряжённые поиски своего стиля, своей самобытной манеры письма.(…) Его лирика чурается резких красок и изощрённой метафоричности, рисунок его стиха прост, движение чувства естественно, и главное, он умеет соединить незримой связью душу природы и душу человека.
В лирике Николая Рыленкова видна прежде всего интеллигентность. Но эта интеллигентность не чурается своей крестьянской родословной, дорожит связью с народным словом, с народным взглядом на жизнь, ценит крестьянскую сдержанность и немногословность. В иерархии поэтических ценностей у Николая Рыленкова на первом месте природное, типовое, а не субъективно-личностное. Самобытности он добивается не яростным утверждением непохожести на других, а отбором таких слов, которые несут в себе одновременно естественность и свежесть, которые убеждают не криком, а искренностью и сердечностью.
Он уже в начале пути открыл ту истину, что образное изощрение, стилевая судорожность могут поразить и ошеломить читателя, могут на время захватить его своей экстравагантностью, но участвовать в строительстве души человека они не могут, поскольку весь строительный материал
они израсходовали на самоутверждение.
В раздумьях об истинном и ложном в поэзии, о предназначении поэта Николай Рыленков обращается к опыту великих предшественников, стремясь постичь тайну их вековечного слова. Так появляются стихи, посвящённые Ломоносову, Пушкину, Некрасову, Горькому. Ломоносова он сравнивает с «беломорским ветром молодым». И для характеристики Некрасова использует образ ветра, который «рвётся в окно кабинета». Конечно же это не случайно. Связь с жизнью, с «ветром века» - вот что, по Рыленкову, не в последнюю очередь определяет жизненность и долговечность слова.
В предвоенные годы Рыленковым были написаны и выпущены книги лирики «Встречи», «Дыхание», «Истоки», «Берёзовый перелесок». Особое место в его раннем творчестве заняли поэмы «Земля», «Ананья из старой Ломжи» и «Великая замятня».
Довоенный период творчества Николая Рыленкова можно рассматривать как «вступление в судьбу». Поэт обозначил границы своего «месторождения», поставил какие-то вехи, заявил о себе как о самобытном лирике, но сделал пока мало, и не всё из сделанного с отчётливостью выявило его самобытность. В отличие от своего земляка и друга Александра Твардовского, сразу и решительно заявившего о себе как об одном из интереснейших и значительнейших поэтов советской эпохи, Николай Рыленков шёл к своему успеху, к своему признанию дорогой долгой и нелёгкой. Он не взлетел на вершину Парнаса, а трудно поднимался на неё по крутым ступеням, выщербленным поэтами предшествующих веков.
Он растянул на целых полтора десятилетия период своего ученичества. Не торопясь создал он за эти годы и свой образный словарь, и свою особую интонацию лирической беседы. К наиболее характерным особенностям его поэтического метода относится раскрытие внутреннего мира человека через явления и образы природы. Тут, следуя лучшей традиции русской классической поэзии, Николай Рыленков нащупал свою тропу и шёл по ней всё увереннее и увереннее. Рыленковскую метафоричность я назвал бы крестьянской, если бы в ней не присутствовали черты и книжности, и высокого профессионального опыта.
Типичный приём для Рыленкова - сравнить, казалось бы, внешне весьма отдалённо схожее, но в какой-то внутренней сути очень помогающее «заглублению» поэтической мысли. «Где бродит облаков медлительное стадо и ветер, как пастух, идёт за ним, трубя», «Медлительных минут мохнатые шмели едва-едва ползут, отяжелев от зноя», «Словно камни в колодец, летят в тишину голоса», «А ты стоишь тиха, как тайный вздох ребёнка», «Золотое яблоко зноя». Тут нет вычурности и манерности, тут видна зоркость и свежесть взгляда.
О чём бы ни писал Николай Рыленков, в какие бы высокие области духа ни уводил нас, он всегда держит при себе слово, которое возвращает нас на землю, в мир трудовой жизни, в мир, где человек и природа живут «по соседству».
На рассвете проснуться и, выпив стакан молока,
торопливо пройти на крыльцо через тёмные сени,
посмотреть, как заря подожгла за рекой облака,
и послушать, как ветер шумит в развороченном сене.
Как роса опадает прозрачными каплями с куп
придорожных ракит, у которых заря на примете…
И почувствовать сердцем,
что день этот будет не скуп,
приносящий удачу тому, кто встаёт на рассвете.
Разве этого мало, моя дорогая, скажи,
разве нашей любви не просторно, ответь, дорогая.
Предвещая погоду, трещит перепёлка во ржи,
и дорога желтеет, за дальний курган убегая.
Стихотворение написано в предвоенном 1940 году. Оно как бы подводит итог всей предвоенной «школе» Николая Рыленкова. Лирика его обрела, наконец, черты зрелости, самобытности. Он овладел трудным искусством соединять в лирической миниатюре «небесное» и «земное», философию и быт, высокое книжное слово и простонародное словцо, любопытно глядящее из оконца сельской избы.
И на фронте Николай Рыленков оставался лириком, не столько живописующим батальные сцены, сколько рисующим мир чувств и настроений воина. (…)
Военная лирика Николая Рыленкова была такой же негромкой, «домашней», как и его лучшие довоенные стихи. И это делало её куда более слышной, чем сотни и сотни «фанфарных» стихов, наполненных «шумом битв», «яростью атак» и «скрежетом металла». Он увидел на войне то, что проглядели многие другие поэты, замечавшие лишь «масштабное» и «героическое». Он увидел, как комбат читает в землянке «Илиаду», как кукушкин сон и зверобой беззаботно растут у фронтовой переправы. Он услышал сладкий запах костра на холоде и плач мальчишки, только что совершившего взрослый подвиг.
Пятидесятые и шестидесятые годы были важнейшими в творческой биографии Николая Рыленкова. Он вступил в эти годы зрелым мастером, располагавшим богатым арсеналом поэтических средств для решения творческих задач, многогранным жизненным опытом и большой эрудицией, позволявшей ему легко ориентироваться в океане мировой поэзии.
С особой силой талант Рыленкова раскрылся в его любовной и пейзажной лирике. Такие его книги, как «Корни и листья», «Жажда», «Рябиновый свет», «Пятое время года», «Снежница», отмечены печатью подлинной самобытности и высокой поэтической культуры. Он воспел срединную Россию, родную ему Смоленщину с удивительной лирической проникновенностью.
Скрылся день в туманы росяные,
отпылали облаков края,
дай припасть к руке твоей, Россия,
вечная заботница моя.
Дай поцеловать твои мозоли,
чтоб, как в детстве, сеном я пропах,
чтоб навек остался привкус соли
на моих запёкшихся губах.
Привкус соли остался на многих лирических стихах Николая Рыленкова, той соли, без которой поэзия превращается в пресное, сухое «печево». Мастерство зрелого Рыленкова включало в себя и основательное знание жизни, и основательное знание ремесла.
«В последние годы, - писал поэт в своей «Автобиографии», - я вернулся к своим прежним, мирным лирическим темам, но вернулся уже с другим подходом - обогащённый суровым опытом».
Важнейшую часть послевоенной лирики Николая Рыленкова составляют его песни.
Подготавливая к изданию в 1974 году двухтомник избранных произведений, Николай Рыленков выделил песни в специальный раздел - «Книгу песен», которая шла у него за «Книгой юности», «Книгой встреч», «Книгой верности» и «Книгой признаний». Если бы даже Рыленков не написал ничего другого, кроме этих песен, он по праву входил бы в число наиболее самобытных современных лириков. Читателю хорошо известны ставшие, по сути, уже народными песни Николая Рыленкова «Ходит по полю девчонка», «То ли гречка цветёт, то ли речка течёт», «Под окном шумит рябина», «Мы с подружкой жили дружно», «Мне не жалко полушалка», «Отцвела черемуха» и другие. Учась у Михаила Исаковского и Александра Прокофьева искусству лирической песни, Рыленков сумел создать свой неповторимый песенный мир, в котором молодое чувство любви выражено с какой-то стыдливой решительностью и угловатой прямотой. Незатёртость песенного языка, естественность лирического чувства, наивное лукавство тона, близость к народной этике и эстетике обеспечили песням Рыленкова завидное долголетие.
В лирике пятидесятых и шестидесятых годов Николай Рыленков становился всё более размышляющим поэтом. Его раздумья о Родине, о стране детства, о смысле бытия, о преемственности поколений, об отечественной истории, об ответственности человека перед прошлым и будущим очень созвучны нравственно-этическим исканиям поэзии сегодняшнего дня, с её обострённым чувством правды, творческом поведении. (…)
Завершая круг своего развития, Николай Рыленков мыслью обращается к тем же далям и тем же людям, с которыми было связано начало его поэтической судьбы. Адрес его поэзии остался неизменным. Слово его не меняло прописки. Он писал в «Автобиографии»: «Я всегда с благодарностью буду вспоминать часы и дни праздничных встреч с друзьями на берегах Байкала или у подножья снежных вершин Кавказа, но обдумывать пережитое приеду на берег какой-нибудь безымянной речки в глубине Смоленщины. Чтобы проверить себя, чтобы собраться с мыслями, мне всегда нужно было побродить по заросшим иван-чаем берёзовым опушкам, посидеть с косарями у догорающего костра, послушать доносящиеся издалека девичьи песни».
Николай Иванович Рыленков умер 23 июня 1969 года, подготавливая к печати новый сборник стихотворений «Журавлиные трубы». Он похоронен в Смоленске, родном городе, с которым связана вся его творческая жизнь.
Средневековый философ утверждал, что поэзия «способствует сохранению отечества и нас самих». Великие перепады духовной и социальной жизни двадцатого века всё более заставляют думать, что поэзия прежде всего должна способствовать сохранению отечества в нас самих. Стихи, если они рождены высоким гражданским чувством, поселяют в сердце человека образ Родины, прекрасный образ родной земли и родного неба, овеянных полынными ветрами пережитого.
(…) В плеяде деревенских лириков Николай Рыленков был не самой яркой звездой. Но ровный свет его поэзии с годами не потускнел, а скорее даже увеличил силу своей светимости. Слово Рыленкова прошло суровое испытание временем и встречается ныне с новым читателем на правах доброго друга и советчика. Николай Рыленков не ушёл в «запасники» литературы, он продолжает оставаться живым, самобытным явлением нашей лирики. (…)
Поэзия Николая Рыленкова в лучших своих образцах несёт нам аромат поля и луга, звон лесного ручья и шелест придорожного татарника, журавлиный крик осенних перелесков и деловитое бормотанье весенней реки.
Поэзия Николая Рыленкова несёт нам образ Родины. Она помогает душе очнуться от беспамятства, открывает слуху голоса живой жизни, а глазам дали родного пространства.
Поэзия Николая Рыленкова способствует сохранению в нас отечества и поэтому вправе рассчитывать на наше внимание и нашу любовь.
Виктор Кочетков. «Рыленков Н. И. Стихотворения (1924-1969). М., Советская Россия, 1988»
РЫЛЕНКОВ, Николай Иванович [2(15).II.1909, деревня Алексеевка Рославльского уезда Смоленской губернии, - 23.VI.1969, Смоленск] - русский советский поэт. Член Коммунистической партии с 1945. Сын крестьянина. Работал в сельсовете, учительствовал. Печататься начал в середине 20-х гг. Окончил факультет языка и литературы Смоленского педагогического института (1933). Тогда же опубликовал первую книгу стихов «Мои герои». Участник Великой Отечественной войны. Автор поэтических сборников: «Березовый перелесок» (1940), «Синее вино» (1943), «Книга полей» (1950), «Корни и листья» (1960), «Жажда» (1961), «Рябиновый свет» (1962) и других. Рыленкову принадлежат повесть в стихах «Земля» (1936), поэмы «Великая Замятня», «В родном краю», «Большая дорога» и др. В лирике Рыленкова запечатлено богатство русского пейзажа - акварельные краски ранней весны и поздней осени, тёплые тона цветущего лета, «золото и синь» сентябрьских рощ, «целомудренная белизна» первого снега. Все эти картины складываются в единый образ Родины, проникнутый светлым мироощущением нового человека, творца и труженика. По форме лирика Рыленкова тяготеет к классической и фольклорной традициям; в ней ощутима связь с творчеством поэтов - земляков Рыленкова - А. Твардовского и М. Исаковского. В 40-50-е гг. Рыленков писал также прозу: повести о детских годах, о деревенском быте - «Сказка моего детства», «Волшебная книга»; о людях Смоленщины в годы войны - «Великая Росстань» (1949) и др., историческую повесть «На старой Смоленской дороге» (1953), рассказы, очерки. Рыленкову принадлежат также песни («Ходит по полю девчонка» и др.), стихотворный пересказ «Слова о полку Игореве» (1966), сборник статей «Традиции и новаторство» (1962).
Соч.: Избранное, Смоленск, 1946; Стихи и поэмы, Смоленск, 1952; Стихотворения, М., 1953; Стихотворения и поэмы, М., 1956; Стихотворения и поэмы, т. 1-2, М., 1959; На озере Сапшо. Рассказы и были, М., 1966; Стихотворения, М., 1964; Волшебная книга. Повести. Рассказы, М., 1964; Избр. лирика. 1926-1964, М., 1965; Страницы жизни. (Автобиография), в кн.: Сов. писатели, т. 3, М., 1966; Дорога уходит за околицу. Повесть. Рассказы. Очерки, М., 1968; Снежница. Стихи, М., 1968; Книга времени. Стихи, М., 1969.
Лит.: Оснос Ю., История и поэзия, «Октябрь», 1956, № 8; Македонов А., О Николае Рыленкове и о путях новаторства, в его кн.: Очерки сов. поэзии, Смоленск, 1960; его же, О стихах Николая Рыленкова, «Звезда», 1960, № 1; Аннинский Л., Перед десятым шагом, «Лит. газета», 1962, 8 февр.; Осетров Е., Певец родной земли, «Мол. гвардия», 1959, № 2; Дементьев В., В краю волшебном ремесла, «Вопр. лит-ры», 1967, № 12; Приходько В., Пора страды, «Лит. газета», 1968, 3 июля; Ушаков Н., Заветный ключ, «Лит. Россия», 1969, 14 февр.; Сурков А., Песнь о родной земле. Николаю Рыленкову - 60 лет, «Правда», 1969, 15 февр.; Доброхотова Л. С., Крюкова В. А., Пашков Ю. В., Николай Иванович Рыленков. Рекомендательный указатель лит-ры, Смоленск, 1969.
Л. К. Швецова
Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 6. - М.: Советская энциклопедия, 1971