Козьма Прутков

Всё стою на камне, -
Дай-ка брошусь в море…
Что пошлёт судьба мне,
Радость или горе?

Может, озадачит…
Может, не обидит…
Ведь кузнечик скачет,
А куда - не видит.

На небе, вечерком, светилася звезда.
Был постный день тогда:
Быть может, пятница, быть может, середа.
В то время по саду гуляло чьё-то брюхо
И рассуждало так с собой,
Бурча и жалобно и глухо:
«Какой
Хозяин мой
Противный и несносный!
Затем, что день сегодня постный,
Не станет есть, мошенник, до звезды;
Не только есть - куды!
Не выпьет и ковша воды!..
Нет, право, с ним наш брат не сладит:
Знай бродит по саду, ханжа,
На мне ладони положа;
Совсем не кормит, только гладит».

Меж тем ночная тень мрачней кругом легла.
Звезда, прищурившись, глядит на край окольный;
То спрячется за колокольней,
То выглянет из-за угла,
То вспыхнет ярче, то сожмётся,
Над животом исподтишка смеётся…
Вдруг брюху ту звезду случилось увидать.
Ан хвать!
Она уж кубарем несётся
С небес долой,
Вниз головой,
И падает, не удержав полёта;
Куда ж? - в болото!
Как брюху быть? Кричит: «ахти!» да «ах!»
И ну ругать звезду в сердцах.
Но делать нечего: другой не оказалось,
И брюхо, сколько ни ругалось,
Осталось,
Хоть вечером, а натощак.

Читатель! басня эта
Нас учит не давать, без крайности, обета
Поститься до звезды,
Чтоб не нажить себе беды.
Но если уж пришло тебе хотенье
Поститься для душеспасенья,
То мой совет
(Я говорю из дружбы):
Спасайся, слова нет,
Но главное: не отставай от службы!
Начальство, день и ночь пекущеесь о нас,
Коли сумеешь ты прийтись ему по нраву,
Тебя, конечно, в добрый час
Представит к ордену святого Станислава.
Из смертных не один уж в жизни испытал,
Как награждают нрав почтительный и скромный.
Тогда, - в день постный, в день скоромный, -
Сам будучи степенный генерал,
Ты можешь быть и с бодрым духом,
И с сытым брюхом?
Ибо? кто ж запретит тебе всегда, везде
Быть при звезде?

Осень. Скучно. Ветер воет.
Мелкий дождь по окнам льёт.
Ум тоскует; сердце ноет;
И душа чего-то ждёт.

И в бездейственном покое
Нечем скуку мне отвесть…
Я не знаю: что такое?
Хоть бы книжку мне прочесть!

Помню я тебя ребёнком,
Скоро будет сорок лет;
Твой передничек измятый,
Твой затянутый корсет.

Было в нём тебе неловко;
Ты сказала мне тайком:
«Распусти корсет мне сзади;
Не могу я бегать в нём».

Весь исполненный волненья,
Я корсет твой развязал…
Ты со смехом убежала,
Я ж задумчиво стоял.

Однажды нёс пастух куда-то молоко,
Но так ужасно далеко,
Что уж назад не возвращался.

Читатель! он тебе не попадался?

Чиновник толстенький, не очень молодой,
   По улице, с бумагами под мышкой,
Потея и пыхтя и мучимый одышкой,
   Бежал рысцой.
На встречных он глядел заботливо и странно,
   Хотя не видел никого.
И колыхалася на шее у него,
   Как маятник, с короной Анна.
На службу он спешил, твердя себе: «Беги,
   Скорей беги! Ты знаешь,
Что экзекутор наш с той и другой ноги
   Твои в чулан упрячет сапоги,
Коль ты хотя немножко опоздаешь!»
   Он всё бежал. Но вот
Вдруг слышит голос из ворот:
   «Чиновник! окажи мне дружбу;
Скажи, куда несёшься ты?» - «На службу!»
«Зачем не следуешь примеру моему,
Сидеть в спокойствии? признайся напоследок!»
   Чиновник, курицу узревши этак
   Сидящую в лукошке, как в дому,
   Ей отвечал: «Тебя увидя
Завидовать тебе не стану я никак;
   Несусь я точно так,
Но двигаюсь вперёд; а ты несёшься сидя!»

Разумный человек коль баснь сию прочтёт,
То, верно, и мораль из оной извлечёт.

У кого болит затылок,
Тот уж пяток не чеши!
Мой сосед был слишком пылок.
Жил в деревне он, в глуши.
Раз случись ему, гуляя,
Головой задеть сучок;
Он, недолго размышляя,
Осердяся на толчок,
Хвать рукой за обе пятки -
И затем в грязь носом хвать!..

Многие привычки гадки,
Но скверней не отыскать
Пятки попусту хватать!

Вянет лист. Проходит лето.
  Иней серебрится…
Юнкер Шмидт из пистолета
  Хочет застрелиться.

Погоди, безумный, снова
  Зелень оживится!
Юнкер Шмидт! честное слово.
  Лето возвратится!

Однажды к попадье заполз червяк на шею;
И вот его достать велит она лакею.
     Слуга стал шарить попадью…
«Но что ты делаешь?!» - «Я червяка давлю».

Ах, если уж заполз к тебе червяк на шею,
Сама его дави и не давай лакею.

   Хороший стан, чем голос звучный,
   Иметь приятней во сто крат.
Вам это пояснить я басней рад.

Какой-то становой, собой довольно тучный,
   Надевши ваточный халат,
   Присел к открытому окошку
   И молча начал гладить кошку.
Вдруг голос горлицы внезапно услыхал…
«Ах, если б голосом твоим я обладал, -
   Так молвил пристав, - я б у тёщи
   Приятно пел в тенистой роще
И сродников своих пленял и услаждал!»
А горлица на то головкой покачала
И становому так, воркуя, отвечала:
   «А я твоей завидую судьбе:
   Мне голос дан, а стан тебе».

На беговых помещик ехал дрожках.
Летела цапля; он глядел.
«Ах! почему такие ножки
И мне Зевес не дал в удел?»
А цапля тихо отвечает:
«Не знаешь ты, Зевес то знает!»

Пусть баснь сию прочтёт всяк строгий семьянин:
Коль ты татарином рождён, так будь татарин;
Коль мещанином - мещанин,
А дворянином - дворянин.
Но если ты кузнец и захотел быть барин,
То знай, глупец,
Что, наконец,
Не только не дадут тебе те длинны ножки,
Но даже отберут коротенькие дрожки.

В горах Гишпании тяжёлый экипаж
     С кондуктором отправился в вояж.
Гишпанка, севши в нём, немедленно заснула;
А муж её меж тем, увидя тарантула,
     Вскричал: «Кондуктор, стой!
     Приди скорей! ах, боже мой!»
     На крик кондуктор поспешает
И тут же веником скотину выгоняет,
Примолвив: «Денег ты за место не платил!» -
И тотчас же его пятою раздавил.

Читатель! разочти вперёд свои депансы,
Чтоб даром не дерзать садиться в дилижансы,
     И норови, чтобы отнюдь
     Без денег не пускаться в путь;
Не то случится и с тобой, что с насекомым,
     Тебе знакомым.

   Трясясь Пахомыч на запятках,
   Пук незабудок вёз с собой;
   Мозоли натерев на пятках,
   Лечил их дома камфарой.
Читатель! в басне сей откинув незабудки,
   Здесь помещённые для шутки,
   Ты только это заключи:
   Коль будут у тебя мозоли,
   То, чтоб избавиться от боли,
Ты, как Пахомыч наш, их камфарой лечи.

Когда в толпе ты встретишь человека,
Который наг; [1]
Чей лоб мрачней туманного Казбека,
Неровен шаг;
Кого власы подъяты в беспорядке;
Кто, вопия,
Всегда дрожит в нервическом припадке, –
Знай: это я!

… (далее по ссылке ниже)

Биография

В 1854 году на небосклоне русской поэзии появилось новое имя - Козьма Прутков. Некрасовский журнал «Современник», открывший к тому времени немало дарований, не просчитался и на этот раз.

Правда, сочинения начинающего автора опубликовали на страницах юмористического приложения к журналу - в «Литературном ералаше», но ведь и Тургенев впервые увидел своего «Хоря и Калиныча» в разделе «Смесь» того же «Современника», а теперь он - известный автор «Записок охотника»…

Видно было, что и новый поэт полон надежд и воодушевления.

Я вечно буду петь и песней наслаждаться,
Я вечно буду пить чарующий нектар.
Раздайся ж прочь, толпа!..
                           довольно насмехаться!
    Тебе ль познать Пруткова дар?!

Впрочем, уже в следующей строфе этого стихотворения под многозначительным заглавием «К толпе» автор сменял презрение на снисхождение к ней:

Постой!.. Скажи: за что ты злобно так смеёшься?
Скажи: чего давно так ждёшь ты от меня?
Не льстивых ли похвал?!
                        Нет, их ты не дождёшься!
Призванью своему по гроб не изменя,
Но с правдой на устах, улыбкою дрожащих,
С змеёю желчною в изношенной груди,
Тебя я наведу в стихах, огнём палящих,
     На путь с неправого пути!

Заявив таким образом о своей творческой программе, Прутков с не меньшей страстью принялся воплощать её в жизнь. Как видно, ему особенно были по душе жанры, споспешествующие исправлению нравов, обличению порока: басни, комедии, эпиграммы…

Мне, в размышлении глубоком,
Сказал однажды Лизимах:
«Что зрячий зрит здоровым оком,
Слепой не видит и в очках!»

Да и сам Козьма Прутков не был чужд умственных усилий. Публикуются его «Плоды раздумья» - свод чеканных афоризмов, среди которых и знаменитые ныне «Смотри в корень!», «Никто не обнимет необъятного», «Не ходи по косогору, сапоги оттопчешь!», а также множество других, не менее выразительных: «Первый шаг младенца есть первый шаг к его смерти», «Щёлкни кобылу в нос - она махнёт хвостом», «Поощрение столь же необходимо гениальному писателю, сколь необходима канифоль смычку виртуоза», «Что есть лучшего? - Сравнив прошедшее, свести его с настоящим!».

Следуя последнему афоризму, Козьма Прутков обнародовал «Исторические материалы Федота Кузьмича Пруткова (деда)», скромно объявив в предисловии: «Весь мой род занимался литературою» - и пообещав, вслед за дедовыми записками, издать записки отца и свои собственные.

Правда, таковых не появилось, но зато после его кончины почтительные потомки подробно рассказали о жизненном и творческом пути этого государственного мужа и литературного деятеля. Читатель узнал, что К. П. Прутков дослужился до высокого чина действительного статского советника и директора Пробирной Палатки, что помимо произведений изящной словесности он создавал «правительственные проекты», из которых знаменитейший - «О введении единомыслия в России», который, правда, в то время не был осуществлён.

Художники, восхищённые славой Пруткова, создали его портрет, причём изображаемый потребовал, чтобы внизу была прибавлена лира, от которой исходят вверх лучи. Желание было исполнено. Впоследствии появился бюст поэта, ныне хранящийся в краеведческом музее города Тамбова, а уже в наше время, несколько лет назад, скульптура Козьмы Пруткова была сооружена в брянском парке-музее имени А. К. Толстого. Можно добавить, что сочинения Пруткова цитировали Тургенев и Герцен, Гончаров и Салтыков-Щедрин. Большое стихотворение Пруткова «Осада Памбы» читают герои романа Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели». Да и в других произведениях писателя появляется имя этого сочинителя, по определению Достоевского, «красы нашего времени»…

Таков Козьма Петрович Прутков - одно из удивительных и ярких порождений русской литературной и общественной жизни. Как известно, его самого, со всей биографией и родословной, с баснями, стихотворениями, пьесами, афоризмами, придумали поэт А. К. Толстой и его двоюродные братья - Алексей и Владимир Жемчужниковы. Свою лепту внесли и другие Жемчужниковы - Александр и Лев (он вместе с художниками Бейдеманом и Лагорио изобразил Пруткова), а также поэт Пётр Ершов, автор знаменитого «Конька-горбунка». Но совсем не простой забавой для них стал этот чиновник-поэт.

Да, поэт А. Толстой, старший среди братьев, любил шутки, веселье, от природы обладал абсолютным чувством юмора. Да, поэт Алексей Жемчужников десятилетиями оставался верен темам русской сатирической поэзии. Да, вся дружеская атмосфера большой семьи Жемчужниковых была пронизана жизнерадостностью и одновременно неприятием косного, казённого, туполобого.

Существует немало историй о розыгрышах, которые устраивали братья в чиновном Петербурге. Однажды один из них, облачившись в мундир флигель-адъютанта, то есть офицера императорской свиты, объехал ночью петербургских архитекторов, передавая якобы повеление Николая I явиться наутро во дворец в связи с тем, что Исаакиевский собор провалился под землю. Его величество были весьма этой шуткой недовольны…

Но со временем юношеское неприятие зарегламентированного уклада столичной да и всей российской жизни («Земля ж у нас богата, Порядка в ней лишь нет») стало сменяться размышлениями о творческой сути человеческой природы, о подлинных ценностях бытия.

При подготовке в 1884 году первого «Полного собрания сочинений Козьмы Пруткова» Жемчужниковы рассказали, что, создавая Пруткова, они «развили в нём такие качества, которые желали осмеять публично». Прутков «перенял от других людей, имевших успех: смелость, самодовольство, самоуверенность, даже наглость и стал считать каждую свою мысль, каждое своё писание и изречение - истиною, достойною оглашения. Он вдруг счёл себя сановником в области мысли и стал самодовольно выставлять свою ограниченность и своё невежество». На всеобщее обозрение и очевидное посмеяние было выставлено распространённое в российской жизни представление, что чиновник, плоть от плоти государственного механизма, обладает единоличным правом на истину, в том числе и в сферах интеллектуальной деятельности, творчества, что само по себе творческие силы парализует. «По пословице: «смелость города берёт», Козьма Прутков завоевал себе смелостью литературную славу. Будучи умственно ограниченным, он давал советы мудрости, не будучи поэтом, он писал стихи и драматические сочинения, полагая быть историком, он рассказывал анекдоты, не имея ни образования, ни хотя бы малейшего понимания потребностей отечества, он сочинял для него проекты управления, - «Усердие всё превозмогает!»

Если сам Прутков, с его, так сказать, биографическими и мыслительными данными, - сатира на нашего российского бюрократа, на тип бюрократического мышления, то «лирика» директора Пробирной Палатки пародирует те литературные формы и средства, которые с развитием поэзии износились, стали банальными и воспринимаются читателями без каких-либо эстетических переживаний, а мысли - как род ходячей морали, унылого назидания.

Но сама фигура Пруткова сослужила отечественной словесности хорошую службу. Представление о литературе как о служанке государства было доведено в его писаниях до абсурда и отныне всерьёз восприниматься не могло. Самим своим существованием этот образ убеждает читателя в невозможности свести поэзию к канцелярским инструкциям, подлинное, свободное вдохновение - к исканию поощрения. Любой литературный администратор, забывавший об этом, рано или поздно оказывался в положении Пруткова.

С. Дмитриенко

---

КОЗЬМА ПРУТКОВ - коллективный псевдоним братьев Александра, Алексея и Владимира Жемчужниковых и гр. Алексея К. Толстого, в «биографии» Козьмы Пруткова, составленной В. Жемчужниковым, скромно названных его «опекунами». В настоящее время - литературный образ с устойчивым социально-бытовым и сатирическим содержанием, существующий совершенно независимо от приписываемых этому вымышленному автору произведений.

Козьма Прутков - тип бюрократа эпохи Николая I, директора Пробирной палаты. «Во всех родах своей разносторонней деятельности он был одинаково резок, решителен, самоуверен. В этом отношении он был сыном своего времени, отличавшегося самоуверенностью и неуважением препятствий… Козьма Прутков был очевидно жертвой трёх (точнее четырёх - П. Б.) упомянутых лиц, сделавшихся произвольно его опекунами или клевретами. Они поступили с ним, как „сложные друзья“, выставленные в трагедиях и драмах. Они под личиной дружбы развили в нём такие качества, которые желали осмеять публично. Под их влиянием он принял от других людей, имевших успех: смелость, самодовольство, самоуверенность, даже наглость и стал считать каждую свою мысль, каждое своё писание и изречение - истиной, достойной оглашения. Он вдруг счёл себя сановником в области мысли и стал самодовольно выставлять свою ограниченность и своё невежество, которые иначе остались бы неизвестными вне стен Пробирной палаты».

Таким рисует Козьму Пруткова его «биография», в первой части выдержанная в тонах официальных ведомственных жизнеописаний той поры. Однако «литературная личность» Козьмы Пруткова складывалась иначе, нежели об этом сообщает биограф. В начале 50-х гг. в Петербурге существовал кружок, состоявший из перечисленных выше лиц (Толстой - двоюродный брат Жемчужниковых), принадлежавших к высшему дворянскому кругу. Остроумные юноши культивировали своеобразную юмористику, продолжавшую линию салонной поэзии «остроумцев» 20-40-х гг. [экспромты и эпиграммы С. А. Соболевского, стихотворные шутки И. П. Мятлева, bon mots Ф. И. Тютчева].

Возникшая в начале XIX века как сатирическая летопись высшего круга (С. А. Неелов, 1779-1852), эта великосветская поэзия в 20-х - 30-х гг. в своём левом крыле (в эпиграммах Соболевского) приобретает некоторый налёт дворянской фронды, а в правом (в русско-французских виршах Мятлева) служит выражением националистических тенденций, направленных против поверхностной галломании среднего дворянства. В дальнейшем же, в годы особенного подъёма реакции при Николае I, эта салонная поэзия обращается «в светскую забаву для приискания смешных иррациональностей», ставившую себе целью «разбивать построения логической мысли неожиданными противоречиями ей» (Ф. Д. Батюшков, см. ниже библиографию «Козьмы Пруткова»).

Печатные выступления Козьмы Пруткова (в «Современнике» 1854 и 1860-1863 гг., в «Искре», 1859-1861, и «Развлечении», 1861, а также в произведениях, появившихся лишь в полном собрании сочинений, 1883) представляют сочетание двух элементов: алогического комизма, характерной черты допрутковского периода деятельности кружка, и пародии как на отдельных тогдашних поэтов (Бенедиктов, Щербина, Хомяков, Полонский, Фет, Ап. Григорьев, Ив. Аксаков и др.), так и на литературные направления. Элементы алогизма значительнее всего представлены в баснях («Незабудки и запятки», «Чиновник и курица», «Звезда и брюхо», «Цапля и беговые дрожки», «Кондуктор и тарантул», «Червяк и попадья»), в афоризмах («Плоды раздумья»), в пародиях-стилизациях под романтику Кавказа (романс «На мягкой кровати лежу я один… В соседней палате кричит армянин») и Испании («Осада Памбы», «Желание быть испанцем»), под античность («Философ в бане», «Древней греческой старухе, если бы она домогалась моей любви»), под мемуары («Выдержки из записок моего деда»), в пьесах («Любовь и Силин», «Опрометчивый турка, или приятно ли быть внуком?» «Черепослов, сиречь френолог»), а также в «политической прозе» (проект введения единомыслия в России). Большое значение придаётся в произведениях Козьмы Пруткова заглавиям, представляющим чаще всего сочетание логически несвязуемых понятий («Незабудки и запятки», «Философ в бане», «Звезда и брюхо»), имеющих к тому же не всегда прямое отношение к следующему за ним тексту («…откинув незабудки, здесь помещённые для шутки, ты только то из басни заключи»…).

Если эта часть произведений Козьмы Пруткова социологически восходит к «светской игре иррациональностями», то совсем иное социальное значение имела и иную общественную роль сыграла наиболее ценная часть наследия Козьмы Пруткова - пародии и афоризмы, представляющие сатиру на «философию жизни» бюрократов. По афоризмам собственно и сложился общественно-политический образ Козьмы Пруткова. Афоризмы «Плодов раздумья», вроде: «Камергер редко наслаждается природой», «Только в государственной службе познаёшь истину», «Если хочешь быть красивым, поступи в гусары», «Не всякому и гусарский мундир к лицу», «Бди», «Козыряй», «Смотри в корень» - своей утрированной и иронической установкой явились орудием борьбы с той бюрократической идеологией, за порождение которой они выдавались. Появление пародий Козьмы Пруткова в «Современнике», давно уже открывшем свои страницы этому жанру, характерно само по себе как обращение этого журнала к разночинной аудитории. Редакторы «Современника», с которыми члены кружка состояли в те годы в приятельских отношениях, и направляли деятельность «опекунов» Козьмы Пруткова в сторону пародии, придав таким образом прежде общественно-бессодержательной юмористике иную социальную функцию.

Критика правого лагеря встретила Козьму Пруткова недоброжелательно. Рецензент «Пантеона», например, бранил Козьму Пруткова за «отсутствие вкуса и уважения к литературе», т. е. за пародии на «чистое искусство» и за алогизм. Совсем иначе отнеслись к Козьме Пруткову разночинцы во главе с Добролюбовым, видевшим в Козьме Пруткове орудие борьбы с «чистым искусством» как только оно вновь оживает. «Чистая художественность привлекает общее внимание, - писал Добролюбов, имея в виду разночинного читателя, враждебно относившегося к теории „искусства для искусства“, - единственно только в творениях Козьмы Пруткова». В другом месте Добролюбов отметил, что Козьма Прутков исчезал «на то время, когда у нас поднимались великие общественные вопросы». Эту точку зрения на Козьму Пруткова как союзника в борьбе с «чистым искусством», т. е. дворянски-эстетической культурой, усвоили разночинцы 60-х гг. В 1863 появляется «некролог» Козьмы Пруткова, представляющий либеральную сатиру на тогдашний бюрократизм. С этого времени афоризмы Козьмы Пруткова делаются излюбленным источником цитирования в либеральной и радикальной публицистике. К концу 70-х гг. под влиянием «оскудения» дворянства и культивируемого им «чистого искусства», а также в связи с быстрым ростом промышленной буржуазии и укреплением буржуазной литературы, социально-положительная роль пародий Козьмы Пруткова забывается, борьба с бюрократизмом теряет остроту, и о Козьме Пруткове говорят лишь как о явлении прошлого. В 80-х гг. благодаря реакции вновь возникает интерес к Козьме Пруткову, на этот раз со стороны буржуазной критики, приветствующей «полное собрание сочинений» Козьмы Пруткова за отсутствие «тенденций»; наоборот, радикальная журналистика резко выступает против «бессодержательности» Козьмы Пруткова, противопоставляя ему Щедрина. В 90-е и последующие годы благодаря новому переосмыслению Козьме Пруткову придаётся социальное значение, о котором сказано выше. «В марксистских кругах в пору борьбы с народниками установилась своего рода традиция обращения к Козьме Пруткову. В частности для Г. В. Плеханова Козьма Прутков был неисчерпаемым источником, откуда он брал остроумные и злые характеристики своих незадачливых противников» (В. А. Десницкий, см. ниже библиографию «Козьмы Пруткова»).

В настоящее время Козьма Прутков справедливо считается одним из классиков русской юмористической литературы. Многие выражения из стихотворений и афоризмов Козьмы Пруткова вошли в живую речь («Барон фон Гринвальдус всё в той же позицьи на камне сидит», «Бди», «Козыряй», «Смотри в корень», «Никто необъятного обнять не может», «И терпентин на что-нибудь пригоден» и т. д.).

Библиография: I. Полное собр. сочин., изд. 1-е, СПБ., 1884, 2-е - 1887, 3-е (ошибочно помечено вторым) - 1894; 5-е - 1894; 12-е (фактически 13-е) - 1916; полное собр. сочин., изд. А. и В. Жемчужниковых, СПБ., 1888; То же, изд. 2-е, СПБ., 1912; То же, Гиз, Л., 1927 (наиболее полное, хотя есть пропуски и неточности); Избр. сочин., под ред. Н. О. Лернера, «Прибой», Л., 1927 (ценный комментарий); Избранный Прутков, М., 1927, биб-ка «Огонёк»; Старое и новое, М., 1928, биб-ка «Огонёк»; «Не всегда с точностью понимать должно», Новонайденные произведения, «ЗИФ», Л., 1926; Проект введения единомыслия в России, Любовь и Силин, «Радуга», П. - М., 1923. Кроме того, «Голос минувшего», 1922, № 2; «Русский современник», 1924, № 1; «Огонёк», 1925, № 44; «Красная газета», вечерний вып., 1925, №№ 311 и 314; «Красная новь», 1926, № 4; Амфитеатров, Забытый смех, П., 1914.

II. Дружинин, «Библиотека для чтения», 1851, XII, или Полн. собр. сочин., т. VI, стр. 559-563; Добролюбов Н., Перепевы, «Современник», 1860, № 8; Его же, Черты для характеристики русского простонародья, там же, № 9; Скабичевский, История новой русской литературы, гл. XXVI; Иванов-Разумник, История русской общественной мысли, т. I (разн. изд.); Десницкий, Предисловие к Собр. сочин., Гиз; История русской литературы XIX в., под ред. Д. Н. Овсянико-Куликовского, т. II, стр. 202-203 (Ч. Ветринский), и т. III, стр. 424 (Ф. Д. Батюшков); Глинский Б. Б., «Исторический вестник», 1908, XI, стр. 579-583, и там же, 1910, II, стр. 525-526; Стасюлевич М. М. и его современники, т. IV (письма В. М. Жемчужникова об изд. полного собр. сочин. Пруткова, там же письма Алексея Жемчужникова); Б. Н. П. (П. Берков), К. Прутков. К 75-летию литературного дебюта, «Красная газета», веч. вып., 1929, 22/II.

III. Владиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, Гиз, Л., 1924; Его же, Литература великого десятилетия, т. I, Гиз, М., 1928.

П. Берков

Литературная энциклопедия: В 11 т. - [М.], 1929-1939

МЕНЮ САЙТА