Владимир Бенедиктов

Человечество

История раскрыта предо мной.
Мне говорят: «Взгляни на эту панораму!»
И я к ней подошёл, как бы к святому храму,
     С благоговейною душой, -
И думал видеть я, как люди в век из века,
     В разнообразии племён,
     Идут по лестнице времён
     К предназначенью человека.
И думал видеть я, как человек растёт,
Как благо высится, стирается злодейство,
И человечество со всех сторон идёт,
Чтоб слиться наконец в блаженное семейство.

И что же вижу я? - От самых юных дней
     Доныне, в ярости своей,
Всё тот же мощный дух, дух зла - мирохозяин,
     И тот же пир для кровопийц.
К началу восхожу, - там во главе убийц
     Стоит братоубийца Каин,
Нависла бровь его и жилы напряглись,
     Рука тяжёлая подъята,
Чело темно, как ночь, и в сонный образ брата
С кровавой жадностью зрачки его впились, -
Быстробегущий тигр, при этом выгнув спину,
Из лесу выглянул, остановил свой бег
И выкатил глаза на страшную картину -
     И рад, что он - не человек!

И с той поры всемирное пространство
Багрится кровию, враждуют племена, -
И с той поры - война, война,
     И каинство, и окаянство.
Война за женщину, за лоскуток земли,
     Война за бархатную тряпку,
     Война за золотую шапку,
За блёстку яркую, отрытую в пыли,
И - чтоб безумия всю переполнить меру -
Война за мысль, за мнение, за веру,
За дело совести, - война из века в век!
О тигр! Возрадуйся, что ты - не человек!

1872

Поздно

Время шло. Время шло. Не считали мы дней,
     Нас надежда всё вдаль завлекала,
Мы судили-рядили о жизни своей,
     А она между тем утекала.

Мы всё жить собирались, но как? - был вопрос.
     Разгорались у нас разговоры,
Простирались до мук, доходили до слёз
     Бесконечные споры и ссоры.

Сколько светлых минут перепортили мы
     Тем, что лучших минут ещё ждали,
Изнуряли сердца, напрягали умы
     Да о будущем всё рассуждали.

Настоящему всё мы кричали: «Иди!»
     Но вдруг холодно стало, морозно…
Оглянулись - и видим: вся жизнь - назади,
     Так что жить-то теперь уж и поздно!

1866

Желания

Кругом существенность бедна;
Везде - концы, пределы, грани;
Но в скудной жизни мне дана
Неограниченность одна -
Неограниченность желаний.
Желаньем в вечность я лечу;
И - червь земли - в быту убогом
Я всемогущим быть хочу,
Я быть хочу - безумец - богом.
Я чуть ступил - и изнемог,
Но с жалкой слабостью своею
В своих желаньях я, как бог,
Я беспредельностью владею,
И повелительно свою
Тебе я возвещаю волю,
И блага все тебе на долю
В прямых желаньях отдаю;
И - близок час: перегорая
В последнем пламени любви,
Тебе скажу я, умирая:
«Прости! Будь счастлива! Живи!»

1860

А мы?

Над Римом царствовал Траян,
И славил Рим его правленье,
А на смиренных христиан
Возникло новое гоненье,
И вот - седого старика
Схватили; казнь его близка,
Он служит сам себе уликой:
Всё крест творит рукою он,
Когда на суд уж приведён
К богам империи великой.
Вот, говорят ему, наш храм
И жертвенник! Пред сим кумиром
Зажги обычный фимиам -
И будешь жив отпущен с миром.
«Нет, - отвечает, - не склонюсь
Пред вашим идолом главою
И от Христа не отрекусь;
Умру, но с верою живою!
Прочь, искушенье ада! Прочь,
Соблазна демонские сети!»
Вотще хотят жена и дети
Его упорство превозмочь,
И заливаются слезами,
И вопиют они, скорбя:
«Склонись - и жить останься с нами!
Ведь мы погибнем без тебя».
Не увлекаясь их речами,
Глух на родные голоса,
Стоит он, впалыми очами
Спокойно глядя в небеса.
Его чужие сожалеют,
О нём язычники скорбят,
Секиры ликторов коснеют
И делом казни не спешат.
Он был так добр! - Ему вполслуха
Толпа жужжит и вторит глухо:
«Склонись! Обряд лишь соверши -
Обряд! Исполни эту меру,
А там - какую хочешь веру
Питай во глубине души!»
- «Нет, - возразил он, - с мыслью дружны
Слова и действия мои:
На грудь кладу я крест наружный,
Зане я крест несу в груди.
Нет! Тот, кому в составе целом
Я предан весь душой и телом,
Учитель мой, Спаситель мой,
Мне завещал бороться с тьмой
Притворства, лжи и лицемерья.
Я - христианин; смерть мне - пир, -
И я у райского преддверья
Стою средь поднятых секир.
Тот обречён навеки аду,
Злой раб - не христианин тот,
Кто служит мёртвому обряду
И с жертвой к идолу идёт.
Приди, о смерть!» - И без боязни
Приял он муку смертной казни,
И, видя, как он умирал,
Как ясный взор его сиял
В последний миг надеждой смелой, -
Иной язычник закоснелый
Уже креститься замышлял.
А мы так много в сердце носим
Вседневной лжи, лукавой тьмы -
И никогда себя не спросим:
О люди! христиане ль мы?
Творя условные обряды,
Мы вдруг, за несколько монет,
Ото всего отречься рады,
Зане в нас убежденья нет, -
И там, где правда просит дани
Во славу божьего креста,
У нас язык прилип к гортани
И сжаты хитрые уста.

1860

Венок Кесаря

Чтит Юлия Кесаря римский Сенат,
Народ его чтит - и в знак почести новой
Венок на него возлагают лавровый,
И праву носить его Кесарь так рад!
Он лучшей награды не хочет, не просит,
Всегда он венок на главе своей носит.

Он всюду в венке - на пиру ли сидит,
Стоит ли пред войском, идёт ли на форум,
Особенно ж там, где сверкающим взором
Он прелести женские хищно следит.
Зачем он всегда тем венком накрывался -
Он другу в беседе однажды признался.

«Вот, видишь ли, лысина злая моя
Меня сокрушила, - сказал он, - и сзади
Волос я всё ко лбу зачесывал пряди,
Ровнял, выправлял их и мучился я.
И, склонность имея к любовным затеям,
В насмешку плешивым был зван любодеем.

Теперь мне так кстати наградный венок, -
Им мой недостаток природный исправлен
И я от несносной причёски избавлен,
С которою прежде и сладить не мог.
Волос моих лавры прикрыли утрату, -
Спасибо народу! Спасибо Сенату!»

1860

Я. П. Полонскому

Между тем как на чужбине
Лучшим солнцем ты согрет,
В холодах проводим ныне
Мы одно из наших лет.
У Невы широководной
В атмосфере непогодной,
И отсюда наш привет
Шлём тебе, наш превосходной,
Драгоценнейший поэт!

Говорят, что ты оставил
Баден-Баден и к местам
Приальпийским путь направил,
И теперь витаешь там.
Воздух сладостный Женевы,
Как дыханье юной девы,
Да влечёт тебя к мечтам
И внушит тебе напевы
Новых песен, милых нам.

Коль наладит с русской кровью
Воздух тот - ему и честь.
Пусть он даст прилив здоровью
Твоему. - Ты ж нам дай весть:
Как живёшь вдали и вчуже?
Мы ж поём всё песню ту же:
Где ж нам новую завесть?
Прозябаем в летней стуже;
А ведь всё ж отрада есть.

В шубах ездим мы на дачу
Под приветный кров спеша
К тем, которых я означу
Здесь начальной буквой Ш…
Догадайся, - к тем знакомым,
Что живут уютным домом,
Где сидишь, легко дыша,
И радушным их приёмом
Согревается душа.

К согреванью ж плоти грешной
Есть камин и чай гостям;
И вчера у них успешно
Побеседовалось нам;
Был Щербина, Сонцов; снова
О тебе метали слово -
Знаешь - с бранью пополам;
Вспоминали Соколова
И фон-Яковлева там.

И стихи твои читали,
И казалось мне: в тиши
В них оттенки трепетали
Подвижной твоей души,
И - не надобно портрета, -
Личность светлая поэта
Очерталась: поспеши
Дать ещё два, три куплета -
И подарок доверши.

1860

1855 год

Русь - отчизна дорогая!
Никому не уступлю:
Я люблю тебя, родная,
Крепко, пламенно люблю.

В духе воинов-героев,
В бранном мужестве твоём
И в смиреньи после боев -
Я люблю тебя во всём:

В снеговой твоей природе,
В православном алтаре,
В нашем доблестном народе,
В нашем батюшке-царе,

И в твоей святыне древней,
В лоне храмов и гробниц,
В дымной, сумрачной деревне
И в сиянии столиц,

В крепком сне на жёстком ложе
И в поездках на тычке,
В щедром барине-вельможе
И смышлённом мужике,

В русской деве светлоокой
С звонкой россыпью в речи,
В русской барыне широкой,
В русской бабе на печи,

В русской песне залюбовной,
Подсердечной, разлихой,
И в живой сорвиголовой,
Всеразгульной - плясовой,

В русской сказке, в русской пляске,
В крике, в свисте ямщика,
И в хмельной с присядкой тряске
Казачка и трепака,

В чудном звоне колокольном
Но родной Москве-реке,
И в родном громоглагольном
Мощном русском языке,

И в стихе веселонравном,
Бойком, стойком, - как ни брось,
Шибком, гибком, плавном, славном,
Прорифмованном насквозь,

В том стихе, где склад немецкий
В старину мы взяли в долг,
Чтоб явить в нём молодецкий
Русский смысл и русский толк.

Я люблю тебя, как царство,
Русь за то, что ты с плеча
Ломишь Запада коварство,
Верой-правдой горяча.

Я люблю тебя тем пуще,
Что прямая, как стрела,
Прямотой своей могущей
Ты Европе не мила.

Что средь брани, в стойке твёрдой,
Миру целому ты вслух,
Без заносчивости гордой
Проявила мирный дух,

Что, отрекшись от стяжаний
И вставая против зла,
За свои родные грани
Лишь защитный меч взяла,

Что в себе не заглушила
Вопиющий неба глас,
И во брани не забыла
Ты распятого за нас.

Так, родная, - мы проклятья
Не пошлём своим врагам
И под пушкой скажем: «Братья!
Люди! Полно! Стыдно вам».

Не из трусости мы голос,
Склонный к миру, подаём:
Нет! Торчит наш каждый волос
Иль штыком или копьём.

Нет! Мы стойки. Не Европа ль
Вся сознательно глядит,
Как наш верный Севастополь
В адском пламени стоит?

Крепок каждый наш младенец;
Каждый отрок годен в строй;
Каждый пахарь - ополченец;
Каждый воин наш - герой.

Голубица и орлица
Наши в Крым летят - Ура!
И девица и вдовица -
Милосердия сестра.

Наша каждая лазейка -
Подойди: извергнет гром!
Наша каждая копейка
За отечество ребром.

Чью не сломим мы гордыню,
Лишь воздвигни царь-отец
Душ корниловских твердыню
И нахимовских сердец!

Но, ломая грудью груди,
Русь, скажи своим врагам:
Прекратите зверство, люди!
Христиане! Стыдно вам!

Вы на поприще ученья
Не один трудились год:
Тут века! - И просвещенья
Это ль выстраданный плод?

В дивных общества проектах
Вы чрез высь идей прошли
И во всех возможных сектах
Христианство пережгли.

Иль для мелкого гражданства
Только есть святой устав,
И святыня христианства
Не годится для держав?

Теплота любви и веры -
Эта жизнь сердец людских -
Разве сузила б размеры
Дел державных, мировых?

Раб, идя сквозь все мытарства,
В хлад хоть сердцем обогрет;
Вы его несчастней, царства, -
Жалки вы: в вас сердца нет.

Что за чадом отуманен
Целый мир в разумный век!
Ты - француз! Ты - англичанин!
Где ж меж вами человек?

Вы с трибун, где дар витийства
Человечностью гремел,
Прямо ринулись в убийства,
В грязный омут хищных дел.

О наставники народов!
О науки дивный плод!
После многих переходов
Вот ваш новый переход:

Из всемирных филантропов,
Гордой вольности сынов -
В подкупных бойцов - холпов
И журнальных хвастунов,

Из великих адвокатов,
Из крушителей венца -
В пальмерстоновских пиратов
Или в челядь сорванца.

Стой, отчизна дорогая!
Стой! - И в ранах, и в крови
Всё молись, моя родная,
Богу мира и любви!

И детей своих венчая
Высшей доблести венцом,
Стой, чела не закрывая,
К солнцу истины лицом!

1859

Добрый совет

Что тут думать? Покоряйся,
Лиза, участи своей!
Время дорого: решайся
Выйти замуж поскорей!

Благо, есть жених маститый.
Старым смотрит он хрычом;
Он подагрик знаменитый
И разбит параличом.

Он восторгам не научит,
Но, по-старчески любя,
Ведь не долго ж он помучит
Дряхлой нежностью тебя.

А пока на ладан дышит,
Скорчен жизненным трудом,
В дар тебе он свой запишет
Трехэтажный славный дом.

Ты ж свой жар, которым пышешь,
В благодарность обратя,
В дар ему своё запишешь
Богом данное дитя.

И старанья, и участья
Твоего приемля плод,
Он от радости и счастья
К разрушенью вмиг пойдёт,

И умрёт, оставив пряжку -
Знак служебной чистоты,
И за мёртвого бедняжку
Пенсион получишь ты.

И за сборной колесницей
Ты пойдёшь - хвала творцу! -
Интересною вдовицей:
Траур так тебе к лицу!

1859

Грустная песня

Плохо! Чем живётся доле,
 Тем живётся хуже.
Приютился б в горькой доле
 Сердцем, - да к кому же?

Бродишь старым сиротою;
 Все мне как-то чужды;
Как живу и что со мною -
 Никому нет нужды.

Есть у божьей церкви, с краю,
 Тихая могила.
Там лежит одна, я знаю:
 Та меня любила.

Не за то чтоб точно было
 Всё во мне так мило,
А за то любила,
 Что меня родила.

Изнурённая, больная,
 Дряхлая, бывало,
Тужишь, ищешь, ты родная:
 «Где дитя пропало?»

А сынок твой одурелый
 Рыскал всё по свету,
Смотришь: нет его день целый
 Да и к ночи нету.

Бедной матери не спится;
 Слёз полна подушка:
«Мало ль может что случиться? -
 Думает старушка. -

Страшен ворог неключимый
 В эдакую пору.
Не попался ли родимый
 Лиходею-вору?

Не ограбили ли сына?
 Жив ли он, желанный?»
Чу! Идёт домой детина,
 Словно окаянный, -

Встрёпан, бледен, смотрит дико,
 Волос в беспорядке, -
Сам трясётся весь… поди-ка:
 Верно в лихорадке!

Да, он болен, он расслаблен,
 Он ужален змеем,
А пожалуй и ограблен -
 Только не злодеем,

А разбойницей-злодейкой,
 Резвою девчонкой,
С чёрной бровью, с белой шейкой.
 С трелью речи звонкой.

Лишь закинула словечко -
 И поддела разом
Из груди его сердечко,
 Из под шапки разум;

Всю в нём душу возмутила
 Дьявольским соблазном
И домой его пустила
 В виде безобразном.

А сама… и горя мало!
 Жалости ни крошки!
Так и пляшет с кем попало,
 Только брызжут ножки.

Я ж лежу, горю и таю,
 Думаю: кончина!
И за грудь себя хватаю -
 То-то дурачина!

Мать горюет; слёзы сжаты;
 Смотрит на больного,
Говорит: «Напейся мяты
 Иль чайку грудного!» -

«Эх, родная! - отвечаю: -
 Что тут чай и мята,
Где отрады я не чаю,
 Где душа измята?»

Чу! звонят. Гляжу: могила!
 И мой жребий понят.
Лишь одна меня любила,
 Да и ту хоронят.

И замкнулася тоскою
 Жизнь моя блажная.
Ты зовёшь меня к покою.
 Подожди, родная!

1859

Где он?

Нейдёт он. Не видим мы юного друга.
Исчез он, пропал он из нашего круга.
Кручинит нас долгим отсутствием он,
Грешит, но увидим, рассеяв кручину,
Греха молодого святую причину, -
Он, верно, влюблён.

Куда б ни пошёл он - неловко откинет
Страдальца туда, словно вихрем, - и хлынет
В тот берег заветный крутая волна,
Где светит предмет его дум и напева,
Предмет, в старину называвшийся дева.
Иль просто - она.

Слова её уст он по-своему слышит
И после своей ненаглядной припишет,
Что сам из души он исторгнет своей,
Сам скажет себе, что мечта сотворила!
И думает: это она говорила!
Душа его в ней.

И, к ней относя все созвучия Гейне:
«Die Kleine, die Feine, die Reine, die Erne»,
На ней отражает свой собственный свет.
Не сами собою нам милые милы, -
Нет! Это - явление творческой силы:
В нас сердце - поэт.

1859

«Die Kleine, die Feine, die Reine, die Erne» (нем.) -

Dahin

Была пора: я был безумно-молод,
И пыл страстей мне сердце разжигал;
Когда подчас суровый зимний холод
От севера мне в душу проникал, -
Я думал: есть блаженный юг на свете,
Край светлых гор и золотых долин,
И радостно твердил я вместе с Гете:
 Dahin, dahin!

Бывало, я близ девы-чародейки
Горел, немел, не находя речей,
И между тем как ниже белой шейки
Не смел склонить застенчивых очей, -
Фантазии невольным увлеченьем
Смирения нарушив строгий чин,
Я залетал живым воображеньем
 Dahin, dahin!

Моя мечта всех благ житейских выше
Казалась мне в бреду минувших дней;
Я громко пел, а там - всё тише, тише,
Я жил тепло, а там - всё холодней,
И, наконец, всё в вечность укатилось,
Упало в прах с заоблачных вершин,
И, наконец, всё это провалилось
 Dahin, dahin!

Исчезло всё; не стало прежней прыти.
Вокруг меня за счастьем все бегут,
Стремятся в даль. Я говорю: идите!
А я уж рад хоть бы остаться тут -
Страдать, но жить… А тут уж над страдальцем
С косой скелет - всемирный властелин -
Костлявым мне указывает пальцем
 Dahin, dahin!

1859

Dahin (нем.) - здесь: туда.

Бедняк

О господи! Милостив буди!
Лишенья меня изъедают.
Ведь есть же блаженные люди -
В тюрьму за долги попадают.
Те люди, избавясь пристойно
От горькой, несносной свободы,
Под кровом тюремным спокойно
Сидят себе целые годы.
Даются ж им милости неба!
Их кормят готовою пищей,
А я-то, несчастный, без хлеба
Скитаюсь - отъявленный нищий!
О всём, что там тленно и ложно,
Вдали от людских приключений
Им там философствовать можно
Без всяких земных развлечений.
Пошёл бы большими шагами
Под сень я железных затворов,
Да как запастись мне долгами?
И где мне добыть кредиторов?
Не верят! Как сердцу ни больно,
Взаймы не возьмёшь ниоткуда,
И чист остаёшься невольно…
А чистым быть бедному худо.

О господи! Милостив буди!
Во всех городках и столицах
Ведь есть же счастливые люди:
Лежат безмятежно в больницах.
Конечно, не то что уж в барстве,
А всё же не алчут, не жаждут;
Иные на лёгком лекарстве
Живут, да не очень и страждут.
Есть пища, кровать с одеялом,
Халат и колпак есть бумажный,
Броди себе зря, с перевалом,
Да туфлями хлопай преважно!
Не знай ни труда, ни тревоги!
Ничем тебя там не заботят,
А ляжешь да вытянешь ноги -
И гроб тебе даром сколотят.
Из нищих великого круга
В больницу пошёл бы я смело,
Так нет никакого недуга -
Здоровье меня одолело!
Не примут! - И вот, поневоле,
По улицам бродишь покуда…
И видишь, что в нищенской доле
Здоровым быть бедному худо.

О господи! Милостив буди!
Посмотришь - иные воруют,
Иные способные люди
Живут грабежом да пируют,
Иные в пещере, в берлоге
Гнездятся, в лес выйдут и свищут,
И в ночь на проезжей дороге
Поживы от ближнего ищут.
Найдут - и в чаду окаянства
Пошла удалая потеха,
С разгулом кровавого пьянства
И с грохотом адского смеха.
Чем век мне бродить попрошайкой
С мешком от порога к порогу,
Пошёл бы я с буйною шайкой
Туда - на большую дорогу,
Пошёл бы гулякой весёлым
На праздник, на пир кровопийства,
Взмахнул кистенём бы тяжёлым
И грянул бы песню убийства,
Дней жизненных в чёт или нечет
Сыграл бы… пусть петля решает!..
Пошёл бы - да сердце перечит,
Сыграл бы… да совесть мешает!
И вот - не без тайного вздоха
Сквозь слёзы я вижу отсюда,
Что с сердцем несчастному плохо,
Что с совестью бедному худо.

1859

Бессонница

Полночь. Болезненно, трудно мне дышится.
   Мир, как могила, молчит.
Жар в голове. Изголовье колышется,
   Маятник-сердце стучит.
Дума, - не дума, а что-то тяжёлое
   Страшно гнетёт мне чело;
Что-то холодное, скользкое, голое
   Тяжко на грудь мне легло:
Прочь! - И как вползшую с ядом, отравою
   Дерзкую, злую змею,
Сбросил, смахнул я рукой своей правою
   Левую руку свою.
Вежды сомкну лишь - и сердце встревожено
   Мыслию: жив или нет?
Кажется мне, что на них уж наложена
   Тяжесть двух медных монет,
Словно покойник я. Смертной отдышкою
   Грудь захватило. Молчу.
Мнится, придавлен я чёрною крышкою;
   Крышку долой! Не хочу!
Вскройтесь глаза, - и зрачки раздвигаются;
   Чувствую эти глаза
Шире становятся, в мрак углубляются,
   Едкая льётся слеза.
Ночь предо мной с чернотою бездонною,
   А над челом у меня
Тянутся в ряд чередой похоронною
   Тени протекшего дня;
В мрачной процессии годы минувшие,
   Кажется тихо идут:
«Вечная память! Блаженни уснувшие!» -
   Призраки эти поют;
Я же, бессонный, сжав персты дрожащие
   В знаменье божья креста,
Скорбно молюсь. «Да, блаженни вы спящие!!!» -
   Вторят страдальца уста.

1859

В музеуме скульптурных произведений

Ага! - Вы здесь, мои возлюбленные боги!
Здорово, старики - сатиры козлогноги
И нимфы юные! Виновник нежных мук -
Амур - мальчишка, здесь, прищурясь, держит лук
И верною стрелой мне прямо в сердце метит,
Да нет, брат, опоздал: грудь каменную встретит
Стрела твоя; шалишь!.. над сердцем старика
Бессильна власть твоя. Смеюсь исподтишка
Коварным замыслам. - А, это ты Венера!
Какая стройность форм, гармония и мера!
Из рук божественных одною грудь прикрыв,
Другую наискось в полтела опустив,
Стоишь, богиня, ты - светла, лунообразна;
И дышишь в мраморе всей роскошью соблазна;
А там - в углу, в тени - полуземной урод
Любуется тобой, скривив беззубый рот,
А позади тебя, с подглядкой плутоватой,
Присел на корточки - повеса-фавн мохнатый.
А тут крылатые, в гирлянду сплетены
Малютки, мальчики, плутишки, шалуны:
Побочные сынки! прелюбодейства крошки!
Ручонки пухлые и скрюченные ножки,
Заброшенные вверх. - Задумчиво поник
Здесь целомудрия богини важный лик;
Смотрю и думаю, - и всё сомненья боле:
Не зависть ли уж тут! Не девство поневоле!
Вот нимфы разные от пиндовых вершин:
Та выгнутой рукой склоняет свой кувшин
И льёт незримою, божественную влагу;
Та силится бежать - и замерла - ни шагу!
Страсть догнала её… Противиться нельзя!
Покровы падают с плеча её скользя,
И разъясняются последние загадки, -
И мягки, нежны так одежд упавших складки,
Что ощупью рукой проверить я хочу,
Не горный ли виссон перстами захвачу;
Касаюсь: камень, - да!.. Нет всё ещё немножко
Сомнительно. - А как прелестна эта ножка!
Коснулся до неё, да страх меня берёт…
Вот - вижу - Геркулес! Надулись мышцы, жилы;
Подъята палица… Я трус; громадной силы
Боюсь: я тощ и слаб - итак, прощай, силач,
Рази немейских львов! А я вприпрыжку, вскачь
Спешу к другим. Прощай! - А! Вот где, вот Приманка!..
Сладчайшим, крепким сном покоится вакханка;
Под тяжесть головы, сронившей вязь венка,
В упругой полноте закинута рука;
В разбросе волосы объемлют выгиб шеи
И падают на грудь, как вьющиеся змеи;
Как в чувственности здесь ваятель стал высок!
Мне в мраморе сквозит и кровь, и гроздий сок.
А вот стоят в кусках, но и в кусках велики,
Священной пылью лет подёрнуты антики:
Привет вам, ветхие! - Кто ж это, кто такой
Стоит без головы, с отшибленной рукой?
У тех чуть держатся отшибленные ноги;
Там - только торс один. Изломанные боги!
Мы сходны участью: я тоже измождён,
Расшиблен страстию и в членах повреждён;
Но есть и разница великая меж нами:
Все восхищаются и в переломке вами,
Тогда как мне, - Увы! - суждён другой удел:
Не любовались мной, когда я был и цел.

И ты, Юпитер, здесь. Проказник! Шут потешник!
Здорово, старый бог! Здорово, старый грешник!
Здорово, старый чорт! - Ишь как ещё могуч
Старинный двигатель молниеносных туч!
Охотник лакомый, до этих нимф прелестных!
Любил земное ты и в существах небесных.
Досель ещё на них ты мечешь жадный взгляд.
Я знаю: ты во всех был превращаться рад
Для милых - в лебедя, что верно, помнит Леда,
Где надо - в юношу, в орла - для Ганимеда,
И высунув рога и утучнив бока,
Влюблённый ты мычал и в образе быка;
Бесстыдник! Посмотри: один сатир нескрытно
Смеётся над тобой так сладко, аппетитно
(Забыто, что в руках властителя - гроза),
Смеётся он; его прищурились глаза,
И расплылись черты так влажно, шаловливо,
В морщинке каждой смех гнездится так игриво,
Что каждый раз, к нему едва оборочусь, -
Я громко, от души, невольно засмеюсь.
Но - мне пора домой; устал я ноют ноги…
Как с вами весело, о мраморные боги!

1859

Вечерние облака

Уж сумрак растянул последнюю завесу;
Последние лучи мелькают из-за лесу,
Где солнце спряталось. Волшебный час любви!
Заря затеплилась - и вот её струи,
Объемля горизонт, проходят чрез берёзки,
Как лент изрезанных багряные полоски.
Там, светлым отблеском зари освещены,
Густые облака, сбегая с вышины,
Нависли пышными янтарными клубами,
А дальше бросились капризными дугами,
И это вьётся всё, запуталось, сплелось
Так фантастически, так чудно, идеально,
Что было бы художнику дано
Всё это перенесть ко мне на полотно,
Сказали б: хорошо, но как ненатурально!

1859

Вечер в саду

Солнце будто б с неохотой
Свой прощальный мечет взгляд
И червонной позолотой
Обливает тёмный сад.

На скамейке я у стенки
В созерцании сижу
И игривые оттенки
Пышной зелени слежу:

Там - висит густым развивом,
Там - так женственно-нежна,
Там - оранжевым отливом
Отзывается она.

Аромат разлит сиренью,
И меж дремлющих ветвей
Свет заигрывает с тенью,
Уступая место ей.

Что-то там - вдали - сквозь ветки
Мне мелькнуло и потом
Притаилось у беседки,
В липах, в сумраке густом.

Что б такое это было -
Я не знаю, но оно
Так легко, воздушно, мило
И, как снег, убелено.

Пронизав летучей струйкой
Тёмный зелени покров,
Стало там оно статуйкой,
Изваянной из паров.

Напрягаю взор нескромный
(Любопытство - спутник наш):
Вот какой-то образ тёмный
Быстро движется туда ж.

Сумрак гуще. Твердь одета
Серых тучек в бахромы.
То был, мнится, ангел света,
А за ним шёл ангел тьмы, -

И, где плотно листьев сетка
Прижимается к стене,
Скрыла встречу их беседка
В ароматной глубине.

И стемнело всё. Все виды
В смуглых очерках дрожат,
И внесла звезда Киприды
Яркий луч свой в тихий сад.

Всё какой-то веет тайной,
И, как дева из окна,
В прорезь тучки белокрайной
Смотрит робкая луна,

И, как будто что ей видно,
Что в соблазн облечено,
Вдруг прижмурилась… ей стыдно -
И задёрнула окно.

Чу! Там шорох, шопот, лепет…
То колышутся листки.
Чу! Какой-то слышен трепет…
То ночные мотыльки.

Чу! Вздыхают… Вновь ошибка:
Ветерок сквозит в саду.
Чу! Лобзанье… Это рыбка
Звонко плещется в пруду.

Всё как будто что играет
В этом мраке и потом
Замирает, замирает
В обаянии ночном, -

И потом - ни лист, ни ветка,
Не качнётся; ночь тиха;
Сад спокоен - и беседка
Там - вдали - темна, глуха.

1859

Рифмоплёт

Друзья! Средь жизненного поля
Своя у всякого судьба,
И рифмоплётствовать - есть доля
Иного божьего раба.
Друзья! Вы - люди деловые.
Я ж в деле - чуть не идиот,
Вы просто - мудрецы земные,
А я - безумный рифмоплёт.

О да, вы правду говорите -
Я только рифмоплёт. Увы!
Вы ж мудрецы, зане мудрите
И велемудрствуете вы.
Я только брежу всё, но внятен
И с мыслью связан этот бред,
А мудрый толк ваш непонятен,
Зане в нём смыслу часто нет.

Пишу стихи, читаю книги
И так гублю всё время я,
А злость, ругательства, интриги
Предоставляю вам, друзья.
Дельцы, достойные почтенья!
Едва плетясь кой-как вперёд,
Вам сплетни все и злосплетенья
Предоставляет рифмоплёт.

Из вас, конечно, рифмоплётством
Себя никто не запятнал,
И каждый служит с благородством,
А я - с пятном, зато и мал.
Вы в деловых бумагах быстры,
Смекая, что к чему идёт,
Зато вы метите в министры,
А я останусь - рифмоплёт.

1859

Все - люди

Все - люди, люди, человеки!
А между тем и в нашем веке,
В широкой сфере естества,
Иной жилец земли пространной
Подчас является нам странной
Ходячей массой вещества.
Проводишь в наблюденьях годы
И всё не знаешь, как расчесть:
К которому из царств природы
Такого барина отнесть?
Тут есть и минерала плотность,
И есть растительность - в чинах,
И в разных действиях - животность,
И человечность - в галунах.
Не видно в нём самосознанья,
Он только внешность сознаёт.
С сознаньем чина, места, званья
Он смотрит, ходит, ест и пьёт.
Слова он внятно произносит,
А в слове мысли нет живой,
И над плечами что-то носит,
Что называют головой,
И даже врач его клянётся
В том честью знанья своего,
Что нечто вроде сердца бьётся
Меж блях подгрудных у него,
Что всё в нём с человеком схоже…
А мы, друзья мои, вздохнём
И грустно молвим: «Боже! боже!
Как мало человека в нём!»

1858

Война и мир

Смотришь порою на царства земли - и сдаётся:
Ангел покоя по небу над миром несётся,
Всё безмятежно, безбранно, трудится наука,
Знание деда спокойно доходит до внука;
В битве с невежеством только, хватая трофеи,
Борется ум человека и копит идеи,
И ополчавшийся некогда дерзко на веру
Разум смиряется, кротко сознав себе меру,
И, повергаясь во прах пред могуществом божьим,
Он, становясь в умилении веры подножьем,
Злые свои подавляет насмешки над сердцем,
С нищими духом - глядишь - стал мудрец одноверцем.
Мысли крыло распускается шире и шире.
Смотришь - и думаешь: «Есть человечество в мире.
Господи! Воля твоя над созданием буди!
Слава, всевышний, тебе, - образумились люди,
Выросли дети, шагая от века до века,
Время и мужа увидеть в лице человека!
Мало ль он тяжких, кровавых свершил переходов?
Надо ж осмыслиться жизни в семействе народов!»
Только что эдак подумаешь с тайной отрадой -
Страшное зло восстаёт необъятной громадой;
Кажется, демон могучим крылом замахнулся
И пролетел над землёй, - целый мир покачнулся;
Мнится, не зримая смертными злая комета,
Тайным влияньем нарушив спокойствие света,
Вдруг возмутила людей, омрачила их разум;
Зверствуют люди, и кровию налитым глазом
Смотрят один на другого, и пышут убийством,
Божий дар слова дымится кровавым витийством.
Мысли божественный дар углублён в изысканья
Гибельных средств к умножению смертных терзанья,
Брошены в прах все идеи, в почёте - гремушки;
Проповедь мудрых молчит, проповедуют - пушки,
И, опьянелые в оргии дикой, народы
Цепи куют себе сами во имя свободы;
Чествуя в злобе своей сатану-душегубца,
Распри заводят во имя Христа-миролюбца;
Злобствует даже поэт - сын слезы и молитвы.
Музу свою окурив испареньями битвы,
Опиум ей он подносит - не нектар; святыню
Хлещет бичом, стервенит своих песен богиню;
Судорог полные, бьют по струнам его руки, -
Лира его издаёт барабанные звуки.
«Бейтесь!» - кричат сорванцы, притаясь под забором,
И поражают любителей мира укором;
Сами ж, достойные правой, прямой укоризны,
Ищут поживы в утробе смятенной отчизны.
Если ж иной меж людьми проповедник восстанет
И поучительным словом евангельским грянет,
Скажет: «Покайтесь! Исполнитесь духом смиренья!» -
Все на глашатая грозно подъемлют каменья,
И из отчизны грабителей каждый вострубит:
«Это - домашний наш враг; он отчизны не любит».
Разве лишь недр её самый смиренный снедатель
Скажет: «Оставьте! Он жалкий безумец-мечтатель.
Что его слушать? В безумье своём закоснелом
Песни поёт он тогда, как мы заняты делом».
«Боже мой! Боже мой! - думаешь. - Грусть и досада!
Жаль мне тебя, человечество - бедное стадо!
Жаль…» Но окончена брань, - по домам, ратоборцы!
Слава, всевышний, тебе, - есть цари-миротворцы.

1857

Верю

Верю я и верить буду,
Что от сих до оных мест
Божество разлито всюду -
От былинки вплоть до звезд.

Не оно ль горит звездами,
И у солнца из очей
С неба падает снопами
Ослепительных лучей?

В бездне тихой, чёрной ночи,
В беспредельной глубине
Не оно ли перед очи
Ставит прямо вечность мне?

Не его ль необычайный
Духу, сердцу внятный зов
Обаятельною тайной
Веет в сумраке лесов?

Не оно ль в стихийном споре
Блещет пламенем грозы,
Отражая лик свой в море
И в жемчужине слезы?

Сквозь миры, сквозь неба крышу
Углубляюсь в естество,
И сдаётся - вижу, слышу,
Чую сердцем божество.

Не оно ль и в мысли ясной,
И в песчинке, и в цветах,
И возлюбленно-прекрасной
В гармонических чертах?

Посреди вселенной храма,
Мнится мне, оно стоит
И порой в глаза мне прямо
Из очей её глядит.

1857

В лесу

Тебя приветствую я снова,
Маститый старец - тёмный лес,
Стоящий мрачно и сурово
Под синим куполом небес.

Меж тем как дни текли за днями,
Ты в грудь земли, на коей стал,
Глубоко врезался корнями
И их широко разметал.

Твои стволы как исполины,
Поправ пятой постелю мхов,
Стоят, послав свои вершины
На поиск бурных облаков.

Деревья сблизились как братья
И простирают всё сильней
Друг к другу мощные объятья
Своих раскинутых ветвей.

Я вижу дубы, сосны, ели,
Там - зев дупла, там - мох седой,
Коры растрескавшейся щели,
И пни, и кочки под ногой.

При ветре здесь витийством шума
Я упоён, а в тишине
Как величаво смотрит дума
С деревьев этих в душу мне!

И в час, как солнце близ заката
И меркнет день, душа моя
Здесь дивным таинством объята
И новым чувством бытия, -

И, с миром бренным, миром пыльным
Как бы навек разделена,
В союзе с миром замогильным
Здесь богу молится она, -

И лес является мне храмом,
Шум листьев - гимном торжества,
Смолистый запах - фимиамом,
А сумрак - тайной божества.

Спускает ночь свою завесу -
И мне мерещится тот век,
Как был родным родному лесу
Перворождённый человек.

Мне грезится тот возраст мира,
Как смертный мирно почивал,
Не заходила в лес секира,
Над ним огонь не пировал.

И где тот мир и та беспечность?
Вот мир с секирой и огнём,
Заботы, труд, могила, вечность…
Откуда мы? Куда идем?

Лесная тень из отдаленья
Идёт, ко мне наклонена,
Как будто слово разуменья
Мне хочет высказать она, -

И пробираюсь я украдкой,
Как будто встретиться боюсь
С великой жизненной разгадкой,
К которой мыслями стремлюсь;

Древесных листьев сонный лепет
Робею выслушать вполне,
Боюсь понять… невольный трепет
Вдруг проникает в сердце мне.

Бурлит игра воображенья,
И, как в магическом кругу,
Здесь духа тьмы и все виденья,
Сдаётся, вызвать я могу, -

И страшно мне, как сыну праха,
Ужасно мне под этой тьмой,
Но как-то рад я чувству страха
И мне приятен ужас мой.

1857

Бездарный

Эх, горе моё, - не дала мне судьба
Ни черствого сердца, ни медного лба.
Тоска меня душит, мне грудь надрывая,
А с чёрствым бы сердцем я жил припевая;
При виде страданий, несомых людьми,
Махнул бы рукою, - да прах их возьми!
Ничто б за живое меня не задело:
Те плачут, те хнычут, а мне что за дело?

А медный-то лоб - удивительный дар, -
С ним всё нипочем, и удар не в удар;
Щелчки и толчки он спокойно выносит,
Бесстыдно вторгаясь, бессовестно просит,
К стене стенобитным орудьем пойдёт
И мрамор с гранитом насквозь прошибёт;
Другие во мраке, а он - лучезарен.
Ах, я бесталантен, увы, я бездарен, -
Из милых даров не дала мне судьба
Ни чёрствого сердца, ни медного лба.

1857

Ваня и няня
(Детская побасёнка)

«Говорят: война! война! -
   Резвый мальчик Ваня
Лепетал. - Да где ж она?
   Расскажи-ка, няня!»

«Там - далёко. Подрастёшь -
   После растолкуют».
- «Нет, теперь скажи, - за что ж?
   Как же там воюют?»

«Ну сойдутся, станут в ряд
   Посредине луга,
Да из пушки и палят,
   Да и бьют друг друга.

Дым-то так валит тогда,
   Что ни зги не видно».
- «Так они дерутся?» - «Да».
   - «Да ведь драться стыдно?

Мне сказал папаша сам:
   Заниматься этим
Только пьяным мужикам,
   А не умным детям!

Помнишь - как-то с Мишей я
   За игрушку спорил,
Он давай толкать меня,
   Да и раззадорил.

Я прибил его. Вот на!
   Победили наши!
«Это что у вас? Война? -
   Слышим крик папаши. -

Розгу!» - С Мишей тут у нас
   Было слёз довольно,
Нас папаша в этот раз
   Высек очень больно.

Стыдно драться, говорит,
   Ссорятся лишь злые.
Ишь! И маленьким-то стыд!
   А ведь там - большие.

Сам я видел столько раз, -
   Мимо шли солдаты.
У! Большущие! Я глаз
   Не спускал, - все хваты!

Шапки медные с хвостом!
   Ружей много, много!
Барабаны - тром-том-том!
   Вся гремит дорога.

Тром-том-том!» - И весь горит
   От восторга Ваня,
Но, подумав, говорит:
   «А ведь верно, няня,

На войну шло столько их,
   Где палят из пушки, -
Верно, вышла и у них
   Ссора за игрушки!»

1857

Вход воспрещается

«Вход воспрещается» - как часто надпись эту
Встречаешь на вратах, где хочешь ты войти,
Где входят многие, тебе ж, посмотришь, нету
Свободного пути!

Там - кабинет чудес, там - редкостей палата!
Хотел бы посмотреть! Туда навезено
Диковин множество и мрамора, и злата, -
Пойдёшь - воспрещено!

Там, смотришь, голова! Прекрасной мысли, знанья
Ты пробуешь ввести в неё отрадный свет -
Напрасно! Тут на лбу, как на фронтоне зданья,
Отметка: «Впуска нет».

А там - храм счастия, кругом толпы народа,
Иные входят внутрь, ты хочешь проскользнуть,
Но стража грозная, стоящая у входа,
Твой заграждает путь.

Ты просишь, кланяясь учтиво и покорно,
Ногою шаркая, подошвою скользя:
«Позвольте!» - А тебе настойчиво, упорно
Ответствуют: «Нельзя».

Нельзя! - И мне был дан ответ того же рода.
Нельзя! - И, сближены нам общею судьбой,
О Гебгардт, помнишь ли, тогда в волнах народа
Мы встретились с тобой?

«Да почему ж нельзя? Проходят же другие!» -
Спросили мы тогда, а нам гремел ответ:
«Проходят, может быть, да это - не такие, -
Для вас тут места нет.

Вы - без протекции. Вы что? Народ небесный!
Ни знатных, ни больших рука вам не далась.
Вот если было бы хоть барыни известной
Ходатайство об вас!

Просили бы о вас пригожие сестрицы,
Колдунья-бабушка иль полновесный брат!
А то вы налегке летите, словно птицы, -
Назад, дружки, назад!»

«Что делать? Отойдём! Нам не добиться счастья, -
Мы грустно молвили, - златой его венец
Нам, верно, не к лицу. Поищем же участья
У ангельских сердец!»

Идём. Вот женщина: открытая улыбка,
Открытое лицо, открытый, милый взгляд!
Знать, сердце таково ж… Приблизились - ошибка!
И тут ступай назад!

«Вход воспрещается», задёрнута завеса,
Дверь сердца заперта, несчастный не войдёт,
А между тем туда ж какой-нибудь повеса
Торжественно идёт.

Полвека ты дрожал и ползал перед милой,
Колени перетёр, чтоб заслужить венец,
Молчал, дышать не смел, и вот - с последней силой
Собрался наконец.

«Позвольте, - говоришь, - воздайте мне за службу!
Мой близок юбилей». - «Не требуй! Не проси! -
Ответят. - Нет любви, а вот - примите дружбу!»
- «Как? Дружбу? - Нет, merci!

Не надо, - скажешь ты, - на этот счёт безбедно
И так я жить могу в прохладной тишине,
Холодных блюд не ем, боюсь простуды, - вредно
Мороженое мне».

Дивишься иногда, как в самый миг рожденья
Нам был дозволен вход на этот белый свет
И как не прогремел нам голос отверженья,
Что нам тут места нет.

Один ещё открыт нам путь - и нас уважат,
Я знаю, как придёт святая череда.
«Не воспрещается, - нам у кладбища скажут, - 
Пожалуйте сюда!»

На дрогах нас везут, широкую дорогу
Мы видим наконец и едем без труда.
Вот тут и ляжем мы, близ церкви, слава богу!..
Но нет - и тут беда!

И мёртвым нам кричат: «Куда вы? Тут ограда;
Здесь место мертвецам большим отведено,
Вам дальше есть места четвёртого разряда,
А тут - воспрещено!»

Февраль 1857

Благодарю

Благодарю. Когда ты так отрадно
О чём-нибудь заводишь речь свою,
В твои слова я вслушиваюсь жадно
И те слова бездонным сердцем пью.
Слова, что ты так мило произносишь,
Я, в стих вложив, полмира покорю,
А ты мне их порою даром бросишь.
Благодарю! Благодарю!

Поёшь ли ты - при этих звуках млея,
Забудусь я в раздумье на часок;
Мне соловья заморского милее
Малиновки домашней голосок, -
И каждый звук ценю я, как находку,
За каждый тон молитву я творю,
За каждую серебряную нотку
Благодарю-благодарю.

Под тишиной очей твоих лазурных
Порой хочу я сердцем отдохнуть,
Забыть о днях мучительных и бурных…
Но как бы мне себя не обмануть?
Моя душа к тебе безумно рвётся, -
И если я себя не усмирю,
То тут уж мне едва ль сказать придётся
«Благодарю, благодарю».

Но если б я твоим увлёкся взором
И поздний жар ещё во мне возник,
Ты на меня взгляни тогда с укором -
И я уймусь, опомнюсь в тот же миг,
И преклонюсь я к твоему подножью,
Как старый грех, подползший к алтарю,
И на меня сведёшь ты милость божью.
Благодарю! Благодарю!

1856

***

Увы! мечты высокопарной
Прошёл блаженный период.
Наш век есть век утилитарный, -
За пользой гонится народ.
Почти с младенчества изведав
Все тайны мудрости земной,
Смеёмся мы над простотой
Своих отцов и добрых дедов;
Кряхтим, нахмурив строгий взгляд,
Над бездной жизненных вопросов,
И каждый отрок наш - философ,
И каждый юноша - Сократ.
У нас всему дан путь научный,
Ходи учебным шагом кровь!
Нам чувство будь лошадкой вьючной,
Коровкой дойною - любовь!
Не песен мы хотим любовных, -
Нам дело подавай, поэт!
Добудь из следствий уголовных
Нам занимательный предмет!
Войди украдкой в мрак темницы,
В вертеп разбоя, в смрад больницы
И язвы мира нам открой!
Пусть будет висельник, колодник,
Плетьми казнённый огородник,
Ямщик иль дворник - твой герой!
Не терпим мы блестящей фразы,
Нам любо слово «обругал»
И пуще гибельной заразы
Противен каждый мадригал;
И на родных, и на знакомых
Готовя сотни эпиграмм,
О взятках пишем мы в альбомах
Цветущих дев и милых дам,
Но каюсь: я отстал от века, -
И мне ль догнать летучий век?
Я просто нравственный калека,
Несовременный человек;
До поздних лет мне чувство свято,
Я прост, я глуп, и - признаюсь! -
Порой, не видя результата,
Я бредням сердца предаюсь.
Мечтой бесплодною взлелеян,
Влачу страдальческую грусть,
Иными, может быть, осмеян -
Я говорю: бог с ними! Пусть!
Но в мире, где я всем измучен,
Мне мысль одна ещё сладка,
Что если Вам я и докучен,
То Вы простите чудака,
Который за предсмертной чашей,
Как юбилейный инвалид,
На прелесть молодости Вашей
С любовью старческой глядит
И, утомлённый жизни битвой,
В могильный скоро ляжет прах
С миролюбивою молитвой
И словом мира на устах.

24 декабря 1856

К России

Не унывай! Все жребии земные
Изменчивы, о дивная в землях!
Твоих врагов успехи временные
Пройдут, как дым, - исчезнут, яко прах.
Всё выноси, как древле выносила,
И сознавай, что в божьей правде сила,
А не в слепом движении страстей,
Не в золоте, не в праздничных гремушках,
Не в штуцерах, не в дальномётных пушках
И не в стенах могучих крепостей.

Да, тяжело… Но тяжелей бывало,
А вышла ты, как божий день, из тьмы;
Терпела ты и в старину немало
Различных бурь и всякой кутерьмы.
От юных дней знакомая с бедами,
И встарь ты шла колючими путями,
Грядущего зародыши тая,
И долгого терпения уроки
Внесла в свои таинственные строки
Суровая История твоя.

Ты зачат был от удали норманнской
(Коль к твоему началу обращусь),
И мощною утробою славянской
Ты был носим, младенец чудный - Рус,
И, вызванный на свет к существованью,
Европе чужд, под Рюриковой дланью
Сперва лежал ты пасынком земли,
Приёмышем страны гиперборейской,
Безвестен, дик, за дверью европейской,
Где дни твои невидимо текли.

И рано стал знаком ты с духом брани,
И прыток был ребяческий разбег;
Под Игорем с древлян сбирал ты дани,
Под Цареград сводил тебя Олег,
И, как ведром водицу из колодца,
Зачерпывал ты шапкой новгородца
Днепровский вал, - и, ловок в чудесах,
Преград не зря ни в камнях, ни в утёсах,
Свои ладьи ты ставил на колёсах
И посуху летел на парусах.

Ты подрастал. Уж сброшена пелёнка,
Оставлена дитятей колыбель;
Ты на ногах, пора крестить ребёнка!
И вот - Днепра заветная купель
На греческих крестинах расступилась,
И Русь в неё с молитвой погрузилась.
Кумиры - в прах! Отрёкся и от жён
Креститель наш - Владимир, солнце наше,
Хоть и вздохнул: «Зело бо жён любяще», -
И браком стал с единой сопряжён.

И ввергнут был в горнило испытаний
Ты - отрок - Рус. В начале бытия
На двести лет в огонь домашних браней
Тебя ввели удельные князья:
Олегович, Всеславич, Ярославич,
Мстиславич, Ростиславич, Изяславич, -
Мозг ныл в костях, трещала голова, -
А там налёг двухвековой твой барин
Тебе на грудь - неистовый татарин,
А там, как змей, впилась в тебя Литва.

Там Рим хитрил, но, верный православью,
Ты не менял восточного креста.
От смут склонил тебя к однодержавью
Твой Иоанн, рекомый «Калита».
Отбился ты и от змеи литовской,
И крепнуть стал Великий князь Московской,
И, осенён всевышнего рукой,
Полки князей в едину рать устроив,
От злых татар герой твой - вождь героев -
Святую Русь отстаивал Донской.

И, первыми успехами венчанна,
Русь, освежась, протёрла лишь глаза,
Как ей дались два мощных Иоанна:
Тот - разум весь, сей - разум и гроза, -
И, под грозой выдерживая опыт,
Крепясь, молясь и не вдаваясь в ропот,
На плаху Рус чело своё клонил,
А страшный царь, кроваво-богомольный,
Терзая люд и смирный и крамольный,
Тиранствовал, молился и казнил.

Лишь только дух переводил - и снова
Пытаем был ты, детствующий Рус, -
Под умною опёкой Годунова
Лишь выправил ты бороду и ус
И сел было с указкою за книжку,
Как должен был за Дмитрия взять Гришку,
А вслед за тем с ватагою своей
Вор Тушинский казацкою тропинкой
На царство шёл с бесстыдною Маринкой -
Сей польскою пристяжкой лжецарей.

И то прошло. И, наконец, указан
России путь божественным перстом:
Се Михаил! На царство в нём помазан
Романовых благословенный дом.
И се - восстал гигант-образователь
Родной земли, её полусоздатель
Великий Пётр. Он внутрь и вне взглянул
И обнял Русь: «Здорово, мол, родная!» -
И всю её от края и до края
Встряхнул, качнул и всю перевернул, -

Обрил её, переодел и в школу
Её послал, всему понаучил;
«Да будет!» - рек, - и по его глаголу
Творилось всё, и русский получил
Жизнь новую. Хоть Руси было тяжко,
Поморщилась, покорчилась, бедняжка,
Зато потом как новая земля
Явилась вдруг, оделась юной славой,
Со шведами схватилась под Полтавой
И бойкого зашибла короля.

И побойчей был кое-кто, и, глядя
На божий мир, весь мир он с бою брал, -
То был большой, всезнаменитый дядя,
Великий вождь, хоть маленький капрал;
Но, с малых лет в гимнастике страданий
Окрепший, росс не убоялся брани
С бичом всех царств, властителем властей,
С гигантом тем померялся он в силах,
Зажёг Москву и в снеговых могилах
Угомонил непризванных гостей.

И между тем как на скалах Елены
Утихло то, что грозно было встарь,
Торжественно в стенах всесборной Вены
Европе суд чинил наш белый царь,
И где ему внимали так послушно -
Наш судия судил великодушно.
Забыто всё. Где благодарность нам?
«Вы - варвары!» - кричат сынам России
Со всех сторон свирепые витии,
И враг летит по всем морским волнам.

Везде ты шла особою дорогой,
Святая Русь, - давно ль средь кутерьмы
На Западе, охваченном тревогой,
Качалось всё? - Спокойны были мы,
И наш монарх, чьей воли непреклонность
Дивила мир, чтоб поддержать законность,
По-рыцарски извлёк свой честный меч.
За то ль, что с ним мы были бескорыстны,
Для Запада мы стали ненавистны?
За то ль хотят на гибель нас обречь?

В пылу войны готовность наша к миру
Всем видима, - и видимо, как есть,
Что схватим мы последнюю секиру,
Чтоб отстоять земли родимой честь.
Не хочет ли союзничество злое
Нас покарать за рыцарство былое,
Нам доказать, что нет священных прав,
Что правота - игрушка в деле наций,
Что честь знамён - добавок декораций
В комедиях, в трагедиях держав?

Или хотят нас просветить уроком,
Нам показать, что правый, честный путь
В политике является пороком
И что людей и совесть обмануть -
Верх мудрости? - Нет! Мы им не поверим.
Придёт конец невзгодам и потерям, -
Мы выдержим - и правда верх возьмёт.
Меж дел людских зла сколько б ни кипело -
Отец всех благ своё проводит дело,
И он один уроки нам даёт.

Пусть нас зовут врагами просвещенья!
Со всех трибун пускай кричат, что мы -
Противники всемирного движенья,
Поклонники невежественной тьмы!
Неправда! Ложь! - К врагам готовы руку
Мы протянуть, - давайте нам науку!
Уймите свой несправедливый шум!
Учите нас, - мы вам «спасибо» скажем;
Отстали мы? Догоним - и докажем,
Что хоть ленив, но сметлив русский ум.

Вы хитростью заморскою богаты,
А мы спроста в открытую идём,
Вы на словах возвышенны и святы,
А мы себя в святых не сознаём.
Порой у нас (где ж люди к злу не падки?)
Случаются и английские взятки,
И ловкости французской образцы
В грабительстве учтивом или краже;
А разглядишь - так вы и в этом даже
Великие пред нами мудрецы.

Вы навезли широкожерлых пушек,
Громадных бомб и выставили рать,
Чтоб силою убийственных хлопушек
Величие России расстрелять;
Но - вы дадите промах. Провиденье
Чрез вас своё даёт нам наставленье,
А через нас самих вас поразит;
Чрез вас себя во многом мы исправим,
Пойдём вперёд и против вас поставим
Величия усиленного щит.

И выстрелы с той и другой стихии
Из ваших жерл, коли на то пошло,
Сразят не мощь державную России,
А ваше же к ней привитое зло;
И, крепкие в любви благоговейной,
Мы пред царём сомкнёмся в круг семейной,
И всяк сознай, и всяк из нас почуй
Свой честный долг! - Царя сыны и слуги -
Ему свои откроем мы недуги
И скажем: «Вот! Родимый наш! Врачуй!»

И кто из нас или нечестный воин,
Иль гражданин, но не закона страж,
Мы скажем: «Царь! Он Руси не достоин,
Изринь его из круга, - он не наш».
Твоя казна да будет нам святыня!
Се наша грудь - Отечества твердыня,
Затем что в ней живут и бог и царь,
Любовь к добру и пламенная вера!
И долг, и честь да будут - наша сфера!
Монарх - отец, Отечество - алтарь!

Не звёзд одних сияньем лучезарен,
Но рвением к добру страны родной,
Сановник наш будь истинный боярин,
Как он стоит в стихах Ростопчиной!
Руководись и правдой и наукой,
И будь второй князь Яков Долгорукой!
Защитник будь вдовства и сиротства!
Гнушайся всем, что криво, низко, грязно!
Будь в деле чужд Аспазий, Фрин соблазна,
Друзей, связей, родства и кумовства!

И закипят гигантские работы,
И вырастет богатство из земли,
И явятся невиданные флоты,
Неслыханных размеров корабли,
И миллионы всяческих орудий,
И явятся - на диво миру - люди, -
И скажет царь: «Откройся свет во мгле
И мысли будь широкая дорога,
Затем что мысль есть проявленье бога
И лучшая часть неба на земле!»

Мы на тебя глядим, о царь, - и тягость
С унылых душ снимает этот взгляд.
Над Русью ты - увенчанная благость,
И за тебя погибнуть каждый рад.
Не унывай, земля моя родная,
И, прошлое с любовью вспоминая,
Смотри вперёд на предлежащий век!
И верь, - твой враг вражду свою оплачет
И замолчит, уразумев, что значит
И русский бог, и русский человек.

Октябрь 1855

Раздумье

Когда читаю я с улыбкой старика
Написанное мной в то время золотое,
Когда я молод был, - и строгая рука
Готова изменить и вычеркнуть иное, -
Себя остановив, вдруг спрашиваю я:
Черты те исправлять имею ли я право?
Порой мне кажется, что это не моя
Теперь уж собственность, и,
                      «мудрствуя лукаво»,
Не должен истреблять я юного греха
В размахе удалом залётного стиха,
И над его огнём и рифмой сладострастной
Не должен допускать управы самовластной.
Порой с сомнением глядишь со всех сторон
И ищешь автора, - да это, полно, я ли?
Нет! Это он писал. Пусть и ответит он
Из прошлых тех времён,
                   из той туманной дали!
Чужого ли коснусь я дерзкою рукой?
Нет! Даже думаю в невольном содроганье:
Зачем под давнею, забытою строкой
Подписываю я своё именованье?

Между 1850 и 1856

Я знаю

Я знаю, - томлюсь я напрасно,
Я знаю, - люблю я бесплодно,
Её равнодушье мне ясно,
Ей сердце моё - неугодно.

Я нежные песни слагаю,
А ей и внимать недосужно,
Ей, всеми любимой, я знаю,
Моё поклоненье не нужно.

Решенье судьбы неизменно.
Не также ль средь жизненной битвы
Мы молимся небу смиренно, -
А нужны ли небу молитвы?

Над нашею бренностью гибкой,
Клонящейся долу послушно,
Стоит оно с вечной улыбкой
И смотрит на нас равнодушно, -

И, видя, как смертный склоняет
Главу свою, трепетный, бледный,
Оно неподвижно сияет,
И смотрит, и думает: «Бедный!»

И мыслю я, пронят глубоко
Сознаньем, что небо бесстрастно:
Не тем ли оно и высоко?
Не тем ли оно и прекрасно?

Между 1850 и 1856

Звёздочка

День докучен, днём мне горько.
Вот он гаснет… вот угас…
На закате меркнет зорька…
Вот и звёздочка зажглась.

Здравствуй, ясная! Откуда?
И куда? - А я всё тут.
На земле всё так же худо,
Те же терния растут.

Над землёй подъемлясь круто
К беспредельной вышине,
Что мелькаешь ты, как будто
Всё подмигиваешь мне?

Не с блаженством ли граничишь
Ты, приветная звезда?
И меня ты, мнится, кличешь,
Говоришь: «Поди сюда!

Круг разумных здесь созданий
Полон мира и любви,
Не заводит лютых браней,
Не купается в крови.

Здесь не будешь горе мыкать,
Здесь не то, что там у вас.
Полно хмуриться да хныкать!
Выезжай-ка в добрый час!

Тут нетряская дорога,
Лёгкий путь - ни грязь, ни пыль!
Воли много, места много».
- А далёко ль? Сколько миль?

Ох, далёко. Нам знакомы
Вёрсты к Солнцу от Земли,
А с тобой и астрономы
Рассчитаться не могли.

Соблазнительным мерцаньем
Не мигай же с вышины, -
Благородным расстояньем
Мы с тобой разделены.

Сочетаньем кончить сделку
Трудно, - мы должны вести
Вечно взглядов перестрелку
Между «здравствуй» и «прости».

Знаю звёздочку другую, -
Я хоть ту достать хочу -
Не небесную - земную, -
Мне и та не по плечу!

Так же, может быть, граничит
С райским счастьем та звезда,
Только та меня не кличет,
Не мигнёт, - поди сюда!

Блещет мягче, ходит ниже -
Вровень, кажется, со мной,
Но существенно не ближе
Я и к звёздочке земной.

И хоть так же б кончить сделку,
Как с тобой, - с ней век вести
Хоть бы взоров перестрелку
Между «здравствуй» и «прости»!

1853

Богач

Всё и никнет и трепещет
Перед ним. Всесилен он.
Посмотрите, как он блещет -
Сей ходячий миллион!
Лицезренья удостоясь
Господина своего,
Люди кланяются в пояс,
Лижут прах, пяты его;
Но не думайте, что люди
Золотой бездушной груде
В тайном чаяньи наград
Эти почести творят:
Люди знают, что богатый
На даянья не горазд,
И не чают щедрой платы, -
Им известно: он не даст.
Нет, усердно и охотно,
Бескорыстно, безрасчётно
Злату рабствующий мир
Чтит великий свой кумир.
Хладный идол смотрит грозно,
Не кивая никому,
А рабы религиозно
Поклоняются ему.
Люди знают: это - сила!
Свойство ж силы - мять и рвать;
Чтоб она их не крушила,
Не ломала, не душила,
Надо честь ей воздавать;
И признательность развита
В бедном смертном до того,
Что коль Крез летит сердито,
Но не топчет в прах его
Колесницей лучезарной, -
Уж несчастный умилён
И приносит благодарной
Нетоптателю поклон.

1850

Близ берегов

В широком пурпуре Авроры
Восходит солнце. Предо мной
Тавриды радужные горы
Волшебной строятся стеной.
Плывём. Всё ближе берег чудной
И ряд заоблачных вершин -
Всё ближе. У кормы дельфин
Волной играет изумрудной
И прыщет искрами вокруг.
Вот пристань! - Зноем дышит юг.

Здесь жарко - сладок воздух чистый,
Огнём и негой разведён.
И как напиток золотистый
Из чаши неба пролит он.
Там - в раззолоченном уборе,
Границ не знающее море
С небесной твердью сведено,
А тут - к брегам прижаться радо,
И только именем черно,
Слилось лазурное оно
С зелёным морем винограда.
К громадам скал приник залив,
И воды трепетные млеют,
И рощи лавров отразив,
Густые волны зеленеют.

1940

Две прелестницы

Взгляните. Как вьётся, резва и пышна,
Прелестница шумного света.
Как носится пламенным вихрем она
По бальным раскатам паркета.
Владычицу мира и мира кумир -
Опасной кокеткой зовёт её мир.

В ней слито блистанье нескромного дня
С заманчивой негою ночи;
Для жадных очей не жалеют огня
Её огнестрельные очи;
Речь, полная воли, алмазный наряд,
Открытые перси, с кудрей аромат.

«Кокетка! кокетка!» - И юноша прочь
Летит, поражён метеором;
Не в силах он взора её превозмочь
Своим полудевственным взором.
Мной, други, пучины огня пройдены:
Я прочь не бегу от блестящей жены.

А вот - дева неги: на яхонт очей
Опущены томно ресницы,
Речь льётся молитвой, и голос нежней
Пленительных стонов цевницы.
В ней всё умиленье, мечта, тишина;
Туманна, эфирна, небесна она.

Толпою, толпою мечтателей к ней, -
К задумчивой, бледной, прелестной;
Но я отойду от лазурных очей,
Отпряну от девы небесной.
Однажды мне дан был полезный урок;
Мне в душу залёг он, тяжёл и глубок.

Я знаю: обманчив божественный вид;
Страшитесь подлунной богини.
Лик святостью дышит, а демон укрыт
Под лёгким покровом святыни,
И блещет улыбка на хитрых устах,
Как надпись блаженства на адских дверях.

[1938]

Евгении Петровне Майковой

Когда из школы испытаний
Печальный вынесен урок,
И цвет пленительных мечтаний
В груди остынувшей поблёк,
Тогда с надеждою тревожной
Проститься разум нам велит,
И от обманов жизни ложной
Нас недоверчивость хранит.
Она добыта в битве чудной
С мятежным полчищем страстей;
Она залог победы трудной,
Страданьем купленный трофей.
Мы дышим воздухом сомненья;
Мы поклялись души движенья
Очам людей не открывать;
Чтоб чёрной бездны вновь не мерить,
Не всё друзьям передавать,
Себе не твёрдо доверять,
И твёрдо - женщинам не верить.
Что ж? - Непонятные, оне
Сперва в нас веру усыпляют,
Потом её же в глубине
Души холодной возбуждают.
Своим достоинством опять
Они колеблют наши мненья,
Где роз не нужно им срывать,
Срывают лавры уваженья;
И снова им дано смутить
В нас крепкий сон души и сердца,
И закоснелого безверца
В его безверьи пристыдить.

[1938]

Бивак

Темно. Ни звёздочки на чёрном неба своде.
Под проливным дождём на длинном переходе
Промокнув до костей, до сердца, до души,
Пришли на место мы - и мигом шалаши
Восстали, выросли. Ну слава богу: дома
И - роскошь! - вносится в отрадный мой шалаш
Сухая, свежая, упругая солома.
«А чайник что?» - Кипит. -
                           О чай - спаситель наш!
Он тут. Идёт денщик - служитель ратных станов,
И, слаще музыки, приветный звон стаканов
Вдали уж слышится; и чайная струя
Спешит стаканов ряд наполнить до края.
Садишься и берёшь - и с сладостною дрожью
Пьёшь нектар, радость пьёшь,
                             глотаешь милость божью.
Нет, житель городской: как хочешь, величай
Напиток жалкий свой, а только он не чай!
Нет, люди мирные, когда вы не живали
Бивачной жизнию, вы чаю не пивали.
Глядишь: всё движится, волнуется, кишит;
Огни разведены - и что за чудный вид!
Такого и во сне вы, верно, не видали:
На грунте сумрачном необразимой дали
Фигуры воинов, как тени, то черны,
То алым пламенем красно освещены,
Картинно видятся в различных положеньях,
Кругами, группами, в раскидистых движеньях,
Облиты заревом, под искрами огней,
Со всею прелестью голов их поседелых,
Мохнатых их усов, нависших их бровей
И глаз сверкающих и лиц перегорелых.
Забавник-шут острит, и красное словцо
И добрый, звонкий смех готовы налицо.
Кругом и крик, и шум, и общий слитный говор.
Пред нами вновь денщик:
                        теперь уж, он как повар,
Явился; ужин наш готов уже совсем.
Спасибо, мой Ватель! Спасибо, мой Карем!
Прекрасно! - И, делим
                      живой артелью братской,
Как вкусен без приправ
                       простой кусок солдатской!
Поели - на лоб крест - и на солому бух!
И уж герой храпит во весь геройский дух.
О богатырский сон! - Едва ль он перервётся,
Хоть гром из тучи грянь, обрушься неба твердь,
Великий сон! - Он глубже, мне сдаётся,
Чем тот, которому дано названье: смерть.
Там спишь, а душу всё подталкивает совесть
И над ухом её нашёптывает повесть
Минувших дней твоих; - а тут… но барабан
Вдруг грянул - и восстал,
                          воспрянул ратный стан.

[1938]

Жизнь и смерть

Через все пути земные
С незапамятной поры
В мире ходят две родные,
Но несходные сестры.
Вся одна из них цветами,
Как невеста, убрана,
И опасными сетями
Смертных путает она;
На устах любви приманка,
Огнь в очах, а в сердце лёд
И, как бурная вакханка,
Дева пляшет и поёт.
Не блестит сестра другая;
Чёрен весь её покров;
Взор - недвижимо-суров;
Перси - глыба ледяная,
Но в груди у ней - любовь!
Всем как будто незнакома,
Но лишь стукнет у дверей, -
И богач затворный - дома
Должен сказываться ей;
И чредой она приходит
К сыну горя и труда,
И бессонницу отводит
От страдальца навсегда.
Та - страстей могучем хмелем
Шаткий ум обворожит
И, сманив к неверным целям,
С злобным смехом убежит.
Эта в грозный час недуга
Нас, как верная подруга,
Посетит, навеет сон,
Сникнет к ложу с состраданьем
И замкнёт своим лобзаньем
Тяжкий мученика стон.
Та - напевами соблазна
Обольщает сжатый дух
И для чувственности праздной
Стелит неги жаркий пух.
Эта - тушит пыл телесный,
Прах с души, как цепи, рвёт
И из мрака в свет небесный
Вдохновенную влечёт.
Рухнет грустная темница:
Прах во прах! Душа-орлица
Снова родину узрит
И без шума, без усилья,
Вскинув девственные крылья,
В мир эфирный воспарит!

[1938]

Золотой век

Ты был ли когда-то, пленительный век,
Как пышные рощи под вечной весною
Сияли нетленных цветов красотою,
И в рощах довольный витал человек,
И сердца людского не грызла забота,
И та же природа, как нежная мать,
С людей не сбирала кровавого пота,
Чтоб зёрнами щедро поля обнизать?

Вы были ль когда-то, прекрасные дни,
Как злая неправда и злое коварство
Не ведали входа в сатурново царство
И всюду сверкали Веселья одни;
На землю взирали с лазурного свода
Небесные звёзды очами судей,
Скрижали законов давала природа,
И милая дикость равняла людей?

Вы были ль когда-то, златые года,
Как праздно лежало в недвижном покое
В родном подземелье железо тупое
И им не играла пустая вражда;
И хищная сила по лику земному
Границ не чертила кровавой чертой,
Но тихо катилось от рода к другому
Святое наследье любви родовой?

Ты было ли, время, когда в простоте,
Не зная обмана и тихого гнева,
Пред юношей стройным прекрасная дева
Спокойно блистала во всей красоте;
Когда и тела их и души сливая,
Любовь не гнездилась в ущелье сердец,
Но всюду раскрыта, всем в очи сверкая,
На мир одевала всеобщий венец?

Ты был ли, век дивный? Твоя красота
Не есть ли слиянье прекрасных видений,
Пленительный вымысл - игра поколений,
Иль дряхлого мира о прошлом мечта?
Ты не был, век милый! Позорищем муки
Был юноша мир, как и мир наш седой,
Но веют тобою Овидия звуки,
И сердцу понятен ты, век золотой!

[1936]