Домой Вниз Поиск по сайту

Алексей Жемчужников

ЖЕМЧУЖНИКОВ Алексей Михайлович [10 (22) февраля 1821, местечко Почеп Черниговской губернии - 25 марта (7 апреля) 1908, Тамбов, похоронен в Москве], русский поэт некрасовской школы, почётный академик Петербургской АН (1900).

Алексей Жемчужников. Alexey Zhemchuzhnikov

В 1850-60-х годах участвовал в создании произведений и образа Козьмы Пруткова.

Подробнее

Фотогалерея (9)

СТИХИ (102):

Вверх Вниз

Возвращение холодов

Опять погода стужей дышит;
Зато на окнах, сквозь лучи,
Мороз опять узоры пишет
Своей серебряной парчи.

Хотя природою отсрочен,
Казалось, близкий ледоход -
Но нет причин пенять мне очень
На мёрзлый снег, на прочный лёд.

Меня приятно греют печи;
И хоть старик, но не больной,
Без нетерпенья жду я встречи
С ещё далёкою весной.

На солнце в комнатах не чахнут
Азалий нежные цветы,
И гиацинты сильно пахнут,
Как славно кудри завиты.

Когда бы сердце не щемило
От этих ужасов войны,
Как бытие мне было б мило
Без всяких прелестей весны.

О, бытие!.. Мне в нём отрада.
И сознаю я, и дивлюсь,
Как человеку мало надо,
Покуда чуток жизни вкус.

1904


За шлагбаумом

Одна статья теперь поэтов сосчитала
Живых известных - пять. Меня в числе их нет.
Не потому ль, что счёт ошибочен? Пять - мало.
Зачем я не шестой, седьмой, восьмой поэт?
На это звание прошу мне выдать нумер.
Меня молчанием нельзя же обойти.
Мне место надо дать среди живых пяти, -
Ведь я ещё пока не умер.
«Тот за шлагбаумом, - цитирую статью, -
Кого именовать не вспомнили с пятью».
Но я «известным» быть себя считаю вправе,
Доверчиво пойду к опущенной заставе;
И при писательской почётной братье всей,
Пред теми, от кого действительно зависит,
Впустить иль нет, скажу: «Подвысь; я - Алексей
Жемчужников». И страж подвысит.

18 ноября 1898


***

Так прочен в сердце и в мозгу
Высокий строй эпохи прошлой,
Что с современностию пошлой
Я примириться не могу.

Но я, бессильный, уж не спорю
И, вспоминая старину,
Не столь волнуюсь и кляну,
Как предаюсь тоске и горю…

Что я?.. Певец былых кручин;
Скрижалей брошенных обломок;
В пустынном доме, в час потёмок,
Я - потухающий камин.

То треск огня совсем затихнет,
Как будто смерть его пришла;
То дрогнет тёплая зола,
И пламя снова ярко вспыхнет.

Тогда тревожно по стенам
Толпой задвигаются тени
И лица прежних поколений
Начнут выглядывать из рам.

1898, Тамбов


Завещание

Меж тем как мы вразброд стезёю жизни шли,
На знамя, средь толпы, наткнулся я ногою.
Я подобрал его, лежавшее в пыли,
И с той поры несу, возвысив над толпою.
Девиз на знамени: «Дух доблести храни».
Так, воин рядовой за честь на бранном поле,
Я, счастлив и смущён, явился в наши дни
      Знаменоносцем поневоле.

Но подвиг не свершён, мне выпавший в удел, -
Разбредшуюся рать сплотить бы воедино…
Названье мне дано поэта-гражданина
За то, что я один про доблесть песни пел;
Что был глашатаем забытых, старых истин
И силен был лишь тем, хотя и стар и слаб,
Что в людях рабский дух мне сильно ненавистен
      И сам я с юности не раб.

Последние мои уже уходят силы,
Я делал то, что мог; я больше не могу.
Я остаюсь ещё пред родиной в долгу,
Но да простит она мне на краю могилы.
Я жду, чтобы теперь меня сменил поэт,
В котором доблести горело б ярче пламя,
И принял от меня не знавшее побед,
      Но незапятнанное знамя.

О, как живуча в нас и как сильна та ложь,
Что дух достоинства есть будто дух крамольный!
Она - наш древний грех и вольный и невольный;
Она - народный грех от черни до вельмож.
Там правды нет, где есть привычка рабской лести;
Там искалечен ум, душа развращена…
Приди; я жду тебя, певец гражданской чести!
      Ты нужен в наши времена.

1897


Животная проза и декадентская поэзия

Одни - двуногое, пасущееся стадо,
Без дум, надежд и грёз, которых людям надо.
Не зная ни тоски, ни порываний ввысь,
Они как бы в грязи для грязи родились.
Так есть животные, которым воспретила
Природа подымать к небесным высям рыла.
Другие - до того чуждаются земли,
Что в мир неведомый из нашего ушли.
Когда их над землёй, как духов, носят крылья,
Они, с своих высот, из рога изобилья
Нам сыплют песенок летучие листки.
И ропщем мы: «Зачем, рассудку вопреки,
Нам эти пряности и эти карамели,
Меж тем как досыта и хлеба мы не ели?»
Итак - две крайности. Когда одна из двух
Иль обе вместе наш пленять желают слух -
Та хрюканьем свиным, а эта птичьей песней, -
Решить я не берусь, из них чтО интересней -
Лишь люд бы людом был! Вот отповедь моя!
А птицей и свиньей… уж птица и свинья.

1896


Встреча

Я в праздник, меж дубов, один бродя тоскливо,
С крестьянкой встретился. Румяна, молода,
Лицом приветлива, нарядна и красива,
Она, по ягоду зашедшая сюда,
Мне ягод поднесла. Я был ей благодарен.
Смеясь и бусами играя на груди,
Она мне молвила: «Один, скучаешь, барин?»
А я ответил ей печально: «Проходи».

1896


***

Когда душа, расправив крылья,
Дерзает выспренний полёт,
И я взнесусь не без усилья
Во область чистую высот, -
Как мяч, взлетевший ввысь невольно,
К земле я падаю, спеша;
И снова в узах жизни дольной
Задремлет грешная душа.

1895, Петербург


Заметки о некоторой публицистике

1

Он, с политической и с нравственной сторон
Вникая в нашу жизнь, легко с задачей сладил.
То сердцем, то умом в своей газете он,
     Всего касаясь, всё загадил.

2

Увы! Праматерь наша Ева
Грех даром на душу взяла,
Дав и ему в наследство древо
Познания добра и зла.
Порукой в том - его газета
И в ней плоды его пера:
Он распознать ни тьмы от света,
Ни зла не может от добра.

3

Служитель слова, я невольный чую страх
При мысли о иных в печати властных барах;
Всё грезится, что червь господствует в садах,
     Что крыса властвует в амбарах.

4

Порой мягчит он голос свой,
Тупою злобой не пугая…
Напрасно! зверя дикий вой
Эффектней речи попугая.

1894, Петербург


Летний зной

Блестящ и жарок полдень ясный,
Сижу на пне в лесной тени…
Как млеют листья в неге страстной!
Как томно шепчутся они!

О прошлом вспомнил я далёком,
Когда меня июльский зной,
Струясь живительным потоком,
Своей разнеживал волной.

Я с каждой мошкой, с травкой каждой,
В те годы юные мои,
Томился общею нам жаждой
И наслажденья, и любви.

Сегодня те же мне мгновенья
Дарует неба благодать,
И возбуждённого томленья
Я приступ чувствую опять.

Пою привет хвалебный лету
И солнца знойному лучу…
Но что рождает песню эту,
Восторг иль грусть, - не различу.

6 июля 1894, Ильиновка


Комедия ретроградных публицистов и толпа

На сцене - бред и чепуха;
Но пусть комедия плоха
И пусть все эти скоморохи,
Её ломающие, плохи:
Не в пьесе и не в них беда.
Я глупых пьес видал немало,
Но «публика» не раздражала
Меня так больно никогда.
Какой безвкусия избыток!
Какой в смышлёности изъян!
Она не видит белых ниток
И грубый чествует обман…
Но в чём же суть? Дела какие
Внушить нам авторы хотят?
Предмет комедии: Россия.
Её заглавие: «Назад!»
И вот - дитя их измышлений,
Какой-то злобствующий бес,
А по афише добрый гений -
Нас вводит в область превращений
И фантастических чудес.
На безобразной пьяной тризне,
При рёве диких голосов,
Там погребают полных жизни
И воскрешают мертвецов.
Герой из времени былого,
Теперь одетый в куцый фрак,
Пришёл грозить народу снова
Опричник, земства лютый враг.
И что ни речь, что ни картина -
Жизнь опрокинута вверх дном;
Шут носит званье гражданина,
А гражданин слывёт шутом.
Нелепость творческой задачи
Доходит в пьесе до того,
Что люди в ней затылком зрячи,
Вперёд не видя ничего.
Таких чудес на сцене много;
И тайну авторских затей
В нравоученьях монолога
Разоблачает лицедей:
«Назад! Долой с пути успеха,
С пути гражданственных начал!
В них - благоденствию помеха,
В них гибнет русский идеал».
За край родной стоит он грудью;
Он - патриот, и потому
Враждой пылает к правосудью,
К свободе, к слову и к уму…
«И смерть судам! И гибель школам!» -
Кричит он, злобою дыша;
И, словно неким ореолом,
Нахальным светит произволом
Невежды рабская душа.
Всем проявленьям высшим духа,
Всему, чем жизнь для нас свята,
Со сцены шлётся оплеуха
Иль комом грязным клевета.
А между тем толпа немая
За речью тщательно следит,
Удары дерзкие обид
Беспрекословно принимая.
Он ей внушил холопский страх;
Вели ей верить он, что прочно
Земля стоит на трёх китах, -
И, в вольнодумстве безупречна,
Она ответила б: «Так точно!»

Вот держит речь другой актёр.
Другие формы и приёмы.
Ему салонный разговор
И нравы светские знакомы.
«Несправедливо за корысть
Нас подвергают укоризне, -
Мы просто из любви к отчизне
Рекли: «Да будет мрак!» И бысть!
О, воскресим то время оно,
Блаженной памяти тот век,
Когда ни права, ни закона
Не ведал русский человек!
И будет Русь нам благодарна
За свой покой внутри и вне.
Позвольте несколько вульгарно,
Но ясно выразиться мне:
У нас народ своеобычен;
Сам зная чем себе помочь,
Он не бежит от зуботычин,
Да и от порки он не прочь…»
Тут раздались рукоплесканья.
Толпе внушила эта речь
Неодолимое желанье
Или побить, или посечь…

Толпа, толпа!.. С негодованьем
Я говорю: как ты тупа!
Не нищей черни, чуждой знаньям,
О нет! людей с образованьем
Пустая, тёмная толпа!
За козни злобные обмана,
За убыль смелой правоты,
За мрак ума в ответе - ты,
А не фигляры балагана.
Не будь тебя, для мест пустых,
Поверь, что даже лбы из меди
Не созави быаких
Непозволительных комедий.

1894, Москва


Глухая ночь

Тёмная, долгая зимняя ночь…
Я пробуждаюсь среди этой ночи;
Рой сновидений уносится прочь;
Зрячие в мрак упираются очи.

Сумрачных дум прибывающий ряд
Быстро сменяет мои сновиденья…
Ночью, когда все замолкнут и спят,
Грустны часы одинокого бденья.

Чувствую будто бы в гробе себя.
Мрак и безмолвье. Не вижу, не слышу…
Хочется жить, и, смертельно скорбя,
Сбросить я силюсь гнетущую крышу.

Гроба подобие - сердцу невмочь;
Духа слабеет бывалая сила…
Тёмная, долгая зимняя ночь
Тишью зловещей меня истомила.

Вдруг, между тем как мой разум больной
Грезил, что час наступает последний, -
Гулко раздался за рамой двойной
Благовест в колокол церкви соседней.

Слава тебе, возвеститель утра!
Сонный покой мне уж больше не жуток.
Света и жизни настанет пора!
Тёмный подходит к концу промежуток!

Январь 1894, Москва


Пятно

Я понимаю гнев и страстность укоризны,
       Когда, ленива и тупа,
Заснувшей совестью на скорбный зов отчизны
       Не отзывается толпа.

Я понимаю смех, тот горький смех сквозь слёзы,
       Тот иногда нещадный смех,
Что в юморе стиха иль в желчной шутке прозы
       Клеймит порок, смущает грех.

Я понимаю вопль отчаянья и страха,
       Когда, под долгой властью тьмы,
Черствеют все сердца и, словно гады праха,
       Все пресмыкаются умы.

Но есть душевный строй, который непонятен…
       Возник он в наши времена,
И я не нахожу, меж современных пятен,
       Позорней этого пятна.

Чем объясняются восторги публициста,
       Лишь только весть услышит он,
Что вновь на родине нечестно и нечисто,
       Что попирается закон?

Меж тем как наша мысль всё никнет понемногу
       И погружается во тьму, -
Он в умилении твердит: «И слава Богу!
       Ум русским людям ни к чему.

На воле собственной мы немощны и жалки;
       Нам сил почина не дано;
А станем нехотя работать из-под палки -
       И дело ладится умно».

Встречал я нищего на людном перекрёстке.
       Чтоб убедить, что он не лжив,
И зная, что сердца людей счастливых жёстки,
       Он плакал, язвы обнажив.

Но русский публицист ликует, выставляя
       Болезни родины своей…
Что ж это? Тупость ли? Политика ли злая,
       Плод крепостнических затей?

Недаром, доблестью хвалясь пред нами всуе,
       Властям он лестию кадит
И лжёт, в пленительных чертах живописуя
       Былых времён порочный быт.

1893, Стенькино


Радостные куплеты

Ура! Открытье! Я - Ньютон!
Открыл, что каждый - хоть и связан
Узлами пут со всех сторон -
Не быть собою не обязан.

Так например: коль скоро есть
Черта особенная в мозге,
Блюсти дворянства можно честь,
Но сомневаться в пользе розги.

И можно - если личный нрав
Даст направление иное -
Не соглашаться, что из прав
Всех выше - право крепостное.

Здесь будет кстати не забыть:
Тем иль другим служа началам,
Возможно публицистом быть,
Не быв безграмотным нахалом.

Затем открытье передам,
Что вообще быть можно русским
Без принадлежности к умам
Необразованным и узким.

1893, Стенькино


Другу

Памяти Виктора Антоновича Арцимовича
Пусть время скорбь мою смягчить уже успело, -
Всё по тебе, мой друг, тоскою я томим;
И часто, загрустив душой осиротелой,
Заву тебя: где ты? Приди, поговорим.
Над современностью в беседе дух возвысим;
Побудем в области добра и красоты…
Но ты безмолвствуешь. Нет ни бесед, ни писем.
               Где ты?

О старый друг! Ещё когда мы были юны,
Уж наши сблизились и думы, и сердца;
У нас сочувственно души звучали струны,
И длился дружный лад меж нами до конца.
Ужель конец пришёл? Не верится в разлуку;
Вглядеться хочется ещё в твои черты;
Обнять бы мне тебя; твою пожать бы руку.
               Где ты?

Смутится ли моя в добро и в правду вера, -
Кто от уныния тогда спасёт меня?
Не будет предо мной высокого примера;
Ты мне не уделишь духовного огня.
Недобрые ко мне порой приходят вести:
На правосудие сплетают клеветы
И безнаказанно позорят знамя чести…
               Где ты?

Сижу ль один в саду, брожу ль в открытом поле,
С природой в ясный день беседовать любя, -
Я мирный строй души меняю поневоле,
Чтоб думать о былом и вспоминать тебя.
И ты, среди трудов, любил природу страстно;
Но тщетно ждут тебя в твоём саду цветы; -
Зелёный лес, шумя, тебя зовёт напрасно, -
               Где ты?

Мне пусто без тебя; но жизненные силы
Меня ещё теперь покинуть не хотят.
Живу, меж тем как ты уж спишь во тьме могилы,
И всё растет, раст могил священных д.
Что ж! Надо бодро несть ниспосланное горе…
Ведь мне недолго жить средь этой пустоты;
Ровесник твой, уйду и я туда же вскоре,
               Где ты.

23 июля 1893, Стенькино


***

Уж замолкают соловьи;
Уж в рощах ландыши завяли.
Во всей красе они цвели
Недели две, и то едва ли;
Хоть любовался я весной,
Но как-то вскользь и беззаботно…
Она мелькнула предо мной,
Подобна грёзе мимолётной.

Пора мне, старцу, наконец,
Так наслаждаться всем под солнцем,
Как наслаждается скупец,
Когда любуется червонцем.
Меж тем как с милою землёй
Разлука будет длиться вечно, -
Летят мгновенья чередой…
Что хорошо, то скоротечно.

14 июня 1893, Стенькино


Письмо к юноше о ничтожности

Пустопорожний мой предмет
Трактата веского достоин;
Но у меня желанья нет
Трактатом мучить; будь спокоен.
Полней бы в нём был мыслей ряд;
Они яснее были там бы;
Зато тебя не утомят
Здесь предлагаемые ямбы.

Ошибка в том и в том беда,
Что в нас к ничтожности всегда
Одно презрение лишь было.
Ничтожность есть большая сила.
Считаться с нею мы должны,
Не проходя беспечно мимо.
Ничтожность тем неуязвима,
Что нет в ней слабой стороны.
Несёт потери лишь богатый;
Её же верно торжество:
Когда нет ровно ничего,
Бояться нечего утраты.
Нет ничего ё, значит, есть!
Противоречье - только в слове.
Всегда ничтожность наготове,
И ей побед своих не счесть.
Её природа плодовита;
К тому ж бывают времена,
Когда повсюду прозелита
Вербует с лёгкостью она.
И если б - так скажу примерно -
У нас задумали нули,
Сплотясь ватагою безмерной,
Покрыть простор родной земли, -
Ведь не нулям пришлось бы скверно.

Когда б ничтожность в полусне,
В ответ на думы, скорби, нужды,
Лишь свой девиз твердила: «Мне
Всё человеческое чуждо»;
Когда б свой век она могла
Влачить лениво год за годом,
Не причиняя много зла
Ни единицам, ни народам, -
Тогда б: ну что ж! Бог с нею!.. Но
Ей не в пустом пространстве тесно.
Она воюет с тем, что честно;
Она то гонит, что умно.
И у неё в военном деле,
Чтоб сеять смерть иль хоть недуг,
Точь-в-точь микробы в нашем теле,
Готова тьма зловредных слуг.
Узрели б мы под микроскопом -
Когда б он был изобретён, -
Как эти карлы лезут скопом
В духовный мир со всех сторон.
И каждый порознь, и все вместе
Они - враги духовных благ.
Кто - враг ума; кто - сердца враг;
Кто - враг достоинства и чести.
Кишат несметною толпой
Микробы лжи, подвоха, злобы,
Холопства, лености тупой
И всякой мерзости микробы…
Итак, мой друг, вся в том беда,
Что в нас к дрянным микробам было
Пренебрежение всегда.
Ничтожность есть большая сила
И в сфере духа. Так и в ней:
Чем тварь ничтожней, тем вредней.

1893, Стенькино


***

Habent sua fata libelli.
Неизбалованный поэт,
Я в добрый час, сверх ожиданья,
Успел привлечь к себе вниманье
Уже на позднем склоне лет.
Благодаря стихотвореньям
Мне посвящается хвала
За неподатливость внушеньям
Нас усыпляющего зла.
«Словам забытым» зная цену,
Да, ничего я не забыл,
И суд сограждан не клеймил
Меня ни разу за измену.
И вот, сочувствие мне есть,
Есть отклик песням запоздалым…
Недостает лишь только честь
Уколов мне сердитым жалом
За верность вечным идеалам…

Апрель 1893


Habent sua fata libelli - Книги имеют свою судьбу (лат.).

С гор потоки

Весна, весна - по всем приметам,
Куда теперь я ни взгляну;
Весна с улыбкой и приветом…
Затем жить стоит в мире этом,
Чтоб видеть русскую весну!

Повсюду жизни дар небесный
Нисходит радостно к полям, -
И в то же время повсеместно
Всё о страданьях смерти крестной
Великий пост вещает нам.

То в мир земной, то в идеальный
Мечты уносятся мои,
Когда, под благовест печальный,
В лучах весны первоначальной
Журчат весёлые ручьи.

1893, Стенькино


Пауза

Морозный, тусклый день рисует предо мной
Картину зимнюю красы необычайной;
Покрытый инеем, недвижен сад немой.
Он замер, весь объят какой-то белой тайной.

Движенья ищет взор, переходя вокруг
С предмета на предмет; но тщетно: сад не дышит;
И, силясь уловить хоть мимолетный звук,
Слух напрягается, но ничего не слышит…

1893, Стенькино


Себе

В родной семье певцов почтен не будешь ты
Ни шумной славою, ни славой долговечной;
Но ты оставишь след возвышенной мечты,
И скорби искренней, и думы человечной.

5 февраля 1893


По желанию автора опубликовано после его смерти.

Голоса

1
Один голос

Часы бегут… И тот, быть может, близок час,
Который принесёт предсмертную истому…
Покуда дух твой бодр и разум не погас,
Не трать последних чувств и мыслей по-пустому.

Твоей мятущейся и ропщущей души
Смири бесплодный гнев и тщетные волненья;
И злобных песен ряд спокойно заверши
Во область мирных дум полётом вдохновенья,

Когда идешь в толпу, смеясь или казня, -
Не гордостью ль тебе внушается сатира?
Не задувает ли священного огня
Тот вихрь, что носится средь низменного мира?

Меж тем, ты веруешь в высокий идеал;
Ты исповедуешь завет добра и света;
И в высь небесную ты думой возлетал,
Мечтая иль молясь, ещё в младые лета.

Зову тебя туда, к пределам тех вершин,
Откуда человек житейских дрязг не видит;
Где разум - всех страстей и гнева властелин, -
Поняв, прощает то, что сердце ненавидит.

Там дух поэзии предстанет пред тобой,
Парящий в высотах как некий горный гений,
И сменит жёсткий стих, навеянный враждой,
Строфами звучными духовных песнопений.

Так эхо на горах, в соседстве облаков,
Меняет на аккорд молитвенный хорала
Суровый звук трубы альпийских пастухов,
Которая стада на дне долин сзывала.

2
Другой голос

Часы бегут… Уже, быть может, близок час,
Несущий приговор бездушного покоя…
Покуда дух твой бодр и разум не погас,
Храни ко злобам дня сочувствие живое.

Не гордостью твои направлены стопы
Уж с юных лет большой и людною дорогой;
Не гордость привела тебя в среду толпы
С её пороками и мыслию убогой.

Иль речи глупые лелеяли твой слух
И сердце тешили исчадья лжи и мрака?
Иль всякой мерзостью питаться мог бы дух,
Как смрадной падалью питается собака?..

Призванью следуя, ты пой, а не учи;
Пусть в старческих руках гремит иль плачет лира;
Пусть небу молится, да ниспошлёт лучи
Животворящие в пустынный сумрак мира.

И если бы тебя на крыльях вознесли
Молитвы и мечты в далёкий свод небесный, -
Пока ещё живёшь, не забывай земли
В бесстрастной чистоте той сферы бестелесной.

Услыша зов, покинь заоблачную даль;
То - голос совести! Она на землю кличет,
Где рядом с радостью терзается печаль,
Где озлобление с любовию граничит.

Так, теням верен будь наставников своих,
Друзей-мыслителей, почиющих в могилах;
И, верен до конца, слагай свой ветхий стих,
Пока ещё теперь слагать его ты в силах.

23 января - 3 февраля 1893, Стенькино


Конь Калигулы

Калигула, твой конь в сенате
Не мог сиять, сияя в злате;
Сияют добрые дела.
Державин
Так поиграл в слова Державин,
Негодованием объят.
А мне сдаётся (виноват!),
Что тем Калигула и славен,
Что вздумал лошадь, говорят,
Послать присутствовать в сенат.
Я помню: в юности пленяла
Его ирония меня;
И мысль моя живописала
В стенах священных трибунала,
Среди сановников, коня.
Что ж, разве там он был некстати?
По мне - в парадном чепраке
Зачем не быть коню в сенате,
Когда сидеть бы людям знати
Уместней в конном деннике?
Что ж, разве звук весёлый ржанья
Был для империи вредней
И раболепного молчанья,
И лестью дышащих речей?
Что ж, разве конь красивой мордой
Не затмевал ничтожных лиц
И не срамил осанкой гордой
Людей, привыкших падать ниц?..
Я и теперь того же мненья,
Что вряд ли где встречалось нам
Такое к трусам и к рабам
Великолепное презренье.

1892, Стенькино


Эпиграф - из стихотворения «Вельможа» Г.Р.Державина.

Весна

Приветствую тебя, весёлая весна!
     Блестя, звуча, благоухая,
И силы жизненной, и радости полна, -
     Как ты красива, молодая!

Лицом к лицу с тобой один бродя в лесу
     И весь твоим подвластен чарам,
Советы я себе разумные несу,
     Как подобает людям старым.

Я говорю себе: «Смотри почаще вниз;
     Везде цветок увидишь нежный;
Душистых ландышей здесь массы; берегись,
     Чтоб их не смять ногой небрежной.

Старайся уловить и света, и теней
     Игру в причудливых узорах,
И кашель сдерживай, чтоб слышались ясней
     Напевы птиц и листьев шорох».

1892, Стенькино


***

Погода сделала затворником меня.
Морозы лютые, дыханье леденя,
Сменили буйное неистовство метелей, -
И так упорно шла неделя за неделей.
Сегодня - оттепель на солнце; ветер стих,
И на окне уж нет узоров ледяных.
Смотрю: живущая в саду соседка дома,
Которая была мне с осени знакома, -
Явилася опять синица у окна.
Головку приподняв и прыгая, она
Мне прямо в комнату, как прежде, заглянула:
«А я, мол, всё ещё жива!» - и упорхнула.

22 января 1892, Стенькино


Новая вариация на старую тему
Послание к публицисту ретроградной печати

1

Положим - ты умён; допустим даже - гений;
       Коль мало этого, решим,
Что ты в суждениях своих - непогрешим;
Но мы-то, прочие, - ведь также не без мнений;
       И худо ль мыслим, хорошо ль -
Ты наши мнения нам высказать дозволь.
Друг друга выслушав, поспорим и посудим,
Как образованным приличествует людям.
Одерживать, меж тем, победы любишь ты,
       Нам просто зажимая рты.
Так спорить, может быть, легко, но неучтиво,
       Да и к тому ж едва ль умно.
Я знаю: приобресть у нас немудрено
       Привычки дерзости кичливой.
Твоя наставница - московская печать,
Себя провозгласив главой газетной знати,
Учила от неё брезгливо отличать
«Разбойников пера, мошенников печати».
Я знаю: ты пленён тем в жизни наших дней,
Что ни одной черты в ней резкой не откроешь…
Я вспомнил скромную природу нашу: в ней
Бывает вечером спокойствие такое ж.
Недвижный пруд заснул под отблеском зари;
Порой лишь зарябит поверхность круг случайный,
Да изредка со дна всплывают пузыри -
Немые вестники какой-то жизни тайной,
       Всплывут и лопнут, и опять -
Как мёртвая, тиха темнеющая гладь.
Тебя смиренностью такой же привлекают
Скрижали бледные доверчивой души:
       На них что хочешь, то пиши, -
Всё с благодарностью покорной принимают…
Не верь, не верь себе, мечтатель зрелых лет *
И бойся с жизнию расплаты!
В послании к тебе благой подам совет
Я - старец, опытом богатый.

2

Нередко слыхивал я в детские лета
Рассказы о творце военных поселений.
Вот он действительно казарменный был гений,
       Не вам, теперешним, чета.
Казался б между вас колоссом средь пигмеев
Казённый нигилист, свирепый Аракчеев.
Он рассуждал: «Хоть будь семи пядей во лбу,
       Не потерплю противоречья!»
       Ему - то зверю, то рабу -
Была неведома природа человечья.
Ни жалоб, ни борьбы он не встречал ни в ком;
И на судьбу людей не мог взирать иначе,
       Как на судьбу почтовой клячи,
       Всегда безмолвной под кнутом.
Жестокость в нём росла, как в час прилива море,
И воля вьюгою гуляла на просторе…
Желанье выразил раз деспот в старину,
Чтоб голову имел народ его одну;
Желанье странное пришло к нему недаром:
Он обезглавил бы его одним ударом.
Но не был фантазёр российский наш герой
       И не давал притом потачки;
Охотно весь народ прогнал бы он сквозь строй,
       Не торопясь, поодиначке.
Должно быть, часто он вздыхал: «Кабы мне власть,
       Уж я потешился бы всласть!»
Вошла нам в плоть и в кровь им созданная школа.
Дух аракчеевский, дух дикий произвола,
Средь детских игр моих пугал меня не раз;
Вот почему о нём продлил я мой рассказ.
И юности во мне так живы впечатленья!..
Какой-то серый тон… немая тишь да гладь…
Лишь громко заповедь звучит: «Не рассуждать!» -
Основа главная отечеству служенья.
Та жизнь мне чудится как плесень и застой,
Как пруд, о коем здесь сейчас упоминалось,
       Но только с разницею той,
Что даже пузырям всплывать не разрешалось.

3

Вот с временем каким знакомы были мы.
Уж, кажется, чего решительней и строже!
Все знали, что запрет наложен на умы;
       И что же!
Не обходилося, однако, без беды, -
Порядка и тогда случались нарушенья.
Всё гладко, чисто… Вдруг, то здесь, то там следы
       Проявятся мышленья -
И засоряется метёная стезя.
Запретов много есть, их всех не перечислить;
Всё можно выполнить, лишь одного нельзя:
Коль мысли есть, - нельзя не мыслить.
Ты возразишь мне: «Да, но можно онеметь.
Нам думать про себя никто не воспрещает.
Не мысль, а просто речь свободная прельщает,
Пред суетной толпой звенящая, как медь». -
Нет! Недействительна людская мысль без слова,
И только смерть кладёт безмолвия печать;
Сегодня мысль нема, а завтра будет снова
       Во всеуслышанье вещать.
Бывает, что врагу сдаётся ум без бою,
Не ведая стыда, не мучимый тоской,
       Без вынужденья, сам собою
Он удаляется от жизни на покой.
Идут события - в порядке ли согласном,
В судьбу ли родины неся переполох -
Ум, обессиленный покоем безучастным,
Не видит - он ослеп; не слышит - он оглох.
Сменяется гоньбой за выгодою личной
Великодушие, так дружное с умом;
И слово глупое бесчинствует публично;
Ему и лесть, и ложь, и подлость нипочём.
Бывало так не раз; теперь, пожалуй, будет…
Но аракчеевым причины всё же нет
       Венчаться лаврами побед.
       Что, если совесть ум разбудит?
       Ведь он тогда, наперекор
       Их ожиданьям и надежде,
       С себя стряхнув наносный сор,
       Воспрянет смел и чист, как прежде.
Так снова на стене являются порой,
       В былой красе и в прежнем блеске,
       Когда-то грубою рукой
       Заштукатуренные фрески…

5

Но я в высокий слог пустся. Извини.
Потребны для тебя лишь доводы одни.
Чтоб дани не платить невольной увлеченью,
Я прямо приступлю теперь к нравоученью…
А впрочем, ежели ты логики не враг,
Обоим без него нам обойтись возможно;
Придёшь ты к истине простой и непреложной
Без помощи чужой, сам рассуждая так:
«Походит наш народ на прочие народы;
Подумать, посудить не прочь подчас и он.
Хоть это в нём порок, но вместе и закон
       Людской его природы.
Уму для жительства пределов не дано;
Ему лишь был бы мозг, а чей он - всё равно.
Хоть в этом-то и вред, хоть я вполне уверен,
Что миновала бы нас всякая беда
       При разделении труда:
Я буду умница, ты будь благонамерен…
Тогда бы все дела пошли не на авось,
       А к благу общему бесспорно;
       Хоть нам без критики задорной
       Едва ли хуже бы жилось;
       И образ мыслей быть превратен
       Без мыслей мог ли быть едва, -
       Но ведь как солнце не без пятен,
       Так не без мыслей голова».

10 января 1892, Стенькино


* Не верь, не верь себе, мечтатель зрелых лет - Не верь, не верь себе, мечтатель молодой… (Лермонтов, «Не верь себе»).

Умные политики

Порой в отчаянье приводит
Меня наш старый шар земной:
Он так давно вкруг солнца ходит
Своей незримою тропой;
В нем всё так сложно, так огромно;
Так он красив и так богат…
Но качеств этих результат
Для жизни - менее чем скромный.
Зачем вертится он века,
Как в колесе вертится белка?
Зачем так форма велика,
Коль содержание так мелко?..
Всему политики виной,
С душой ко злу лишь только чуткой.
Без них такой нелепой шуткой
Мне не казался б шар земной.
Ну не обидно ль, в самом деле?
Они пришли, как ночью тать,
Судьбой вселенной завладели
И род людской вернули вспять.
Хоть грезят миром филантропы,
Но их задача нелегка;
В цивилизацию Европы
Вновь лезет право кулака.
Опять - стремленье всех ослабить,
И к старой цели - старый путь:
Нахально друга обмануть,
Нещадно недруга ограбить.
Народы все возбуждены
И ждут лишь рокового часа,
Потехам бешеной войны
Готовя пушечное мясо.
Какой тут нравственный успех?
Мы только грубой силе верим,
Когда, в чаду таких потех,
От человека пахнет зверем…

Мне и досадно и смешно,
Когда я слышу хор хвалебный
Творцам политики враждебной:
«Как дальновидно! Как умно!»
Ума тут нет. Я протестую.
И, кстати, истину простую
Пусть подтвердит моё перо:
«Умно то только, что добро».

5 ноября 1891, Стенькино


***

Не спеша меняйтеся, картины,
Шествуй, время, медленной стопою,
Чтобы день не минул ни единый
Пережит, но не замечен мною.
Тишина покоя и все шумы,
Жизнью наполняющие землю,
Злоба дня и вековые думы,
Смех и плач людские, - вам я внемлю.
В чутком сердце впечатленья живы;
Дверь ума открыта свету настежь…
Ты лишь, смерти призрак молчаливый,
Отойди немного, - ты мне застишь!

23 октября 1891, Стенькино


Всем хлеба!

Рабочий люд едва не весь
На нашей родине - без хлеба.
«Хлеб наш насущный даждь нам днесь!»
Так он, голодный, молит небо.

О, братья! Хлеба - беднякам
В лихие дни нужды народной;
И хлеба умственного - нам,
Стоящим вне толпы голодной!

Утробной пищей сыты мы;
Но без духовного питанья
Ослабли тощие умы,
Бесплодны скудные познанья.

Хоть удаётся нам порой,
Пускаясь в хитрость и в обманы,
Прикрыть дешёвой мишурой
Неблаговидные изъяны;

Хоть, искусившись в похвальбе,
Среди народов даже ныне
Мы поклоняемся себе,
Как между нечистью святыне, -

Но жизнь осветит тёмный путь
И правду горькую откроет,
Разоблачив когда-нибудь,
Чего гордыня наша стоит.

О, никогда и никому,
Кто льстит вам, братья, вы не верьте!
Без пищи умственной - уму
Грозит беда голодной смерти.

Всем хлеба! Хлеба - беднякам
В лихие дни нужды народной;
И хлеба умственного - нам,
Стоящим вне толпы голодной!

17 октября 1891, Стенькино


Прелюдия к прощальным песням

Дни жизни моей пронеслись быстролётной чредою.
И утро, и полдень, и вечер мои - позади.
Всё ближе ночной надвигается мрак надо мною;
     Напрасно просить: подожди!

Так пусть же пылает светильник души среди ночи;
Пусть в песнях прощальных я выскажу душу мою,
Пока ещё сном непробудным смежающий очи
     Конец не пришёл бытию.

Пусть выскажу то, о чём прежде молчал я лениво,
И то, что позднее мне опытом жизни дано.
Моя не заглохла средь терний духовная нива;
     В ней новое зреет зерно.

Добром помяну всё, что было хорошего в жизни;
Что ум мой будило, что сердце пленяло моё;
В последнем признании выскажу бедной отчизне,
     Как больно люблю я её.

Напутствовать юное хочется мне поколенье,
От мрака и грязи умы и сердца уберечь;
Быть может, средь нравственной скверны,
                                        иных от паденья
     Спасёт задушевная речь.

А если бы песни мои прозвучали в пустыне,
Я всё же сказал бы, им честность в заслугу вменя:
«Что сделать я мог, то я сделал, и с миром ты ныне,
О жизнь, отпускаешь меня».

7 августа 1891, Стенькино


***

На той же я сижу скамейке,
Как прошлогоднею весной;
И снова зреет надо мной
Ожившей липы листик клейкий.

Опять запели соловьи;
Опять в саду - пора цветенья;
Опять по воздуху теченье
Ароматической струи.

На всё гляжу, всему внимаю
И, солнцем благостным пригрет,
Опять во всём ловлю привет
К земле вернувшемуся маю.

Вновь из соседнего леску,
Где уже ландыш есть душистый,
Однообразно, голосисто
Ко мне доносится: ку-ку!..

За цвет черёмухи и вишни,
За эти песни соловья,
За всё, чем вновь любуюсь я, -
Благодарю тебя, всевышний!

9 мая 1891, Стенькино


Современные заметки

1
О чести

Он, честь дворянскую ногами попирая,
Сам родом дворянин по прихоти судьбы,
В ворота ломится потерянного рая,
Где грезятся ему и розги, и рабы.

2
О правдивости

Все тайны - наголо! Все души - нараспашку!..
Так лди не были правдивы никогда.
Но можно маску снять; зачем снимать рубашку?
Пусть лицемерья нет; зачем же нет стыда?
Что ж! Просто ль их теснят приличные одежды?
Иль представляются им выше наконец:
Гонитель знания - стыдливого невежды,
И робкого льстеца - отъявленный подлец?

3
О правде

Друзьям бесстыдным лжи - свет правды ненавистен.
И вот они на мысль, искательницу истин,
Хотели б наложить молчания печать -
И с повелением - безропотно молчать!

4
О приличии

Чернить особенно людей он честных хочет.
Блудница трезвая, однако, не порочит
Нахально женщину за то лишь, что она -
И мать хорошая, и честная жена.
Вот только где теперь встречаются примеры,
Как и в бесстыдности блюдётся чувство меры.

5
О духовной скудости

Для творческих идей дух времени - препона;
От лучших замыслов получится урод.
Из мрамора резцом ваяют Аполлона,
Но разве вылепишь его из нечистот?

27 февраля - 5 марта 1890, Стенькино


***

Мне за «гражданскую» тоску
Один философ задал гонку
И прочитал мне, старику,
Нравоученье, как ребёнку.

«Впадать в унынье - неумно;
Смотреть на жизнь должны мы бодро,
Ведь после дня - всегда темно,
И дождь всегда сменяет вёдро.
В явленьях жизни есть черёд,
Но ни добра в них нет, ни худа.
Вчера бежали мы вперёд,
Сегодня пятимся покуда.
Пускай свистят бичи сатир,
Пусть ноют жалобные песни, -
Когда в дрему впадает мир,
Не разбудить его - хоть тресни!
Коль мы бесспорно признаём
Законы жизни мировые -
Под неизбежным их ярмом
Покорно склоним наши выи.
Гражданских слёз логичней - смех!
Против рожна не прёт философ.
Не признаю я ваших всех
Так называемых вопросов.
Плач не спасёт от бед и зол.
В стихах же плач не даст и славы.
Прощайте. Dixi». *
                 И ушёл.
Что ж! Ведь его сужденья - здравы.
Он сам - и молод, и здоров…
Какие ж могут быть причины,
Что от здоровья этих слов
Так веет запах мертвечины?

18 января 1890, Стенькино


* Я кончил (лат.).

Забытые слова

Посвящается памяти
М. Е. Салтыкова
Слова священные, слова времён былых,
Когда они ещё знакомо нам звучали…
Увы! Зачем же, полн гражданственной печали,
Пред смертью не успел ты нам напомнить их?
Те лучшие слова, так людям дорогие,
В ком сердце чувствует, чья мыслит голова:
Отчизна, совесть, честь и многие другие
           Забытые слова.

Быть может, честное перо твоё могло б
Любовь к отечеству напомнить «патриотам»,
Поднять подавленных тяжёлым жизни гнётом;
Заставить хоть на миг поникнуть медный лоб;
Спасти обрывки чувств, которые остались;
Уму отвоевать хоть скромные права;
И, может быть, средь нас те вновь бы повторялись
           Забытые слова.

Преемника тебе не видим мы пока.
Чей смех так зол? и чья душа так человечна?
О, пусть твоей души нам память будет вечна,
Земля ж могильная костям твоим легка!
Ты, правдой прослужив весь век своей отчизне,
Уж смерти обречён, дыша уже едва,
Нам вспомнить завещал, средь пошлой нашей жизни,
           Забытые слова.

13 мая 1889, Рунторт


«Духа не угашайте»

Первое послание к фессалоникийцам
св. ап. Павла (IV, 19)
Я к вам, ровесники мои, отцы и деды,
О родине скорбя, держать задумал речь.
Мне кажется, что я как гору скину с плеч,
Вам душу высказав средь искренней беседы.
Ведь в сети юных грёз нам, зрелым, трудно впасть;
В нас нет охоты быть ни жертвой, ни героем;
Итак, в беседе мы, порядок чтя и власть,
     Лишь на себя глаза откроем.

Хоть тот же деятель на сцене, да не тот!
Участник дел былых порой неузнаваем…
Мы время тёмное теперь переживаем;
Кто скажет: что в судьбах грядущего нас ждёт?
Участник дел былых, надеждами богатых,
Почтенный деятель в недавней старине, -
Как будто опьянев, почил на лаврах смятых
     И спит, кощунствуя во сне.

Благочестивыми воздвигнут был руками,
Как благолепный храм, России новый строй;
Пред алтарём служил тот деятель былой,
И верующих сонм теснился в этом храме…
Теперь он опустел; все входы прах занёс;
Священнодействий нет; он тёмен и печален;
И ползает в нём гад; и, лая, бродит пёс,
     Как средь заброшенных развалин.

Подумать - страх берёт, что ныне меньшинство,
Покуда верное гражданственным началам,
Уж представляется явленьем запоздалым.
Таков переворот. Чем объясним его?
Что возбуждает в нас враждебность и сомненья?
Иль барщина честней свободного труда?
Иль мрак невежества полезней просвещенья?
     Бессудье ль правильней суда?

Я знаю: был объят за родину тревогой
Ты, русский гражданин, в те смут крамольных дни…
Ты прав: учение преступное казни,
Но неповинных в нём святых начал не трогай!
Та проповедь средь нас опасностей полна,
Что будто бы они с порядком несовместны;
Порядка верный страж - тот в наши времена,
     Кто их последователь честный.

Но смелость доблести в нас никнет; дух наш спит;
Звучат ещё слова, но мысли - ни единой;
Но искры божьей нет. Затянутого тиной
Болотного пруда таков сонливый вид.
Грешны и жалки мы, без пользы жизнь кончая
И без луча надежд! Что сеешь, то пожнёшь.
И сердце чёрствое, и голова пустая -
     Так в жизнь вступает молодёжь.

О, если чувство в нас ещё не вовсе глухо,
Детей и родину спасём, рассеяв сон!
Завет апостола: «не угашайте духа!» -
Напоминаю вам. Как знать? В дали времён,
Быть может, к нравственной воззвать придётся силе;
И вот - сердца молчат, заглохший разум - нем…
Ответит тишина могильная - затем,
     Что духа нет, дух угасили.

12 октября 1888, Павловка


Первый снег

Поверхность всей моей усадьбы
Сегодня к утру снег покрыл…
Подметить всё и записать бы, -
Так первый снег мне этот мил!

Скорей подметить! Он победу
Уступит солнечному дню;
И к деревенскому обеду
Уж я всего не оценю.

Там, в поле, вижу чёрной пашни
С каймою снежной борозду;
Весь изменился вид вчерашний
Вкруг дома, в роще и в саду.

Кусты в уборе белых шапок,
Узоры стынущей воды,
И в рыхлом снеге птичьих лапок
Звездообразные следы…

1888


Моей Музе

Чтоб мне в моих скорбях помочь,
Со мной ты плакала, бывало…
Теперь не плачь! Пускай, как ночь,
Когда дождей пора настала,
Один я молча слёзы лью,
Храня, как тайну, грусть мою.

То грусть порой по старом счастье…
Её сравнить могла бы ты
С тоской стебля, когда ненастье
Вдруг оборвёт с него цветы
И унесёт их вдаль, куда-то,
Откуда нет уже возврата.

Порой грущу, что стар уж я;
Что чую смерти близкий холод
И жуткий мрак небытия, -
Меж тем как я - душою молод,
И животворный сердца пыл
Ещё с летами не остыл.

Не надо звуков скорбной неги;
Не надо старческую грусть
Принаряжать в стихах элегий.
А если плачется - ну, пусть -
Коль сердцу есть в слезах отрада;
Но слёз рифмованных - не надо!

23 июня 1888, Москва


***

Сняла с меня судьба, в жестокий этот век,
Такой великий страх и жгучую тревогу,
Что я сравнительно - счастливый человек:
Нет сына у меня; он умер, слава богу!
Ребёнком умер он. Хороший мальчик был;
С улыбкой доброю; отзывчивый на ласки;
И, мнилось, огонёк загадочный таил,
     Которым вспыхивали глазки.

Он был бы юношей теперь. В том и беда.
О, как невесело быть юным в наше время!
Не столько старости недужные года,
Как молодость теперь есть тягостное бремя.
А впрочем, удручён безвыходной тоской,
Которая у нас на утре жизни гложет,
В самоубийстве бы обрёл уже, быть может,
     Он преждевременный покой.

Но если б взяли верх упорство и живучесть,
В ряды преступные не стал ли бы и он?
И горько я его оплакивал бы участь -
Из мира, в цвете лет, быть выброшенным вон.
Иль, может быть, в среде распутства и наживы,
Соблазном окружён и юной волей слаб,
Он духа времени покорный был бы раб…
     Такие здравствуют и живы.

А сколько юношей на жизненном пути,
Как бы блуждающих средь мрака и в пустыне!
Где цель высокая, к которой им идти?
В чём жизни нашей смысл? В чём идеалы ныне?
С кого примеры брать? Где подвиг дел благих?
Где торжество ума и доблестного слова? ..
Как страшно было бы за сына мне родного,
     Когда так жутко за других!

Март 1888, Петербург


Превращение

Внушает старость мне почтение невольно…
Недаром стар я сам. Но как зато мне больно,
Когда приходится увидеть старика
Ещё здорового, который даже в силах
И тяжкий труд подть, и пошалить слегка,
Но уж носителя и чувств и мыслей хилых!
По жизненной стезе осмысленно он шёл;
Когда-то был умён, и с сердцем был не чёрствым,
И различать умел причины благ и зол;
И правду защищал с бестрепетным упорством…
Вдруг - превращение. Великий в жизни дар,
Так свойственный тому, кто опытен и стар,
Дар прозорливости, сменился почему-то
В нём дальновидностью девиц из института.
Отчизну возлюбив теперь ещё сильней,
Он духа доблести страшиться начал в ней;
Блеснёт ли света луч - ручьём он слёзы точит;
Где плакать надо бы - он чуть-что не хохочет;
Он в смерти видит жизнь; он в камне видит хлеб…
Так сердцем он заглох! так умственно ослеп!
Он - чадо времени. Нас злой какой-то гений
Дурачит зрелищем волшебных превращений,
И за людей нельзя ручаться в наши дни.
Что, ежели и мне… О, Боже сохрани!..
И мне, на старости, вдруг станет неизвестно:
Что глупо, что умно, что честно, что бесчестно??.

17 октября 1887, Петербург


***

Как будто всё всем надоело.
Застыли чувства; ум зачах;
Ни в чём, нигде - живого дела,
И лишь по горло все в делах.

Средь современности бесцветной
Вступили в связь добро и зло;
И равнодушье незаметно,
Как ночь, нас всех заволокло.

Нам жизнь не скорбь и не утеха;
В неё наш век лишь скуку внёс;
Нет в этой пошлой шутке - смеха;
Нет в этой жесткой драме - слёз.

Порой, как сил подземных взрывы,
Нас весть беды всколышет вдруг, -
И быт беспечный и ленивый
Охватят ужас и испуг.

Иль вдруг родится мысль больная,
Что людям надобна война, -
И рвёмся мы к войне, не зная
Ни почему, ни с кем она.

Но чуть лишь мы, затишью веря,
От передряги отдохнём,
Как страх и злая похоть зверя
Уж в нас сменились прежним сном.

И вновь, унылой мглой одеты,
Дни скучной тянутся чредой,
Как похоронные кареты
За гробом улицей пустой.

4 апреля 1887, Петербург


Ночью

Там, где город, вдали засветились огни,
   Словно зорко глядящие очи;
Но окрестность темна, и лишь явней они
   Говорят о присутствии ночи…

Так со мраком в борьбе, о благие умы,
   Вечно бдите вы, ярко сверкая;
И видней вы во тьме, - но из умственной тьмы
   Не выходит громада людская.

Август 1884, Schloss Himmel, близ Вены


На железной дороге

Еду, всё еду… Меня укачало…
Видов обрывки с обеих сторон;
Мыслей толпа без конца и начала;
Странные грёзы - ни бденье, ни сон…

Трудно мне вымолвить слово соседу;
Лень и томленье дорожной тоски…
Сутки-другие всё еду, всё еду…
Грохот вагона, звонки да свистки…

Мыслей уж нет. Одурённый движеньем,
Только смотрю да дивлюсь, как летят
С каждого места и с каждым мгновеньем
Время - вперёд, а пространство - назад.

Июль 1884


На родине

Опять пустынно и убого;
Опять родимые места…
Большая пыльная дорога
И полосатая верста!

И нивы вплоть до небосклона,
Вокруг селений, где живёт
Всё так же, как во время оно,
Под страхом голода народ;

И все поющие на воле
Жильцы лесов родной земли -
Кукушки, иволги; а в поле -
Перепела, коростели;

И трели, что в небесном своде
На землю жаворонки льют…
Повсюду гимн звучит природе,
И лишь ночных своих мелодий
Ей соловьи уж не поют.

Я опоздал к поре весенней,
К мольбам любовным соловья,
Когда он в хоре песнопений
Поёт звучней и вдохновенней,
Чем вся пернатая семья…

О, этот вид! О, эти звуки!
О край родной, как ты мне мил!
От долговременной разлуки
Какие радости и муки
В моей душе ты пробудил!..

Твоя природа так прелестна;
Она так скромно-хороша!
Но нам, сынам твоим, известно,
Как на твоём просторе тесно
И в узах мучится душа…

О край ты мой! Что ж это значит,
Что никакой другой народ
Так не тоскует и не плачет,
Так дара жизни не клянёт?

Шумят леса свободным шумом,
Играют птицы… О, зачем
Лишь воли нет народным думам
И человек угрюм и нем?

Понятны мне его недуги
И страсть - все радости свои,
На утомительном досуге,
Искать в бреду и в забытьи.

Он дорожит своей находкой,
И лишь начнет сосать тоска -
Уж потянулась к штофу с водкой
Его дрожащая рука.

За преступленья и пороки
Его винить я не хочу.
Чуть осветит он мрак глубокий,
Как буйным вихрем рок жестокий
Задует разума свечу…

Но те мне, Русь, противны люди,
Те из твоих отборных чад,
Что, колотя в пустые груди,
Всё о любви к тебе кричат.

Противно в них соединенье
Гордыни с низостью в борьбе,
И к русским гражданам презренье
С подобострастием к тебе.

Противны затхлость их понятий,
Шумиха фразы на лету
И вид их пламенных объятий,
Всегда простёртых в пустоту.

И отвращения, и злобы
Исполнен к ним я с давних лет.
Они - «повапленные» гробы…
Лишь настоящее прошло бы,
А там - им будущего нет…

27 апреля 1884, Рунторт


В. М. Жемчужникову

О друг ты мой, - как сердца струны
Все задрожали, все звучат!..
И лет минувших призрак юный,
Манящий издали назад;
И призрак  старости жестокой,
Вперед торопящий меня,
Туда, к той грани недалёкой,
Где нет уж завтрашнего дня;
И тех судьба, кто сердцу милы,
Кому черёд пожить теперь;
И молчаливые могилы -
Моих владетели потерь…
Как бы смычком, порой так больно,
Вся жизнь по сердцу поведёт, -
И сердце бедное невольно
Под ним и плачет, и поёт.

12 декабря 1883


***

Лишь вступит жизнь в такую пору,
Когда конец всё ближе к ней, -
Былое умственному взору,
Представши, видится ясней.

И как страстей шумела буря,
И как боролась с правдой ложь, -
Седую голову понуря,
Припомнишь всё - и всё поймёшь.

На прожитое взглянешь прямо,
То с краской счастья, то стыда;
И пред тобой, как панорама,
Проходят дальние года…

Так поздней осенью, порою,
Когда летит увядший лист
И, разрежён от мглы и зною,
Спокойный воздух свеж и чист,

В часы, когда уж солнце низко, -
На озарённой им земле
Даль подступает к нам так близко,
Так ясно всё, что было в мгле.

10 октября 1883, Близ Цюриха


***

Ранней осени подарок -
Голубой, прозрачный день…
Полдень блещущий не жарок;
Не нужна густая тень.

Близ пути, под дикой грушей,
На траве скамья стоит;
«Сядь сюда! Смотри да слушай!»
Мне как будто говорит.

Сел. Смотрю кругом и внемлю.
Долго, кажется, сижу…
То на небо, то на землю
С благодарностью гляжу.

Нет болтливого народу…
Тишина… Лишь мошек рой
Всё про ясную погоду
Распевает надо мной…

10 сентября 1883, близ Цюриха


Заметки

1

Для человека - вот условья:
Чтобы душой он не был стар;
Чтобы не с рыбьей был он кровью;
Чтоб иль враждою, иль любовью
Его палил сердечный жар;
Чтоб полным обладал он правом
Сказать, в сознаньи величавом
Своих достоинств: «Homo sum!» *
Людские страсти, скорби, нужды,
Во мне воспитывая ум,
И сердцу пылкому не чужды!»

2

Я бескорыстного лица
Прошу у жизни современной.
Где ж ты, о деятель почтенный
Без грубой примеси дельца?

3
Воля

О, наши прежние затеи!!
О, волей грезившие дни!..
Хоть были и тогда лакеи, -
Но под шитьём своей ливреи
По ней вздыхали и они!..

4
Из современных типов

Всё в нём двусмысленно, неверно, непонятно.
С плодом сомнительным сравнён он может быть:
Посмотришь, повертишь, решишься раскусить,
И думаешь: а ну как выплюну обратно?

5
После чтения газет

Над миром туча всё висит…
Чем это кончится - бог знает!
И разразиться не грозит,
И разойтись не обещает.

6

В насмешку и в позор моей родной земли,
Так некогда сказал наш враг иноплеменный:
«Лишь внешность русского немножко поскобли,
     Под ней - татарин непременно».

Теперь проявимся мы в образе ином.
Так отатарит нас «народников» дружина,
Что скольько ни скреби татарина потом, -
     Не доскребёшь до славянина.

7
Философия червяка

Вперёд я двигаюсь без фальши;
Ползну, отмеряю, и - дальше.
Живу смиренно здесь внизу,
Но всё куда-нибудь ползу,
И доползти всегда в надежде, -
Коль не раздавлен буду прежде.

8

Идёт трагедия. Набрали без разбора
Актёров с улицы. Своих ролей никто
Вперёд не вытвердил. Все смотрят на суфлёра.
Суфлёр или молчит, иль говорит не то.
По сцене мечется толпа в переполохе.
То невпопад кричит, то шепчет лицедей…
Довольно!.. Оттого душе не веселей,
Что драму мрачную играют скоморохи.

14 апреля 1883


* Homo sum! - Я человек! (лат.)

Весенняя песнь

Зиму жизни озаряет
Отблеск вешний. То, что было,
Юность нам напоминает;
Потому оно и мило.

Мне седьмой идёт десяток;
Свой роман я кончу скоро.
В нём немало опечаток
И умышленного вздора;

Но я, путь свершая жизни,
Много слышал, много видел;
Много я в моей отчизне
И любил, и ненавидел.

Живы все воспоминанья!
Вижу в прошлом, будто ныне,
Пробужденье в нас сознанья -
Словно выход из пустыни.

Сколько ввысь и вширь стремлений!
Но задержек сколько вместе!..
Всё же болей или меней
Не стояли мы на месте.

Наконец пора приспела:
Мы прославились на деле
И в лицо Европе смело,
Как родне своей, глядели.

Но эпохи этой славной
Всё вспомянутое мною
Было, собственно, недавно;
Нынче ж веет стариною.

Мы, шагнув ещё немножко,
К временам вернёмся давним.
Европейское окошко
Закрывается уж ставнем.

Ржа доспехов, пыль архива
В жизни внутренней и внешней;
Звук старинного мотива;
Утро жизни; отблеск вешний…

Так всё нынче повторяет,
Что давно уж с нами было,
Юность так напоминает,
Что должно быть очень мило!

?


***

Весны развёртывались силы, -
Вдруг выпал снег… О, падай, падай!
Твой вид холодный и унылый
Мне веет странною отрадой.

Ты можешь время отодвинуть
Тепла, цветов, поющей птички…
Ещё не хочется покинуть
Зимы мне милые привычки.

Пусть дольше жизнью той же самой
Я поживу ещё, как ныне,
Глядя в окно с двойною рамой
И на огонь в моём камине.

Прелестна жизнь весной и летом…
Но сердце полно сожалений,
Что будет мне на свете этом
Ещё одной зимою меней…

27 марта 1883


Памятник Пушкину

Из вольных мысли сфер к нам ветер потянул
В мир душный чувств немых и дум, объятых тайной;
В честь слова на Руси, как колокола гул,
Пронёсся к торжеству призыв необычайный.
И рады были мы увидеть лик певца,
В ком духа русского живут краса и сила;
Великолепная фигура мертвеца
     Нас, жизнь влачащих, оживила.

Теперь узнал я всё, что там произошло.
Хоть не было меня на празднике народном,
Но сердцем был я с тем, кто честно и светло,
Кто речью смелою и разумом свободным
Поэту памятник почтил в стенах Москвы;
И пусть бы он в толпе хвалы не вызвал шумной,
Лишь был привета бы достоин этой умной,
     К нему склонённой головы.

Но кончен праздник… Что ж! гость пушкинского пира
В грязь жизни нашей вновь ужель сойти готов?
Мне дело не до них, детей суровых мира,
Сказавших напрямик, что им не до стихов,
Пока есть на земле бедняк, просящий хлеба.
Так пахарь-труженик, желающий дождя,
Не станет петь, в пыли за плугом вслед идя,
     Красу безоблачного неба.

Я спрашиваю вас, ценители искусств:
Откройтесь же и вы, как те, без отговорок,
Вот ты хоть, например, отборных полный чувств,
В ком тонкий вкус развит, кому так Пушкин дорог;
Ты, в ком рождают пыл возвышенной мечты
Стихи и музыка, статуя и картина, -
Но до седых волос лишь в чести гражданина
     Не усмотревший красоты.

Или вот ты ещё… Но вас теперь так много,
Нас поучающих прекрасному писак!
Вы совесть, родину, науку, власть и бога
Кладёте под перо и пишете вы так,
Как удержал бы стыд писать порою прошлой…
Но наш читатель добр; он уж давно привык,
Чтобы язык родной, чтоб Пушкина язык
     Звучал так подло и так пошло.

Вы все, в ком так любовь к отечеству сильна,
Любовь, которая всё лучшее в нём губит, -
И хочется сказать, что в наши времена
Тот - честный человек, кто родину не любит.
И ты особенно, кем дышит клевета
И чья такая ж роль в событьях светлых мира,
Как рядом с действием высоким у Шекспира
     Роль злая мрачного шута…

О, докажите же, рассеяв все сомненья,
Что славный тризны день в вас вызвал честь и стыд!
И смолкнут голоса укора и презренья,
И будет старый грех отпущен и забыт…
Но если низкая ещё вас гложет злоба
И миг раскаянья исчезнул без следа, -
Пусть вас народная преследует вражда,
     Вражда без устали до гроба!

Июль 1880, близ Фрейбурга, в Швейцарии


***

О, жизнь! Я вновь её люблю
И ею вновь любим взаимно…
Природы друг, я в ней ловлю
Все звуки жизненного гимна;

Я исцелён от слепоты,
Красу весны я вижу снова
И подмечаю все черты
Её стремления живого.

На ниве колос уж высок,
Уже густа трава в поляне;
Уже пчела и мотылёк
С цветов сбирают много дани;

Уж тень даёт зелёный лес
И, полон тайны, шепчет что-то;
Уж полдень пламенный с небес
Всё кроет знойной позолотой;

С душистой яблони уже
Дол убелён слетевшим цветом…
Весна стоит на рубеже,
Где ждёт её слиянье с летом.

Бродить я вышел вдоль полей,
Весь впечатленьям предан внешним;
Заботы все души моей -
О настоящем и о здешнем.

Забот я этих не гоню,
Иных пока не призываю, -
Весь предан солнечному дню,
Весь предан радостному маю!

Кровь льётся в жилах горячо;
Есть чувство бодрости и мощи;
Кукушка много лет ещё
Сулит любезно мне из рощи;

Привет мне добрый шлют поля,
Подобный дружбы поцелую,
И ветерок, со мной шаля,
Мне треплет бороду седую…

О, жизнь! Я ею вновь любим
И вновь люблю её взаимно…
Стихом участвую моим
Я в хоре жизненного гимна.

Май 1879, близ Фрейбурга, в Швейцарии


Зимнее чувство

Хоть в зимний час приходят дни с востока,
А всё ещё природа хороша;
Она не спит безмолвно и глубоко,
Морозом в ней не скована душа.

И листья лес не все ещё утратил,
И жизни шум не прекратился в нём;
По дереву стучит красивый дятел,
В кустах скворец шуршит сухим листом.

Но пусть зима приходит! Мне приятно,
Когда, летя, мне снег туманит взор.
Люблю в лугах белеющие пятна
И серебро залитых солнцем гор.

Пускай земли под снегом жизнь застынет, -
Мне эта смерть природы не страшна;
Я знаю - срок оцепененья минет,
И снова жизнь вдохнет в неё весна.

Дожить бы мне до праздника земного!
Тогда весны увижу красоту,
И белизну долин увижу снова -
Но уж не снег, а яблони в цвету.

16 ноября 1878, на берегу Люцернского озера


Снег

Уж, видимо, ко сну природу клонит
И осени кончается пора.
Глядя в окно, как ветер тучи гонит,
Я нынче ждал зимы ещё с утра.

Неслись они, как сумрачные мысли;
Потом, сгустясь, замедлили свой бег;
А к вечеру, тяжёлые, нависли
И начали обильно сыпать снег.

И сумерки спуститься не успели,
Как всё - в снегу, куда ни поглядишь;
Покрыл он сад, повис на ветвях ели,
Занёс крыльцо и лёг по склонам крыш.

Я снегу рад, зимой здесь гость он редкий;
Окрестность мне не видится вдали,
За белою, колеблющейся сеткой,
Простёртою от неба до земли.

Я на неё смотрел, пока стемнело;
И грезилось мне живо, что за ней,
Наместо гор, - под пеленою белой
Родная гладь зимующих полей.

6 ноября 1878, на берегу Люцернского озера


Земля

Волнуем воздухом, как лёгкая завеса,
С вершин альпийских гор спускается туман.
Уж высятся над ним кой-где макушки леса…
И вот - весь выступил он, красками убран,
В которые рядить деревья любит осень,
Не трогая меж них зелёных вечно сосен.

Как много радости и света в мир принёс,
Победу одержав над мглою, день прозрачный!
Не сумрачен обрыв, повеселел утёс,
И празднично-светло по всей долине злачной;
Лишь около дерев развесистых на ней
Узоры тёмные колеблются теней.

Казалось, что теперь небесное светило,
Вступив на зимний Путь, прощальный свет лило;
И, на него глядя, земля благодарила
За яркие лучи, за влажное тепло,
Что разносил, струясь над нею, воздух зыбкой,
И озарялась вся приветливой улыбкой.

Красавица-земля! Не в этой лишь стране,
В виду гигантов-гор, склонюсь я пред тобою;
Сегодня ты была б везде прелестна мне, -
Лишь бы с деревьями, с кустами и с травою,
Где красок осени играл бы перелив,
Или хоть с бледною соломой сжатых нив.

Чем дольше я смотрю, тем шире и сильнее
Всё разрастается к тебе моя любовь.
О, запах милый мне!.. То, сладостно пьянея,
Как бы туманюсь им, то возбуждаюсь вновь…
Землею пахнет!.. Я - твоё, земля, созданье, -
И нет иного мне милей благоуханья.

Земля-кормилица! Работница-земля!
Твой вечен труд; твои неистощимы недра…
Меж тем как чад своих ты, нуждам их внемля,
Плодами и зерном уж одарила щедро, -
Я вижу - требуя ещё твоих услуг,
Тебя там на холме опять взрывает плуг.

Я жизни путь прошёл, топча тебя небрежно,
Как будто я не сын тебе, родимый прах.
Найти я вне тебя рвался душой мятежной
Причину тайную житейских зол и благ;
И мысль, страшась конца, не ведая начала,
Во тьме и пустоте, тоскливая, блуждала.

Земля! Что ж так влекут меня стремленья дум
И сердца пыл к тебе? Не знаю… Оттого ли,
Что от меня далёк тревожный жизни шум?
Иль правды я ищу? Иль я устал от боли
Разрушенных надежд, оплаканных потерь?
Иль твой к покою зов мне слышится теперь?..

О мать-земля! Я здесь один; людей не видно…
Хотел бы пасть я ниц и лобызать тебя!..
Увы! я не могу, и не людей мне стыдно…
Восторгом был я полн, красу твою любя;
Но лишь тебя признал я матерью моею, -
Печален и смущён, ласкать тебя не смею.

Ты мне чужда ещё, но я отныне твой.
Дай силы мне своей на бодрый подвиг жизни,
Чтоб я, на склоне лет, один с самим собой,
Отрады не искал в тоске и в укоризне;
И чтоб меня, когда наступит смерти мгла,
Ты, примирённого с тобою, приняла.

Поднялся ветерок, свежея понемногу;
Я вижу на горах вечернюю зарю,
И тени длинные ложатся на дорогу…
Пора домой идти. Земля, благодарю!
Обязан я тебе, твоим осенним чарам,
Что уходящий день прожит был мной не даром.

27 октября 1878, на берегу Люцернского озера


Осенью в швейцарской деревне

В час поздних сумерек я вышел на дорогу;
Нет встречных; кончился обряд житейский дня;
И тихий вечер снял с души моей тревогу;
Спокойствие - во мне и около меня.

Вот облака ползут, своим покровом мутным
Скрывая очерки знакомых мне вершин;
Вот парус, ветерком изогнутый попутным,
В пустыне озера виднеется один.

Вот к берегу струи бегут неторопливо;
Чуть слышен плеск воды и шорох тростника;
И прерывает строй природы молчаливой
Лишь мимолётное гудение жука.

Нет, звук ещё один я слышу; он заране
Про смерть мне говорит, пока ещё живу:
То с яблонь или с груш, стоящих на поляне,
Отжившего плода падение в траву.

Сурово для ума звучат напоминанья;
А сердце так меж тем настроено моё,
Что я, внимая им, не чувствую желанья
Теперь ни продолжать, ни кончить бытиё.

Изведал радости я лучшие на свете;
Пришёл конец и им, как эта ночь пришла…
О, будьте счастливы, возлюбленные дети!
Желанье пылкое вам шлю в моём привете,
Чтоб длилась ваша жизнь отрадна и светла!..

18 сентября 1878, на берегу Люцернского озера


На горе

Небо висит надо мною, прозрачно и сине;
     Ходят внизу облака…
Слава осеннему утру на горной вершине!
     С сердца спадает тоска.

Вижу далёкие горы, долины, озёра,
     Птиц подо мною полёт;
Чую, что за растущею силою взора
     Сила и духа растёт.

Крепнет решимость - расстаться с привычкою горя,
     Волю воздвигнуть мою;
Мыслью спокойной я жизнь, не ропща и не споря,
     Как она есть признаю.

Холодно, мрачно, пустынно без милого друга;
     Нет её нежной любви…
Что же! Быть с ласковой жизнью в ладу - не заслуга.
     Жизнью скорбящих живи!

Горные выси внезапную бодрость мне дали…
     Друг мой, любивший меня,
Ты, чья душа мне светила в дни бед и печали
     Пылом святого огня, -

Благословеньем своим и теперь помоги же
     Другу в духовной борьбе!
Кажется мне, в это утро, что к небу я ближе,
     Ближе я также к тебе.

16 октября 1877, Риги Кульм


Полевые цветы

Полевые цветы на зелёном лугу…
Безучастно на них я глядеть не могу.
Умилителен вид этой нежной красы
В блеске знойного дня иль сквозь слёзы росы;
Без причуд, без нужды, чтоб чья-либо рука
Охраняла её, как красу цветника;
Этой щедрой красы, что, не зная оград,
Всех приветом дарит, всем струит аромат;
Этой скромной красы, без ревнивых забот:
Полюбуется ль кто или мимо пройдёт?..
Ей любуюся я и, мой друг, узнаю
Душу щедрую в ней и простую твою.
Видеть я не могу полевые цветы,
Чтоб не вспомнить тебя, не сказать: это ты!
Тебя нет на земле; миновали те дни,
Когда, жизни полна, ты цвела, как они…
Я увижу опять с ними сходство твоё,
Когда срежет в лугу их косы лезвиё…

10 августа 1877


Знакомая картина

Всё нашёл как прежде;
Я уж знал заране:
Месяц в светлых тучках,
Озеро в тумане;

Дальних гор узоры,
Садик перед домом -
Всё как было прежде;
Прибыл я к знакомым.

Не хвалися, месяц,
Садик, не хвалися,
Что без бед над вами
Годы пронеслися!

Озеро и горы,
Не глумитесь тоже
Над судьбой моею,
С вашею не схожей!

Как припомню, вижу:
Эта злая сила,
Что меня ломала,
Вас не пощадила.

Те ж, пожалуй, краски,
Те же очертанья, -
Но куда девалась
Власть очарованья?

Помню, как в безмолвьи
Тёплой летней ночи
Вы манили душу,
Вы пленяли очи…

А теперь не то вы,
Что во время оно,
Хоть на вас усердно
Я гляжу с балкона.

Всю картину вижу,
Стоя перед садом…
Но без сожаленья
Повернусь и задом.

3 июля 1877, Лозанна


***

Что за прелесть сегодня погода!
Этот снег на вершинах вдали,
Эта ясность лазурного свода,
Эта зелень цветущей земли…

Всё покрыто торжественным блеском;
Словно всё упрекает меня,
Что в таком разногласии резком
Моё сердце с веселием дня.

О, желал бы я сам, чтоб хоть ныне
На душе моей стало светло,
Как на той вечно снежной вершине,
Где сияние солнце зажгло;

Чтоб чредой понеслись к моим думам
Годы счастья былые мои,
Как реки этой с ласковым шумом
Голубые несутся струи…

Пусть затмит мне минувшее время
Эту жизнь и что ждёт впереди…
Упади же с души моей, бремя,
Хоть на этот лишь день упади!

Не боли хоть теперь, моя рана!
Дай пожить мне блаженством былым.
Много лет горячо, без обмана
И любил я, и был я любим.

1877, Тун, в Швейцарии


Привет весны

Взгляни: зима уж миновала;
На землю я сошла опять…
С волненьем радостным, бывало,
Ты выходил меня встречать.

Взгляни, как праздничные дани
Земле я снова приношу,
Как по воздушной, зыбкой ткани
Живыми красками пишу.

Ты грозовые видел тучи?
Вчера ты слышал первый гром?
Взгляни теперь, как сад пахучий
Блестит, обрызганный дождём.

Среди воскреснувшей природы
Ты слышишь: свету и теплу
Мои пернатые рапсоды
Поют восторженно хвалу?

Сам восторгаясь этим пеньем
В лучах ликующего дня,
Бывало, с радостным волненьем
Ты выходил встречать меня…

Но нет теперь в тебе отзыва;
Твоя душа уже не та…
Ты нем, как под шумящей ивой
Нема могильная плита.

Прилившей жизнью не взволнован,
Упорно ты глядишь назад
И, сердцем к прошлому прикован,
Свой сторожишь зарытый клад…

4 апреля 1877


Совет самому себе

Тебе, знать, невтерпёж,
Когда, в минорном тоне
Заладивши, поёшь
О собственной персоне.
Уж будет о себе
Да о своём несчастье!
В общественной судьбе
Пора принять участье.
Взгляни - со всех сторон
Как тучи понависли!
Достаточный резон -
Пропеть бы в этом смысле.
Отчизны добрый сын
Не станет спать под тучей;
Совет - и не один -
Он даст на этот случай;
Уж каждый дал из нас;
И ты предстал бы с мненьем,
Добром руководясь
И крайним разуменьем.
Сказал бы: «Господа!
Проснулись? С добрым утром!
Стряслась на нас беда
В покое нашем мудром.
Славяне стяг войны
Подняли за свободу…
Ведь мы помочь должны
Родному нам народу!..
История нас ждёт,
Развязки час назнача…
С славян снять рабства гнёт -
Не наша ли задача?..
Так!.. Но спросить дозволь,
О гражданин России,
Тебе к лицу ли роль
Славянского Мессии, -
Теперь, каков ты есть,
Ещё вдобавок зная,
За что, питая месть,
Враждует смелый «райя»?
И голоден, и наг,
Поклялся взять он с боя
Своих духовных благ
Имущество святое…
А ты?.. Хотя из уст
И льются речи плавно, -
Ведь так душою пуст
Ты был ещё недавно!
Увы! страдальцев брат,
Ты братьям чем поможешь?
Каким добром богат?
Что обещать им можешь?
И где твои права?
Что русский, мол, ты истый?
А на руки сперва
Взгляни-ка! Разве чисты?
Что если братчик твой
Тебе сам скажет: «Друже!
Коль примется родной
Нас пачкать - будет хуже!»
Ох, засорен твой путь!
И к нравственным победам
Тебе едва ль шагнуть
От спячки с пошлым бредом.
Пришлось нам низко пасть!
И пали-то с тех пор мы,
Как подняла нас власть.
Не вывезли реформы!
Не вышло ничего.
Всё, не дозрев, пропало.
Кругом - темно, мертво;
Нет сил, нет идеала;
И интерес один:
Кармана да желудка.
О русский гражданин!
Ужель тебе не жутко?..»

На лире ты своей
Вот так-то петь попробуй,
Да громче, не робей!
Ты с сердцем, а не с злобой…
Ведь, правду коль сказать,
В одном лишь мы и ловки -
Друг дружку лобызать
Да гладить по головке.
Прибавь, что трудно лжи
Стоять за правду в мире;
Да кстати уж скажи,
Что дважды два - четыре.
Но этим не кончай;
Ты вот чем песнь окончи:

«Бывает невзначай,
Что тот, кто низок нонче,
Назавтра стал велик.
То дух любви, повеяв,
Избранника воздвиг
Гигантом из пигмеев…
Что если в этот час
Кровавого событья
Уж осеняет нас
Святой любви наитье?
О, пусть же, нашу дрянь
С нас сбросив, эта сила
России скажет: «Встань!
Тебя я воскресила!»
И, с края в край полна
Любви животворящей,
Могла бы встать она,
Как Лазарь встал смердящий!»

Тут кончи. Хоть успех,
Конечно, под сомненьем,
Зато и вся и всех
Заденешь песнопеньем;
А то ведь это что ж!
О собственной персоне
Заладивши, поёшь -
И всё в минорном тоне.

25 августа 1876


***

Чувств и дум несметный рой
И толпа воспоминаний
Всюду следуют за мной
По пути моих страданий…
Надо высказать мне их;
Мой замкнутый мир им тесен,
Сердце, в память дней былых,
     Просит песен.

Спел бы я, как в эти дни,
Мне светя, не заходило
Всеобъемлющей любви
Лучезарное светило;
Как оно, сгорев дотла,
Меркло, грустно потухая,
И уж нет его… Пришла
     Ночь глухая.

Душу вылил бы я всю;
Воплотил бы сердце в звуки!
Песни про любовь мою,
И про счастье, и про муки,
Про глубокую тоску -
Их святыни не нарушат…
Спел бы я, да не могу -
     Слёзы душат…

6 августа 1876


***

За днями ненастными с тёмными тучами
   Земля дождалась красных дней;
И знойное солнце лучами могучими
   Любовно сверкает на ней.

Вблизи ли, вдали мне видится, слышится,
   Что мир, наслаждаясь, живёт…
Так радостно в поле былинка колышется,
   Так весело птичка поёт!

И в запахах, в блеске, в журчании, в шелесте
   Так явствен восторг бытия,
Что, сердцем подвластен всей жизненной прелести,
   С природою ожил и я…

О сердце безумное, сердце живучее,
   Открытое благам земли, -
Ужель одиночества слёзы горючие
   Насквозь твоих ран не прожгли?

Чего тебе ждать, когда нет уже более
   Любовного сердца с тобой?..
Плачь, плачь над былою, счастливою долею
   И вечную память ей пой!..

18 июля 1876


***

Если б ты видеть могла моё горе -
     Как ты жалела б меня!	
Праздник встречать мне приходится вскоре
     Нашего лучшего дня…

Словно мне вести грозят роковые,
     Словно я чую беду…
Милая, как же наш праздник впервые
     Я без тебя проведу?

В день незабвенный союза с тобою -
     Счастья погибшего день -
Буду вотще моей скорбной мольбою
     Звать твою грустную тень.

Пусто мне будет. В безмолвьи глубоком
     Глухо замрёт мой призыв…
Ты не потужишь о мне, одиноком,
     Нашу любовь позабыв.

Я же, томим безутешной кручиной,
     Помню, чем праздник наш был…
Жизни с тобой я черты ни единой,
     Друг мой, ещё не забыл.

24 февраля 1876


***

Гляжу ль на детей и грущу
Среди опустелого дома -
Всё той же любви я ищу,
Что в горе так сердцу знакома…

К тебе, друг усопший, к тебе
Взываю в безумной надежде,
Что так же ты нашей судьбе
Родна и причастна, как прежде.

Всё мнится - я долгой тоской,
Так больно гнетущей мне душу,
Смущу твой холодный покой,
Твоё безучастье нарушу;

Всё жду, что в таинственном сне
Мне явишься ты, как живая,
И скажешь с участьем ко мне:
«Поплакать с тобою пришла я»…

9 февраля 1876


***

Кончено. Нет её. Время тревожное,
   Время бессонный ночей,
Трепет надежды, печаль безнадёжная,
   Страх и забота о ней;

Нежный уход за больной моей милою;
   Дума и ночи и дня…
Кончено! Всё это взято могилою;
   Больше не нужно меня.

О, вспоминать, одинокий, я стану ли
   Ночи последних забот -
Сердце из бездны, куда они канули,
   Снова их, плача, зовёт.

Ночь бы одну ещё скорбно-отрадную!
   Я бы, склонясь на кровать,
Мог поглядеть на тебя, ненаглядную,
   Руки твои целовать…

Друг мой, сама ты помедлить желала бы,
   Лишь бы я был близ тебя;
Ты бы ещё пострадала без жалобы,
   Только пожить бы любя.

Где ж этот зов дорогого мне голоса?
   Взгляд за услугу мою?
Взгляд, когда ты уже с смертью боролася,
   Всё говоривший: люблю!

Эта любовь, эта ласка прощальная,
   Глаз этих добрый привет…
Милая, кроткая, многострадальная,
   Нет их уж более, нет!..

3 января 1876


***

Ты на земле - я вижу, друг, -
Не легкомысленный прохожий.
Ты, полон дум, глядишь вокруг
И мир благословляешь божий.
В нём целей благость видишь ты
И соответствие причинам,
И сущность вечной красоты -
Разнообразное в едином.
Пытливой мыслию в тайник
Сил мировых ты проникаешь;
Ты изучаешь их из книг,
Ты их творящих созерцаешь…
Ты прав по множеству причин.
Да, наша хороша планета;
И, спора нет, машина эта
Искусней всяческих машин.
Колёса движутся без смазки,
Не притупляются зубцы;
И вопреки какой-то сказке,
Которой верили отцы, -
Вся целиком, без остановок,
Машина вечная идёт…
И как отчётлив, чист и ловок
Её огромный, сложный ход!
И то оказать: одна ошибка,
Немножко где-нибудь не так,
Чуть-чуть потише, слишком шибко.
И вместо мира - кавардак!
Подумать страх, что б это было,
Когда б земля - бог упаси! -
Свой долг вертеться вкруг оси
Хоть на мгновенье позабыла.
Или представь, что вдруг исчез
Закон Ньютонов тяготенья, -
Тогда б в обители небес
Все вознеслись без исключенья…
Мне эти случаи привесть
Хотелось только для примера.
Мир не блажит. Всему в нём есть
Свои законы, вес и мера.
Итак, ты прав, его хваля.
Коль исключим землетрясенья,
Кой-что ещё, - то, без сомненья,
Вещь превосходная - земля.
Но есть явленье на земле же, -
Его законы уж не те.
Ты смотришь: равновесье где же?
И где ж враждебность к пустоте?
Ведь почва тощая, сухая
Небесной влаги больше пьёт,
Чем пресыщённая до края;
А меж людей - наоборот.
Из них едят лишь те, кто сыты.
Что ж это значит? Почему?
Явленья этого уму
Ещё законы не открыты.

1872


Думы оптимиста

В лучшем из миров
Всё ко благу шествует;
Лишь от разных слов
Человек в нём бедствует.

Назовёшь их тьму;
Но, иных не трогая,
Например возьму:
Убежденье строгое.

Или вот ещё:
Цель избрав полезную,
То я горячо
Людям соболезную;

То я, как дитя,
За свободой бегаю,
Шалость эту чтя
Альфой и омегою.

Всем своя судьба.
С неизбежной долею
Всякая борьба -
Пустяки, не более.

Ты смекай умом,
Но имей смирение;
Правила ж притом
Нет без исключения.

Речь разумных лиц
Властью не карается,
Как и певчих птиц
Пенье не стесняется.

Люди разве все
Мрут от истощения?
Даже и о псе
Видим попечения.

Кабы всем покой,
И притом почтительно
Жить бы под рукой
Благопопечительной,

Да слова забыть,
От которых бедствия…
Ах, могли бы быть
Чудные последствия!

Опыт учит ждать.
Те безумны нации,
Что спешат сорвать
Плод цивилизации.

Впереди - века.
Им-то что ж останется?
Пусть висит пока,
Зреет да румянится.

Время подойдёт -
Сам собою свалится;
И кто съест тот плод -
Век свой не нахвалится…

Ныне же - доколь
Это всё устроится -
Были бы хлеб-соль
Да святая троица.

1871


Осенние журавли

Сквозь вечерний туман мне под небом стемневшим
Слышен крик журавлей всё ясней и ясней…
Сердце к ним понеслось, издалёка летевшим,
Из холодной страны, с обнажённых степей.
Вот уж близко летят и всё громче рыдая,
Словно скорбную весть мне они принесли…
Из какого же вы неприветного края
Прилетели сюда на ночлег, журавли?..

Я ту знаю страну, где уж солнце без силы,
Где уж савана ждёт, холодея, земля
И где в голых лесах воет ветер унылый, -
То родимый мой край, то отчизна моя.
Сумрак, бедность, тоска, непогода и слякоть,
Вид угрюмый людей, вид печальный земли…
О, как больно душе, как мне хочется плакать!
Перестаньте рыдать надо мной, журавли!..

28 октября 1871, Югенгейм, близ Рейна


В Европе

Посмотришь, все немцы в лавровых венках,
    Во Франции - мир и порядок;
А в сердце всё будто бы крадется страх,
    И дух современный мне гадок.

Кулачное право господствует вновь,
    И, словно нет дела на свете,
Нам жизнь нипочём, и пролитая кровь
    Нам видится в розовом цвете.

Того и гляди что ещё будет взрыв,
    И воины, злы без границы,
Могильные всюду кресты водрузив,
    Крестами украсят петлицы.

Боюсь я, что мы, опорожнив свой лоб
    От всех невоенных вопросов,
Чрез год не поймём, что за зверь - филантроп,
    И спросим: что значит - философ?

Тем больше, что в наши мудрёные дни
    Забрали весь ум дипломаты,
И нужны для мира - с пером лишь они,
    Да с новым оружьем солдаты.

Два дела в ходу: отрывать у людей
    От туловищ руки и ноги
Да, будто во имя высоких идей,
    Свершать без зазора подлоги.

Когда же подносят с любезностью в дар
    Свободу, реформы, науку, -
Я, словно как в цирке, всё жду, что фигляр
    Пред публикой выкинет штуку.

Все речи болезненно режут мой слух,
    Все мысли темны иль нечисты…
На мирную пальму, на доблестный дух
    Мне кажут вотще оптимисты.

Вид символа мира им сладок и мил,
    По мне - это чуть ли не розга;
Где крепость им чудится нравственных сил,
    Там мне - размягчение мозга…

1871


В альбом современных портретов

1

С тех пор исполненный тревог,
Как на ноги крестьяне стали,
Он изумлён, что столько ног
Ещё земли не расшатали.

2

С томленьем сумрачным Гамлета,
Но с большей верой, может быть,
Десятый год он ждёт ответа
На свой вопрос: «бить иль не бить?»

3

Их прежде сливками считали;
Но вот реформ пришла пора -
И нашей солью их прозвали
Стряпни печатной повара.

4

Пускай собою вы кичитесь - мы не ропщем
(Болотом собственным ведь хвалится ж кулик!);
Лишь не препятствуйте радеть о благе общем…
Vous comprenez - le bien public *.

* Вы понимаете… общественное благо (фр.).

5

Он образумился. Он хнычет и доносит.
Свободы пугало его бросает в зноб…
Вот так и кажется - посечь себя попросит
    Опохмелившийся холоп.

6

Он вечно говорит; молчать не в силах он;
Меж тем и сердца нет, и в мыслях нет устоя…
Злосчастный! Весь свой век на то он обречён,
    Чтоб опоражнивать пустое.

7

Свершив поход на нигилизм
И осмотрясь не без злорадства,
Вдались они в патриотизм
И принялись за казнокрадство.

8

Он был так глуп, когда боролись мы умом;
Но, выгоды познав теперешних уловок,
Он уши навострил, взял в руку грязи ком
    И стал меж нас умён и ловок.

9

Шарманка фраз фальшиво-честных,
Машинка, мелющая вздор,
Окрошка мыслей несовместных, -
Ты старый хлам иль новый сор?

10

Затем глядит он свысока,
Что собирал во время оно
Дань удивленья с дурака
И умиления - с шпиона.

11

С фиглярством, говорят, роль граждан этих сходна.
Но - нет! Они, храня достоинство и честь,
Вертеться колесом умеют благородно
    И величаво - паклю есть.

12

О, как довольны вы!.. Ещё бы!
Вам вкус по свойствам вашим дан.
Без света, затхлые трущобы
Ведь любят клоп и таракан.

13

Их мучит странная забота:
Своих сограждан обязать
Прибавкой к званью патриота
Слов: с позволения сказать.

14

Забыт и одинок он, голову понуря,
Идёт вослед толпе бессильной жертвой зла.
Где воля? Думы где?.. Сломила волю буря
И думы крепкие, как листья, разнесла.

15

Дойдёт чреда до вас, мыслителей-граждан!
Но пусть от общих мест сперва тошнить нас станет,
И наших дней герой, как выпивший буян,
С задорным ухарством реветь «ура!» устанет.

1870


Литераторы-гасильники

«Свободе слова, статься может,
Грозит нежданная беда»…
Что ж в этом слухе их тревожит?
Что ропщут эти господа?
Корят стеснительные меры?
Дрожат за русскую печать?
Движенье умственное вспять
Страшит их, что ли?.. Лицемеры!..
Великодушный их порыв
Есть ложь! Они, одной рукою
Успешно жертву придушив,
На помощь к ней зовут другою…

Храни нас бог от мер крутых,
От кар сурового закона,
Чтобы под вечным страхом их
Народа голос не затих,
Как было то во время оно;
Но есть великая препона
Свободе слова - в нас самих!
Сперва восстанем силой дружной
На тех отступников из нас,
Которым любо или нужно,
Чтоб русский ум опять угас.
Начнём борьбу с преступным делом
И не дозволим впредь никак,
Чтобы свободной мысли враг,
С осанкой важной, с нравом смелым,
Со свитой сыщиков-писак
И сочиняющих лакеев,
Как власть имеющий, - возник
Из нас газетный Аракчеев,
Литературный временщик…

Тому едва ли больше году
(Ведь бесцензурная печать
Уже нам мыслить и писать
Дала, так думалось, свободу!),
Когда б я, дерзкий, захотел
Представить очерк даже слабый
Народных язв и тёмных дел
На суд сограждан, - о, тогда бы
Какой я силой мог унять
И клевету, и обвиненья?
Чем опровергнуть подозренья?
Какие меры мог принять,
Чтобы писака современный
В какой-нибудь статье презренной,
Меня «изменником» назвав,
Значенье правды не ослабил;
Чтоб он моих священных прав
Быть «русским» ловко не ограбил;
Чтоб уськнуть он не смел толпу,
Иль крикнуть голосом победным
С сияньем доблести на лбу,
При сочетаньи с блеском медным;
Чтоб у него отнять предлог
Для намекающей морали;
Чтобы того, что уж жевали,
Он пережёвывать не мог;
Чтоб он газетной этой жвачки
Не изблевал передо мной
Ни из-за денежной подачки,
Ни хоть «из чести лишь одной» *;
Чтоб он, как шарят по карманам,
Не вздумал лазить в душу мне
И, побывав на самом дне,
Представить опись всем изъянам;
Чтоб даже бы не рылся там
Для похвалы, что всё, мол, чисто,
Но в ней потом оставил сам
Следы и запах публициста?..

Теперь как будто для ума
Есть больше воли и простора, -
Хоть наша речь ещё не скоро
Освободится от клейма
Литературного террора…
Несли мы рабски этот гнёт;
Привыкли к грубым мы ударам.
Такое время не пройдёт
Для нашей нравственности даром…
И если мы когда-нибудь
Поднимем дружно чести знамя
И вступим все на светлый путь,
Который был заброшен нами;
И если ждёт нас впереди
Родного слова возрожденье,
И станут во главе движенья
С душой высокою вожди, -
Всё ж не порвать с прошедшим связи!
Мы не вспомянем никогда
Ни этой тьмы, ни этой грязи
Без краски гнева и стыда!..

1870


* «Из чести лишь одной я в доме сем служу». - Так в одной рукописной поэме объясняет служанка позор своего общественного положения. (Примечание автора)

Старик

«Жарко, дедушка! Вставай-ка!
Ты под солнцем целый день…
Вон прохладная лужайка
И кругом от клёнов тень».

- «Не прельщайте тенью, дети;
Нет, я с солнца не сойду!
Знаю сам, что клёны эти
Хороши в моём саду.

Им годов теперь немало, -
Мне ровесники они…
Отдохните вы, пожалуй,
В освежающей тени;

Но прохлады не хочу я;
Этот зной меня живит.
Может быть, теплом врачуя,
Солнце дни мои продлит.

О небесное светило!
Озаряй меня и грей
На краю сырой могилы,
У предела ясных дней!

Дорожить нас старость учит
В жизни солнечным теплом.
Будет время!.. Как умрём -
В холодке лежать наскучит…»

1870


Современному гражданину

Дай оглянусь…
Пушкин
Ты победил!.. Все силы жизни
Ты положил в борьбу… Ну что ж?
Ты в ком обрёл любовь к отчизне?
В ком честь?.. Где истина? Где ложь?..
Скажи, о совопросник века,
Что есть безумец? что - мудрец?
Где ж отыскал ты человека
И гражданина наконец?..
Прочтём времён недавних повесть…
Она печальна и мрачна.
В ней наш позор. Пред ней должна
Скорбеть общественная совесть!
Не говори мне о врагах,
Не говори мне об измене…
Не трогай тех, кто в рудниках…
С какою злобою тупой,
С каким самодовольством глупым
Мы приговор читали свой
Над пылом юности живой,
Как будто лекцию над трупом!..
Не мы ль, безумные, тогда,
О здравомыслии радея,
Бесспорным признаком злодея
Считали юные года?
Не мы ль, как безнадежно падших,
На посрамленье всей земли
И сыновей и братьев младших
К столбам позорным привели?
Припомним подвиги другие…
О тех с тобой поговорим,
Чьи думы и дела благие
Теперь рассеялись как дым.
Кто нас вернул на путь обратный?
И чьей рукою святотатной
Разрушен жизни честный строй,
Чтобы создать на нём другой -
Благонамеренно-развратный?
И этой лжи, и этой тьмы,
Нам неизвестностью грозящей, -
Кто их виновник настоящий?
Мы сами! да, с тобою мы!..

Хотели ль мы порядок стройный
От смутных оградить тревог,
Взнуздать мы думали ль порок
И дерзость мысли беспокойной, -
Но в страшный мы вступили бой,
Все средства в помощь призывая,
И по земле своей родной
Прошли как язва моровая!..
Ни страх неправды, ни боязнь
Пятна позорного на чести -
Не умеряли злобной мести…
То не борьба была, а казнь!
Пьяны усердия разгулом,
Мы, сыщики измен и смут,
Всю Русь на свой призвали суд,
Чтоб обвинить её огулом.
Наш слух всё слышал; зоркий глаз
Умел во все проникнуть щели…
И никого нам суд не спас
Из тех, кто в мыслях и на деле
Честней и чище были нас!
Мы их святыню оплевали;
Мы клеветали на народ;
Против врагов, зажав им рот,
Мы власть доносом раздражали…
И вот - затихло всё кругом…
Но ум замолк не пред умом.
Свободу, честность, чувства, мысли
Мы задушили, мы загрызли!
Богатой жизни в темноте
Лежат обломки… Люди, дело -
В первоначальной чистоте
Ничто от нас не уцелело!..

Что ж, современный гражданин!
Что, соль земли, столп государства,
Питомец крепостного барства,
Времён бессудья буйный сын!
Зачем ты, счастлив и нахален,
Среди погрома и развалин
Трубил победы торжество?
Ведь не создашь ты ничего!..
В наш век заснуть умом не можно;
Несчастье это понял ты,
Подчас лаская с страстью ложной
Благообразные мечты…
Обман!.. В сокровищницу мира
Сам ничего ты не принёс!
Ты гложешь, как голодный пес,
Остатки прерванного пира…

1870


Эпиграф - из «Евгения Онегина» Пушкина (гл. VI).

Не трогай тех, кто в рудниках - В это время были в ссылке и на каторге известные общественные деятели 60-х годов Н.Г.Чернышевский, Н.В.Шелгунов, каракозовцы и многие другие.

Поговорим с тобой о тех, Кто, обесславленные нами, За тот один страдали грех, Что не покрыты сединами - Речь идёт о травле «охранительной» прессой и чиновниками Муравьёва-Вешателя молодёжи, «нигилистов». Особенно отвратительные полицейско-доносные формы эта травля приняла после выстрела Каракозова.

Кентавр

Свершилось чудо!.. Червь презренный,
Который прежде, под землёй,
Плодясь в стыде и потаенно,
Не выползал на свет дневной;
Который знал в былые годы,
Что мог он только воровски
Губить богатой жизни всходы,
В тиши подтачивать ростки, -
Преобразясь, восстал из праха!
Ничтожный гад стал крупный зверь;
И, прежнего не зная страха,
Подчас пугает сам теперь.
Заговорив людскою речью,
Как звери сказочных времён,
Как бы природу человечью
Порой выказывает он.
Знать, с классицизмом воротился
Мифологический к нам век:
Ни жеребец, ни человек -
Кентавр в России народился.
Носясь то вдоль, то поперёк
По нашим нивам, весям, градам;
Кидая грязью с резвых ног,
Взметая пыль, лягая задом, -
Когда он, бешеный, бежит,
То с конским ржанием, то с криком,
И топчет всё в порыве диком, -
Сама земля под ним дрожит!..
И утомясь, но всё же гордый,
Что совершил безумный бег,
С своей полуживотной морды
Он пеной фыркает на всех…
И все сторонятся, робея,
Чтоб он не мог кого-нибудь -
Приняв, конечно, за плебея -
Иль оплевать, или лягнуть.
В ляганье вся задача скрыта;
Вся сила - в мускулах ноги…
Какая ж мысль, давя мозги,
Приводит в действие копыта?
Судя по всем чертам лица,
Нет мысли! Кроме разве задней…
Зато природа жеребца
В нём совершенней и приглядней.
Что за хребет! и что за рост!
Налюбоваться мы не можем!
Как гордо он вздымает хвост,
Своею мыслию тревожим…

Иных мыслителей в Москве
Теперь, по-видимому, бесит,
Что, стать пытаясь во главе,
Кентавр меж нами куролесит.
Им злой почудился в нём дух;
Глядят вперёд они тревожно…
С их стороны такой испуг
Мне непонятен. Невозможно
Играть бесплоднее в слова
Иль заблуждаться простодушней…
Ведь ты ж сама была, Москва,
Его заводскою конюшней!..

1870


***

Эпохи знамение в том,
Что ложь бесстыжая восстала
И в быт наш лезет напролом
Наглей и явней, чем бывало…
О, глубоки ещё следы
Пороков старых и вражды
То затаённой, то открытой
К голодной черни - черни сытой!
Героев времени вражда
Ко всем делам гражданской чести
Не знает меры и стыда.
Как червь, их точит жажда мести.
Вот наша язва! Вот предмет
И отвращения, и смеха!
У них иной заботы нет,
Лишь бы загадить путь успеха
Нечистотой своих клевет…

1870


***

О, скоро ль минет это время,
Весь этот нравственный хаос,
Где прочность убеждений - бремя,
Где подвиг доблести - донос;
Где после свалки безобразной,
Которой кончилась борьба,
Не отличишь в толпе бессвязной
Ни чистой личности от грязной,
Ни вольнодумца от раба;
Где быта старого оковы
Уже поржавели на нас,
А светоч, путь искавший новый,
Чуть озарив его, погас;
Где то, что прежде создавала
Живая мысль, идёт пока
Как бы снаряд, идущий вяло
И силой прежнего толчка;
Где стыд и совесть убаюкать
Мы все желаем чем-нибудь
И только б нам ладонью стукать
В «патриотическую» грудь!..

1870


***

Забудь их шумное волненье,
Прости им юный пыл души -
И словом строгим осужденья
Их от себя не отврати.
Они к тебе простёрли руки,
Мольба их общая свята:
Для всех в святилища науки
Открой широкие врата.
Не отымай у них надежды,
Ещё вся жизнь их - впереди;
От палача и от невежды
Их юный возраст огради.
И новый лист вплетёшь отныне
Ты в лавры царского венца, -
И, может, вспомнится при сыне
Великодушие отца.

[1866 ?]


Сословные речи

Вослед за речью речь звучала:
«Народ, законность, власть, права…»
Что ж это? Громкие ль слова?
Или гражданские начала?..
Нет! Гражданин сословных прав
Ярмом на земство не наложит!
И возглашать никто не может, -
Народной думы не узнав
И от земли не полномочен, -
Что строй его правдив и прочен!
Тот строй законен и живуч,
Где равноправная свобода,
Как солнце над главой народа,
Льёт всем живительный свой луч.
Во имя блага с мыслью зрелой,
И кроме блага - ничего!
Так вековое зиждут дело
Вожди народа своего.
А вас, сословные витии,
Вас дух недобрый подучил
Почётной стражей стать в России
Против подъёма русских сил!

Январь 1865


***

Когда, ещё живя средь новых поколений,
Я поздней старости заслышу тяжкий ход,
И буря пылких чувств, восторженных стремлений
И смелых помыслов в душе моей заснёт, -
Тогда с людьми прощусь и, поселясь в деревне,
Средь быта мирного, природы чтитель древний,
Я песни в честь её прощальные сложу
И сельской тишины красу изображу.
Пойду ль бродить в полях, я опишу подробно
Мой путь среди цветов, растущих вдоль межи,
И воздух утренний, и шорох спелой ржи,
Своим движением морским волнам подобной.
Под вечер сяду ли к любимому окну, -
Я расскажу, как день на небе догорает,
Как ласточка, звеня, в лучах его играет,
А резвый воробей уже готов ко сну
И, смолкнув, прячется под общую нам крышу;
Скажу, что на заре вдали я песню слышу…
На всё откликнется мой дружелюбный стих;
Но, боже, до конца оставь мне слух и зренье,
Как утешение последних дней моих
И уж единственный источник вдохновенья!..

1859


Тяжёлое признание

Я грубой силы - враг заклятый
И не пойму её никак,
Хоть всем нам часто снится сжатый,
Висящий в воздухе кулак;

Поклонник знанья и свободы,
Я эти блага так ценю,
Что даже в старческие годы,
Быть может, им не изменю;

Хотя б укор понёс я в лести
И восхваленьи сильных лиц,
Пред подвигом гражданской чести
Готов повергнуться я ниц;

Мне жить нельзя без женской ласки,
Как миру без лучей весны;
Поэмы, звуки, формы, краски -
Как хлеб насущный мне нужны:

Я посещать люблю те страны,
Где, при победных звуках лир,
С челом венчанным великаны
Царят - Бетховен и Шекспир;

Бродя в лугах иль в тёмной роще,
Гляжу с любовью на цветы,
И словом - выражусь я проще -
Во мне есть чувство красоты.

Но если так, то я загадка
Для психолога. Почему ж
Когда при мне красно и сладко
Речь поведёт чиновный муж

О пользе, о любви к отчизне,
О чести, правде - обо всём,
Что нам так нужно в нашей жизни,
Хоть и без этого живём;

О том, как юным патриотам
Служить примером он готов
По государственным заботам,
По неусыпности трудов;

О том, что Русь в державах значит,
О том, как бог её хранит,
И вдруг, растроганный, заплачет, -
Меня при этом не тошнит?..

1859


Раскаяние

Средь сонма бюрократов умных
Я лестной чести не искал
Предметом быть их толков шумных
И поощряющих похвал.

Я знал их всех; но меж народом
Любил скрываться я в тени,
И разве только мимоходом
Привет бросали мне они.

Моих, однако, убеждений
Благонамеренность ценя,
Иной из них, как добрый гений,
Порою в гору влёк меня.

Казалось, к почестям так близко
И так легко… да, видно, лень
Мешала мне с ступени низкой
Шагнуть на высшую ступень.

Мы не сошлись… Но в нраве тихом
Не видя обществу вреда,
Они меня за то и лихом
Не поминают никогда.

О, я достоин сожаленья!
К чему же я на свете жил,
Когда ни злобы, ни презренья
От них ничем не заслужил?

1859


Сказка о живых мертвецах

Граждане - по чину, по навыку в службе - витии,
Два зрелые мужа судили о благе России,
И так были плавны, умны и блестящи их речи,
  Как будто они говорили на вече.

По мненью их - «общество станет на прочных основах
При старых началах с прибавкою к оным из новых
И с тем, чтобы к знанью законов и догматов веры
  Немедля принять надлежащие меры…

Чтоб не был начальник источником зол и напасти,
В народе потребно развить уважение к власти;
Полезно бы ложь и пороки преследовать гласно, -
  Но так, чтобы не было это опасно.

Потом, без сомненья, появятся с помощью бога
В чиновниках честность, в бумагах изящество слога,
И общее будет тогда благоденствие близко -
  Когда сократится в судах переписка.

Лишь долгая опытность в службе и практика в жизни
Помогут устройству порядка в любимой отчизне;
Стремленья ж людей молодых хоть разумны и честны, -
  Но в деле столь важном совсем неуместны!..»

Они продолжали ещё излагать свои мненья,
Как прямо пред ними явилося вдруг привиденье…
Их волосы дыбом… дрожащие подняты длани…
  Прилипнул язык онемевший к гортани!..

И к ним обратило видение слово такое:
«Оставьте Россию, о зрелые мужи, в покое!
Но пусть из вас каждый - будь сказано вам не в обиду -
  Отслужит один по другом панихиду!»

Исчезло виденье, и жутко им стало обоим.
Их члены дрожали, объяты морозом и зноем…
Пригрезилось им или вправду? Не знаю я… То есть,
  Быть может, виденье, а может быть - совесть.

Потом они стали в себя приходить понемногу;
Тот руку тихонько подымет, тот выдвинет ногу,
И в знак, что осталась свобода их телодвиженьям,
  Расшаркались друг перед другом с почтеньем.

Расстались… но тайная долго их грызла досада,
Затем, что не знали, чему удивляться им надо
(Так были их мненья и чувства наивно-правдивы!) -
  Тому ли, что мёртвы? тому ли, что живы?

1858


Нищая

С ней встретились мы средь открытого поля
       В трескучий мороз. Не лета
Её истомили, но горькая доля,
       Но голод, болезнь, нищета,
Ярмо крепостное, работа без прока
В ней юную силу сгубили до срока.

Лоскутья одежд на ней были надеты;
       Спеленатый грубым тряпьём,
Ребёнок, заботливо ею пригретый,
       У сердца покоился сном…
Но если не сжалятся добрые люди,
Проснувшись, найдёт ли он пищи у груди?

Шептали мольбу её бледные губы,
       Рука подаянья ждала…
Но плотно мы были укутаны в шубы;
       Нас тройка лихая несла,
Снег мёрзлый взметая, как облако пыли…
Тогда в монастырь мы к вечерне спешили.

1857


O, beata solitudo! O, sola beatitudo! *

Поры той желанной я жду не дождусь,
Как с городом тесным и шумным прощусь!
В деревню уеду и счастье земное
Познаю в труде и в разумном покое.
Спаси тогда, боже, от всякой беды,
От ранних морозов, от полой воды,
От бури, червя, градобитья, безводья
И сад мой, и ниву, и все те угодья,
Что видит с холма мой заботливый взор,
Где ходят соха, и коса, и топор!
Избави меня от житейского сора,
От мелких страстей, от тщеславного вздора…
И если для умных, свободных бесед,
Для чувств излияний разведают след
К приюту пустынному друг иль подруга -
С востока и с запада, с севера, с юга, -
Границы усадьбы моей охрани
От близких соседей, от дальней родни!

1857


* О, счастливое одиночество! О, одинокое счастье! (лат.).

***

Восторгом святым пламенея,
На всё, что свершается в мире,
Порой я взираю яснее,
Я мыслю свободней и шире.

Я брат на земле всем живущим
И в жизнь отошедшим иную;
И, полон мгновеньем бегущим,
Присутствие вечности чую.

Надзвёздные слышны мне хоры,
И стону людскому я внемлю, -
И к небу возносятся взоры,
И падают слёзы на землю.

1857


***

Мы долго лежали повергнуты в прах,
    Не мысля, не видя, не слыша;
Казалось, мы заживо тлеем в гробах;
    Забита тяжёлая крыша…

Но вспыхнувший светоч вдруг вышел из тьмы,
    Нежданная речь прозвучала, -
И все, встрепенувшись, воспрянули мы,
    Почуяв благое начало.

В нас сердце забилось, дух жизни воскрес, -
    И гимном хвалы и привета
Мы встретили дар просиявших небес
    В рождении слова и света!..

1857


***

Когда очнусь душою праздной
И станет страшно за себя, -
Бегу я прочь с дороги грязной,
И негодуя, и скорбя…
Болящим сердцем я тоскую
И узы спутанные рву;
И с неба музу мне родную
В молитве пламенной зову…

Когда ж на зов она слетает,
Как летний сумрак хороша,
И искажённая душа
Свой первообраз в ней узнает, -
Как больно, следуя за ней,
В ту область, где светлей и чище,
Переносить своё кладбище
Погибших звуков и теней!..

1857


Соглядатай

Я не один; всегда нас двое.
Друг друга ненавидим мы.
Ему противно всё живое;
Он - дух безмолвия и тьмы.

Он шепчет страшные угрозы,
Но видит всё. Ни мысль, ни вздох,
Ни втайне льющиеся слёзы
Я от него сокрыть не мог.

Не смея сесть со мною рядом
И повести открыто речь,
Он любит вскользь лукавым взглядом
Движенья сердца подстеречь.

Не раз терял я бодрость духа,
Пугали мысль мою не раз
Его внимающее ухо,
Всегда за мной следящий глаз.

Быть может, он меня погубит;
Борьба моя с ним нелегка…
Что будет - будет! Но пока -
Всё мыслит ум, всё сердце любит!..

1857


Зимние картинки

1
Первый снег

Миновали дождливые дни -
Первый снег неожиданно выпал,
И все крыши в селе, и плетни,
И деревья в саду он усыпал.

На охоту выходят стрелки…
Я, признаться, стрелок не хороший;
Но день целый, спустивши курки,
Я брожу и любуюсь порошей.

Заходящее солнце укрыв,
Лес чернеет на небе румяном,
И ложится огнистый отлив
Полосами по снежным полянам;

Тень огромная вслед мне идёт,
Я конца ей не вижу отсюда;
На болоте застынувшем лёд
И прозрачен, и тонок, как слюда…

Вот снежок серебристый летит
Вновь на землю из тучки лиловой
И полей умирающий вид
Облекает одеждою новой…

2
Ещё воспоминание о Петербурге

Снова снег пушистый увидали мы,
   Наискось летящий…
Закрутил он к ночи, словно средь зимы,
   Вьюгой настоящей.

Ничего не видно в тёмное окно;
   Мокрый снег на стёклах.
Будет завтра утром всё занесено
   На полях поблёклых…

Комната уютна, печка горяча, -
   Что мне до метели?
Далеко за полночь, но горит свеча
   У моей постели.

Сердце мне сжимают, как перед бедой,
   Вслед за думой дума:
Уж близка неволя с пошлой суетой
   Городского шума.

Этот мир чиновный, этот блеск и шум -
   Тягостное иго!
Нужно мне приволье для свободных дум,
   Тишина и книга…

3
Зимняя прогулка в деревне

Вид  родной и грустный!.. От него нельзя
   Оторваться взору…
Тянутся избушки, будто бы скользя
  Вдоль по косогору…

Из лощины тесной выше поднялся
   Я крутой дорогой;
И тогда деревня мне открылась вся
   На горе отлогой.

Снежная равнина облегла кругом;
   На деревьях иней;
Проглянуло солнце, вырвавшись лучом
   Из-за тучи синей.

Вон - старик прохожий с нищенской сумой
   Подошёл к окошку;
Пробежали санки, рыхлой полосой
   Проложив дорожку.

Вон - дроздов весёлых за рекою вдруг
   Поднялася стая;
Снег во всём пространстве сыплется как пух,
   По ветру летая.

Голуби воркуют; слышен разговор
   На конце селенья;
И опять всё смолкло, лишь стучит топор
   Звонко в отдаленьи…

И смотреть, и слушать не наскучит мне,
   На дороге стоя…
Здесь бы жить остаться! В этой тишине
   Что-то есть святое…

4
Зимний вечер в деревне

На тучах снеговых вечерний луч погас;
Природа в девственном покоится убранстве;
Уж неба от земли не отличает глаз,
Блуждая далеко в померкнувшем пространстве.

Поземный вихрь, весь день носившийся, утих;
Но в небе нет луны, нет блёсток в глыбе снежной;
Впотьмах кусты ракит и прутья лип нагих
Рисунком кажутся, набросанным небрежно.

Ночь приближается; стихает жизнь села;
Но каждый звук слышней… Вот скрипнули ворота,
Вот голосом ночным уж лаять начала
Собака чуткая… Вдали промолвил кто-то.

Вот безотрадная, как приговор судьбы,
Там песня раздалась… Она в пустой поляне
Замрёт, застонет вновь… То с поздней молотьбы
На отдых по домам расходятся крестьяне.

1857


Воспоминание в деревне о Петербурге

Жаль, что дни проходят скоро!
К возвращенью время близко.
Снова, небо скрыв от взора,
Тучи там повиснут низко.

Ночью, в дождь, слезами словно
Обольются там окошки;
А на улице безмолвной,
Дребезжа, проедут дрожки;

Да очнувшись: вора нет ли, -
Стукнет палкой дворник сонный;
Да визжать на ржавой петле
Будет крендель золочёный…

1857


Почему?

С тех пор как мир живёт и страждет человек
	Под игом зла и заблужденья, -
В стремлении к добру и к правде каждый век
	Нам бросил слово утешенья.
Умом уж не один разоблачён кумир;
	Но мысль трудиться не устала,
И рвётся из оков обмана пленный мир,
	Прося у жизни идеала…
Но почему ж досель и сердцу, и уму
	Так оскорбительно, так тесно?
Так много льётся слёз и крови? Почему?
	Так всё запугано, что честно?
О, слово первое из всех разумных слов!
	Оно, звуча неумолимо,
Срывает с истины обманчивый покров
	И в жизни не проходит мимо.
Да! почему: и смерть, и жизнь, и мы, и свет,
	И всё, что радует и мучит?
Хотя бы мы пока и вызвали ответ,
	Который знанью не научит, -
Всё будем требовать ответа: почему?
	И снова требовать, и снова…
Как ночью молния прорезывает тьму,
	Так светит в жизни это слово.

1857


Причина разногласия

Два господина однажды сошлись;
Чай в кабинете с сигарою пили
И разговором потом занялись -
Всё о разумных вещах говорили:
    О том, что такое обязанность, право?
    И как надо действовать честно и право,
    С пути не сбиваясь ни влево, ни вправо?

Кажется, мненье должно быть одно:
Подлость и честь разве спорное дело?
Белым нельзя же назвать что черно,
Также и чёрным назвать то, что бело!
    Пошли у них толки, пошли примененья
    Того и другого терзали сомненья;
    Того и гляди, что разделятся мненья…

Входит к ним третье лицо в кабинет;
В спор их вступивши, оно обсудило
С новых сторон тот же самый предмет -
И окончательно с толку их сбило…
    Один из них был Титулярный Советник,
    Меж тем как другой был Коллежский Советник,
    А третий - Действительный Статский Советник.

1856


Мыслителю

Орёл взмахнёт могучими крылами
И, вольный, отрешившись от земли,
О немощных, влачащихся в пыли,
Не думает, паря под небесами…

Но, от мертвящей лжи освободясь
И окрылённый мыслью животворной,
Когда для сферы светлой и просторной
Ты, возлетев, покинешь мрак и грязь;

Когда почувствуешь, как после смрадной
И долго угнетавшей тесноты
Трепещет грудь от радости, и ты
Вдыхаешь воздух чистый и прохладный, -

О, ты начнёшь невольно вспоминать
О доле смертных, тёмной и ничтожной!
Взирая сверху, будет невозможно
Тебе, счастливому, не пожелать,

Чтоб братьев, пресмыкающихся долу,
Свет истины скорей освободил!..
Когда ж они, без воли и без сил,
Не будут твоему внимать глаголу, -

С высот своих ты властно им кричи!
Окованных невежественным страхом,
Заставь ты их расстаться с тьмой и с прахом
И смелому полёту научи!..

1856


***

По-русски говорите, ради бога!
Введите в моду эту новизну.
И как бы вы ни говорили много,
Всё мало будет мне… О, вас одну
Хочу я слышать! С вами неразлучно,
Не отходя от вас ни шагу прочь,
Я слушал бы вас день, и слушал ночь,
И не наслушался 6. Без вас мне скучно,
И лишь тогда не так тоскливо мне,
Когда могу в глубокой тишине,
Мечтая, вспоминать о вашей речи звучной.

Как русский ваш язык бывает смел!
Как он порой своеобразен, гибок!
И я его лишить бы не хотел
Ни выражений странных, ни ошибок,
Ни прелести туманной мысли… нет!
Сердечному предавшися волненью,
Внимаю вам, как вольной птички пенью.
Звучит добрей по-русски ваш привет;
И кажется, что голос ваш нежнее;
Что умный взгляд ещё тогда умнее,
А голубых очей ещё небесней цвет.

1856


Дорожная встреча

Едет навстречу мне бором дремучим,
В длинную гору, над самым оврагом,
Всё по пескам, по глубоким, сыпучим, -
Едет карета дорожная шагом.

Лес и дорога совсем потемнели;
В воздухе смолкли вечерние звуки;
Мрачно стоят неподвижные ели,
Вдаль протянув свои ветви, как руки.

Лошади медленней тянут карету,
И ямщики погонять уж устали;
Слышу я - молятся: «Дай-то бог к свету
Выбраться в поле!..» Вдруг лошади стали.

Врезались разом колёса глубоко;
Крик не поможет: не сдвинешь, хоть тресни!
Всё приутихло… и вот, недалёко
Птички послышалась звонкая песня…

Кто же в карете? Супруг ли сановный
Рядом с своей пожилою супругой, -
Спят, убаюканы качкою ровной
Гибких рессор и подушки упругой?

Или сидит в ней чета молодая,
Полная жизни, любви и надежды?
Перед природою, сладко мечтая,
Оба открыли и сердце, и вежды.

Пение птички им слушать отрадно, -
Голос любви они внятно в нём слышат;
Звёзды, деревья и воздух прохладный
Тихой и чистой поэзией дышат…

Стали меж тем ямщики собираться.
Скучно им ехать песчаной дорогой,
Да ночевать не в лесу же остаться…
«С богом! дружнее вытягивай! трогай!..»

1856


***

Странно! мы почти что незнакомы -
Слова два при встречах и поклон…
А ты знаешь ли? К тебе влекомый
Сердцем, полным сладостной истомы, -
Странно думать! - я в тебя влюблён!

Чем спасусь от этой я напасти?..
Так своей покорна ты судьбе,
Так в тебе над сердцем много власти…
Я ж, безумный, думать о тебе
Не могу без боли и без страсти…

1856


Возрождение

Вступил я в жизнь к борьбе готовый, -
Но скоро кончилась борьба!..
Неумолим был рок суровый
И на меня надел оковы,
Как на мятежного раба.
Покорно нёс я злую долю,
И совесть робкая лгала;
Она меня на свет, на волю
Из тьмы безмолвной не звала.
Шла мимо жизнь, шло время даром!
Вотще я братьев слышал стон, -
Не ударял мне в сердце он
Больным, сочувственным ударом…
Когда теперь смотрю назад,
На время юности порочной, -
Среди пустыни, в тьме полночной
Блуждает мой печальный взгляд.
Вот мной пройдённая дорога…
Её предательский изгиб
Вёл к страшной бездне!.. Много, много
Из нас погибло… Воля бога
Меня спасла, - я не погиб.
Но не стою я горделиво,
Увенчан славою побед…
Ещё в душе воскресшей нет
С минувшим полного разрыва.
Я долго жил средь скверн и зол!
У их нечистого подножья
Тупела мысль, немел глагол,
Изнемогала сила божья.
Ещё я трепетом объят,
Ещё болит живая рана
И на меня, как из тумана,
Виденья прежние глядят;
И, полн знакомой мне боязнью,
Ещё я взгляды их ловлю,
Мне угрожающие казнью
За то, что мыслю и люблю…

1855


***

Уже давно иду я, утомлённый;
И на небе уж солнце высоко;
А негде отдохнуть в степи сожжённой,
И всё ещё до цели далеко.

Объятая безмолвием и ленью,
Кругом пустыня скучная лежит…
Хоть ветер бы пахнул! Летучей тенью
И облако на миг не освежит…

Вперёд, вперёд! За степью безотрадной
Зелёный сад, я знаю, ждёт меня;
Там я в тени душистой и прохладной
Найду приют от пламенного дня;

Там жизнию я наслаждаться буду,
Беседуя с природою живой;
И отдохну, и навсегда забуду
Тоску пути, лежащего за мной…

1855


Верста на старой дороге

Под горой, дождём размытой,
У оврага без моста
Приютилась под ракитой
Позабытая верста.

Наклонившись набок низко,
Тусклой цифрою глядит;
Но далёко или близко -
Никому не говорит.

Без нужды старушка мерит
Прежний путь, знакомый, свой;
Хоть и видит, а не верит,
Что проложен путь иной…

1854


Притча о сеятеле и семенах

Шёл сеятель с зёрнами в поле и сеял;
И ветер повсюду те зёрна развеял.
Одни при дороге упали; порой
Их топчет прохожий небрежной ногой,
И птиц, из окрестных степей пролетая,
На них нападает голодная стая.
Другие на камень бесплодный легли
И вскоре без влаги и корня взошли, -
И в пламенный полдень дневное светило
Былинку палящим лучом иссушило.
Средь терния пало иное зерно,
И в тернии диком заглохло оно…
Напрасно шёл дождь и с прохладной зарёю
Поля освежались небесной росою;
Одни за другими проходят года -
От зёрен тех нет и не будет плода.
Но в добрую землю упавшее семя,
Как жатвы настанет урочное время,
Готовя стократно умноженный плод,
Высоко, и быстро, и сильно растёт,
И блещет красою, и жизнию дышит…

Имеющий уши, чтоб слышать, - да слышит!

1851


Старость

   Сколько мне жить?.. Впереди - неизвестность.
Жизненный пламень ещё не потух;
Бодрую силу теряет телесность,
Но, пробудясь, окрыляется дух.
   Грустны и сладки предсмертные годы!
Это привычное мне бытиё,
Эти картины родимой природы -
Всё это словно уже не моё.
   Плоти не чувствую прежней обузы;
Жду перехода в обитель теней;
С милой землёй расторгаются узы,
Дух возлетает всё выше над ней.
   Чужд неспокойному страсти недугу,
Ведая тихую радость одну, -
Словно хожу по цветистому лугу,
Но ни цветов, ни травы уж не мну!..

?


Придорожная берёза

В поле пустынном, у самой дороги, берёза,
Длинные ветви раскинув широко и низко,
Молча дремала, и тихая снилась ей грёза;
Но встрепенулась, лишь только подъехал я близко.

Быстро я ехал; она своё доброе дело
Всё же свершила: меня осенила любовно;
И надо мной, шелестя и дрожа, прошумела,
Наскоро что-то поведать желая мне словно -

Словно со мной поделилась тоской безутешной,
Вместе с печальным промолвя и нежное что-то…
Я, с ней прощаясь, назад оглянулся поспешно,
Но уже снова её одолела дремота.

?


Вверх Вниз

Биография

Назовите имя Козьмы Пруткова, и многие вспомнят пару знаменитых афоризмов, например: «Никто не обнимет необъятного» или «Если хочешь быть счастливым, будь им»… «Сочинения» Пруткова переиздаются на протяжении уже ста лет.

О Козьме много написано. Не обойдены вниманием и литераторы, предпринявшие уникальную мистификацию, - братья Алексей, Владимир и Александр Жемчужннковы и Алексей Константинович Толстой, приходившийся Жемчужннковым двоюродным братом по материнской линии. Но если крупный поэт, прозаик А. К. Толстой известен и сегодня достаточно широко, то имя второго значительного поэта из «компании Пруткова» - Алексея Михайловича Жемчужникова - знакомо ныне читателю лишь благодаря Козьме. А он был не только «капельмейстером», то есть руководителем оркестра, дирижёром создателей сочинений Козьмы Пруткова.

Более полувека, хотя и с перерывами, его стихи появлялись на страницах демократических и либеральных периодических изданий. Он не спешил выходить к читателю с книгою и сделал это лишь на 71-м году жизни. Правда, это был двухтомник, сразу заставивший говорить о его самобытной и многоголосой музе.

Многочисленные рецензенты называли поэта «последним могиканом идейной поэзии», «маститым поэтом-гражданином», «певцом гражданской чести», «уцелевшим колоссом доброй старой русской литературной нивы». Свою статью о нём, вышедшую в 1900 году в журнале «Вестник воспитания», молодой Иван Бунин назвал «Поэт-гуманист». Одновременно с Л. Н. Толстым, Л. П. Чеховым, В. Г. Короленко Жемчужников избирается в 1900 году почётным академиком Петербургской Академии наук.

Однако что же известно о нём сейчас тем, кто не склонен охотиться за библиографическими редкостями? Именно таковыми стали две его книги, появившиеся в наше время: скромное «Избранное», изданное в 1959 году в Тамбове стараниями журналиста Б. Илешина, и солидный, с предисловием Е. Покусаева том в Большой серии «Библиотеки поэта», вышедший двадцать пять лет назад. В эти годы стихи Жемчужникова стали включаться в различные антологии, но уже в 1971 году литературовед А. Ф. Захаркин писал: «Этот значительный поэт «выпал» из вузовских курсов. И даже в академической 10-томной «Истории русской литературы» он упоминается только как участник кружка Козьмы Пруткова».

Алексея Михайловича никак нельзя назвать человеком торопливым. Но это не значит, что и мы, так-то не торопясь, должны держать в тени поэта, с именем которого были связаны значительные достижения демократического крыла русской литературы.

Алексей Михайлович Жемчужников родился 10 февраля 1821 года в местечке Почеп Черниговской губернии. В 1822 году семья Жемчужниковых переехала в родовое имение - деревню Павловку Елецкого уезда Орловской губернии. Отец его - Михаил Николаевич Жемчужников - вначале военный, участник Отечественной войны 1812 года, затем крупный чиновник. Мать - Ольга Алексеевна, в девичестве Перовская, принадлежала к известному роду Разумовских-Перовскнх, который дал и крупных политических деятелей, и писателей. Её брат Алексей Алексеевич Перовский известен как писатель Антоний Погорельский, сын её сестры - Алексей Константинович Толстой. К этому же роду принадлежала Софья Перовская. Как мы знаем, были литературно одарены и сыновья самой Ольги Алексеевны.

Ольга Алексеевна умерла 33 лет от роду, оставив шестерых детей, старшему - Алексею - было 12 лет. Алексею повезло больше братьев: детство и отрочество его прошли на деревенском просторе, при матери. Затем он учится в Первой санкт-петербургской гимназии и поступает в Училище правоведения. Он не знал военной муштры, которую в полной мере испытали на себе его братья - Лев, Владимир и Михаил, определённые после смерти матери в Первый кадетский корпус. Один из братьев - Михаил - умер перед самым выпуском из корпуса, не выдержав его сурового режима.

Совсем иная атмосфера была в Училище правоведения, где будущий поэт учился с 1835 со 1841 год. Как писал Жемчужников в «Автобиографическом очерке», эта атмосфера способствовала развитию в воспитанниках Училища «чувства собственного достоинства, человечности и уважения к справедливости, законности, знаниям и просвещению». Преподаватели развивали в своих питомцах художественный вкус, поощрялось творчество, в Училище выходил рукописный журнал, в котором сотрудничает и Алексей Жемчужников.

Вероятно, не стоит идеализировать это учебное заведение, тем более что оно коренным образом переменилось всего десять лет спустя, когда там учился будущий поэт Апухтин, но и не отметить его значения в творческой биографии А. М. Жемчужникова невозможно. Достаточно вольные умонастроения, царившие в тот период среди части преподавателей и учеников, безусловно, благотворнейшим образом сказались и на выработке идейной позиции будущего поэта.

Впрочем, обострённое чувство справедливости и неприятие казенщины были унаследованы сыновьями от Михаила Николаевича Жемчужмикова. Отец Алексея Михайловича, позволявший себе возражать самому Аракчееву, уйдя в отставку, совершенно отошёл от высших кругов. Брат Лев (впоследствии известный художник и автор великолепных мемуаров) в 1848 году грозился перейти на сторону революционных венгров, если его пошлют усмирять их, и всеми правдами и неправдами по выходе из кадетского корпуса добился увольнения от военной службы.

Наконец, сам Алексей Михайлович, имевший все возможности сделать блестящую карьеру, увольняется со службы в 37 лет «к немалому удивлению многих… сослуживцев и знакомых», расставшись «и с званием помощника статс-секретаря государственного совета, и с званием камер-юнкера» (напомню, что последнее звание сыграло роковую роль в судьбе А. С. Пушкина).

В «Автобиографическом очерке» Жемчужников писал: «Критическое отношение к окружавшему меня обществу заставило меня обернуться задом ко всему прошлому и пойти другой дорогой». Это был не просто уход, а своего рода тихий вызов. Уйти в то время, когда карьера шла в руки, по разумению людей «умеренных и аккуратных», было не только глупо, но и дерзко. В том же «Автобиографическом очерке» Жемчужников объясняет свой уход недостатком данных «для занятия какого-нибудь места» между государственными людьми. Эта мера честности талантливого человека была неприменима к сонму бесчестных и неталантливых, которые занимали места, не соответствуя им, однако утверждали, что «служат Отечеству».

«На своем веку, - писал позднее Жемчужников, - я подмечал не раз, как индифферентность вкрадывается в человека большею частью под личиною «благоразумия и практичности в воззрениях на жизнь», а потом, мало-помалу, превращается в нравственную гангрену, разрушающую одно за другим все лучшие свойства не только сердца, но и ума». «Служить бы рад, прислуживаться тошно» - эта гениальная реплика Чацкого столь много говорит о коренной черте лучшей части русской дворянской интеллигенции XIX века. Да, думающие люди того времени хотели Служить, но в ответ на их проекты реформ им предлагали места в департаментах, им предлагали роль колёсика в бюрократической машине. Видимость деятельности, а не саму Деятельность.

По выходе в отставку Алексей Михайлович переезжает из Петербурга в Калугу, где жила его сестра Анна, ставшая к тому времени женой калужского губернатора и соученика Жемчужникова по Училищу правоведения В. А. Арцимовича. Калужский период своей жизни поэт впоследствии назовёт «светлым праздником». С Виктором Арцимовичем - весьма либеральным губернатором - Жемчужников был близок по взглядам. Но дело не только в этом. Россия жила в преддверии надвигающихся реформ, решения крестьянского вопроса. И этот, главный тогда, русский вопрос в Калуге вместе с Жемчужниковым обсуждали жившие там декабристы К. П. Оболенский, Г. С. Батеньков, П. Н. Свистунов, С. Н. Кашкин. Круг людей в высшей степени замечательный. Чего стоит один Гавриил Степанович Батеньков, тридцать лет просидевший в одиночном заключении, человек, до глубокой старости сохранивший чистоту и ясность мысли, не растерявший свободолюбивых идеалов молодости, поэт, предвосхитивший искания поэзии XX века.

Когда Батеньков умер, Алексей Михайлович писал своей жене: «Я узнал о смерти Гавриила Степановича Батенькова. Мне очень грустно и как-то не верится, чтобы эта колоссальная сильная личность, так много думавшая и страдавшая, перестала жить…». Специально подчёркиваю жемчужниковскую оценку Батенькова. Очевидно, декабрист оказал серьёзное воздействие на поэта. Пример жизни этого человека, пример поведения в старческие годы безусловно повлиял на Жемчужникова. В том же письме Алексей Михайлович спрашивает: «Вспоминал ли он обо мне в последние дни своей жизни. Я был бы счастлив, если бы он обо мне вспомнил». Как видим, Жемчужников придавал значение не только своему отношению к Батенькову, но и выверял личное поведение по отношению к себе старшего друга.

В год смерти Батенькова (1863) Жемчужникову исполнилось 42 года. За плечами у него был и шумный успех сочинений Козьмы Пруткова, и публикации собственных произведений в «Современнике», «Отечественных записках», «Библиотеке для чтения», «Русском вестнике». Публикации не очень частые, но всё-таки достаточные для того, чтобы составить имя в литературных кругах, чтобы и после десятилетнего затем молчания его ещё помнили, считались с его мнением. Жемчужников не печатается с 1859 по 1869 год и почти не пишет в это время. Не присоединившись ни к одному из литературных направлений, строго оценивая своё дарование, он считает свой поэтический голос слишком слабым на фоне сильно звучащих голосов Некрасова и Фета. Интересно, что его критическая самооценка совпадает в это время с оценкой его таланта Л. Н. Толстым. В дневнике 1857 года Толстой записал: «Жемчужников, есть сила выражения, искра мала, пьёт из других». Трудно сказать, какие именно произведения поэта читал Толстой, впоследствии совсем иначе оценивший творчество своего друга. Возможно, что в поле его зрения попала ранняя комедия в стихах «Сумасшедший» (1852), в которой ощущалось влияние и Лермонтова, и Грибоедова

Вплоть до отъезда в 1863 году за границу Жемчужников живёт то в Калуге, то в Москве. Этот период его жизни освящён не только дружбой с близкими по духу людьми, но и семейным счастьем. Его жена Елизавета Дьякова происходила из семьи, связанной дружескими узами с Л. Н. Толстым, к которому поэт до конца дней своих испытывал глубокое уважение, первым точно определив его творческий гений как зеркало, в котором «отразился мир с подробностями весь». Но не минует Жемчужниковых и горечь утраты, умирает их маленький сын. За границей Алексею Михайловичу будет суждено пережить болезнь и смерть горячо любимой жены (1875).

Жемчужников живёт в Германии, Швейцарии, Италии, Франции. Старается быть вблизи курортов. Иногда наезжает в Россию, тоска по которой отчётлива в его стихах и письмах того времени. В 1870 году он пишет Н. А. Некрасову: «Я живу и умственно и сердечно в русской литературе; а пребывание моё за границей, которое хотя и имеет свою хорошую сторону и свои выгоды по образу жизни, который я здесь веду, лишает меня возможности говорить и рассуждать о том предмете, который составляет такой существенный элемент моей жизни».

Впрочем, поэт, как всегда, чересчур строг к себе. Такие его стихотворения, как «Современные песни», напечатанные Некрасовым в IV томе «Отечественных записок» за 1870 год, свидетельствуют о глубоком знании и чувствовании происходящего в России. Он выписывал различные русские газеты и журналы, получал письма от родных и друзей, в том числе от Некрасова и Салтыкова-Щедрина. В одном из писем великий сатирик писал из России своему собрату по перу: «Всякая возможность издавать журнал сколько-нибудь свежий исчезает в виду неизречённого холопства остальной прессы».

Знание ситуации в России, конечно, не могло не удерживать Жемчужникова от возвращения домой уже после смерти жены. Однако в 1884 году он возвращается. Год был не из лучших: только что закрыли «Отечественные записки», обрушились новые репрессии на народовольцев. Тяжёлая общественная ситуация вызывала у него горячее чувство протеста. Именно с этого времени начинается активный период в творчестве Жемчужникова. Наиболее плодотворный и яркий. Ему предстояло прожить ещё почти четверть века, и все эти годы он пишет стихи, которые наконец приносят ему широкую известность.

Именно в 80-90-е годы талант Жемчужникова развернулся с особенной силой. Он не только много пишет и печатается в периодике, но и собирает стихи в книги, чего раньше не делал. До этого времени поэт как бы нарочно был «вне игры», ждал своего часа. И час пробил «в года глухие», по словам А. Блока. В это самое время Жемчужников, как писал известный поэт-народник П. Якубович, и «возвысил свой голос», заставив вспомнить о лучших традициях демократической поэзии, связанных прежде всего с именем уже ушедшего Некрасова. Сам Алексей Михайлович писал в опубликованном в 1892 году «Автобиографическом очерке»: «В 1884 году я вернулся в Россию, и все последние года мне писалось более, чем когда-нибудь в моей жизни. Мне казалось - и продолжает казаться до сих пор, - что у меня есть что сказать, и мне хочется высказываться». Поэт был, как всегда, точен в самооценках.

В это время Жемчужников активно участвует в литературно-общественной жизни. Он сближается со многими литераторами того времени, например, с крупным философом и поэтом Владимиром Соловьёвым. В нём Жемчужников увидел родственного по духу поэта. Они во многом сходно относились к некоторым фигурам официальной России. Соловьёв, как и Жемчужников, придавал значение таким стихотворным жанрам, как пародия, эпиграмма. Некоторые их стихи перекликаются по темам и критическому наполнению. Например, цикл эпитафий Жемчужникова и «Эпитафия К. П. Победоносцеву» Вл. Соловьёва:

На разных поприщах прославился он много:
Как евнух он невинностью сиял,
Как пиетист позорил имя бога
И как юрист старушку обокрал.

Эпитафия была в ходу при жизни Победоносцева (он умер в 1902). Вл. Соловьёв определял человека «как существо смеющееся». Культура смеха очень многое значила и в творчестве Жемчужникова.

Маститый поэт следит за деятельностью молодых литераторов. По его докладу Академия наук присуждает одарённому поэту К. Льдову почётный отзыв имени А. С. Пушкина. Он письменно и устно подбадривает молодого И. Бунина, помогает ему печататься. В 1893 году Жемчужников пишет 23-летнему Бунину: «Пишите не как-нибудь, а хорошо. Это для Вас вполне возможно, я в этом убеждён. Я нахожусь в близких отношениях с двумя редакциями: «Вестника Европы» и «Недели». Если Вы пересмотрите и исправите Ваши весенние стихотворения… то я могу их предложить той редакции, которую Вы укажете. Думаю, что могу их предложить также «Северному вестнику» и «Русской мысли». Скажите мне Ваши условия: какой Вы желаете гонорар…»

В 1900 году литературная общественность Москвы довольно широко отметила 50-летие литературной деятельности Жемчужникова. На юбилейном вечере историк литературы А. Н. Веселовский зачитал поздравительную телеграмму Л. Н. Толстого: «Очень радуюсь случаю напомнить тебе о себе сердечным поздравлением с твоей твёрдой и благородной пятидесятилетней деятельностью. Поздравляю себя с тоже почти пятидесятилетней с тобой дружбой, которая никогда ничем не нарушалась». Вл. Соловьёв прислал свои пожелания «многих лет бодрой старости», «не изменять той душевной и телесной бодрости, к которой Вы несомненно имеете редкую способность».

У каждого поэта своя «программа», которую он должен исполнить на земле. Таланту Жемчужникова было как бы предначертано долгое согревание и развёртывание в полную силу именно в последнее двадцатипятилетие его большой жизни.

После возвращения на родину поэт подолгу живёт в провинции - кочует по многочисленным родственникам: Витебская, Орловская, Рязанская губернии. В последние годы, наезжая в Москву, в основном живёт то в Тамбове, то в Тамбовской губернии, в имении М. А. Баратынского - мужа старшей своей дочери Ольги. Михаил Андреевич приходился родственником знаменитому поэту Евгению Абрамовичу Баратынскому. Здесь, в окружении родных, он находил покой, необходимый в преклонные лета. Умер поэт в Тамбове в 1908 году.

Сергей Бирюков

А. М. Жемчужников. Стихотворения. Поэтическая Россия. Москва: Советская Россия, 1988


ЖЕМЧУЖНИКОВ, Алексей Михайлович [10(22).II.1821, м. Почеп Черниговской губернии, - 25.III(7.IV).1908, Тамбов, похоронен в Москве] - русский поэт. Родился в дворянской семье. В 1841, окончив Петербургское училище правоведения, поступил на службу в сенат. В 1858 вышел в отставку. Долго жил за границей. В 1900 избран почётным академиком. Был близко связан с Н. А. Некрасовым и М. Е. Салтыковым-Щедриным. Дебютировал в «Современнике» комедиями в стихах «Странная ночь» (1850), «Сумасшедший» (1852). Сотрудничал в «Отечественных записках» и «Искре». В сатирических сценах «В чём вся суть?» (1872) защищал «нигилистов» от нападок реакционеров. В 50-60-х годах участвовал в создании Козьмы Пруткова. Реалистическая поэзия Жемчужникова, проникнутая гражданскими мотивами и отличавшаяся простотой формы, связана с традициями Некрасова. Жемчужников изображал тяжёлую жизнь народа («Нищая», 1857), неизбежность краха крепостнического уклада («Верста на старой дороге», 1854, «Дорожная встреча», 1856, «Светло, как в полдень…», 1859). С болью воспринял он наступление реакции в 60-е годы (поэма «Сны», 1868). Жемчужников высмеивал лжепатриотов и бюрократов (поэма «Сказка о глупом бесе и о мудром патриоте», 1883), ратовал за честного общественного деятеля («Памятник Пушкину», 1880, «Забытые слова», посвящённое М. Е. Салтыкову, 1889, «Завещание», 1897, и др.). В пейзажной лирике воспел русскую природу (циклы стихов «Зимние картинки», 1857, «Сельские впечатления и картинки», 1886-91, и др.).

Соч.: Стихотворения, т. 1-2, [с автобиографич. очерком], СПБ, 1892; то же, 2 изд., СПБ, 1898; Песни старости. 1892-1898, СПБ, 1900; Прощальные песни. 1900-1907, СПБ, 1908; Избранное, вступ. ст. Б. Илешина, Тамбов, 1959; Избр. произв. Вступ. ст. и прим. Е. Покусаева, М. - Л., 1963.

Лит.: Венгеров С. А., Источники словаря рус. писателей, т. 2, СПБ, 1910; История рус. лит-ры XIX в. Библиографич. указатель, под ред. К. Д. Муратовой, М. - Л., 1962.

И. А. Щуров

Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 2. - М.: Советская энциклопедия, 1964


ЖЕМЧУЖНИКОВ Алексей Михайлович [1821-1908] - русский поэт. Родился в богатой дворянской семье. В своём творчестве сочетал острую сатиру с лиризмом. Обличал ложь национального самомнения и патриотизма, клеймил либералов и консерваторов, протестовал против реакционеров разных оттенков. Гражданские мотивы Жемчужникова проникнуты этическим пафосом, неизменным стремлением к общественной справедливости. В своих сатирах будил интерес к «злобе дня» и выступал защитником общественной инициативы. Однако идея общественной справедливости у Жемчужникова весьма абстрактна, моралистически расплывчата, лишена твёрдого базиса. Она отражает нравственное самосознание кающегося аристократа, стремящегося к опрощению. Последнее не обретает у Жемчужникова практического смысла: оно разрешается эстетически, в лирическом пантеизме. Лирика Жемчужникова не отличается яркостью красок, богатством образов, она задушевно-проста, незатейливо-правдива, созерцательно-романтична. Его лиризм принимает часто сдержанно-религиозный характер - является пантеистическим либо отвлечённо христианским - и тем самым умаляет значимость его сатирических выступлений. Совместно со своим братом и гр. А. К. Толстым Жемчужников написал сборник сатир и пародий под общим псевдонимом Козьмы Пруткова.

Библиография: I. Стихотворения, 2 тт., с автобиогр. очерком, СПБ., 1892, 1910; Песни старости [1892-1898], СПБ., 1900; Прощальные песни [1906-1907], СПБ., 1908.

II. Старосивильский С., А. М. Жемчужников, Крит. очерк его литературной деятельности, М., 1900; Вейнберг П., Жемчужников как поэт-гражданин, «Известия Отд. русского яз. и словесн Акад. наук», 1908, IV; Веселовский А. Н., А. Жемчужников, «История русской лит-ры», под ред. Овсянико-Куликовского, т. V; Брюсов В., Далёкие и близкие, М., 1912.

III. Мезьер А. В., Русская словесность с XI по XIX ст. включительно, ч. 2, СПБ., 1902; Венгеров С. А., Источники словаря русских писателей, т. II, СПБ., 1910; Владиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, Гиз, Л., 1924; Его же, Литература великого десятилетия, т. I, Гиз, М., 1928.

Ш. Г.

Литературная энциклопедия: В 11 т. - [М.], 1929-1939

Админ Вверх
МЕНЮ САЙТА