Любуюсь я твоим конём;
Не поступью его игривой,
Не быстрых глаз его огнём
И не волнующейся гривой.
Не потому, что он не раз
Твоей участником был славы
И что на нём прочтён отказ
Грозящей смертью переправы.
Прибавлю: он не тем мне мил,
Что победительные клики
Слыхал, как ляхов ты громил
В Владимире и Лисобики,
Что попирали Безобдал
Его могучие копыты
И что он ржаньем оглашал
Брег Вислы, буйством знаменитый.
Любуюсь я твоим конём,
Когда, сложив доспехи ратны,
Везде ты с нами и на нём
Несёшься по степи раскатной
Вслед за матёрым русаком.
О почестях не мысля боле
И чуждый боевых забот,
Когда на нём встречаешь в поле
И ночь и солнечный восход;
Когда на нём из полной фляжки
Пьёшь с нами водку наповал,
Когда враг чванства, друг распашки
Охотник ты - не генерал.
Когда, забыв всё бремя славы,
Которую с тобой делил,
Он делит отдых твой, забавы…
Любуюсь им, - твой конь мне мил!
1832
Печальной музы кавалеры!
Признайтесь: только стопы вы
Обули в новые размеры,
Не убирая головы!
И рады, что нашли возможность,
На разум века не смотря,
Свою распухлую ничтожность
Прикрыть цветами словаря!
1831 (?)
Литература наша - сетка
На ловлю иноморских рыб;
Чужих яиц она наседка;
То ранний плод, то поздний гриб;
Чужой хандры, чужого смеха
Всеповторяющее эхо!
1831 (?)
Куда столь быстро и легко,
И гордо, и прелестно,
Ты пролетаешь, облачко,
Скиталец поднебесной?
Земли бездомное дитя,
Игралище погоды,
Напрасно, радугой блестя,
Ты, радостью природы!
Завоет вихрь, взметая прах -
И ты из лона звездна
Дождём растаешь на степях
Бесславно, бесполезно!..
Блести, лети на ветерке,
Подобно нашей доле -
И я погибну вдалеке
От родины и воли!
1829, Якутск
Зачем зарницею без гула
Исчезла ты, любви пора,
И птичкой юность упорхнула
В невозвратимое «вчера»?
Давно ль на юношу, давно ли,
Обетом счастия горя,
Цветами радости и воли
Дождила светлая заря?
Давно ль с родимого порога
Сманила жизнь на пышный пир
И, как безгранная дорога,
Передо мной открылся мир?
И случай, преклоняя темя,
Держал мне золотое стремя,
И, гордо бросив повода,
Я поскакал туда, туда!..
Летим - сорвал бразды шелковы
Неукротимый конь судьбы,
И брызжут пламенем подковы,
Гремя о плиты и гробы.
Я обезумел, воздух свищет -
Всё вдаль и вдаль, надежда прочь.
И вот на нас упала ночь,
И под скалою бездна прыщет,
Над головой расшибся гром,
И конь, и всадник, прянув с края,
Кусты и глыбы отрывая,
В пучину ринулись кольцом.
Замлело сердце! Вихрь кончины
Мне обуял и взор, и ум.
Раздавлен на брегу пучины,
Едва я слышу рёв и шум.
Вот набегают грозно, жадно
За валом вал наперерыв;
Уж мой отчаянный призыв
Стихает, залит пеной хладной…
И вдруг с утёса на утёс,
Как зверь, поток меня понёс
. . . . . . . . . . . . . .
Очнулся я от страшной грезы,
Но всё душа тоски полна,
И мнилось, гнут меня железы
К веслу убогого челна.
Вдаль отуманенным потоком,
Меж сокрушающихся льдин,
Заботно озираясь оком,
Плыву я грустен и один.
На чуждом небе тьма ночная;
Как сон, бежит далёкий брег,
И, шуму жизни чуть внимая,
Стремлю туда невольный бег,
Где вечен лёд и вечны тучи,
И вечносеемая мгла,
Где жизнь, зачахнув, умерла
Среди пустынь и тундр зыбучих,
Где небо, степь и лоно вод
В безрадостный слияны свод,
Где в пустоте блуждают взоры
И даже нет стопе опоры!
Плыву. На тихом сердце хлад,
Дремотой лени тяжки вежды,
И звёзды искрами надежды
В угрюмом небе не горят.
Забвенья ток меня лелеет,
Мечта уснула над веслом,
И время в тихий парус веет
Своим мирительным крылом.
Всё мёртво у меня кругом…
И близко бездна океана
Белеет саваном тумана.
[1829]
Ал. и В. М……..й
Невольный гость в краю чужбины,
Забывший свет, забывший лесть,
Желал бы вам на именины
Цветов прелестнейших поднестъ:
Они - дыханию услада,
Они - веселие очей.
При них бы мне писать не надо
Вам поздравительных речей:
Желанье счастья без печали
В цветах вы сами б угадали…
Но - ах! - якутская весна
Не зелена и не красна!
И здешний май, холодной, дикой,
Одной подснежною брусникой,
А не лилеями богат.
Природа спит, и в поле целом
Я разжился одним пострелом,
А я слыхал, такой наряд
На именины не дарят.
Итак, по воле и неволе
Пришлось приняться за перо,
Хоть я забыл в угрюмой доле
Писать забавно и пестро.
Примите ж это благосклонно
И в шуме праздничного дня
Не осудите вы меня
За мой привет простой и сонной.
В нём правда - каждая черта;
Притом же ваша доброта
По слуху, по сердцу и дома
И вчуже страннику знакома…
В краю зимы и дружбы зимной,
Поверьте, только вы одне,
Ваш разговор гостеприимной
Напоминал друзьям и мне
О незабвенной стороне.
О, будь же добродетель та же
И с нею брат её - покой,
Как неизменный часовой,
У сердца вашего на страже;
Да никакой печали тень
Не хмурит тихий свет забавы,
И, проводив весёлый день,
Поутру встанете вы здравы…
Да будут ясны ваши сны,
Как небо южныя весны,
И необманчивы надежды,
И перед вами все невежды,
По крайней мере, хоть скромны;
Совет подруги чист и верен,
Знакомых круг нелицемерен,
Неутомителен бостон,
Ни бальных скрипок рёв и стон!
Когда ж на берега великой,
На берега моей Невы,
Покинув край морозов дикой,
Стрелою полетите вы,
Да встретят путницу родные,
Беспечной юности друзья
И все по сердцу не чужие,
И вся родимая семья
Благополучны и здоровы,
И пылки, и разлукой новы,
И смех, и радость, и расспрос,
И сладкий дождь свиданья слёз!!.
Зачем же, искра упованья -
Дожить до сладкого свиданья, -
В груди моей погасла ты?
Но я ступил из-за черты
Сорокавёрстного посланья.
И мне, и вам унять пора
Болтливость моего пера,
Но знайте: это всё с начала
По пунктам истина скрепляла,
Хоть неподкупна и строга;
Тут не сплетал из лести кружев
Ваш всепокорнейший слуга
………въ.
18 мая 1829
Шебутуй
(Водопад Станового хребта)
Стенай, шуми, поток пустынной,
Неизмеримый Шебутуй,
Сверкай от высоты стремнинной
И кудри пенные волнуй!
Туманы, тучи и метели,
На лоне тающих громад,
В гранитной зыбля колыбели,
Тебя перунами поят.
Но, пробужденный, ты, затворы
Льдяных пелен преодолев,
Играя, скачешь с гор на горы,
Как на ловитве юный лев.
Как летопад из вечной урны,
Как неба звездомлечный путь,
Ты низвергаешь волны бурны
На халцедоновую грудь;
И над тобой краса природы,
Блестя, как райской птицы хвост,
Склоняет радужные своды,
Полувоздушных перлов мост.
Орёл на громовой дороге
Купает в радуге крыле,
И серна, преклоняя роги,
Глядится в зеркальной скале.
А ты, клубя волною шибкой,
Потока юности быстрей,
То блещешь солнечной улыбкой,
То меркнешь грустию теней.
Катись под роковою силой,
Неукротимый Шебутуй!
Твоё роптанье - голос милой;
Твой ливень - братний поцелуй!
Когда громам твоим внимаю
И в кудри льётся брызгов пыль -
Невольно я припоминаю
Свою таинственную быль…
Тебе подобно, гордый, шумной,
От высоты родимых скал,
Влекомый страстию безумной,
Я в бездну гибели упал!
Зачем же моего паденья,
Как твоего паденья дым,
Дуга небесного прощенья
Не озарит лучом своим!
О, жребий! если в этой жизни
Не знать мне радости венца -
Хоть поздней памятью обрызни
Могилу тихую певца.
Май 1829
Ловитва - то же, что ловля, охота.
Халцедоновый - Халцедон - разновидность кварца, полудрагоценный камень, обычно светлого тона.
Пал туман на море синее,
Листопада первенец,
И горит в алмазах инея
Гор безлиственный венец.
Тяжко ходят волны хладные,
Буйно ветр шумит крылом.
Только вьются чайки жадные
На помории пустом.
Только блещет за туманами,
Как созвездие морей,
Над сыпучими полянами
Стая поздних лебедей.
Только с хищностью упорною
Их медлительный отлёт
Над твердынею подзорною
Дикий беркут стережёт.
Всё безжизненно, безрадостно
В померкающей дали,
Но страдальцу как-то сладостно
Увядание земли.
Как осеннее дыхание
Красоту с её чела,
Так с души моей сияние
Длань судьбины сорвала.
В полдень сумраки вечерние -
Взору томному покой,
Общей грустью тупит терние
Память родины святой!
Вей же песней усыпительной,
Перелётная метель,
Хлад забвения мирительный
Сердца тлеющего цель.
Между мною и любимого
Безнадёжное «прости!».
Не призвать невозвратимого,
Дважды сердцу не цвести.
Хоть порой улыбка нежная
Озарит мои черты,
Это - радуга наснежная
На могильные цветы!
Апрель 1829, Дагестан
Ты пьёшь любви коварный мёд,
От чаши уст не отнимая,
И в сердце юное течёт
Струя восторгов огневая;
И упоён, и утомлён,
Ты ниспадаешь в тихий сон.
Мечтаний рой тебя лелеет,
Кропя росою сладких слёз.
Так с жадных крыл прохладу веет
На жертву неги кровосос;
Так в цвете истлевают силы
От пресыщенья в пыль могилы.
Ты скажешь: «Мил заветный плод,
Не дважды молодость цветёт
И без желаний волны Леты
Шумят всегда у наших стоп!»
Но ты и сердцу прежде меты
Готовишь гибельный озноб
И поздний плач, и ранний гроб.
[1829]
И дум, и дел земных цари,
Часы, ваш лик сияет страшен,
В короне пламенной зари,
На высоте могучих башен,
И взор блюстительный в меди
Горит, неотразимо верной,
И сердце времени в бесчувственной груди
Чуть зыблется приливом силы мерной.
Оживлены чугунною стрелой,
На вас таинственные роки,
И оглашает вещий бой
Земле небесные уроки.
Но блеск, но голос ваш для ветреных племен
Звучит и озаряет даром,
Подобно молнии неведомых письмен,
Начертанных пред Валтасаром.
«Летучее мгновение лови»,
Поёт любимцу голос лести:
«В нём золото и ароматы чести,
Последний пир, свидания любви
И наслажденья тайной мести».
И в думе нет, что упований прах
Дыханье времени уносит,
Что каждый маятника взмах
Цветы неверной жизни косит.
Заботно времени шаги считает он
И бой к веселию призывный,
Ещё не смолк металла звон,
А где же ты, мечты поклонник дивный?
Окован ли безбрежный океан
Венцом валов, - минутной пеной?
Детям ли дней дался победный сан
Над волей века неизменной?
Безумен клик «хочу - могу».
Вознёс Наполеон строптивую десницу,
Сдержать мечтая на бегу
Стремимую веками колесницу…
Она промчалась! Где ж твой меч,
Где прах твой, полубог гордыни?
Твоя молва - оркан пустыни,
Твой след - поля напрасных сеч.
Возникли светлые народов поколенья,
И внемлют о тебе сомнительную речь
С улыбкой хладного презренья.
[1829]
Вам, семейство милых братий,
Вам, созвездие друзей,
Жар приветственных объятий
И цветы моих речей!
Вы со мной - и лёд сомненья
Растопил отрадный луч,
И невольно песнопенья
Из души пробился ключ!
В благовонном дыме трубок,
Как звезда, несётся кубок,
Влажной искрою горя -
Жемчуга и янтаря;
В нём, играя и светлея,
Дышит пламень Прометея,
Как бессмертия заря!
Раздавайся ж, клик заздравной,
Благоденствие, живи
На Руси перводержавной,
В лоне правды и любви!
И слезами винограда
Из чистейшего сребра
Да прольётся ей услада
Просвещенья и добра!
Гряньте в чашу звонкой чашей.
Небу взор и другу длань,
Вознесём беседы нашей
Умилительную дань!
Да не будет чужестранцем
Между нами бог ланит,
И улыбкой, и румянцем,
Нас здоровье озарит;
И предмет всемирной ловли,
Счастье резвое, тайком,
Да слетит на наши кровли
Сизокрылым голубком!
Чтоб мы грозные печали
Незаметно промечтали,
Возбуждаемы порой,
На веселье и покой!
Да из нас пылает каждой,
Упитав наукой ум,
Вдохновительною жаждой
Правых дел и светлых дум;
Вечно страху неприступен,
Вечно златом неподкупен,
Безответно горделив
На прельстительный призыв!
Да украсят наши сабли
Эту молнию побед,
Крови пламенные капли
И боёв зубчатый след!
Но, подобно чаше пирной
В свежих розанах венца,
Будут искренностью мирной
Наши повиты сердца!
И в сердцах - восторга искры,
Умиления слеза,
И на доблесть чувства быстры,
И порочному - гроза!
Пусть любви могущий гений
Даст нам звёздные цветы
И перуны вдохновений
В поцелуе красоты!
Пусть он будет, вестник рая,
Нашей молодости брат,
В пламень жизни подливая
Свой бесценный аромат,
Чтобы с нектаром забвенья
В тихий час отдохновенья
Позабыть у милых ног
Меч и кубок, и венок.
[Февраль 1829]
Посвящено А. А. 3………му
Я видел вас, граниты вековые,
Финляндии угрюмое чело,
Где юное творение впервые
Нетленною развалиной взошло.
Стряхнув с рамен балтические воды,
Возникли вы, как остовы природы!
Там рыщет волк, от глада свирепея,
На черепе там коршун точит клёв,
Печальный мох мерцает следом змея,
Трепещет ель пролётом облаков;
Туманы там - утёсов неизменней
И дышат век прохладою осенней.
Не смущены долины жизни шумом;
Истлением седеет дальний бор;
Уснула тень в величии угрюмом
На зеркале незыблемых озёр;
И с крутизны в пустынные заливы,
Как радуги, бегут ключи игривы.
Там силой вод пробитые громады
Задвинули порогом пенный ад,
И в бездну их крутятся водопады,
Гремучие, как воющий набат;
Им вторит гул - жилец пещеры дальней,
Как тяжкий млат по адской наковальне.
Я видел вас! Бушующее море
Вздымалося в губительный потоп
И, мощное в неодолимом споре,
Дробилося о крепость ваших стоп;
Вам жаркие и влажные перуны
Нарезали чуть видимые руны.
Я понял их: на западе сияло
Светило дня, златя ступени скал,
И океан, как вечности зерцало,
Его огнём живительным пылал,
И древних гор заветные скрижали
Мне дивные пророчества роптали!
16 января 1829
Чуть крылатая весна
Радостью повеет,
Оживает старина,
Сердце молодеет;
Присмирелые мечты
Рвут долой оковы,
Словно юные цветы
Рядятся в обновы,
И любви златые сны,
Осеняя вежды,
Вновь и вновь озарены
Радугой надежды.
1829
Was grinsest du mir, hohler Schadel, her?
Als dass dein Him, wie meines, einst verwirret
Den leichtenTag gesucht und in der Dammrungschwer,
Mit Lust nach Wahrheit jammerlich geirret.
Goethe's Faust
Кончины памятник безгробный!
Скиталец-череп, возвести:
В отраду ль сердцу ты повержен на пути
Или уму загадкой злобной?
Не ты ли - мост, не ты ли - первый след
По океану правды зыбкой?
Привет ли мне иль горестный завет
Мерцает под твоей ужасною улыбкой?
Где утаён твой заповедный ключ,
Замок бессмертных дум и тленья?
В тебе угас ответный луч.
Окрест меня туман сомненья.
Ты жизнию кипел, как праздничный фиал,
Теперь лежишь разбитой урной;
Венок мышления увял,
И прах ума развеял вихорь бурный!
Здесь думы в творческой тиши
Роилися, как звёзды в поднебесной,
И молния страстей сверкала из души,
И радуга фантазии прелестной.
Здесь нежный слух вкушал воздушный пир,
Восхищен звуков стройным хором;
Здесь отражался пышный мир,
Бездонным поглощённый взором.
Где ж знак твоих божественных страстей,
И сил, и замыслов, грань мира облетевших?
Здесь только след презрительных червей,
Храм запустения презревших!
Где ж доблести? Отдай мне гроба дань,
Познаний светлых тёмный вестник!
Ты ль бытия таинственная грань?
Иль дух мой - вечности ровесник?
Молчишь! Но мысль, как вдохновенный сон,
Летает над своей покинутой отчизной,
И путник, в грустное мечтанье погружён,
Дарит тебя земле мирительною тризной.
1828
Эпиграф:
[Что скалишь зубы на меня, пустой череп? Не хочешь ли сказать, что некогда твой мозг, подобно моему, в смятении искал радостных дней и в тяжких сумерках, жадно стремясь к истине, печально заблуждался?
«Фауст» Гёте (нем.)]
Уж как шёл кузнец
Да из кузницы.
Слава!
Нёс кузнец
Три ножа.
Слава!
Первый нож
На бояр, на вельмож.
Слава!
Второй нож
На попов, на святош.
Слава!
А молитву сотворя,
Третий нож на царя.
Слава!
[1824-1825]
Ах, тошно мне
И в родной стороне:
Всё в неволе,
В тяжкой доле,
Видно, век вековать.
Долго ль русский народ
Будет рухлядью господ,
И людями,
Как скотами,
Долго ль будут торговать?
Кто же нас кабалил,
Кто им барство присудил
И над нами,
Бедняками,
Будто с плетью посадил?
По две шкуры с нас дерут,
Мы посеем - они жнут,
И свобода
У народа
Силой бар задушена.
А что силой отнято,
Силой выручим мы то.
И в приволье,
На раздолье
Стариною заживём.
А теперь господа
Грабят нас без стыда,
И обманом
Их карманом
Стала наша мошна.
Баре с земским судом
И с приходским попом
Нас морочат
И волочат
По дорогам да судам.
А уж правды нигде
Не ищи, мужик, в суде,
Без синюхи
Судьи глухи,
Без вины ты виноват.
Чтоб в палату дойти,
Прежде сторожу плати,
За бумагу,
За отвагу -
Ты за всё, про всё давай!
Там же каждая душа
Покривится из гроша:
Заседатель,
Председатель,
Заодно с секретарём.
Нас поборами царь
Иссушил, как сухарь:
То дороги,
То налоги
Разорили нас вконец.
А под царским орлом
Ядом потчуют с вином,
И народу
Лишь за воду
Велят вчетверо платить.
Уж так худо на Руси,
Что и боже упаси!
Всех затеев
Аракчеев
И всему тому виной.
Он царя подстрекнёт,
Царь указ подмахнёт.
Ему шутка,
А нам жутко,
Тошно так, что ой, ой, ой!
А до бога высоко,
До царя далеко,
Да мы сами
Ведь с усами,
Так мотай себе на ус.
[1824]
Начальные строки песни «Ах, тошно мне…» представляют собою революционную переработку сентиментального романса Ю.А.Нелединского-Мелецкого «Ох! тошно мне на чужой стороне…» В песне «Ах, тошно мне и в родной стороне…» содержится резкая критика крепостного права, административного устройства суда, налоговой политики и прочих сторон жизни самодержавно-крепостнической России.
Без синюхи судьи глухи… - то есть без пятирублёвой ассигнации; намёк на взяточничество судей.
А под царским орлом… - Вывески кабаков и питейных лавок украшались царским гербом с изображением орла.
Ты скажи, говори.
Как в России цари
Правят.
Ты скажи поскорей,
Как в России царей
Давят.
Как капралы Петра
Провожали с двора
Тихо.
А жена пред дворцом
Разъезжала верхом
Лихо.
Как курносый злодей
Воцарился по ней -
Горе!
Но господь, русский бог,
Бедным людям помог
Вскоре.
Между 1822 и 1825
В песне идёт речь о дворцовых переворотах.
Как в России царей давят - Имеются в виду убийства Петра III и Павла I. Оба царя были удушены.
Как капралы Петра провожали с двора… - Имеется в виду расставание Петра III с верными ему голштинскими войсками после отречения от престола в 1762 году.
А жена пред дворцом - Екатерина II, обратившаяся к петербургской гвардии с просьбой помочь ей вступить на престол и во главе гвардейцев выступившая против Петра III.
Курносый злодей - Павел I.
Но господь, русский бог, бедным людям помог… - Павел I царствовал всего пять лет и был низвергнут в 1801 году в результате дворцового переворота.
Царь наш - немец русский -
Носит мундир узкий.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!
Царствует он где же?
Всякий день в манеже.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!
Прижимает локти,
Прибирает в когти.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!
Царством управляет,
Носки выправляет.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!
Враг хоть просвещенья,
Любит он ученья.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!
Школы все - казармы,
Судьи все - жандармы.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!
А граф Аракчеев
Злодей из злодеев!
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!
Князь Волконский - баба
Начальником штаба!
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!
А другая баба
Губернатор в Або.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!
А Потапов дурный
Генерал дежурный.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!
Трусит он законов,
Трусит он масонов.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!
Только за парады
Раздаёт награды.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!
А за комплименты -
Голубые ленты.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!
А за правду-матку
Прямо шлёт в Камчатку.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!
1823
Русские цари начиная с Петра III были немецкого происхождения. Александр I, на которого направлена песня, увлекался «прусской системой» военного обучения, где главную роль играли изнурительные плац-парадные учения и жестокая палочная муштра.
Князь Волконский - начальник Главного штаба с 1810-го по 1823 год.
Губернатор в Або - Имеется в виду ставленник Волконского, А.А.Закревский, назначенный в сентябре 1823 года генерал-губернатором Финляндии, с резиденцией в городе Або.
Трусит он масонов - Масонские общества были запрещены указом Александра в августе 1822 года.
Ах, где те острова,
Где растёт трынь-трава,
Братцы!
Где читают Pucelle,
И летят под постель
Святцы.
Где Бестужев-драгун
Не даёт карачун
Смыслу.
Где наш князь-чудодей
Не бросает людей
В Вислу.
Где с зари до зари
Не играют цари
В фанты.
Где Булгарин Фаддей
Не боится когтей
Танты.
Где Магницкий молчит,
А Мордвинов кричит
Вольно.
Где не думает Греч,
Что его будут сечь
Больно.
Где Сперанский попов
Обдаёт, как клопов,
Варом.
Где Измайлов-чудак
Ходит в каждый кабак
Даром.
1822 или 1823
"La Pucelle d'Orleans" ("Орлеанская девственница") - антирелигиозная поэма Вольтера (1755), запрещённая в России.
Бестужев-драгун - А. А. Бестужев-Марлинский, служивший в лейб-гвардии драгунском полку;
карачун - в просторечии: внезапная смерть, конец.
Князь-чудодей - цесаревич Константин Павлович, брат Александра I, наместник Царства Польского; отличался самоуправством, неуравновешенностью нрава.
Танта - прозвище тётки жены Булгарина, тяжёлый характер которой был постоянным объектом насмешек его друзей.
М. Л. Магницкий (1778-1844) - крайний реакционер, руководивший чисткой Петербургского и Казанского университетов.
Мордвинов Николай Семёнович (1754-1845) - граф, адмирал, председатель департамента гражданских и духовных дел Государственного совета, не скрывавший своего оппозиционного отношения к политике Александра I.
Где не думает Греч, что его будут сечь… - Н. Н. Греч (1787-1867), журналист и педагог, заподозренный в составлении в 1820 году прокламации к солдатам гвардейских полков. В Петербурге ходили слухи, что Греч был высечен в тайной полиции. После поражения декабристов Греч перешёл в лагерь правительственной реакции.
Где Сперанский попов обдаёт, как клопов… - М. М. Сперанский (1772-1839), член Государственного совета и исполняющий обязанности председателя комиссии составления законов, отличался в 20-х годах мистико-религиозными настроениями.
Измайлов-чудак - А. Е. Измайлов (1779-1831) - журналист и писатель, славившийся приверженностью к вину.
Бегу от вас, бегу, Петропольские стены,
Сокроюсь в мрак лесов, в пещеры отдаленны.
Куда бы не достиг коварства дикий взор
Или судей, писцов и сыщиков собор.
Куда бы ни хвастун, ни лжец не приближался,
Где б слух ни ябедой, ни лестью не терзался.
Бегу!.. Я вольности обрёл златую нить.
Пусть здесь живёт Дамон, - он здесь умеет жить.
За деньги счастия не редким став примером,
Он из-за стойки в час возникнул кавалером.
Пусть Клит живёт, его коммерчески дела
Французов более нам причинили зла.
Иль Граблев, коего бесчинства всем знакомы,
Ивана Каина могли б умножить томы,
Иль доблестный одной дебелостью Нарцисc
Пускай меняет здесь сиятельных Лаис.
Пусть к пагубе людей с друзьями записными
Понт счастье пригвоздил за картами своими.
Пусть Грей, любя одни российские рубли,
Катоном рядится отеческой земли
И с чётками в руках твердит: «Чтоб жить безбедно,
Нам щит - невежество, нам просвещенье вредно».
Таким людям житьё в продажной стороне.
Но мне здесь жить? к чему?
И что здесь делать мне?
Могу ль обманывать: могу ли притворяться?
Нет! К возвышению постыдно пресмыкаться!
Свободен мыслию, хоть скованный судьбой,
Не применяюсь я за выгоды душой.
Не захочу, на крест иль чин имея виды,
Смывать забвением вельможные обиды
Иль продавать на зло и вкусу и ушам
Тому, кто больше даст, стиховный фимиам!
Служить любовникам не ведаю искусства
И знатных услаждать изношенные чувства;
Я отдаю товар, каков он есть, лицом:
Осла ослом зову, Бибриса - подлецом.
За то гоним, презрен, забыт в несчастной доле,
Богат лишь бедностью, скитаюсь в Петрополе.
«Скажи, к чему теперь, - я слышу, говорят, -
Слинявшей мудрости цинический наряд?
Сей добродетели Обуховской больницы
Давно в помине нет у жителей столицы.
Высокомерие - законно богачам,
А гибкость, рабство, лесть приличны беднякам.
Сим только способом бессребренны поэты
Исправить могут зло их мачехи-планеты».
Так! в наш железный век Фортуна-чародей
Творит директоров из глупых писарей.
Злорада, например, на смех, на диво свету
С запяток в пышную перенесла карету
И, золотым шитьём сменивши галуны,
Ввела и в честь, и в знать умильностью жены.
Теперь он, пагубным гордясь законов знаньем,
Упитан грабленным соседей достояньем,
С сверкающих колёс стихиею своей
Из милости грязнит достойнейших людей.
Меж тем как Персий наш пешком повсюду рыщет
И обонянием чужих обедов ищет;
С бесценным даром сим для авторов знаком,
По дыму трубному спешит из дому в дом.
Конечно, росский Тит, в наградах справедливый,
Вплетая в лавр побед дельфийские оливы,
Гордыню разгромив, в Европе бедных муз
Рукою благости освободил от уз.
Меч превращается в Эрмиев жезл крылатый.
Наш Август царствует, - но где же Меценаты?
Опорой слабого кто здесь захочет быть?
Притом возможно ли дорогу проложить
Сквозь тысячи писцов, искателей голодных,
Сих жалких авторов восторгов всенародных,
На коих без заслуг струится дождь щедрот:
Шмели у пчёл всегда их расхищают сот.
Престанем же наград лелеять ожиданье, -
Без покровителей напрасно дарованье.
Ужель не видим мы Боянов наших дней,
Влачащих жизнь свою без денег, без друзей,
Весной без обуви, а в зиму без шинели,
Бледней, чем схимники в конце страстной недели,
И получающих в награду всех трудов
Насмешки, куплены ценой своих стихов,
На коих, потеряв здоровье и именье,
Лишь в смерти обретать от бедности спасенье.
Иль, за долги в тюрьме простершись на досках,
Без хлеба в жизни сей, бессмертья ждать в веках.
На авторов давно прошла у знатных мода,
И лучший здесь поэт, честь русского народа,
Вовеки будет чтим с шутами наравне.
«Ступай в подьячие, там счастье», - шепчут мне.
Неужли должен я, наскучив Аполлоном,
Как прежде рифмами, - теперь играть законом
И локтем обметать чернильные столы?
Как? чтобы я, сменив корысть на похвалы,
В хаосе крючкотворств бессмысленных блуждая
И звоном золота невинность заглушая,
Для сильных стал весы Фемиды уклонять,
По правде белое - по форме чёрным звать?
И в справках вековых, в сношениях напрасных
Бесстыдно волочить просителей несчастных?
Скорей, чем эта мысль мне в голову придёт,
В июне месяце Неву покроет лёд.
Скорей луна светить в подлунную устанет,
Графов писать стихи, злословить Клит престанет,
И Трусова скорей узнают храбрецом,
Чем я решусь сидеть в палатах за столом.
Почто же медлить здесь?
Оставим град развратный,
Не добродетелью - лишь зданиями знатный,
Где дерзостный порок деяний всех вождём
С заслугой к счастию идут одним путём,
Коварство кроется в куреньях тонкой лести,
Где должно почести купить ценою чести,
Где под личиною закона изувер,
В почтеньи истину скрывая тьмой химер,
Где гнусные ханжи и набожны прелесты
Ниноны дух таят под покрывалом Весты,
Где роскоши одной является успех,
Наука ж, знание в презрении у всех
И где к их пагубе взнесли чело строптиво
Искусства: красть умно, а угнетать учтиво,
Где беззаконно всё - и мне велят молчать!
Но можно ли с душой холодной ободрять
Столичных жителей испорченные нравы?
И кто в улику им, путь указуя правый,
Не изольёт свой гнев в бесхитростных стихах?
Нет! Чтоб сатирою вливать порочным страх,
Не нужно кротких муз ждать вдохновенья с неба, -
Гнев справедливости, конечно, стоит Феба.
«Потише, - вопиют, - вотще и остроты
И град блестящих слов пред ними сыплешь ты.
Взойди на кафедру, шуми с профессорами
И стены усыпляй моральными речами.
Там - худо ль, хорошо ль - всё можно говорить».
Так мня грехи свои насмешками прикрыть,
Смеются многие над правдою и мною,
И, с ложным мужеством под ранней сединою,
Чтоб в бога веровать, ждут лихорадки в дом,
Но бледны, трепетны, внимая дальний гром,
Скучают небесам безверными мольбами.
А в ясны дни, смеясь над бедными людями,
«Терпите, думают, лишь было б нам легко:
Далёко до царя, до бога высоко!»
Но я, уверен быв, что для самой Фортуны
Хоть дремлют, но не спят каратели-перуны,
От развращения спешу себя спасти.
Роскошный Вавилон, в последнее: прости!
1819
Бестужев отбросил начало знаменитой сатиры Буало, опустил личные намёки и приурочил сатиру к русской современности, перенеся действие из Парижа в Петрополь (Петербург).
Петрополь - Петербург.
«Иван Каин» - лубочный роман на «воровской» сюжет.
Грей Томас - английский поэт XVIII века.
Катон Марк Порций Старший (234-149 до н. э.) - политический деятель и писатель древнего Рима.
Персий Авл Флакк (34-62) - римский поэт-сатирик.
Тит (римский император) - намёк на Александра I. С именем римского императора Тита (39-81) связывалось представление о победах и мягком правлении.
Эрмий - Гермес (греческа мифология), бог торговли, вестник богов.
Дельфийские оливы - имеется в виду мир, благоприятствующий искусствам (оливы - символ мира; Дельфы - город в древней Греции, знаменитый святилищем и оракулом Аполлона).
И лучший здесь поэт - В.А.Жуковский.
Графов - поэт-стихоплёт граф Д.И.Хвостов.
Нинона - Нинон де Ланкло, французская красавица, жившая в XVIII веке, известная своим салоном и любовными приключениями.
Веста (римская мифология) - богиня целомудрия.
Тебе ли, Муз Питомец юный,
Томить печалью звучны струны,
Чело под скукою клонить?
Прожив три люстра * с половиной,
Полёт забывши соколиной,
Оледенить себя судьбиной!
Поэту ль малодушным быть?
Бесспорно, что не в нашей воле
Быть счастливым в своей юдоле;
Но можно менее страдать
В оковах грусти бесполезной;
Поверь мне в этом, друг любезной:
Возможно жезл судьбы железной
Терпением перековать.
Не вечно ветр в долинах воет,
Не век Перун крылатый роет
Гранитну цепь Кавказских гор;
Почто же волею своею
Страдать подобно Прометею,
Топтать веселия Лилею,
Печалью свой туманить взор?
Конечно, кто избег кручины!
От ней ни юность, ни седины,
Ни сан, ни род не защитят, -
Везде её проникнут жалы,
И часто пиршества бокалы
Вздыханья царские струят.
Но ах! Чему тоска поможет?
Она шипы на розах множит,
В пыл жизни чувства холодит;
Нам радости даны часами,
Но грусть свинцовыми крылами
Вперёд нас двигает годами;
А невозвратна жизнь - летит.
Друг! Примирись с самим собою,
Престань печальною мечтою
Болезнь сердечну пробуждать;
Пусть Зефир дружбы с новой силой
Развеет мрак души унылой,
Путь жизни бог Цитеры милой
Забав цветами будет стлать.
Последуй дружества совету:
Поставь лишь радости за мету,
А скуку на ветер пускай;
То с чашей нектара златою,
То граций с резвою толпою
Спеши знакомою тропою
И в счастьи счастье воспевай!
1818
Креницын Александр Николаевич (1801-1865), приятель Бестужева и Е.А.Баратынского, поэт, воспитанник Пажеского корпуса, исключённый в 1820 и определённый в рядовые за участие в так называемом Арсеньевском бунте пажей.
* Люстр (лат.) - пять лет.
Биография
Декабрист Александр Александрович Бестужев - поэт, беллетрист, критик - вписал своё имя и в историю литературы, и в историю дворянского революционного движения.
Он происходил из семьи обедневшего дворянина А. Ф. Бестужева (издателя «Санкт-Петербургского журнала»), известного своими радикальными взглядами, смелого проповедника идей просвещения и гражданского равенства. Не удивительно, что пятеро его сыновей - Николай, Александр, Михаил, Пётр и Павел - стали декабристами.
Александр Бестужев был автором лирических и сатирических стихов, поэтических посланий, эпиграмм, рецензий, полемических писем, эссе на литературные темы.
В 1823-1825 годах Бестужев и Рылеев издавали альманах «Полярная звезда», ставший литературным спутником декабристского движения. Каждая книжка «Полярной звезды» открывалась программной статьёй-обзором Бестужева, где прошлое и настоящее русской литературы рассматривались и оценивались с позиций декабристского романтизма.
Замечательной страницей творческой биографии Бестужева были агитационные песни, созданные им в соавторстве с Рылеевым. Написанные в духе народных сатирических песен, они предназначались для политической пропаганды, резко обличали социальную несправедливость, звали к революционным действиям.
Бестужев был членом Северного тайного общества и его Верховной думы, занимал радикальные, республиканские позиции. 14 декабря Бестужев вывел на Сенатскую площадь Московский полк - это послужило началом восстания.
Заключённый после разгрома восстания в каземат Петропавловской крепости, Бестужев написал на имя Николая I записку «Об историческом ходе свободомыслия в России», в которой с исключительной смелостью и прямотой обосновывал причины возникновения дворянского революционного движения и излагал его задачи. Он был приговорён к двадцати годам каторжных работ, заменённых ссылкой в Сибирь, позднее переведён в действующую Кавказскую армию. Погиб в бою с горцами.
Поэтическое творчество Бестужева приходится на 1820-е годы. Страстность и острота восприятия мира характеризуют такие его стихи, как «Череп», «Тост», «Шебутуй», «Сон», «Осень».
В заключении он работает над стихотворной повестью «Андрей, князь Переяславский», свидетельствовавшей о верности поэта идеалам дворянской революционности.
В 1830-е годы Бестужев почти целиком отдаётся созданию романтических повестей, снискавших необычайную популярность: «Ревельский турнир», «Испытание», «Лейтенант Белозер», «Аммалат-Бек», «Мореход Никитин», «Мулла-Нур» и др. Психологическая напряжённость, драматизм стремительно развивающихся сюжетов, мастерство воссоздания местного колорита покоряли современников. Псевдоним «Марлинский», которым подписано большинство бестужевских повестей, был одним из самых громких имён в истории нашей литературы тех лет.
Л. Фризман
Русские поэты. Антология русской поэзии в 6-ти т. Москва: Детская литература, 1996
БЕСТУЖЕВ (настоящая фамилия; псевдоним - Марлинский), Александр Александрович [23.X(3.XI).1797, Петербург, - 7(19).VI.1837, Адлер] - русский писатель, декабрист. Родился в знатной, но обедневшей дворянской семье. Отец его - А. Ф. Бестужев - служил в Академии художеств, был писателем радикального направления, издавал вместе с И. П. Пниным «Санкт-Петербургский журнал». Учился Бестужев в Горном кадетском корпусе, затем перешёл в лейб-гвардии драгунский полк, стоявший под Петергофом в Марли (отсюда псевдоним писателя). В январе 1824 принят К. Ф. Рылеевым в Северное общество, членами которого в 1824-1825 стали трое (из пяти) его братьев. По политическим убеждениям примыкал к радикальному крылу республиканцев. 14 декабря 1825 он вывел на Сенатскую площадь Московский полк. Обвинённый в том, что «умышлял на цареубийство и истребление императорской фамилии», был приговорён к смертной казни, заменённой каторгой (не отбывал), затем ссылкой в Якутск. В 1829 переведён рядовым на Кавказ; незадолго до смерти произведён в прапорщики. Убит в стычке с горцами.
Начал печататься в 1818 (переводы). Наиболее значительное произведение раннего периода - «Подражание первой сатире Буало» (1819) - было запрещено цензурой. Первое крупное прозаическое произведение - «Поездка в Ревель» (1821) - написано под влиянием Н. М. Карамзина. За годы 1819-22 Бестужев опубликовал много критических разборов, рецензий, фельетонов. А. С. Пушкин назвал его «…представителем вкуса и верным стражем и покровителем нашей словесности». Вместе с Ф. Н. Глинкой Бесужев был одним из руководителей Вольного общества любителей российской словесности (с конца 1820). Совместно с Рылеевым, с которым Бестужев познакомился в 1822, писал агитационные противоправительственные песни («Ах, где те острова…», «Ты скажи, говори…» и др.) и издавал альманах «Полярная звезда» (3 книги, 1823-25), где опубликовал повесть «Замок Нейгаузен», «Роман в семи письмах» и другие. В «Полярной звезде» Бестужев печатал обзоры русской литературы: «Взгляд на старую и новую словесность в России» (1823), «Взгляд на русскую словесность в течение 1823 года» (1824), «Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 года» (1825), сыгравшие серьёзную роль в борьбе с классицизмом и в утверждении романтизма. Они предшествовали в истории русской критики знаменитым годовым обзорам В. Г. Белинского. Бестужев выступил как представитель прогрессивного романтизма - литературного выражения идеологии декабризма. На его творчество большое влияние оказали Дж. Байрон и В. Гюго. Центральный мотив прозы Бестужева 1-й половины 20-х годов - апология гордой личности, противопоставившей себя обществу («Ночь на корабле», 1823, «Изменник», 1825). Уже в ранних произведениях проявились особенности манеры Бестужева: орнаментальность и вычурность («марлинизм»), которые вначале имели большой успех, а позже стали предметом ожесточённых нападок.
Разгром декабризма вызвал у Бестужева новые настроения, сказавшиеся в задуманной им исторической повести в стихах «Андрей, князь Переяславский» (написаны лишь 2 главы; 1-я глава напечатана без имени и согласия автора в 1828). Создавая образ лирического героя повести, Бестужев стремился переосмыслить прошлое и настоящее своё положение; в повести возникает тема вечности и смерти, характерная и для других стихов Бестужева. Из творчества Бестужева исчезли мотивы социального протеста, звучавшие в таких произведениях, как «Замок Венден» (1823) и «Ревельский турнир» (1825). В ссылке Бестужев пишет батальные повести «Лейтенант Белозор» (1831), «Латник» (1832). В эти же годы создаётся серия светских повестей («Испытание», 1830, «Фрегат „Надежда“», 1833, и др.), в которых изображаются благородные и таинственные герои, говорящие необычайно цветистым и возвышенным языком. Характерное для романтизма увлечение национальной самобытностью отчётливо проявилось в исторических повестях «Роман и Ольга, повесть 1396 года» (1823), «Наезды» (1831). В кавказских повестях «Аммалат-Бек» (1832), «Мулла-Нур» (1836) Бестужев рисует романтические экзотические образы людей, наделённых бурными страстями и исключительной храбростью. В то же время он создаёт ряд очерков, интересных точным воспроизведением быта, написанных простым и выразительным языком («Будочник-оратор», 1834, «Кавказская стена», 1834). В лирике Бестужева последекабрьской поры отразилась личная судьба поэта-декабриста, обречённого на гибель после поражения восстания. Мотивы одиночества и разочарования, тоска по «родине и воле» звучат в стихах «Сон», «К облаку» и других. Социально-философские раздумья, содержащиеся в лирике Бестужева, подготовляют некоторые мотивы поэзии М. Ю. Лермонтова. Литературно-критические статьи Бестужева вызвали положительную оценку Белинского; в частности, о статье «Клятва при гробе господнем», 1833, он писал: «…сколько в этой статье светлых мыслей, верных заметок, сколько страниц и мест, горящих, сияющих, блещущих живым, увлекательным красноречием, резкими, многозначительными, хотя и краткими очерками, бриллиантовым языком!». Произведения Бестужева, насыщенные романтическими легендами, яркими подробностями быта, кавказской экзотикой, описаниями благородных рыцарей и мрачных злодеев, светских балов, битв с горцами и т. п., имели у современников огромную популярность. Белинский писал, что «Появление Марлинского на поприще литературы было ознаменовано блестящим успехом. В нём думали видеть Пушкина прозы». Некоторого влияния Бестужева не избежали Лермонтов (в драмах, повести «Княгиня Лиговская»), И. А. Гончаров (в повести «Счастливая ошибка»). Однако слава Бестужева была недолгой. В 1840 Белинский подверг его романтическую прозу уничтожающей критике за риторику, внешние эффекты, причудливые метафоры, «сверхчеловеческие» страсти героев, фразёрство. В то же время он высоко оценил историческую заслугу Бестужева - одного из зачинателей русской критики, которому «литература наша многим обязана».
Соч.: Полн. собр. соч., 4 изд., СПБ, 1847; Избр. повести, [Вступ. ст. Н. Л. Степанова], Л., 1937; Собр. стихотворений, [Вступ. ст., ред. и примеч. Н. И. Мордовченко], Л., 1948; Соч., т. 1-2 [Вступ. ст. Н. Н. Маслина], М., 1958; Полн. собр. стихотворений, [Вступ. ст. Н. И. Мордовченко], Л., 1961.
Лит.: Белинский В. Г., Полное собрание сочинений А. Марлинского, в кн.: Полн. собр. соч., т. 4, М., 1954; Семевский М. И., А. А. Бестужев (Марлинский). 1797-1837, «Отечественные записки», 1860, № 5-7; Котляревский Н., Декабристы. Кн. А. И. Одоевский и А. А. Бестужев-Марлинский, их жизнь и лит. деятельность, СПБ, 1907; Воспоминания Бестужевых, [Ред., ст. и коммент. М. К. Азадовского], М. - Л., 1951; Нечкина М. В., Движение декабристов, т. 1-2, М., 1955; Овсянникова С. А., А. А. Бестужев-Марлинский и его роль в движении декабристов, в сб.: Очерки из истории движения декабристов, М., 1954; Попов А. В., Рус. писатели на Кавказе. А. А. Бестужев-Марлинский, «Сб. трудов Ставропольского гос. пед. ин-та», 1947, в. 1; Мордовченко Н. И., А. А. Бестужев, в его кн.: Русская критика первой четверти 19 в., М. - Л., 1959.
А. В. Белинков
Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 1. - М.: Советская энциклопедия, 1962
МАРЛИНСКИЙ [1797-1837] - литературный псевдоним Александра Александровича Бестужева, писателя-декабриста. Родился в знатной дворянской, но сильно обедневшей семье. Учился в Горном корпусе, дослужился до чина штабс-капитана в лейб-гвардии драгунском полку в Марли под Петергофом (отсюда позднейший его литературный псевдоним), позднее был адъютантом при принце Вюртембергском. Литературную деятельность Марлинский начал в 1819. К концу 1822 относится сближение Марлинского с Рылеевым, оказавшим на него сильнейшее идейное воздействие («Мы мечтали вместе, и он пылким своим воображением увлекал меня ещё более»). Вместе с Рылеевым Бестужев издал литературные альманахи «Полярная звезда» за 1823, 1824 и 1825, пользовавшиеся исключительным успехом. Перу Бестужева, кроме ряда беллетристических произведений, принадлежат в этом альманахе «Взгляды на русскую словесность», критические обзоры, сыгравшие огромную роль в становлении русского романтизма и в развитии русской критики. В 1824 Бестужев был введён Рылеевым в «Северное общество», в котором занимал довольно умеренную позицию сторонника конституционной монархии. По его собственным признаниям, Рылеев и Оболенский называли его фанфароном и не раз говорили, что «за флигель-адъютантский эксельбант я готов отдать все конституции». 14 декабря Бестужев находился на Сенатской площади, но после разгрома восстания добровольно отдался в руки Николая I и, как отмечают официозные оценки, «изъявил совершенное раскаяние и в ответах был весьма чистосердечен». В течение года был заключён в форте «Слава» в Финляндии, в 1827-1829 находился в ссылке в Якутске, в 1829 по его личной просьбе был переведён в действующую армию на Кавказ. Однако ни растущая известность Марлинского как прозаика, ни отвага, проявленная им в боях с горцами, не ограждали его от постоянных издевательств командиров; лишь в 1835 он удостаивается чина унтер-офицера. В битве при мысе Адлер Бестужев был убит.
Многие важные эпизоды литературной деятельности Бестужева (например, степень его участия в сочинённых вместе с Рылеевым сатирических песнях «Ах, где те острова» и «Ах, тошно мне и в родной стороне») остаются до настоящего времени крайне смутными. Разгром декабризма мрачной тенью лёг и на литературную деятельность Бестужева-Марлинского. Всё его позднейшее творчество представляет собою мучительный процесс изживания характерной для декабристов идеологии капитализирующегося дворянства и перехода Бестужева на новые, гораздо более консервативные политические позиции. Если раньше, в «Ревельском Турнире», «Замке Венден», у Бестужева звучали ноты социального протеста, то после разгрома декабризма, после уничтожения той политической базы, на которую Бестужев-Марлинский мог бы опереться, в его произведениях появляются новые мотивы. В этом смысле закономерны в его лирике мотивы одиночества (стихотворение «Облако» предвосхищает Лермонтова «Тучки небесные, вечные странники»). Лирика Марлинского мрачна и безотрадна: «Плыву я грустен и один. На чуждом бреге тьма ночная; как сон, бежит далёкий брег и вечен лёд и вечны тучи… И близко бездна океана белеет саваном тумана» («Сон»). В отличие от гражданского историзма рылеевских «Дум» повести Марлинского изображают историю преимущественно в батальном плане - русские легко побеждают наполеоновские войска и на своей почве («Латник», 1832) и даже в далёкой и незнакомой для них Голландии («Лейтенант Белозор», 1831). В эпохе смутного времени («Наезды», 1824), в русском средневековьи («Роман и Ольга, повесть 1396 года») Марлинского выделяет всё те же мотивы национального самосознания, вообще чрезвычайно характерные для декабризма, но в 30-х гг. лишённые политически-прогрессивного содержания. Ещё шире эти националистические мотивы развёртываются в очерках и повестях Марлинского на кавказские темы. В «Аммалате-Беке» [1832], «Мулле-Нур» [1835-1836] и др. Марлинский является создателем напыщенной прозы романтизма. Широкие полотна этнографических зарисовок, экзотика кавказских пейзажей, выспренные описания битв с горцами снискали повестям Марлинского любовь массового дворянского и буржуазного читателя 30-х гг. И наконец последней составной частью творчества Марлинского, последним жанром его стиля являются его светские повести («Испытание», «Роман в 7 письмах»). Здесь действие уже явно ограничено аристократической средой, тематика - всякого рода любовными интригами, развёртывающимися в атмосфере постоянных балов, пирушек, празднеств и т. п. Изобилующие лёгкой салонной болтовнёй, уснащённые массой цветистых эпитетов и метафор, повести эти не отличались сколько-нибудь значительным содержанием; но в формальном отношении они были явлением незаурядным в истории русской прозы (быстрый рассказ, отточенность композиции, утончённая игра романтическими эпиграфами, изощрённость эпистолярной формы и пр.). На всём протяжении 30-х гг. Марлинский пользовался огромной популярностью как в критике, так и в читательской среде. Сокрушительный удар этой популярности нанесён был только Белинским, в большой статье [1840] подвергнувшим романтическую риторику автора «Аммалат-Бека» предельно резкой по тону и отрицательной по содержанию оценке.
Творчество Марлинского сыграло немаловажную роль в истории русской литературы. Оно сильнейшим образом воздействовало на аристократическую часть дворянской литературы 50-х гг. и на творчество ряда писателей, только начинавших свою литературную деятельность. Отметим в этом плане, с одной стороны, авантюрные повести Вонлярлярского [50-е годы], «Марину из Алого Рога» Маркевича [1872], с другой стороны - «Спальню светской женщины» Ив. Панаева [1832], «Счастливую ошибку» Гончарова [1839] и др. Художники передовых групп русского дворянства, испытывавших воздействие процесса капитализации, или выходили из-под влияния Марлинского или открыто с ним боролись. Так, Лермонтов, бесспорно многим обязанный Марлинскому (картины кавказской экзотики, ряд светских образов, особенно в «Княгине Лиговской», лирическая тематика), преодолевал и самодовлеющий порою батализм Марлинского («Валерик») и его бездумную эротику.
Библиография: I. Русские повести и рассказы, 12 чч., СПБ, 1832-1839; Второе полное собр. сочин., 4 тт. (12 частей), СПБ, 1847 (По счёту изд. 4-е).
II. Семевский А., А. А. Бестужев, «Отечественные записки», 1860, № 5-7; Его же, А. Бестужев в Якутске, «Русский вестник», 1870, № 5 (письма к родным 1827-1824); Его же, А. Бестужев на Кавказе, там же, 1870, № 6-7 (письма к родным 1829-1837); Белинский В. Г., Полное собр. сочин., под ред. С. А. Венгерова, том V, СПБ, 1901, стр. 126-160, 552-554 (примеч.); Котляревский Н., Декабристы, кн. А. П. Одоевский и А. А. Бестужев, СПБ, 1907; Замотин И., Романтизм 20-х гг. XIX ст. в русской литературе, т. II, СПБ, 1913; Алексеев М. П., Тургенев и Марлинский, в сб. «Творческий путь Тургенева», под ред. Н. Л. Бродского, П., 1923; Восстание декабристов, т. I, М. - Л., 1925 (следственное дело А. А. Бестужева); Измайлов Н. В., А. А. Бестужев до 14 декабря 1825, сб. «Памяти декабристов», т. I, Л., 1926; Прохоров Г. В., А. А. Бестужев-Марлинский в Якутске, там же, т. II, Л., 1926; Коварский Н., Ранний Марлинский, сб. «Русская проза XIX века», под ред. Б. М. Эйхенбаума и Ю. Н. Тынянова, Л., 1926; Алексеев М., Этюды о Марлинском, Иркутск, 1930; Воспоминания Бестужевых, Москва, 1931.
III. Венгеров С., Критико-биографический словарь русских писателей и ученых, т. III, СПБ, 1892; Ченцов Н. М., Библиография декабристов, Москва - Ленинград, 1929.
А. Ц.
Литературная энциклопедия: В 11 т. - [М.], 1929-1939
Статья «Бестужев» из «Нового энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона» (1911 –1916)
(Статья приведена с сохранением орфографии и пунктуации оригинала.)
Бестужев, Александр Александрович, - выдающийся писатель, известный под псевдонимом Марлинского. Происходил из старинного дворянского рода; родился 23 октября 1797 в высококультурной и талантливой семье, давшей России нескольких замечательных деятелей.
Недюжинный человек был его отец, Александр Феодосьевич (1761 - 1810), весьма образованный артиллерийский офицер, издававший в 1798 г. вместе с И.П. Пниным «С.-Петербургский журнал», занимавшийся различными науками и вопросами педагогии и написавший «Опыт военного воспитания» и «Правила военного воспитания»; в своих научных и художественных интересах А. Ф. Бестужев был настоящий энциклопедист и из своего дома создал «богатый музей в миниатюре», как выразился один из его сыновей. Свою энергию и любовь к знанию он передал детям, из которых два сына, декабристы Михаил и Николай, были такими же образованными, деятельными, разносторонне способными людьми, как отец; выдающейся натурой была их старшая сестра Елена, любящая и самоотверженная, добрый гений этой семьи.
Педагог по призванию, А. Ф. усердно заботился о воспитании своих детей, из которых быстро выделился второй сын, «прилежный Саша», особенно восприимчивый, впечатлительный, жадный к чтению. Десяти лет он был отдан в горный корпус. В его дневнике, который он тогда завёл, ярко определился будущий «Марлинский», - «с его складом ума и сердца, с его оригинальностью, саркастической речью, наблюдательным взором и пылким воображением», как говорит его брат, Михаил, читавший этот документ, впоследствии уничтоженный. Уже на школьной скамье Бестужев обращал на себя внимание пылкостью и честолюбием. Учился он вообще хорошо, но не любил точных наук и, не преодолев своего отвращения к ним, вышел из корпуса, не окончив курса. Под влиянием старшего брата, моряка Николая, он хотел поступить во флот, рисуя себе в заманчивых чертах жизнь моряка; но та же математика преградила ему дорогу к гардемаринскому экзамену, и ему пришлось начать службу юнкером в лейб-драгунском полку. «Самолюбие, желание отличия на каком бы то ни было опоприще, - рассказывает его брат, - сделали из него славного солдата и ещё более наездника». В 1818 он был произведён в офицеры. Служебные дела и серьёзные литературные занятия чередовались в его жизни с легкомысленными любовными увлечениями и весёлыми, подчас бесшабашными проказами. Он увлёкся дочерью главноуправляющего путями сообщения Бетанкура, при котором он состоял одно время адъютантом, но важный сановник не согласился выдать свою дочь за небогатого молодого офицера; этот отказ тяжело подействовал на Бестужева.
В 1823, состоя адъютантом при сменившем прежнего начальника герцоге Александре Вюртембергском, Бестужев был штабс-капитаном гвардии, и перед ним открывалась блестящая служебная карьера, но дружеские связи и пламенный темперамент вовлекли его в заговор, разрешившийся 14 декабря 1825 г. открытым восстанием на Сенатской площади.
Не играя особенно видной роли в заговоре, далеко не крайний в своих политических убеждениях, не шедших, в сущности, далее умеренного конституционализма и вполне согласовавшихся с тогдашним общим настроением, Бестужев, популярная фигура которого всем бросалась в глаза, погубил себя несколькими бестактными остротами и резкими выходками, за которые товарищи не раз называли его фанфароном. На суде он пал духом и «первый сделал важное открытие о тайном обществе», как указала в своём приговоре разбиравшая дело комиссия, признававшая, что он «умышлял на цареубийство и истребление императорской фамилии, возбуждал к тому других, соглашался также и на лишение свободы императорской фамилии, участвовал в умысле бунта привлечением товарищей и сочинением возмутительных стихов и песен, лично действовал в мятеже и возбуждал к оному нижних чинов». Откровенность, о которой он впоследствии жалел, смягчила его участь, и после полуторагодового сиденья в Петропавловской крепости и в одной из финляндских крепостей он был отправлен на поселение в Якутск, где прожил до июля 1829.
Там, как видно из его писем к братьям Николаю и Михаилу, находившимся в Читинском остроге, и к Петру и Павлу, которых общий жребий, постигший семью, загнал на Кавказ, Бестужев по-прежнему был бодр и деятелен, много читал и работал, интересовался новым для него краем и всячески старался не опускаться. Он мечтал о возвращении в Россию, но понимал, что до забвения правительством прошлого ещё очень далеко, и стал хлопотать о переводе на Кавказ.
С радостью принял он весть о назначении его рядовым в кавказскую действующую армию. Паскевич определил его в 14-й егерский полк, и он сразу окунулся в ту обстановку войны и приключений, которой жаждал не только в Сибири, но везде и всегда. Хотя кавказскому начальству было предписано его «и за отличие не представлять к повышению, но доносить только, какое именно отличие им сделано», надежда на дальнейшее улучшение судьбы у него была не совсем отнята; к тому же, вдали от подозрительного центрального правительства, местное начальство большей частью относилось к опальным мягко и не стесняло их надоедливым надзором и служебными придирками. Окружающих располагала к Бестужеву его литературная известность, в руках у него всегда были изрядные денежные средства, доставляемые пером, и, если не считать нескольких обычных и не для ссыльного служебных неприятностей, Бестужеву жилось лучше, чем многим его товарищам. Походная жизнь вполне удовлетворяла его жажду внешней деятельности, которой не могли утолить даже усердные занятия литературой; она дала ему возможность хорошо изучить Кавказ.
В 1835 за ряд боевых отличий он был произведён в унтер-офицеры, а новые отличия через год доставили ему офицерский чин, который он «выстрадал и выбил штыком». Он уже подумывал об отставке, о переводе хотя бы в гражданскую службу, но эта надежда не сбылась. 7 июня 1837 г. Бестужев был убит в бою с черкесами на мысе Адлере.
В литературе и вообще в жизни Бестужев - один из немногих людей, не знавших разлада между течением внешних событий и внутренними переживаниями. Вот почему его личная история, богатая страданиями и переменами, не производит тяжёлого впечатления. Его нельзя назвать жертвой; если судьба швыряла им по своему произволу, он не был в её руках пассивной игрушкой и сам шёл навстречу её ударам, спокойно храня свою обычную жизнерадостность, отразившуюся с той же ясностью в его литературной деятельности.
Она после нескольких слабых опытов началась (1819) весьма удачно. Бестужев быстро стал заметным участником целого ряда периодических изданий, близко сошёлся с Пушкиным, Грибоедовым, Рылеевым, Булгариным, Гречем, братьями Полевыми. В 1821 г. он издал книжку «Поездка в Ревель», помещал в журналах (преимущественно в «Соревнователе просвещения и благотворительности» и в «Сыне Отечества») стихи, критические статьи и рассказы, а в 1823 и 1824 годах вместе с Рылеевым издал знаменитый альманах «Полярная Звезда», открывший этого рода сборником двадцатилетний ход.
«Полярная Звезда», в которой, кроме издателей, участвовали Пушкин, Баратынский, Воейков, Вяземский, Греч, Давыдов, Дельвиг, А. Измайлов, Крылов, Дмитриев, Жуковский, Сенковский, Глинка, имела небывалый успех и упрочила положение Бестужева в литературе и в литературных кругах. Суд и ссылка на время прервали его литературную деятельность, но, быстро оправившись, он продолжал её и в течение десяти лет написал большую и лучшую часть своих произведений, сделавших его одним из самых популярных и любимых писателей того времени.
Биограф Бестужева, Н. А. Котляревский, делит его главное, беллетристическое наследие на четыре группы: «Повести сентиментально-романтические по стилю и замыслу, в большинстве случаев исторические, сюжет которых взят либо из далёкого прошлого, либо из более близких времён; повести или очерки с сильным преобладанием этнографического элемента, - рассказы из сибирской или кавказской жизни, частью вымышленные, частью написанные с натуры; повести бытовые из современной жизни или очень близкой к современности; автобиографические рассказы с очень интимными страницами, своего рода дневники или листки из записной книги автора».
В первых своих рассказах, с историческим, quasi-историческим и фантастическим содержанием, Бестужев выказал себя сентименталистом и романтиком. Они отличаются богатством фабулы, разнообразием старательно выписанных подробностей, патриотическим одушевлением и благомыслящим морализмом. Здесь он был ещё далек от действительности («Гедеон», «Изменник», «Наезды», «Роман и Ольга», «Ревельский турнир», «Замок Нейгаузен», «Замок Эйзен»), но значительно приблизился к ней, когда настали для него годы творческой зрелости, ускоренные обрушившейся на него катастрофой.
Бестужев один из первых в русской литературе стал описывать русскую природу, русское общество, жизнь обыкновенных русских людей. Он не растерял впечатлений, которые дали ему Сибирь и Кавказ, и на фоне роскошной, угрюмой или величавой природы рисовал человека с бурной, энергичной душой, который на долгие годы, до торжества натурализма, царил в русской прозе. С конца двадцатых до конца тридцатых годов в журналах появились «Военный антикварий», «Испытание», «Вечер на кавказских водах», «Лейтенант Белозор», «Аммалат-бек», «Красное покрывало», «Рассказ офицера, бывшего в плену у горцев», «Мулла-Нур»; последние четыре посвящены кавказской жизни. Его особенно привлекал военный и гражданский героизм, который он рисовал в повестях «Мулла-Нур» и «Аммалат-бек». В них много неестественности и аффектации, объясняемых отчасти экзотизмом героев, но много верности местному бытовому колориту и много несомненной психологической правды, делающей их в сравнении с произведениями предыдущего периода значительным шагом вперёд, к реализму.
Ещё большей творческой победой Бестужева были его наблюдения над окружавшими его русскими военными типами (в «Письмах из Дагестана», «Испытании», набросках к задуманному роману «Вадимов»), реальными картинами и фигурами военного быта. Бестужев первый открыл тот мир, где Лермонтов нашёл впоследствии своего Максима Максимовича, Лев Толстой - Платона Каратаева и серых героев Севастополя и того же Кавказа; здесь наглядная действительность как бы сама удерживала необузданную фантазию Бестужева и оказала его творчеству самую дорогую услугу.
Уже настоящим бытовиком-жанристом выказал себя Бестужев в тех повестях («Фрегат Надежда», «Поволжские разбойники»), где он сатирически изображал большой свет и жизнь дворянства, а также в тех, где он рисовал простой народ («Будочник-оратор», «Мореход Никитин»); в них он вывел ряд удачных типов и, хотя они впоследствии были лучше выяснены и осложнены крупными художниками-реалистами, за Бестужевым остаётся великая заслуга пролагателя пути.
Новатор в русском искусстве, справедливо жаловавшийся, что «не может жить ни со стариной, ни с новизной и должен угадывать всё-на-всё», Бестужев с инстинктивной верностью угадал потребности эпохи и подготовил возможность блистательного расцвета в русской прозе и романтизма (Гоголь), и реализма (Пушкин, Гоголь, Лермонтов). Ясно сознавая ребяческий характер литературы своего времени, отсутствие в ней прочно установленных принципов, он говорил, что если «для Руси ещё невозможны гении, то вот и разгадка моего успеха. Сознаюсь, что я считаю себя выше Загоскина и Булгарина, но и эта высь по плечу ребёнку… Сегодня в моде Подолинский, завтра Марлинский, послезавтра какой-нибудь Небылинский, и вот почему меня мало радует ходячесть моя».
А «ходячесть» Бестужева была выдающаяся. Каждая новая повесть «Пушкина в прозе», как называли Марлинского, вызывала сенсацию; он был самым читаемым автором своей эпохи, и соперничать с ним в популярности мог только Пушкин, который называл его русским Вальтер Скоттом и думал, что он в России будет «первый во всех значениях слова» (влияние Бестужева на Пушкина запечатлено в «Выстреле», «Дубровском»). Нравился он Грибоедову, Кюхельбекеру, Сенковскому; высокого мнения был о нём Н. Полевой.
На общество Бестужев сильно влиял созданными им характерами, страстными, пылкими, не знающими меры ни в добре, ни в зле, эффектными ситуациями, в которые ставил он своих героев, игрою контрастов, резкой отчётливостью красок, среди которых преобладали белая и чёрная. Недаром его любимым автором был эффектно-причудливый Гюго, глава молодого французского романтизма; Бестужев писал о нём: «Перед Гюго я ниц, это уже не дар, а гений во весь рост». В героях Гюго он нашёл прототипы своих бурнопламенных героев с их демонически-бешеными страстями, порывистыми движениями, театральными позами, вечной патетической приподнятостью, напыщенным языком. Они говорят, например: «всё, о чём так любят болтать поэты, чем так легкомысленно играют женщины, в чём так стараются притворяться любовники, - как растопленная медь, над которой и самые пары, не находя истока, зажигаются пламенем… Пылкая и могучая страсть катится как лава; она увлекает и жжёт всё встречное; разрушаясь сама, разрушает в пепел препоны; и хоть на миг, но превращает в кипучий котёл даже холодное море». «Огненная кровь текла в моих жилах», - говорит один; другой «готов источить кровь по капле и истерзать сердце в лоскутки»… Как ни ходульны эти страсти, как ни трескучи выражения, - в них сказалась душа писателя, который в чувства и речи своих героев вложил всю силу собственного патетизма.
Он не только оправдывал свои психологические крайности и стилистические излишества, но дорожил их буйством и гордился своей писательской манерой: «Перо моё смычок самовольный, помело ведьмы, конь наездника… Бросаю повода и не оглядываюсь назад, не рассчитывая, что впереди. Знать не хочу, заметает ли ветер след мой, прям или узорен след мой. Перепрыгнул через ограду, переплыл за реку, хорошо; не удалось - тоже хорошо… Надоели мне битые указы ваших литературных теорий chaussees, ваши вековечные дороги из сосновых обрубков, ваши чугунные ленты и повешенные мосты, ваше катанье на деревянной лошадке или на разбитом коне… Бешеного, брыкливого коня сюда! Степи мне - бури! Лёгок я мечтами, - лечу в поднебесье; тяжёл думами, - ныряю в глубь моря»… Для Бестужева в этих словах не только образный канон романтизма, но и прямой язык души (таков он и в своих письмах, вплоть до самых интимных), искренний и естественный по-своему, лишь у подражателей его обратившийся в тот смешной «марлинизм» (образец его в стихах дал Бенедиктов), на который напал, сам одно время бывший под влиянием Марлинского, Белинский, сокрушивший литературную славу Бестужева.
Белинский восстал на «внешний» романтизм, «псевдо-романтизм» Бестужева; но при всей своей антипатии к Бестужеву великий критик не мог не признать, что он был «первый наш повествователь», «зачинщик русской повести». В самой приподнятости его авторской психологии и стиля С. А. Венгеров справедливо видит «протест против пошлости окружающей среды, подготовивший ту выработку презирающей житейскую действительность свободной личности, которая легла в основу новой русской общественной мысли».
Не меньшее значение имел Бестужев как критик. «Ты достоин создать критику», писал ему (1825) Пушкин, всю жизнь мечтавший, когда-то явится в России «истинная критика». Сам Белинский говорил о Бестужеве: «Многие светлые мысли, часто обнаруживающие верное чувство изящного, и всё это, высказанное живо, пламенно, увлекательно, оригинально и остроумно, - составляют неотъемлемую и важную его заслугу. Он был первый, сказавший в нашей литературе много нового… Марлинский не много действовал как критик, но много сделал, - его заслуги в этом отношении незабвенны»… В критике он, при всей природной нелюбви к абстракции, при романтической ненависти к предвзятой теории, руководствовался непосредственным эстетическим чутьём. На критику Бестужев смотрел как на «краеугольный камень литературы». Понимая, что молодое общество, в котором «литературное имя можно подчас купить и завтраками», надо «водить под ручку», Бестужев, стоя с начала двадцатых годов на критической страже, «кричал как гусь капитолийский», не брезгая, как впоследствии и Белинский, и самыми ничтожными поводами: «кого бы и как бы ни разбирали, всё-таки рано, поздно ли, это принесёт пользу; в спорах критических образуется вкус, и правила языка принимают твёрдость». Элементарные воззрения его на критику быстро развились и усложнились, и уже в «Полярной Звезде» на 1823 г. появилась его большая и серьёзная статья: «Взгляд на старую и новую словесность России».
После множества отрывочных, по большей части, комплиментных отзывов о современных писателях, Бестужев пришёл к заключению, что русская литература находится, несмотря на множество писателей, ещё в младенческом состоянии, что доказывается бедностью прозы и преобладанием стиха - этой «детской гремушки»; причины этого явления он усматривал в территориальной огромности России, мешающей «сосредоточиванию мнений», т. е. возникновению центров образованности, а также в пренебрежении общества к родному языку, в писательской кружковщине.
В следующем обзоре: «Взгляд на русскую словесность в течение 1823 г.» («Полярная Звезда» за 1824 г.), Бестужев констатировал общий застой в литературе, наступивший, по его мнению, после периода войн (1812 - 1814), и недостаток творческих мыслей. Гораздо ценнее была его третья статья «Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 годов» («Полярная Звезда» за 1825 г.); в ней он прямо заявил, что «у нас нет литературы» (за ним это повторили Надеждин, Н. Полевой, Белинский), потому что нет воспитания, нет общественной жизни, где было бы поприще уму и характеру.
Средства для борьбы с таким положением вещей Бестужев указал в напечатанной им в 1825 г. переводной статье о поэзии XIX в., где удостоверял, что в литературе уже проявилась наклонность к реализму, удовлетворить которую может народность: «…нам нужно народное содержание. У нас народ остаётся вне литературы… Будем же ровесники нашему времени, будем оригинальны и самобытны и совокупим воедино все точки зрения, вместим в себе все системы». В этой формуле видна попытка создать эклектическую связь между реализмом и романтизмом. Развивая несколько лет спустя («Московский Телеграф», 1833) свои мысли о последнем, Бестужев снова отнёс к нему всё самобытное, органически-народное, оригинальное; в этом определении, по которому, как заметил Белинский, все талантливые писатели - романтики, а романизм - ключ ко всякой мудрости, выразилась теоретическая слабость Бестужева, но сказалось и верное практическое чутьё, влекшее его к художественной свободе и независимости от цепей предустановленного канона. Этого чутья, впрочем, было бы мало для более или менее правильного руководства шагами Бестужева как критика; но им придавали относительную твёрдость его общественные взгляды.
Систематическое выражение их находим в письме к Николаю I, писанном в крепости. Царю Бестужев указал на то же явление, на которое указывал в критических статьях читающей публике, - что в России нет общественной жизни. В стране мало денег; крестьянство угнетено; буржуазии не дают развиваться: «Мещане, класс почтенный и значительный во всех других государствах, у нас ничтожен, беден, обременён повинностями, лишён средств к пропитанию». Войско эксплуатируют и просто грабят. Сельское духовенство, нищее и лишённое нравственного авторитета, не оказывает никакого доброго влияния на народ. Дворянство разоряется в праздности и сутяжничестве. В государственной службе неслыханно развиты протекция и капральство; в судах царит лихоимство. Эта мрачная картина, сама по себе не новая и в общих чертах сходящаяся с показаниями многих других членов тайного общества, показывает, как внимательно изучал окружающую жизнь блестящий гвардеец-писатель, как сильно было в нём гражданское чувство. Оно насквозь пропитало его критические опыты; им дышат его отзывы о Пушкине, которые мы должны принять с рядом оговорок, для Бестужева и тридцатых годов необязательных; но они ясно показывают, какие общественные требования предъявлялись Бестужевым писателю. Он был «готов схватить Пушкина за ворот, поднять его над толпой и сказать ему: «Стыдись! Тебе ли, как болонке, спать на солнышке перед окном, на пуховой подушке детского успеха? Тебе ли поклоняться золотому тельцу, которого зовут немцы «маммон», а мы, простаки, «свет»?»… «Скажите ему от меня, - писал он однажды Н. Полевому, - ты надежда Руси, не измени ей, не измени своему веку, не топи в луже таланта своего, не спи на лаврах»…
Во всех его произведениях, особенно в критических статьях, чувствуется публицистическая жилка, и некоторые рецензии Бестужева дали министру С. С. Уварову благодарный материал для обвинительного акта против «Московского Телеграфа». Не только философской и исторической стороной своей критики, но и публицистической Бестужев уготовал путь критике Белинского. То повышенное чувство, которое вложил Бестужев в своих героев и в свой стиль, роднилось в нём с беззаветным оптимизмом; рядом с восторженностью и страстностью у него нет места пессимизму или пассивному квиетизму. Бестужев был убеждён, «что если один народ коснеет в варварстве, если другой отброшен в невежество, зато десять других идут вперёд по пути просвещения, и масса благоденствия растёт с каждым днём; это льёт бальзам в растерзанную душу честного человека, утешает гражданина, обиженного обществом».
Поколение тридцатых и сороковых годов черпало в произведениях Бестужева нравственную бодрость и волю к жизни, с которыми ему легче было терпеть и бороться с жестокими общественными условиями.
Сочинения Бестужева были изданы несколькими собраниями: «Русские повести и рассказы», 8 частей, 1832 - 1834 годы; 2-е издание, 8 частей, 1835 - 1839 годы; 3-е издание, 9 частей, 1838 - 1839 годы; «Полное собрание сочинений», IX - XII частей (продолжение 2-го издания повестей), 1838 - 1839 годы; полное издание 2-е (вообще 4-е), 12 частей, 1843 г. Биографические и библиографические сведения собраны у С. А. Венгерова («Критико-биографический словарь русских писателей и ученых», III т., 147 - 177, и «Источники словесности русских писателей», т. I).
Лучший биографический очерк и полная оценка литературной деятельности Бестужева принадлежат Н. А. Котляревскому («Декабристы кн. А. И. Одоевский и А. А. Бестужев-Марлинский», СПб., 1907).
Н. Лернер
