Вильгельм Кюхельбекер

На смерть Якубовича

Все, все валятся сверстники мои,
Как с дерева валится лист осенний,
Уносятся, как по реке струи,
Текут в бездонный водоём творений,
Отколе не бегут уже ручьи
Обратно в мир житейских треволнений!..
За полог все скользят мои друзья:
Пред ним один останусь скоро я.

Лицейские, ермоловцы, поэты,
Товарищи! Вас подлинно ли нет?
А были же когда-то вы согреты
Такой живою жизнью! Вам ли пет
Привет последний, и мои приветы
Уж вас не тронут? - Бледный тусклый свет
На новый гроб упал: в своей пустыне
Над Якубовичем рыдаю ныне.

Я не любил его… Враждебный взор
Вчастую друг на друга мы бросали;
Но не умрёт он средь Кавказских гор:
Там все утесы - дел его скрижали;
Им степь полна, им полон чёрный бор;
Черкесы и теперь не перестали
Средь родины заоблачной своей
Пугать Якубом плачущих детей.

Он был из первых в стае той орлиной,
Которой ведь и я принадлежал…
Тут нас, исторгнутых одной судьбиной,
Умчал в тюрьму и ссылку тот же вал…
Вот он остался, сверстник мне единый,
Вот он мне в гроб дорогу указал:
Так мудрено ль, что я в своей пустыне
Над Якубовичем рыдаю ныне?

Ты отстрадался, труженик, герой,
Ты вышел наконец на тихий берег,
Где нет упрёков, где тебе покой!
И про тебя не смолкнет бурный Терек
И станет говорить Бешту седой…
Ты отстрадался, вышел ты на берег;
А реет всё ещё средь чёрных волн
Мой бедный, утлый, разснащённый чёлн!

1846

***

Горько надоел я всем,
Самому себе и прочим:
Перестать бы жить совсем!
Мы о чём же здесь хлопочем?
Ждёшь чего-то впереди…
Впереди ж всё хуже, хуже;
Путь грязней, тяжеле, уже -
Ты же всё вперёд иди!
То ли дело лоно гроба!
Там безмолвно и темно,
Там молчат мечты и злоба:
В гроб убраться бы давно!

13 апреля 1846, Тобольск

Усталость

Мне нужно забвенье, нужна тишина:
Я в волны нырну непробудного сна,
Вы, порванной арфы мятежные звуки,
Умолкните, думы, и чувства, и муки.

Да! чаша житейская желчи полна;
Но выпил же эту я чашу до дна, -
И вот опьянелой, больной головою
Клонюсь и клонюсь к гробовому покою.

Узнал я изгнанье, узнал я тюрьму,
Узнал слепоты нерассветную тьму
И совести грозной узнал укоризны,
И жаль мне невольницы милой отчизны.

Мне нужно забвенье, нужна тишина
. . . . . . . . . . . . . . . . .

Ноябрь 1845

Участь русских поэтов

Горька судьба поэтов всех племён;
Тяжеле всех судьба казнит Россию;
Для славы и Рылеев был рождён;
Но юноша в свободу был влюблён…
Стянула петля дерзостную выю.

Не он один; другие вслед ему,
Прекрасной обольщённые мечтою,
Пожалися годиной роковою…
Бог дал огонь их сердцу, свет уму,
Да! чувства в них восторженны и пылки, -
Что ж? их бросают в чёрную тюрьму,
Морят морозом безнадежной ссылки…

Или болезнь наводит ночь и мглу
На очи прозорливцев вдохновенных;
Или рука любезников презренных
Шлёт пулю их священному челу;

Или же бунт поднимет чернь глухую,
И чернь того на части разорвёт,
Чей блещущий перунами полёт
Сияньем облил бы страну родную.

1845

Здесь, кроме Рылеева, подразумеваются: сам Кюхельбекер («болезнь наводит ночь… на очи» - слепота), Пушкин («рука любезников… шлёт пулю…») и Грибоедов («…чернь… на части разорвет…»).

При исходе 1841 года

Что скажу я при исходе года?
Слава богу, что и он прошёл!
Был он для изгнанника тяжёл.
Мрачный, как сибирская природа.

Повторять ли в сотый раз: «Всё тленно,
Всё под солнцем дым и суета»?
Не поверят! Тешит их мечта!
Для людей ли то, что совершенно?

Ноша жизни однозвучной, вялой,
Цепь пустых забот и мук и снов,
Глупый стук расстроенных часов,
Гадки вы душе моей усталой!

13 декабря 1841

Они моих страданий не поймут

Они моих страданий не поймут,
Для них смешон унылый голос боли,
Которая, как червь, таится тут
В груди моей. - Есть силы, нет мне воли.
Хоть миг покоя дайте! - нет и нет!
Вот вспыхнуло: я вспрянул, я поэт;
Божественный объемлет душу пламень,
Толпятся образы, чудесный свет
В глазах моих, - и всё напрасно: нет!
Пропало всё! - Добро бы с неба камень
Мне череп раздвоил, или перун
Меня сожёг: последний трепет струн
Разорванных вздохнул бы в дивных звуках
И умер бы, как грома дальный гул;
Но я увяз в ничтожных, мелких муках,
Но я в заботах грязных утонул!
Нет! не страшусь убийственных объятий
Огромного несчастья: рок, души!
Ты выжмешь жизнь, не выдавишь души…
Но погибать от кумушек, от сватий,
От лепета соседей и друзей!..
Не говорите мне: «Ты Промефей!»
Тот был к скале заоблачной прикован,
Его терзал не глупый воробей,
А мощный коршун. - Был я очарован
Когда-то обольстительной мечтой;
Я думал: кончится борьба с судьбой,
И с нею все земные испытанья;
Не будет сломан, устоит борец,
Умрёт, но не лишится воздаянья
И вырвет напоследок свой венец
Из рук суровых, - бедный я слепец!
Судьба берёт меня из стен моей темницы,
Толкает в мир (ведь я о нём жалел) -
А мой-то мир исчез, как блеск зарницы,
И быть нулём отныне мой удел!

15 января 1839

19 октября 1837 года

Блажен, кто пал, как юноша Ахилл,
Прекрасный, мощный, смелый, величавый,
В средине поприща побед и славы,
Исполненный несокрушимых сил!
Блажен! лицо его всегда младое,
Сиянием бессмертия горя,
Блестит, как солнце вечно золотое,
Как первая эдемская заря.

А я один средь чуждых мне людей
Стою в ночи, беспомощный и хилый,
Над страшной всех надежд моих могилой,
Над мрачным гробом всех моих друзей.
В тот гроб бездонный, молнией сраженный,
Последний пал родимый мне поэт…
И вот опять Лицея день священный;
Но уж и Пушкина меж вами нет!

Не принесёт он новых песней вам,
И с них не затрепещут перси ваши;
Не выпьет с вами он заздравной чаши:
Он воспарил к заоблачным друзьям.
Он ныне с нашим Дельвигом пирует;
Он ныне с Грибоедовым моим:
По них, по них душа моя тоскует;
Я жадно руки простираю к ним!

Пора и мне! - Давно судьба грозит
Мне казней нестерпимого удара:
Она меня того лишает дара,
С которым дух мой неразлучно слит!
Так! перенёс я годы заточенья,
Изгнание, и срам, и сиротство;
Но под щитом святого вдохновенья,
Но здесь во мне пылало божество!

Теперь пора! - Не пламень, не перун
Меня убил; нет, вязну средь болота,
Горою давят нужды и забота,
И я отвык от позабытых струн.
Мне ангел песней рай в темнице душной
Когда-то созидал из снов златых;
Но без него не труп ли я бездушный
Средь трупов столь же хладных и немых?

1838

19 октября - годовщина основания Лицея, по традиции отмечавшаяся бывшими лицеистами.

Тени Пушкина

Итак, товарищ вдохновенный,
И ты! - а я на прах священный
Слезы не пролил ни одной:
С привычки к горю и страданьям
Все высохли в груди больной.
Но образ твой моим мечтаньям
В ночах бессонных предстоит,
Но я тяжёлой скорбью сыт,
Но, мрачный, близ жены, мне милой,
И думать о любви забыл…
Там мысли, над твоей могилой!
Смолк шорох благозвучных крыл
Твоих волшебных песнопений,
На небо отлетел твой гений;
А визги жёлтой клеветы
Глупцов, которые марали,
Как был ты жив, твои черты,
И ныне, в час святой печали,
Бездушные, не замолчали!
Гордись! Ей-богу, стыд и срам
Их подлая любовь! - Пусть жалят!
Тот пуст и гнил, кого все хвалят;
За зависть дорого я дам.
Гордись! Никто тебе не равен,
Никто из сверстников-певцов:
Не смеркнешь ты во мгле веков, -
В веках тебе клеврет Державин.

24 мая 1837

Разочарование

Скажи: совсем ли ты мне изменил,
Доселе неизменный мой хранитель?
Для узника в волшебную обитель
Темницу превращал ты, Исфраил.
Я был один, покинут всеми в мире,
Всего страшился, даже и надежд…
Бывало же, коснёшься тёмных вежд -
С них снимешь мрак,
                    дашь жизнь и пламень лире, -
И снова я свободен и могуч:
Растаяли затворы, спали цепи,
И, как орёл под солнцем из-за туч
Обозревает горы, реки, степи, -
Так вижу мир, раскрытый под собой,
И, радостен, сквозь ужас хладной ночи,
Бросаю полные восторга очи
На свиток, писанный судьбы рукой!..
А ныне пали стены предо мной:
Я волен: что же? Бледные заботы,
И грязный труд, и вопль глухой нужды,
И визг детей, и стук тупой работы
Перекричали песнь златой мечты,
Смели, как прах, с души моей виденья,
Отняли время и досуг творить -
И вялых дней безжизненная нить
Прядётся мне из мук и утомленья.

22 мая 1837

Море сна

Мне ведомо море, седой океан:
Над ним беспредельный простёрся туман.
Над ним лучезарный не катится щит;
Но звёздочка бледная тихо горит.

Пускай океана неведом конец,
Его не боится отважный пловец;
В него меня манит незанятый блеск,
Таинственный шёпот и сладостный плеск.

В него погружаюсь один, молчалив,
Когда настаёт полуночный прилив,
И чуть до груди прикоснётся волна,
В больную вливается грудь тишина.

И вдруг я на береге - будто знаком!
Гляжу и вхожу в очарованный дом:
Из окон мне милые лица глядят
И речи приветные слух веселят,

Не милых ли сердцу я вижу друзей,
Когда-то товарищей жизни моей?
Все, все они здесь! Удержать не могли
Ни рок их, ни люди, ни недра земли!

По-прежнему льётся живой разговор;
По-прежнему светится дружеский взор…
При вещем сиянии райской звезды
Забыта разлука, забыты беды.

Но ах! пред зарёй наступает отлив -
И слышится мне не отрадный призыв…
Развеялось всё - и мерцание дня
В пустыне глухой осветило меня.

4 сентября 1832

Элегия

   «Склонился на руку тяжёлой головою
   В темнице сумрачной задумчивый Поэт…
   Что так очей его погас могущий свет?
   Что стало пред его померкшею душою?
   О чём мечтает? Или дух его
      Лишился мужества всего
   И пал пред неприязненной судьбою?»
   - Не нужно состраданья твоего:
   К чему твои вопросы, хладный зритель
   Тоски, которой не понять тебе?
   Твоих ли утешений, утешитель,
   Он требует? оставь их при себе!
Нет, не ему тужить о суетной утрате
      Того, что счастием зовёте вы:
Равно доволен он и во дворце и в хате;
Не поседели бы власы его главы,
   Хотя бы сам в поту лица руками
Приобретал свой хлеб за тяжкою сохой;
   Он был бы твёрд под бурей и грозами
   И равнодушно снёс бы мраз и зной.
Он не терзается и по златой свободе:
Пока огонь небес в Поэте не потух,
Поэта и в цепях ещё свободен дух.
   Когда ж и с грустью мыслит о природе,
О божьих чудесах на небе, на земле:
О долах, о горах, о необъятном своде,
О рощах, тонущих в вечерней, белой мгле,
   О солнечном, блистательном восходе,
      О дивном сонме звёзд златых,
Бесчисленных лампад всемирного чертога,
   Несметных исповедников немых
   Премудрости, величья, славы бога, -
      Не без отрады всё же он:
   В его груди вселенная иная;
В ней тот же благости таинственный закон,
      В ней та же заповедь святая,
По коей высше тьмы и зол и облаков
Без устали течёт великий полк миров.
Но ведать хочешь ты, что сумрак знаменует,
   Которым, будто тучей, облегло
      Певца унылое чело?
      Увы! он о судьбе тоскует,
Какую ни Гомер, ни Камоенс, ни Тасс,
   И в песнях и в бедах его предтечи,
   Не испытали; пламень в нём погас,
Тот, с коим не были ему ужасны встречи
Ни с скорбным недугом, ни с хладной нищетой
      Ни с ветреной изменой
   Любви, давно забытой и презренной,
      Ни даже с душною тюрьмой.

18 июня 1832

Клён

Скажи, кудрявый сын лесов священных,
Исполненный могучей красоты,
Средь камней, соков жизненных лишенных,
    Какой судьбою вырос ты?

Ты развился перед моей тюрьмою…
Сколь многое напоминаешь мне!
Здесь не с кем мне… поговорю с тобою
    О милой сердцу старине:

О времени, когда, подобно птице,
Жилице вольной средь твоих ветвей,
Я песнь свободную певал деннице
    И блеску западных лучей;

Тогда с брегов смиренной Авиноры,
В лесах моей Эстонии родной,
Впервые жадно в даль простёр я взоры,
    Мятежной мучимый тоской.

Твои всходящие до неба братья
Видали, как завешанную тьмой
Страну я звал, манил в свои объятья, -
    И покачали головой.

А ныне ты свидетель совершенья
Того, что прорицали братья мне;
О ты, последний в мраке заточенья
    Мой друг в далёкой стороне!

1832, Свеаборгская крепость

Тень Рылеева

Петру Александровичу Муханову

В ужасных тех стенах, где Иоанн,
В младенчестве лишённый багряницы,
Во мраке заточенья был заклан
Булатом ослеплённого убийцы, -
Во тьме на узничьем одре лежал
Певец, поклонник пламенной свободы;
Отторжен, отлучён от всей природы,
Он в вольных думах счастия искал.
Но не придут обратно дни былые:
    Прошла пора надежд и снов,
И вы, мечты, вы, призраки златые,
Не позлатить железных вам оков!
Тогда - то не был сон - во мрак темницы
Небесное видение сошло:
Раздался звук торжественной цевницы;
Испуганный певец подъял чело
    И зрит: на облаках несомый,
Явился образ, узнику знакомый.
    «Несу товарищу привет
    Из области, где нет тиранов,
    Где вечен мир, где вечен свет,
    Где нет ни бури, ни туманов.
    Блажен и славен мой удел:
    Свободу русскому народу
    Могучим гласом я воспел,
    Воспел и умер за свободу!
    Счастливец, я запечатлел
    Любовь к земле родимой кровью!
    И ты - я знаю - пламенел
    К отчизне чистою любовью.
    Грядущее твоим очам
    Разоблачу я в утешенье…
    Поверь: не жертвовал ты снам;
    Надеждам будет исполненье!» -
Он рек - и бестелесною рукой
Раздвинул стены, растворил затворы.
Воздвиг певец восторженные взоры
    И видит: на Руси святой
    Свобода, счастье и покой!

1827

Написано в Шлиссельбургской крепости.

Муханов П. А. (1799-1854) - штабс-капитан лейб-гвардии Измайловского полка, член Союза Благоденствия, журналист, переводчик.

Иоанн… лишённый багряницы - император Иоанн Антонович, свергнутый в младенчестве с престола и заключённый в Шлиссельбургскую крепость; был убит в 1764.

Певец, поклонник пламенной свободы - здесь Кюхельбекер говорит о себе.

На смерть Чернова

Клянёмся честью и Черновым:
Вражда и брань временщикам,
Царя трепещущим рабам,
Тиранам, нас угнесть готовым!

Нет! не отечества сыны -
Питомцы пришлецов презренных!
Мы чужды  их семей надменных,
Они от нас отчуждены.

Так, говорят не русским словом,
Святую ненавидят Русь;
Я ненавижу их, клянусь,
Клянуся честью и Черновым!

На наших дев, на наших жён
Дерзнёшь ли вновь, любимец счастья,
Взор бросить, полный сладострастья, -
Падёшь, перуном поражён.

И прах твой будет в посмеянье!
И гроб твой будет в стыд и срам!
Клянёмся дщерям и сестрам:
Смерть, гибель, кровь за поруганье!

А ты, брат наших ты сердец,
Герой, столь рано охладелый,
Взнесись в небесные пределы:
Завиден, славен твой конец!

Ликуй: ты избран русским богом
Всем нам в священный образец!
Тебе дан праведный венец!
Ты чести будешь нам залогом!

1825

Чернов К. П. (1803-1825) - подпоручик лейб-гвардии Семёновского полка. В сентябре 1825 года дрался на дуэли с флигель-адъютантом В.Д.Новосильцевым. Эта дуэль незнатного и обедневшего дворянина Чернова с богатым аристократом получила широкий общественный резонанс: похороны Чернова (умершего вскоре после смерти своего противника) стали выражением сочувствия «тому, кто собою выразил идею общую, которую всякий сознавал и сознательно и бессознательно: защиту слабого против сильного, скромного против гордого» (слова декабриста Е.П.Оболенского). - Стихотворение в некоторых изданиях приписывается Рылееву. Однако данные о принадлежности стихотворения Кюхельбекеру являются более убедительными. Известно, что Кюхельбекер пытался читать эти стихи на могиле Чернова.

Участь поэтов

О сонм глупцов бездушных и счастливых!
Вам нестерпим кровавый блеск венца,
     Который на чело певца
Кладёт рука камен, столь поздно справедливых!
     Так радуйся ж, презренная толпа,
     Читай былых и наших дней скрижали:
     Пророков гонит чёрная судьба;
     Их стерегут свирепые печали;
     Они влачат по мукам дни свои,
     И в их сердца впиваются змии.
Ах, сколько вижу я неконченных созданий,
     Манивших душу прелестью надежд,
Залогов горестных за пламень дарований,
Миров, разрушенных злодействами невежд!
     Того в пути безумие схватило
(Счастливец! от тебя оно сокрыло
     Картину их постыдных дел;
Так! я готов сказать: завиден твой удел!),
     Томит другого дикое изгнанье;
     Мрут с голоду Камоенс и Костров;
     Шихматова бесчестит осмеянье,
     Клеймит безумный лепет остряков, -
     Но будет жить в веках певец Петров!
Потомство вспомнит их бессмертную обиду
     И призовёт на прах их Немезиду!

1823

Того… безумие схватило… - Возможно, речь идёт о Батюшкове, Озерове, Торквато Тассо или других поэтах, сошедших с ума под конец жизни.

Камоэнс Луис (1524-1580)- португальский поэт, живший в нищете.

Костров Ермил Иванович (1750-1796) - поэт, первый переводчик «Илиады», государственный крестьянин, добившийся высшего образования, но не сумевший выбраться из нищеты.

Ширинский-Шихматов Сергей Александрович (1783-1837) - архаический поэт начала XIX века, высмеянный во многих эпиграммах, но ценившийся Кюхельбекером, автор поэмы «Пётр Великий», высоко ценимый Кюхельбекером вопреки мнению Пушкина, Дельвига и др.

17 сентября
(1823)

Надежда, Вера и Любовь,
Куда, волшебницы, умчались?
Вас в жизни я узрю ли вновь?
Сколь вы прелестны мне являлись!
Я нежил вас в душе моей.
Я вас берёг, лелеял с страхом.
Так! вами возвышен над прахом,
Бестрепетен среди мечей,
Я бодро гнался бы за славой,
Я бы достиг меты своей,
И, падая, герой кровавый,
Я имя отдал бы векам,
А дух бессмертный небесам!
Но ах - однажды, в день унылый
Я вас ищу в моей груди -
По неизвестному пути
Вы улетели, легкокрылы,
И все мои завяли силы!

17 сентября 1823

К Евмению Осиповичу Криштофовичу

Не осуждай меня, Евмений:
Я своенравен, как дитя;
Не на заказ и не шутя
Беседует со мною Гений.

Он, неожиданный, слетает:
Не приманит его мольба,
Он так таинствен, как судьба;
Из бездны сердца он вещает.

Крыло прострёт ли надо мною, -
Огонь горит в моих очах;
Восторг и боль, любовь и страх
Играют млеющей душою.

Он будит прошлые страданья,
За счастьем в будущность летит,
Зовёт эринний и харит,
Богов, героев и мечтанья.

Вовеки не скуёт искусство,
Не купит злато гордых муз:
Их вечен с вольностью союз,
И в песнях их пророчит чувство.

Когда люблю и ненавижу,
Из жизни скорбь и радость пью:
Тогда свободно я пою,
Олимп, бессмертье, Феба вижу.

Но чтоб я в скучный час досуга,
Холодный, не влюблённый в них,
Точил на милых акростих, -
Напрасно требуешь от друга.

1822 или 1823

Пророчество

Глагол господень был ко мне
За цепью гор на бреге Кира:
«Ты дни влачишь в мертвящем сне;
В объятьях леностного мира:
На то ль тебе я пламень дал
И силу воздвигать народы? -
Восстань, певец, пророк Свободы!
Вспрянь, возвести, что я вещал!
Никто - но я воззвал Элладу;
Железный разломил ярем:
Душа её не дастся аду;
Она очистится мечем,
И, искушённая в горниле,
Она воскреснет предо мной:
Её подымет смертный бой;
Она возблещет в новой силе!»
Беснуясь, варвары текут;
Огня и крови льются реки;
На страшный и священный труд
Помчались радостные греки;
Младенец обнажает меч,
С мужами жёны ополчились,
И мужи в львов преобразились
Среди пожаров, казней, сеч!
Костьми усеялося море,
Судов могущий сонм исчез:
Главу вздымая до небес.
Грядёт на Византию горе!
Приспели грозные часы:
Подёрнет грады запустенье;
Не примет трупов погребенье,
И брань за них подымут псы!
Напрасны будут все крамолы;
Святая сила победит!
Бог зыблет и громит престолы;
Он правых, он свободных щит! -
Меня не он ли наполняет
И проясняет тусклый взор?
Се предо мной мгновенно тает
Утёсов ряд твердынь и гор!
Блестит кровавая денница;
В полях волнуется туман:
Лежит в осаде Триполицца
И бодр, не дремлет верный стан!
Священный пастырь к богу брани
Воздел трепещущие длани;
В живых молитвах и слезах
Кругом вся рать простёрлась в прах.
С бойниц неверный им смеётся,
Злодей подъемлет их на смех:
Но Кара в облаках несётся;
Отяжелел Османов грех!
Воспрянул старец вдохновенный,
Булат в деснице, в шуйце крест:
Он вмиг взлетел на вражьи стены;
Огонь и дым и гром окрест!
Кровь отомстилась убиенных
Детей и дев, сирот и вдов!
Нет в страшном граде пощаженных:
Всех, всех глотает смертный ров! -
И се вам знаменье Спасенья,
Народы! - близок, близок час:
Сам Саваоф стоит за вас!
Восходит солнце обновленья!
Но ты, коварный Альбион,
Бессмертным избранный когда-то,
Своим ты богом назвал злато:
Всесильный сокрушит твой трон!
За злобных тайный ты воитель!
Но будет послан ангел-мститель;
Судьбы ты страшной не минёшь:
Ты день рожденья проклянёшь!
Тебя замучают владыки;
И чад твоих наляжет страх;
Во все рассыплешься языки,
Как вихрем восхищённый прах.
Народов чуждых песнью будешь
И притчею твоих врагов,
И имя славное забудешь
Среди бичей, среди оков!
А я - и в ссылке, и в темнице
Глагол господень возвещу:
О боже, я в твоей деснице!
Я слов твоих не умолчу! -
Как буря по полю несётся,
Так в мире мой раздастся глас
И в слухе Сильных отзовётся:
Тобой сочтён мой каждый влас!

1822

К Ахатесу

Ахатес, Ахатес! Ты слышишь ли глас,
Зовущий на битву, на подвиги нас?
   Мой пламенный юноша, вспрянь!
О друг, - полетим на священную брань!

Кипит в наших жилах весёлая кровь,
К бессмертью, к свободе пылает любовь,
   Мы смелы, мы молоды: нам
Лететь к Марафонским, святым знаменам!

Нет! нет! - не останусь в убийственном сне,
В бесчестной, глухой, гробовой тишине;
   Так! ждёт меня сладостный бой -
И если паду, я паду как герой.

И в вольность, и в славу, как я, ты влюблён,
Навеки со мною душой сопряжён!
   Мы вместе помчимся туда,
Туда, где восходит свободы звезда!

Огонь запылал в возвышенных сердцах:
Эллада бросает оковы во прах!
   Ахатес! нас предки зовут -
О, скоро ль начнём мы божественный труд!

Мы презрим и негу, и роскошь, и лень.
Настанет для нас тот торжественный день,
   Когда за отчизну наш меч
Впервые возблещет средь радостных сеч!

Тогда, как раздастся громов перекат,
Свинец зашипит, загорится булат, -
   В тот сумрачный, пламенный пир,
«Что любим свободу», поверит нам мир!

1821

АхАтес - герой «Энеиды» Вергилия.

Лететь к Марафонским, святым знаменам. - Имеется в виду современная Греция, восставшая против угнетателей; при Марафоне в 490 г. до н. э. греки победили персов.

К друзьям, на Рейне

Мир над спящею пучиной,
Мир над долом и горой;
Реин гладкою равниной
Разостлался предо мной.

Лёгкий чёлн меня лелеет,
Твердь небесная ясна,
С тихих вод прохлада веет:
В сердце льётся тишина!

Здесь, над вечными струями,
В сей давно желанный час,
Други! я в мечтаньях с вами;
Братия! я вижу вас!

Вам сей кубок, отягченный
Влагой чистой и златой;
Пью за наш союз священный,
Пью за русский край родной!

Но волна бежит и плещет
В безответную ладью;
Что же грудь моя трепещет,
Что же душу тьмит мою?

Встали в небе великаны -
Отражает их река:
Солнце то прорвёт туманы,
То уйдёт за облака!

Слышу птицу предвещаний,
Дик её унылый стон -
Светлую толпу мечтаний
И надежду гонит он!

О, скажи, жилец дубравы,
Томный, жалобный пророк:
Иль меня на поле славы
Ждёт неотразимый рок?

Или радостных объятий
К милым мне не простирать
И к груди дрожащей братий
При свиданье не прижать?

Да паду же за свободу,
За любовь души моей,
Жертва славному народу,
Гордость плачущих друзей!

1820 или 1821

Написано во время пребывания Кюхельбекера в Германии и обращено к друзьям в России.

К N

Так! легко мутит мгновенье
Мрачный ток моей крови;
Но за быстрое забвенье
Не лишай меня любви!
Редок для меня день ясный!
Тучами со всех сторон
От зари моей ненастной
Был покрыт мой небосклон.
Глупость злых и глупых злоба
Мне и жалки и смешны;
Но с тобою, друг, до гроба
Вместе мы пройти должны!
Неразрывны наши узы!
В роковой священный час -
Скорбь и Радость, Дружба, Музы
Души сочетали в нас!

Между 1817 и 1820

По-видимому, обращено к Пушкину, с которым в это время Кюхельбекер по какому-то незначительному поводу дрался на дуэли.

К Пушкину
из его нетопленной комнаты

К тебе зашёл согреть я душу;
Но ты теперь, быть может, Грушу
К неистовой груди прижал
И от восторга стиснул зубы,
Иль Оленьку целуешь в губы
И кудри Хлои разметал;
Или с прелестной бледной Лилой
Сидишь и в сладостных глазах,
В её улыбке томной, милой,
Во всех задумчивых чертах
Её печальный рок читаешь
И бури сердца забываешь
В её тоске, в её слезах.
Мечтою лёгкой за тобою
Моя душа унесена
И, сладострастия полна,
Целует Олю, Лилу, Хлою!
А тело между тем сидит,
Сидит и мёрзнет на досуге:
Там ветер за дверьми свистит,
Там пляшет снег в холодной вьюге;
Здесь не тепло; но мысль о друге,
О страстном, пламенном певце,
Меня ужели не согреет?
Ужели жар не проалеет
На голубом моём лице?
Нет! над бумагой костенеет
Стихотворящая рука…
Итак, прощайте вы, пенаты
Сей братской, но не тёплой хаты,
Сего святого уголка,
Где сыну огненного Феба,
Любимцу, избраннику неба,
Не нужно дров, ни камелька;
Но где поэт обыкновенный,
Своим плащом непокровенный,
И с бедной Музой бы замерз,
Заснул бы от сей жизни тленной
И очи, в рай перенесенный,
Для вечной радости отверз!

1819 (?)

Ручей

Мальчик у ручья сидел,
Мальчик на ручей глядел;
   Свежий, краснощёкий,
Он тоскующей душой
За бегущею волной
   Нёсся в край далёкий.

«Как здесь стало тесно мне!
Здесь в унылой тишине
   Чуть влачатся годы.
Ах, умчусь ли я когда
В даль волшебную, куда
   Льются эти воды?»

Льются, льются токи вод,
Миновал за годом год.
   Он узнал чужбину;
Полетел, исполнен сил,
Жадно наслажденье пил,
   Жадно пил кручину.

Быстрым пламенем любовь
В нём зажгла и гонит кровь.
   Сердце в нём вспылало:
Как горит он всё обнять,
Всё к груди, к душе прижать.
   Всё для сердца мало.

Он за славой полетел,
Полетел навстречу стрел,
   В шум и ужас боя;
Разгромил врагов герой, -
Но насытился войной:
   Мрачен лик героя.

Льются, льются токи вод.
Миновал за годом год;
   Бросил он чужбину
И, согбенный над клюкой,
Вот понёс в свой край родной
   Дряхлость и кручину.

Над ручьём старик сидел,
На ручей старик глядел:
   Дряхлый, одинокий.
Он растерзанной душой
За бегущею волной
   Нёсся в край далёкий!

30 июля 1819

Царское Село

Нагнулись надо мной дерев родимых своды,
Прохлада тихая развесистых берез!
Здесь наш знакомый луг; вот милый нам утес:
На высоту его, сыны младой свободы,
Питомцы, баловни и Феба, и Природы,
Бывало, мы рвались сквозь густоту древес
И слабым гладкий путь с презреньем оставляли!
О время сладкое и чуждое печали!

Ужель навеки мир души моей исчез
И бросили меня волшебные мечтаньи?
Веселье нахожу в одном воспоминаньи:
Глаза полны невольных слез!
Так, вы умчалися, мои златые годы;
Но - будь хвала судьбе: я снова, снова здесь,
В сей мирной пристани я оживаю весь!
Стою - и зеркалом разостланные воды
Мне кажут мост, холмы, брега, прибрежный лес
И светлую лазурь безоблачных небес!
Как часто, сидя здесь в полуночном мерцаньи,
На месяц я глядел в восторженном молчаньи!
Места прелестные, где возвышенных муз,
И дивный пламень их, и радости святые,
Порыв к великому, любовь к добру - впервые
Узнали мы, и где наш тройственный союз,
Союз младых певцов и чистый, и священный,
Всесильным навыком и дружбой заключенный,
Был братскою каменой укреплен!
Пусть будет он для нас до гроба незабвен:
Ни радость ясная, ни мрачное страданье,
Ни нега, ни корысть, ни почестей исканье -
Моей души ничто от вас не удалит!
И в песнях сладостных и в славе состязанье
Соперников-друзей тесней соединит!
Зачем же нет вас здесь, избранники харит?
Тебя, о Дельвиг мой, о мой мудрец ленивый,
Беспечный и в своей беспечности счастливый!
Тебя, мой огненный, чувствительный певец
Любви и доброго Руслана, -
Тебя, на чьём челе предвижу я венец
Арьоста и Парни, Петрарки и Баяна!
О други! почему не с вами я брожу?
Зачем не говорю, не спорю здесь я с вами?
Не с вами с башни сей на пышный сад гляжу?
Или, сплетясь руками,
Зачем не вместе мы внимаем шуму вод,
Биющих искрами и пеною о камень?
Не вместе смотрим здесь на солнечный восход,
На потухающий на крае неба пламень?
Мне с вами всё казалось бы мечтой,
Несвязным, смутным сновиденьем,
Всё, всё, что встретил я, простясь с уединеньем,
Увы! что у меня и счастье, и покой,
И тишину души младенческой отъяло
И сердце бедное так больно растерзало! -
При вас, товарищи, моя утихнет кровь,
И я в родной стране забуду на мгновенье
Заботы и тоску, и скуку и волненье,
Забуду, может быть, и самую любовь!

14 июля 1818, Царское Село

Тройственный союз - дружба Пушкина, Дельвига и Кюхельбекера.

Арьост - Ариосто Лудовико (1474-1533), итальянский поэт.

Парни Эварист Дезире де Форж (1753-1814) - французский поэт.

Баян - легендарный древнерусский поэт, упоминаемый в «Слове о полку Игореве».

Кофе

Пусть другие громогласно
Славят радости вина:
Не вину хвала нужна!
Бахус, не хочу напрасно
Над твоей потеть хвалой:
О, ты славен сам собой!

И тебе в ней пользы мало,
Дар прямой самих богов,
Кофе, нектар мудрецов!
Но сколь многих воспевало
Братство лириков лихих,
Даже не спросясь у них!

Жар, восторг и вдохновенье
Грудь исполнили мою -
Кофе, я тебя пою;
Вдаль моё промчится пенье,
И узнает целый свет,
Как любил тебя поэт.

Я смеюся над врачами!
Пусть они бранят тебя,
Ревенем самих себя
И латинскими словами
И пилюлями морят -
Пусть им будет кофе яд.

О напиток несравненный,
Ты живёшь, ты греешь кровь,
Ты отрада для певцов!
Часто, рифмой утомленный,
Сам я в руку чашку брал
И восторг в себя впивал.

Между 1815 и 1817

Бакхическая песнь

Что мне до стишков любовных?
Что до вздохов и до слёз?
Мне, венчанному цветами,
С беззаботными друзьями
Пить под тению берёз!

Нам в печалях утешенье
Богом благостным дано:
Гонит мрачные мечтанья,
Гонит скуку и страданья
Всемогущее вино,

Друг воды на всю природу
Смотрит в чёрное стекло,
Видит горесть и мученье,
И обман и развращенье,
Видит всюду только зло!

Друг вина смеётся вечно,
Вечно пляшет и поёт!
Для него и средь ненастья
Пламенеет солнце счастья,
Для него прекрасен свет.

О вино, краса вселенной,
Нектар страждущих сердец!
Кто заботы и печали
Топит в пенистом фиале,
Тот один прямой мудрец.

Между 1815 и 1817