Вильгельм Кюхельбекер |
---|
КЮХЕЛЬБЕКЕР Вильгельм Карлович [10 (21) июня 1797, Петербург - 11 (23) августа 1846, Тобольск; похоронен на Завальном кладбище], русский поэт, декабрист. |
|
![]() Друг А. С. Пушкина. Участник восстания на Сенатской площади (1825). Приговорён к тюремному заключению и вечной ссылке. Оды, послания («Смерть Байрона», 1824; «Тень Рылеева», 1827), трагедии («Аргивяне», 1822-25; «Прокофий Ляпунов», 1834), романтическая драма «Ижорский» (опубликована 1835, 1841, 1939), поэма («Вечный жид», опубликована 1878), роман «Последний Колонна» (1832-43; опубликован 1937). Критические статьи; «Дневник», написан в заключении (опубликован 1929). |
![]() |
ПОЭМА (1): |
СТИХИ (26):
|
На смерть ЯкубовичаВсе, все валятся сверстники мои, Как с дерева валится лист осенний, Уносятся, как по реке струи, Текут в бездонный водоём творений, Отколе не бегут уже ручьи Обратно в мир житейских треволнений!.. За полог все скользят мои друзья: Пред ним один останусь скоро я. Лицейские, ермоловцы, поэты, Товарищи! Вас подлинно ли нет? А были же когда-то вы согреты Такой живою жизнью! Вам ли пет Привет последний, и мои приветы Уж вас не тронут? - Бледный тусклый свет На новый гроб упал: в своей пустыне Над Якубовичем рыдаю ныне. Я не любил его… Враждебный взор Вчастую друг на друга мы бросали; Но не умрёт он средь Кавказских гор: Там все утесы - дел его скрижали; Им степь полна, им полон чёрный бор; Черкесы и теперь не перестали Средь родины заоблачной своей Пугать Якубом плачущих детей. Он был из первых в стае той орлиной, Которой ведь и я принадлежал… Тут нас, исторгнутых одной судьбиной, Умчал в тюрьму и ссылку тот же вал… Вот он остался, сверстник мне единый, Вот он мне в гроб дорогу указал: Так мудрено ль, что я в своей пустыне Над Якубовичем рыдаю ныне? Ты отстрадался, труженик, герой, Ты вышел наконец на тихий берег, Где нет упрёков, где тебе покой! И про тебя не смолкнет бурный Терек И станет говорить Бешту седой… Ты отстрадался, вышел ты на берег; А реет всё ещё средь чёрных волн Мой бедный, утлый, разснащённый чёлн! 1846 [1] |
***Горько надоел я всем, Самому себе и прочим: Перестать бы жить совсем! Мы о чём же здесь хлопочем? Ждёшь чего-то впереди… Впереди ж всё хуже, хуже; Путь грязней, тяжеле, уже - Ты же всё вперёд иди! То ли дело лоно гроба! Там безмолвно и темно, Там молчат мечты и злоба: В гроб убраться бы давно! 13 апреля 1846, Тобольск |
УсталостьМне нужно забвенье, нужна тишина: Я в волны нырну непробудного сна, Вы, порванной арфы мятежные звуки, Умолкните, думы, и чувства, и муки. Да! чаша житейская желчи полна; Но выпил же эту я чашу до дна, - И вот опьянелой, больной головою Клонюсь и клонюсь к гробовому покою. Узнал я изгнанье, узнал я тюрьму, Узнал слепоты нерассветную тьму И совести грозной узнал укоризны, И жаль мне невольницы милой отчизны. Мне нужно забвенье, нужна тишина . . . . . . . . . . . . . . . . . Ноябрь 1845 |
Участь русских поэтовГорька судьба поэтов всех племён; Тяжеле всех судьба казнит Россию; Для славы и Рылеев был рождён; Но юноша в свободу был влюблён… Стянула петля дерзостную выю. Не он один; другие вслед ему, Прекрасной обольщённые мечтою, Пожалися годиной роковою… Бог дал огонь их сердцу, свет уму, Да! чувства в них восторженны и пылки, - Что ж? их бросают в чёрную тюрьму, Морят морозом безнадежной ссылки… Или болезнь наводит ночь и мглу На очи прозорливцев вдохновенных; Или рука любезников презренных Шлёт пулю их священному челу; Или же бунт поднимет чернь глухую, И чернь того на части разорвёт, Чей блещущий перунами полёт Сияньем облил бы страну родную. 1845 [1] Здесь, кроме Рылеева, подразумеваются: сам Кюхельбекер («болезнь наводит ночь… на очи» - слепота), Пушкин («рука любезников… шлёт пулю…») и Грибоедов («…чернь… на части разорвет…»). |
При исходе 1841 годаЧто скажу я при исходе года? Слава богу, что и он прошёл! Был он для изгнанника тяжёл. Мрачный, как сибирская природа. Повторять ли в сотый раз: «Всё тленно, Всё под солнцем дым и суета»? Не поверят! Тешит их мечта! Для людей ли то, что совершенно? Ноша жизни однозвучной, вялой, Цепь пустых забот и мук и снов, Глупый стук расстроенных часов, Гадки вы душе моей усталой! 13 декабря 1841 |
Они моих страданий не поймутОни моих страданий не поймут, Для них смешон унылый голос боли, Которая, как червь, таится тут В груди моей. - Есть силы, нет мне воли. Хоть миг покоя дайте! - нет и нет! Вот вспыхнуло: я вспрянул, я поэт; Божественный объемлет душу пламень, Толпятся образы, чудесный свет В глазах моих, - и всё напрасно: нет! Пропало всё! - Добро бы с неба камень Мне череп раздвоил, или перун Меня сожёг: последний трепет струн Разорванных вздохнул бы в дивных звуках И умер бы, как грома дальный гул; Но я увяз в ничтожных, мелких муках, Но я в заботах грязных утонул! Нет! не страшусь убийственных объятий Огромного несчастья: рок, души! Ты выжмешь жизнь, не выдавишь души… Но погибать от кумушек, от сватий, От лепета соседей и друзей!.. Не говорите мне: «Ты Промефей!» Тот был к скале заоблачной прикован, Его терзал не глупый воробей, А мощный коршун. - Был я очарован Когда-то обольстительной мечтой; Я думал: кончится борьба с судьбой, И с нею все земные испытанья; Не будет сломан, устоит борец, Умрёт, но не лишится воздаянья И вырвет напоследок свой венец Из рук суровых, - бедный я слепец! Судьба берёт меня из стен моей темницы, Толкает в мир (ведь я о нём жалел) - А мой-то мир исчез, как блеск зарницы, И быть нулём отныне мой удел! 15 января 1839 |
19 октября 1837 годаБлажен, кто пал, как юноша Ахилл, Прекрасный, мощный, смелый, величавый, В средине поприща побед и славы, Исполненный несокрушимых сил! Блажен! лицо его всегда младое, Сиянием бессмертия горя, Блестит, как солнце вечно золотое, Как первая эдемская заря. А я один средь чуждых мне людей Стою в ночи, беспомощный и хилый, Над страшной всех надежд моих могилой, Над мрачным гробом всех моих друзей. В тот гроб бездонный, молнией сраженный, Последний пал родимый мне поэт… И вот опять Лицея день священный; Но уж и Пушкина меж вами нет! Не принесёт он новых песней вам, И с них не затрепещут перси ваши; Не выпьет с вами он заздравной чаши: Он воспарил к заоблачным друзьям. Он ныне с нашим Дельвигом пирует; Он ныне с Грибоедовым моим: По них, по них душа моя тоскует; Я жадно руки простираю к ним! Пора и мне! - Давно судьба грозит Мне казней нестерпимого удара: Она меня того лишает дара, С которым дух мой неразлучно слит! Так! перенёс я годы заточенья, Изгнание, и срам, и сиротство; Но под щитом святого вдохновенья, Но здесь во мне пылало божество! Теперь пора! - Не пламень, не перун Меня убил; нет, вязну средь болота, Горою давят нужды и забота, И я отвык от позабытых струн. Мне ангел песней рай в темнице душной Когда-то созидал из снов златых; Но без него не труп ли я бездушный Средь трупов столь же хладных и немых? 1838 [1] 19 октября - годовщина основания Лицея, по традиции отмечавшаяся бывшими лицеистами. |
Тени ПушкинаИтак, товарищ вдохновенный, И ты! - а я на прах священный Слезы не пролил ни одной: С привычки к горю и страданьям Все высохли в груди больной. Но образ твой моим мечтаньям В ночах бессонных предстоит, Но я тяжёлой скорбью сыт, Но, мрачный, близ жены, мне милой, И думать о любви забыл… Там мысли, над твоей могилой! Смолк шорох благозвучных крыл Твоих волшебных песнопений, На небо отлетел твой гений; А визги жёлтой клеветы Глупцов, которые марали, Как был ты жив, твои черты, И ныне, в час святой печали, Бездушные, не замолчали! Гордись! Ей-богу, стыд и срам Их подлая любовь! - Пусть жалят! Тот пуст и гнил, кого все хвалят; За зависть дорого я дам. Гордись! Никто тебе не равен, Никто из сверстников-певцов: Не смеркнешь ты во мгле веков, - В веках тебе клеврет Державин. 24 мая 1837 |
РазочарованиеСкажи: совсем ли ты мне изменил, Доселе неизменный мой хранитель? Для узника в волшебную обитель Темницу превращал ты, Исфраил. Я был один, покинут всеми в мире, Всего страшился, даже и надежд… Бывало же, коснёшься тёмных вежд - С них снимешь мрак, дашь жизнь и пламень лире, - И снова я свободен и могуч: Растаяли затворы, спали цепи, И, как орёл под солнцем из-за туч Обозревает горы, реки, степи, - Так вижу мир, раскрытый под собой, И, радостен, сквозь ужас хладной ночи, Бросаю полные восторга очи На свиток, писанный судьбы рукой!.. А ныне пали стены предо мной: Я волен: что же? Бледные заботы, И грязный труд, и вопль глухой нужды, И визг детей, и стук тупой работы Перекричали песнь златой мечты, Смели, как прах, с души моей виденья, Отняли время и досуг творить - И вялых дней безжизненная нить Прядётся мне из мук и утомленья. 22 мая 1837 |
Море снаМне ведомо море, седой океан: Над ним беспредельный простёрся туман. Над ним лучезарный не катится щит; Но звёздочка бледная тихо горит. Пускай океана неведом конец, Его не боится отважный пловец; В него меня манит незанятый блеск, Таинственный шёпот и сладостный плеск. В него погружаюсь один, молчалив, Когда настаёт полуночный прилив, И чуть до груди прикоснётся волна, В больную вливается грудь тишина. И вдруг я на береге - будто знаком! Гляжу и вхожу в очарованный дом: Из окон мне милые лица глядят И речи приветные слух веселят, Не милых ли сердцу я вижу друзей, Когда-то товарищей жизни моей? Все, все они здесь! Удержать не могли Ни рок их, ни люди, ни недра земли! По-прежнему льётся живой разговор; По-прежнему светится дружеский взор… При вещем сиянии райской звезды Забыта разлука, забыты беды. Но ах! пред зарёй наступает отлив - И слышится мне не отрадный призыв… Развеялось всё - и мерцание дня В пустыне глухой осветило меня. 4 сентября 1832 |
Элегия«Склонился на руку тяжёлой головою В темнице сумрачной задумчивый Поэт… Что так очей его погас могущий свет? Что стало пред его померкшею душою? О чём мечтает? Или дух его Лишился мужества всего И пал пред неприязненной судьбою?» - Не нужно состраданья твоего: К чему твои вопросы, хладный зритель Тоски, которой не понять тебе? Твоих ли утешений, утешитель, Он требует? оставь их при себе! Нет, не ему тужить о суетной утрате Того, что счастием зовёте вы: Равно доволен он и во дворце и в хате; Не поседели бы власы его главы, Хотя бы сам в поту лица руками Приобретал свой хлеб за тяжкою сохой; Он был бы твёрд под бурей и грозами И равнодушно снёс бы мраз и зной. Он не терзается и по златой свободе: Пока огонь небес в Поэте не потух, Поэта и в цепях ещё свободен дух. Когда ж и с грустью мыслит о природе, О божьих чудесах на небе, на земле: О долах, о горах, о необъятном своде, О рощах, тонущих в вечерней, белой мгле, О солнечном, блистательном восходе, О дивном сонме звёзд златых, Бесчисленных лампад всемирного чертога, Несметных исповедников немых Премудрости, величья, славы бога, - Не без отрады всё же он: В его груди вселенная иная; В ней тот же благости таинственный закон, В ней та же заповедь святая, По коей высше тьмы и зол и облаков Без устали течёт великий полк миров. Но ведать хочешь ты, что сумрак знаменует, Которым, будто тучей, облегло Певца унылое чело? Увы! он о судьбе тоскует, Какую ни Гомер, ни Камоенс, ни Тасс, И в песнях и в бедах его предтечи, Не испытали; пламень в нём погас, Тот, с коим не были ему ужасны встречи Ни с скорбным недугом, ни с хладной нищетой Ни с ветреной изменой Любви, давно забытой и презренной, Ни даже с душною тюрьмой. 18 июня 1832 |
КлёнСкажи, кудрявый сын лесов священных, Исполненный могучей красоты, Средь камней, соков жизненных лишенных, Какой судьбою вырос ты? Ты развился перед моей тюрьмою… Сколь многое напоминаешь мне! Здесь не с кем мне… поговорю с тобою О милой сердцу старине: О времени, когда, подобно птице, Жилице вольной средь твоих ветвей, Я песнь свободную певал деннице И блеску западных лучей; Тогда с брегов смиренной Авиноры, В лесах моей Эстонии родной, Впервые жадно в даль простёр я взоры, Мятежной мучимый тоской. Твои всходящие до неба братья Видали, как завешанную тьмой Страну я звал, манил в свои объятья, - И покачали головой. А ныне ты свидетель совершенья Того, что прорицали братья мне; О ты, последний в мраке заточенья Мой друг в далёкой стороне! 1832, Свеаборгская крепость [1] |
Тень РылееваПетру Александровичу Муханову В ужасных тех стенах, где Иоанн, В младенчестве лишённый багряницы, Во мраке заточенья был заклан Булатом ослеплённого убийцы, - Во тьме на узничьем одре лежал Певец, поклонник пламенной свободы; Отторжен, отлучён от всей природы, Он в вольных думах счастия искал. Но не придут обратно дни былые: Прошла пора надежд и снов, И вы, мечты, вы, призраки златые, Не позлатить железных вам оков! Тогда - то не был сон - во мрак темницы Небесное видение сошло: Раздался звук торжественной цевницы; Испуганный певец подъял чело И зрит: на облаках несомый, Явился образ, узнику знакомый. «Несу товарищу привет Из области, где нет тиранов, Где вечен мир, где вечен свет, Где нет ни бури, ни туманов. Блажен и славен мой удел: Свободу русскому народу Могучим гласом я воспел, Воспел и умер за свободу! Счастливец, я запечатлел Любовь к земле родимой кровью! И ты - я знаю - пламенел К отчизне чистою любовью. Грядущее твоим очам Разоблачу я в утешенье… Поверь: не жертвовал ты снам; Надеждам будет исполненье!» - Он рек - и бестелесною рукой Раздвинул стены, растворил затворы. Воздвиг певец восторженные взоры И видит: на Руси святой Свобода, счастье и покой! 1827 Примечания Написано в Шлиссельбургской крепости. Муханов П. А. (1799-1854) - штабс-капитан лейб-гвардии Измайловского полка, член Союза Благоденствия, журналист, переводчик. Иоанн… лишённый багряницы - император Иоанн Антонович, свергнутый в младенчестве с престола и заключённый в Шлиссельбургскую крепость; был убит в 1764. Певец, поклонник пламенной свободы - здесь Кюхельбекер говорит о себе. |
На смерть ЧерноваКлянёмся честью и Черновым: Вражда и брань временщикам, Царя трепещущим рабам, Тиранам, нас угнесть готовым! Нет! не отечества сыны - Питомцы пришлецов презренных! Мы чужды их семей надменных, Они от нас отчуждены. Так, говорят не русским словом, Святую ненавидят Русь; Я ненавижу их, клянусь, Клянуся честью и Черновым! На наших дев, на наших жён Дерзнёшь ли вновь, любимец счастья, Взор бросить, полный сладострастья, - Падёшь, перуном поражён. И прах твой будет в посмеянье! И гроб твой будет в стыд и срам! Клянёмся дщерям и сестрам: Смерть, гибель, кровь за поруганье! А ты, брат наших ты сердец, Герой, столь рано охладелый, Взнесись в небесные пределы: Завиден, славен твой конец! Ликуй: ты избран русским богом Всем нам в священный образец! Тебе дан праведный венец! Ты чести будешь нам залогом! 1825 Примечания Чернов К. П. (1803-1825) - подпоручик лейб-гвардии Семёновского полка. В сентябре 1825 года дрался на дуэли с флигель-адъютантом В. Д. Новосильцевым. Эта дуэль незнатного и обедневшего дворянина Чернова с богатым аристократом получила широкий общественный резонанс: похороны Чернова (умершего вскоре после смерти своего противника) стали выражением сочувствия «тому, кто собою выразил идею общую, которую всякий сознавал и сознательно и бессознательно: защиту слабого против сильного, скромного против гордого» (слова декабриста Е. П. Оболенского). - Стихотворение в некоторых изданиях приписывается Рылееву. Однако данные о принадлежности стихотворения Кюхельбекеру являются более убедительными. Известно, что Кюхельбекер пытался читать эти стихи на могиле Чернова. |
Участь поэтовО сонм глупцов бездушных и счастливых! Вам нестерпим кровавый блеск венца, Который на чело певца Кладёт рука камен, столь поздно справедливых! Так радуйся ж, презренная толпа, Читай былых и наших дней скрижали: Пророков гонит чёрная судьба; Их стерегут свирепые печали; Они влачат по мукам дни свои, И в их сердца впиваются змии. Ах, сколько вижу я неконченных созданий, Манивших душу прелестью надежд, Залогов горестных за пламень дарований, Миров, разрушенных злодействами невежд! Того в пути безумие схватило (Счастливец! от тебя оно сокрыло Картину их постыдных дел; Так! я готов сказать: завиден твой удел!), Томит другого дикое изгнанье; Мрут с голоду Камоенс и Костров; Шихматова бесчестит осмеянье, Клеймит безумный лепет остряков, - Но будет жить в веках певец Петров! Потомство вспомнит их бессмертную обиду И призовёт на прах их Немезиду! 1823 Примечания Того… безумие схватило… - Возможно, речь идёт о Батюшкове, Озерове, Торквато Тассо или других поэтах, сошедших с ума под конец жизни. Камоэнс Луис (1524-1580)- португальский поэт, живший в нищете. Костров Ермил Иванович (1750-1796) - поэт, первый переводчик «Илиады», государственный крестьянин, добившийся высшего образования, но не сумевший выбраться из нищеты. Ширинский-Шихматов Сергей Александрович (1783-1837) - архаический поэт начала XIX века, высмеянный во многих эпиграммах, но ценившийся Кюхельбекером, автор поэмы «Пётр Великий», высоко ценимый Кюхельбекером вопреки мнению Пушкина, Дельвига и др. |
17 сентября
|
К Евмению Осиповичу КриштофовичуНе осуждай меня, Евмений: Я своенравен, как дитя; Не на заказ и не шутя Беседует со мною Гений. Он, неожиданный, слетает: Не приманит его мольба, Он так таинствен, как судьба; Из бездны сердца он вещает. Крыло прострёт ли надо мною, - Огонь горит в моих очах; Восторг и боль, любовь и страх Играют млеющей душою. Он будит прошлые страданья, За счастьем в будущность летит, Зовёт эринний и харит, Богов, героев и мечтанья. Вовеки не скуёт искусство, Не купит злато гордых муз: Их вечен с вольностью союз, И в песнях их пророчит чувство. Когда люблю и ненавижу, Из жизни скорбь и радость пью: Тогда свободно я пою, Олимп, бессмертье, Феба вижу. Но чтоб я в скучный час досуга, Холодный, не влюблённый в них, Точил на милых акростих, - Напрасно требуешь от друга. 1822 или 1823 |
ПророчествоГлагол господень был ко мне За цепью гор на бреге Кира: «Ты дни влачишь в мертвящем сне; В объятьях леностного мира: На то ль тебе я пламень дал И силу воздвигать народы? - Восстань, певец, пророк Свободы! Вспрянь, возвести, что я вещал! Никто - но я воззвал Элладу; Железный разломил ярем: Душа её не дастся аду; Она очистится мечем, И, искушённая в горниле, Она воскреснет предо мной: Её подымет смертный бой; Она возблещет в новой силе!» Беснуясь, варвары текут; Огня и крови льются реки; На страшный и священный труд Помчались радостные греки; Младенец обнажает меч, С мужами жёны ополчились, И мужи в львов преобразились Среди пожаров, казней, сеч! Костьми усеялося море, Судов могущий сонм исчез: Главу вздымая до небес. Грядёт на Византию горе! Приспели грозные часы: Подёрнет грады запустенье; Не примет трупов погребенье, И брань за них подымут псы! Напрасны будут все крамолы; Святая сила победит! Бог зыблет и громит престолы; Он правых, он свободных щит! - Меня не он ли наполняет И проясняет тусклый взор? Се предо мной мгновенно тает Утёсов ряд твердынь и гор! Блестит кровавая денница; В полях волнуется туман: Лежит в осаде Триполицца И бодр, не дремлет верный стан! Священный пастырь к богу брани Воздел трепещущие длани; В живых молитвах и слезах Кругом вся рать простёрлась в прах. С бойниц неверный им смеётся, Злодей подъемлет их на смех: Но Кара в облаках несётся; Отяжелел Османов грех! Воспрянул старец вдохновенный, Булат в деснице, в шуйце крест: Он вмиг взлетел на вражьи стены; Огонь и дым и гром окрест! Кровь отомстилась убиенных Детей и дев, сирот и вдов! Нет в страшном граде пощаженных: Всех, всех глотает смертный ров! - И се вам знаменье Спасенья, Народы! - близок, близок час: Сам Саваоф стоит за вас! Восходит солнце обновленья! Но ты, коварный Альбион, Бессмертным избранный когда-то, Своим ты богом назвал злато: Всесильный сокрушит твой трон! За злобных тайный ты воитель! Но будет послан ангел-мститель; Судьбы ты страшной не минёшь: Ты день рожденья проклянёшь! Тебя замучают владыки; И чад твоих наляжет страх; Во все рассыплешься языки, Как вихрем восхищённый прах. Народов чуждых песнью будешь И притчею твоих врагов, И имя славное забудешь Среди бичей, среди оков! А я - и в ссылке, и в темнице Глагол господень возвещу: О боже, я в твоей деснице! Я слов твоих не умолчу! - Как буря по полю несётся, Так в мире мой раздастся глас И в слухе Сильных отзовётся: Тобой сочтён мой каждый влас! 1822 |
К АхатесуАхатес, Ахатес! Ты слышишь ли глас, Зовущий на битву, на подвиги нас? Мой пламенный юноша, вспрянь! О друг, - полетим на священную брань! Кипит в наших жилах весёлая кровь, К бессмертью, к свободе пылает любовь, Мы смелы, мы молоды: нам Лететь к Марафонским, святым знаменам! Нет! нет! - не останусь в убийственном сне, В бесчестной, глухой, гробовой тишине; Так! ждёт меня сладостный бой - И если паду, я паду как герой. И в вольность, и в славу, как я, ты влюблён, Навеки со мною душой сопряжён! Мы вместе помчимся туда, Туда, где восходит свободы звезда! Огонь запылал в возвышенных сердцах: Эллада бросает оковы во прах! Ахатес! нас предки зовут - О, скоро ль начнём мы божественный труд! Мы презрим и негу, и роскошь, и лень. Настанет для нас тот торжественный день, Когда за отчизну наш меч Впервые возблещет средь радостных сеч! Тогда, как раздастся громов перекат, Свинец зашипит, загорится булат, - В тот сумрачный, пламенный пир, «Что любим свободу», поверит нам мир! 1821 АхАтес - герой «Энеиды» Вергилия. Лететь к Марафонским, святым знаменам. - Имеется в виду современная Греция, восставшая против угнетателей; при Марафоне в 490 г. до н. э. греки победили персов. |
К друзьям, на РейнеМир над спящею пучиной, Мир над долом и горой; Реин гладкою равниной Разостлался предо мной. Лёгкий чёлн меня лелеет, Твердь небесная ясна, С тихих вод прохлада веет: В сердце льётся тишина! Здесь, над вечными струями, В сей давно желанный час, Други! я в мечтаньях с вами; Братия! я вижу вас! Вам сей кубок, отягченный Влагой чистой и златой; Пью за наш союз священный, Пью за русский край родной! Но волна бежит и плещет В безответную ладью; Что же грудь моя трепещет, Что же душу тьмит мою? Встали в небе великаны - Отражает их река: Солнце то прорвёт туманы, То уйдёт за облака! Слышу птицу предвещаний, Дик её унылый стон - Светлую толпу мечтаний И надежду гонит он! О, скажи, жилец дубравы, Томный, жалобный пророк: Иль меня на поле славы Ждёт неотразимый рок? Или радостных объятий К милым мне не простирать И к груди дрожащей братий При свиданье не прижать? Да паду же за свободу, За любовь души моей, Жертва славному народу, Гордость плачущих друзей! 1820 или 1821 Написано во время пребывания Кюхельбекера в Германии и обращено к друзьям в России. |
К NТак! легко мутит мгновенье Мрачный ток моей крови; Но за быстрое забвенье Не лишай меня любви! Редок для меня день ясный! Тучами со всех сторон От зари моей ненастной Был покрыт мой небосклон. Глупость злых и глупых злоба Мне и жалки и смешны; Но с тобою, друг, до гроба Вместе мы пройти должны! Неразрывны наши узы! В роковой священный час - Скорбь и Радость, Дружба, Музы Души сочетали в нас! Между 1817 и 1820 По-видимому, обращено к Пушкину, с которым в это время Кюхельбекер по какому-то незначительному поводу дрался на дуэли. |
К Пушкину
|
РучейМальчик у ручья сидел, Мальчик на ручей глядел; Свежий, краснощёкий, Он тоскующей душой За бегущею волной Нёсся в край далёкий. «Как здесь стало тесно мне! Здесь в унылой тишине Чуть влачатся годы. Ах, умчусь ли я когда В даль волшебную, куда Льются эти воды?» Льются, льются токи вод, Миновал за годом год. Он узнал чужбину; Полетел, исполнен сил, Жадно наслажденье пил, Жадно пил кручину. Быстрым пламенем любовь В нём зажгла и гонит кровь. Сердце в нём вспылало: Как горит он всё обнять, Всё к груди, к душе прижать. Всё для сердца мало. Он за славой полетел, Полетел навстречу стрел, В шум и ужас боя; Разгромил врагов герой, - Но насытился войной: Мрачен лик героя. Льются, льются токи вод. Миновал за годом год; Бросил он чужбину И, согбенный над клюкой, Вот понёс в свой край родной Дряхлость и кручину. Над ручьём старик сидел, На ручей старик глядел: Дряхлый, одинокий. Он растерзанной душой За бегущею волной Нёсся в край далёкий! 30 июля 1819 |
Царское СелоНагнулись надо мной дерев родимых своды, Прохлада тихая развесистых берез! Здесь наш знакомый луг; вот милый нам утес: На высоту его, сыны младой свободы, Питомцы, баловни и Феба, и Природы, Бывало, мы рвались сквозь густоту древес И слабым гладкий путь с презреньем оставляли! О время сладкое и чуждое печали! Ужель навеки мир души моей исчез И бросили меня волшебные мечтаньи? Веселье нахожу в одном воспоминаньи: Глаза полны невольных слез! Так, вы умчалися, мои златые годы; Но - будь хвала судьбе: я снова, снова здесь, В сей мирной пристани я оживаю весь! Стою - и зеркалом разостланные воды Мне кажут мост, холмы, брега, прибрежный лес И светлую лазурь безоблачных небес! Как часто, сидя здесь в полуночном мерцаньи, На месяц я глядел в восторженном молчаньи! Места прелестные, где возвышенных муз, И дивный пламень их, и радости святые, Порыв к великому, любовь к добру - впервые Узнали мы, и где наш тройственный союз, Союз младых певцов и чистый, и священный, Всесильным навыком и дружбой заключенный, Был братскою каменой укреплен! Пусть будет он для нас до гроба незабвен: Ни радость ясная, ни мрачное страданье, Ни нега, ни корысть, ни почестей исканье - Моей души ничто от вас не удалит! И в песнях сладостных и в славе состязанье Соперников-друзей тесней соединит! Зачем же нет вас здесь, избранники харит? Тебя, о Дельвиг мой, о мой мудрец ленивый, Беспечный и в своей беспечности счастливый! Тебя, мой огненный, чувствительный певец Любви и доброго Руслана, - Тебя, на чьём челе предвижу я венец Арьоста и Парни, Петрарки и Баяна! О други! почему не с вами я брожу? Зачем не говорю, не спорю здесь я с вами? Не с вами с башни сей на пышный сад гляжу? Или, сплетясь руками, Зачем не вместе мы внимаем шуму вод, Биющих искрами и пеною о камень? Не вместе смотрим здесь на солнечный восход, На потухающий на крае неба пламень? Мне с вами всё казалось бы мечтой, Несвязным, смутным сновиденьем, Всё, всё, что встретил я, простясь с уединеньем, Увы! что у меня и счастье, и покой, И тишину души младенческой отъяло И сердце бедное так больно растерзало! - При вас, товарищи, моя утихнет кровь, И я в родной стране забуду на мгновенье Заботы и тоску, и скуку и волненье, Забуду, может быть, и самую любовь! 14 июля 1818, Царское Село Тройственный союз - дружба Пушкина, Дельвига и Кюхельбекера. Арьост - Ариосто Лудовико (1474-1533), итальянский поэт. Парни Эварист Дезире де Форж (1753-1814) - французский поэт. Баян - легендарный древнерусский поэт, упоминаемый в «Слове о полку Игореве». |
КофеПусть другие громогласно Славят радости вина: Не вину хвала нужна! Бахус, не хочу напрасно Над твоей потеть хвалой: О, ты славен сам собой! И тебе в ней пользы мало, Дар прямой самих богов, Кофе, нектар мудрецов! Но сколь многих воспевало Братство лириков лихих, Даже не спросясь у них! Жар, восторг и вдохновенье Грудь исполнили мою - Кофе, я тебя пою; Вдаль моё промчится пенье, И узнает целый свет, Как любил тебя поэт. Я смеюся над врачами! Пусть они бранят тебя, Ревенем самих себя И латинскими словами И пилюлями морят - Пусть им будет кофе яд. О напиток несравненный, Ты живёшь, ты греешь кровь, Ты отрада для певцов! Часто, рифмой утомленный, Сам я в руку чашку брал И восторг в себя впивал. Между 1815 и 1817 |
Бакхическая песньЧто мне до стишков любовных? Что до вздохов и до слёз? Мне, венчанному цветами, С беззаботными друзьями Пить под тению берёз! Нам в печалях утешенье Богом благостным дано: Гонит мрачные мечтанья, Гонит скуку и страданья Всемогущее вино, Друг воды на всю природу Смотрит в чёрное стекло, Видит горесть и мученье, И обман и развращенье, Видит всюду только зло! Друг вина смеётся вечно, Вечно пляшет и поёт! Для него и средь ненастья Пламенеет солнце счастья, Для него прекрасен свет. О вино, краса вселенной, Нектар страждущих сердец! Кто заботы и печали Топит в пенистом фиале, Тот один прямой мудрец. Между 1815 и 1817 |
БиографияКюхельбекер Вильгельм Карлович [10 (21) июня 1797, Петербург - 11 (23) августа 1846, Тобольск], русский писатель, декабрист. Из дворянской семьи обрусевших немцев. Окончил Царскосельский лицей (1817), где началась его дружба с А. С. Пушкиным, А. А. Дельвигом. Служил в Коллегии иностранных дел; преподавал русский и латинский языки. В 1820-21 был в заграничном путешествии; читал в Париже публичные лекции о русской литературе, в которых обосновывал необходимость политических преобразований в России (лекции были прерваны по приказу русского посольства). В 1822 Кюхельбекер служил на Кавказе чиновником особых поручений при А. П. Ермолове. В ноябре 1825 был принят К. Ф. Рылеевым в Северное общество декабристов. Во время восстания декабристов 14 декабря 1825 в Петербурге стрелял в великого князя Михаила Павловича, пытался построить солдат для контратаки. После подавления восстания пытался бежать за границу, но был арестован в Варшаве, приговорён к смертной казни, замененной каторгой, которую отбывал в Динабургской, Свеаборгской и др. крепостях. С 1836 на поселении в Сибири. Ранние стихи Кюхельбекера (начал печататься в 1815) следовали традиции элегической поэзии В. А. Жуковского. В начале 20-х гг. Кюхельбекер активно выступил против сентиментализма с позиций возглавленного П. А. Катениным одного из течений декабристского романтизма: программная статья «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» (опубликовал в 1824 в альманахе «Мнемозина», который Кюхельбекер издавал вместе с В. Ф. Одоевским), тираноборческая трагедия «Аргивяне» (1822-25), стихотворение «К Ахатесу» (1821), «К друзьям на Рейне» (1821) и др., противостоявшие камерной лирике своей открытой гражданственностью. Творчество Кюхельбекера периода заточения и ссылки свидетельствует о его верности прежним идеалам (стихотворение «Элегия», 1832, «На смерть Якубовича», 1846, и др.), хотя в нём усиливаются и мотивы одиночества, обречённости (стихотворение «19 октября», 1838, «Участь русских поэтов», 1845, и др.; трагедия «Прокофий Ляпунов», 1834). Мистическая идея предопределённости трагической судьбы нашла отражение и в наиболее значительном прозаическом произведения Кюхельбекера - романе «Последний Колонна» (1832-42). Большая заслуга в собирании и издании сочинений Кюхельбекера принадлежит Ю. Н. Тынянову (автору романа «Кюхля», 1925) и др. советским литературоведам. Сочинения: Полное собрание стихотворений, М., 1908; Последний Колонна, Л., 1937; Избранные произведения, т. 1-2, М.-Л., 1967. Литература: Тынянов Ю. Н., Архаисты и новаторы, Л., 1929; Базанов В. Г., Поэты-декабристы, М. - Л., 1950; Семенко И. М., Поэты пушкинской поры, [М., 1970]; История русской литературы XIX в. Библиографический указатель, М. - Л., 1962. КЮХЕЛЬБЕКЕР, Вильгельм Карлович [10(21).VI.1797, Петербург, - 11(23).VIII.1846, Тобольск] - русский поэт, критик, переводчик. Родился в дворянской семье обрусевших немцев. Учился в Царскосельском лицее, где началась его дружба с А. С. Пушкиным, А. А. Дельвигом. Пушкин до конца жизни любил Кюхельбекера и в трудное время стремился ему помочь. Окончив лицей, Кюхельбекер недолго служил в Коллегии иностранных дел и преподавал русский и латинский языки в Благородном пансионе. В это же время он входит в «Вольное общество любителей словесности, наук и художеств», а затем в «Вольное общество любителей российской словесности», в изданиях которых печатает свои стихи. В 1820 уехал в заграничное путешествие секретарем А. Л. Нарышкина. Освободительное движение в Италии и Греции произвело сильное впечатление на Кюхельбекера и укрепило его вольнолюбивые стремления, возникшие после войны 1812. В 1820 Кюхельбекер имел несколько встреч с В. Гёте. В Париже в 1821 он прочёл цикл публичных лекций по русской литературе, в которых сказались его вольнолюбивые взгляды, но получил от русского посольства приказ прекратить лекции и немедленно вернуться в Россию. В 1822 выехал на Кавказ чиновником особых поручений при А. П. Ермолове; здесь сблизился с А. С. Грибоедовым. В 1824-25 выпустил в Москве вместе с В. Ф. Одоевским 4 книги альманаха «Мнемозина», имевшие большой успех у читателей. Во 2-й книге (1824) опубликована программная статья Кюхельбекера «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие». В июне 1825 Кюхельбекер переехал в Петербург, работал в журнале «Сын отечества». Незадолго до восстания декабристов вступил в члены Северного общества. 14 декабря 1825 принял активное участие в восстании, затем пытался бежать за границу, но был опознан и арестован в Варшаве. Приговорён к смертной казни, замененной по распоряжению Николая I заключением в крепости. В 1835 выслан на поселение в Восточную Сибирь, в 1844 переведен в Западную Сибирь. В 1846 больной чахоткой, ослепший Кюхельбекер получил разрешение переехать в Тобольск, где вскоре скончался. Первые стихи («Бессмертный дух» и др.) Кюхельбекер опубликовал в 1815 в журнале «Амфион», затем печатался в журналах «Сын отечества», «Благонамеренный», «Соревнователь просвещения и благотворения» и в альманахе «Мнемозина». В начале 20-х гг. поэзия Кюхельбекера освобождается от воздействий карамзинизма. Он примыкает к литературной группе, борющейся с сентиментализмом. Сам Кюхельбекер называл себя «романтиком в классицизме». Его поэтический стиль можно определить как неоклассицизм, в котором органически сплавлены классицизм и романтизм, что сближало Кюхельбекера с Грибоедовым и П. А. Катениным. Этот стиль культивировал высокие жанры: трагедию, поэму, сагу, а в лирике - оду, послание - жанры, которые своей гражданской тематикой, патетической манерой противостояли камерной лирике карамзинистов, против которой Кюхельбекер выступал в критических статьях, особенно в статье «О направлении нашей поэзии…». Основной образ, запечатлённый в декабристской лирике и поэмах Кюхельбекера, - это образ поэта-борца с самовластием, исполненный высоких гражданских чувств, вольнолюбивого патриотизма, готовности отдать жизнь за свободу отечества («К Ахатесу», 1821, «К друзьям на Рейне», 1821). Поэт - это «пророк свободы», возвещающий «глагол господень», но совершенно в романтическом духе отверженный, непризнанный людьми («К Евгению», 1820, «Пророчество», 1822, «Участь поэтов», 1823, «Жребий поэта», 1824). Отвергнутые современниками, поэты будут оправданы и отомщены потомками: Потомство вспомнит их бессмертную обиду И призовёт на прах их Немезиду («Участь поэтов»). Трагедия Кюхельбекера «Аргивяне» (1822-25) была новым словом в русской драматургии начала 20-х гг. Новым и смелым было её тираноборческое содержание. Кюхельбекер переносит действие в античную Грецию, в обстановку вольного Коринфа, где граждане имеют «свободу на торжище сбираться и судить». Этим он вводит идею вольнолюбия в высокую историческую трагедию, героизирует борьбу против тиранов, захвативших власть над народом. Новым словом было и нарушение правил классицизма, царивших в трагедии. Опережая Пушкина («Борис Годунов»), Кюхельбекер отошёл от единства времени и места, от 6-стопного рифмованного ямба, заменив его 5-стоп-ным, преимущественно белым. Язык поэзии Кюхельбекера до 1825 в соответствии с воплощёнными в ней высокими гражданскими стремлениями имел торжественный, одический характер, часто приближался к манере ораторской речи, тяготел к архаичному славянскому колориту, что объяснялось своеобразно понятой патриотической задачей создать самобытный язык национальной поэзии, свободный от чужеземных влияний. Свою стилистику Кюхельбекер противопоставлял стилистике поэтов-карамзинистов, которые «из слова же русского, богатого и мощного, силятся извлечь небольшой, благопристойный, приторный, искусственно тощий, приспособленный для немногих язык…» («О направлении нашей поэзии…»). В годы заточения и ссылки Кюхельбекер не изменил прежним идеалам. Он горд тем, что «поэта и в цепях ещё свободен дух» («Элегия», 1832), с любовью вспоминает о «стае той орлиной, которой ведь и я принадлежал» («На смерть Якубовича», 1846), скорбит о гибели славных («Плач Давида», 1829). Однако в стихах Кюхельбекера усиливаются мотивы одиночества и обречённости («19 октября», 1838, «Участь русских поэтов», 1845, и др.). Чем благородней идеалы, тем скорее их носитель становится жертвой коварства и предательства. Такова судьба героя трагедии «Прокофий Ляпунов» (1834), написанной в шиллеровском духе. В стихах Кюхельбекера яснее проступают мистические элементы, ранее мало заметные. Мистический мотив предопределения проходит через роман «Последний Колонна» (1832-42) - наиболее значительное прозаическое произведение Кюхельбекера. В крепости и в ссылке Кюхельбекер работал над романтической драмой «Ижорский»; две первые части (1829 и 1835) напечатаны стараниями Пушкина в 1835, 3-я часть написана в 1840-41 не без влияния «Героя нашего времени», высоко оцененного Кюхельбекером. В ряде произведений Кюхельбекер ориентируется на русский фольклор (сказка «Пахом Степанов», 1832, драматическая сказка «Иван, купецкий сын», 1832-1842, и др.). Реалистические тенденции наиболее отчётливо выражены в стихотворной повести «Сирота» (1833) с ее опрощённой, житейской тематикой. Поэма посвящена А. С. Пушкину и, возможно, навеяна его «Домиком в Коломне». Трагическая судьба Кюхельбекера сказалась на судьбе его литературных творений. Разбросанные по периодическим изданиям до восстания 1825, запрещённые и появлявшиеся только изредка после него, не собранные даже, когда запрет был снят, они фактически оставались неизвестными читателю. Тепло отозвался о Кюхельбекере и был озабочен его литературным наследием Л. Н. Толстой. Произведения Кюхельбекера собраны и изданы Ю. Н. Тыняновым (автором романа «Кюхля», 1925) и другими советскими литературоведами. Соч.: Избр. стихотворения, Шо-де-Фон (Швейцария), 1880; Полн. собр. стихотворений, М., 1908; Дневник В. К. Кюхельбекера, ред. и прим. В. Н. Орлова и С. И. Хмельницкого, Л., 1929; Последний Колонна, послесл. П. Н. Медведева, Л., 1937; Соч., ред., вступ. ст. и примеч. Ю. Тынянова, т. 1-2, Л., 1939; Избр. произв., ред., вступ. ст. Б. Мейлаха, Л., 1959; Лекция о рус. лит-ре и языке…, в кн.: Лит. наследство, т. 59, М., 1954 (здесь же письма К. и статьи о нём Э. Э. Найдича, М. К. Константинова, Г. М. Дейча, М. К. Азадовского). Лит.: Тынянов Ю. Н., Архаисты и новаторы, Л., 1929; Базанов В. Г., Поэты-декабристы, М. - Л., 1950; Мордовченко Н. И., Кюхельбекер, в кн.: История рус. лит-ры, т. 6, М. - Л., 1953; История рус. лит-ры XIX в. Библиографич. указатель, под ред. К. Д. Муратовой, М. - Л., 1962. Д. И. Бернштейн Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 3. - М.: Советская энциклопедия, 1966 КЮХЕЛЬБЕКЕР Вильгельм Карлович [1797-1846] - русский поэт из обрусевших немцев, мелкопоместных дворян. Учился в Царскосельском лицее вместе с Пушкиным. Позднее тесно сошёлся с Грибоедовым. Уехав секретарём обер-камергера Нарышкина за границу, читал в Париже в 1821 лекции по русской литературе, прекращённые вследствие их «вольнолюбия» по требованию русского посольства. Стихи начал писать и печатать ещё на лицейской скамье [с 1815]. В 1824-1825 издавал вместе с В. Ф. Одоевским альманах «Мнемозину». За две недели до 14 декабря 1825 был введён Рылеевым в «Северное общество». Был на Сенатской площади с восставшими, покушался на брата царя. Предпринял побег за границу, но был опознан и арестован в Варшаве. Провёл десять лет в заключении в крепостях, затем был сослан на поселение в Сибирь, где ослеп и умер от чахотки. Высокая гражданская настроенность и националистические тенденции, свойственные некоторым декабристским кругам, понуждают Кюхельбекера - сперва ученика Жуковского и представителя «германического направления» в поэзии - выступить в начале 20-х гг. с требованием «сбросить поносные цепи немецкие». Кюхельбекер выдвигает лозунг «высокого искусства»; от «карамзинистов» - Пушкина и его друзей - уходит к классикам - «в дружину славян», определяя свою позицию в качестве «романтика в классицизме». Культ Германии и Жуковского сменяется в Кюхельбекере культом Державина. В противовес основному лирическому жанру эпохи - «изнеженной, бесцветной» элегии - Кюхельбекер призывает возродить «высокую» оду (статья «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие», «Мнемозина», ч. 2), «искусственно-тощему», европеизированному «жаргону» карамзинистов противопоставляет «варварский», но «богатый и мощный» «славяно-русский» язык классиков; героям байронических поэм, «слабым, отжившим для всего брюзгам» - носителей «силы» и «славы», героев трагедии. В своих «Аргивянах» Кюхельбекер дал образец высокой, «гражданской» трагедии, политически направленной на борьбу с «тираном». Литературная деятельность Кюхельбекера имела главным образом теоретическое значение. Художественная его практика неизменно, начиная с лицея, служила мишенью для насмешек, не всегда справедливых: кое-что из «попыток» Кюхельбекера вошло в литературу (так, он первый употребил в трагедии белый пятистопный ямб, которым написан пушкинский «Борис Годунов», и т. д.). Несомненный интерес представляет дневник Кюхельбекера, в котором, по справедливому выражению новейшего исследователя, «законсервирована литературная атмосфера 20-х гг.». Незадачливая судьба Кюхельбекера, созданного по меткому наблюдению Баратынского «для любви к славе и для несчастия», послужила для Ю. Н. Тынянова предметом художественной обработки («„Кюхля“, повесть о декабристе», Л., 1925). Библиография: I. Шекспировы духи, Драматическая шутка, СПБ., 1825; Нашла коса на камень, Комедия, 1839; Собр. стих, декабристов, изд. Фомина, т. II, М., 1907; Полное собр. стих., М., 1908 (изд. далеко неполное и малоудовлетворительное текстологически); Ижорский, Мистерия, М., 1908 (изд. 1-е, СПБ., 1835); Обозрение российской словесности, сб. «Литературные портфели», Л., 1923; Поэты-декабристы, сб. под ред. Ю. Н. Верховского, Гиз, М. - Л., 1926; Дневник, Предисловие Ю. Н. Тынянова, ред., введ. и прим. В. Н. Орлова и С. И. Хмельницкого, «Прибой», Л., 1929. II. Котляревский Н., Литературная деятельность декабристов, I, В. К. Кюхельбекер, «Русское богатство», 1901, №№ 3 и 4; Розанов И. Н., Кюхельбекер - Ленский, «Красная нива», 1926, № 6; Тынянов Ю. Н., Архаисты и новаторы, «Прибой», Л., 1929 (ст. «Архаисты и Пушкин» и «„Аргивяне“, неизданная трагедия Кюхельбекера»). III. Ченцов Н. М., Восстание декабристов, Библиография, редакция В. К. Пиксанова, Гиз, М. - Л., 1929. Д. Благой Литературная энциклопедия: В 11 т. - [М.], 1929-1939 Кюхельбекер (Вильгельм Карлович) - известный писатель (1797 - 1846). Кюхельбекер учился в царскосельском лицее, где был товарищем Пушкина; дружба не мешала последнему преследовать эпиграммами поэтические упражнения Кюхельбекера. С 1815 г. стихотворения Кюхельбекера стали появляться в «Вестнике Европы» (за подписью Вильгельм), «Сыне Отечества», «Благонамеренном». В 1817 - 20 гг. Кюхельбекер служил в министерстве иностранных дел. В 1820 г. он поехал за границу и читал в парижском Атенее лекции о славянской литературе, приостановленные по требованию русского посольства, как слишком либеральные. В 1822 Кюхельбекер служил на Кавказе, при Ермолове; близко сошёлся там с Грибоедовым. В 1823 - 1825 гг. он жил в Москве, где, вместе с кн. Одоевским, издал четыре книжки сборника: «Мнемозина». Кюхельбекер участвовал в заговоре декабристов и стрелял, на Сенатской площади, в вел. кн. Михаила Павловича; затем он бежал и, намереваясь скрыться за границу, прибыл в Варшаву, где был узнан по приметам, сообщённым его бывшим другом - Булгариным. Приговорённый к смертной казни, он был помилован, по просьбе вел. кн. Михаила Павловича, и осуждён на вечные каторжные работы, заменённые одиночным заключением в Шлиссельбурге и Кексгольме. Материально Кюхельбекер не особенно нуждался, получал книги и только не мог печатать своих произведений, не смотря на заступничество Жуковского. Незадолго до смерти, Кюхельбекер, по свидетельству Греча, был перевезён в имение своей сестры, где и умер. Кюхельбекер, не выделяясь талантом, не мог выбиться из оков старой школы: произведения его писаны тяжёлым языком и испещрены массою славянизмов. В роли политического деятеля, которую он надеялся сыграть, он был совершенно искренен, хотя сильно увлекался, за что Пушкин сравнивал его с Анахарсисом Клоотсом. Отдельно Кюхельбекер напечатал: «Смерть Байрона» (1824); «Шекспировы духи», драматическая шутка (1825); «Ижорский», мистерия (1825). В «Русской Старине» (1875 и 1878 гг. напечатаны извлечения из его дневника и поэма, писанная им в 1842, г.: «Вечный жид». КЮХЕЛЬБЕКЕР В. К. (статья из «Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона», 1890 – 1907) |