Садитесь, я вам рад. Откиньте всякий страх
И можете держать себя свободно,
Я разрешаю вам. Вы знаете, на днях
Я королем был избран всенародно,
Но это всё равно. Смущают мысль мою
Все эти почести, приветствия, поклоны…
Я день и ночь пишу законы
Для счастья подданных и очень устаю.
Как вам моя понравилась столица?
Вы из далёких стран? А впрочем, ваши лица
Напоминают мне знакомые черты,
Как будто я встречал, имен ещё не зная,
Вас где-то, там, давно… Ах, Маша, это ты?
О милая моя, родная, дорогая!
Ну, обними меня, как счастлив я, как рад!
И Коля… здравствуй, милый брат!
Вы не поверите, как хорошо мне с вами,
Как мне легко теперь! Но что с тобой, Мари?
Как ты осунулась… страдаешь всё глазами?
Садись ко мне поближе, говори,
Что наша Оля? Всё растёт? Здорова?
О, Господи! Что дал бы я, чтоб снова
Расцеловать её, прижать к моей груди…
Ты приведёшь её?.. Нет, нет, не приводи!
Расплачется, пожалуй, не узнает,
Как, помнишь, было раз… А ты теперь о чём
Рыдаешь? Перестань! Ты видишь, молодцом
Я стал совсем, и доктор уверяет,
Что это лёгкий рецидив,
Что скоро всё пройдёт,
что нужно лишь терпенье…
О да, я терпелив, я очень терпелив,
Но всё-таки… за что?
В чём наше преступленье?..
Что дед мой болен был, что болен был отец,
Что этим призраком меня пугали с детства, -
Так что ж из этого? Я мог же, наконец,
Не получить проклятого наследства!..
Так много лет прошло, и жили мы с тобой
Так дружно, хорошо, и всё нам улыбалось…
Как это началось? Да, летом, в сильный зной,
Мы рвали васильки, и вдруг мне показалось…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Да, васильки, васильки…
Много мелькало их в поле…
Помнишь, до самой реки
Мы их сбирали для Оли.
Олечка бросит цветок
В реку, головку наклонит…
«Папа, - кричит, - василёк
Мой уплывёт, не утонет?!»
Я её на руки брал,
В глазки смотрел голубые,
Ножки её целовал,
Бледные ножки, худые.
Как эти дни далеки…
Долго ль томиться я буду?
Всё васильки, васильки,
Красные, жёлтые всюду…
Видишь, торчат на стене,
Слышишь, сбегают по крыше,
Вот подползают ко мне,
Лезут всё выше и выше…
Слышишь, смеются они…
Боже, за что эти муки?
Маша, спаси, отгони,
Крепче сожми мои руки!
Поздно! Вошли, ворвались,
Стали стеной между нами,
В голову так и впились,
Колют её лепестками.
Рвётся вся грудь от тоски…
Боже! куда мне деваться?
Всё васильки, васильки…
Как они смеют смеяться?
. . . . . . . . . . . .
Однако что же вы сидите предо мной?
Как смеете смотреть вы дерзкими глазами?
Вы избалованы моею добротой,
Но всё же я король, и я расправлюсь с вами!
Довольно вам держать меня в плену, в тюрьме!
Для этого меня безумным вы признали…
Так я вам докажу, что я в своём уме:
Ты мне жена, а ты - ты брат её… Что, взяли?
Я справедлив, но строг. Ты будешь казнена.
Что, не понравилось? Бледнеешь от боязни?
Что делать, милая, недаром вся страна
Давно уж требует твоей позорной казни!
Но, впрочем, может быть, смягчу я приговор
И благости пример подам родному краю.
Я не за казни, нет, все эти казни - вздор.
Я взвешу, посмотрю, подумаю… не знаю…
Эй, стража, люди, кто-нибудь!
Гони их в шею всех, мне надо
Быть одному… Вперёд же не забудь:
Сюда никто не входит без доклада.
[1890]
Стихотворение входило во все дореволюционные «Чтецы-декламаторы», было очень популярным в эстрадном и любительском декламационном репертуаре, с большим успехом исполнялось артистом П.Н.Орленевым. Известно, что «Сумасшедшего» любил декламировать молодой Блок.
Да, васильки, васильки - Этот фрагмент с некоторыми изменениями стал популярным мещанским романсом. Положено на музыку для мелодекламации Н. В. Киршбаумом.
Классически я жизнь окончу тут,
Я номер взял в гостинице, известной
Тем, что она излюбленный приют
Людей, как я, которым в мире тесно;
Слегка поужинал, спросил
Бутылку хересу, бумаги и чернил
И разбудить себя велел часу в девятом.
Следя прилежно за собой,
Я в зеркало взглянул. В лице, слегка помятом
Бессонными ночами и тоской,
Следов не видно лихорадки.
Револьвер осмотрел я; всё в порядке…
Теперь пора мне приступить к письму.
Так принято: пред смертью на прощанье
Всегда строчат кому-нибудь посланье…
И я писать готов, не знаю лишь кому.
Писать родным… зачем?
Нежданное наследство
Утешит скоро их в утрате дорогой.
Писать товарищам,
друзьям любимым с детства…
Да где они? Нас жизненной волной
Судьба давно навеки разделила,
И будет им, как я, чужда моя могила…
Вот если написать кому-нибудь из них -
Из светских болтунов, приятелей моих, -
О, боже мой, какую я услугу
Им оказать бы мог! Приятель с тем письмом
Перебегать начнет из дома в дом
И расточать хвалы исчезнувшему другу…
Про мой конец он выдумает сам
Какой-нибудь роман в игривом роде
И, забавляя им от скуки мрущих дам,
Неделю целую пожалуй будет в моде,
Есть у меня знакомый прокурор
С болезненным лицом и умными глазами…
Случайность странная: нередко между нами
Самоубийц касался разговор.
Он этим делом занят специально;
Чуть где-нибудь случилася беда,
Уж он сейчас бежит туда
С своей улыбкою печальной
И всё исследует: как, что и почему.
С научной целью напишу ему
О собственном конце отчёт подробный…
В статистику его пошлю мой вклад загробный
«Любезный прокурор вам интересно знать,
Зачем я кончил жизнь так неприлично?
Сказать по правде, я логично
Вам правоту свою не мог бы доказать,
Но снисхождения достоин я. Когда бы
Вы поручились мне, что я умру…
Ну хоть, положим, завтра ввечеру,
От воспаленья или острой жабы,
Я б терпеливо ждал. Но я совсем здоров
И вовсе не смотрю в могилу;
Могу ещё прожить я множество годов,
А жизнь переносить мне больше не под силу,
И, как бы я её ни жёг и ни ломал,
Боюсь: не сузится мой пищевой канал
И не расширится аорта…
А потому я смерть избрал иного сорта.
Я жил как многие, как все почти живут
Из круга нашего, - я жил для наслажденья;
Работника здоровый, бодрый труд
Мне незнаком был с самого рожденья.
Но с отроческих лет я начал в жизнь вникать,
В людские действия, их цели и причины,
И стёрлась детской веры благодать,
Как бледной краски след
с неконченной картины.
Когда ж при свете разума и книг
Мне в даль веков пришлося углубиться,
Я человечество столь гордое постиг,
Но не постиг того, чем так ему гордиться?
Близ солнца, на одной из маленьких планет
Живёт двуногий зверь некрупного сложенья,
Живёт сравнительно ещё немного лет
И думает, что он венец творенья;
Что все сокровища ещё безвестных стран
Для прихоти его природа сотворила,
Что для него горят небесные светила,
Что для него ревёт в час бури океан.
И борется зверёк с судьбой насколько можно,
Хлопочет день и ночь о счастии своём,
С расчётом на века устраивает дом…
Но ветер на него пахнул неосторожно -
И нет его… пропал и след…
И, умирая, он не знает,
Зачем явился он на свет,
К чему он жил, куда он исчезает.
При этой краткости житейского пути,
В таком убожестве неведенья, бессилья
Должны бы спутники соединить усилья
И дружно общий крест нести…
Нет, люди - это бедные микробы -
Друг с другом борются, полны
Нелепой зависти и злобы.
И слёзы ближнего нужны,
Чтоб жизнью наслаждаться вдвое,
Им больше горя нет, как счастие чужое!
Властители, рабы, народы, племена -
Все дышат лишь враждой,
и все стоят на страже…
Куда ни посмотри, везде одна и та же
Упорная, безумная война!
Невыносимо жить! Я вижу: с нетерпеньем
Послание моё вы прочитали вновь,
И прокурорский взор туманится сомненьем…
«Нет, это всё не то, тут, верно есть любовь…»
Так режиссер в молчанье строгом
За ролью новичка следит из-за кулис…
«Ищите женщину» - ведь это ваш девиз?
Вы правы, вы нашли. А я - клянуся Богом, -
Я не искал её. Нежданная, она
Явилась предо мной, и так же, как начало,
Негадан был конец… Но вам сознанья мало,
Вам исповедь подробная нужна.
Хотите имя знать? Хотите номер дома
Иль цвет её волос? Не всё ли вам равно?
Поверьте мне: она вам не знакома
И наш угрюмый край покинула давно.
О, где теперь она? В какой стране далёкой
Красуется её спокойное чело?
Где ты, мой грозный бич, каравший так жестоко,
Где ты мой светлый луч, ласкавший так тепло?
Давно потух огонь, давно угасли страсти,
Как сон, пропали дни страданий и тревог…
Но выйти из твоей неотразимой власти,
Но позабыть тебя я всё-таки не мог!
И если б ты сюда вошла в мой час последний,
Как прежде гордая, без речи о любви,
И прошептала мне: «Оставь пустые бредни,
Забудем прошлое, я так хочу, живи!» -
О, даже и теперь я счастия слезами
Ответил бы на зов души твоей родной
И, как послушный раб, опять, гремя цепями,
Не зная сам куда, побрёл бы за тобой…
Но нет, ты не войдёшь. Из мрака ледяного
В меня не брызнет свет от взора твоего,
И звуки голоса, когда-то дорогого,
Не вырвут, не спасут, не скажут ничего.
Однако я вдался в лиризм… Некстати!
Смешно элегию писать перед концом…
А впрочем, я пишу не для печати,
И лучше кончить дни стихом,
Чем жизни подводить печальные итоги…
Да, если б вспомнил я обид бесцельных ряд
И тайной клеветы всегда могучий яд,
Все дни, прожитые в мучительной тревоге,
Все ночи, проведённые в слезах,
Всё то, чем я обязан людям-братьям, -
Я разразился бы на жизнь таким проклятьем,
Что содрогнуться б мог Создатель в небесах!
Но я не так воспитан: уваженье
Привык иметь к предметам я святым
И, не ропща на Провиденье,
Почтительно склоняюся пред ним.
В какую рубрику меня вы поместите?
Кто виноват? Любовь, наука или сплин?
Но если б не нашли разумных вы причин,
То всё же моего поступка не сочтите
За легкомысленный порыв.
Я даже помню день, когда, весь мир забыв,
Читал и жёг я строки дорогие
И мысль покончить жизнь
явилась мне впервые.
Тогда во мне самом всё было сожжено,
Разбито, попрано… И, смутная сначала,
Та мысль в больное сердце, как зерно
На почву благодарную, упала.
Она таилася на самом дне души,
Под грудой тлеющего пепла;
Среди тяжёлых дум она в ночной тиши
Сознательно сложилась и окрепла…
О, посмотрите же кругом!
Не я один ищу спасения в покое, -
В эпоху общего унынья мы живём.
Какое-то поветрие больное -
Зараза нравственной чумы -
Над нами носится, и ловит, и тревожит
Порабощённые умы.
И в этой самой комнате, быть может,
Такие же, как я, изгнанники земли
Последние часы раздумья провели.
Их лица бледные, дрожа от смертной муки,
Мелькают предо мной в зловещей тишине,
Окровавлённые, блуждающие руки
Они из недр земли протягивают мне…
Они преступники. Они без позволенья
Ушли в безвестный путь из пристани земной…
Но обвинять ли их? Винить ли жизни строй,
Бессмысленный и злой,
не знающий прощенья?
Как опытный и сведущий юрист,
Все степени вины обсудите вы здраво.
Вот застрелился гимназист,
Не выдержав экзамена… Он, право,
Не меньше виноват. С платформы под вагон
Прыгнул седой банкир, сыгравший неудачно;
Повесился бедняк, затем, что жил невзрачно,
Что жизни благами не пользовался он…
О, эти блага жизни … С наслажденьем
Я б отдал их за жизнь лишений и труда…
Но только б мне забыть прожитые года,
Но только бы я мог
смотреть не с отвращеньем,
А с тёплой верой детских дней
На лица злобные людей.
Не думайте, чтоб я, судя их строго,
Себя считал умней и лучше много,
Чтоб я несчастный мой конец
Другим хотел поставить в образец.
Я не ряжуся в мантию героя,
И верьте, что мучительно весь век
Я презирал себя. Что я такое?
Я просто жалкий, слабый человек
И, может быть, слегка больной - душевно.
Вам это лучше знать. Вы часто, ежедневно
Субъектов видите таких;
Сравните, что у вас написано о них,
И, к сведенью приняв науки указанья,
Постановите приговор.
Прощайте же, любезный прокурор…
Жаль, не могу сказать вам: до свиданья».
Письмо окончено, и выпита до дна
Бутылка скверного вина.
Я отворил окно. На улицы пустые
Громадой чёрною смотрели облака.
Осенний ветер дул, и капли дождевые
Лениво падали, как слёзы старика.
Потухли фонари. Казалось, поневоле
Весёлый город наш в холодной мгле уснул
И замер вдалеке последних дрожек гул.
Так час прошёл, иль два,
а может быть, и боле…
Не знаю. Вдруг в безмолвии ночном
Отчётливо, протяжно и тоскливо
Раздался дальний свист локомотива…
О, этот звук давно уж мне знаком!
В часы бессонницы до бешенства, до злости,
Бывало он терзал меня,
Напоминая близость дня…
Кто с этим поездом к нам едет? Что за гости?
Рабочие, конечно, бедный люд…
Из дальних деревень они сюда везут
Здоровье, бодрость, силы молодые,
И всё оставят здесь… Поля мои родные!
И я, увы! не в добрый час
Для призраков пустых когда-то бросил вас.
Мне кажется, что там, в далёком старом доме,
Я мог бы жить ещё… Июльский день затих.
Избавившись от всех трудов дневных,
Я вышел в радостной истоме
На покривившийся балкон.
Перед балконом старый клён
Раскинул ветви, ярко зеленея,
И пышных лип широкая аллея
Ведёт в заглохший сад. В вечерней тишине
Не шелохнётся лист, цветы блестят росою,
И запах сена с песней удалою
Из-за реки доносятся ко мне.
Вот лёгкий шум шагов. Вдали, платком махая,
Идёт ко мне жена… О нет, не та - другая:
Простая, кроткая, и дети жмутся к ней…
Детей побольше, маленьких детей!
За липы спрятался последний луч заката,
Тепла немая ночь. Вот ужин, а потом
Беседа тихая, Бетховена соната,
Прогулка по саду вдвоём,
И крепкий сон до нового рассвета…
И так, вдали от суетного света,
Летели б дни и годы без числа…
О, Боже мой! Стучат… Ужели ночь прошла?
Да, тусклый, мокрый день сурово
Глядит в окно. Что ж, разве отворить?
Попробовать ещё по-новому пожить?
Нет, тяжело! Увидеть снова
Толпу противных лиц со злобою в глазах,
И уши длинные на плоских головах,
И этот наглый взгляд,
предательский и лживый…
Услышать снова хор фальшивый
Тупых, затверженных речей…
Нет, ни за что! Опять стучат… Скорей!
Пусть мой последний стих,
как я, бобыль ненужный,
Останется без рифмы…
Октябрь 1888
Бредёт в глухом лесу усталый пешеход
И слышит: кто-то там, далёко, за кустами,
Неровными и робкими шагами
За ним, как вор подкравшийся, ползёт.
Заныло сердце в нём, и он остановился.
«Не враг ли тайный гонится за мной?
Нет, мне почудилось: то, верно, лист сухой,
Цепляяся за ветви, повалился
Иль заяц пробежал…» Кругом не видно зги,
Он продолжает путь знакомою тропою.
Но вот всё явственней он слышит за собою
Всё те же робкие, неровные шаги.
И только рассвело, он видит: близко, рядом
Идёт старуха нищая с клюкой,
Окинула его пытливым взглядом
И говорит: «Скиталец бедный мой!
Ужель своей походкою усталой
Ты от меня надеялся уйти?
На тяжком жизненном пути
Исколесил ты вёрст немало.
Ведь скоро, гордость затая,
Искать начнёшь ты спутника иль крова…
Я старость, я пришла без зова,
Подруга новая твоя!
На прежних ты роптал, ты проклинал измену…
О, я не изменю, щедра я и добра:
Я на глаза очки тебе надену,
В усы и бороду подсыплю серебра;
Смешной румянец щёк твоих я смою,
Чело почтенными морщинами покрою,
Всё изменю в тебе: улыбку, поступь, взгляд…
Чтоб не скучал ты в праздности со мною,
К тебе болезней целый ряд
Привью заботливой рукою.
Тебя в ненастные, сомнительные дни
Я шарфом обвяжу, подам тебе калоши…
А зубы, волосы… На что тебе они?
Тебя избавлю я от этой лишней ноши.
Но есть могучий дар, он только мне знаком:
Я опыт дам тебе, в нём истина и знанье!
Всю жизнь ты их искал и сердцем и умом
И воздвигал на них причудливое зданье.
В нём, правда, было много красоты,
Но зданье это так непрочно!
Я объясню тебе, как ошибался ты;
Я докажу умно и точно,
Что дружбою всю жизнь ты называл расчёт,
Любовью - крови глупое волненье,
Наукою - бессвязных мыслей сброд,
Свободою - залог порабощенья,
А славой - болтунов изменчивое мненье
И клеветы предательский почёт…»
«Старуха, замолчи, остановись, довольно!
(Несчастный молит пешеход.)
Недаром сердце сжалося так больно,
Когда я издали почуял твой приход!
На что мне опыт твой? Я от твоей науки
Отрёкся б с ужасом и в прежние года.
Покончи разом всё: бери лопату в руки,
Могилу вырой мне, столкни меня туда…
Не хочешь? - Так уйди! Душа ещё богата
Воспоминанием… надеждами полна,
И, если дань тебе нужна,
Пожалуй, уноси с собою без возврата
Здоровье, крепость сил, румянец прежних дней,
Но веру в жизнь оставь, оставь мне увлеченье,
Дай мне пожить хотя ещё мгновенье
В святых обманах юности моей!»
Увы, не отогнать докучную старуху!
Без устали она всё движется вперёд,
То шепчет и язвит, к его склонившись уху,
То за руку его хватает и ведёт.
И привыкает он к старухе понемногу:
Не сердит уж его пустая болтовня,
И, если про давно пройдённую дорогу
Она заговорит, глумяся и дразня,
Он чувствует в душе одну тупую скуку,
Безропотно бредёт за спутницей своей
И, вяло слушая поток её речей,
Сам опирается на немощную руку.
Июль 1886
Вы говорите, доктор, что исход
Сомнителен? Ну что ж, господня воля!
Уж мне пошёл пятидесятый год,
Довольно я жила. Вот только бедный Коля
Меня смущает: слишком пылкий нрав,
Идеям новым предан он так страстно,
Мне трудно спорить с ним
- он, может быть, и прав, -
Боюсь, что жизнь свою загубит он напрасно.
О, если б мне дожить до радостного дня,
Когда он кончит курс и выберет дорогу.
Мне хлороформ не нужно: слава Богу,
Привыкла к мукам я… А около меня
Портреты всех детей поставьте, доктор милый,
Пока могу смотреть, хочу я видеть их.
Поверьте: в лицах дорогих
Я больше почерпну терпения и силы!..
Вы видите: вон там, на той стене,
В дубовой рамке Коля, в чёрной - Митя…
Вы помните, когда он умер в дифтерите
Здесь, на моих руках, вы всё твердили мне,
Что заражусь я непременно тоже.
Не заразилась я, прошло тринадцать лет…
Что вытерпела я болезней, горя… Боже!
Вы, доктор, знаете… А где же Саша? Нет!
Тут он с своей женой… Бог с нею!
Снимите тот портрет, в мундире, подле вас;
Невольно духом я слабею,
Как только встречу взгляд её холодных глаз.
Всё Сашу мучит в ней: бесцельное кокетство,
Характер адский, дикая вражда
К семейству нашему…
Вы знали Сашу с детства,
Не жаловался он ребёнком никогда,
А тут, в последний раз, - но это между нами -
Он начал говорить мне о жене,
Потом вдруг замолчал, упал на грудь ко мне
И плакал детскими, бессильными слезами…
Я людям всё теперь простить должна,
Но каюсь: этих слёз я не простила…
А прежде как она любила,
Каким казалась ангелом она!..
Вот Оля с детками. За этих, умирая,
Спокойна я. Наташа, ангел мой!
Уставила в меня глазёнки, как живая,
И хочет выскочить из рамки золотой.
Мне больно шевельнуть рукой. Перекрестите
Хоть вы меня… Смешно вам, старый атеист,
Что ж делать, Бог простит! Вот так…
Да отворите
Окно. Как воздух свеж и чист!
Как быстро тучки белые несутся
По неразгаданным, далёким небесам…
Да, вот ещё: к моим похоронам,
Конечно, дети соберутся.
Скажите им, что, умирая, мать
Благословила их и любит, но ни слова,
Что я так мучилась… Зачем их огорчать!
Ну, доктор, а теперь начните - я готова!..
Июль 1886
С хозяйкой под руку, спокойно, величаво
Она идёт к роялю. Всё молчит,
И смотрит на неё с улыбкою лукавой
Девиц и дам завистливый синклит.
Она красавица, по приговору света
Давно ей этот титул дан;
Глубокие глаза её полны привета,
И строен, и высок её цветущий стан.
Она запела… как-то тихо, вяло,
И к музыканту обращённый взор
Изобразил немой укор, -
Она не в голосе, всем это ясно стало…
Но вот минута слабости прошла,
Вот голос дрогнул от волненья,
И словно буря вдохновенья
Её на крыльях унесла.
И песня полилась, широкая, как море:
То страсть нам слышалась, кипящая в крови,
То робкие мольбы, разбитой жизни горе,
То жгучая тоска отринутой любви…
О, как могла понять так верно сердца муки
Она, красавица, беспечная на взгляд?
Откуда эти тающие звуки,
Что за душу хватают и щемят?
И вспомнилася мне другая зала,
Большая, тёмная… Дрожащим огоньком
В углу горел камин, одна свеча мерцала,
И у рояля были мы вдвоём.
Она сидела бледная, больная,
Рассеянно вперя куда-то взор,
По клавишам рукой перебирая…
Невесел был наш разговор:
«Меня не удивят ни злоба, ни измена, -
Она сказала голосом глухим, -
Увы, я так привыкла к ним!»
И, словно вырвавшись из плена,
Две крупные слезы скатились по щекам. -
А мне хотелося упасть к её ногам,
И думал я в тоске глубокой:
Зачем так создан свет, что зло царит одно,
Зачем, зачем страдать осуждено
Всё то, что так прекрасно и высоко?
Мечты мои прервал рукоплесканий гром.
Вскочило всё, заволновалось,
И впечатление глубоким мне казалось!
Мгновение прошло - и вновь звучит кругом,
С обычной пустотой и пошлостью своею,
Речей салонных гул; спокойна и светла
Она сидит у чайного стола;
Банальный фимиам мужчины жгут пред нею,
И сладкие ей речи говорит
Девиц и дам сияющий синклит.
Май 1884
Умолкни навсегда. Тоску и сердца жар
Не выставляй врагам для утешенья…
Проклятье вам, минуты вдохновенья,
Проклятие тебе, ненужный песен дар!
Мой голос прозвучит в пустыне одиноко,
Участья не найдёт души изнывшей крик…
О смерть, иди теперь! Без жалоб, без упрёка
Я встречу твой суровый лик.
Ты всё-таки теплей, чем эти люди-братья:
Не жжёшь изменой ты, не дышишь клеветой…
Раскрой же мне свои железные объятья,
Пошли мне наконец забвенье и покой!
Февраль 1883
В часы бессонницы, под тяжким гнётом горя,
Я вспомнил о тебе, возница верный мой,
Нептуном прозванный
за сходство с богом моря…
Двенадцать целых лет,
в мороз, и в дождь, и в зной
Ты всё меня возил, усталости не зная,
И ночи целые, покуда жизнь я жёг,
Нередко ждал меня, на козлах засыпая…
Ты думал ли о чём? Про это знает бог,
Но по чертам твоим не мог я догадаться -
Ты всё молчал, молчал и, помню, только раз
Сквозь зубы проворчал, не поднимая глаз:
«Что убиваетесь? Не нужно убиваться…»
Зачем же в эту ночь, чрез много, много лет
На память мне пришёл нехитрый твой совет?
И снова я ему обрадован как другу?
Томился часто ты по родине своей,
И «на побывку» ты отправился в Калугу,
Но пробыл там, увы! недолго: десять дней.
Лета ли подошли, недугом ли сражённый,
Внучат и сыновей толпою окружённый,
Переселился ты в иной, безвестный свет.
Хоть лучшим миром он зовётся безрассудно,
Но в том, по-моему, ещё заслуги нет:
Быть лучше нашего ему весьма не трудно.
Мир праху твоему, покой твоим костям!
Земля толпы людской теплее и приветней.
Но жаль, что изменив привычке многолетней,
Ты не отвез меня туда, где скрылся сам.
1883
«Нептун» - кучер Василий (примечание А.Н.Апухтина)
Безотрадные ночи! Счастливые дни!
Как стрела, как мечта пронеслися они.
Я не год пережил, а десятки годов,
То страдал и томился под гнетом оков,
То несбыточным счастием был опьянен…
Я не знаю, то правда была или сон.
Мчалась тройка по свежему снегу в глуши,
И была ты со мной, и кругом ни души…
Лишь мелькали деревья в серебряной мгле,
И казалось, что всё в небесах, на земле
Мне шептало: люби, позабудь обо всем…
Я не знаю, что правдою было, что сном!
И теперь меня мысль роковая гнетет:
Что пошлет он мне, новый, неведомый год?
Ждет ли светлое счастье меня впереди,
Иль последнее пламя потухнет в груди,
И опять побреду я живым мертвецом…
Я не знаю, что правдою будет, что сном!
Декабрь 1881 (?)
День ли царит, тишина ли ночная,
В снах ли тревожных, в житейской борьбе,
Всюду со мной, мою жизнь наполняя,
Дума всё та же, одна, роковая, -
Всё о тебе!
… (далее по ссылке ниже)
[1880]
В числе 6-ти романсов посвящено А.В.Панаевой.
Поёт Муслим Магомаев. Музыка: П.Чайковский.
Светает… Не в силах тоски превозмочь,
Заснуть я не мог в эту бурную ночь.
Чрез реки, и горы, и степи простор
Вас, братья далёкие, ищет мой взор.
Что с вами? Дрожите ли вы под дождём
В убогой палатке, прикрывшись плащом,
Вы стонете ль в ранах, томитесь в плену,
Иль пали в бою за родную страну,
И жизнь отлетела от лиц дорогих,
И голос ваш милый навеки затих?..
О Господи! лютой пылая враждой,
Два стана давно уж стоят пред Тобой;
О помощи молят Тебя их уста,
Один за Аллаха, другой за Христа;
Без устали, дружно во имя Твоё
Работают пушка, и штык, и ружьё…
Но, Боже! один Ты, и вера одна,
Кровавая жертва Тебе не нужна.
Яви же борцам негодующий лик,
Скажи им, что мир Твой хорош и велик,
И слово забытое братской любви
В сердцах, омрачённых враждой, оживи!
1877
Случайно он забрёл в Господний храм,
И всё кругом ему так чуждо было…
Но что ж откликнулось в душе его унылой,
Когда к забытым он прислушался словам?
Уже не смотрит он кругом холодным взглядом,
Насмешки голос в нём затих,
И слёзы падают из глаз давно сухих,
И пал на землю он с молящимися рядом.
Какая же молитва потрясла
Все струны в сердце горделивом? -
О воинстве христолюбивом
Молитва та была.
1877
Написаны в связи с событиями русско-турецкой войны 1877-1878 гг.
Посвящается А.В.Панаевой
В эти дни ожиданья тупого,
В эти тяжкие, тусклые дни,
О, явись нам, волшебница, снова
И весною нежданной дохни!
От насилий, измен и коварства,
От кровавых раздоров людских
Уноси в своё светлое царство
Ты глашатаев верных своих!
Позабудь роковые сомненья
И, бессмертной сияя красой,
Нам последнюю песнь утешенья,
Лучезарную песню пропой!
Как напевы чарующей сказки,
Будет песня легка и жива;
Мы услышим в ней матери ласки
И молитвы забытой слова;
Нам припомнятся юности годы,
И пиры золотой старины,
И мечты бескорыстной свободы,
И любви задушевные сны.
Пой с могучей, неслыханной силой,
Воскреси, воскреси ещё раз
Всё, что было нам свято и мило,
Всё, чем жизнь улыбнулась для нас!
1881
Написано в связи с террористической деятельностью «Народной воли» и убийством Александра II 1 марта 1881 г.
Посвящено, как и многие другие произведения Апухтина, певице Александре Валерьяновне Панаевой (1853 - 1942), впоследствии жене друга Апухтина - Г.П.Карцева.
Ты помнишь, как, забившись в «музыкальной»,
Забыв училище и мир,
Мечтали мы о славе идеальной...
Искусство было наш кумир,
И жизнь для нас была обвеяна мечтами.
Увы, прошли года, и с ужасом в груди
Мы сознаём, что всё уже за нами,
Что холод смерти впереди.
Мечты твои сбылись. Презрев тропой избитой,
Ты новый путь себе настойчиво пробил,
Ты с бою славу взял и жадно пил
Из этой чаши ядовитой.
О, знаю, знаю я, как жёстко и давно
Тебе за это мстил какой-то рок суровый
И сколько в твой венец лавровый
Колючих терний вплетено.
Но туча разошлась. Душе твоей послушны,
Воскресли звуки дней былых,
И злобы лепет малодушный
Пред ними замер и затих.
А я, кончая путь «непризнанным» поэтом,
Горжусь, что угадал я искру божества
В тебе, тогда мерцавшую едва,
Горящую теперь таким могучим светом.
Декабрь (?) 1877
Публика
(Во время представления Росси)
Артист окончил акт. Недружно и несмело
Рукоплескания раздалися в рядах.
Однако вышел он… Вдруг что-то заблестело
У капельмейстера в руках.
Что это? - Смотрят все в тревоге жадной…
Подарок ценный, вот другой,
А вслед за ними и венок громадный…
Преобразилось всё. Отвсюду крики, вой…
Нет вызовам конца! Платками машут дамы,
И был бы даже вызван автор драмы,
Когда б был жив… Куда ни глянь,
Успех венчается всеобщим приговором.
Кого же чествуют? Кому восторгов дань?
Артисту? - Нет: венку с серебряным прибором!
18 марта 1877
Росси Эрнесто (1827-1896) - итальянский драматический актёр-трагик, в 1877 впервые гастролировавший в России.
Она задумчиво сидела меж гостей,
И в близком будущем мечта её витала…
Надолго едет муж… О, только б поскорей!
«Я ваша навсегда!» - она на днях писала.
Вот он стоит пред ней - не муж, а тот, другой -
И смотрит на неё таким победным взглядом…
«Нет, - думает она, - не сладишь ты со мной:
Тебе ль, мечтателю, идти со мною рядом?
Ползти у ног моих судьбой ты обречён,
Я этот гордый ум согну рукою властной;
Как обессиленный, раздавленный Самсон,
Признание своё забудешь в неге страстной!»
Прочёл ли юноша ту мысль в её глазах, -
Но взор по-прежнему сиял победной силой…
«Посмотрим, кто скорей измучится в цепях», -
Довольное лицо, казалось, говорило.
Кто победит из них? Пускай решит судьба…
Но любят ли они? Что это? страсть слепая
Иль самолюбия бесцельная борьба?
Бог знает!
Их речам рассеянно внимая,
Сидит поодаль муж с нахмуренным лицом;
Он знает, что его изгнание погубит…
Но что до этого? Кто думает о нём?
Он жертвой должен быть! Его вина: он любит.
1876
Самсон - библейский герой, длинные волосы которого Давали ему исполинскую силу. Его возлюбленная филистимлянка Далила остригла спящего Самсона и позвала филистимлянских воинов, которые ослепили его и заковали в цепи. В заточении волосы Самсона вновь отросли, после чего Самсон разрушил храм, под развалинами которого вместе с ним погибли филистимляне. Легенда о Самсоне многократно воплощена в памятниках мирового искусства.
Ночи безумные, ночи бессонные,
Речи несвязные, взоры усталые…
Ночи, последним огнём озарённые,
Осени мёртвой цветы запоздалые!
… (далее по ссылке ниже)
1876
Поёт Алексей Покровский. Музыка: А.Колесников.
В тёмную ночь, непроглядную,
Думы такие несвязные
Бродят в моей голове.
Вижу я степь безотрадную…
Люди и призраки разные
Ходят по жёлтой траве.
Вижу селение дальнее…
Детской мечтой озарённые,
Годы катились там… но…
Комнаты смотрят печальнее,
Липы стоят обнажённые,
Песни замолкли давно.
Осень… Большою дорогою
Едут обозы скрипучие,
Ветер шумит по кустам.
Станция… крыша убогая…
Слёзы старинные, жгучие
Снова текут по щекам.
Вижу я оргию шумную,
Бальные пары за парою,
Блеск набежавшей весны, -
Всю мою юность безумную,
Все увлечения старые,
Все позабытые сны.
Снится мне счастье прожитое…
Очи недавно любимые
Ярко горят в темноте;
Месяц… окошко раскрытое…
Речи, с мечтой уносимые…
Речи так ласковы те!
Помнишь, как с радостью жадною
Слушал я речи те праздные,
Как я поверил тебе!
В тёмную ночь, непроглядную,
Думы такие несвязные
Бродят в моей голове!
1875
Ни у домашнего, простого камелька,
Ни в шуме светских фраз и суеты салонной
Нам не забыть его, седого старика,
С улыбкой едкою, с душою благосклонной!
Ленивой поступью прошёл он жизни путь,
Но мыслью обнял всё, что на пути заметил,
И перед тем, чтоб сном могильным отдохнуть,
Он был как голубь чист и как младенец светел.
Искусства, знания, событья наших дней -
Всё отклик верный в нём будило неизбежно,
И словом, брошенным на факты и людей,
Он клейма вечные накладывал небрежно…
Вы помните его в кругу его друзей?
Как мысли сыпались нежданные, живые,
Как забывали мы под звук его речей
И вечер длившийся, и годы прожитые!
В нём злобы не было. Когда ж он говорил,
Язвительно смеясь, над жизнью или веком,
То самый смех его нас с жизнию мирил,
А светлый лик его мирил нас с человеком!
Между 1873 и 1875
(М. Д. Жедринской)
В уютном уголке сидели мы вдвоём,
В открытое окно впивались наши очи,
И, напрягая слух, в безмолвии ночном
Чего-то ждали мы от этой тихой ночи.
Звон колокольчика нам чудился порой,
Пугал нас лай собак,
тревожил листьев шорох…
О, сколько нежности и жалости немой,
Не тратя лишних слов, читали мы во взорах!
И сколько, сколько раз,
сквозь сумрак новых лет,
Светиться будет мне тот уголок уютный,
И ночи тишина, и яркий лампы свет,
И сердца чуткого обман ежеминутный!
24 августа 1874
Жедринская Мария Дмитриевна - жена курского губернатора в 1866-1881 гг. А.Н.Жедринского. Апухтин был очень близок с семьёй Жедринских, особенно с сыновьями Марии Дмитриевны Владимиром и Александром. После смерти своей матери и раздела имущества братьями поэт перестал ездить в родное село Павлодар, большей частью проводя лето в имении Жедринских Рыбница, Орловской губернии, где им было написано немало стихотворений и поэма «Год в монастыре».
Положено на музыку А.Васильевым, А.В.Щербачевым.
Мухи, как чёрные мысли,
весь день не дают мне покою:
Жалят, жужжат и кружатся
над бедной моей головою!
… (далее по ссылке ниже)
1873
Поёт Валерий Агафонов. Музыка: Е.Греве-Соболевская.
Когда без страсти и без дела
Бесцветно дни мои текли,
Она как буря налетела
И унесла меня с земли.
Она меня лишила веры
И вдохновение зажгла,
Дала мне счастие без меры
И слёзы, слёзы без числа…
Сухими, жёсткими словами
Терзала сердце мне порой,
И хохотала над слезами,
И издевалась над тоской;
А иногда горячим словом
И взором ласковых очей
Гнала печаль - и в блеске новом
В душе моей светилася моей!
Я всё забыл, дышу лишь ею,
Всю жизнь я отдал ей во власть,
Благословить её не смею
И не могу её проклясть.
1872
Положено на музыку С.В.Юферовым; известно как цыганский романс на музыку А.Шишкина.
Истомил меня жизни безрадостный сон,
Ненавистна мне память былого,
Я в прошедшем моём, как в тюрьме, заключён
Под надзором тюремщика злого.
Захочу ли уйти, захочу ли шагнуть, -
Роковая стена не пускает,
Лишь оковы звучат, да сжимается грудь,
Да бессонная совесть терзает.
Но под взглядом твоим распадается цепь,
И я весь освещаюсь тобою,
Как цветами нежданно одетая степь,
Как туман, серебримый луною…
1872
Положено на музыку Г.Я.Фистулари, А.А.Одениным.
***
(С французского)
О, смейся надо мной за то, что безучастно
Я в мире не иду пробитою тропой,
За то, что песен дар и жизнь я сжёг напрасно,
За то, что гибну я… О, смейся надо мной!
Глумись и хохочи с безжалостным укором -
Толпа почтит твой смех сочувствием живым;
Все будут за тебя, проклятья грянут хором,
И камни полетят послушно за твоим.
И если, совладать с тоскою не умея,
Изнывшая душа застонет, задрожит…
Скорей сдави мне грудь,
прерви мой стон скорее,
А то, быть может, Бог услышит и простит.
1872
Положено на музыку П.Л.Гранд-Мезоном, Г.Э.Конюсом.
Была пора: что было честно,
Талантливо в родном краю,
Сходилось дружески и тесно
В литературную семью;
Назваться автором решался
Тогда не всякий спекулянт…
И как смешон для всех казался
Уединённый дилетант!
Потом пришла пора иная:
Россия встала ото сна,
Литература молодая
Ей оставалася верна:
Добру, отчизне, мыслям чистым
Служил писателя талант,
И перед смелым публицистом
Краснел ненужный дилетант!
Но всё непрочно в нашем веке…
С тех пор как в номере любом
Я мог прочесть о Льве Камбеке
И не прочесть о Льве Толстом,
Я перестал седлать Пегаса -
Милей мне скромный Росинант!
Что мне до русского Парнаса?
Я - неизвестный дилетант!
Я родился в семье дворянской
(Чем буду мучиться по гроб),
Моя фамилья не Вифанский,
Отец мой не был протопоп…
О хриях, жупеле и пекле
Не испишу я фолиант,
Меня под праздники не секли…
Что ж делать мне, я дилетант!
Я нахожу, и в том виновен,
Что Пушкин был не идиот,
Что выше сапогов Бетховен
И что искусство не умрёт,
Чту имена (не знаю, кстати ль),
Как, например, Шекспир и Дант…
Ну, так какой же я писатель?
Я дилетант, я дилетант!..
На площадях перед народом
Я в пьяном виде не лежал,
Стрижом, лукошком, бутербродом
Своих противников не звал;
Болезнью, брюхом или носом
Их не корил, как пасквилянт,
И не входил о них с доносом…
Я дилетант, я дилетант!..
В грехе покаюся сугубом
(Хоть нелегко сознаться в том):
Знаком я с графом Соллогубом
И с князем Вяземским знаком!..
Не подражая нравам скифов,
Бельё меняю, хоть не франт…
Мне не родня Гиероглифов…
Я дилетант, я дилетант!..
Я не ищу похвал текущих
И не гонюсь за славой дня,
И Лонгинов веков грядущих
Пропустит, может быть, меня.
Зато и в списке негодяев
Не поместит меня педант:
Я не Булгарин, не Минаев…
Я, слава Богу, дилетант!..
1870-е годы
Стихотворение представляет собой перепев стихотворения Пушкина «Моя родословная» (1821). Направлено против демократической литературы и журналистики 1860-х гг.
Россия встала ото сна - отзвук пушкинской строки из стихотворения «К Чаадаеву» (1818): «Россия вспрянет ото сна».
Камбек Лев Логинович - журналист, редактор-издатель еженедельника «Петербургский вестник» (1861-1862), известный своим обличительством мелких нелепостей общественной жизни.
Вифанский, Гиероглифов. - Апухтин подчёркивает недворянский, типичный для разночинца из духовной среды характер этих фамилий. П.Н.Вифанский - беллетрист, сотрудник «Современника»; Александр Степанович Гиероглифов (1824-1900) - журналист, редактор еженедельника «Русский мир».
Хрия - семинарская риторическая речь.
Что Пушкин был не идиот и т. д. - Автор вульгаризирует и высмеивает эстетические взгляды представителей демократической критики, в первую очередь Д.И.Писарева.
Стрижом, лукошком, бутербродом - намёк на журнальную полемику 1860-х гг. «Стрижами» М.Е.Салтыков-Щедрин прозвал Ф.М.Достоевского и сотрудников его журнала «Эпоха»; «лукошко» и «бутерброд» - слова, взятые из полемического словаря критика «Современника» М.А.Антоновича в его спорах с «Русским словом».
Соллогуб Владимир Александрович (1813-1882) - писатель, Вяземский Пётр Андреевич (1792-1878) - поэт и критик; приводя эти фамилии, автор имеет в виду их принадлежность к родовитому дворянству. В 1860-е гг. Соллогуб и Вяземский стояли на позициях, враждебных демократической литературе и журналистике.
Лонгинов Михаил Николаевич (1823-1875) - библиограф, историк литературы; в 1867-1871 губернатор в Орле, в ноябре 1871 назначен начальником Главного управления по делам печати.
Минаев Дмитрий Дмитриевич (1835-1889) - поэт, сотрудник демократических издании 1860-х гг.: «Современника», «Искры», «Гудка» и др.
Булгарин Фаддей Венедиктович (1789-1859)- редактор газеты «Северная пчела».
Мне не жаль, что тобою я не был любим, -
Я любви не достоин твоей!
Мне не жаль, что теперь я разлукой томим, -
Я в разлуке люблю горячей;
Мне не жаль, что и налил и выпил я сам
Унижения чашу до дна,
Что к проклятьям моим и к слезам, и к мольбам
Оставалася ты холодна;
Мне не жаль, что огонь, закипевший в крови,
Моё сердце сжигал и томил, -
Но мне жаль, что когда-то я жил без любви,
Но мне жаль, что я мало любил!
1870-е годы
Положено на музыку Д.Николаевым, Н.Каршбаумом, А.В.Щербачёвым, Д.К.Сартинским-Беем.
Пара гнедых, запряжённых с зарёю,
Тощих, голодных и грустных на вид,
Вечно бредёте вы мелкой рысцою,
Вечно куда-то ваш кучер спешит.
Были когда-то и вы рысаками
И кучеров вы имели лихих,
Ваша хозяйка состарелась с вами,
Пара гнедых!
… (далее по ссылке ниже)
1870-е годы
Поёт Валерий Агафонов. Музыка: Я.Пригожий.
Однажды снилось мне,
что площадь русской сцены
Была полна людей. Гудели голоса,
Огнями пышными горели окна, стены,
И с треском падали ненужные леса.
И из-за тех лесов, в сиянии великом,
Явилась женщина. С высокого чела
Улыбка светлая на зрителей сошла,
И площадь дрогнула одним могучим криком.
Волненье усмирив движением руки,
Промолвила она, склонив к театру взоры:
«Учитесь у меня, российские актёры,
Я роль свою сыграла мастерски.
Принцессою кочующей и бедной,
Как многие, явилася я к вам,
И так же жизнь моя могла пройти бесследно,
Но было иначе угодно небесам!
На шаткие тогда ступени трона
Ступила я бестрепетной ногой -
И заблистала старая корона
Над новою, вам чуждой, головой.
Зато как высоко взлетел орёл двуглавый!
Как низко перед ним склонились племена!
Какой немеркнущею славой
Покрылись ваши знамена!
С дворянства моего оковы были сняты,
Без пыток загремел святой глагол суда,
В столицу Грозного сзывались депутаты,
Из недр степей вставали города…
Я женщина была - и много я любила…
Но совесть шепчет мне, что для любви своей
Ни разу я отчизны не забыла
И счастьем подданных не жертвовала ей.
Когда Тавриды князь, наскучив пылом страсти,
Надменно отошёл от сердца моего,
Не пошатнула я его могучей власти,
Гигантских замыслов его.
Мой пышный двор блистал на удивленье свету
В стране безлюдья и снегов;
Но не был он похож на стёртую монету,
На скопище бесцветное льстецов.
От смелых чудаков не отвращая взоров,
Умела я ценить, что мудро иль остро:
Зато в дворец мой шли скитальцы, как Дидро,
И чудаки такие, как Суворов;
Зато и я могла свободно говорить
В эпоху диких войн и казней хладнокровных,
Что лучше десять оправдать виновных,
Чем одного невинного казнить, -
И не было то слово буквой праздной!
Однажды пасквиль мне решилися подать:
В нём я была - как женщина, как мать -
Поругана со злобой безобразной…
Заныла грудь моя от гнева и тоски;
Уж мне мерещились допросы, приговоры…
Учитесь у меня, российские актёры!
Я роль свою сыграла мастерски:
Я пасквиль тот взяла - и написала с краю:
Оставить автора, стыдом его казня, -
Что здесь - как женщины - касается меня,
Я - как Царица - презираю!
Да, управлять подчас бывало нелегко!
Но всюду - дома ли, в Варшаве, в Византии -
Я помнила лишь выгоды России -
И знамя то держала высоко.
Хоть не у вас я свет увидела впервые, -
Вам громко за меня твердят мои дела:
Я больше русская была,
Чем многие цари, по крови вам родные!
Но время шло, печальные следы
Вокруг себя невольно оставляя…
Качалася на мне корона золотая,
И ржавели в руках державные бразды…
Когда случится вам, питомцы Мельпомены,
Творенье гения со славой разыграть
И вами созданные сцены
Заставят зрителя смеяться иль рыдать,
Тогда - скажите, ради Бога! -
Ужель вам не простят правдивые сердца
Неловкость выхода, неровности конца
И даже скуку эпилога?»
Тут гул по площади пошёл со всех сторон,
Гремели небеса, людскому хору вторя;
И был сначала я, как будто рёвом моря,
Народным воплем оглушён.
Потом все голоса слилися воедино,
И ясно слышал я из говора того:
«Живи, живи, Екатерина,
В бессмертной памяти народа твоего!»
1871
Памятник Екатерине II по проекту М.О.Микешина, в сооружении участвовали М.А.Чижов и А.М.Опекушин, находится в сквере перед Ленинградским академическим театром имени А.С.Пушкина (б. Александрийский). Торжественно открыт 24 ноября 1873 г.
Лучше десять оправдать виновных… - По замечанию П.Сумарокова, эта фраза, приписываемая Екатерине, повторение слов Петра I.
Честь имею донести Вашему Высокоблагородию,
что в огородах мещанки Ефимовой найдено
мёртвое тело.
(Из полицейского рапорта)
В убогом рубище, недвижна и мертва,
Она покоилась среди пустого поля.
К бревну прислонена, лежала голова.
Какая выпала вчера ей злая доля?
Зашиб ли хмель её среди вечерней тьмы,
Испуганный ли вор хватил её в смятеньи,
Недуг ли поразил, - ещё не знали мы
И уловить в лице старались выраженье.
Но веяло оно покоем неземным;
Народ стоял кругом, как бы дивяся чуду,
И каждый клал свой грош
в одну большую груду,
И деньги сыпались к устам её немым.
Вчера их вымолить она бы не сумела…
Да, эти щедрые и поздние гроши,
Что, может быть, спасли б нуждавшееся тело,
Народ охотнее бросает для души. -
Был чудный вешний день. По кочкам зеленели
Побеги свежие рождавшейся травы,
И дети бегали, и жаворонки пели…
Прохладный ветерок, вкруг мёртвой головы
Космами жидкими волос её играя,
Казалось, лепетал о счастье и весне,
И небо синее в прозрачной вышине
Смеялось над землёй, как эпиграмма злая!
1871 (?)
Недвижно безмолвное море,
По берегу чинно идут
Знакомые лица, и в сборе
Весь праздный, гуляющий люд.
Проходит банкир бородатый,
Гремит офицер палашом,
Попарно снуют дипломаты
С серьёзным и кислым лицом.
Как мумии, важны и прямы,
В колясках своих дорогих
Болтают нарядные дамы,
Но речи не клеются их.
«Вы будете завтра у Зины?..»
- «Княгине мой низкий поклон…»
- «Из Бадена пишут кузины,
Что Бисмарк испортил сезон…»
Блондинка с улыбкой небесной
Лепечет, поднявши лорнет:
«Как солнце заходит чудесно!»
А солнца давно уже нет.
Гуманное общество теша,
Несётся приятная весть:
Пришла из Берлина депеша:
Убитых не могут и счесть.
Графиня супруга толкает:
«Однако, мой друг, посмотри,
Как весело Рейс выступает,
Как грустен несчастный Флери».
Не слышно весёлого звука,
И гордо на всём берегу
Царит величавая скука,
Столь чтимая в светском кругу.
Темнеет. Роса набежала.
Туманом оделся залив.
Разъехались дамы сначала,
Запас новостей истощив.
Наружно смиренны и кротки,
На промысел выгодный свой
Отправились в город кокотки
Беспечной и хищной гурьбой.
И следом за ними, зевая,
Дивя их своей пустотой,
Ушла молодёжь золотая
Оканчивать день трудовой.
Рассеялись всадников кучи,
Коляски исчезли в пыли,
На западе хмурые тучи
Как полог свинцовый легли.
Один я. - Опять надо мною
Везде тишина и простор;
В лесу, далеко, за водою,
Как молния вспыхнул костёр.
Как рвётся душа, изнывая,
На яркое пламя костра!
Кипит здесь беседа живая
И будет кипеть до утра;
От холода, скуки, ненастья
Здесь, верно, надёжный приют;
Быть может, нежданное счастье
Свило себе гнёздышко тут.
И сердце трепещет невольно…
И знаю я: ехать пора,
Но как-то расстаться мне больно
С далёким мерцаньем костра.
10 августа 1870
A la pointe (фр.) - На стрелке.
В стихотворении изображено традиционное великосветское гуляние на стрелке Елагина острова в Петербурге, происходящее вскоре после объявления франко-прусской войны.
Баден - немецкий курорт.
Бисмарк Отто (1815-98) - в то время министр-президент и министр иностранных дел Пруссии.
Как весело Рейс выступает, как грустен несчастный Флера. - Намёк на немецкое (Рейс) и французское (Флери) происхождение фамилий.
1
«Ну, как мы встретимся? - невольно думал он,
По снегу рыхлому к вокзалу подъезжая. -
Уж я не юноша и вовсе не влюблён…
Зачем же я дрожу? Ужели страсть былая
Опять как ураган ворвётся в грудь мою
Иль только разожгли меня воспоминанья?»
И опустился он на мёрзлую скамью,
Исполнен жгучего, немого ожиданья.
Давно, давно, ещё студентом молодым,
Он с нею встретился в глуши деревни дальней.
О том, как он любил и как он был любим
Любовью первою, глубокой, идеальной,
Как планы смелые чертила с ним она,
Идее и любви всем жертвовать умея, -
Про то никто не знал, а знала лишь одна
Высоких тополей тенистая аллея.
Пришлось расстаться им,
прошёл несносный год.
Он курс уже кончал, и новой, лучшей доли
Была близка пора… И вдруг он узнаёт,
Что замужем она, и вышла против воли.
Чуть не сошёл с ума, едва не умер он,
Давал нелепые, безумные обеты,
Потом оправился… С прошедшим примирён,
Писал ей изредка и получал ответы;
Потом в тупой борьбе с лишеньями, с нуждой
Прошли бесцветные, томительные годы;
Он привыкал к цепям, и образ дорогой
Лишь изредка блестел лучом былой свободы,
Потом бледнел, бледнел, потом совсем угас.
И вот, как одержал над сердцем он победу,
Как в тине жизненной по горло он погряз, -
Вдруг весть нежданная: «Муж умер, и я еду».
- «Ну, как мы встретимся?» А поезд опоздал….
Как ожидание бывает нестерпимо!
Толпою пёстрою наполнился вокзал,
Гурьба артельщиков прошла, болтая, мимо,
А поезда всё нет, пора б ему прийти!
Вот раздался свисток, дым по дороге взвился…
И, тяжело дыша, как бы устав в пути,
Железный паровоз пред ним остановился.
2
«Ну, как мы встретимся?» - так думала она,
Пока на всех порах курьерский поезд мчался.
Уж зимний день глядел из тусклого окна,
Но убаюканный вагон не просыпался.
Старалась и она заснуть в ночной тиши,
Но сон, упрямый сон бежал всё время мимо:
Со дна глубокого взволнованной души
Воспоминания рвались неудержимо.
Курьерским поездом, спеша Бог весть куда,
Промчалась жизнь её без смысла и без цели,
Когда-то, в лучшие, забытые года,
И в ней горел огонь, и в ней мечты кипели!
Но в обществе тупом, средь чуждых ей натур
Тот огонёк задут безжалостной рукою:
Покойный муж её был грубый самодур,
Он каждый сердца звук
встречал насмешкой злою.
Был человек один. - Тот понял, тот любил…
А чем она ему ответила? - Обманом…
Что ж делать? Для борьбы ей не хватило сил,
Да и могла ль она бороться с целым станом?
И вот увидеться им снова суждено…
Как встретятся они? Он находил когда-то
Её красавицей, но это так давно…
Изменят хоть кого утрата за утратой!
А впрочем… Не блестя, как прежде, красотой,
Черты остались те ж, и то же выраженье…
И стало весело ей вдруг при мысли той,
Всё оживилося в её воображеньи!
Сидевший близ неё и спавший пассажир
Качался так смешно, с осанкой генерала,
Что, глядя на него и на его мундир,
Бог знает отчего, она захохотала.
Но вот проснулись все, - теперь уж не заснуть…
Кондуктор отобрал с достоинством билеты;
Вот фабрики пошли, свисток - и кончен путь.
Объятья, возгласы, знакомые приветы…
Но где же, где же он? Не видно за толпой,
Но он, конечно, здесь… О, Боже, неужели
Тот, что глядит сюда, вон этот, пожилой,
С очками синими и в меховой шинели?
3
И встретились они, и поняли без слов,
Пока слова текли обычной чередою,
Что бремя прожитых бессмысленно годов
Меж ними бездною лежало роковою.
О, никогда ещё потраченные дни
Среди чужих людей, в тоске уединенья,
С такою ясностью не вспомнили они,
Как в это краткое и горькое мгновенье!
Недаром злая жизнь их гнула до земли,
Забрасывая их слоями грязи, пыли…
Заботы на лице морщинами легли,
И думы серебром их головы покрыли!
И поняли они, что жалки их мечты,
Что под туманами осеннего ненастья
Они - поблекшие и поздние цветы -
Не возродятся вновь
для солнца и для счастья!
И вот, рука в руке и взоры опустив,
Они стоят в толпе, боясь прервать молчанье…
И в глубь минувшего, в сердечный их архив
Уже уходит прочь ещё воспоминанье!
Ему припомнилась та мёрзлая скамья,
Где ждал он поезда в волнении томящем,
Она же думала, тревогу затая:
«Как было хорошо, когда в вагоне я
Смеялась от души над пассажиром спящим!»
Начало 1870-х годов
Торжественный гул не смолкает в Кремле,
Кадила дымятся, проносится стройное пенье…
Как будто на мёртвой земле
Свершается вновь Воскресенье!
Народные волны ликуют, куда-то спеша…
Зачем в этот час меня горькая мысль одолела?
Под гнётом усталого, слабого тела
Тебе не воскреснуть, разбитая жизнью душа!
Напрасно рвалася ты к свету и жаждала воли;
Конец недалёк: ты, как прежде, во тьме и в пыли;
Житейские дрязги тебя искололи,
Тяжёлые думы тебя извели;
И вот, утомясь, исстрадавшись без меры,
Позорно сдалась ты гнетущей судьбе…
И нет в тебе тёплого места для веры,
И нет для безверия силы в тебе!
Начало 1870-х годов
Написано под впечатлением пасхальной заутрени в Кремле. В заглавие вынесено наименование Пасхи - главного христианского праздника - в одном из пасхальных песнопений.
Забыть так скоро, Боже мой,
Всё счастье жизни прожитой,
Все наши встречи, разговоры,
Забыть так скоро, забыть так скоро!
… (далее по ссылке ниже)
1870
Одно из стихотворений, приписываемых Апухтину.
Поёт Николай Гедда. Музыка: П.Чайковский.
Тропинкой узкою я шёл в ночи немой,
И в чёрном женщина явилась предо мной.
Остановился я, дрожа, как в лихорадке…
Одежды траурной рассыпанные складки,
Седые волосы на сгорбленных плечах -
Всё в душу скорбную вливало тайный страх.
Хотел я своротить, но места было мало;
Хотел бежать назад, но силы не хватало,
Горела голова, дышала тяжко грудь…
И вздумал я в лицо старухи заглянуть,
Но то, что я прочёл в её недвижном взоре,
Таило новое, неведомое горе.
Сомненья, жалости в нём не было следа,
Не злоба то была, не месть и не вражда,
Но что-то тёмное, как ночи дуновенье,
Неумолимое, как времени теченье.
Она сказала мне: «Я смерть, иди со мной!»
Уж чуял я её дыханье над собой,
Вдруг сильная рука, неведомо откуда,
Схватила, и меня, какой-то силой чуда,
Перенесла в мой дом…
Живу я, но с тех пор
Ничей не радует меня волшебный взор,
Не могут уж ничьи приветливые речи
Заставить позабыть
слова той страшной встречи.
Конец 1860-х годов
О, будь моей звездой, сияй мне тихим светом,
Как эта чистая, далёкая звезда!
На землю тёмную она глядит с приветом,
Чужда её страстям, свободна и горда.
И только иногда, услыша в отдаленьи
Любви безумный стон, отчаянный призыв,
Она вздрогнёт сама, - и в жалости, в смятеньи
На землю падает, о небе позабыв!
Конец 1860-х годов
Положено на музыку Е.Ф.Аленевым, И.А.Бородиным, Н.Н.Броневским, Ганике, А.Е.Де-Буром, Н.И.Зубусовым, Н.Р.Кочетовым, С.Лаппо-Данилевским, Н.К.Ленцем, П.Ф.Мейендорфом, А.Н.Мыновым, В.М.Орловым, М.Н.Офросимовым, Б.Сниткиным, В.П.Степановым, Н.А.Тутковским, О.Ф.Чигирь, П.П.Шенком.
Reguiem aeternam dona eis,
Domine, et lux perpetua luceat
eis. *
1
Вечный покой
отстрадавшему много томительных лет,
Пусть осияет раба Твоего нескончаемый свет!
Дай ему, Господи, дай ему, наша защита, покров,
Вечный покой со святыми Твоими во веки веков!
2
Dies irae **
О, что за день тогда ужасный встанет,
Когда архангела труба
Над изумлённым миром грянет
И воскресит владыку и раба!
О, как они, смутясь, поникнут долу,
Цари могучие земли,
Когда к Всевышнему Престолу
Они предстанут в прахе и в пыли!
Дела и мысли строго разбирая,
Воссядет Вечный Судия,
Прочтётся книга роковая,
Где вписаны все тайны бытия.
Всё, что таилось от людского зренья,
Наружу выплывет со дна,
И не останется без мщенья
Забытая обида ни одна!
И доброго, и вредного посева
Плоды пожнутся все тогда…
То будет день тоски и гнева,
То будет день унынья и стыда!
3
Без могучей силы знанья
И без гордости былой
Человек, венец созданья,
Робок станет пред Тобой.
Если в день тот безутешный
Даже праведник вздрогнёт,
Что же он ответит - грешный?
Где защитника найдёт?
Всё внезапно прояснится,
Что казалося темно,
Встрепенётся, разгорится
Совесть, спавшая давно.
И когда она укажет
На земное бытиё,
Что он скажет, что он скажет
В оправдание своё?
4
С воплем бессилия, с криком печали
Жалок и слаб он явился на свет,
В это мгновенье ему не сказали:
Выбор свободен - живи или нет.
С детства твердили ему ежечасно:
Сколько б ни встретил ты горя, потерь,
Помни, что в мире всё мудро, прекрасно,
Люди все братья, - люби их и верь!
В юную душу с мечтою и думой
Страсти нахлынули мутной волной…
«Надо бороться», - сказали угрюмо
Те, что царили над юной душой.
Были усилья тревожны и жгучи,
Но не по силам пришлася борьба.
Кто так устроил, что страсти могучи,
Кто так устроил, что воля слаба?
Много любил он, любовь изменяла,
Дружба… увы, изменила и та;
Зависть к ней тихо подкралась сначала,
С завистью вместе пришла клевета.
Скрылись друзья, отвернулися братья…
Господи, Господи, видел Ты Сам,
Как шевельнулись впервые проклятья
Счастью былому, вчерашним мечтам;
Как постепенно, в тоске изнывая,
Видя одни лишь неправды земли,
Ожесточилась душа молодая,
Как одинокие слёзы текли;
Как наконец, утомяся борьбою,
Возненавидя себя и людей,
Он усомнился скорбящей душою
В мудрости мира и в правде Твоей!
Скучной толпой проносилися годы,
Бури стихали, яснел его путь…
Изредка только, как гул непогоды,
Память стучала в разбитую грудь.
Только что тихие дни засияли -
Смерть на пороге… откуда? зачем?
С воплем бессилия, с криком печали
Он повалился недвижен и нем.
Вот он, смотрите, лежит без дыханья…
Боже! к чему он родился и рос?
Эти сомненья, измены, страданья, -
Боже, зачем же он их перенёс?
Пусть хоть слеза над усопшим прольётся,
Пусть хоть теперь замолчит клевета…
Сердце, горячее сердце не бьётся,
Вежды сомкнуты, безмолвны уста.
Скоро нещадное, грозное тленье
Ляжет печатью на нём роковой…
Дай ему, Боже, грехов отпущенье,
Дай ему вечный покой!
5
Вечный покой
отстрадавшему много томительных лет.
Пусть осияет раба Твоего нескончаемый свет!
Дай ему, Господи, дай ему, наша защита, покров,
Вечный покой со святыми Твоими
во веки веков!..
Конец 1860-х годов
* Вечный покой дай им, Господи, и вечный свет их осияет (лат.)
** День гнева… (лат.)
Эпиграфы - из реквиема - заупокойного богослужения в католической церкви. 1, 2-я и 5-я части являются переложением отдельных фрагментов реквиема.
Сухие, редкие, нечаянные встречи,
Пустой, ничтожный разговор,
Твои умышленно-уклончивые речи,
И твой намеренно-холодный, строгий взор, -
Все говорит, что надо нам расстаться,
Что счастье было и прошло…
Но в этом так же горько мне сознаться,
Как кончить с жизнью тяжело.
Так в детстве, помню я, когда меня будили
И зимний день глядел в замёрзшее окно, -
О, как остаться там уста мои молили,
Где так тепло, уютно и темно!
В подушки прятался я, плача от волненья,
Дневной тревогой оглушён,
И засыпал, счастливый на мгновенье,
Стараясь на лету поймать недавний сон,
Бояся потерять ребяческие бредни…
Такой же детский страх теперь объял меня.
Прости мне этот сон последний
При свете тусклого, грозящего мне дня!
1869, 1874
Не весёлую, братцы, вам песню спою,
Не могучую песню победы,
Что певали отцы в Бородинском бою,
Что певали в Очакове деды.
Я спою вам о том, как от южных полей
Поднималося облако пыли,
Как сходили враги без числа с кораблей
И пришли к нам, и нас победили.
А и так победили, что долго потом
Не совались к нам с дерзким вопросом,
А и так победили, что с кислым лицом
И с разбитым отчалили носом.
Я спою, как, покинув и дом и семью,
Шёл в дружину помещик богатый,
Как мужик, обнимая бабёнку свою,
Выходил ополченцем из хаты.
Я спою, как росла богатырская рать,
Шли бойцы из железа и стали,
И как знали они, что идут умирать,
И как свято они умирали!
Как красавицы наши сиделками шли
К безотрадному их изголовью,
Как за каждый клочок нашей русской земли
Нам платили враги своей кровью;
Как под грохот гранат, как сквозь пламя и дым,
Под немолчные, тяжкие стоны
Выходили редуты один за другим,
Грозной тенью росли бастионы;
И одиннадцать месяцев длилась резня,
И одиннадцать месяцев целых
Чудотворная крепость, Россию храня,
Хоронила сынов её смелых…
Пусть не радостна песня, что вам я пою,
Да не хуже той песни победы,
Что певали отцы в Бородинском бою,
Что певали в Очакове деды.
1869
Очаков - Во время русско-турецкой войны 1787-1791 гг. турецкая крепость Очаков была осаждена русскими войсками. Осада длилась около полугода и завершилась кровопролитным штурмом и взятием крепости 6 дек. 1788 г.
Как сходили враги без числа с кораблей - Во время Крымской войны России противостояла коалиция Англии, Франции, Турции и Сардинии.
И одиннадцать месяцев длилась резня - Героическая оборона Севастополя, сковавшая основные силы, врага, длилась с сентября 1854 по август 1855.
Кончалось лето. Астры отцветали…
Под гнётом жгучей, тягостной печали
Я сел на старую скамью,
А листья надо мной, склоняяся, шептали
Мне повесть грустную свою.
«Давно ли мы цвели
под знойным блеском лета,
И вот уж осень нам грозит,
Не много дней тепла и света
Судьба гнетущая сулит.
Но что ж, пускай холодными руками
Зима охватит скоро нас,
Мы счастливы теперь, под этими лучами,
Нам жизнь милей в прощальный час.
Смотри, как золотом облит
наш парк печальный,
Как радостно цветы в последний раз блестят,
Смотри, как пышно-погребально
Горит над рощами закат!
Мы знаем, что, как сон, ненастье пронесётся,
Что снегу не всегда поляны покрывать,
Что явится весна, что всё кругом проснётся, -
Но мы… проснемся ли опять?
Вот здесь, под кровом нашей тени,
Где груды хвороста теперь лежат в пыли,
Когда-то цвёл роскошный куст сирени
И розы пышные цвели.
Пришла весна; во славу новым розам
Запел, как прежде, соловей,
Но бедная сирень, охвачена морозом,
Не подняла своих ветвей.
А если к жизни вновь вернутся липы наши,
Не мы увидим их возврат,
И вместо нас, быть может, лучше, краше
Другие листья заблестят. -
Ну что ж, пускай холодными руками
Зима охватит скоро нас,
Мы счастливы теперь, под бледными лучами,
Нам жизнь милей в прощальный час.
Помедли, смерть! Ещё б хоть день отрады…
А может быть, сейчас, клоня верхушки ив,
Сорвёт на землю без пощады
Нас ветра буйного порыв…
Желтея, ляжем мы под липами родными…
И даже ты, об нас мечтающий с тоской,
Ты встанешь со скамьи, рассеянный, больной,
И, полон мыслями своими,
Раздавишь нас небрежною ногой».
1868
Написано в имении князей Шаховских под Москвой - селе Покровском, где поэт гостил осенью 1868.
Ни отзыва, ни слова, ни привета,
Пустынею меж нами мир лежит,
И мысль моя с вопросом без ответа
Испуганно над сердцем тяготит:
… (далее по ссылке ниже)
1867
Поёт Юрий Мазурок. Музыка: П.Чайковский.
Не там отрадно счастье веет,
Где шум и царство суеты:
Там сердце скоро холодеет
И блекнут яркие мечты.
Но вечер тихий, образ нежный
И речи долгие в тиши
О всём, что будит ум мятежный
И струны спящие души, -
О, вот они, минуты счастья,
Когда, как зорька в небесах,
Блеснёт внезапно луч участья
В чужих внимательных очах,
Когда любви горячей слово
Растёт на сердце как напев,
И с языка слететь готово,
И замирает, не слетев…
1865
Положено на музыку А.С.Аренским, И.Р.Баженовым, П.П.Дервизом, Г.Л.Катуаром, В.С.Косенко, С.Лялиным, И.М.Офросимовым, С.Сорокиным, Я.С.Степовым, А.С.Танеевым, С.И.Танеевым, А.К.Тарновским, Н.И.Харито, А.Н.Шефером. Исполнялось как цыганский романс на музыку И.А.Бородина.
Минувшей юности своей
Забыв волненья и измены,
Отцы уж с отроческих дней
Подготовляют нас для сцены. -
Нам говорят: «Ничтожен свет,
В нём все злодеи или дети,
В нём сердца нет, в нём правды нет,
Но будь и ты как все на свете!»
И вот, чтоб выйти напоказ,
Мы наряжаемся в уборной;
Пока никто не видит нас,
Мы смотрим гордо и задорно.
Вот вышли молча и дрожим,
Но оправляемся мы скоро
И с чувством роли говорим,
Украдкой глядя на суфлёра.
И говорим мы о добре,
О жизни честной и свободной,
Что в первой юности поре
Звучит тепло и благородно;
О том, что жертва - наш девиз,
О том, что все мы, люди, - братья,
И публике из-за кулис
Мы шлём горячие объятья.
И говорим мы о любви,
К неверной простирая руки,
О том, какой огонь в крови,
О том, какие в сердце муки;
И сами видим без труда,
Как Дездемона наша мило,
Лицо закрывши от стыда,
Чтоб побледнеть, кладет белила.
Потом, не зная, хороши ль
Иль дурны были монологи,
За бестолковый водевиль
Уж мы берёмся без тревоги.
И мы смеёмся надо всем,
Тряся горбом и головою,
Не замечая между тем,
Что мы смеялись над собою!
Но холод в нашу грудь проник,
Устали мы - пора с дороги:
На лбу чуть держится парик,
Слезает горб, слабеют ноги…
Конец. - Теперь что ж делать нам?
Большая зала опустела…
Далёко автор где-то там…
Ему до нас какое дело?
И, сняв парик, умыв лицо,
Одежды сбросив шутовские,
Мы все, усталые, больные,
Лениво сходим на крыльцо.
Нам тяжело, нам больно, стыдно,
Пустые улицы темны,
На чёрном небе звёзд не видно -
Огни давно погашены…
Мы зябнем, стынем, изнывая,
А зимний воздух недвижим,
И обнимает ночь глухая
Нас мёртвым холодом своим.
1861
Светлый призрак, кроткий и любимый,
Что ты дразнишь, вдаль меня маня?
Чуждым звуком с высоты незримой
Голос твой доходит до меня.
Вкруг меня всё сумраком одето…
Что же мне, поверженному в прах,
До того, что ты сияешь где-то
В недоступном блеске и лучах?
Те лучи согреть меня не могут -
Всё ушло, чем жизнь была тепла,
Только видеть мне ясней помогут,
Что за ночь вокруг меня легла!
Если ж в сердце встрепенётся сила
И оно, как прежде, задрожит,
Широко раскрытая могила
На меня насмешливо глядит.
1860-е годы
Когда будете, дети, студентами,
Не ломайте голов над моментами,
Над Гамлетами, Лирами, Кентами,
Над царями и над президентами,
Над морями и над континентами,
Не якшайтеся там с оппонентами,
Поступайте хитро с конкурентами.
А как кончите курс с эминентами
И на службу пойдёте с патентами -
Не глядите на службе доцентами
И не брезгайте, дети, презентами!
Окружайте себя контрагентами,
Говорите всегда комплиментами,
У начальников будьте клиентами,
Утешайте их жён инструментами,
Угощайте старух пеперментами -
Воздадут вам за это с процентами:
Обошьют вам мундир позументами,
Грудь украсят звездами и лентами!..
А когда доктора с орнаментами
Назовут вас, увы, пациентами
И уморят вас медикаментами…
Отпоёт архирей вас с регентами,
Хоронить понесут с ассистентами,
Обеспечат детей ваших рентами
(Чтоб им в опере быть абонентами)
И прикроют ваш прах монументами.
1860-е годы
Стихотворение представляет собой обработку студенческой песни, известной в Московском университете в 1840-50 гг.
Гамлет, Лир, Кент - герои трагедий Шекспира «Гамлет» и «Король Лир».
Эминент от лат. eminentia - превосходство, здесь: высокое звание.
Пеперменты - мятные таблетки от кашля.
Блещут огнями палаты просторные,
Музыки грохот не молкнет в ушах.
Нового года ждут взгляды притворные,
Новое счастье у всех на устах.
Душу мне давит тоска нестерпимая,
Хочется дальше от этих людей…
Мной не забытая, вечно любимая,
Что-то теперь на могиле твоей?
Спят ли спокойно в глубоком молчании,
Прежнюю радость и горе тая,
Словно застывшие в лунном сиянии,
Жёлтая церковь и насыпь твоя?
Или туман неприветливый стелется,
Или, гонима незримым врагом,
С дикими воплями злая метелица
Плачет, и скачет, и воет кругом,
И покрывает сугробами снежными
Всё, что от нас невозвратно ушло:
Очи, со взглядами кроткими, нежными.
Сердце, что прежде так билось тепло!
1860-е годы
Стихотворение проникнуто мыслью о покойной матери.
Я люблю тебя так оттого,
Что из пошлых и гордых собою
Не напомнишь ты мне никого
Откровенной и ясной душою,
Что с участьем могла ты понять
Роковую борьбу человека,
Что в тебе уловил я печать
Отдалённого, лучшего века!
Я люблю тебя так потому,
Что не любишь ты мёртвого слова,
Что не веришь ты слепо уму,
Что чужда ты расчёта мирского;
Что горячее сердце твоё
Часто бьётся тревожно и шибко…
Что смиряется горе моё
Пред твоей миротворной улыбкой!
24 июля 1859
Положено на музыку К.Захаровым, Л.Н.Клевенским, А.Н.Шефером.
Посвящается Н. Ф. Щербине
Поэт, ты видел их развалины святые,
Селенья бедные и храмы вековые, -
Ты видел Грецию, и на твои глаза
Являлась горькая художника слеза.
Скажи, когда, склонясь под тенью сикоморы,
Ты тихо вдаль вперял задумчивые взоры
И море синее плескалось пред тобой, -
Послушная мечта тебе шептала ль страстно
О временах иных, стране совсем иной,
Стране, где было всё так юно и прекрасно?
Где мысль ещё жила о веке золотом,
Без рабства и без слёз…
Где, в блеске молодом,
Обожествлённая преданьями народа,
Цвела и нежилась могучая природа…
Где, внемля набожно оракула словам,
Доверчивый народ бежал к своим богам
С весёлой шуткою и речью откровенной,
Где боги не были угрозой для вселенной,
Но идеалами великими полны…
Где за преданием не пряталося чувство,
Где были красоте лампады возжены,
Где Эрос сам был бог, а цель была искусство;
Где выше всех венков стоял венок певца,
Где пред напевами хиосского слепца
Склонялись мудрецы, и судьи, и гетеры;
Где в мысли знали жизнь,
в любви не знали меры,
Где всё любило, всё, со страстью, с полнотой,
Где наслаждения бессмертный не боялся,
Где молодой Нарцисс своею красотой
В томительной тоске до смерти любовался,
Где царь пред статуей любовью пламенел,
Где даже лебедя пленить умела Леда
И, верно, с трепетом зелёный мирт глядел
На грудь Аспазии, на кудри Ганимеда…
13 января 1859
Сикомора - тутовое дерево.
Оракул - в античном мире жрец, ответы которого на вопросы молящихся в храме исходили якобы от божества.
Эрос (греч. миф.) - бог любви; здесь: любовь.
Хиосский слепец - Гомер.
Гетера - в Древней Греции женщина свободного образа жизни, отличавшаяся артистическими способностями и образованием.
Нарцисс (греч. миф.) - прекрасный юноша, умерший от любви к своему изображению.
Где царь пред статуей любовью пламенел. - Согласно древнегреческому мифу, скульптор Пигмалион, царь Кипра, влюбился в созданную им статую Галатеи.
Леда (греч. миф.) - дочь царя Этолии; пленённый её красотой Зевс явился к ней в образе лебедя.
Аспазия (V в. до н. э.) - жена греческого государственного деятеля Перикла, славившаяся красотой и умом.
Ганимед (греч. миф.) - юноша, за красоту похищенный богами, любимец и виночерпий Зевса.
По Руси великой, без конца, без края,
Тянется дорожка, узкая, кривая,
Чрез леса да реки, по степям, по нивам,
Всё бежит куда-то шагом торопливым,
И чудес, хоть мало встретишь той дорогой,
Но мне мил и близок вид её убогой.
Утро ли займётся на небе румяном -
Вся она росою блещет под туманом;
Ветерок разносит из поляны сонной
Скошенного сена запах благовонный;
Всё молчит, всё дремлет, - в утреннем покое
Только ржи мелькает море золотое,
Да куда ни глянешь освежённым взором,
Отовсюду веет тишью и простором.
На гору ль въезжаешь - за горой селенье
С церковью зелёной видно в отдаленьи.
Вот и деревенька, барский дом повыше…
Покосились набок сломанные крыши.
Ни садов, ни речки; в роще невысокой
Липа да орешник разрослись широко,
А вдали, над прудом, высится плотина…
Бедная картина! Милая картина!..
Уж с серпами в поле шумно идут жницы,
Между лип немолчно распевают птицы,
За клячонкой жалкой мужичок шагает,
С диким воплем стадо путь перебегает.
Жарко… День, краснея, всходит понемногу…
Скоро на большую выедем дорогу.
Там скрипят обозы, там стоят ракиты.
Из краев заморских к нам тропой пробитой
Там идёт крикливо всякая новинка…
Там ты и заглохнешь, русская тропинка!
По Руси великой, без конца, без края,
Тянется дорожка, узкая, кривая.
На большую съехал - впереди застава,
Сзади пыль да вёрсты… Смотришь, а направо
Снова вьётся путь мой лентою узорной -
Тот же прихотливый, тот же непокорный!
6 июля 1858
Положено на музыку И.М.Кузьминых-Ланиным.
В грёзах сладострастных видел я тебя;
Грёз таких не знал я никогда любя.
Мне во сне казалось: к морю я пришёл -
Полдень был так зноен, воздух так тяжёл!
На скале горячей, в ярком свете дня
Ты одна стояла и звала меня,
Но, тебя увидя, я не чуял ног
И, прикован взором, двинуться не мог.
Волосы, сверкая блеском золотым,
Падали кудрями по плечам твоим;
Голова горела, солнцем облита,
Поцелуя ждали сжатые уста;
Тайные желанья, силясь ускользнуть,
Тяжко колебали поднятую грудь,
Белые одежды, лёгки, как туман,
Слабо закрывали твой цветущий стан,
Так что я под ними каждый страсти пыл,
Каждый жизни трепет трепетно ловил…
И я ждал, смятенный: миг ещё, и вот
Эта ткань, сорвавшись, в волны упадёт…
Но волненьем страшным был я пробуждён.
Медленно и грустно уходил мой сон.
К ложу приникая, я не мог вздохнуть,
Тщетные желанья колебали грудь,
Слёзы, вырываясь с ропотом глухим,
Падали ручьями по щекам моим,
И, всю ночь рыдая, я молил богов:
Не тебя хотел я, а таких же снов!..
2 июня 1857
Окно отворено… Последний луч заката
Потух… Широкий путь лежит передо мной;
Вдали виднеются рассыпанные хаты;
Акации сплелись над спящею водой;
Всё стихло в глубине разросшегося сада…
Порой по небесам зарница пробежит;
Протяжный звук рогов скликает с поля стадо
И в чутком воздухе далёко дребезжит.
Яснее видит ум, свободней грудь трепещет,
И сердце, полное сомненья, гонит прочь…
О, скоро ли луна во тьме небес заблещет
И трепетно сойдёт пленительная ночь!..
15 июля 1855
Вдали виднеются рассыпанные хаты - видоизменённая строка Пушкина: «Вдали рассыпанные хаты…» («Деревня», 1819). Положено на музыку И.А.Бородиным, Е.О.Гунстом, Г.Л.Катуаром, А.Н.Мыновым, А.А.Петровым.
Далёко от тебя, о родина святая,
Уж целый год я жил в краях страны чужой
И часто о тебе грустил, воспоминая
Покой и счастие, минувшее с тобой.
И вот в стране зимы, болот, снегов глубоких,
Где, так же одинок, и я печально жил,
Я сохранил в душе остаток чувств высоких,
К тебе всю прежнюю любовь я сохранил.
Теперь опять увижусь я с тобою,
В моей груди вновь запылает кровь,
Я примирюсь с своей судьбою,
И явится мне вдохновенье вновь!
Уж близко, близко… Всё смотрю я вдаль,
С волнением чего-то ожидаю
И с каждою тропинкой вспоминаю
То радость смутную, то тихую печаль.
И вспоминаю я свои былые годы,
Как мирно здесь и счастливо я жил,
Как улыбался я всем красотам природы
И в дебрях с эхом говорил.
Уж скоро, скоро… Лошади бегут,
Ямщик летит, вполголос напевая,
И через несколько минут
Увижу я тебя, о родина святая!
15 июня 1853
