Расшумелось сине море.
Возле моря я бреду.
У меня такое горе,
Что я места не найду.
Впереди посёлок дачный
Крыши поднял в синеву.
Но хожу я мрачный-мрачный -
Что живу, что не живу.
Как я скорбь свою осилю,
Как потомки нас простят:
На глазах у всех Россию
Чёрны вороны когтят.
Днём и ночью, днём и ночью
Рвут её впадая в хмель…
И летят по миру клочья
Наших дедовских земель.
Расшумелось сине море,
Раскричалось вороньё…
Ой ты, горе, мое горе
Горе горькое моё.
1994
Война! Твой страшный след
Живёт в архивах пыльных,
В полотнищах побед
И в нашумевших фильмах.
Война! Твой горький след -
И в книгах, что на полке…
Я сорок с лишним лет
Ношу твои осколки.
Чтоб не забыл вдвойне
Твоих великих тягот,
Они живут во мне
И в гроб со мною лягут.
Война…
1987
Ушли к себе соседки.
На общей кухне - тишь.
Угомонился в клетке
Нахохлившийся чиж.
Ему-то до рассвета
Дремать бы у окна.
А мне-то, мне-то, мне-то
Нисколько не до сна.
Да, истину простую
Я вижу всё ясней:
Ну сколько ж я впустую
Своих растратил дней!
Их сбившуюся стаю
Попробуй догони!..
Когда-то наверстаю
Упущенные дни?
Какая тут усталость,
Ей вовсе места пет!
Что в жизни мне осталось?
Ну пять, ну десять лет.
Конечно, мир не рухнет
Со мной в небытиё.
Но я на этой кухне
Хочу сказать своё.
Пусть голос мой негромок, -
Сквозь гром времён и тишь,
Далёкий мой потомок,
Ты и его услышь.
Я был простым солдатом
И вынес - ничего! -
В столетии двадцатом
Все тяготы его.
Летел в одном потоке
С достойными людьми.
И ты вот эти строки,
Пожалуйста, пойми.
Как равный среди равных,
Я о тебе радел,
И жаждал самых главных
И самых славных дел.
Конечно, притомился,
Но ведь совсем не стих…
Ко многому стремился -
Немногого достиг.
И эта вот досада
Со мною не умрёт.
И надо, надо, надо
Упасть лицом вперёд.
…А солнце в дымной сетке
Восходит из-за крыш.
И выпорхнул из клетки
Наш суетливый чиж.
Увидел, что я занят,
Что я уже не сплю,
И вот вовсю горланит:
«Давай мне коноплю!..»
Ему бы петь, кружиться
Да зёрнышки клевать…
Куда же мне ложиться,
Когда пора вставать?!
1978
…И я вхожу рассеянно сюда.
Как грустно здесь, в предзимней роще этой!
Уже ледком прихвачена вода.
Дрожит осинник, донага раздетый.
Моя пора!
И я её ценю,
Хотя она ведёт в такие двери,
Где все надежды чахнут на корню
И пышно разрастаются потери.
А роща безголоса и пуста,
И зябнет снег на сучьях оголённых.
Лишь два листа на ветке, два листа,
Ещё трепещут два листа зелёных…
1978
…И посыплются милости с неба,
И окатит меня синевой,
И проглянет земля из-под снега
Прошлогодней пожухлой травой.
И засветятся кочки болота
Бархатистою зеленью мха,
И поманит рукою кого-то,
Вся в серёжках, невеста-ольха.
Мать-и-мачеха вспыхнет на склонах
Миллионами малых светил…
И откроется буйство зелёных
Молодых и раскованных сил.
И опять я поверю в удачу,
И опять за неё постою,
И последнюю нежность растрачу
На январскую душу твою.
1978
В этих ложбинах, ольхой поросших,
Каждая малость ласкает взгляд:
К таволге льнёт мышиный горошек,
И горделиво глядит гравилат.
В этих ложбинах души не чая,
Вижу я, как на бугре, вдали
Розовым пламенем иван-чая
Рвётся наружу огонь земли.
В этих любимых моих ложбинах,
Где и всего-то - пырей да осот,
Сердце взлетает до ястребиных,
Синих и чистых своих высот.
1978
Когда-то,
Шустёр и запальчив,
Досужих людей веселя,
В поэзию ринулся мальчик -
Решил поиграть в короля.
Мол, нету меня современней,
Мол, нет одарённей меня,
Мол, я - новоявленный гений,
А всё остальное… стряпня!..
Одна неотвязная дума
Засела в его голове -
Наделать побольше бы шума
Сначала хотя бы в Москве.
Потом, простираясь всё дальше,
Собой поразить белый свет.
И, знаете, этого мальчик,
Добился за несколько лет.
Даёшь мировую известность,
Шумиху с охапками роз!..
Да он и родную словесность
На много голов перерос…
Все рамки, сердешному, узки.
И он привстаёт на носки.
И всё недобро, не по-русски,
Навыворот, не по-людски.
Всё дальше, всё дальше, всё дальше…
Штанишки по-детски висят.
Куражится выросший мальчик,
Которому под пятьдесят.
Осталось одно -
Удивляться
Твоей доброте, белый свет.
Ну сколько же можно кривляться,
Ужели до старости лет?!
Его разбитные творенья
Уродуют русскую речь.
Он слышит одни одобренья…
А надо бы мальчика сечь!
1977
Вроде жизнь наладилась сполна,
Я ступил на ясную дорогу:
Дочка вышла замуж
И жена
Тоже вышла замуж,
Слава богу!
Ой ты, добрый ветер, гой еси,
Молодцу теперь - сплошная воля…
Покачусь по матушке-Руси
Расторопней перекати-поля.
Задохнусь от подступивших чувств,
Осенённый ливнями и громом, -
Нынче каждый придорожный куст
Будет мне служить родимым домом.
До чего же я его люблю,
Ветер, бьющийся за поворотом.
Ну-ка вместе дунем: улю-лю!
И вперёд - по нивам и болотам…
1977
Всё мне кажется: в домике утлом,
Излучающем радость и грусть,
Замечательно розовым утром
Я, как в детстве бывало, проснусь.
…Всё, как прежде, подумай-ка, глянь-ка,
Словно время совсем не течёт:
Вон моя престарелая нянька
Аржаные лепешки печёт.
Чугуны задвигает ухватом,
Воду черпает, кружкой звеня,
И на потном лице желтоватом
Пляшут красные блики огня.
Дожидаясь лепёшек горячих,
Я и сам полыхаю в огне.
Где мне знать о своих неудачах
И удачах, отпущенных мне?..
Ну а время-то всё же летело!
Или не было вовсе войны,
Обжигающей душу и тело,
И подаренной вдруг тишины?
И не знал я забот ежедневных,
И в душе не сберёг, не пронёс
Этих лет и радушных и гневных,
И терпенья, и смеха, и слёз?
И прекрасная страсть не знобила,
И другие - ничем не грозят?
И недавно совсем это было,
Ровно жизнь - и всего-то! - назад?..
1977
Некогда, растерянный и жалкий,
Я бродил в окрестностях Москвы.
Там и повстречался с глупой галкой,
Выскочившей прямо из травы.
У меня от бед мутился разум…
А она, спокойствие храня,
Светло-голубым и наглым глазом
Пристально глядела на меня.
славно бы по делу, с разговором,
Словно всё доступно ей самой …
Был бы это мудрый чёрный ворон,
А ведь это галка, боже мой!
Так бы рысь глядела, ощетинясь,
Ну а здесь такой дурацкий взгляд!..
И тогда я этого не вынес, -
Рассмеялся, словно психопат.
И как будто совершилось чудо -
Беды позабылись навсегда…
А сегодня - не понять откуда -
Навалилась новая беда.
Нету места никакой надежде,
Сам я понимаю - неспроста …
Вот я и отправился, как прежде,
В те же подмосковные места.
Отвяжись, моя беда-отрава!..
Вышел я на лютиковый луг,
Повернул по лозняку направо,
К ручейку знакомому,
И вдруг…
Я от неожиданности замер:
Лапками по травке семеня,
С голубыми, наглыми глазами
Выскочила галка на меня.
Та же важность и довольство то же,
Тот же бесконечно глупый взгляд.
я опять не выдержал: «О боже,
Да ведь эта дура - сущий клад!..»
По ногам меня стегают лозы,
Хлещут по лицу и по плечу,
И никак не просыхают слёзы.
Ну а я бегу и хохочу…
1977
Жизнь была и сладкой и солёной,
А порой и горькою была.
Раненый и трижды исцелённый,
Говорю я:
- Жизнь, тебе хвала!
Ты дарила тишиной мгновенной
И бросала в полымя огня.
Убивала чёрною изменой,
Воскрешала верностью меня.
Обращалась с материнской лаской
И преподносила мне урок -
Била в зубы,
Награждала тряской
Глинистых просёлочных дорог.
Я тебя не пробовал навырез,
Как хозяйки пробуют арбуз…
Всё равно я не утихомирюсь,
Пусть и снова трижды ошибусь.
Жизнь моя! Она бывала всякой.
Пела синевой любимых глаз…
И молчала зло перед атакой…
Может, потому и удалась!
1976
Глебу Паншину
У осины - раззелёный ствол,
Это по нему гуляют соки.
И подснежник у корней расцвёл -
Сладостно ему на солнцепёке.
Даже самый бедный бугорок
Разродился заячьей капустой…
В жизни я достаточно продрог,
Только умоляю - не сочувствуй.
Видишь, мне уже невмоготу:
Вновь, наполненный теплом и светом,
Кажется, и сам я зацвету,
Может, небывало синим цветом.
Вот сейчас ударит первый гром,
Снова от восторга дали ахнут…
Это всё не кончится добром, -
Словно окна в мае, я распахнут.
Только что же мне просить у вас?
Я продут студёными ветрами,
И в глубокой осени увяз,
И зима уже не за горами…
Господи, ничто мне не прости!..
Но позволь мне раз ещё, не мучась,
Хоть на миг единый расцвести -
Я потом приму любую участь.
1976
Жил я когда-то в прекрасной деревне.
Что тебе князь почивал на печи…
Как там в ненастье шумели деревья,
Как там на зорьке галдели грачи!
Солнце в глаза мои сонные било.
Грудь мою дух распирал избяной.
Бабка меня пуще сына любила,
Хоть и была мне совсем неродной.
Был я любимцем у бабушки древней,
Чёрный от солнца и юркий зверёк,
Я же всё лето Глафире Андревне
В поле быка племенного стерёг.
Вот и старалась она мне, бывало,
Как-нибудь скрасить жилой неуют:
На ночь мне старые песни певала, -
Нынче таких на селе не поют.
И пирогами ржаными кормила,
И непременно готовили квас.
В русской печи меня, грешного, мыла, -
Не было бани в деревне у нас…
Жил я когда-то в прекрасной деревне.
И для себя незаметно подрос.
Стал я ходить на свиданье к царевне,
К девочке с жидкими прядками кос.
Сладить с собою мы были не в силах,
Так целовались, что губы - в крови.
При благосклонно мерцавших светилах
Ежеминутно я клялся в любви.
Под балалайку лихие страданья
Я распевал ей на росном лугу…
О, полуночные эти свиданья,
Вас никогда я забыть не смогу!..
Жил я когда-то в прекрасной деревне,
Всё было мило и сказочно в ней:
Воды, текущие в ней, - всех целебней,
Песни, пропетые в ней, - всех напевней,
Бабка, живущая в ней, - всех душевней,
Девочка - всех и нежней, и стройней.
Эта деревня меня согревала,
Всё мне прощала, пеклась обо мне,
А потому что она пребывала
В юности - в самой добрейшей стране…
1976
1
И каждый да получит по заслугам!..
Чтоб хлеб с картошкой были на столе,
Мой дед Никита век ходил за плугом
По нашенской владимирской земле.
И, понукая ласково кобылу,
Он до колен проваливался в пласт.
И думал, что земля ему и силу,
И бодрость духа, и достаток даст.
Силёнку-то мой дед имел,
И кроме
Он слыл весельчаком…
Да вот беда -
В его большом и многодетном доме
Достатка не случалось никогда.
От недородов и долгов измучась,
Он сам не охладел к родным краям,
Но разделить свою крутую участь
Не пожелал подросшим сыновьям.
Голодным псом глядеть из подворотни?
Считаться самых низменных кровей?..
Нет, в городе оно куда вольготней!
И он в Москву отправил сыновей.
2
Да, я родился в этом дивном граде
Среди асфальта, стали и стекла.
И жизнь моя не по лазурной глади -
По каменному руслу протекла.
Гонял в трамваях.
Восседал в конторах.
Стоял в цеху гремящем у станка…
И на родных владимирских просторах
Не вырастил вовек ни колоска.
Бывал в театрах. И купался в ванной.
Достаточно прилично был одет…
Конечно, это - край обетованный,
О нём и не мечтал мой бедный дед.
И мне теперь уже не измениться -
Как жизнь сложилась, так и доживу…
Но иногда такое вдруг приснится,
Чего и не представишь наяву.
…Заря.
Туман висит над ближним лугом.
Ещё дрожит озябшая звезда.
Горит роса.
А я иду за плугом.
И тянется за мною борозда…
1976
Вадиму Кузнецову
У нас с тобой ни дедушек, ни дядек,
Ни бабушек, ни тёток нет нигде…
Поедем-ка в Анисимово, Вадик,
Да поживем неделю на воде.
Уж больно здесь мы стали суетливы,
Охочи на никчемные слова…
Давай-ка молча проплывём заливы
Да навестим речные острова.
Насмотримся на чаек белопёрых,
Парящих над свинцовою Шексной,
Послушаем лягушек на озёрах.
И захлебнёмся этой тишиной…
Я тоже болен северною Русью -
Зовут меня лесные берега.
Она своей пронзительною грустыо,
Быть может, нам особо дорога.
Она от доброты своей великой,
Не от излишеств - что сама растит -
Нас угостит в июле земляникой,
А в сентябре брусникой угостит.
Боровиков по осени нажарит
И не возьмёт за это ни рубля.
А ведь с какими муками рожает -
Не очень-то богатая земля!..
С её неголубыми небесами,
С её водой
Не вечно голубой
Мы встретимся по-доброму
И сами
Добрее станем, может быть, с тобой.
1976
Снова сердце распахнуто настежь,
И добра и привета полно.
Я желаю высокого счастья
Всем, кого обходило оно.
Дорогие и милые люди,
Пусть из вас ни один не скорбит,
Пусть в душе вашей вовсе не будет
Ни забот, ни тревог, ни обид.
Раскрываю объятья зелёным,
Удивительным русским лесам.
Уступаю дорогу влюблённым,
Потому что влюбился я сам.
Что ж тужить нам о вёснах и зимах,
Если были во веки веков
Даже зимние очи любимых
Голубее любых васильков?
И от этого звонкого счастья,
Принимаясь за дело с утра,
Сердце снова распахнуто настежь,
И привета полно, и добра.
1976
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.
Б. Пастернак
Он, вроде бы, мыслил стихами…
Но в этом смазливом лице
Мне всё говорило о хаме,
О выскочке и о дельце.
Хотя улыбался он мило,
Мол, славой горжусь мировой,
Лицо его мизерным было,
И правда, он был таковой.
И пусть рифмовать он умеет -
Какое-то есть мастерство,
Но он показать-то не смеет
Ничтожность лица своего.
И это ему не простится,
И всё это скажется в нём,
И стих его будет светиться
Холодным бенгальским огнём.
А мы забываем про это.
Как будто бы нам всё равно,
Какое лицо у поэта?..
Оно быть прекрасным должно.
1976
Растекаясь по песку,
Солнце жгло до зуда…
На осиновом суку
Корчился Иуда.
У осины до земли
Ветви наклонились.
И Иуда из петли,
Изловчившись, вылез.
И к Голгофе марш-бросок
Сделал по дороге…
Раскалившийся песок
Жёг босые ноги.
Шёл народ на высоту,
Ожидая чуда…
И к распятому Христу
Подошёл Иуда.
Ну хотя бы не юлил,
Помолчал бы, что ли,
Так ведь нет же - заскулил
О несчастной доле:
- До сих пор я весь трясусь,
Сам с собой не слажу.
Ты прости меня, Исус,
За мою продажу.
Тридцать денег - всё добро,
Небольшая плата.
И вернул я серебро
Книжникам Пилата.
Истомился я, скорбя.
Ни к чему уловки…
И тогда я сам себя
Вздёрнул на верёвке.
Вот и мне платить пришлось,
Да какою платой!..
И тогда сказал Христос,
На кресте распятый:
- Что угодно я стерплю.
А тебя, Иуду,
Не любил и не люблю,
И любить не буду.
До того я не люблю, -
Хоть и жду наветов, -
Что впервые отступлю
От своих заветов.
Терпелив к любой вине,
Я - за всепрощенье.
Лишь предательство
Во мне
Будит отвращенье.
Я нисколько не ропщу.
Но тебя, Иуду,
Не прощал и не прощу,
И прощать не буду.
Чтобы так не поступать, -
Нет вины позорней, -
Лучше ты себя опять
На осине вздёрни.
А меня навек забудь,
Уходи отсюда!..
И потёк в обратный путь,
Сгорбившись, Иуда.
Он-то знал: Христос воскрес!
И нашёл уловку -
Сам в петлю он не полез,
Только снял верёвку.
Чтобы злость на всех сорвать,
Чтоб себя утешить,
Чтобы снова предавать,
А предавши, продавать,
А продавши, вешать.
1975
Ну что поделать с вами?..
Приплясывая твист,
Крути-верти словами,
Лихой эквилибрист!
Ты - мастер на все руки,
Ты - чародей пера…
Смотрю - вот это трюки,
Вот это номера!
Как будто бы я в цирке,
Где нет свободных мест…
Какие тут придирки,
Тут верен каждый жест!
То формулы, то цифры,
Между крикливых слов
Новаторские рифмы
Глазеют из углов.
Не полутёмный некто
Работает в нощи…
Такого интеллекта
Пойди-ка поищи!
А мы не из учёных,
Но тоже знаем, друг:
Был фокусник Кручёных
И был фигляр Бурлюк.
Как бы смеясь над вами,
Они в свой ранний час,
Жонглируя словами,
Опередили вас.
Вот слава им досталась,
Вот было торжество!..
А что от них осталось?
Да, вроде, - ничего…
1975
До свиданья, моя дорогая,
Пусть судьба тебя в небе хранит…
Самолёт, всё быстрей убегая,
Задрожал и рванулся в зенит.
Пусть пробьётся, серебряно-светел,
Сквозь клубящийся облачный лёд,
Сквозь гремящие ливни, сквозь ветер
Уносящий тебя самолёт.
Убоясь реактивного грома,
Врассыпную пошли ястреба…
Ты опять улетаешь к другому.
Да хранит тебя в небе судьба!
1975
А я приеду наудачу,
Куда бы мчаться ни пришлось,
Тебя увижу и взлохмачу
Копну ржаных твоих волос.
В твои прохладные колени
Уткнусь горячей головой.
И тихий - словно в отдаленье -
Я слушать буду голос твой.
Мне больше ничего не надо,
Не надо больше ничего.
Так сладко замирать от взгляда
И от дыханья твоего…
1975
Что мне судьба ни готовь,
Вынесу беды любые:
Вера, Надежда, Любовь, -
Птицы мои голубые…
Как подобрел чернозём!..
Выбросил первые всходы.
Золотобоким язём
Солнце упало на воды.
Никнут колосья во ржи -
Каждый росою обрызган.
И молодые стрижи
В небо врезаются с визгом.
Ветер взъерошил листву,
Дождик закапал - откуда?..
Этим дышу и живу -
Это же сущее чудо!
Я и грущу и смеюсь
Меж перелесков и пашен.
Смерти и то не боюсь, -
Вот до чего я бесстрашен!
Пусть ежедневно терплю
Я за потерей потерю,
Если я что-то люблю, -
Значит, надеюсь и верю!
1975
Медлительно идут за днями дни,
И месяцы, и годы - все в разлуке…
Любимая, прошу тебя: верни,
Верни мне губы, голос твой и руки.
Зачем ты их другому отдала,
Свои глаза, улыбку, даже имя?..
В них было столько света и тепла, -
Они всегда останутся моими!
У моря, где бесчинствует прибой,
За тихой речкой или у вокзала, -
Но всё равно мы встретимся с тобой,
Я знаю, нас одна судьба связала.
И наши руки встретятся тогда,
Глаза и губы - позднее свиданье…
И нам за все убитые года
Не будет никакого оправданья.
1973
Вот здесь когда-то, у вокзала,
Цыганка бросилась ко мне.
- Мой дорогой, - она сказала, -
Поговорим наедине.
… (далее по ссылке ниже)
1973
Читает Николай Старшинов:
Опять - ни раздумий, ни чувств,
Ни радостей, ни опасений.
Я пуст, как ореховый куст
Глухою порою осенней.
Пускай за душой - ни гроша,
Но хоть бы чего-то хотелось…
Да что же с тобою, душа,
Куда же ты, милая, делась?
Ужели среди суеты
Скукожилась ты, постарела?
А может, оплавилась ты,
А может, и вовсе сгорела?
Но тихо. Проси не проси,
В ответ - безысходное эхо…
А правда, тряси не тряси,
C куста - ни листа, ни ореха.
Но всё же он должен зацвесть
Весенним усилием воли,
Но где-то в душе ещё есть
Желания, радости, боли!
Они и заставят страдать,
И вырвутся сами наружу.
Лишь только бы вновь переждать
Осеннюю слякоть и стужу.
1973
Иду, ничем не озабочен.
Дорога вьётся вдоль реки.
Темнеет.
Около обочин
В траве мерцают светляки.
Я рад вечернему затишью,
Меня покой берёт в полон…
Но вот уже летучей мышью
Расчерчен синий небосклон.
Мелькая над рекой, над хатой,
Всё небо - вдоль и поперёк -
Избороздил зверёк крылатый,
Метущийся в ночи зверёк.
Как будто это, сна не зная,
Отчаянно,
Едва дыша,
По небу мечется больная
И одинокая душа.
1973
…И опять
На одной из полянок
Меж весёлых дубков-крепышей -
Полусгнившие брёвна землянок
И колена оплывших траншей.
Даже каски, ботинки, обмотки
Время в прах обратить не смогло…
Ах, солдаты, мои одногодки,
Это сколько же вас полегло!
Оглядишься - от боли и грусти
Сдавит горло, а сердце - навзрыд.
Земляника, укрывшая бруствер,
Словно капельки славы, горит…
1972
Это всё удивительно просто.
Прыгну в лодку. Отчалюсь багром.
И на свой облюбованный остров
Уплыву на рассвете сыром.
Там, поставив кружки и жерлицы
И закинув шнуры на угря,
Буду господу богу молиться,
Чтоб меня превратил в дикаря.
Я шалашик нехитрый построю,
Расстелю для ночёвки кугу
И, воюя с лихой мошкарою,
Развесёлый костёр разожгу.
То ли дело, вставать спозаранку
И, присев на кривую ольху,
Слушать милую птицу зорянку,
Уплетая тройную уху.
Пусть июнь свои молнии мечет,
Хлещет ливнем и солнцем палит,
Я ручаюсь: природа излечит
Всё, чем сердце сегодня болит.
А когда по тебе затоскую,
По бессонным рабочим ночам,
Окунусь в толчею городскую -
Возвращусь я к друзьям-москвичам.
Я готов буду с вами, ребята,
Побывать в переделке любой,
Как солдат, что пришёл из санбата, -
Только дайте винтовку, и - в бой!..
1972
Мы стоим над медленной рекою,
Оба отражаемся в реке:
Ты проводишь белою рукою
По моей щетинистой щеке.
Вот и помирились мы, как дети,
И не надо больше ничего.
Только бы продлить мгновенья эти
Ясного покоя моего.
Только б нас обоих отражала
Медленно плывущая река,
Только б на щеке моей лежала
Белая и тихая рука.
1972
Спокойно сплю на стареньком диване,
Спокойно просыпаюсь по утрам.
Так хорошо - ни встреч, ни расставаний,
Ни писем, ни звонков, ни телеграмм.
В потоке дел, в круговороте быта
Простились мы без мелочных обид.
Ты мной оплакана и позабыта,
И я тобой прощён и позабыт.
И в сердце нет ни горечи, ни злобы,
Ни сожалений, ни упрёков нет.
В нём лишь царит размеренный, особый,
Тот благостный, тобой зажённый свет.
1972
Как же мне тебя переупрямить,
Как мне уберечь тебя?..
Пойми -
У меня проверенная память,
Я знаком со многими людьми.
Ты меня внимательно послушай:
Я-то видел это, и не раз,
Как мельчают и скудеют души,
Словно бы чужими становясь.
Как лицо своё теряют люди,
Если, размышляя над житьём,
Думают, как о великом чуде,
О благополучии своём.
Что тряпьё? Копи его для моли!
Что тщеславье? Грош ему цена!..
И не думай, что тебе без боли,
Без тревог и горя жизнь дана.
Что всю жизнь пройдёшь ты по дороге,
Принимая щедрые дары…
Будем же к себе предельно строги,
А к другим - терпимы и добры.
Чтоб другие страсти не воскресли,
Те, которым и цена-то - грош…
Ну, а если всё-таки,
А если
Ты другую стёжку изберёшь?..
Не могу обидеть, и - обижу,
Не хочу, и всё же - оскорблю,
Ото всей души возненавижу,
В сотни раз сильнее, чем люблю.
1972
А тут ни бронзы, ни гранита -
Бугор земли да крест простой.
Она,
Ничем не знаменита,
Спит под цементною плитой.
А ради нас она, бывало,
Вставала поутру, чуть свет.
Кормила нас и одевала,
Тепло и хлеб свой отдавала
В годины горестей и бед.
В делах - с субботы до субботы…
А дочери и сыновья
Дарили ей одни заботы.
И больше всех, конечно, я.
Да, ей была со мной морока:
Я пил и летом, и зимой.
И ни намёка,
Ни упрёка,
Ни боже мой…
Ах, боже мои!..
И если стынет,
Обитая
Под сенью ветхого креста,
Душа, такая золотая,
Какой же быть должна плита?..
А тут - ни бронзы, ни гранита -
Цемент, невзрачньй и немой.
Она ничем не знаменита.
Ни боже мой…
Ах, боже мой!..
1972
Все твердят, что ты хорошая,
Что и сам я неплохой…
Вьётся реченька, поросшая
Камышами да ольхой.
А на самой на серёдочке
Просветлённая вода.
Мне бы тут с тобой на лодочке
Плыть неведомо куда.
Плыть не к городу какому-то -
В заповедные места,
Чтоб глаза твои - два омута -
Отражали омута;
Чтоб над солнечными плёсами
Пряди русых твоих кос
Перепутывались с косами
Наклонившихся берёз…
На ветру сосна качается,
Бьётся в купол голубой.
Почему ж не получается
Ничего у нас с тобой?
Камышами да осокою
Речка вся позаросла.
А весной с водой высокою
Наша лодка уплыла…
1972
Только вспомню тебя - затоскую,
Одолеет меня непокой…
Где найти мне другую такую?
Да нигде не найти мне такой!
Нету глаз твоих светлых бездонней,
В них лучится сиреневый свет.
И прохладных, и добрых ладоней,
Как твои, не бывало и нет.
Облечу океаны и сушу,
Побываю в раю и в аду,
Но такую высокую душу
Никогда и нигде не найду!
1972
Обрести бы мне врага
Энергичного и злого,
Чтоб он сёк меня сурово,
Раздевая донага.
Чтоб умом блистал,
Меня
Просвещённо обличая…
Я бы, в нём души не чая,
Так молил, его храня:
«Дай-то бог тебе, мой враг,
Смелости, и острословья,
И прекрасного здоровья,
И удач, и всяких благ!»
Будет больно - ничего.
Мне нужней такие судьи.
Я, глядишь бы, вышел в люди
С ярой помощью его…
Ты мой враг, но, как назло,
Удручающе никчёмный:
Трусоватый, квёлый, тёмный…
Как же мне не повезло!
1971
Меркнет луна-обходчица
В узком окне избы…
- Мама, мне спать не хочется,
Я пойду по грибы.
- Ишь ты, поднялся затемно,
Шёл бы потом, с людьми.
Ладно!.. Но обязательно
Хлеба с собой возьми…
Вот я и за овинами.
С лыковым кузовком
Пашней и луговинами
В лес иду босиком.
Вот за стернёю колкою
Пересекаю гать…
Прямо под первой ёлкою
Можно грибов набрать!
Крупные да красивые,
Просятся в две руки
Алые подосиновые,
Бурые боровики.
Снова ольха ветвистая
Машет рукой мне вслед.
Пёстрый щегол неистово
Тихий поёт рассвет.
Из далека туманного,
Из невысоких мест
Вижу моё Рахманово -
Крыши… Церковный крест.
Вот и они скрываются -
Прячет меня овраг…
Многое забывается,
Этот рассвет - никак!
Я разобраться пробую,
Чем он милей всего?
Ну ничего особого,
Попросту ничего!
Что же им сердце полнится,
Светом его лучась?..
…Знаю, он мне припомнится
Даже в последний час.
Пашню увижу заново,
Ельник рассветный,
Гать.
Крыши и крест - Рахманово!
И на крылечке - мать…
1971
Не блещешь ты в прославленном кругу
Ни роскошью, ни красотою броской.
Живёшь ты, осенённая берёзкой,
То вся в ромашках звёздных, то в снегу.
Ни водопадов, прыгающих с круч,
Ни голубых лиманов, ни ущелий…
Лужок. Овраг. И копья строгих елей
Пронзили низкий полог серых туч.
Здесь лев рычаньем не ошеломит,
Не ослепят павлины разномастьем.
А встретишь зайца - задохнёшься счастьем:
Ишь, уцелел!.. И сердце защемит.
Ты милым с детства солнечным ручьём
В моих глазах повыцветших сверкаешь,
В моих ушах поёшь, не умолкаешь
То соловьём, то - чаще - воробьём.
И сам негромко я тебя пою,
Моя отрада, и моя награда,
И жизнь моя…
А если будет надо,
Тебя ценою жизни отстою.
Шинель надену, автомат возьму,
Как в юности, на поле боя выйду.
Я знаю насмерть, что тебя в обиду
Не дам я никогда и никому!
1971
Валерию Дементьеву
Она меняется с годами
В своей державной высоте.
И мы гордимся всё упрямей:
«И Русь не та, и мы не те!»
Но как бы это к неким срокам,
Достигнув новой высоты,
Не исказить нам ненароком
Её прекрасные черты.
А то потом найдём кручину:
Ну, хорошо ли, если мать
Уж так изменится, что сыну,
Что даже сыну не узнать?
Вот он дождётся с нею встречи,
И вдруг, смотри, беда стряслась;
Ни прежней, с детства милой речи,
Ни русых кос,
Ни синих глаз…
Россия-мать,
Святой и зримый
Да будет жребий твой велик!
Но сохрани неповторимый
Свой материнский светлый лик.
1970
В этом доме бабушка жила.
Пол сосновый мыла добела.
Печь топила и внучат кормила.
Очень добрая она была -
Улыбалась так тепло и мило.
Скажет слово - боль из сердца вон!
Поглядит - ты солнцем озарён,
Экий свет в глазах подслеповатых.
Ну, а как был весел перезвон
Кочерёг, заслонок и ухватов!..
Нынче старый дом полузабыт.
Печь пуста. Чулан совсем забит.
Я один, как сыч, здесь обитаю.
Постигаю деревенский быт.
До ночи работаю. Читаю.
Иногда сюда заходишь ты.
Пыль смахнёшь и принесёшь цветы.
Вроде всё сверкает, всё блистает…
Но не чистоты, не красоты, -
Здесь ещё чего-то не хватает.
В зеркало глядишься, не дыша:
Хороша?.. Конечно, хороша!
Ну а кроме, кроме, что же кроме?..
Вот была у бабушки душа,
И уютно было в этом доме.
1970
Я глажу волосы-ручьи -
Они бегут чернее смоли.
Я руки детские твои
Сжимаю до несносной боли.
Благодарю. В глаза смотрю.
И ты молчишь, со мной не споря…
А что тебе я подарю,
Что принесу я, кроме горя?
Что подарю тебе, мой друг,
Мой самый близкий, самый дальний?
Что, кроме длительных разлук
И кратковременных свиданий?
Но с жадностью тупой, взахлёб,
Со всей отчаянностью пылкой
Целую руки, губы, лоб,
Как осуждённый перед ссылкой…
1970
Не пойму за какую заслугу,
Но судьба благосклонна ко мне…
Чёрной ночью по чёрному лугу
К чёрной речке мы шли в тишине.
Лунный луч, облака разорвавший,
Вдруг сверкнул на росинках травы.
Как он высветил волосы вашей…
Белокурой твоей головы!
Ты сняла сарафан торопливо,
В неподвижную воду вошла,
И на глади ночного залива
Отразилась, как полдень светла.
Ты смеялась, играя водою,
Вся лучилась под яркой луной.
А потом ты прибрежной грядою
Шла, притихшая, рядом со мной…
Для меня ты и праздник, и сказка,
Но такая, что нету грустней:
Я-то знаю - дурная развязка
Мне давно уготована в ней.
Только видится:
В лунном заливе
Ты светлее весеннего дня…
Будь же счастлива,
Будь счастливей,
Ну хотя бы счастливей меня!
1970
И в этой холодной избе,
Что с края села задремала,
Я сам предоставлен себе,
А это, ей-богу, немало.
Вот после рыбалки приду
Да скину одежду сырую,
В печурке огонь разведу,
Ухи наварю - и пирую.
И всё уже мне по плечу,
Никто и ничто не помеха.
Хочу - и до слёз хохочу,
Хочу - и рыдаю до смеха.
А что же мне радость скрывать?
За счастье считать неудачу?..
Ложусь в ледяную кровать,
Как мальчик обиженный, плачу.
В свидетели память зову.
Ах, был я наивен, как дети,
И мне не во сне - наяву
Всё виделось в розовом свете.
И я, молодой идиот
(А трезвая школа солдата?):
«О, как же мне в жизни везёт!» -
Так сладко я думал когда-то.
А может, и правда везло,
И нечего портить чернила?..
Ну ладно, болел тяжело,
Ну ладно, жена изменила.
Ну ладно, порой и друзья
Ко мне относились прохладно.
Ну ладно, жил в бедности я,
Подумаешь, тоже мне, ладно!
Нельзя ж убиваться, нельзя
Размазывать трудности эти…
Зато я какого язя
Сегодня поймал на рассвете:
Иду - по земле волочу.
А три краснопёрки в придачу?!
И снова до слёз хохочу,
И снова до хохота плачу.
1970
В стороне от дорожек знакомых
Затеряюсь неведомо где.
Тут тяжёлые кисти черёмух
Тонут в чёрной прозрачной воде.
Жарким ртом припадая ко влаге,
Загляну в глубину бочага.
Там коряги в наплывах бодяги,
Как крутые оленьи рога.
А за речкой, в орешнике редком, -
Удивительно, как мне везёт! -
Белка рыжая скачет по веткам,
Золотые орешки грызёт.
Ну, а где ж тут следы человечьи,
Где же люди? Ищи их свищи…
Лишь торчат, как зелёные свечи,
Воскового отлива хвощи.
Да спасаясь от злобной колдуньи,
От накликанной ею беды,
Тут царевна-лягушка
В раздумье
Выплывает ко мне из воды.
И, прошлёпав нетонущей ряской,
Так доверчиво смотрит в упор…
Веет доброю русскою сказкой,
Той, знакомой с младенческих пор.
Всё я жду, всё я жду, обомлевший,
Оглушённый лесной тишиной:
Вот «ау» своё выкрикнет леший,
И ответит ему водяной…
1970
Наконец-то холодом пахнуло,
Наконец-то мать-земля вздохнула,
Всех нас угостила без обид
Ягодой, орехами, грибами,
На год обеспечила хлебами
И теперь себе спокойно спит.
До весны она рассталась с небом,
Ей привычно и тепло под снегом,
Сладко ей, уставшей, подремать…
И под снегом тем, укрыта мглою,
Глубоко-глубоко под землёю
Крепко спит моя родная мать.
Вот весна в урочный час вернётся.
Снег растает, и земля проснётся.
Словно спохватившись о былом,
Встретит нас черёмуховым цветом,
Чистой песней иволги, приветом,
Материнской лаской и теплом.
Только и весеннею порою
Не воскреснет под землёй сырою,
Не мелькнёт ни близко, ни вдали
Самая святая и земная,
Моя совесть, мать моя родная,
Что была добрей самой земли.
1970
Спокойны руки. Сомкнуты ресницы.
Ужели, мама, ничего не снится?
Ужели совершенно ничего?..
Но ясен лик, а губы сжаты плотно.
Ты первый раз уснула беззаботно,
Без всех тревог за сына своего.
1970
А что ей мода? - Суета!
А что ей слава? - Лишь обуза.
И от меня подруга-муза
Сбежала в сельские места.
Теперь небось забилась в глушь, -
Куда ж и спрятаться резвушке?
И проживает в деревушке,
Где и всего-то двадцать душ.
Выходит на крыльцо с утра,
Сгребает снег, упавший ночью.
И, глядя на возню сорочью,
С плетня снимает два ведра.
Дойдёт до синей полыньи
И, зачерпнув воды в протоке,
Омоет розовые щёки
И руки смуглые свои.
Зайдёт с охапкой сена в хлев,
Подоит смирную Бурёнку
И учит азбуке сестрёнку,
К ней на скамеечку подсев.
Потом натопит жарко печь.
Наварит щей. Поест. Повяжет.
А там и спать пораньше ляжет,
Чтоб лишний керосин не жечь.
А то, глядишь, к исходу дня
На плечи бросит пелеринку
И улетит на вечеринку.
И как там пляшет без меня!
1968
Другу детства -
Петру Семёнову
А правда, мне в деревне бы родиться, -
Я к ней привязан с малых самых лет.
Родиться,
По-крестьянски утвердиться,
Чтобы познать всю тьму её и свет.
Чтоб волшебство её простого слова
Впитать мне с материнским молоком.
Чтоб понимать, о чём это корова
Так откровенно говорит с телком.
А я в Москве родился, неудачник.
Меня мальчишки, попрекнув Москвой,
Чтобы обидеть, называли «дачник»,
Чтобы утешить, говорили - «свой».
А сколько раз мы вместе пировали,
Пекли картошку в голубой золе!
И ночевали мы на сеновале,
И к речке убегали на заре.
И понимал я грусть в багряном шуме
Сентябрьской осины молодой.
И речка - ах, какое имя! - Сумерь
Нас обнимала ледяной водой.
А правда, мне в деревне бы родиться,
Пускай в дожди, пусть где-то на лугу…
Конечно, я и так могу гордиться,
Что, мол, косить, что, мол, пахать могу.
Могу сказать: я из деревни вышел,
Я до сих пор там первый рыболов…
И всё-таки, видать, я недослышал
Каких-то самых деревенских слов.
Но говорю:
- Вода, трава, деревья,
Я всё же вас умею понимать,
Я не родной - приёмный сын деревни,
Но я люблю её, как любят мать.
1966
Чего-то я не становлюсь умней,
Практичней, проницательнее, что ли…
Всё верю я в отзывчивость камней,
Хотя от них я натерпелся боли.
И даже в очень трезвые часы
Я без ошибки не ступлю и шагу, -
То верю я в бесхитростность лисы,
То в заячью безумную отвагу.
Мне на виски улёгся первый снег.
И, наделён премудростью земною,
Всё хочет посторонний человек
Войти в меня и обернуться мною.
Уже меня учить он принялся,
Ко мне приставлен, что тебе советник:
Мол, заяц - заяц, а лиса - лиса,
Подлец - подлец, а сплетник - это сплетник.
Он точно установит, что к чему, -
Когда грустить, когда мне веселиться…
Но только, слава богу, я ему
Пока что не даю в меня вселиться.
1966
Моей матери, Евдокии Никифоровне
Вся даль уже просвечена,
Ну где ж тут задремать?..
Вот мне вчерашним вечером
Письмо прислала мать.
Ей всё представь - до донышка,
Чтоб никаких пустот:
Как поживает жёнушка,
Как внученька растет?
Как сам я уму-разуму
И прочему учусь?..
И о себе в нём сказано:
«А я всё суечусь.
Забегалась, запарилась,
Ну, просто сбилась с ног.
Вообще совсем состарилась
Чего-то я, сынок…»
О, это утро раннее,
Бессонный мой рассвет!..
Пошли воспоминания
Тех стародавних лет,
Когда я в пору юности.
Хоть был уже не мал,
Ни горестей, ни трудностей
Её не понимал.
Как в те года давнишние
Был груб я - вот беда! -
И этим самым
Лишние
Ей прибавлял года.
И был не так внимателен
И просто нехорош.
А это каждой матери -
Ну прямо в сердце нож…
Сижу, чешу я темечко, -
Ну где же тут уснуть?..
Вернуть бы мне то времечко, -
Да как его вернуть?!
Чтоб статной и красивою
Вновь обернулась мать,
Отдать бы свою силу ей, -
Да как её отдать?!
Как сделать мне хоть что-нибудь,
Какой послать ответ?..
…А по земле и по небу
Всё ширится рассвет.
1965
- Ты всё с отъездом тянешь…
- Да, тяну…
- Ты отнимаешь у меня весну,
Ещё одну, спокойно хороня.
А много ли их будет у меня?
Я не увижу, милая, смотри,
Как в небо рвутся снегири зари,
Как, полные зелёной чистоты,
Кувшинки тянут из воды цветы,
Чтобы, отдав всё лучшее, что есть,
Как золотые солнышки, расцвесть.
Ты слышишь, я услышать не смогу,
Как загудели пчёлы на лугу,
Как лапками на речке тарахтят
Невидимые выводки утят,
Как над моей весенней головой
Берёзы первой шелестят листвой.
Ты знаешь, как узнаю я тогда,
Чем пахнет родниковая вода,
Какие чудо-запахи земли
Над отогретой пашнею взошли,
Какой густой целительный настой
Сосновый бор для нас припас?..
- Постой!..
- Поедем!..
- Тихо! Ведь соседи спят.
- А молнии меня не ослепят,
А жаворонок мне не прозвенит,
Черёмуха меня не опьянит!
И я, лишившись стольких лучших чувств,
Я буду беден, мелочен и пуст.
Когда, в какую новую весну
Все эти чувства я себе верну?
Быть может, мне и вёсны все, как есть,
Уже на пальцах можно перечесть.
Поедем. Я прошу тебя. Скорей!..
- Поедем, -
Хоть за тридевять морей!
1965
Вот и мне недавно пробило сорок,
Ишь в какой я возраст уже залез…
За окном осинник трепещет. Шорох.
Шорохом наполнен осенний лес.
Что же так шумит молодой осинник?
Что же так ромашки вокруг молчат?
Что же так безудержно в далях синих
Расплескал все краски свои закат?
Что же так скворцы гомонят на берёзе?
Что же так берёза гола, как скелет?
Что ж это сегодня я так серьёзен,
Может быть, впервые за сорок лет?
Ах, какая милая пантомима:
Вот, не поднимая прекрасных глаз,
Женщина спокойно проходит мимо,
Та, что мне когда-то в любви клялась.
Солнце, мне последний привет бросая,
Смотрит на меня, словно я отпет…
Знаю, понимаю: не раз косая
Мне уже грозила за сорок лет.
Вот рукой костлявой за горло схватит,
И уже, глядишь, я навеки смолк…
Но и сорока сороков мне не хватит,
Чтобы я пресытиться жизнью смог!
1965
Вот бабушка - была поздоровей,
Она сама пахала и косила.
И помощи себе у сыновей
Она до самой смерти не просила.
Бывало, на дворе ещё темно
И ночи не видать конца и края, -
Она уже сходила на гумно,
Достала плуг из старого сарая.
Смотри, уже распутала коня,
Уже его поспешно запрягает
И с первым светом молодого дня
За плугом, чуть ссутулившись, шагает.
Потом, смотри-ка, затопила печь,
Гляди - уже над хлебами хлопочет.
Теперь бы вроде можно и прилечь,
Да только вот прилечь она не хочет.
Опять несёт домой вязанку дров,
Идёт к колодцу, словно заводная…
Так и жила она -
Ни докторов,
Ни отдыха, ни устали не зная.
Дела, дела, дела и вновь дела.
И к ней сошла, как ей казалось, благость:
Она пришла,
Легла
И умерла,
Чтоб никому не быть при жизни в тягость.
1965
Мне сорок лет, а я в подпасках,
Ещё учусь пасти коров.
Рассвет осенний хмур, неласков,
Он по-закатному багров.
Рвёт ветер жёлтые ракиты,
Осинник пламенем горит.
А тут меня пастух Никита,
Как подчинённого, журит:
- Ты вроде грамотный мужчина,
А, понимаешь ли, тово…
Корова - это не машина,
Она - живое существо.
Вот видишь, мчит она к оврагу,
Вовсю мычит - попить пусти!
А ты не дашь ей сделать шагу.
Вот бог привёл с тобой пасти!..
А что поделать, если надо?
И горожанин в сорок лет
Берёт впервые кнут
И стадо
Выводит в медленный рассвет.
Туда, где на лугах-долинах
Туман разлился широко,
Туда, где в каждой из былинок
Поёт парное молоко.
Земля плывёт в осенних красках,
Как полотенце в петухах…
Я в сорок лет ещё в подпасках, -
Когда-то буду в пастухах?
1965
Я, как грач, хлопотлив и черён.
И, хотя зовусь москвичом,
Я в полях, что заждались зерён,
Появляюсь с первым грачом.
Тут уж некогда веселиться -
Ишь как начало подсыхать,
На ладони лежит землица, -
Сразу видно, пора пахать!
А когда, подрастая, травы
Ниже клонятся под росой,
Я имею святое право
На рассвете сверкать косой.
А ещё я могу на зорях
Слушать, как поют петухи,
Щук зубастых ловить в озёрах
И в сарае писать стихи.
Но едва подступает осень,
Прибавляется мне хлопот:
Чем в полях тяжелей колосья,
Тем обильней течёт мой пот.
Из земной, из бездонной глуби, -
О, картофельная страда! -
Достаю я за клубнем клубень,
А спина болит - не беда.
Не в романе, не на экране,
Не витийствуя за столом,
Это здесь я стираю грани
Между городом и селом.
Потому-то в моём народе
Я считаться своим могу…
Стало пусто на огороде,
Пусто в поле и на лугу.
Птиц на юг угоняет голод,
И со мной ты, земля, простись.
Только я улетаю в город
Позже всех перелётных птиц.
1965
Дочери Руте
С чем я только ни встречусь на свете, -
Всё понятным становится мне.
А чему это малые дети
Улыбаются часто во сне?
Правда, что же им может присниться?
Два-три дня - вот и всё их житьё.
Развесёлая птица-синица?
Так они не видали её!
Не видали её - ну откуда?
Ничего не слыхали о ней!..
Может, попросту снится им чудо,
То, которого нету чудней?
А быть может, - подумайте сами! -
Им смешно, что над ними, в траве
Папа с мамой стоят вверх ногами,
Ходит бабушка на голове?
Нет, я думаю, всё же не это.
Только, знаете, как не крути,
Никакого другого ответа
До сих пор не могу я найти.
И когда свою дочку качаю,
В полдень или порою ночной,
Я улыбку её замечаю,
Что-то вдруг происходит со мной.
У меня аж по самые уши
Раздвигаются краешки рта,
И вливаются в тело и в душу
Непонятная мне доброта.
Словно в луг окунулся я, в росный,
Словно детство вернулось ко мне…
Обнажая беззубые дёсны,
Улыбается дочка во сне.
1964
А мне теперь всего желанней
Ночная поздняя пора.
Я сплю в нетопленном чулане,
В котором не хранят добра.
Тут лишь комод с диваном старым -
Вот всё, чем красен мой приют.
И подо мною, как гитары,
Пружины стонут и поют.
Здесь воздух плесенью пропитан,
Он пахнет сыростью ночной.
Я слышу, как в ночи копытом
Стучит корова за стеной,
Как писк свой поднимают мыши,
Вгрызаясь в рукопись мою,
Как кошки бесятся на крыше…
И ровно в полночь я встаю.
Коптилку-лампу зажигаю,
Беру помятый свой блокнот.
И всю-то ноченьку шагаю
Вперёд, назад и вновь - вперёд.
И, отступая, тают стены…
И всё меняется вокруг, -
Вот возникает им на смену
Залитый солнцем росный луг.
А где же тут диван с комодом?
Они ушли на задний план…
Уже не плесенью, а мёдом
Благоухает мой чулан.
И не корова над корытом
Стучит-гремит в полночный час -
То бьёт некованым копытом
Мой застоявшийся Пегас.
А что мне значит писк мышиный
И вся их глупая возня,
Когда поэзии вершины
Вдали сверкают для меня?!
1964
И я тебя позабываю…
Я нить за нитью обрываю,
Которыми (о, что за бред -
Я сам себе боюсь признаться!)
Мы были связаны тринадцать,
Тринадцать самых лучших лет.
Вот нить суровой дружбы нашей.
Ну кто, тебя со мною знавший,
Хотя бы лишь подозревал,
Что сколько, мол, она ни вьётся,
Когда-нибудь да оборвётся?..
Но эту нить я оборвал!
А эта нить любви…
За годы
Она прошла огни и воды.
Казалось, ей вовек не сгнить,
Её не сжечь, не взять железу…
Но, душу до крови порезав,
Я оборвал и эту нить!
А это - просто нить привычек.
И я её без закавычек
Порвал.
Но вот опять она.
И снова боль превозмогая,
Порвал её.
Но вот другая,
Ещё,
Ещё одна
Видна…
Но я тебя позабываю,
Я нить за нитью обрываю.
Ещё,
Ещё,
Ещё одна…
1964
Вот теплынь-то на дворе!
Растянулось лето длинно.
И смотри-ка: в сентябре
Зацвела в саду малина.
И черёмуха над ней
Вдруг сверкнула белизною.
Но, конечно, поскромней,
Чем цвела она весною.
Ну а всё ж в кустах - бело,
Словно вдруг вошли мы в сказку…
Вот бы мне твоё тепло,
Да ещё любовь и ласку!
Я бы сердцем их впитал,
Новой юностью проросшим.
Я бы сам, наверно, стал
Удивительно хорошим.
Ведь подумай: дважды в год
И малина зацветает,
И черёмуха цветёт,
Если им тепла хватает.
1964
Летний лес был очень щедр и ласков,
Весь - от лёгких листьев до коряг -
Словно тот, живущий в милых сказках,
Старый-старый сказочник-добряк.
Он зверьё баюкал песней длинной,
Никому ничто не воспрещал.
Дикой земляникой и малиной
Каждую букашку угощал.
Да и мне он говорил: «Взгляни-ка,
Видишь гриб? Лишь руку протяни!
А вон там, смотри, краса-брусника
Зреет для тебя в полутени».
А лишь только заходил в кусты я,
Снова голос слышался вблизи:
«Вот тебе орешки золотые!
Собирай, пожалуйста, грызи!..»
Лес был добрым, лес был очень добрым -
Настежь кладовые-погреба.
А теперь он начисто обобран -
Ни тебе ореха, ни гриба.
Никакой там ягоды-малины.
Даже листья лёгкие и те
Втоптаны в раздрызганный суглинок,
Молча допревают в тесноте.
Я шагнул и мёртвой веткой хрустнул,
Тишины нарушив торжество.
И неловко стало мне и грустно,
Словно я и обокрал его…
1964
Над холмами, полями, лесами
Умирает февральский закат.
Длинноногие финские сани
По лесистому склону летят.
Вот всё ближе они, вот всё ближе,
А разгон всё сильней и сильней.
И тебя уже рядом я вижу,
Увлечённую бегом саней.
Тонко свищут воздушные струи.
И снежинки, сбиваясь в рои,
Налетают и тают, целуя
Приоткрытые губы твои.
Но меня узнавать ты не хочешь.
И, нарушив морозную тишь,
Ну совсем как девчонка хохочешь
И в объятья другого летишь…
1964
Застигнутые тьмой,
Угомонились галки.
И сам я по прямой
Иду домой с рыбалки.
Оврагами иду
И слышу песню птичью,
И сам я на ходу
Тихонечко мурлычу.
Пускай, оставив дом
Ещё порой ночною,
Промок я под дождём
И побурел от зноя.
Пускай на дне мешка
Нет ни единой рыбы, -
Тебе, моя река,
Я говорю - спасибо!
За шум твоих осок,
Сулящий непогоду,
И просто - за песок,
За солнечную воду,
За ноги в стынь-росе
И за самозабвенье,
За всякие и все
Счастливые мгновенья!
…Луна, как лещ, кругла,
Ни облака, ни ветра.
И тень за мной легла
На четверть километра.
1964
Ей-богу, такое бывает. Случается.
Наверное, с каждым бывало хоть раз…
Не то чтоб влюбиться. Не то чтоб отчаяться.
А что-то возьмёт и сломается в нас.
А что там и как там - ну кто его ведает.
Я этой задачи никак не решу.
Возможно, об этом писать и не следует.
А может, и следует. Я вот пишу.
Не хочется нынче работать нисколечко,
Ни петь и ни плакать. Ни так и ни сяк.
Не хочется даже спросить себя: «Колечка,
А что же с тобою случилось, босяк?»
Не хочется встречи с девчонкой хорошенькой.
Друзей - ну не видел бы ни одного.
Поймите, не хочется мне ничегошеньки,
Представьте, пожалуйста, ну ничего!
Обиды? - А что, для меня это новое?
Бывало, меня обижали больней…
Найти бы мне озеро окунёвое
И целыми днями таскать окуней.
Сидеть бы в траве, над безлюдною заводью,
Без всякого смысла смотреть в озерцо.
И медленно этак поплёвывать на воду,
Да так, чтобы прямо в своё же лицо.
1964
Что со мной?.. Ручаюсь головою,
Что-то вдруг со мной произошло.
Заново люблю я всё живое,
Всё, в чём свет сияет и тепло.
Вот я в лес вхожу - задел осинку,
Как бы зря не сбить с неё листа!
Как бы не смахнуть с травы росинку -
Так она немыслимо чиста!
По своей протоптанной дороге
Муравьишка трудно тащит тлю.
Стой! Куда ты лезешь мне под ноги, -
Я ж тебя случайно раздавлю!
А моя любовь и страсть - рыбалка!..
Вот он, окунь, у меня в руках.
Мне ж его и в воду бросить жалко,
И в мешок не опущу никак.
Глаз косит, навеки увядая,
Бьётся тело, чувствуя беду…
Или я
В сентиментальность вдруг впадаю
На своём сороковом году?
1964
Я сплю ещё, но вижу и сквозь дрёму,
Как, стряхивая с крыльев сон ночной,
Огромный аист подлетает к дому,
Чтоб только поздороваться со мной.
И солнечный ручей, до дна просвечен,
Зовёт меня сверканьем голавлей,
И серые зайчата мне навстречу
Сбегаются с разбуженных полей.
Берёзы мне протягивают руки:
«Вставай, браток, дорога далека!..»
И просыпаюсь я при первом звуке
Потёкшего в подойник молока.
Но я усвоил правило такое:
Проснувшись дома или под кустом,
Сперва я вспоминаю всё плохое,
А самое хорошее - потом…
Друзья мои! Вы разбрелись по свету.
Как жаль, что вам со мною не идти!..
От вас сегодня даже писем нету, -
Наверное, они ещё в пути.
Но знаю я, что поздно или рано
Они придут в необходимый час…
И, просыпаясь, как это ни странно,
Враги мои, я вспомню и о вас.
Вы что-то на меня наклеветали,
Дурную обо мне пустив молву?..
Но это всё, как говорят, детали,
И как-нибудь я их переживу!
Да здравствует всё лучшее на свете -
Глаза друзей и трели певчих птах!
Да здравствует крутой дорожный ветер,
Растормошивший листья на кустах!
И я иду вперёд, не унывая.
Мне не даёт минуты горевать
Земля - моя большая кладовая,
Мой стол рабочий и кровать.
1963
Я с детства не любил овал,
Я с детства угол рисовал.
Павел Коган
Обожаю круги и овалы,
Мир от них не уйдёт никуда…
Помню, камушек бросишь, бывало, -
Вся кругами займётся вода.
Отсчитав хлопотливые сутки,
Новый круг начинают часы.
На овальном листке незабудки
Блещут круглые капли росы.
А колечки волнистого дыма,
А годичные кольца стволов?..
О, овальные плечи любимой,
Слава Богу, что вы без углов!
И конечно, поэту, что с детства
Только угол один рисовал,
Был в его угловатое сердце
Замечательно вписан овал.
Без овалов природа - ни шагу.
Вот её вековая резьба:
Видишь круглые бусинки ягод
И овальную шляпку гриба?
И, к чему она ни прикоснётся,
Постарается сгладить углы…
И родная планета, и солнце,
Как зрачки моей милой, круглы.
1963
И на меня нелепые полотна
Не раз, не два глядели со стены…
Там в тундре кактус рос в грязи болотной,
Пустыни юга были мхом полны.
Там существа земные обитали,
Ну просто непонятно, кто и где.
Там караси под облаком летали,
А соловьи барахтались в воде.
Земля произрастала там из хлеба.
Там горы дров рождал обычный дым,
А солнце было голубым, как небо,
А небо, словно солнце, золотым.
Но иногда вдруг средь болотной тины
Так теплилась небесная звезда!..
Нет, эти и подобные картины
Мне, в общем-то, не принесли вреда.
Я никакого не понёс урона,
Не разлюбил красы родных земель.
Лишь снилась мне зелёная ворона,
Присевшая на розовую ель…
1963
Почему - я и сам не знаю -
Стало сердце моё сдавать.
Вот я падаю, мать честная,
На застеленную кровать.
Потолок - в раскалённых звёздах,
В окна ломится чёрный свет.
Ртом открытым хватаю воздух,
А его будто вовсе нет.
Что ты, сердце моё, что такое, -
Замираешь в моей груди?
Ты не знало вовек покоя,
И, пока я живу, - не жди.
Ведь и сам-то я, между прочим,
Всю страну обошёл не раз.
За станком стоял дни и ночи,
Ни на час не смыкая глаз.
Я и сам со своею ротой
Поднял тысячи тонн земли…
Ты работай давай, работай
И, пожалуйста, не шали.
Мне ещё пировать с друзьями,
Мне ещё открывать пути.
И, заслушиваясь соловьями,
По рассветной земле идти.
Мне ещё прорываться к звёздам
И встречаться, прервав дела,
С той, что, может, немного поздно,
Только всё же ко мне пришла.
Так быстрее давай за дело:
Из чистейших своих глубин
Ты гони по усталому телу
Освежающий гемоглобин.
Всю - до капли - усталость вымой!..
Что ж, не хочешь мне отвечать?
Для друзей,
Для своей любимой
Я заставлю тебя стучать!
1961
Не спугните… Ради Бога, тише!
Голуби целуются на крыше.
Вот она, сама любовь, ликует, -
Голубок с голубкою воркует.
Он глаза от счастья закрывает,
Обо всём на свете забывает…
Мы с тобою люди, человеки,
И при том живём в двадцатом веке.
Я же, как дикарь, сегодня замер
Пред твоими знойными глазами.
Волосы твои рукою глажу -
С непокорными никак не слажу.
Я тебя целую, дорогую…
А давно ли целовал другую,
Самую любимую на свете?
Голуби, пожалуйста, ответьте,
Голуби, скажите, что такое?
Что с моей неверною рукою,
Что с моими грешными губами?
Разве так меж вами, голубями?
Разве так случается, скажите,
В вашем голубином общежитье?
1959
А мы позабыли на даче,
Что осень уже на дворе:
Как полдень июля, горячей
Была эта ночь в октябре.
И губы с губами встречались,
И руки - твои и мои…
За окнами сосны качались,
И пели всю ночь соловьи.
Но ты подняла занавески:
Деревья, земля и дома -
Всё стыло в серебряном блеске…
И сердце упало: зима.
1959
Бросила халат на спинку стула.
Погасила в комнате огонь.
И легла. И сладким сном уснула,
Подложив под голову ладонь.
Спишь ты, от московской жизни гулкой,
Ото всех забот отрешена…
Пусть в твоём Тишинском переулке
Ночью торжествует тишина.
Тишина заснеженной вершины…
Тихо! Не галдите, москвичи.
Не шуршите шинами, машины,
И, трамвай, вдали не грохочи.
Тише, тише!
Говорю вам, тише!
Тише, ветер, в проводах не вой.
Майский ливень, не стучи по крыше.
Тополя, не хлопайте листвой.
Что там за чудак бредёт? Грохочет,
Будто бы подковами копыт.
Неужели он понять не хочет,
Что моя единственная спит?
1959
Снег темнеет на улице талый.
Начинает накрапывать с крыш.
Ты набегалась за день. Устала.
И теперь у окошка сидишь.
Никого в твоей комнате нету.
А была здесь большая семья.
Друг за другом по белому свету
Разлетелись твои сыновья.
Мы себе выбирали маршруты,
Мы прощались под грохот колёс.
Но ни разу в такие минуты
У тебя мы не видели слёз.
И, умчавшись за дальние дали,
С головой зарываясь в дела,
Мы тебе написать забывали, -
Ты вестей месяцами ждала.
Вот я снова тебя обнимаю.
Как я встрече сегодняшней рад!..
Не писал. Забывал. Понимаю…
Ты прости меня. Я виноват.
1958
Никаких гимназий не кончала,
Бога от попа не отличала,
Лишь детей рожала да качала,
Но жила, одну мечту тая:
Вырастут, и в этой жизни серой
Будут мерить самой строгой мерой,
Будут верить самой светлой верой
Дочери твои и сыновья.
Чтобы каждый был из нас умытым,
Сытым,
С головы до ног обшитым,
Ты всю жизнь склонялась над корытом,
Над машинкой швейной и плитой.
Всех ты удивляла добротою.
Самой беспросветной темнотою,
Самой ослепительной мечтою…
Нет святых,
Но ты была святой!
1958
Буду глиной…
Но только на что мне она,
Эта глупая глина?
Буду свежей травой…
Только что она мне,
Безъязыкая эта трава?
Я привык в этой жизни
Не тюльпаном расти
Посредине долины, -
На плечах моих зыбких
Качается голова.
А друзья всё уходят,
Оставляя живущим на добрую память
Кто - сады в розоватом цветенье,
Кто - плотины из камня и стали,
Кто - томик стихов голубой…
О земля,
Вся в нежнейших сверкающих
Ландышах белых,
Вся в репейниках бурых с шипами,
Что мне сделать такое,
Чтоб вовек не расстаться с тобой?
1957
Я был когда-то ротным запевалой,
В давным-давно минувшие года…
Вот мы с ученья топаем, бывало,
А с неба хлещет вёдрами вода.
… (далее по ссылке ниже)
1957
Читает Николай Старшинов:
Ужели очерствели мы с годами?..
Но встали над тобой и надо мной
Вершины гор, увенчанные льдами,
Сверкающие снежной белизной.
Всё радовало здесь мой слух и зренье,
И в шуме рек, и в шелесте листвы
Я слышал голос умиротворенья:
«Вы оба и правы и неправы».
И мне казалось - это нам в зените
Кричат неутомимые орлы:
«Взойдите на вершину и взгляните,
Как ваши разногласия малы!»
1957
О. Дмитриеву
Отброшены мальчишества замашки.
А жизнь, она по-прежнему близка -
От белизны раскрывшейся ромашки
До синевы гранёного штыка.
И память восстанавливает властно,
Начистоту с тобою говоря,
И тех, кого обидел ты напрасно,
И тех, кого не обижал, -
А зря!
И кажется, что нет больнее боли,
Чем увидать, краснея от стыда,
Мозоли, материнские мозоли, -
Ведь ты не замечал их никогда.
И памятью
Прошедших дней полотна
Озарены, как солнечным лучом…
И так жестоко,
Так бесповоротно,
Как в юности, не судишь ни о чём.
1957
Была над рекою чаща -
Берёзничек молодой.
Стрекозы, глаза тараща,
Планировали над водой.
Кувшинки цвели местами.
Лилии и трава.
Под свесившимися кустами
Разгуливала плотва.
В июле, когда повсюду
Царил нестерпимый зной,
В речушке - какое чудо! -
Вода была ледяной.
Мальчишки бросались в воду
С бревенчатого моста…
…Приехал я через годы
И не узнал места.
Здесь побыли лесорубы.
Куда теперь ни взгляни, -
Торчат, как гнилые зубы,
Невыкорчеванные пни.
И, выбрав на речке место,
Которое погрязней,
Барахтается семейство
Блаженствующих свиней.
И душно от испарений,
От пыли луга седы.
Хотя бы полметра тени,
Хотя бы глоток воды!
Не выйти к речным излукам
И тело не освежить…
А здесь сыновьям, и внукам,
И правнукам нашим жить…
1956
Ты над люлькой дремала всю ночь.
А потом спозаранку
Собирала пелёнки,
Бежала на берег реки…
Вся деревня Покровка
Звала тебя, девочка, «нянькой» -
Детвора голопузая,
Взрослые,
Старики.
- Нянька, пол подмети!
- Нянька, вымой да вытри посуду,
Да свинью накорми,
Да ревунью Оленку уйми!
Нянька, нянька!.. Всё нянька да нянька!..
И ты успевала повсюду -
Накормить и помыть,
Подмести,
Присмотреть за детьми.
«Нянька» -
Кто это выдумал имя!
Но его не заменишь другими.
Так, как будто иного
С рожденья тебе не дано.
Да ведь ты и сама
Позабыла своё настоящее имя, -
Только в метрике старой
И жило да было оно.
Но случилось такое:
Однажды приехал на святки
К вам, в деревню Покровка,
Московский мастеровой
С разливной, голосистой,
Рыдающей двухрядкой.
Разве ты понимала,
Что это был суженый твой?
Он к тебе подошёл
И, фуражку почтительно снявши:
- Добрый вечер! - сказал, -
Таково-то житьё да бытьё…
Как зовут тебя, барышня?
- Нянька… Нет… Дуня…
- Дуняша!
Так вернулось к тебе
Настоящее имя твоё.
Ненадолго вернулось.
Всю жизнь тебя будут упрямо
Не по имени-отчеству
В доме твоём называть…
Вот он, первенец твой,
К тебе ручками тянется: «Мама!»
Да и муж тебя нынче зовёт
То сурово, то ласково - «мать».
Мать!
Смотри: пред тобою
Построился взвод ребятишек.
Самый старший, твой первенец,
Молча к тебе подошёл.
И сегодня заметила ты,
Что тебя он на целую голову выше.
А последний…
Последний твой
Крепко вцепился в подол.
Снова годы прошли…
Огрубели и высохли руки,
Да и сердце устало,
Ведь семьдесят лет - не пустяк.
Сыновья возмужали.
Растут,
Поднимаются внуки.
Называют они тебя «бабушка»,
Больше никак.
Я гляжу на тебя.
Я хочу быть открытым и смелым,
Чтоб любому и каждому
Честно в глаза посмотреть,
Чтобы стоящим людям
Помочь не словами, а делом,
А в холодную пору -
Людские сердца обогреть.
Но ведь если подумать,
То я со своею мечтою,
Со своими делами, -
Что, кажется, так нелегки! -
Если только подумать,
Я даже мизинца не стою,
Огрубевшей твоей,
Самой нежной на свете
Руки.
1956
Пронеслась она просто мгновенно,
Не воротишь, не крикнешь: «Постой!»
А была моя юность военной,
Беспокойной была и крутой.
Не сошлась она с комнатным бытом
И, оставив родительский кров,
Поселилась под небом открытым,
Ночевала в снегу, у костров.
По лесам, по горам, по болотам
Пронесла в бесконечных ночах
Двухпудовый станок пулемёта
На своих неокрепших плечах.
Поднималась она под обстрелом
И, поля разминируя, шла.
И, случалось, под пулями пела.
А иначе она не могла.
Ничего её нету дороже.
И когда бы вернулась она,
Я бы вновь её так же и прожил, -
Мне другая судьба не нужна.
1955
Это они когда-то
С материнскою лаской
Раненым солдатам
Делали перевязку.
Это они в ненастье
Мёрзли в траншеях дымных
И согревались наспех
Возле костров зимних.
Шили, стирали ночами,
Белые - не огрубели,
Это они качали
Дочь мою в колыбели.
Сколько работы было,
Самой необходимой!..
Только вам всё под силу,
Руки моей любимой.
1952
Нет, об этом говорить не поздно,
Вот прошла ещё весна,
А с ней, -
Замечаю сам, -
Я стал серьёзней
И немного, кажется, грустней.
Посмотрел я на себя, -
Едва ли
У меня завидная судьба.
В самом деле, я не плавил стали,
Не рыбачил, не растил хлеба.
Только что переводил бумагу,
Складывал да прятал под замок.
Год прошёл.
А что я сделал за год?
Чем я нашей родине помог?
А ведь я имел бы оправданье,
У неё бы в меньшем был долгу,
Если бы строкою сердце ранил,
Ну, хоть одному её врагу.
Если в невесёлое мгновенье
Всех бы оживил весельем строк.
Или же всей силой откровенья
Человеку в трудный час помог.
1952
Даже в детстве,
В далёком детстве,
Я мечтал о такой, как ты…
Я хотел, чтобы шли мы вместе
По дорогам одной мечты.
Чтобы, прямо выйдя из школы,
Я с тобой - а не с кем-нибудь -
В Заполярье на ледоколе
Мог отправиться в дальний путь.
Чтоб арктическая пустыня
Нас связала одной судьбой.
Я мечтал дрейфовать на льдине -
И, конечно, вдвоём с тобой.
Мне хотелось быть там, где бури,
Где под солнцем песок горит.
Я хотел, чтобы нас Ибаррури
Повела защищать Мадрид.
Чтобы солнце Гвадалахары
И пожары в мадридских ночах
Навсегда отразилась в карих,
Широко открытых глазах.
Где я только с тобою не был!
…В бесконечно счастливый час
Ты под милым российским небом
В нашем городе родилась.
Ты жила и росла в Подмосковье…
В сорок первом, встречая врага,
Ты горячей своею кровью
Обожгла родные снега.
Я впервые тебя увидел
Не в арктическом дальнем краю,
Не в сражающемся Мадриде,
А под самой Москвой, в бою.
Да и правда, с такой красивой,
Скромной, строгою красотой,
С откровенною и простой
Можно встретиться
Лишь в России!
1946
Над головой дожди звенели.
В лесу терялись колеи.
И вот в тени косматой ели
Закопошились муравьи.
Они спешат своей тропою
И подбирают на пути
Былинку,
Высохшую хвою
И всё, что в силах унести.
Торжественно, благоговейно
Тащили в кучу этот хлам.
И вот воздвигли муравейник,
Как люди воздвигают храм.
Он встал незыблемой скалою
На муравьиные века…
А ты сравнял его с землёю
Одним ударом каблука.
1946
И вот в свои семнадцать лет
Я стал в солдатский строй…
У всех шинелей серый цвет,
У всех - один покрой.
У всех товарищей-солдат
И в роте, и в полку -
Противогаз, да автомат,
Да фляга на боку.
Я думал, что не устою,
Что не перенесу,
Что затеряюсь я в строю,
Как дерево в лесу.
Льют бесконечные дожди,
И вся земля - в грязи,
А ты, солдат, вставай, иди,
На животе ползи.
Иди в жару, иди в пургу.
Ну что - не по плечу?..
Здесь нету слова «не могу»,
А пуще - «не хочу».
Мети, метель, мороз, морозь,
Дуй, ветер, как назло, -
Солдатам холодно поврозь,
А сообща - тепло.
И я иду, и я пою,
И пулемёт несу,
И чувствую себя в строю,
Как дерево в лесу.
1946
Она поседела в разлуке
За годы великой войны.
Её терпеливые руки
Огнём и трудом крещены.
В те годы пришлось ей несладко:
Ушла вся семья воевать,
А дома она -
И солдатка,
И наша солдатская мать.
Но беды она выносила,
Не хмуря высоких бровей.
Пахала она и косила
За мужа,
За старшего сына,
За младших своих сыновей.
И верил я снова и снова,
Что в каждом конверте найду
Её материнское слово,
Её сокровенное:
«Жду!»
Я знал в эти годы крутые,
Что каждую строчку письма
С ней вместе писала Россия,
Россия,
Россия сама!
1945
Солдаты мы.
И это наша слава,
Погибших и вернувшихся назад.
Мы сами рассказать должны по праву
О нашем поколении солдат.
О том, что было, - откровенно, честно…
А вот один литературный туз
Твердит, что совершенно неуместно
В стихах моих проскальзывает грусть.
Он это говорит и пальцем тычет,
И, хлопая, как друга, по плечу,
Меня он обвиняет в безразличье
К делам моей страны…
А я молчу…
Нотации и чтение морали
Я сам люблю.
Мели себе, мели…
А нам судьбу России доверяли,
И кажется, что мы не подвели.
1945
Зловещим заревом объятый,
Грохочет дымный небосвод.
Мои товарищи - солдаты
Идут вперёд
За взводом взвод.
Идут, подтянуты и строги,
Идут, скупые на слова.
А по обочинам дороги
Шумит листва,
Шуршит трава.
И от ромашек-тонконожек
Мы оторвать не в силах глаз.
Для нас,
Для нас они, быть может,
Цветут сейчас
В последний раз.
И вдруг (неведомо откуда
Попав сюда, зачем и как)
В грязи дорожной - просто чудо! -
Пятак.
Из желтоватого металла,
Он, как сазанья чешуя,
Горит,
И только обметало
Зелёной окисью края.
А вот - рубли в траве примятой!
А вот ещё… И вот, и вот…
Мои товарищи - солдаты
Идут вперёд
За взводом взвод.
Всё жарче вспышки полыхают.
Всё тяжелее пушки бьют…
Здесь ничего не покупают
И ничего не продают.
1945
Домой! В Москву!
В Москву! Живой!..
А кем теперь ты стал? - обузой.
И абажур над головой
Повис оранжевой медузой.
Не можешь спать - вставай в ночи.
Сжимая свой костыль рукою,
Ходи по комнате, стучи, -
Сестру и мать лишай покоя.
И жизнь свою зови пустой…
Но ведь постой,
Постой,
Постой!
Беда не так уж велика.
Зачем себя считать в отставке?
Да мы ещё наверняка
И в жизнь внесём свои поправки.
Хромой?
Ну что же что хромой!
Не всё же видеть в худшем свете.
Мы не затем пришли домой,
Чтоб гастролировать в балете!
1944
Ракет зелёные огни
По бледным лицам полоснули.
Пониже голову пригни
И, как шальной, не лезь под пули.
Приказ: «Вперёд!»
Команда: «Встать!»
Опять товарища бужу я.
А кто-то звал родную мать,
А кто-то вспоминал - чужую.
Когда, нарушив забытьё,
Орудия заголосили,
Никто не крикнул: «За Россию!..»
А шли и гибли
За неё.
1944
Марля с ватой к ноге прилипла,
Кровь на ней проступает ржой.
- Помогите! - зову я хрипло.
Голос мой звучит, как чужой.
Сушь - в залитом солнцем овраге.
Сухота в раскалённом рту.
Пить хочу! И ни капли во фляге.
Жить хочу! И невмоготу.
Ни ребят и ни санитара.
Но ползу я, пока живу…
Вот добрался до краснотала
И уткнулся лицом в траву.
Всё забыто - боль и забота,
Злая жажда и чёртов зной…
Но уже неизвестный кто-то
Наклоняется надо мной.
Чем-то режет мои обмотки
И присохшую марлю рвёт.
Флягу - в губы:
- Глотни, брат, водки,
И до свадьбы всё заживёт!
1943
Ой ты, вьюга фронтовая,
Как ты мечешься с утра,
Голосисто завывая
Возле нашего костра.
По осинкам, по берёзкам,
Обступившим нас кольцом,
Ты и хлещешь снегом жёстким
Вперемешку со свинцом.
Пой ты, вьюга фронтовая,
Удалая голова,
Чтоб живей была живая
Рассолдатская братва.
И в лесах, свинцом побитых,
Не забудь ты ни о ком -
Ты убитых, незарытых
Потеплей укрой снежком.
Ой ты, вьюга фронтовая,
Наметай свои снега.
Ты гуляй, одолевая
Распроклятого врага.
Чтоб не знать ему уюта,
Чтоб остаться без дорог,
Чтобы он от стужи лютой
До костей своих продрог.
Ой ты, вьюга фронтовая,
Погляди в глаза бойца:
Мне идти не уставая
До победного конца.
Ну а если вдруг мне, вьюга,
Суждено упасть в пути,
Не забудь солдата-друга -
Тёплым снегом замети.
1943
Всю неделю провели в походах,
Пулемёты тащим на себе…
Лишь однажды на короткий отдых
Разместились в брошенной избе.
Ни стола, ни лавки в ней, пустынной.
Но нашли ребята-москвичи
Всю опутанную паутиной
Тульскую гармошку на печи.
Разморило нас жарой июльской,
Вот прилечь бы да забыться сном…
Но от разливной гармошки тульской
Ноги сами ходят ходуном!
И плясали мы, и распевали,
Может, час всего, и вновь подъём.
Ну а словно дома побывали,
Каждый в доме побывал своём.
И под орудийные раскаты
С песнею выстраивался взвод:
«До свиданья, города и хаты,
Нас дорога дальняя зовёт!..»
1943
Канонада началась на зорьке.
Мины зашуршали надо мной.
И смешался запах дыма горький
С запахом черёмухи лесной.
Даже солнце помрачнело, глянув
Со своей нездешней высоты,
Как растут разрывы на полянах,
Словно чёрно-красные кусты.
Нам идти на запад, всё на запад,
Отгоняя этот горький дым,
Чтобы лишь черёмуховый запах
Над простором властвовал родным…
1943
Болота, населённые чертями,
Дороженьки, которым нет конца…
Смоленщина встречает нас дождями,
В которых больше, чем воды, свинца.
Но мы пока живём, не умираем.
И, просыпаясь поутру, чуть свет,
Мы гимнастёрки потные стираем
В ручьях, которым и названий нет.
Ботиночки разношенные ваксим,
Обмоточки мотаем до колен.
И снова тащим трёхпудовый «максим».
И так, наверно, до берлинских стен.
И вновь земля трясётся от ударов.
И вновь взрывная катится волна…
Ты, наша юность, пламенем пожаров
И отсветом ракет озарена.
И вновь свинцовый ливень - вот он, вот он!..
Но я вернусь, я всё-таки вернусь.
Клянусь своим станковым пулемётом,
Своей солдатской юностью клянусь!
1943
