Только ты, крестьянская, рабочая,
Человечекровная, одна лишь,
Родина, иная, чем все прочие,
И тебя войною не развалишь.
Потому что ты жива не случаем,
А идеей, крепкой и великой,
Твоему я кланяюсь могучему,
Солнечно сияющему лику.
13 сентября 1940
Бывают дни: я ненавижу
Свою отчизну - мать свою.
Бывают дни: её нет ближе,
Всем существом её пою.
Всё, всё в ней противоречиво,
Двулико, двоедушно в ней,
И дева, верящая в диво
Надземное,- всего земней.
Как снег - миндаль. Миндальны зимы.
Гармошка - и колокола.
Дни дымчаты. Прозрачны дымы.
И вороны - и сокола.
Слом Иверской часовни. Китеж.
И ругань-мать, и ласка-мать…
А вы-то тщитесь, вы хотите
Ширококрайную объять!
Я - русский сам, и что я знаю?
Я падаю. Я в небо рвусь.
Я сам себя не понимаю,
А сам я - вылитая Русь!
Ночь под 1930-й год
Свежей душистого горошка,
И значит - свежести свежей,
Немножко больше, чем немножко,
Ты захотела стать моей…
И к свежим я влекусь озёрам
В незаменимости лесной,
Твоим сопровождаем взором,
Сопутствуем твоей весной.
Он сник, услад столичных демон,
Боль причинивший не одну…
Я платье свежее надену!
Я свежим воздухом вздохну!
Я - твой! Веди меня! Дорожка,
Мне выисканная тобой, -
Свежей душистого горошка:
Свежее свежести самой!
1929
Ни одного цветка, ни одного листка.
Закостенел мой сад. В моём саду тоска.
Взад и вперёд хожу, по сторонам гляжу.
О чём подумаю, тебе сейчас скажу.
Ведь только ты одна всегда, всегда нежна,
В печальной осени душе всегда нужна.
И только стоит мне взглянуть в глаза твои -
Опять весна пришла и трелят соловьи.
И на устах моих затеплен юный стих
От прикасания живящих уст твоих.
И пусть в саду пустом ни одного цветка,
И пусть в бокале нет ни одного глотка,
И пусть в столе моём нет ни одной строки, -
Жду мановения твоей благой руки!
1929
Изменить бы! Кому? Ах, не всё ли равно!
Предыдущему. Каждому. Ясно.
С кем? И это не важно. На свете одно
Изменяющееся прекрасно.
Одному отдаваясь, мечтать о другом -
Неиспробованном, невкушённом,
Незнакомом вчера, кто сегодня знаком
И прикинется завтра влюблённым…
Изменить - и во что б то ни стало, да так,
Чтоб почувствовать эту измену!
В этом скверного нет. Это просто пустяк.
Точно новое платье надену.
И при этом возлюбленных так обмануть,
Ревность так усыпить в них умело,
Чтобы косо они не посмели взглянуть, -
Я же прямо в глаза бы посмела!
Наглость, холод и ложь - в этом сущность моя.
На страданья ответом мой хохот.
Я красива, скользка и подла, как змея,
И бездушно-суха, как эпоха.
22 декабря 1928
Распустилась зелёная и золотая,
Напоённая солнечным соком листва.
Грёз весенних вспорхнула лукавая стая,
И опять - одряхлевшие юны слова.
Снова - необъяснимо и непостижимо,
Обнадеженно, опыту наперекор -
Всё разлюбленное стало нежно-любимо,
Очаровывая разуверенный взор.
И недаром ты в парке вчера щебетала
О давно не затрачиваемой любви:
Ведь на то и весна, чтобы всё, что устало,
Зазвучало как тихие губы твои…
1928
Как хорошо, что вспыхнут снова эти
Цветы в полях под небом голубым!
Как хорошо, что ты живёшь на свете
И красишь мир присутствием своим!
Как хорошо, что в общем внешнем шуме
Милей всего твой голос голубой,
Что, умирая, я ещё не умер
И перед смертью встретился с тобой!
1928
Я ни с этими и ни с теми,
Одинаково в стороне,
Потому что такое время,
Когда не с кем быть вместе мне…
Люди жалки: они враждою
Им положенный полувек
Отравляют, и Бог с тобою,
Надоедливый человек!
Неужели завоеванья,
Изобретенья все твои,
Все открытья и все познанья -
Для изнедриванья Любви?
В лихорадке вооруженья
Тот, кто юн, как и тот, кто сед,
Ищет повода для сраженья
И соседу грозит сосед.
Просветительная наука,
Поощряющая войну,
Вырвет, думается, у внука
Фразу горькую не одну.
А холопское равнодушье
К победительному стиху,
Увлеченье махровой чушью
И моленье на чепуху?
Мечтоморчатые поганки,
Шепелявые сосуны, -
В скобку стрижены мальчуганки
И стреножены плясуны.
Ложный свет увлекает в темень.
Муза распята на кресте.
Я ни с этими и ни с теми,
Потому что как эти - те!
1927
Глубокий снег лежит у нас в горах.
Река в долине бег остановила.
Вся белая, слилась со снегом вилла.
И мы одни идём в своих снегах.
В устах медлительное: «Разлюбила…»
«Всегда люблю!» - поспешное в глазах.
Ну да, всегда… Я знаю, снег растает,
Под звон литавр взломает лёд река.
В ней снова отразятся облака,
И в рощах жемчуг трелей заблистает.
Ну, да - всегда! Об этом сердце знает!
Иначе снег лежал бы здесь - века!
1927
Над калиткой арка из рябины.
Барбарис разросся по бокам.
За оградой домик голубиный.
Дым из труб, подобный облакам.
Домик весь из комнаты и кухни.
Чистота, опрятность и уют.
Подойди к окну и тихо стукни:
За стеклом два глаза запоют.
Женщина с певучими глазами
Спросит, кто любимый твой поэт,
И, с улыбкой прислонившись к раме,
Терпеливо будет ждать ответ.
Назови какое хочешь имя:
Будь то Надсон или Малларме,
В дом, где облака таятся в дыме,
Будешь вхож, назвать себя сумев.
Если же ты скажешь: «Что мне в этом!
Знать стихов я вовсе не хочу», -
Женщина, рождённая поэтом,
Вдруг погасит взоры, как свечу.
И хотя бы кудри поседели
Пред стеклом, скрывающим уют,
О твоём тебя не спросят деле
Те глаза, которые поют…
1927
Если закат в позолоте,
Душно в святом терему.
Где умерщвленье для плоти
В плоти своей же возьму?
Дух воскрыляю свой в небо…
Слабые тщетны мольбы:
Все, кто вкусили от хлеба,
Плоти навеки рабы.
Эти цветы, эти птицы,
Запахи, неба кайма,
Что теплотой золотится,
Попросту сводят с ума…
Мы и в трудах своих праздны, -
Смилуйся и пожалей!
Сам Ты рассыпал соблазны
В дивной природе своей…
Где ж умерщвленье для плоти
В духе несильном найду?
Если закат в позолоте -
Невыносимо в саду…
1927
С. В. Рахманинову
Соловьи монастырского сада,
Как и все на земле соловьи,
Говорят, что одна есть отрада
И что эта отрада - в любви…
И цветы монастырского луга
С лаской, свойственной только цветам,
Говорят, что одна есть заслуга:
Прикоснуться к любимым устам…
Монастырского леса озёра,
Переполненные голубым,
Говорят: нет лазурнее взора,
Как у тех, кто влюблён и любим…
1927
Десять лет - грустных лет! -
как заброшен в приморскую глушь я.
Труп за трупом духовно родных.
Да и сам полутруп.
Десять лет - страшных лет! -
удушающего равнодушья
Белой, красной - и розовой -
русских общественных групп.
Десять лет! - тяжких лет! -
обескрыливающих лишений,
Унижений щемящей и мозг шеломящей нужды.
Десять лет - грозных лет! -
сатирических строф по мишени,
Человеческой бесчеловечной и вечной вражды.
Десять лет - странных лет! -
отреченья от многих привычек,
На теперешний взгляд - мудро-трезвый, -
ненужно дурных…
Но зато столько ж лет
рыб, озёр, перелесков и птичек.
И встречанья у моря
ни с чем не сравнимой весны!
Но зато столько ж лет,
лет невинных, как яблоней белых
Неземные цветы, вырастающие на земле,
И стихов из души,
как природа свободных и смелых,
И прощенья в глазах, что в слезах,
и - любви на челе!
1927
В альбом Б. В. Правдину
Я грущу по лесному уюту,
Взятый городом в плен на два дня.
Что ты делаешь в эту минуту
Там, у моря теперь, без меня?
В неоглядное вышла ли поле
В золотистых сентябрьских тонах?
И тогда - сколько радости воли
В ненаглядных любимых глазах!
Или, может быть, лёгкой походкой
Ты проходишь по пляжу сейчас?
И тогда - море с дальнею лодкой
В зеркалах обожаемых глаз…
Или в парк по любимой тропинке
Мчишься с грацией дикой козы?
И тогда - ветрятся паутинки
Женской - демонстративной - косы…
Не раскрыт ли тобою Шпильгаген?
Книга! - вот где призванье твоё!
И тогда - моя ревность к бумаге:
Ты руками коснулась её…
Неизвестность таит в себе смуту…
Знаю только - и это не ложь! -
Что вот в самую эту минуту
Ты такой же вопрос задаёшь…
Юрьев, 17 сент. 1926
В твою мечтальню солнце впрыгнуло
С энергиею огневой,
И, разогревшись, кошка выгнула
Полоски шубки меховой.
И расплескался луч в хрусталиках
Цветочной вазы от Фраже,
С улыбкой на диванных валиках
Заметив томики Бурже…
Луч попытается камелии
Понюхать, в тщетном рвеньи рьян.
Разглядывая рукоделия,
Тебе укажет на изъян.
Потом (пойми, ведь солнце молодо
И пустовато, как серсо!)
Чуть-чуть придать захочет золота
Недопитому кюрасо…
О, солнце марта любознательно,
В нём шутка и предвешний хмель!
Смотри, сосёт оно признательно
Развёрнутую карамель…
И всё стремится в сердце девичье
Бесцеремонно заглянуть:
Вместилась в грудь строфа ль Мицкевича,
Строфа ль Мюссе вместилась в грудь?
И, напроказничав в мечталенке,
Взглянув кокетливо в трюмо,
Запрячется в конвертик маленький,
В котором ты пошлёшь письмо…
1926
Как хороши, как свежи были розы
В моём саду! Как взор прельщали мой!
Как я молил весенние морозы
Не трогать их холодною рукой!
Мятлев, 1843 г.
В те времена, когда роились грёзы
В сердцах людей, прозрачны и ясны,
Как хороши, как свежи были розы
Моей любви, и славы, и весны!
Прошли лета, и всюду льются слёзы…
Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране…
Как хороши, как свежи ныне розы
Воспоминаний о минувшем дне!
Но дни идут - уже стихают грозы.
Вернуться в дом Россия ищет троп…
Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб!
1925
На восток, туда, к горам Урала,
Разбросалась странная страна,
Что не раз, казалось, умирала,
Как любовь, как солнце, как весна.
И когда народ смолкал сурово
И, осиротелый, слеп от слёз,
Божьей волей воскресала снова, -
Как весна, как солнце, как Христос!
1925
Ты потерял свою Россию.
Противоставил ли стихию
Добра стихии мрачной зла?
Нет? Так умолкни: увела
Тебя судьба не без причины
В края неласковой чужбины.
Что толку охать и тужить -
Россию нужно заслужить!
1925
И будет вскоре весенний день,
И мы поедем домой, в Россию…
Ты шляпу шёлковую надень:
Ты в ней особенно красива…
И будет праздник… большой, большой,
Каких и не было, пожалуй,
С тех пор, как создан весь шар земной,
Такой смешной и обветшалый…
И ты прошепчешь: «Мы не во сне?..»
Тебя со смехом ущипну я
И зарыдаю, молясь весне
И землю русскую целуя!
1925
Москва вчера не понимала,
Но завтра, верь, поймёт Москва:
Родиться Русским - слишком мало,
Чтоб русские иметь права…
И, вспомнив душу предков, встанет,
От слова к делу перейдя,
И гнев в народных душах грянет,
Как гром живящего дождя.
И сломит гнёт, как гнёт ломала
Уже не раз повстанцев рать…
Родиться Русским - слишком мало:
Им надо быть, им надо стать!
1925
- Что такое Россия, мамочка?
- Это … впавшая в сон княжна…
- Мы разбудим её, любимая?
- Нет, не надо: она - больна…
- Надо ехать за ней ухаживать…
- С нею няня её… была…
Съели волки старушку бедную…
- А Россия что ж?
- Умерла…
- Как мне больно, моя голубушка!..
Сердце плачет, и в сердце страх…
- О, дитя! Ведь она бессмертная,
И воскреснет она… на днях!
1925
Мой взор мечтанья оросили:
Вновь - там, за башнями Кремля, -
Неподражаемой России
Незаменимая земля.
В ней и убогое богато,
Полны значенья пустячки:
Княгиня старая с Арбата
Читает Фета сквозь очки…
И вот, к уютной церковушке
Подъехав в щегольском «купэ»,
Кокотка оделяет кружки,
Своя в тоскующей толпе…
И ты, вечерняя прогулка
На тройке вдоль Москвы-реки!
Гранитного ли переулка
Радушные особняки…
И там, в одном из них, где стайка
Мечтаний замедляет лёт,
Московским солнышком хозяйка
Растапливает «невский лёд»…
Мечты! Вы - странницы босые,
Идущие через поля, -
Неповергаемой России
Неизменимая земля!
1925
Я чувствую, близится судное время:
Бездушье мы духом своим победим,
И в сердце России пред странами всеми
Народом народ будет грозно судим.
И спросят избранники - русские люди -
У всех обвиняемых русских людей,
За что умертвили они в самосуде
Цвет яркий культуры отчизны своей.
Зачем православные Бога забыли,
Зачем шли на брата, рубя и разя…
И скажут они: «Мы обмануты были,
Мы верили в то, во что верить нельзя…»
И судьи умолкнут с печалью любовной,
Поверив себя в неизбежный черед,
И спросят: «Но кто же зачинщик виновный?»
И будет ответ: «Виноват весь народ.
Он думал о счастье отчизны родимой,
Он шёл на жестокость во имя Любви…»
И судьи воскликнут: «Народ подсудимый!
Ты нам не подсуден: мы - братья твои!
Мы - часть твоя, плоть твоя, кровь твоя,
грешный,
Наивный, стремящийся вечно вперёд,
Взыскующий Бога в Европе кромешной,
Счастливый в несчастье, великий народ!»
1925
Много видел я стран и не хуже её -
Вся земля мною нежно любима.
Но с Россией сравнить?.. С нею - сердце моё,
И она для меня несравнима!
Чья космична душа, тот плохой патриот:
Целый мир для меня одинаков…
Знаю я, чем могуч и чем слаб мой народ,
Знаю смысл незначительных знаков…
Осуждая войну, осуждая погром,
Над народностью каждой насилье,
Я Россию люблю - свой родительский дом -
Даже с грязью со всею и пылью…
Мне немыслима мысль,
что над мёртвою - тьма…
Верю, верю в её воскресенье
Всею силой души, всем воскрыльем ума,
Всем огнём своего вдохновенья!
Знайте, верьте:
он близок, наш праздничный день,
И не так он уже за горами -
Огласится простор нам родных деревень
Православными колоколами!
И раскается тёмный, но вещий народ
В прегрешеньях своих перед Богом.
Остановится прежде, чем в церковь войдёт,
Нерешительно перед порогом…
И, в восторге метнув в воздух луч, как копьё
Золотое, слова всеблагие
Скажет солнце с небес: «В воскресенье своё
Всех виновных прощает Россия!»
1925
Я стою у окна в серебреющее повечерье
И смотрю из него на использованные поля,
Где солома от убранной ржи ощетинила перья,
И настрожилась заморозками пустая земля.
Ничего! - ни от вас,
лепестки белых яблонек детства,
Ни от вас,
кружевные гондолы утонченных чувств…
Я растратил свой дар -
мне вручённое Богом наследство, -
Обнищал, приутих и душою расхищенной пуст…
И весь вечер - без слов,
без надежд, без мечты, без желаний,
Машинально смотря, как выходит из моря луна,
И блуждает мой друг
по октябрьской мёрзлой поляне,
Тщетно силясь в тоске мне помочь, -
я стою у окна.
1925
И вязнут спицы расписные
В расхлябанные колеи…
Ал. Блок
Моя безбожная Россия,
Священная моя страна!
Её равнины снеговые,
Её цыгане кочевые, -
Ах, им ли радость не дана?
Её порывы огневые,
Её мечты передовые,
Её писатели живые,
Постигшие её до дна!
Её разбойники святые,
Её полёты голубые
И наше солнце и луна!
И эти земли неземные,
И эти бунты удалые,
И вся их, вся их глубина!
И соловьи её ночные,
И ночи пламно-ледяные,
И браги древние хмельные,
И кубки, полные вина!
И тройки бешено степные,
И эти спицы расписные,
И эти сбруи золотые,
И крыльчатые пристяжные,
Их шей лебяжья крутизна!
И наши бабы избяные,
И сарафаны их цветные,
И голоса девиц грудные,
Такие русские, родные,
И молодые, как весна,
И разливные, как волна,
И песни, песни разрывные,
Какими наша грудь полна,
И вся она, и вся она -
Моя ползучая Россия,
Крылатая моя страна!
1924
Она кормила зимних птичек,
Бросая крошки из окна.
От их весёлых перекличек
Смеялась радостно она.
Когда ж она бежала в школу,
Питомцы, слыша снега хруст,
Ватагой шумной и весёлой
Неслись за ней с куста на куст!
Декабрь 1923
Вот подождите - Россия воспрянет,
Снова воспрянет и на ноги встанет.
Впредь её Запад уже не обманет
Цивилизацией дутой своей…
Встанет Россия, да, встанет Россия,
Очи раскроет свои голубые,
Речи начнёт говорить огневые, -
Мир преклонится тогда перед ней!
Встанет Россия - все споры рассудит…
Встанет Россия - народности сгрудит…
И уж Запада больше не будет
Брать от негодной культуры росток.
А вдохновенно и религиозно,
Пламенно веря и мысля серьёзно,
В недрах своих непреложностью грозной
Станет выращивать новый цветок…
Время настанет - Россия воспрянет,
Правда воспрянет, неправда отстанет,
Мир ей восторженно славу возгрянет, -
Родина Солнца - Восток!
1923
Далеко, далеко, далеко
Есть сиреневое озерко,
Где на суше и даже в воде -
Ах везде! ах, везде! ах везде! -
Льют цветы благодатную лень,
И названье цветам тем - Сирень.
В фиолетовом том озерке -
Вдалеке! вдалеке! вдалеке! -
Много нимф, нереид, и сирен,
И русалок, поющих рефрен
Про сиренево-белую кровь,
И названье тем песням - Любовь.
В той дали, в той дали, в той дали, -
Где вы быть никогда не могли, -
На сиреневом том озерке, -
От земли и небес вдалеке, -
Проживает бесполая та -
Ах, не истинная ли Мечта? -
Кто для страсти бесстрастна, как лёд…
И полёт, мой полёт, мой полёт -
К неизведанному уголку,
К фиолетовому озерку,
В ту страну, где сирени сплелись,
И названье стране той - Фелисс!
1923
О каждом новом свежем пне,
О ветви, сломанной бесцельно,
Тоскую я душой смертельно,
И так трагично-больно мне.
Редеет парк, редеет глушь.
Редеют еловые кущи…
Он был когда-то леса гуще,
И в зеркалах осенних луж
Он отражался исполином…
Но вот пришли на двух ногах
Животные - и по долинам
Топор разнёс свой гулкий взмах.
Я слышу, как внимая гуду
Убийственного топора,
Парк шепчет: «Вскоре я не буду…
Но я ведь жил - была пора…»
1923
Нередко в сумраке лиловом
Возникнет вдруг, как вестник бед,
Та, та, кто предана Орловым,
Безродная Еlisabeth,
Кого, признав получужою,
Нарек молвы стоустый зов
Princesse Владимирской, княжною
Тьму-Тараканской, dame d'Azow.
Кощунственный обряд венчанья
С Орловым в несчастливый час
Свершил, согласно предписанья,
На корабле гранд де Рибас.
Орловым отдан был проворно
Приказ об аресте твоём,
И вспыхнуло тогда Ливорно
Злым, негодующим огнём.
Поступок графа Алехана
Был населеньем осуждён:
Он поступил коварней хана,
Предателем явился он!
Граф вызвал адмирала Грейга, -
Тот слушал, сумрачен и стар.
В ту ночь снялась эскадра с рейда
И курс взяла на Гибралтар.
- Не дело рассуждать солдату, -
Грейг думал с трубкою во рту.
И флот направился к Кронштадту,
Княжну имея на борту.
И шёпотом гардемарины
Жалели, видя произвол,
Соперницу Екатерины
И претендентку на престол.
И кто б ты ни был, призрак смутный,
Дочь Разумовского, княжна ль
Иль жертва гордости минутной,
Тебя, как женщину, мне жаль.
Любовник, чьё в слиянье семя
Отяжелило твой живот,
Тебя предал! Он проклят всеми!
Как зверь в преданьях он живёт!
Не раз о подлом исполине
В тюрьме ты мыслила, бледнев.
Лишь наводненьем в равелине
Был залит твой горячий гнев.
Не оттого ль пред горем новым
Встаёшь в глухой пещере лет
Ты, та, кто предана Орловым,
Безродная Elisabeth.
1923, 28 янв.
Я мечтаю о том, чего нет
И чего я, быть может, не знаю…
Я мечтаю, как истый поэт, -
Да, как истый поэт, я мечтаю.
Я мечтаю, что в зареве лет
Ад земной уподобится раю.
Я мечтаю, вселенский поэт, -
Как вселенский поэт, я мечтаю.
Я мечтаю, что Небо от бед
Избавленье даст русскому краю.
Оттого, что я - русский поэт,
Оттого я по-русски мечтаю!
1922
Отныне плащ мой фиолетов,
Берета бархат в серебре:
Я избран королём поэтов
На зависть нудной мошкаре.
Меня не любят корифеи -
Им неудобен мой талант:
Им изменили лесофеи
И больше не плетут гирлянд.
Лишь мне восторг и поклоненье
И славы пряный фимиам,
Моим - любовь и песнопенья! -
Недосягаемым стихам.
Я так велик и так уверен
В себе, настолько убеждён,
Что всех прошу и каждой вере
Отдам почтительный поклон.
В душе - порывистых приветов
Неисчислимое число.
Я избран королём поэтов. -
Да будет подданным светло!
1918
Я - соловей: я без тенденций
И без особой глубины…
Но будь то старцы иль младенцы, -
Поймут меня, певца весны.
Я - соловей, я - сероптичка,
Но песня радужна моя.
Есть у меня одна привычка:
Влечь всех в нездешние края.
Я - соловей! на что мне критик
Со всей небожностью своей? -
Ищи, свинья, услад в корыте,
А не в руладах из ветвей!
Я - соловей, и, кроме песен,
Нет пользы от меня иной.
Я так бессмысленно чудесен,
Что Смысл склонился предо мной!
Март 1918, Тойла
Моя двусмысленная слава
Двусмысленна не потому,
Что я превознесён неправо, -
Не по таланту своему, -
А потому, что явный вызов
Условностям - в моих стихах
И ряд изысканных сюрпризов
В капризничающих словах.
Во мне выискивали пошлость,
Из виду упустив одно:
Ведь кто живописует площадь,
Тот пишет кистью площадной.
Бранили за смешенье стилей,
Хотя в смешенье-то и стиль!
Чем, чем меня не угостили!
Каких мне не дали «pastilles»!
Неразрешимые дилеммы
Я разрешал, презрев молву.
Мои двусмысленные темы -
Двусмысленны по существу.
Пускай критический каноник
Меня не тянет в свой закон, -
Ведь я лирический ироник:
Ирония - вот мой канон.
1918
Pastilles - пилюли (фр.)
Народ оцарен! Царь низложен!
Свободно слово и печать!
Язык остёр, как меч без ножен!
Жизнь новую пора начать!
Себя царями осознали
Ещё недавние рабы:
Разбили вздорные скрижали
Величьем солнечной судьбы!
Ты, единенье, - златосила,
Тобою свергнут строй гнилой!
Долой, что было зло и хило!
Долой позорное! Долой!
Долой вчерашняя явь злая
Вся гнусь! Вся низость! Вся лукавь!
Долой эпоха Николая!
Да здравствует иная явь!
Да здравствует народ весенний,
Который вдруг себя обрёл!
Перед тобой клоню колени,
Народ - поэт! Народ - орёл!
1917, Март 8, Москва
И это - явь? Не сновиденье?
Не обольстительный обман?
Какое в жизни возрожденье!
Я плачу! Я свободой пьян!
Как? Неужели? Всё, что в мыслях, -
Отныне и на языке?
Никто в Сибирь не смеет выслать?..
Не смеет утопить в реке?..
Поверить трудно: вдруг всё ложно?!
Трепещет страстной мукой стих…
Но невозможное - возможно
В стране возможностей больших!
8 марта 1917, Москва
Свобода! Свобода! Свобода!
Свобода везде и во всём!
Свобода на благо народа!
Да радуемся! да живём!
Мы русские республиканцы, -
Отсталым народам пример!
Пусть флагов пылают румянцы!
Сверкает в руках револьвер!
Победа! Победа! Победа!
Над каждым в России царём!
Победа - расплата за деда!
Да радуемся, да живём!
Столетья царями теснимы,
Прозрели в предвешние дни:
Во имя России любимой
Царь свергнут - и вот мы одни!
Труд, равенство, мир и свобода,
И песня, и кисть со стихом -
Отныне для счастья народа!
Да радуемся! да живём!
1917, Гатчина - Петроград
Встречаются, чтоб разлучаться…
Влюбляются, чтоб разлюбить…
Мне хочется расхохотаться,
И разрыдаться - и не жить!
Клянутся, чтоб нарушить клятвы…
Мечтают, чтоб клянуть мечты…
О, скорбь тому, кому понятны
Все наслаждения тщеты!..
В деревне хочется столицы…
В столице хочется глуши…
И всюду человечьи лица
Без человеческой души…
Как часто красота уродна
И есть в уродстве красота…
Как часто низость благородна
И злы невинные уста.
Так как же не расхохотаться,
Не разрыдаться, как же жить,
Когда возможно расставаться,
Когда возможно разлюбить?!
Февраль 1916
Бегут по морю голубому
Барашки белые, резвясь…
Ты медленно подходишь к дому,
Полугрустя, полусмеясь…
Улыбка, бледно розовея,
Слетают с уст, как мотылёк…
Ты цепенеешь, морефея,
И взгляд твой близок и далёк…
Ты видишь остров, дальний остров,
И паруса, и челноки,
И ты молчишь легко и просто,
И вот - крыло из-под руки!…
Не улетай, прими истому:
Вступи со мной в земную связь…
Бегут по морю голубому
Барашки белые, резвясь…
1915
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо, остро!
Весь я в чём-то норвежском!
Весь я в чём-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
Стрёкот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском - это пульс вечеров!
В группе девушек нервных,
в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грезофарс…
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы - в Нагасаки! Из Нью-Йорка - на Марс!
Январь 1915
Восемь лет эту местность я знаю.
Уходил, приходил, - но всегда
В этой местности бьёт ледяная
Неисчерпываемая вода.
Полноструйный родник, полнозвучный,
Мой родной, мой природный родник,
Вновь к тебе (ты не можешь наскучить!)
Неотбрасываемо я приник.
И светло мне глаза оросили
Слёзы гордого счастья, и я
Восклицаю: ты - символ России,
Изнедривающаяся струя!
Июль 1914, Мыза Ивановка
В смокингах, в шик опроборенные,
великосветские олухи
В княжьей гостиной наструнились,
лица свои оглупив:
Я улыбнулся натянуто,
вспомнив сарказмно о порохе.
Скуку взорвал неожиданно
нео-поэзный мотив.
Каждая строчка - пощёчина.
Голос мой - сплошь издевательство.
Рифмы слагаются в кукиши.
Кажет язык ассонанс.
Я презираю вас пламенно,
тусклые Ваши Сиятельства,
И, презирая, рассчитываю
на мировой резонанс!
Блесткая аудитория,
блеском ты зло отуманена!
Скрыт от тебя, недостойная,
будущего горизонт!
Тусклые Ваши Сиятельства!
Во времена Северянина
Следует знать, что за Пушкиным
были и Блок, и Бальмонт!
1913
Живи, Живое! Под солнца бубны
Смелее, люди, в свой полонез!
Как плодоносны, как златотрубны
снопы ржаные моих поэз!
В них водопадят Любовь и Нега,
И Наслажденье, и Красота!
Все жертвы мира во имя Эго!
Живи, Живое! - поют уста.
Во всей вселенной нас только двое,
И эти двое - всегда одно:
Я и Желанье! Живи, Живое! -
Тебе бессмертье предрешено!
1912
I
Я, гений Игорь Северянин,
Своей победой упоён:
Я повсеградно оэкранен!
Я повсесердно утверждён!
От Баязета к Порт-Артуру
Черту упорную провёл.
Я покорил литературу!
Взорлил, гремящий, на престол!
Я - год назад - сказал: «Я буду!»
Год отсверкал, и вот - я есть!
Среди друзей я зрил Иуду,
Но не его отверг, а - месть.
- Я одинок в своей задаче! -
Прозренно я провозгласил.
Они пришли ко мне, кто зрячи,
И, дав восторг, не дали сил.
Нас стало четверо, но сила
Моя, единая, росла.
Она поддержки не просила
И не мужала от числа.
Она росла в своём единстве,
Самодержавна и горда, -
И, в чаровом самоубийстве,
Шатнулась в мой шатёр орда…
От снегоскалого гипноза
Бежали двое в тлен болот;
У каждого в плече заноза, -
Зане болезнен беглых взлёт.
Я их приветил: я умею
Приветить всё, - божи, Привет!
Лети, голубка, смело к змию!
Змея, обвей орла в ответ!
II
Я выполнил свою задачу,
Литературу покорив.
Бросаю сильным наудачу
Завоевателя порыв.
Но, даровав толпе холопов
Значенье собственного «я»,
От пыли отряхаю обувь,
И вновь в простор - стезя моя.
Схожу насмешливо с престола
И, ныне светлый пилигрим,
Иду в застенчивые долы,
Презрев ошеломлённый Рим.
Я изнемог от льстивой свиты,
И по природе я взалкал.
Мечты с цветами перевиты,
Росой накаплен мой бокал.
Мой мозг прояснили дурманы,
Душа влечётся в Примитив.
Я вижу росные туманы!
Я слышу липовый мотив!
Не ученик и не учитель,
Великих друг, ничтожных брат,
Иду туда, где вдохновитель
Моих исканий - говор хат.
До долгой встречи! В беззаконце
Веротерпимость хороша.
В ненастный день взойдёт, как солнце,
Моя вселенская душа!
Октябрь 1912
Вы мать ребёнка школьнических лет,
И через год муж будет генералом…
Но отчего на личике усталом -
Глухой тоски неизгладимый след?
Необходим для сердца перелом:
Догнать… Вернуть… Сказать кому-то слово…
И жутко Вам, что всё уже в былом,
А в будущем не видно и былого…
1911
Вы идёте обычной тропой,
Он - к снегам недоступных вершин
Мирра Лохвицкая
Прах Мирры Лохвицкой осклепен,
Крест изменён на мавзолей, -
Но до сих пор великолепен
Её экстазный станс аллей.
Весной, когда, себя ломая,
Пел хрипло Фофанов больной,
К нему пришла принцесса мая,
Его окутав пеленой…
Увы! Пустынно на опушке
Олимпа грёзовых лесов…
Для нас Державиным стал Пушкин,
Нам надо новых голосов!
Теперь повсюду дирижабли
Летят, пропеллером ворча,
И ассонансы, точно сабли,
Рубнули рифму сгоряча!
Мы живы острым и мгновенным, -
Наш избалованный каприз:
Быть ледяным, но вдохновенным,
И что ни слово - то сюрприз.
Не терпим мы дешёвых копий,
Их примелькавшихся тонов,
И потрясающих утопий
Мы ждём, как розовых слонов…
Душа утонченно черствеет,
Гнила культура, как рокфор…
Но верю я: завеет веер!
Как струны, брызнет сок амфор!
Придёт Поэт - он близок! близок! -
Он запоет, он воспарит.
Всех муз былого в одалисок,
В своих любовниц претворит.
И, опьянён своим гаремом,
Сойдёт с бездушного ума…
И люди бросятся к триремам,
Русалки бросятся в дома!
О, век безразумной услады,
Безлисто-трепетной весны,
Модернизованной Эллады
И обветшалой новизны!..
1911
Я презираю спокойно, грустно, светло и строго
Людей бездарных:
отсталых, плоских, темно-упрямых.
Моя дорога - не их дорога.
Мои кумиры - не в людных храмах.
Я не желаю ни зла, ни горя всем этим людям, -
Я равнодушен; порой прощаю, порой жалею.
Моя дорога лежит безлюдьем.
Моя пустыня - дворца светлее.
За что любить их, таких мне чуждых?
за что убить их?!
Они так жалки, так примитивны и так бесцветны.
Идите мимо в своих событьях, -
Я безвопросен: вы безответны.
Не знаю скверных, не знаю подлых;
все люди правы;
Не понимают они друг друга, - их доля злая.
Мои услады - для них отравы.
Я презираю, благословляя…
1911
Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок.
А. Пушкин
Вы помните прелестный уголок -
Осенний парк в цвету янтарно-алом?
И мрамор урн, поставленных бокалом
На перекрёстке палевых дорог?
Вы помните студёное стекло
Зелёных струй форелевой речонки?
Вы помните комичные опёнки
Под кедрами, склонившими чело?
Вы помните над речкою шале,
Как я назвал трёхкомнатную дачу,
Где плакал я от счастья и заплачу
Ещё не раз о ласке и тепле?
Вы помните… О да! забыть нельзя
Того, что даже нечего и помнить…
Мне хочется Вас грёзами исполнить
И попроситься робко к Вам в друзья…
1911
Простишь ли ты мои упрёки,
Мои обидные слова?
Любовью дышат эти строки, -
И снова ты во всём права!
Мой лучший друг, моя святая!
Не осуждай больных затей:
Ведь я рыдаю не рыдая,
Я человек не из людей!..
Не от тоски, не для забавы
Моя любовь полна огня:
Ты для меня дороже славы,
Ты - всё на свете для меня!
Я соберу тебе фиалок
И буду плакать об одном:
Не покидай меня - я жалок
В своём величии больном…
Дылицы, 1911
Властитель умирал. Льстецов придворных стая
Ждала его конца, сдувая с горностая,
Одежды короля пылинки, между тем,
Как втайне думала: «Когда ж ты будешь нем?»
Их нетерпение заметно королю,
И он сказал, съев ломтик апельсина:
«О верные рабы! Для вас обижу сына:
Я вам отдам престол, я сердце к вам крылю!»
И только он умолк - в разнузданности дикой
Взревели голоса, сверкнули палаши.
И вскоре не было у ложа ни души, -
Лишь двадцать мёртвых тел
лежало пред владыкой.
Июль 1911
Дорогому К. М. Фофанову
Весенний день горяч и золот, -
Весь город солнцем ослеплён!
Я снова - я: я снова молод!
Я снова весел и влюблён!
Душа поёт и рвётся в поле,
Я всех чужих зову на «ты»…
Какой простор! Какая воля!
Какие песни и цветы!
Скорей бы - в бричке по ухабам!
Скорей бы - в юные луга!
Смотреть в лицо румяным бабам,
Как друга, целовать врага!
Шумите, вешние дубравы!
Расти, трава! Цвети, сирень!
Виновных нет: все люди правы
В такой благословенный день!
Апрель 1911
Меня положат в гроб фарфоровый,
На ткань снежинок яблонОвых,
И похоронят (…как Суворова…)
Меня, новейшего из новых.
Не повезут поэта лошади -
Век даст мотор для катафалка.
На гроб букеты вы положите:
Мимоза, лилия, фиалка.
Под искры музыки оркестровой,
Под вздох изнеженной малины -
Она, кого я так приветствовал,
Протрелит полонез Филины.
Всё будет весело и солнечно,
Осветит лица милосердье…
И светозарно, ореолочно
Согреет всех моё бессмертье!
1910
Полонез Филины - ария из оперы любимого композитора Северянина А.Тома «Миньон»
Всеволоду Светланову
В парке плакала девочка:
«Посмотри-ка ты, папочка,
У хорошенькой ласточки
переломлена лапочка, -
Я возьму птицу бедную
и в платочек укутаю»…
И отец призадумался,
потрясённый минутою,
И простил все грядущие
и капризы, и шалости
Милой маленькой дочери,
зарыдавшей от жалости.
1910
Никогда ни о чём не хочу говорить…
О поверь! Я устал, я совсем изнемог…
Был года палачом, - палачу не парить…
Точно зверь, заплутал меж поэм и тревог…
Ни о чём никогда говорить не хочу…
Я устал… О поверь! Изнемог я совсем…
Палачом был года, - не парить палачу…
Заплутал, точно зверь, меж тревог и поэм…
Не хочу говорить никогда ни о чём…
Я совсем изнемог… О поверь! Я устал…
Палачу не парить!.. был года палачом…
Меж поэм и тревог, точно зверь, заплутал…
Говорить не хочу ни о чём никогда!..
Изнемог я совсем, я устал, о поверь!
Не парить палачу!.. палачом был года!
Меж тревог и поэм заплутал, точно зверь!..
1910
Князь взял тебя из дворницкой. В шелка
Одел дитя, удобное для «жмурок»…
Он для тебя - не вышел из полка,
А поиграл и бросил, как окурок.
Он роскошью тебя очаровал
И одурманил слабый ум ликёром.
И возвратилась ты в родной подвал,
Не осудив любовника укором.
Пришёл поэт. Он стал тебе внимать
И взял к себе в убогую мансарду,
Но у него была старуха-мать,
Язвившая за прежнюю кокарду.
И ты ушла вторично в свой вертеп,
А нищий скальд «сошёл с тоски в могилу».
Ты не могла трудом добыть свой хлеб,
Но жить в подвале стало не под силу.
И ты пошла на улицу, склонясь
Пред «роком злым»,
с раскрытым прейскурантом.
И у тебя в мечте остался - князь
С душой того, кто грел тебя талантом.
?
Январь, старик в державном сане,
Садится в ветровые сани, -
И устремляется олень,
Воздушней вальсовых касаний
И упоительней, чем лень.
Его разбег направлен к дебрям,
Где режет он дорогу вепрям,
Где глухо бродит пегий лось,
Где быть поэту довелось…
Чем выше кнут, - тем бег проворней,
Тем бег резвее; всё узорней
Пушистых кружев серебро.
А сколько визга, сколько скрипа!
То дуб повалится, то липа -
Как обнажённое ребро.
Он любит, этот царь-гуляка,
С душой надменного поляка,
Разгульно-дикую езду…
Пусть душу грех влечёт к продаже:
Всех разжигает старец, - даже
Небес Полярную звезду!
Январь 1910
Не завидуй другу, если друг богаче,
Если он красивей, если он умней.
Пусть его достатки, пусть его удачи
У твоих сандалий не сотрут ремней…
Двигайся бодрее по своей дороге,
Улыбайся шире от его удач:
Может быть, блаженство - на твоём пороге,
А его, быть может, ждут нужда и плач.
Плачь его слезою! Смейся шумным смехом!
Чувствуй полным сердцем вдоль и поперёк!
Не препятствуй другу ликовать успехом:
Это - преступленье! Это - сверхпорок!
1909
Я не лгал никогда никому,
Оттого я страдать обречён,
Оттого я людьми заклеймён,
И не нужен я им потому.
Никому никогда я не лгал.
Оттого жизнь печально течёт.
Мне чужды и любовь, и почёт
Тех, чья мысль - это лживый закал.
И не знаю дороги туда,
Где смеётся продажная лесть.
Но душе утешение есть:
Я не лгал никому никогда.
1909
Они способны, дети века,
С порочной властью вместо прав,
Казнить за слабость человека,
Стихийно мощь его поправ.
Они способны, дети века,
Затменьем гения блеснуть…
Но он, поруганный калека,
Сумеет солнечно уснуть.
Негодованье мстит жестоко,
Но чем? Кому я стану мстить?
Мой гнев, как кровь зари Востока,
Ничто не в силах укротить!
О гнев клокочущий, бурунный,
Убей мне сердце, - я умру
За лиры изгородью струнной
С проклятьем злобе и… добру!
Закат любви, как звёзды, кроткой,
Бей милосердия сосуд:
За лиры струнною решёткой
Паяц над миром правит суд.
Нахмурьтесь, ясные сапфиры,
Где всходит карою заря,
За струнной изгородью лиры
Судьи паденье озаря.
Сентябрь 1909
Выйди в сад… Как погода ясна!
Как застенчиво август увял!
Распустила коралл бузина,
И янтарный боярышник - вял.
Эта ягода - яблочко-гном…
Как кудрявый кротекус красив.
Скоро осень окутает сном
Тёплый садик, дождём оросив.
А пока ещё - зелень вокруг,
И вверху безмятежная синь;
И у клёна причудливых рук -
Много сходного с лапой гусынь.
Как оливковы листики груш!
Как призывно плоды их висят!
Выйди в сад и чуть-чуть поразрушь, -
Это осень простит… Выйди в сад.
1909. Август. Мыза Ивановка
В полях созрел ячмень.
Он радует меня!
Брожу я целый день
По волнам ячменя.
Смеётся мне июль,
Кивают мне поля.
И облако - как тюль,
И солнце жжёт, паля.
Блуждаю целый день
В сухих волнах земли,
Пока ночная тень
Не омрачит стебли.
Спущусь к реке, взгляну
На илистый атлас;
Взгрустнётся ли, - а ну,
А ну печаль от глаз.
Теперь ли тосковать,
Когда поспел ячмень?
Я всех расцеловать
Хотел бы в этот день!
Июль 1909
О, посмотри! Как много маргариток -
И там, и тут…
Они цветут; их много; их избыток;
Они цветут.
Их лепестки трёхгранные - как крылья,
Как белый шёлк…
Вы - лета мощь! Вы - радость изобилья!
Вы - светлый полк!
Готовь, земля, цветам из рос напиток,
Дай сок стеблю…
О, девушки! о, звёзды маргариток!
Я вас люблю…
Мыза Ивановка. 1909. Июль
Все - Пушкины, все - Гёте, все - Шекспиры.
Направо, влево, сзади, впереди…
Но большинство из лириков - без лиры,
И песни их звучат не из груди…
Всё ремесло, безвкусие и фокус,
Ни острых рифм, ни дерзостных мазков!
И у меня на «фокус» рифма - «флокус»,
А стиль других - стиль штопаных носков.
Изношены, истрёпаны, банальны
Теперь стихи, как авторы стихов.
Лубочно вдохновенны и подвальны
Их головы - без нужного голов.
Титаны - все, а вместе с тем - все крохи,
Швейцар, столяр, извозчик и купец -
Все, все поют, смеша, как скоморохи,
Гадливость вызывая, как скопец.
И хочется мне крикнуть миллионам
Бездарностей, взращённых в кабаке:
«Приличней быть в фуражке почтальоном,
Чем лириком в дурацком колпаке».
1909. Июнь. Мыза Ивановка
- Нет, положительно искусство измельчало,
Не смейте спорить, граф, упрямый человек!
По пунктам разберём, и с самого начала;
Начнём с поэзии: она полна калек.
Хотя бы Фофанов: пропойца и бродяга,
А критика ему дала поэта роль…
Поэт! Хорош поэт… ходячая малага!..
И в жилах у него не кровь, а алкоголь.
Как вы сказали, граф?
До пьянства нет нам дела?
И что критиковать мы можем только труд?
Так знайте ж, книг его я даже не смотрела:
Неинтересно мне!.. Тем более, что тут
Навряд ли вы нашли б занятные сюжеты,
Изысканных людей привычки, нравы, вкус,
Блестящие балы, алмазы, эполеты, -
О, я убеждена, что пишет он «еn russe».
Естественно, что нам, взращённым на Шекспире,
Аристократам мысли, чувства и идей,
Неинтересен он, бряцающий на лире
Руками пьяными, безвольный раб страстей.
Ах, да не спорьте вы! Поэзией кабацкой
Не увлекусь я, граф, нет, тысячу раз нет!
Талантливым не может быть поэт
С фамилией - pardon! - такой… дурацкой.
И как одет! Моn Dieu! Он прямо хулиган!..
Вчера мы с Полем ехали по парку,
Плетётся он навстречу - грязен, пьян;
Кого же воспоёт такой мужлан?.. кухарку?!.
Смазные сапоги, оборванный тулуп,
Какая-то ужасная папаха…
Сам говорит с собой…
Взгляд страшен, нагл и туп…
Поверите? Я чуть не умерла от страха.
Не говорите мне: «Он пьёт от неудач!»
Мне, право, дела нет до истинной причины.
И если плачет он, смешон мне этот плач:
Сантиментальничать ли создан мужичина
Без положенья в обществе, без чина?!.
1908
«Первый поэт, приветствовавший моё появленье в литературе, был К.М.Фофанов», - вспоминал Северянин. Он относился к Фофанову как к учителю, называл его «Мой король».
En russe - в русском духе (фр.)
Pardon! - Извините! (фр.)
Моn Dieu! - Боже мой! (фр.)
…То ненависть пытается любить
Или любовь хотела б ненавидеть?..
Минувшее я жажду возвратить,
Но, возвратив, боюсь его обидеть,
Боюсь его возвратом оскорбить.
Святыни нет для сердца святотатца,
Как доброты у смерти… Заклеймён
Я совестью, и мне ли зла бояться,
Поправшему любви своей закон!
Но грешники - безгрешны покаяньем,
Вернуть любовь - прощение вернуть.
Но как боюсь я сердце обмануть
Своим туманно-призрачным желаньем:
Не месть ли то? Не зависть ли? Сгубить
Себя легко и свет небес не видеть…
Что ж это: зло старается любить,
Или любовь мечтает ненавидеть?..
23 сентября 1908
О люди жалкие, бессильные,
Интеллигенции отброс,
Как ваши речи злы могильные,
Как пуст ваш ноющий вопрос!
Не виновата в том крестьянская
Многострадальная среда,
Что в вас сочится кровь дворянская,
Как перегнившая вода.
Что вы, порывами томимые,
Для жизни слепы и слабы,
Что вы, собой боготворимые,
Для всех пигмеи и рабы.
Как вы смешны с тоской и мукою
И как несносны иногда…
Поменьше грёз, рождённых скукою,
Побольше дела и труда!
Сентябрь 1908
Счастье жизни - в искрах алых;
В просветленьях мимолётных,
В грёзах ярких, но бесплотных,
И в твоих очах усталых.
Горе - в вечности пороков,
В постоянном с ними споре,
В осмеянии пророков
И в исканьях счастья - горе.
1907
Лишь гении доступны для толпы!
Ho ведь не все же гении - поэты?!
Не изменяй намеченной тропы
И помни: кто, зачем и где ты.
Не пой толпе! Ни для кого не пой!
Для песни пой, не размышляя - кстати ль!..
Пусть песнь твоя - мгновенья звук пустой, -
Поверь, найдётся почитатель.
Пусть индивидума клеймит толпа:
Она груба, дика, она - невежда.
Не льсти же ей: лесть - счастье для раба,
А у тебя - в цари надежда…
1907
Ты знаешь край, где всё обильем дышит?
Гр. А. К. Толстой
…А знаешь край, где хижины убоги,
Где голод шлёт людей на тяжкий грех,
Где вечно скорбь, где лица вечно строги,
Где отзвучал давно здоровый смех,
И где ни школ, ни доктора, ни книги,
Но где - вино, убийство и… вериги?..
1907
Биография
Игорь Северянин (псевдоним Игоря Васильевича Лотарева) родился в 1887 году в Петербурге, умер в 1941 году в Таллине. Он учился в Череповецком реальном училище, рано посвятил себя литературной деятельности (с 1905 г.).
Первый сборник его стихотворений «Зарницы мысли» издан в 1906 году, но известность ему принес сборник «Громокипящий кубок» (М., 1913), неоднократно переизданный. Затем ежегодно выходят в свет другие сборники его стихотворений: «Златолира». М., 1914; «Ананасы в шампанском». М., 1915; «Victoria Regia». М., 1915; «Поэзоантракт». М., 1915; «Тост безответный». М., 1916. Его «поэзы» в пяти томах изданы в 1916 году. В начале 1910-х годов Северянин возглавил группу эгофутуристов, а затем на некоторое время сблизился с кубофутуристами. Он приветствовал Февpальскую революцию («Гимн Российской республике», «И это - явь», «Моему народу»), но критически отнесся к Керенскому и высоко оценил деятельность Ленина. После отделения Эстонии (где он жил долгие годы) от Советской России Северянин оказался вне Родины, но продолжал много писать. Сборники его лирических стихотворений и романы в стихах печатались не только в Эстонии, но и в Берлине, Белграде, Бухаресте. Стихами, опубликованными в 1940 году в «Огоньке» и «Красной нови», он приветствовал воссоединение Эстонии с Советским Союзом. Поэзия Северянина привлекала немногих малоизвестных композиторов (Ан. А. Александрова, М. М. Багриновского, Е. В. Вильбушевича, Г. А. Гольденберга, М. Якобсона и др.). Несколько романсов на его стихотворения написал и исполнял А. Вертинский. На музыку положено сравнительно немного текстов Северянина (18), неоднократно - «Маргаритки», «Виктория Регия», «Пойте, пойте, бубенчики ландышей…». Лишь один романс - «Маргаритки» С. В. Рахманинова - стал выдающимся произведением вокальной лирики.
Песни русских поэтов: Сборник в 2-х т. - Л.: Советский писатель, 1988
СЕВЕРЯНИН, Игорь [псевдоним; настоящее имя - Игорь Васильевич Лотарев; 4(16).V.1887, Петербург, - 20.XII.1941, Таллин] - русский поэт. Сын офицера. Учился в Череповецком реальном училище. Начал печататься в 1905. Первый сборник стихов «Зарницы мысли» опубликован в 1908. Причисляя себя к последователям «чистой лирики» К. Фофанова и М. Лохвицкой, Северянин выступил с рядом формальных новшеств в поэзии. Некоторые из созданных им словообразований вошли в русскую речь (например, «бездарь»), были подсказаны им В. Маяковскому (производные глаголы «окалошить», «оэкранить» - см. у Маяковского «огромить» и др.). Приход Северянина в поэзию приветствовал В. Брюсов. Отрицательно отзываясь о «ресторанно-будуарной» тематике Северянина, М. Горький ценил подлинность его лирического дарования. В 1911 Северянин возглавил течение эгофутуризма, объединив поэтов, выпускавших газету «Петербургский глашатай» (К. Олимпов, Р. Ивнев и др.). В дальнейшем примкнул к кубофутуристам. В 1913 выпустил сборник «Громокипящий кубок» (с предисловием Ф. Сологуба), выдержавший за два года семь изданий. После выступлений в Крыму с В. Маяковским, Д. Бурлюком, В. Каменским разошёлся с кубофутуристами. Стихи сборников «Златолира» (1914), «Ананасы в шампанском» (1915), «Victoria Regia» (1915), «Поэзоантракт» (1915) и др. носят преимущественно декадентский характер, их язык отличается вычурностью, манерностью, нарочитостью, граничащей с безвкусием. Используя разнообразные размеры, до него почти не применявшиеся, Северянин смело вводил новые и, комбинируя их, изобрёл ряд стихотворных форм: гирлянда триолетов, квадрат квадратов, миньонет, дизель и пр. Поэзия Северянина в предреволюционные годы пользовалась успехом у буржуазно-мещанской публики. Весной 1918 на вечере в Политехническом музее его избрали «королём поэтов».
На Февральскую революцию Северянин откликнулся стихами «Гимн Российской республике», «Моему народу», «И это - явь» (март 1917), которые вошли в сборник «Миррэлия» (Берлин, 1922). В стихотворении 1918 «Александр IV» поэт выразил свою ненависть к Керенскому, назвав его «паяцем трагичным на канате» (сборник «Вервэна», 1920). В этом же сборнике напечатаны строки о В. И. Ленине: «Его бессмертная заслуга Есть окончание войны, Его приветствовать как друга Людей вы искренно должны» (май 1918). Нельзя забывать, однако, о противоречивости взглядов поэта в тот период. В автопредисловии к «Трагедии титана» (1923) Северянин признался: «Эта книга значительна своими противоречиями, противочувствами… Художник-индивидуалист, захваченный настроениями масс - зрелище чудовищно-отвратительное. Ныне, очищенный муками, я делаю в этой книге сводку всех метаний своего духа».
Летом 1918 Северянин, живший тогда в Эстонии, оказался отрезанным от родины. Там вышли его сб-ки «Puhajogi. Эстляндские поэзы» (1919), «Вервэна» (1920). В 1922 Северянин выступал в Берлине совместно с Маяковским и А. Н. Толстым; здесь он опубликовал сборники «Миррэлия», «Менестрель», «Фея Eiole. Поэзы 1920-1921 гг.» (1922), роман в стихах «Падучая стремнина» (1922), в 1923 - сборники «Соловей», «Трагедия титана». В 1925 вышел автобиографический роман в стихах «Колокола собора чувств» (Юрьев), в 1931 - сборник «Классические розы» (Белград), в 1934 - сборник сонетов «Медальоны» (там же), в 1935 - «роман в строфах» «Рояль Леандра» (Бухарест). В стихах, написанных за рубежом, Северянин воспевал родину, в трагических тонах говорил о невозможности возвращения.
В 1940 Северянин опубликовал в журналах «Красная новь», «Огонёк» стихи, в которых приветствовал вступление прибалтийских республик в «шестнадцатиреспубличный Союз». Поэзия последнего периода отличается лиричностью, отказом от вычурности, разнообразием размеров, напевностью. Стихи Северянина положены на музыку М. Багриновским, А. Вертинским, Н. Головановым, С. Рахманиновым («Маргаритки») и др. Северянин переводил с французского (Ш. Бодлер, П. Верлен, С. Прюдом и др.), немецкого (Д. Лилиенкрон), польского (А. Мицкевич), еврейского (Л. Стоуп), сербского (Й. Дучич), болгарского (Х. Ботев, П. Славейков), румынского (М. Эминеску), эстонского (А. Алле, Ю. Лийв, Ф. Туглас, И. Семпер, Й. Барбарус, Г. Виснапу, М. Ундэр), литовского (С. Нерис) языков. В 1928 издал в своих переводах антологию эстонской лирики за 100 лет. Стихи Северянина переведены почти на все европейские языки.
Соч.: Тост безответный, М., 1916; Поэзоконцерт, М., 1918; За струнной изгородью лиры. Избр. поэзы, М., 1918; Creme des Violettes, Юрьев, 1919; Роса оранжевого часа. Поэма детства в трёх частях, Тарту, 1925; Адриатика, Нарва, 1932; [Стихотворения], в кн.: David J., Antologie de la poesie russe, P., 1947; Последние стихи. [Ст. Б. Смиренского], «Огонёк», 1962, № 29; [Стихотворения], в кн.: День поэзии. [Ст. Б. Смиренского], М., 1965; [Стихотворения], в кн.: Песнь любви, М., 1967; [Стихотворения из сб-ка «Барельефы и эскизы», 1925], «Север», 1967, № 2 (Ст. и публикация А. Гидони).
Лит.: Луначарский А. В., Футуристы, «Киев. мысль», 1913, 17 мая; Критика о творчестве Игоря Северянина. Статьи и рецензии, М., 1915; Храповицкий Л. [Л. Рейснер], Через Ал. Блока к Северянину и Маяковскому, «Рудин», 1916, № 7; Чуковский К., Эго-футуристы, в кн.: Футуристы, П., 1922; Маяковский В., Полн. собр. соч., т. 1, М., 1955, с. 314, 338, 340; История рус. лит-ры конца XIX - нач. XX вв. Библиографич. указатель, под ред. К. Д. Муратовой, М. - Л., 1963; Тарасенков А. Н., Рус. поэты XX века. 1900-1955. Библиография, М., 1966.
Б. В. Смиренский
Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 6. - М.: Советская энциклопедия, 1971
СЕВЕРЯНИН Игорь [псевдоним Игоря Васильевича Лотарева, 1887-] - поэт. По происхождению дворянин. В настоящее время белоэмигрант.
Выученик «салонных» поэтов - Фофанова, Лохвицкой, Бальмонта, - Северянин в 1911 выступил в брошюре «Ручьи в лилиях», как основоположник группы «Эгофутуризма», но вскоре вышел из группы. В период 1910-1917 Северянин был популярнейшим поэтом мещанства, провозгласившего его «королем поэтов». Первый сборник стихов Северянина «Громокипящий кубок» [1913-1914] за один год разошелся в 5 изданиях, произведя фурор в аполитично настроенных буржуазных кругах.
«Эгопоэзия» Северянина опирается на примитивную философию «всесильного эгоизма, как единственно правдивой и жизненной интуиции», на стремление поставить свой скудный мирок узко личных чувств в центр всего сущего. Однако это не обозначает у Северянина призыва к углублению в себя. Он провозглашает лишь принцип «изящного» прожигания жизни с «куртизанками». Изукрашенный эротизм полуприкрыт умолчаниями и «поэзонапевностью» стихов о шуршащих шелках, о будуарах и т. п.
Эгоцентрический примитивизм Северянина обусловил его тематический круг. В стихах Северянина нет проблем, нет оригинальных мыслей. Северянин напевно твердит о нежно-грустной любви пажа к королеве, о томлении неразделённой страсти и жестокости разлуки. Для эмоционального строя стихов Северянина характерен «салонный» элегизм вокруг любовных тем применительно к запросам сытого мещанина.
Языковое новаторство Северянина имело чисто эстетские цели и исчерпывалось установкой на салонную «оригинальную красивость» («вуалить, офлерить, офиалить, весениться, ореолочно» и т. д.).
Объявляя себя эгофутуристом, Северянин однако ни формально ни идейно не имел ничего общего с основным, богемно-бунтарским руслом русского футуризма. Порождённая реакцией после революции 1905, поэзия Северянина культивирует и освящает общественную пассивность, убаюкивая сладкими мотивами романсов. Страстно борясь с поэзией Северянина, Маяковский писал о ней: «У неё много поклонников, она великолепна для тех, чей круг желаний не выходит из пределов «пройтиться по Морской с шатенками». Войну 1914 Северянин встретил ура-патриотическими стихами («И я, ваш нежный, ваш единственный, я поведу вас на Берлин» и др.). На Октябрьскую революцию Северянин откликнулся «позой скорбного утешения» и упованиями на реставрацию старого. В 1920 появилась его «поэза отчаянья». Последние сборники стихов Северянина, изданные за границей, являются пустыми беспомощными бледными перепевами первого десятилетия его поэтической деятельности.
Библиография: I. Поэзы. Кн. I. Громокипящий кубок, с предисл. Ф. Сологуба, изд. «Гриф», М., 1913; То же, изд. В. Пашуканис, М., 1918; кн. II. Златолира, изд. «Гриф», М., 1914; То же, изд. «Земля», П., 1918; кн. III. Ананасы в шампанском, изд. «Наши дни», М., 1915; кн. IV. Victoria regia, изд. то же, М., 1915; кн. V. Поэзоантракт, изд. то же, М., 1915 (3-е, П., 1918-1919); кн. VI. Тост безответный, М., 1916; Мимозы льна. Поэзоальманах, П., 1916; Поэзоконцерт. Избр. поэзы для публичного чтения, М., 1918; За струнной изгородью. Избр. поэзы, М., 1918, и ряд изданий за границей.
II. Тальников Д., Недоразумение в стихах («Златолира»), «Современный мир», 1914, № 6; Садовский Б., Озимь. Статьи о русской поэзии, П., 1915; Редко А., Фазы И. Северянина, «Русские записки», 1915, № 5; Чуковский К., Футуристы, П., 1922; Бобров С., Записки стихотворца, кн. II, М., 1923.
III. Владиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4, М. - Л., 1924; Его же, Литература великого десятилетия (1917-1927), т. I, М. - Л., 1928.
И. Ермаков
Литературная энциклопедия: В 11 т. - [М.], 1929-1939
