Каролина Павлова

Умолк шум улиц - поздно;
Чернеет неба свод,
И тучи идут грозно,
Как витязи в поход.

На тёмные их рати
Смотрю я из окна, -
И вспомнились некстати
Другие времена,

Те дни - их было мало, -
Тот мимолётный срок,
Когда я ожидала -
И слышался звонок!

Та повесть без развязки!
Ужель и ныне мне
Всей этой старой сказки
Забыть нельзя вполне?

Я стихла, я довольна,
Безумие прошло, -
Но всё мне что-то больно
И что-то тяжело.

Нет! в этой жизненной пустыне
Хоть пала духом я опять, -
Нет! не пора ещё и ныне
Притихнуть мыслью и молчать.
Ещё блестят передо мною
Светила правды и добра;
Ещё не стыну я душою;
Труда покинуть не пора.

Ещё во мне любви довольно,
Чтобы встречать земное зло,
Чтоб всё снести, что сердцу больно,
И всё забыть, что тяжело.
Пускай солжёт мне «завтра» снова,
Как лгало «нынче» и «вчера»:
Страдать и завтра я готова;
Жить бестревожно не пора.

Нет, не пора! Хоть тяжко бремя,
И степь глуха, и труден путь,
И хочется прилечь на время,
Угомониться и заснуть.
Нет! Как бы туча ни гремела,
Как ни томила бы жара,
Ещё есть долг, ещё есть дело -
Остановиться не пора.

За тяжкий час, когда я дорогою
     Плачусь ценой,
И, пользуясь минутною виною,
Когда стоишь холодным судиёю
     Ты предо мной, -

Нельзя забыть, как много в нас родного
     Сошлось сперва;
Радушного нельзя не помнить слова
Мне твоего, когда звучат сурово
     Твои слова.

Пускай ты прав, пускай я виновата,
     Но ты поймёшь,
Что в нас всё то, что истинно и свято,
Не может вдруг исчезнуть без возврата,
     Как бред и ложь.

Я в силах ждать, хотя бы дней и много
     Мне ждать пришлось,
Хотя б была наказана и строго
Невольная, безумная тревога
     Сердечных гроз.

Я в силах ждать, хоть грудь полна недуга
     И злой мечты;
В душе моей есть боль, но нет испуга:
Когда-нибудь мне снова руку друга
     Протянешь ты!

О былом, о погибшем, о старом
Мысль немая душе тяжела;
Много в жизни я встретила зла,
Много чувств я истратила даром,
Много жертв невпопад принесла.

Шла я вновь после каждой ошибки,
Забывая жестокий урок,
Безоружно в житейские сшибки:
Веры в слёзы, слова и улыбки
Вырвать ум мой из сердца не мог.

И душою, судьбе непокорной,
Средь невзгод, одолевших меня,
Убежденье в успех сохраня,
Как игрок ожидала упорный
День за днём я счастливого дня.

Смело клад я бросала за кладом, -
И стою, проигравшися в пух;
И счастливцы, сидящие рядом,
Смотрят жадным, язвительным взглядом -
Изменяет ли твёрдый мне дух?

Зачем судьбы причуда
Нас двух вела сюда,
И врозь ведёт отсюда
Нас вновь бог весть куда?

Зачем, скажи, ужели
Затем лишь, чтоб могло
Земных скорбей без цели
Умножиться число?

Чтобы солгал, сияя,
Маяк и этот мне?
Чтоб жизни шутка злая
Свершилася вполне?

Чтоб всё, что уцелело,
Что с горечью потерь
Ещё боролось смело,
Разбилося теперь?

Иль чтоб свершилось чудо?
Иль чтоб взошла звезда?..
Зачем судьбы причуда
Нас двух вела сюда?!

Когда один, среди степи Сирийской,
Пал пилигрим на тягостном пути, -
Есть, может, там приют оазы близкой,
Но до неё ему уж не дойти.

Есть, может, там в спасенье пилигрима
Прохлада пальм и ток струи живой;
Но на песке лежит он недвижимо…
Он долго шёл дорогой роковой!

Он бодро шёл и, в бедственной пустыне
Не раз упав, не раз вставал опять
С молитвою, с надеждою; но ныне
Пора пришла, - ему нет силы встать.

Вокруг него блестит песок безбрежный,
В его мехах иссяк воды запас;
В немую даль пустыни, с небом смежной,
Он, гибнувший, глядит в последний раз.

И солнца луч, пылающий с заката,
Жжёт жёлтый прах; и степь молчит; но вот -
Там что-то есть, там тень ложится чья-то
И близится,- и человек идёт -

И к падшему подходит с грустным взглядом -
Свело их двух страдания родство, -
Как с другом друг садится с ним он рядом
И в кубок свой льёт воду для него;

И подаёт; но может лишь немного
Напитка он спасительного дать:
Он путник сам: длинна его дорога,
А дома ждёт сестра его и мать.

Он встал; и тот, его схвативши руку,
В предсмертный час прохожему тогда
Всю тяжкую высказывает муку,
Все горести бесплодного труда:

Всё, что постиг и вынес он душою,
Что гордо он скрывал в своей груди,
Всё, что в пути оставил за собою,
Всё, что он ждал, безумец, впереди.

И как всегда он верил в час спасенья,
Средь лютых бед, в безжалостном краю,
И все свои напрасные боренья,
И всю любовь напрасную свою.

Жму руку так тебе я в час прощальный,
Так говорю сегодня я с тобой.
Нашёл меня в пустыне ты печальной
Сражённую последнею борьбой.

И подошёл, с заботливостью брата,
Ты к страждущей и дал ей всё, что мог;
В чужой глуши мы породнились свято, -
Разлуки нам теперь приходит срок.

Вставай же, друг, и в путь пускайся снова;
К тебе дойдёт, в безмолвьи пустоты,
Быть может, звук слабеющего зова;
Но ты иди, и не смущайся ты.

Тебе есть труд, тебе есть дела много;
Не каждому возможно помогать;
Иди вперёд; длинна твоя дорога,
И дома ждёт сестра тебя и мать.

Будь твёрд твой дух, честна твоя работа,
Свершай свой долг, и - бог тебя крепи!
И не тревожь тебя та мысль, что кто-то
Остался там покинутый в степи.

Salut, salut, consolatrice!
Ouvre tes bras, je viens chanter.
Musset

Ты, уцелевший в сердце нищем,
Привет тебе, мой грустный стих!
Мой светлый луч над пепелищем
Блаженств и радостей моих!
Одно, чего и святотатство
Коснуться в храме не могло:
Моя напасть! моё богатство!
Моё святое ремесло!

Проснись же, смолкнувшее слово!
Раздайся с уст моих опять;
Сойди к избраннице ты снова,
О роковая благодать!
Уйми безумное роптанье
И обреки всё сердце вновь
На безграничное страданье
На бесконечную любовь!

Мы странно сошлись. Средь салонного круга,
   В пустом разговоре его,
Мы словно украдкой, не зная друг друга,
   Своё угадали родство.

И сходство души не по чувства порыву,
   Слетевшему с уст наобум,
Проведали мы, но по мысли отзыву
   И проблеску внутренних дум.

Занявшись усердно общественным вздором,
   Шутливое молвя словцо,
Мы вдруг любопытным, внимательным взором
   Взглянули друг другу в лицо.

И каждый из нас, болтовнёю и шуткой
   Удачно мороча их всех,
Подслушал в другом свой заносчивый, жуткой,
   Ребёнка спартанского смех.

И, свидясь, в душе мы чужой отголоска
   Своей не старались найти,
Весь вечер вдвоём говорили мы жёстко,
   Держа свою грусть взаперти.

Не зная, придётся ль увидеться снова,
   Нечаянно встретясь вчера,
С правдивостью странной, жестоко, сурово
   Мы распрю вели до утра,

Привычные все оскорбляя понятья,
   Как враг беспощадный с врагом, -
И молча друг другу, и крепко, как братья,
   Пожали мы руку потом.

Младых надежд и убеждений
Как много я пережила!
Как много радостных видений
Развеял ветр, покрыла мгла!
И сила дум, и буйность рвений
В груди моей ещё цела.

Ты, с ясным взглядом херувима,
Дочь неба, сердца не тревожь!
Как тень несётся радость мимо,
И лжёт надежда. Отчего ж
Так эта тень необходима?
И так всесильна эта ложь?

Увы! справляюсь я с собою;
Живу с другими наравне;
Но жизней чудною, иною
Нельзя не бредить мне во сне.
Куда деваться мне с душою!
Куда деваться с сердцем мне!..

Молчала дума роковая,
И полужизнию жила я,
Не помня тайных сил своих;
И пробудили два-три слова
В груди порыв бывалый снова
И на устах бывалый стих.

На вызов встрепенулось чутко
Всё, что смирила власть рассудка;
И борется душа опять
С своими бреднями пустыми;
И долго мне не сладить с ними,
И долго по ночам не спать.

Сперва он думал, что и он поэт,
И драму написал «Марина Мнишек»,
И повести; но скоро понял свет
И бросил чувств и дум пустых излишек.
Был юноша он самых зрелых лет,
И, признавая власть своих страстишек,
Им уступал, хоть чувствовал всегда
Боль головы потом или желудка;
Но, человек исполненный рассудка,
Был, впрочем, он сын века хоть куда.

И то, что есть благого в старине,
Сочувствие в нём живо возбуждало;
С премудростью он излагал жене
Значение семейного начала,
Весь долг её он сознавал вполне,
Но сам меж тем стеснялся браком мало.
Он вообще стесненья отвергал,
По-своему питая страсть к свободе,
Как Ришелье, который в том же роде
Бесспорно был великий либерал.

Приятель мой разумным шёл путём,
Но странным, идиллическим причудам
Подвластен был порою: много в нём
Способностей хранилося под спудом
И много сил,- как и в краю родном?
Они могли быть вызваны лишь чудом.
А чуда нет. - Так жил он с давних пор,
Занятия в виду имея те же,
Не сетуя, задумываясь реже,
И убедясь, что все мечтанья - вздор.

Не он один: их много есть, увы!
С напрасными господними дарами;
Шатаяся по обществам Москвы,
Так жизнь терять они стыдятся сами;
С одним из них подчас сойдётесь вы,
И вступит в речь серьёзную он с вами,
Намерений вам выскажет он тьму,
Их совершить и удалось ему бы, -
Но, выпустив сигарки дым сквозь зубы,
Прибавит он вполголоса: «К чему?..»

От грозных бурь, от бедствий края,
От беспощадности веков
Тебя, лампадочка простая,
Сберёг твой пепельный покров.

Стоишь, клад скромный и заветный,
Красноречиво предо мной, -
Ты странный, двадцатисотлетный
Свидетель бренности земной!

Светил в Помпее луч твой бледный
С уютной полки, в тихий час,
И над язычницею бедной
Сиял, быть может, он не раз,

Когда одна, с улыбкой нежной,
С слезой сердечной полноты,
Она души своей мятежной
Ласкала тайные мечты.

И в изменившейся вселенной,
В перерожденьи всех начал,
Один лишь в силе неизменной
Закон бессмертный устоял.

И можешь ты, остаток хлипкий
Былых времён, теперь опять
Сиять над тою же улыбкой
И те же слёзы озарять.

Я не из тех, которых слово
Всегда смиренно, как их взор,
Чьё снисхождение готово
Загладить каждый приговор.

Я не из тех, чья мысль не смеет
Облечься в искреннюю речь,
Чей разум всех привлечь умеет
И все сношения сберечь,

Которые так осторожно
Владеют фразою пустой
И, ведая, что всё в них ложно,
Всечасно смотрят за собой.

Разбранена я, верно, вами;
Чтоб горю этому помочь,
Пишу сегодня к вам стихами, -
Писать иначе мне невмочь.
Несётся буря и угроза
Вкруг томной лени наших дней;
Тяжка становится мне проза,
И раззнакомилась я с ней.
Да, собиралася сначала
Весьма усердно, как всегда,
Я к вам писать, - и не писала;
Но где же грех? и где беда?
Ужель нельзя нам меж собою
Сойтися дружбою мужскою?
Ужель во всём нужна нам речь?
Не верим ли в союз мы прочный?
Не можем ли любви заочной
Без писем долго мы сберечь?
Все переписки, молвить строго,
Лишь болтовня и баловство:
Они иль слишком скажут много,
Или уж ровно ничего.
Известья ль ждёте вы? - Какого?
Чего боитесь не узнать,
Когда всё плохо то, что ново?
Когда незнанье - благодать?
Надежд весёлую отвагу
Сменяет тяжкая тоска;
И без нужды марать бумагу
Не поднимается рука.
Несётся гневно воля века,
Покуда новая опека
Смирит неистовство его;
Но на тревогу человека
Спокойно смотрит естество.
Краса заката и восхода
Всё величава и пышна,
И неизменная природа
Порядка стройного полна.
Нашедши уголок уютный,
Где можно грёзам дать простор,
Годины этой многосмутной
Хочу не слушать крик и спор;
Не спрашивать про сейм немецкий,
Давно стоящий на мели;
Не знать о вспышке этой детской,
С которой справился Радецкий;
О всём, что близко и вдали;
О нам уж свойственной холере,
О всех страданиях земли,
О Ламартине, Коссидьере,
О каждой радостной химере,
Которой мы не сберегли.
Хочу я ныне жить невеждой,
И, ставя помыслам черту,
Далёкой тешиться надеждой,
Хранить любимую мечту;
И, пропуская без вниманья
Национального собранья
Ошибки, ссоры и грехи,
Забыв, что есть иная треба,
Хочу глядеть на бездну неба,
Скакать верхом, читать стихи.
Нам думы убаюкать надо,
Упиться надо чем-нибудь;
Не в силах обращать мы взгляда
На поколений грозный путь.
Порой идея роковая
Должна носиться в край из края,
И должен иногда народ,
Добра и зла не различая,
Безумно броситься вперёд.
Оставим всё на волю бога;
Авось тяжёлый минет срок!
Авось пойдёт Европе впрок
Её сердитая тревога!
Мы будем жить, свой пыл смиря
И предаваяся - хоть вере,
Что свидимся по крайней мере
В Москве, в начале октября.

Мы современницы, графиня,
Мы обе дочери Москвы;
Тех юных дней, сует рабыня,
Ведь не забыли же и вы!

Нас Байрона живила слава
И Пушкина изустный стих;
Да, лет одних почти мы, право,
Зато призваний не одних.

Вы в Петербурге, в шумной доле
Себе живёте без преград,
Вы переноситесь по воле
Из края в край, из града в град;

Красавица и жорж-зандистка,
Вам петь не для Москвы-реки,
И вам, свободная артистка,
Никто не вычеркнул строки.

Мой быт иной: живу я дома,
В пределе тесном и родном,
Мне и чужбина незнакома,
И Петербург мне незнаком.

По всем столицам разных наций
Досель не прогулялась я,
Не требую эмансипаций
И самовольного житья;

Люблю Москвы я мир и стужу,
В тиши свершаю скромный труд,
И отдаю я просто мужу
Свои стихи на строгий суд.

Нет, не им твой дар священный!
Нет, не им твой чистый стих!
Нет, ты с песнью вдохновенной
Не пойдёшь на рынок их!

Заглушишь ты дум отзывы,
И не дашь безумцам ты
Толковать твои порывы,
Клеветать твои мечты.

То, чем сердце трепетало,
Сбережёшь ты от людей;
Не сорвёшь ты покрывала
С девственной души своей.

Тайну грустных вдохновений
Не узнают никогда;
Ты, как призрак сновидений,
Пронесёшься без следа.

Безглагольна перед светом,
Будешь петь в тиши ночей:
Гость ненужный в мире этом,
Неизвестный соловей.

Он вселенной гость, ему всюду пир,
	Всюду край чудес;
Ему дан в удел весь подлунный мир,
	Весь объём небес;
Всё живит его, ему всё кругом
	Для мечты магнит:
Зажурчит ручей - вот и в хор с ручьём
	Его стих журчит;
Заревет ли лес при борьбе с грозой,
	Как сердитый тигр, -
Ему бури вой - лишь предмет живой
	Сладкозвучных игр.

Снова над бездной, опять на просторе, -
Дальше и дальше от тесных земель!
В широкошумном качается море
Снова со мной корабля колыбель.

Сильно качается; ветры востока
Веют навстречу нам буйный привет;
Зыбь разблажилась и воет глубоко,
Дерзко клокочет машина в ответ.

Рвутся и бьются, с досадою явной,
Силятся волны отбросить нас вспять.
Странно тебе, океан своенравный,
Воле и мысли людской уступать.

Громче всё носится ропот подводный,
Бурных валов всё сердитее взрыв;
Весело видеть их бой сумасбродный,
Радужный их перекатный отлив.

Так бы нестись, обо всём забывая,
В споре с насилием вьюги и вод,
Вечно к брегам небывалого края,
С вечною верой, вперёд и вперёд!

Биография

По происхождению Каролина Карловна Павлова была обрусевшей немкой. Родилась она 10 июля 1807 года в Ярославле, но всё детство, юность и зрелую пору жизни провела в Москве. Отец её, профессор Карл Яниш, был широко образованным человеком.

Медик по специальности, он преподавал физику и химию, занимался астрономией и живописью, отлично знал литературу. Под руководством отца Каролина получила прекрасное домашнее воспитание. Ребёнком она уже знала четыре языка и помогала отцу в его астрономических наблюдениях. В Москве она слыла девицей, «одарённой самыми разнообразными и самыми необыкновенными талантами».

В молодости Каролине довелось пережить сильное душевное потрясение. В 1825 году она встретилась с польским поэтом Адамом Мицкевичем, высланным с родины в Москву за причастность к национально-освободительному движению поляков против русского самодержавия. Молодые люди полюбили друг друга и собирались пожениться, но Яниши восстали против брака дочери с необеспеченным и политически неблагонадёжным поэтом. Да и сам Мицкевич, кажется, охладел к невесте и не прочь был освободиться от данного ей слова. Вскоре Мицкевич оставил Москву, и больше с Каролиной Карловной они не встречались. Эта неудачная любовь отразилась во многих ранних стихах Павловой. Много лет спустя, глубокой старухой, она писала сыну Мицкевича: «Воспоминание об этой любви и доселе является счастьем для меня».

В конце 20-х годов Каролина Карловна сблизилась с московскими литературными кругами, между прочим - с Баратынским и Языковым. Тогда же она и сама приступила к литературным занятиям - на первых порах в качестве переводчицы на немецкий и французский языки стихотворений Пушкина и других современных русских поэтов. Первые оригинальные стихи Каролины были также написаны по-немецки и по-французски. Немецкие переводы девицы Яниш были доставлены в рукописи самому Гёте, который одобрил их и прислал переводчице лестное письмо. В 1833 году переводы эти были изданы в Германии. Несколько позже, в 1839 году, в Париже вышел сделанный Каролиной Карловной французский перевод трагедии Шиллера «Жанна д'Арк». К тому времени она начала писать и русские стихи, пользовавшиеся успехом в московских литературных салонах.

Между тем личная жизнь Каролины Яниш складывалась не слишком удачно. Она была не очень хороша собой и уже не первой молодости. Ей грозила участь остаться старой девой. Но в 1836 году Янишам досталось довольно значительное наследство, и Каролина Карловна стала богатой невестой. Вскоре нашёлся и жених - известный в своё время писатель Н. Ф. Павлов, человек легкомысленный, отчаянный игрок и к тому же бывший на худом счету у начальства (отчасти как автор повестей с довольно резкими антикрепостническими выпадами).

Выйдя за Павлова замуж, Каролина Карловна немедленно завела собственный литературный салон, в котором безраздельно «царила». Писатели, учёные, артисты, художники и музыканты охотно посещали собрания у Павловой, но относились к ней несколько насмешливо. Её недолюбливали за чопорность, громадное самомнение и необоримую страсть зачитывать всех и каждого своими стихами.

40-е годы были временем наибольших успехов Павловой и расцвета её поэтического дарования. Она писала много, деятельно участвовала в журналах и альманахах, выработала свою характерную поэтическую манеру, несколько холодноватую, но в высшей степени эффектную, овладела отточенным стихотворным мастерством.

В 1848 году был издан роман Павловой «Двойная жизнь», написанный стихами и прозой. К тому же времени относится её небольшая поэма «Разговор в Трианоне», которую сама она считала лучшим своим произведением. Хотя эта поэма в силу некоторых обстоятельств была запрещена цензурой, Павлова выступила в ней убеждённой и воинствующей противницей передовых идей, со страхом встретившей революционные события, развернувшиеся в 1848 году на Западе.

Вскоре на К. Павлову обрушились серьёзные неприятности. Она была несчастлива в семейной жизни. Н. Ф. Павлов спустил с рук её состояние. В 1852 году между супругами произошёл полный разрыв. Старик Яниш по наущению дочери (как утверждали) пожаловался на Павлова начальству, которое только искало случая придраться к человеку, слывшему неблагонадёжным. У Павлова был произведён обыск и найдено множество запрещённых книг. Сначала его посадили в долговую тюрьму, так называемую «Яму», а потом выслали под надзор полиции в Пермь.

Эта скандальная история произвела в Москве большой шум и вооружила против Каролины Карловны общественное мнение, поскольку в ней видели главную виновницу беды, свалившейся на Павлова. Известный остряк С. А. Соболевский пустил по рукам злое стихотворение, которое начиналось так:

Ах, куда ни взглянешь,
Всё любви могила!
Мужа мамзель Яниш
В Яму посадила…

Оставаться в Москве Каролине Павловой было неловко, и весной 1853 года она уехала в Петербург, а оттуда - в Дерпт, где подружилась с поэтом А. К. Толстым (впоследствии она перевела на немецкий язык его баллады, поэмы и драмы). На политические события 1854 года (крымская война с французами и англичанами, оборона Севастополя) Павлова откликнулась поэмой «Разговор в Кремле», написанной в охранительном, официально-патриотическом духе. В передовых общественных и литературных кругах поэму, естественно, встретили в штыки.

Обиженная и растерявшаяся, но не сдавшая своих консервативных позиций, Павлова решила покинуть Россию. Она побывала в Константинополе, в Италии, в Швейцарии, а в 1861 году окончательно поселилась в Германии, в Дрездене, лишь изредка и на короткое время наезжая в Россию.

Иногда стихи её появлялись во второстепенных русских изданиях. В 1863 году в Москве вышел небольшой сборник её стихотворений, насмешливо встреченный передовой критикой. Сборник этот безнадёжно запоздал: поэзия, жившая преданиями романтизма 30-х годов и начисто отрешённая от задач общественной борьбы, в эпоху 60-х годов была совершенно не ко времени.

Умерла Каролина Павлова дряхлой восьмидесятишестилетней старухой, 2 декабря 1893 года. Смерть её прошла незамеченной, и сама память о ней надолго заглохла. «Воскресил» Павлову Валерий Брюсов, издавший в 1915 году собрание её сочинений. Время всё ставит на своё место. Обрела его и Каролина Павлова - в истории русской поэзии 40-50-х годов, когда она с немалым талантом и бесспорным мастерством создала лучшие свои произведения.

В. Н. Орлов

---

ПАВЛОВА, Каролина Карловна [10(22).VII.1807, Ярославль, - 2(14).XII.1893, Дрезден] - русская поэтесса. Дочь обрусевшего немца, профессора Московского университета К. Яниша. Получила блестящее образование. В московских литературных салонах встречалась во 2-й половине 20-х гг. с Е. А. Баратынским, Д. В. Веневитиновым, А. С. Пушкиным, А. Мицкевичем, увлечение которым отразилось в лирике Павловой. Мицкевич также посвящал Павловой стихи. В 1833 вышел сборник переводных и оригинальных произведений Павловой на немецком языке - «Das Nordlicht. Proben der neuen russischen Literatur», в сборник вошли переводы на немецкий язык стихотворений А. С. Пушкина «Пророк», «Я помню чудное мгновенье». В 1837 Павлова вышла замуж за писателя Н. Ф. Павлова. Друзьями Павловой в 30-40-е гг. становятся К. С. Аксаков, И. В. Киреевский, А. С. Хомяков, С. П. Шевырев, Н. М. Языков, П. А. Вяземский. Стихотворения Павловой печатались в «Москвитянине», «Отечественных записках», «Современнике», «Русском вестнике». Лирический герой Павловой - человек, нравственно возвышающийся над обществом, находящийся в конфликте с ним. В 1839 в Париже вышел сборник Павловой на французском языке «Les preludes par m-me Caroline Pavlof nee Jaenisch»; в 1848 опубликован роман в стихах и прозе «Двойная жизнь» - о безнравственности воспитания в светском обществе. Поэма «Разговор в Трианоне», написанная под впечатлением событий французской революции 1848, не была разрешена цензурой и распространялась в рукописях. Революция не вызывает у Павловой сочувствия. Народ, по её представлению, «иль лютый тигр, иль смирный вол». В 1853, после разрыва с мужем, Павлова уехала за границу, откуда ненадолго возвращалась в Петербург, в 1856 покинула Россию навсегда. В 1854 опубликовала «Разговор в Кремле» - патриотическую поэму со славянофильским оттенком. Поэзия Павловой достигла нового расцвета в 60-е гг. В ней преобладает любовная лирика, усиливается тема поэта, непонятого обществом. Она по-прежнему демонстративно избегает участия в каких-либо политических лагерях. В 1863 опубликовала сборник «Стихотворения». Павлова много переводила на немецкий язык - трагедии А. К. Толстого «Смерть Иоанна Грозного» (пост. 1868), «Царь Фёдор Иоаннович» (1869), на русский язык - трагедию Ф. Шиллера «Смерть Валленштейна» (1868).

Поэтический язык Павловой - сжатый, энергичный, с нетрадиционной рифмой. Её творчество, восторженно встреченное вначале, впоследствии было предметом полемики между западниками и славянофилами. В. Г. Белинский удивлялся «…благородной простоте этих алмазных стихов…», но потом ограничивал положительную оценку характеристикой переводов Павловой, которая «…обладает необыкновенным даром переводить стихами с одного языка на другой». Демонстративный политический индиферентизм Павловой вызвал в 60-х гг. отрицательную оценку М. Е. Салтыкова-Щедрина («мотыльковая поэзия»). К концу 19 века Павлова была забыта. В 20 веке ею заново заинтересовались символисты.

Соч.: Собр. соч. Ред. и вступ. ст. В. Брюсова, т. 1-2, М., 1915; Полн. собр. стихотворений. Вступ. ст. Н. Коварского, ред. и прим. Е. Казанович, Л., 1939; Полн. собр. стихотворений. Вступ. ст. П. П. Громова, М. - Л., 1964.

Лит.: Рапгоф Б., К. Павлова. Материалы для изучения жизни и творчества, П., 1916; Гроссман Л., Вторник у Каролины Павловой, 2 изд., М., 1922; История рус. лит-ры XIX в. Библиографич. указатель, под ред. К. Д. Муратовой, М. - Л., 1962.

Н. В. Семёнов

Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 5. - М.: Советская энциклопедия, 1968

---

ПАВЛОВА Каролина Карловна [1807-1893] - поэтесса. Дочь профессора Яниш. Получила прекрасное домашнее образование. В начале своей литературой деятельности Павлова писала по-французски и по-немецки и главным образом переводила на французский и немецкий языки произведения русских поэтов (Пушкина, Вяземского, Баратынского, Языкова). В 1833 переводы Павловой вышли в Германии отдельным изданием. Начало оригинального творчества Павловой на русском языке относится к концу 30-х гг. Стихи её печатались в большинстве современных ей журналов: «Москвитянине», «Отечественных записках», «Современнике» (Плетнёва), «Пантеоне», «Русском вестнике» и др. В последний период жизни Павловой оригинальное творчество её иссякло, и она посвятила себя переводам. Ею переведён в этот период на немецкий язык ряд произведений А. К. Толстого («Дон-Жуан», «Царь Фёдор Иоаннович», «Смерть Иоанна Грозного», а также его баллады), а на русский язык - «Смерть Валленштейна» Шиллера.

Поэзия Павловой при значительном формальном мастерстве характеризуется скудостью идейного содержания. Не имея прочных социальных корней в среде феодально-поместного дворянства, Павлова тем не менее по своей идеологии является представительницей того слоя родовой аристократии, который в процессе внедрения в экономику России капиталистических начал оказался выбитым из своей колеи и отброшенным от активного участия в общественной жизни. Отчуждённость от общественной жизни, характерная для деградирующего дворянства той поры, предопределила тяготение Павловой к «чистой поэзии»: поэты «идут средь потрясений, Бросая в мир свой громкий стих, Им песнь важней людских стремлений, Им сны нужней даров земных». Подавляющее большинство её стихотворений представляет собой образцы интимной лирики, плод углубления поэтессы в свой внутренний мир элегических раздумий и воспоминаний: будущее - «немая даль», «простор грядущего мне пуст»; в настоящем полное отречение; лишь прошлое - «сквозь лет прожитых тени ребяческий великолепный мир». Противопоставление действительной жизни, знакомой и близкой Павловой лишь в её светской оболочке, «подлинной жизни души» составляет идею «Двойной жизни» [1848]. Мотив двойной жизни, мотив сна как подлинной жизни, встречается в ряде лирических стихотворений Павловой.

Из всего написанного Павловой лишь два произведения непосредственно затрагивают общественные вопросы и созданы в связи с политическими событиями её времени - это поэмы «Разговор в Трианоне» [1848] и «Разговор в Кремле» [1854]. Первая поэма построена в форме диалога между сторонником свободы (Мирабо) и представителем умудрённого тысячелетним опытом здравого смысла (Калиостро) на тему о начинающейся французской революции. Хотя поэма и была запрещена николаевской цензурой, основная мысль её реакционна; одним из наиболее ярких её выражений является следующая строфа: «И нынешнего поколения Утихнут грозные броженья, Людской толпе, поверьте, граф, Опять понадобятся узы, И бросят эти же французы Наследство вырученных прав». Написанное в том же году стихотворение «К С. Н. К.», могущее служить как бы комментарием к поэме, свидетельствует о глубоком общественном индиферентизме автора. Перед лицом крупных политических событий поэтесса преисполнена лишь одного желания: «Нашедши уголок уютный, Где можно грёзам дать простор, Годины этой многосмутной Хочу не слушать крик и спор.» Общественный индиферентизм Павловой есть конечно не что иное, как форма, прикрывающая приверженность её консервативным началам общественной жизни. С этой точки зрения не случаен её сусально-патриотический отклик на события 1854 поэмой «Разговор в Кремле», в которой она наиболее полно выразила свою близость к славянофильству. Поэма вызвала насмешливый отзыв в «Современнике».

Так же, как и для всех прочих представителей «чистой поэзии», форма для Павловой приобретает самодовлеющее значение: «Нужней насущного мне хлеба казалась звучных рифм игра». Отсюда пристрастие поэтессы к необычным, острым рифмам, своеобразие её поэтического языка. Стих Павловой сжатый, выразительный, энергичный; в то же время ему свойственна некоторая отвлечённость, делающая его почти внеобразным. Разнообразием жанров поэзия Павловой не блещет; наиболее культивируются ею лирические жанры - элегии, послания.

Общую резко-отрицательную оценку поэзии Каролины Павловой дала критика 60-х гг. Щедрин в своей рецензии на её стихотворения назвал её представительницей «мотыльковой поэзии», для которой «действительное блаженство заключается в бестелесности и… истинный comme il faut состоит в том, чтобы питаться эфиром, запивать эту пищу росой и испускать из себя амбре. Где источник этого сплошного лганья? С какой целью допускается такое тунеядское празднословие? - спрашивает критик и отвечает, - это явление странное, но оно не необъяснимо. Это продукт целого строя понятий, того самого строя, который в философии порождает Юркевичей, в драматическом искусстве даёт балет, в политической сфере отзывается славянофилами, в воспитании - институтками, сосущими и грызущими карандаши. Тут нет ни одного живого места, тут всё фраза, всё призрак, тут одна нелепость доказывается посредством другой, и все эти пустяки, склеенные вместе, образуют под конец такую трущобу, которую с трудом пробивают самые смелые попытки здравого смысла» («Современник», 1863, V).

Библиография: I. Собр. сочин., в двух томах, под ред. В. Брюсова, изд. К. Некрасова, М., 1915.

II. Брюсов В., Материалы для биографии К. Павловой, в «Собрании сочинений»; Грифцов П., К. Павлова, «Русская мысль», 1915, XI; Переверзев В., Салонная поэтесса, «Современный мир», 1915, XII (по поводу «Собрания сочинений» Павловой); Рапгоф Б., К. Павлова. Материалы для изучения жизни и творчества, П., 1916; Эрнст С., К. Павлова и Евд. Растопчина, «Русский библиофил», 1916, № 6; Белецкий А., Новое издание сочинений К. Павловой, «Известия Академии наук», вып. XXII, П., 1917.

III. Мезиер А. В., Русская словесность с XI по XIX ст. включительно, ч. 2, СПБ, 1902; Языков Д. Д., Обзор жизни и трудов русских писателей и писательниц, вып. XIII, П., 1916 («Сборник отделения русского языка и словесности Академии наук», т. XCV, № 3); Владиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, Л., 1924.

В. Гольдинер

Литературная энциклопедия: В 11 т. - [М.], 1929-1939

МЕНЮ САЙТА