Николай Гумилёв, статьи о нём

Гумилёв
(статья из Краткой литературной энциклопедии: В 9 т. - Т. 2. - М.: Советская энциклопедия, 1964)

ГУМИЛЁВ, Николай Степанович [3(15).IV.1886, Кронштадт, - 24.VIII.1921, Петроград] - русский поэт. Родился. в семье морского врача. Учился на историко-филологическом факультете Петербургского университета (с 1910). Печататься начал в 1902. Первые книги Гумилёва «Путь конквистадоров» (1905) и «Романтические цветы» (1908) отмечены влиянием символизма. Организовал «Цех поэтов», объединивший представителей акмеизма, и возглавил эту литературную школу, явившуюся одним из характерных течений русской модернистской литературы. С 1907 Гумилёв много путешествовал, был в Италии, Африке. С 1914 по 1917 находился в действующей армии, затем в штабе русского экспедиционного корпуса в Париже. В Россию возвратился в начале 1918. Был членом редколлегии издательства «Всемирная литература». В 1921 в числе участников контрреволюционного заговора был расстрелян.

В поэзии Гумилёва значительное место занимает апология волевого начала, «сильной личности» ницшеанского толка. Гумилёв проповедует верность «нашей планете, сильной, весёлой и злой», призывает «оздоровить» современную цивилизацию, ориентируясь на человека «без предрассудков» - жёстокого и храброго воина. Выраженная в некоторых его стихах мечта о «подвиге» и «геройстве» носила реакционный характер. Поэзия Гумилёва отмечена стремлением уйти от современности в историю, от русской жизни - в иные, экзотические края (в его стихах «было что-то холодное и иностранное», отмечал А. Блок). В последний период в стихах Гумилёва (сборник «Огненный столп», 1921) усиливаются пессимистические настроения, разъедающая рефлексия.

Для поэтики Гумилёва характерны тяготение к традициям, идущим от французских парнасцев и раннего В. Брюсова, «возврат к земле», установка на предметный, чувственно осязаемый образ, отказ от чрезмерной символики. Идеолог акмеизма, Гумилёв трактовал поэзию как ремесло, особое значение придавал знанию стихотворной техники. Некоторые черты творчества Гумилёва - яркая декоративность изображения, поэтическая ясность языка, романтическая театральность жеста, волевой напор интонации - оказали известное влияние на раннее творчество советских поэтов - Н. Тихонова, Э. Багрицкого и других, хотя и выступавших с противоположных общественных позиций, под знаменем революционной романтики и боевого мужества. Гумилёв выступал также как беллетрист (сборник рассказов «Тень от пальмы», 1922, и др.), критик (сборник «Письма о русской поэзии», 1923) и переводчик (вавилонский эпос «Гильгамеш», французские народные песни, сочинения Т. Готье, Ф. Вийона, О. Уальда, С. Колриджа).

Соч.: Жемчуга, М., 1910; Чужое небо, СПБ, 1912; Колчан, П., 1916; Костёр, П., 1918; Мик. Африканская поэма, П., 1918; Фарфоровый павильон. Китайские стихи, П., 1918; Дитя Аллаха. Араб. сказка, Берлин, 1921; Шатёр, Севастополь, 1921; Стихотворения. Посмертный сб., 2 изд., П., 1923; Собр. соч. в четырёх томах, т. 1, Вашингтон, 1962.

Лит.: Жирмунский В., Преодолевшие символизм, «Рус. мысль», 1916, № 12; Тумповская М., «Колчан» Н. Гумилёва, «Аполлон», 1917, № 6-7; Брюсов В., Суд акмеиста, «Печать и революция», 1923, № 3; Блок А., «Без божества, без вдохновенья» (Цех акмеистов), Собр. соч. в восьми томах, т. 6, М. - Л., 1962; Верховский Ю., Путь поэта. О поэзии Н. С. Гумилёва, в кн.: Совр. лит-ра, Л., 1925, с. 93-143; Саянов В., К вопросу о судьбах акмеизма, «На лит. посту», 1927, № 17-18; Ермилов В., Поэзия войны (К вопросу о месте Гумилёва в современности), в его кн.: За живого человека в литературе, М., 1928; Тихонов Н., Как я работаю, «Лит. учеба», 1930, № 5; Цехновицер О., Лит-ра и мировая война. 1914-1918, М., 1938; История рус. лит-ры конца XIX - начала XX века. Библиографич. указатель. Под ред. К. Д. Муратовой, М. - Л., 1963.

А. Д. Синявский

Гумилёв
(статья из Литературной энциклопедии: В 11 т. - [М.], 1929-1939)

ГУМИЛЕВ Николай Степанович [1886-1921] - поэт. Родился в Кронштадте. Отец его был морским врачом. Всё раннее детство Гумилёв провёл в Царском Селе. Гимназическое образование начал в Петербурге, закончил в Царском Селе [директором здесь был И. Анненский]. Окончив среднее образование в 1906, Гумилёв уехал в Париж. Параллельно слушанию лекций в Сорбонне, изучает французскую литературу и искусство. Возвращается в Царское Село в 1908, сближается с И. Ф. Анненским и Вяч. Ивановым; участвует в организации журнала «Аполлон». В 1910 женится на поэтессе А. А. Горенко (Анне Ахматовой). В 1912 поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета (изучал старофранцузскую поэзию). В том же году основал литературную группу «акмеистов». Период времени с 1907 весь пересечён путешествиями: Египет, Африка, Абиссиния, Италия. В 1913 - начальник Африканской экспедиции на Сомалийский полуостров (по командировке Академии наук). В 1914 году вступает добровольцем в действующую армию (гусарский полк). В 1917 уезжает в Париж (в связи с переброской на салоникский фронт). Весной 1918 вернулся в Россию. Арестован и расстрелян в 1921 как активный участник Таганцевского контрреволюционного заговора.

Гумилёв представляет собой наиболее яркую фигуру среди «акмеистов». Отталкиваясь в известной мере от символистов (от их безволия и развинченности), акмеисты были всё же их литературными наследниками. Если символисты в эпоху расцвета движения представляли «сумеречную» русскую интеллигенцию после разгрома революции 1905 и звали к отдыху в таинственных кипарисовых рощах или к забвению в доморощенных вакханалиях, то акмеисты, сорганизовавшиеся в годы запоздалого расцвета русского империализма (канун войны 1914), с одной стороны, и мощного подъёма рабочего движения - с другой, - декларативно и творчески возложили на себя обязательства оздоровления символизма. Акмеизм боролся за утверждение вещности, жадности к жизни. Отталкиваясь от расплывчатости и отвлечённости символизма, акмеисты - каждый по-разному - устремлялись к конкретной, чувственной насыщенности образов. В то же самое время акмеизм в творчестве своих крупнейших представителей причудливо совмещал с указанными выше чертами тягу назад, к усадебному быту, к феодальному романтизму. Налицо был некий «сплав» дворянской и буржуазно-империалистической (научно анализирующей, предпринимательской, утверждающей себя) психоидеологии, что в значительной мере определялось экономической противоречивостью в самом становлении русского империализма, сохранявшего ещё в себе черты усадебно-феодального уклада и делавшего, не в пример передовым странам Западной Европы, скачок от полукрепостнических отношений к эпохе крупных комбинатов, банковского магнатства и т. п. Начиная с 1910 творчество Гумилёва ярко демонстрирует картину такой «двуплановости».

Первая его книга стихов - «Путь конквистадоров» - неоригинальна с точки зрения поэтической, вся построена на тривиальных символических образах и приёмах. Большинство входящих в неё стихотворений - вариации на Бальмонта или перепевы из него (вроде: «Кричит победно морская птица / Над вольной зыбью волны фиорда»).

В дальнейшем творчестве очень постепенно и медленно освобождается Гумилёв от заимствованных у символистов выразительных средств: оборотов, эпитетов, сравнений, тяги к античности, мифологичности и т. п. Но он всё ещё живописует ночь, в которой «вспыхивают искрами глаза блуждающих пантер», «рощи полны мандрагорами - цветами ужаса и зла» (Бальмонт плюс Бодлер); жену, «что слишком была красива и походила на луну» (Бальмонт плюс Уайльд); «кипарисовые костры» и «молодые строгие маги» мелькают у него назойливо часто. Он нагромождает мифологические и исторические образы: бонзы Тибета, Тимур, пустыня Гоби, крепость Агры, Лилит и т. п. (стихотворение «Царица»), Адонис, Гиацинт, Нарцисс, Даная, Одиссей, Навзикая, Аттические выси («Канцоны»).

Но крупная творческая индивидуальность Гумилёва не склоняется под бременем заимствований. Он преодолевает их. В процессе творческого роста он всё дальше уходит от лирической, расплывчатой символики Бальмонта, всё чаще обращается к системе исторических символов и уподоблений Брюсова. Беря эту последнюю манеру за основу, он производит отбор, со ставкой преимущественно на сильное, победное (темы его стихотворений этого времени: воин Агамемнон, император Каракалла, Помпей, северный Раджа, Семирамида и т. п.), чтобы выйти на путь собственной поэтики, собственных приёмов. Экзотика приобретает реальность, конкретность. Гумилёв изучает настоящее колониальных стран (Абиссинии, Индо-Китая, Египта) - вещи, людей, нравы. Он романтизирует их, но делает это, не уклоняясь от реальной, опытной основы (вклиняющийся иногда пафосный историзм - от символизма). Это романтизм завоевателя.

Если Гумилёв и поёт примитивно-стилизованные экзотические песни, то это песни «избранного» светловолосого белого от восторга «узнавания», в сознании необъятных возможностей. Ведь недаром в «Пятистопных ямбах», где поэт живописует, как он «плыл и увозил клыки слонов, / Картины абиссинских мастеров, / Меха пантер», он поёт одновременно и гимн войне, некое мистическое её утверждение; его душа «веселием полна / И ясностью и мудростью, о боге / Со звёздами беседует она, / Глас бога слышит в воинской тревоге / И божьими зовёт свои дороги».

Мировоззрение поэта складывается и находит чёткое выражение в творчестве примерно с 1907. Расцвет мастерства - в 1910-1912 (книги «Жемчуга» и «Чужое небо»). Но надо отметить, что уже «Романтические цветы», вышедшие в 1908 в Париже, намечают эту экзотическую струю (цикл «Озеро Чад»), в которой мастерство поэта в дальнейшем достигает своей высшей точки. Экзотизм в контексте с милитаристическими устремлениями - типичное для Гумилёва настроение «романтического» колонизаторства, империалистического «конквистадорства».

Выступления Гумилёва как критика в журнале «Аполлон» дают уже богатый материал для суждения о нём как об общественной величине. Он упрекает символистов в отсутствии активности, воли к действию: «Пренебрежение к глаголам (у Бальмонта. - О. Б.) - вот что делает его последние стихи мертвенными и неподвижными, потому что поэзия есть мысль, а мысль - прежде всего движение». Гумилёв - ярый защитник существующего «культурного» порядка. Недаром он историческую миссию русского символизма видит в спасении «великих» культурных ценностей от напора «черни», дикарей, от людей «второго сорта». По его мнению, русский символизм, помимо всего прочего, «имел ещё назначение быть бойцом за культурные ценности, с которыми от Писарева до Горького у нас обращались очень бесцеремонно. Это назначение он выполнил блестяще и внушил дикарям русской печати если не уважение к великим именам и идеям, то, по крайней мере, страх к ним». Естественно, что активность понимается Гумилёвым аристократически: существующий порядок непреложен, активность не может итти по линии изменения общественных отношений, сама общественность есть создание избранных индивидуумов. «Бунтовать во имя иных условий бытия здесь, где есть смерть, так же странно, как узнику ломать стену, когда перед ним открытая дверь. Здесь этика становится эстетикой, расширяясь до области последней. Здесь индивидуализм в высшем своём проявлении творит общественность». И вполне закономерно для Гумилёва, «избранного» среди дикарей, провозглашение ультраидеалистического положения, что «зрелость человеческого духа» сказалась в утверждении истины, что «мир есть наше представление». Только форма высшего индивидуализма устраивает Гумилёва. Активность, действенность в понимании Гумилёва, если совлечь с неё эстетский флёр, - утверждение мира «сильных личностей», разновидность ницшеанства. «Представляющие» мир сильные личности призваны и строить его.

Прекрасно для Гумилёва, взращённого в Царскосельских садах, прошлое. «Мне суждено одну тоску нести, / Где дед раскладывал пасьянс / И где влюблялись тётки в юности / И танцовали контреданс, / И сердце мучится бездомное, / Что им владеет лишь одна, / Такая скучная и тёмная / Незолотая старина» («Старина»). Он любовно описывает «Старые усадьбы» в одноимённом стихотворении. Но всё это, пусть любимое и милое, - всё же прошлое.

К буржуазному же настоящему, в котором, пусть ещё угнетённой, но действующей силой является рабочий класс, - Гумилёв питает отвращение. В «Рабочем» он рисует представителя этого класса, от которого он ждёт своей гибели. Рабочий перед раскалённым горном отливает пулю, и поэт чувствует, что «пуля, им отлитая, отыщет / Грудь мою, она пришла за мной», и скорбно заключает: «И господь воздаст мне полной мерой / За недолгий мой и горький век. / Это сделал в блузе светло-серой / Невысокий старый человек». Поэт ненавидит «серого» человека. И спасаясь от этого призрака, гоняющегося за представителями старого барства, поэт не за страх, а за совесть примыкает к стану империализма, становясь его верным, проникновенным певцом. Агрессивный дворянин, презирающий даже буржуазную демократию, тактически заигрывающую с «серыми людьми», - он устремляется к империализму, как некоему новому рыцарству, ордену «сильных личностей», завоевателей. Эпигон дворянства, он мнит найти новое утверждение своего класса, перекидывая мост непосредственно от прошлого к «будущему». Ещё в 1910-1912 гг. в «Молитве» он выражает это своё credo. «Солнце свирепое, солнце грозящее, / Бога в пространство идущего / Лицо сумасшедшее, / Солнце, сожги настоящее / Во имя грядущего, / Но помилуй прошедшее».

В классовом генезисе творчества Гумилёва скачок от дворянского мироощущения к империалистическому кажется на первый взгляд непонятным. Но это только на первый взгляд. Наряду с общими экономическими предпосылками для возможности в акмеизме «сплава» усадебных, буржуазных и подлинно империалистических настроений (об этом - в начале статьи), мы прощупываем в творчестве самого Гумилёва органический путь такой метаморфозы.

Романтик с ярко выраженной тягой к экзотическому - он активный боец своей «избранной» классовой группы. Всё его творчество отмечено страстью к путешествиям, открытиям, к сильным личностям, к морским путям, ведущим в неизведанные страны. Излюбленный его герой - моряк, капитан, отважный, гнущий команду в бараний рог, обогащённый своим вольным полупиратством; человек, который «бунт на борту обнаружив, / Из-за пояса рвёт пистолет, / Так что сыплется золото с кружев, / С розоватых брабантских манжет» («Капитаны»). В обстановке подготовки империалистической бойни и нарастания рабочего движения его творчество естественно устремляется в русло экзотики, окрашенной империалистическими тенденциями.

В этом отношении очень типична для Гумилёва поэма «Мик». Она повествует о двух мальчиках, волею обстоятельств попадающих в звериное царство. Один из них чёрный (сын абиссинского царя), другой - белый. Всё склоняется перед белым, звери избирают его царём, а чёрный становится его верным другом - пажем. Поэт сумел передать в этой, казалось бы детской, поэме всю империалистическую философию предуготованности от бога деления на властвующих белых и подчиняющихся чёрных. С нежностью поощряет он белого Луи, отчитывающего встречного солдата: «Пусти, болван, пусти, урод, / Я белый, из моей земли / Придут большие корабли / И с ними тысячи солдат. / Пусти, иль будешь сам не рад!»

То, что с началом империалистической войны Гумилёв стал стопроцентным поэтом-милитаристом - вполне естественно и общественно-закономерно. В нём, стоявшем на грани, отделяющей Россию полукрепостническую от России, приобщающейся к сонму империалистических держав, - силён был темперамент бойца своего класса. Эстетизм Гумилёва - эстетизм сильной экспансирующей личности, а не «красивой» неги («Я злюсь, как идол металлический / Среди фарфоровых игрушек»; он клянётся «быть стрелою, брошенной рукой Немврода иль Ахилла»).

Но в милитаризм последнего периода своего творчества он внёс наследие прошлого: некую мистическую религиозность, струя которой всегда пробивалась в его произведениях («Все мы, святые и воры, / Из алтаря и острога, / Все мы смешные актеры / В театре господа бога»). Правда, война за «святое» национальное дело была общим буржуазным лозунгом, но Гумилёв придаёт этому тезису ещё и специфический религиозно-мистический характер. Славословя наступление (в одноимённом стихотворении), он предупреждает, что «не надо яства земного / В этот строгий и светлый час, / Оттого, что господне слово / Лучше хлеба питает нас», кроткие серафимы становятся своеобразными валькириями («И воистину светло и свято / Дело величавое войны, / Серафимы ясны и крылаты / За плечами воинов видны»).

Несмотря на прослойку мистики, а иногда и пессимизма, вполне объясняемого обречённой дворянской «половиной» гумилёвского «духа», - он подлинный выразитель отцветшего, не успев расцвесть, российского империализма. Он славословит д’Аннунцио по поводу его выступления в Генуе («Ода д’Аннунцио» ), он славословит и самый дух империалистической бойни: «всё лучшее, что в нас / Таилось скупо и сурово, / Вся сила духа, доблесть рас, / Свои разрушило оковы».

Он отталкивается от расхлябанности российской интеллигенции, не всегда знающей, что ей нужно, и сам характеризует себя как одного из тех людей, которые делают ставку на сильные нервы, дающие победу. Что он несёт читателям?

«Я не оскорбляю их неврастенией,
Не унижаю душевной теплотой,
Не надоедаю
            многозначительными намёками
На содержание выеденного яйца.
Но, когда вокруг свищут пули,
Когда волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться и делать, что надо».

И Гумилёв вполне последовательно окончил свою жизнь активным участником контрреволюционного заговора против советской власти.

Библиография: I. Путь конквистадоров, Стихи, СПБ., 1905; Романтические цветы, Стихи, Париж, 1908 (изд. 3-е, П., 1918); Жемчуга, Стихи, М., 1910 (изд. 3-е, Берлин, 1921); Чёрное небо, Стихи, СПБ., 1912; Колчан, Стихи, П., 1916 (изд. 2-е, Берлин, 1922); Костёр, Стихи, П., 1918 (изд. 2-е, П. - Берлин, 1922); Мик, Африканская поэма, П.,1918 (изд. 2-е, П., 1921); Фарфоровый павильон, Китайские стихи, П., 1918 (изд. 2-е, П., 1922); Огненный столп, Стихи, П., 1921 (изд. 2-е, Берлин, 1922); Дитя Аллаха, Арабская сказка, Берлин, 1921; Шатёр, Стихи, Ревель, 1921 (то же, изд. «Цеха поэтов», П., 1921); Тень от пальмы, Рассказы, П., 1922; Стихотворения (посмертный сборник), П., 1922 (изд. 2-е доп., П., 1923); Письма о русской поэзии, П., 1923; К синей звезде, Стихи, Берлин, 1923. Перевёл: Готье Т., Эмали и камеи, СПБ., 1914; Кольридж С. Т., Поэма о старом моряке, П., 1919; Гильгамеш, Вавилонский эпос, СПБ., 1919; Французские народные песни, Берлин, 1923. См. ещё: Принципы художественного перевода, Сб., изд. «Всемирн. лит-ра», П., 1919 (совместно с К. Чуковским и Ф. Батюшковым).

II. Жирмунский В., Преодолевшие символизм, «Русская мысль», 1916, XII; Иванов Г., О поэзии Н. Гумилёва, «Летопись Дома литераторов», 1921, I; Мещеряков Н., Волна мистики, «Печ. и рев.», 1922, II; Брюсов В., Суд акмеиста, «Печ. и рев.», 1923, III (по поводу «Писем о русской поэзии» Гумилёва); Горбачёв Г., Очерки современной русской литературы, М., 1924 (изд. 3-е, 1925).

III. Писатели современной эпохи, т. I, М., 1918; Владиславлев И. В., Литература великого десятилетия [1917-1927], т. I, Гиз, М., 1928.

О. Бескин