Михаил Дудин

Заклинание с полюса

Берегите Землю!
Берегите
Жаворонка в голубом зените,
Бабочку на стебле повилики,
На тропинке солнечные блики,
На камнях играющего краба,
Над пустыней тень от баобаба,
Ястреба, парящего над полем,
Ясный месяц над речным покоем,
Ласточку, мелькающую в жите.
Берегите Землю! Берегите!..

?

Предисловие к завещанию

Я говорю себе: из кожи
Не лезь, смири строптивый дух;
И на твою могилу тоже
Скотину выгонит пастух.

И ты у будущих столетий
Бессмертной славы не проси.
Ведь память, как на всей планете,
Недолговечна на Руси.

И симментальская корова
Сжуёт могильную траву.
И жизни вечная основа
Преобразится наяву.

Свершится таинство коровье,
Неразрешимое пока.
И кто-то выпьет на здоровье
Большую кружку молока.

И обретёт своё значенье
И перевоплотится вновь
Моё высокое мученье:
Свобода, Песня и Любовь.

?

***

Был дом и поле и два дышла.
Там - ни двора и ни кола.
России нет, Россия - вышла
И не звонит в колокола.

О ней ни слуху и ни духу,
Печаль - никто не сторожит.
Россия глушит бормотуху
И распластавшейся лежит.

И мы уходим с ней навеки,
Не осознав свою вину.
А в новгородчине узбеки
Уже корчуют целину.

?

***

Всё, словно должное, приемля,
Без передышки, в полчаса,
Мы губим океан и земли
И жжём, как лампу, небеса.

Мы добираемся до точки,
Своих размахов не тая.
Скрипят, как обручи на бочке,
Круги земного бытия.

Чем мы ещё потешим души,
Каких наделаем чудес,
Куда мы двинемся без суши,
Без океанов и небес?!

1981

***

Что было верным, что неверным,
Спроси, - душой не покривлю.
Не знаю я, кто в мире первым
Губами вылепил: люблю…

Он был воистину предтечей,
Звездою сердцу и уму:
И все поэты всех наречий
Во всём обязаны ему.

?

Стихи перед упавшим деревом

Со мною вместе в чистом поле
Оно росло на вольной воле.

Зелёной кроною шумело
И спорить с бурями умело.

… (далее по ссылке ниже)

?

Читает Михаил Дудин:

***

Ты бежишь за вчерашним днём,
А его уже больше нет.
Он сгорел голубым огнём,
И от дыма растаял след.

… (далее по ссылке ниже)

?

Читает Михаил Дудин:

Ода свече

В.Н.Орлову

Рассвет, его величество,
Пока ещё в пути.
Погасло электричество -
Давай, свеча, свети!

… (далее по ссылке ниже)

1980

Читает Михаил Дудин:

Памяти Леонида Николаевича Мартынова

Ворочал он камни сомнений,
Талантам своим господин.
Собранье его сочинений
Читайте один на один.

… (далее по ссылке ниже)

1980

Читает Михаил Дудин:

Полдень

Недвижна чистая река.
В реке недвижны облака.
Зелёный лес, и пёстрый луг,
И мир внутри, и мир вокруг.

… (далее по ссылке ниже)

1980

Читает Михаил Дудин:

***

Ты плачешь, молча мир кляня
За пошлый гнёт житейской прозы,
И где-то в горле у меня
Горчат сочувственные слёзы.

… (далее по ссылке ниже)

1980

Читает Михаил Дудин:

Памяти Михаила Луконина

Прощайте! Уходим с порога,
Над старой судьбой не вольны.
Кончается наша дорога -
Дорога пришедших с войны.

… (далее по ссылке ниже)

1976

Читает Михаил Дудин:

А тот блиндаж…

А тот блиндаж, где я сложил
Стих о друзьях моих,
Как будто некий старожил,
От старости затих.

… (далее по ссылке ниже)

1976

Читает Михаил Дудин:

***

Владимиру Жукову

Это память опять от зари до зари
Беспокойно листает страницы.
И мне снятся всю ночь на снегу снегири,
В белом инее красные птицы.

… (далее по ссылке ниже)

1975

Поёт Юрий Антонов:

***

Всё было - до,
Всё будет - после.
Всему во всём
Своя пора.
А Человек,
Как искра, послан
Надеждой
В Завтра
Из Вчера.

1972

Вдогонку последней кукушке

Такое лишь в мае бывает:
Кукует кукушка весь день,
Хоть тысячу лет насчитает, -
Загадывай, если не лень.

Кукует кукушка на воле
И славит земную красу,
Зелёное чистое поле
И синюю речку в лесу.

И спорится трудное дело,
И в деле душа не грустит.
Оглянешься - поле поспело…
И утро капустой хрустит.

А там подступает забота
Зимы на холодной заре.
…Но даже воробушка что-то
Не слышно в моём ноябре.

Продутая ветром опушка
Со всей подоплёкой видна.
Жестка, как подошва, подушка,
И ночь, как столетье, длинна.

Давно уже откуковала
Кукушка моя не спеша.
И жалко сегодня, что мало
Весной загадала душа.

1972

Письмо из «Красной стрелы»

Когда тебе я не помощник в горе,
Когда слова сочувствий ни к чему, -
Печальному, с самим собой в раздоре,
Я обращаюсь к твоему уму.

Ещё не всё испробовано в мире,
Ещё он свеж и не кровоточит.
Вильям Шекспир не думает о Лире,
И Лермонтов о Пушкине молчит.

Ещё о Руставели грезит келья
Всей пустотой тоски в монастыре,
И пьяница в предчувствии похмелья
Ещё не просыпался на заре.

Ещё не подступилось, окружая,
Раскаянье к нему. И налегке,
В блаженной страсти, женщина чужая
Спит на его, как на родной, руке.

Ещё меж ними не порвались звенья,
Ещё плечо доверено плечу…
Я не желаю для тебя забвенья,
Я действия твоей души хочу.

На свежий воздух выйди из угара,
Где, тощие растенья теребя,
Недоумений старая отара
Ждёт нынче не Кязима, а тебя.

Бери свой посох! Гор отроги строги,
Промыто небо таинством воды.
Смертельное желание дороги
И есть освобожденье от беды.

Идущие да будут вечно правы.
Попутным ветром горизонт раздут.
И на каменьях прорастают травы,
Как на сомненьях истины растут.

1971

Памяти Александра Трифоновича Твардовского

Он был на первом рубеже
Той полковой разведки боем,
Где нет возможности уже
Для отступления героям.

Поэзия особняком
Его прозрением дарила.
Его свободным языком
Стихия Жизни говорила.

Сочувствием обременён
И в песне верный своеволью,
Он сердцем принял боль времён
И сделал собственною болью.

Пусть память, словно сон, во сне
Хранит для чести и укора
Всю глубину в голубизне
Его младенческого взора.

?

Я

Всё Я да Я… А что такое Я?
Трагедия земного бытия.
Сближение, рождение и тлен,
И бесконечность вечных перемен,
Устроенное мудро и хитро
Вселенной беспокойное ядро,
Природы совершенство и венец,
Гармонии начало и конец,
Победы безымянные холмы,
Где Я навеки переходит в Мы,
Над грозными провалами - успех
И искупленье преступленья всех,
Объединенье множества имён,
Связь поколений и тоска времён,
Ликующая над судьбой большой
Земная плоть с космической душой?
Извечная основа бытия -
Моё неумирающее Я!

1971

***

Прекрасен мир противоречий,
Он высек искру из кремня.
Он дал мне мысль и чудо речи
И в ход времён включил меня.

Его познанья добрый гений
Мне приоткрыл явлений суть -
Цепь бесконечных превращений
И вечной мысли вечный путь.

В неистребимой тяге к свету
Я сам в себе нашёл ответ:
Что для меня покоя нету,
Что мне, как миру, смерти нет.

1971

***

Я синей песней изойду
На том далёком перекрёстке,
Где ночь затеплила звезду
На подрастающей берёзке.

Где родниковая вода
Бежит сквозь заросль бересклета,
Где прошлогодняя беда
Забыта в нынешнее лето.

Где запоздалый василёк,
Достойный брат небесной сини,
Цветёт как радость, как намёк
О покорении пустыни.

О жизнь! Твой голос не умолк!
Он стар, как мир, и молод внове,
Как откровение и долг
В самом биенье юной крови.

И всё живущее родней.
И прошлое с грядущим схоже.
А радость! Чем она трудней,
Тем превосходней и дороже.

1970

Твоей Свободы выстраданный путь

Стихи, стихи, бойцы моей души.
Моя победа и моя отрава.
Забвенья и сомненья камыши…
И под обстрелом стонет переправа.

Что ждёт тебя на дальнем берегу? -
Неведомо перегорелым нервам.
Сквозь тину и болотную кугу
Какое слово выберется первым?

Но ты жива, поэзия, жива!
Как тот приказ
               в фельдъегерском конверте,
Всегда твои нуждаются слова
Не в чём-нибудь,
                 а в подтвержденье смертью.

Ты весь огонь берёшь себе на грудь,
И, свет зари перемежая тенью,
Твоей Свободы выстраданный путь
Проходит через гибель к воскресенью.

1969

***

Душа моя, а всё ли ты свершила?
Что из того, что не сбылась мечта,
Из грязи прорастает красота,
Без пропасти немыслима вершина.

Пока жива - надеждою лучись,
В отчаянном дыму столпотворенья,
Сама в себе не презирай терпенья,
А у терпенья мудрости учись.

1969

Добавление к указателю на перекрёстке

Иди дорогою любви
По жизненному кругу
И не назло врагу живи -
Живи на радость другу!

[1968 - 1978]

***

Что поделаю?.. Всё чаще
Голос Ваш и Ваша стать
Не дают моей пропащей
Голове спокойно спать.

Но с колонны гордой выи
Что-то Ваша голова
Не глядит в мои живые
Обнажённые слова.

[1968 - 1978]

Надпись на рукописи

Нельзя дышать одним стихом
И заниматься голой школой.
Седлай Пегаса - и верхом,
Подогревая скорость шпорой,
Лети! - Дорога далека
И книга жизни не открыта -
Или звездой за облака,
Иль мелкой пылью под копыта!

[1968 - 1978]

Вязовское

Порой тоска житейской прозы
Нас держит крепче якорей.
…Грустит сирень. Пасутся козы
Над прахом матери моей.

Могила стоптана. Ограда
Растащена по кирпичу.
Что мне на этом месте надо?
Чего ищу? Чего хочу?

Я - здесь! Но я уже нездешний.
Здесь всё забыло про меня,
Пока я шёл сквозь ад кромешный
Двух войн, блокады и огня.

Пока среди сестёр и братий
В кровавом месиве дорог
Я душу матери растратил
И эту память не сберёг.

Я выйду в рожь. В родное поле.
В седое, как мои виски.
И, рухнув, выплачу на воле
Всю горечь страха и тоски.

И, может быть, из сердца прянут
Слова, как птицы из силка,
И мне в глаза мои заглянут
Два материнских василька.

[1968 - 1978]

С ветром в лицо

Малинником диким зарос откос
Над поворотом реки.
Сладчайший ветер твоих волос
Коснулся моей щеки.

Мир, который нас окружал,
Малиной спелой пропах.
Губ твоих малиновых жар
Растаял в моих губах.

И через души прошли века,
А может быть, только миг.
Потом в океан унесла река
Твой просветлённый лик.

Неведомо мне, на какой волне
Время оборвалось,
Но всё ещё снится моей седине
Ветер твоих волос.

[1968 - 1978]

Приснившиеся стихи

Над озимью, над серой глиной пашен
Осинник оголился и продрог.
День на исходе. Две печали наши
Сошлись на перекрёстке двух дорог.

В ночь будет снег.
                   Рвёт ветер дальних далей
Последний лист с продутого куста.
А как разжечь из двух седых печалей
В седую ночь подобие костра,

Не ведаю…

[1968 - 1978]

На очень дальнем берегу

Волна, звеня колечками,
По камушкам поёт.
И девочка над речкою
По бережку идёт.

Идёт, проходит павою
По берегу реки
И рвёт рукою правою
Ромашки лепестки.

Плывёт в траве до пояса,
Гадает про меня.
И тают оба полюса
От нашего огня.

По капле время точится
И просветляет нас.
И мне до смерти хочется
К той девочке сейчас.

Взглянуть бы в очи-проруби,
Поймать бы синий взгляд…
Да не летают голуби
На сорок лет назад.

[1968 - 1978]

***

Как быстро кончилось вино
И новогоднее веселье;
Через холодное окно
Глядит туманное похмелье.

Но ведь блистали на балу
Вдвоём Поэзия и Проза,
И прорастала на полу
Тобой оброненная роза.

И ворох старых новостей
Под снегом стынет без призора.
И век железных скоростей
С тоской страстей не кончил спора.

Смолкает музыка в ночи
Под завывание метели, -
Но вместе с веком две свечи
Пока ещё не догорели.

[1968 - 1978]

Из окна

Днём и ночью скрипит у меня на виду
Одинокая липа в январском саду.

Одинокая липа в морозном окне
Днём и ночью скрипит непонятное мне.

Днём и ночью железо скребёт по стволу,
И качается тень у меня на полу.

Днём и ночью, всю зиму до самой весны,
Видит голая липа зелёные сны.

Почему я спокойно глядеть не могу
На скрипучую липу в январском снегу?!

[1968 - 1978]

***

Перед лицом пожизненного долга
Растут мои просчёты и долги.
И наседает бестолочь без толка,
И никому не скажешь: помоги!

Ты - одиночка. И тебе отстрочки,
Как иволги, не видеть в январе,
И намертво поставленные точки
Мгновенно превращаются в тире.

И мир земной прекрасен и распутен.
Одновременно - мелок и глубок.
И должен быть не взорван, а распутан
Гармонии запутанный клубок.

[1968 - 1978]

Холодный ветер

Холодный ветер в голой роще
Сухой листвой засыпал след.
Над тощим полем стынет тощий,
Под масть воронам, серый свет.

Лес поредел. Подлесок гибок,
В нём каждый стебель, как клинок.
И я в кругу своих ошыбок,
Как в голой роще, одинок.

Развенчанным деревьям проще,
Чем людям, отходить ко сну.
Холодный ветер голой роще
Сулит надежду на весну.

Моя надежда небогата.
И знает грешная душа,
Что всё уходит без возврата,
Сухими листьями шурша.

[1968 - 1978]

Старый журавль

Во время перелёта ласточки
отдыхают на спинах журавлей.

Кто я? Старый журавль. Отстаю постепенно от стаи.
Вон на север весенний всё дальше уходит косяк.
Там по мягким болотам линяют снегов горностаи,
И холстины тумана на голых деревьях висят.

… (далее по ссылке ниже)

1968

Читает Михаил Дудин:

О чём не забывается

Лежала женщина. Лежала
В снегу на взятой высоте.
Торчала рукоять кинжала
В её округлом животе.

Мела метель под Старой Руссой
Вдоль укреплённой полосы
И шевелила космы русой,
В морозном инее косы.

Лежала женщина. Лежала
У бездны бреда на краю.
И мёртвой мукою рожала
Живую ненависть мою.

1967

В больницу

Константину Ивановичу Коничеву

Не жди никогда
               завершенья намеченной цели
И в споре рессор
                 и в покое больничных палат.
Мой старший товарищ
                    лежит на казённой постели
И слушает молча,
                 как сердце стучит невпопад.

Стучит его сердце
                  впервые с таким перебоем.
И мысли всплывают
                  и снова сникают во тьму.
Мой старший товарищ
                    не знает, как пахнет покоем
Мир яростной жизни.
                    Покой непонятен ему.

Он красное знамя,
                  как правду высокой святыни,
В двадцатом году
                 целовал, от восторга дрожа.
И мы никогда
             не прошли б через пекло пустыни,
Не будь у пустыни
                  зовущего вдаль миража.

От солнца лучей
                выцветают цвета акварели,
И пробует время
                на старой бумаге пастель.
И цель, как мираж,
                   возникает из призрачной цели,
Уходит в туман
               и опять появляется цель.

Мой старший товарищ -
                      разведчик особого вида:
Где он проходил,
                 на песках поднимается лес.
Всё шло через сердце:
                      восторг высоты и обида,
Энергии сердца
               хватило б на Братскую ГЭС.

Лежит мой товарищ
                  на белой казённой постели.
Парит его сердце
                 и падает снова в провал.
И цель возникает,
                  как песня из призрачной цели.
Вставай, мой товарищ.
                      Идём. Впереди перевал.

Нам надо ещё
             миражу миражей улыбнуться.
И опытом жизни
               поспорить с неверья бедой.
И выйти к оазису.
                  Рухнуть в траву. Не из блюдца -
Из чистых глубин
                 захлебнуться живою водой.

1967

Очень грустные стихи

Любови Джелаловне

Мне вспоминать об этом горько,
Но я не вспомнить не могу:
Гнедая кобылица Зорька
Паслась на пушкинском лугу.

Вокруг неё, такой же масти,
Играл и путался у ног
Смешной, глазастый, голенастый,
С волнистой шерстью сосунок.

Она густой травы наелась,
Стряхнула гриву с головы.
Ей поваляться захотелось
В прохладной свежести травы.

Весь день она возила сено,
Звеня колечком под дугой.
Согнув точёное колено
Одной ноги, потом другой,

В истоме лёгкости и лени
Передзакатного тепла
Она склонилась на колени
И на бок медленно легла.

Заржала радостно и сыто,
Собой довольная вполне.
Над брюхом вскинула копыта
И закрутилась на спине.

Откуда было знать кобыле,
Что на нескошенном лугу
Вчера здесь гости были. Пили.
И пели в дружеском кругу.

А кто-то с «мудрою» ухмылкой,
В хмельной беспечности удал,
Бутылки бил пустой бутылкой
И в воздух горлышки кидал.

…Дрожит кобыла стёртой холкой,
Всей кожей с головы до ног.
И конюх ржавою карболкой
Ей заливает красный бок.

Стекает кровь из рваной раны
В мою горячую строку.
И рёбра, как меридианы,
Сквозь кровь белеют на боку.

1967

***

Михаилу Львову

Что делать! Я - традиционен.
Своей традиции в кругу
Живу на старом рационе
И измениться не могу.

Закон традиции не вечен.
Пророк - пророчит. Хам - хамит.
А на поверку - сущность речи
Устойчивее пирамид.

Волна размерами Гомера
О камни бьётся головой.
Своё достоинство и мера
Есть в строе речи волевой.

Не будучи залётной птицей,
Я видел, как один шутник
Менял трапеции традиций
На акробатики турник.

И выходило лихо!
                 Снова
Я плачу перед наготой
Святой естественности слова,
Дивясь высокой простотой.

1967

Признание чудака

Чудак - от слова «чудо».
Но, смерти вопреки,
Земля живёт, покуда
Есть в мире чудаки.

Я плачу и чудачу.
Ни дома, ни кола.
Но всем сулят удачу
Мои колокола.

1967

Ночью, вспоминая ночь

Сквозь кактусы от подоконниц
Молочной ночи льётся свет.
Идёт бессонница бессонниц,
И ей конца, как звёздам, нет.

Опять своих расставит пугал
И будет бестолочь толочь,
Заглядывая в каждый угол,
Ещё одна седая ночь.

Опять воспоминаний рухлядь
Чёрт на чердак понаволок.
Они растут. И скоро рухнет
И грохнет об пол потолок.

Транзистор обнажает шкалы
И на столе скулит скулой.
И волны воют, как шакалы,
Отдельно каждою шкалой.

Опять кровавые припарки
Безумцы делают Земле.
Тигр вспоминает в зоопарке
Сквозь сон об уссурийской мгле.

У тигра тоже есть усталость, -
Он будет бредить до зари.
Их, тигров, только шесть осталось
На дикой воле Уссури.

А дерево растёт напротив,
Само себе лелеет тишь
И ветки с листьями торопит,
Заглядывая выше крыш.

1967

Письмо Ярославу Смелякову
из Михайловского после прочтения его книги

А лжи недолго править миром.
Пусть правда ложь бросает в дрожь.
Пусть только временным кумирам
На их погибель служит ложь.

И Пушкин знал, как при Пилате, -
Ему за всё держать ответ.
Знал, что за слово правды платит
Своим изгнанием поэт.

Словесный мусор гонит в Лету
Волна упрямого стиха.
…Сейчас в Михаиловском лето,
И зноен день, и ночь тиха.

И я не вижу святотатства
В том, что на пушкинском лугу
По старому закону братства
Тебя не вспомнить не могу.

Давно со мной живёт твой голос,
Ещё с мальчишества. Не раз,
Ликуя, веруя, кололась
Моя душа о твой рассказ.

И строй твоей высокой речи
Как бы на новую ступень
Над чередой противоречий
Благословлял идущий день.

И он был строгим до предела,
Ложился лугом под косу.
И мгла ненастная редела,
И пела иволга в лесу.

А что касается изгнанья,
То лучше многих знаешь ты:
Изгнанье Пушкина - признанье
Его чистейшей правоты.

1967

Встречая рассвет

Зачем мы люди, почему?
В. Хлебников

Я долго думал на рассвете,
Смотря на дальние холмы:
Кто мы? Земли слепые дети
Или самоубийцы мы?

Протоки светлое колено
Дрожало рябью мелких жил.
И белый аист копны сена,
Расхаживая, сторожил.

Тянулось облако на север,
Пересекала тень тропу.
Гудел пчелиным роем клевер,
И рожь готовилась к серпу.

Мир пробуждался без расчёта,
На свой, особенный манер.
И треснул выхлоп самолёта,
Скрывая звуковой барьер.

За ним тянулся шлейф невесты,
Сбегающей от жениха.
Качался трактор, словно в тесте,
В суглинок врезав лемеха.

Над взгорьем жаворонок звонко
Сорил казённою казной.
Мир открывал глаза ребёнка,
Захлёбываясь новизной.

1967

Вдогонку уплывающей по Неве льдине

Был год сорок второй,
Меня шатало
От голода,
От горя,
От тоски.
Но шла весна -
Ей было горя мало
До этих бед.

Разбитый на куски,
Как рафинад сырой и ноздреватый,
Под голубой Литейного пролёт,
Размеренно раскачивая латы,
Шёл по Неве с Дороги жизни лёд.

И где-то там
Невы посередине,
Я увидал с Литейного моста
На медленно качающейся льдине -
Отчётливо
Подобие креста.

А льдинка подплывала,
За быками
Перед мостом замедлила разбег.
Крестообразно,
В стороны руками,
Был в эту льдину впаян человек.

Нет, не солдат, убитый под Дубровкой
На окаянном «Невском пятачке»,
А мальчик,
По-мальчишески неловкий,
В ремесленном кургузном пиджачке.

Как он погиб на Ладоге,
Не знаю.
Был пулей сбит или замёрз в метель.

…По всем морям,
Подтаявшая с краю,
Плывёт его хрустальная постель.

Плывёт под блеском
                   всех ночных созвездий,
Как в колыбели,
На седой волне.

…Я видел мир,
Я полземли изъездил,
И время душу раскрывало мне.

Смеялись дети в Лондоне.
Плясали
В Антафагасте школьники.
А он
Всё плыл и плыл в неведомые дали,
Как тихий стон
Сквозь материнский сон.

Землятресенья встряхивали суши.
Вулканы притормаживали пыл.
Ревели бомбы.
И немели души.
А он в хрустальной колыбели плыл.

Моей душе покоя больше нету.
Всегда,
Везде,
Во сне и наяву,
Пока я жив,
Я с ним плыву по свету,
Сквозь память человечеству плыву.

1966, Москва

Наши песни спеты на войне

Седина отсчитывает даты,
И сквозит тревогою уют.
В одиночку старые солдаты
Песни позабытые поют.

Может, так, а может, к непогоде
Ноют раны у седых солдат.
Песни тоже вроде бы не в моде,
Вроде устарели, говорят.

Может быть, и мы и песни стары.
Высохла кровавая роса.
Новое под перебор гитары
Новые выводят голоса.

Лёгкие и свежие. Обиде
Не копиться, не кипеть во мне.
Наши песни спеты в лучшем виде,
Наши песни спеты на войне.

Там, где переходы и завалы,
Рваная колючка на столбах,
Умирали наши запевалы
С недопетой песней на губах.

С недопетой песней умирали,
Улыбаясь солнцу и весне.
И ко мне из неоглядной дали
Песня выплывает в полусне.

Песне что - звенеть на вольной воле,
До звезды вытягивая нить.
Только мне какой-то смутной боли,
Что ни делай, не угомонить.

И не надо! Ты меня не трогай.
У Победы тоже боль своя.
А тебе своей идти дорогой
И с девчонкой слушать соловья.

Он поёт. Вовсю поёт в подлеске.
Ночь тиха. Вселенная глуха.
Над ручьём пушистые подвески
Осыпает старая ольха.

Звёзды затихают в хороводе,
Соловьи выводят соловьят.
Может, так, а может, к непогоде
Нынче ноют раны у солдат.

1964

Песня незнакомой девочке

О. Ф. Берггольц

Я нёс её в госпиталь. Пела
Сирена в потёмках отбой,
И зарево после обстрела
Горело над чёрной Невой.

Была она, словно пушинка,
Безвольна, легка и слаба.
Сползла на затылок косынка
С прозрачного детского лба.

И мука бесцветные губы
Смертельным огнём запекла.
Сквозь белые сжатые зубы
Багровая струйка текла.

И капала тонко и мелко
На кафель капелью огня.
В приёмном покое сиделка
Взяла эту жизнь у меня.

И жизнь приоткрыла ресницы,
Сверкнула подобно лучу,
Сказала мне голосом птицы:
- А я умирать не хочу…

И слабенький голос заполнил
Моё существо, как обвал.
Я памятью сердца запомнил
Лица воскового овал.

Жизнь хлещет метелью. И с краю
Летят верстовые столбы.
И я никогда не узнаю
Блокадной девчонки судьбы.

Осталась в живых она, нет ли?
Не видно в тумане лица.
Дороги запутаны. Петли
На петли легли без конца.

Но дело не в этом, не в этом.
Я с новой заботой лечу.
И слышу откуда-то, где-то:
- А я умирать не хочу…

И мне не уйти, не забыться.
Не сбросить тревоги кольцо.
Мне видится чётко на лицах
Её восковое лицо.

Как будто бы в дымке рассвета,
В неведомых мне округах,
Тревожная наша планета
Лежит у меня на руках.

И сердце пульсирует мелко,
Дрожит под моею рукой.
Я сам её врач, и сиделка,
И тихий приёмный покой.

И мне начинать перевязку,
Всю ночь в изголовье сидеть,
Рассказывать старую сказку,
С январской метелью седеть.

Глядеть на созвездья иные
Глазами земными в века.
И слушать всю ночь позывные
Бессмертного сердца. Пока,

Пока она глаз не покажет,
И не улыбнётся в тени,
И мне благодарно не скажет:
- Довольно. Иди отдохни.

1964

***

Д. Хренкову

Я жизнь свою в деревне встретил,
Среди её простых людей.
Но больше всех на белом свете
Любил мальчишкой лошадей.

Всё дело в том, что в мире голом
Слепых страстей, обидных слёз
Я не за мамкиным подолом,
А без семьи на свете рос.

Я не погиб в людской остуде,
Что зимней лютости лютей.
Меня в тепле согрели люди,
Добрей крестьянских лошадей.

Я им до гроба благодарен
Всей жизнью на своём пути.
Я рос. Настало время, парень,
Солдатом в армию идти.

Как на коне рождённый вроде,
Крещён присягой боевой,
Я начал службу в конном взводе
Связным в разведке полковой.

И конь - огонь! Стоит - ни с места.
Или галопом - без удил.
Я Дульцинею, как невесту,
В полку на выводку водил.

Я отдавал ей хлеб и сахар,
Я был ей верного верней.
Сам командир стоял и ахал
И удивлялся перед ней.

Но трубы подняли тревогу,
Полночный обрывая сон.
На север, в дальнюю дорогу,
Ушёл армейский эшелон.

А там, в сугробах цепенея,
Мороз скрипел, как паровоз.
И - что поделать! - Дульцинея
Ожеребилась в тот мороз.

Заржала скорбно, тонко-тонко
Под грохот пушек и мортир.
И мне: - Не мучай жеребёнка… -
Сказал, не глядя, командир.

Я жеребёнка свёл за пойму
Через бревенчатый настил
И прямо целую обойму,
Как в свою душу, запустил.

Стучали зубы костью о кость.
Была в испарине спина.
Был первый бой. Была жестокость.
Тупая ночь души. Война.

Но в чёткой памяти запались:
Мороз, заснеженный лесок
И жеребёнок, что за палец
Тянул меня, как за сосок.

1959

***

Б. И. Пророкову

В моей душе живут два крика
И душу мне на части рвут.
Я встретил день войны великой
На полуострове Гангут.

Я жил в редакции под башней
И слушать каждый день привык
Непрекращающийся, страшный
Войны грохочущий язык.

Но под безумие тротила,
Сшибающего наповал,
Ко мне поэзия сходила
В покрытый плесенью подвал.

Я убегал за ней по следу,
Её душой горяч и смел.
Её глазами зрел Победу
И пел об этом, как умел.

Она вселяла веру в душу
И выводила из огня.
Война, каменья оглоушив,
Не оглоушила меня.

И я запомнил, как дрожала
Земля тревогою иной.
В подвале женщина рожала
И надрывалась за стеной.

Сквозь свист бризантного снаряда
Я уловил в какой-то миг
В огне, в войне, с войною рядом
Крик человека, первый крик.

Он был сильнее всех орудий,
Как будто камни и вода,
Как будто все земные люди
Его услышали тогда.

Он рос, как в чистом поле колос.
Он был, как белый свет, велик,
Тот, беззащитный, слабый голос,
Тот вечной жизни первый крик.

Года идут, и ветер дует
По-новому из-за морей.
А он живёт, а он ликует
В душе моей, в судьбе моей.

Его я слышу в новом гуде
И сам кричу в туман и снег:
- Внимание, земные люди!
Сейчас родился Человек!

1959

Стихи о необходимости

На тихих клумбах Трептов-парка
Могил в торжественном покое
Давно горят светло и ярко
Пионы, астры и левкои.

Я за судьбу земли спокоен;
Её простор обозревая,
Стоит под солнцем русский воин,
Ребёнка к сердцу прижимая.

Он родом из Орла иль Вятки,
А вся земля его тревожит.
Его в России ждут солдатки,
А он с поста сойти не может.

1958

***

И на стихи есть тоже мода,
И у стихов - свои дела.
Сама любовь, сама природа
Меня в поэзию вела.

Я на привалах быль и небыль
Струёй холодной запивал,
И никогда, сознаюсь, не был
В разряде первых запевал.

Но зависть душу не глодала
Мою ни разу на веку.
Мне время тоже диктовало
Свою судьбу, свою строку.

Оно свои дарило песни
И после боя свой привал
И говорило мне: «Воскресни»,
Когда я глаз не поднимал.

Спешу, отчаиваясь снова,
Пока перо поёт в руке,
Своей души оставить слово
В певучем русском языке.

1957

***

Для тех, кто жизнь приемлет праздно,
И море - только водоём.
Но нет, оно многообразно
В однообразии своём.

Оно от края и до края,
Вскипая пеной на косе,
Шумит, меняясь и мелькая
В своей полуденной красе.

Оно под стать, в солёной пене
Всегда снующее у ног,
Непрекращающейся смене
Моих сомнений и тревог.

Оно подходит вал за валом,
Оно зовёт, оно поёт.
Оно на гребне небывалом
Сулит и мне высокий взлёт.

Оно отрадой входит в душу,
Берёт и валит наповал.
И где-то там идёт на сушу
Моей любви девятый вал.

?

***

Всю ночь шёл дождь.
                    В сверканье белых молний
Он бился в стёкла, брызгами пыля.
И, запахом всю комнату заполнив,
Отряхивали крылья тополя.

А ты спала, как сказочная птица,
Прозрачная и лёгкая, как пух.
Какие сны могли тебе присниться,
Какие песни радовали слух?

Был сладок сон. И были, словно листья,
Закрыты полукружия ресниц.
Но утро шло всё в щебете и свисте,
Всё в щёлканье невыдуманных птиц.

Казалось, мир в том щебете затонет,
Его затопит этот звонкий гам.
И мне хотелось взять тебя в ладони
И, словно птицу, поднести к губам.

?

***

Метёт метель. Сугробы - словно горы.
Горит огонь. И в медленном тепле
Мне хочется быть нежным, как узоры
Морозного налёта на стекле.

Ты с холода. Из самой прорвы синей
Вбегаешь, не снимая руковиц.
Дай мне губами сдунуть лёгкий иней
С колючих и слепившихся ресниц.

Садись к огню и отогрей колени,
Стряхни росу с оттаявших волос.
Сквозь заросли тропических растений
Глядит в окно завистливый мороз.

Да где же там - завистливый! С опаской,
Чтоб не тревожить, полуночный час
Какой-то старой белой-белой сказкой,
Сам радуясь, одаривает нас.

Снегурочка, ты снова прилетела.
Ты руки застудила на лету.
Метёт метель, а нам какое дело -
За окнами черёмуха в цвету.

?

***

Нет у меня пристрастия к покою.
Судьба моя своей идёт тропой.
Зачем скрывать? Я ничего не скрою.
Душа моя чиста перед тобой.

Мир свеж, как снег,
                    как снег на солнце ярок,
Голубоватым инеем прошит.
Он для тебя и для меня подарок.
Бери его! Он, как и ты, спешит.

Встречай его работой или песней,
Всей теплотой душевного огня.
Чем дольше я живу, тем интересней,
Сложней и строже время для меня.

Есть и своя у зрелости отрада,
Свои дела, но не об этом речь.
В любое время для себя не надо
Запас души и жизнь свою беречь.

Нет, мы в гостях у жизни не случайны
И вымыслом и сказкой не бедны.
Земля кругла - на ней не скроешь тайны.
Зима бела - и все следы видны.

?

***

Я слишком долго был счастливым
И перестал душой ценить
Когда-то бьющую приливом
Любовь, сходящую на нить.

Был мир глазаст, цветаст и ясен,
Как солнце, в очи била страсть.
Нет, не старайся - труд напрасен.
Не свяжешь. Нить оборвалась!

Но где-то там, ещё в глубинах
Раздумий тяжких и обид,
Боясь взорваться, как на минах,
Надежда тихая стоит.

Из дальней дали, злой и строгой,
Через отчаянье и ложь
В последний раз меня растрогай,
Последним взглядом обнадёжь.

1956

***

Всё с этим городом навек -
И песня, и душа,
И чёрствый хлеб,
И чёрный снег,
Любовь, тоска,
Печаль и смех,
Обида, горечь и успех -
Вся жизнь, что на глазах у всех
Горит, летит спеша.

Всё вместе с нами
И для нас
Сплелось, перевилось:
И очерк губ,
Надежда глаз,
И первый шёпот в первый раз,
И седина волос.

И первый бой,
И кровь друзей,
И верность до конца -
Она от совести моей
Не отведёт лица.

Я жил,
И я не без греха,
И нечего таить -
Давал в том месте петуха,
Где нужно слёзы лить.

Мой век прекрасен и жесток.
Он дорог мне и мил.
Я не сверчок,
Чтоб свой шесток
Считать за целый мир.

И я по городу иду,
Как через радость и беду.
Вся жизнь моя,
Судьба моя,
Двужильная, упрямая,
Калёная, та самая,
Открыта, на виду.

Я душу вынес из огня,
Через кольцо блокад.
Ты песней жизни для меня
Остался, Ленинград!
Всем честным мужеством своим
Неповторимых зим,
И чистотой, и простотой,
И откровенной остротой
Той ленинской души,
Которая в тебе жива,
Как свежий воздух, как Нева!
Бери - стихи пиши!

Жизнь!
Золотое ремесло,
Без фальши и тоски.
Сыпучим снегом занесло
У Ленина виски.

Он - жизнь сама!
Он - сам народ!
Он весь - порыв вперёд.
И так всегда -
Из года в год,
Из рода в новый род!

Что будет - радуюсь тому,
Пою о том, что есть.
Пылать здесь сердцу моему
И разрываться здесь.

1956

***

Ни прихотью, ни силой, ни тоскою,
Ни сказкою тебя не удивишь.
Над зимней, застывающей рекою
Ты в тихом одиночестве стоишь.

Морозный день. Ни облака, ни тени;
Крупчатые слепящие снега,
И розовое солнце, дым селений,
В ракитнике пушистом берега.

В дни бивуачной юности и ныне
Одной тобой по-прежнему живу.
Ты мне такою снилась на чужбине,
Такой ты мне предстала наяву.

Ты - вся моя. Дороже год от года.
Открытым взглядом для меня горишь.
Весеннею порою ледохода
Каким ты чудом землю одаришь!

Я вытерплю обиду и потерю,
До двери тропку проторю в снегу,
В беде и славе лишь тебе поверю,
Тебе одной - умру, но не солгу.

1956

***

Нынче осень, как поздняя слава,
Ненадёжна и так хороша!
Светит солнце весеннего сплава,
За холмы уходить не спеша.

А по кромке озёрной у леса
Зеленеют в воде камыши.
И под тенью густого навеса
Тишина и покой. Ни души.

У опушки сухого болота
Вырастает вторая трава.
Красота! - и стрелять неохота -
Поднимаются тетерева.

Я нарочно оставил двустволку,
Чтоб не трогать внимательных птиц.
А по лесу звенит без умолку
Комариная песня синиц.

В рыжей хвое лесные дороги.
Листья падают, тихо шурша.
И душа забывает тревоги,
И обиды прощает душа.

Видно, лето не кончило повесть
И запас у природы богат.
Бронзовея, прямые, как совесть,
Смотрят старые сосны в закат.

1955

***

Я воевал, и, знать, недаром
Война вошла в мои глаза.
Закат мне кажется пожаром,
Артподготовкою - гроза.

На взгорье спелая брусника
Горячей кровью налилась.
Поди, попробуй, улови-ка
И объясни мне эту связь.

Года идут, и дни мелькают,
Но до сих пор в пустой ночи
Меня с постели поднимают
Страды военной трубачи.

Походным маршем дышат ямбы,
Солдатским запахом дорог,
Я от сравнений этих сам бы
Освободился, если б мог.

И позабыл, во имя мира,
Как мёрз в подтаявшем снегу,
Как слушал голос командира,
Но, что поделать, - не могу!

Подходят тучи, как пехота,
От моря серою волной.
И шпарит, как из пулемёта,
По крыше дождик проливной.

1955

Солдатская песня

Путь далёк у нас с тобою,
Веселей, солдат, гляди!
Вьётся знамя полковое,
Командиры впереди.

… (далее по ссылке ниже)

1954

Музыка: Василий Соловьёв-Седой.

Вот Кинешма, здесь родина моя

Кинешма! Детство моё быстроногое,
Здесь ты прошло по откосам крутым.
Всё оглядело и всё перетрогало.
Было ли ты золотым? - Золотым!

Вижу сегодня знакомые флаги я,
Берег высокий, зелёный простор.
И на площадке весёлого лагеря
Снова горит пионерский костёр.

Снова дорожка от берега лунная
Тихо бежит по упругой волне.
Песенка старая, песенка юная
Сердце чего-то встревожила мне.

Снова от пристани, с берега медного,
В тихий туман соловьиных ночей
Девушек с фабрики имени Бедного
Звёзды ведут до студёных ключей.

Кинешма! Юность моя не окончена.
Здравствуй! Ты снова сегодня со мной.
Ветер, и Волга, и звёзды. И нонче нам
Можно поспорить с высокой волной.

Разве забудешь, из памяти вынешь ли:
Каждый по-своему дорог и мил:
Добрые русые парни из Кинешмы,
Им не подняться из братских могил.

Вьюги отпели, и ветры отплакали,
И поседели невесты у них.
Разве забудешь и хватит, однако ли,
Славе бессмертных дерзанья живых!

Молодость, здесь ты росла, колобродила,
Радости ясной в сердцах не тая.
Родина! Милая, милая родина!
Сила, и слава, и совесть моя.

1952

Считайте меня коммунистом!

Январский мороз разгорался лютей.
Стекались бессчётные толпы людей.
Всю ночь до рассвета, тревожно-остры,
На площади Красной горели костры.
Над ленинским гробом под медленный гул
Рабочий с винтовкой вставал в караул.
И твёрдо стоял. И летели к нему
Слова, согревавшие колкую тьму:
«Считайте
          меня
               коммунистом!»

В неравном бою у Валдайских высот
Смертельно подбитый дымил самолёт.
Под ним каруселью крутилась земля.
Вцепился в штурвал командир корабля.
Машину, подвластную крепкой руке,
Он бросил на танки фашистов в пике.
В дыму задыхаясь, кричал командир
В оглохший от гулких разрывов эфир:
«Считайте
          меня
               коммунистом!»

Хозяин земли, трудовой человек -
Французский горняк, героический грек,
И нerp из Техаса, и рурский шахтёр,
За правду смертельный ведущие спор,
Всё чаще и чаще врагам говорят -
Слова эти громче разрывов гремят,
Сквозь дробь пулемётов и пенье свинца,
К великой борьбе окрыляя сердца:
«Считайте
          меня
               коммунистом!»

Мне в жизни даны золотые права
На самые светлые в мире слова.
Я песней народу обязан служить!
Весёлые песни о счастье сложить!
Я лучшие чувства словам передам,
Чтоб птицей летели слова по рядам,
Чтоб в сердце входила, чиста и строга,
На радость друзей, боевая строка,
Чтоб честные люди на светлой земле
Считали
        меня
             коммунистом!

1949

Родник

Шумят ак-манайские вязы,
Камням и корням лозняка
Плетёт потихоньку рассказы
Живая струя родника.

Меж листьев от солнца обронен
На дно родника золотой.
Здесь, кажется, был похоронен
Когда-то какой-то святой.

Давно меж людьми позабыто
Прозванье его и труды.
А сколько здесь было испито
Прозрачной холодной воды!

И сколько здесь было от веку
И скрылось людей вдалеке -
Не может сказать человеку
Родник на своём языке.

Я в тонком, прозрачном скольженье
Воды между мелких камней
Чужое искал отраженье,
Своё оставляя на ней.

Звенела над клевером пчёлка.
От облака тень проплыла.
К воде подошла перепёлка
И долго по капле пила.

Потом оглянулась с опаской
И скрылась в траве вырезной.
Я ждал, что появится сказка,
Пройдёт по тропинке лесной.

Но сказка не вышла. А вышел,
Кусты раздвигая, плечист,
Седого ольшаника выше,
Чумазый, как чёрт, тракторист.

До пояса голое тело
Загаром цвело горячо.
Полдневное солнце присело,
Как беркут, к нему на плечо.

Он пил, умывался. Был вкраплен
В струю ледяную на дне.
И плавились крупные капли
На смуглой широкой спине.

Травинкой любой узнаваем,
Довольный своею судьбой,
Ушёл он, весёлый хозяин,
И сказку увёл за собой.

1948

***

И. Т.

В моей беспокойной и трудной судьбе
Останешься ты навсегда.
Меня поезда привозили к тебе,
И я полюбил поезда.

Петляли дороги, и ветер трубил
В разливе сигнальных огней.
Я милую землю навек полюбил
За то, что ты ходишь по ней.

Была ты со мной в непроглядном дыму,
Надежда моя и броня,
Я, может, себя полюбил потому,
Что ты полюбила меня.

1947

***

Стареют ясные слова
От комнатного климата,
А я люблю, когда трава
Дождём весенним вымыта.

А я люблю хрустящий наст,
Когда он лыжей взрежется,
Когда всего тебя обдаст
Невыдуманной свежестью.

А я люблю, как милых рук,
Ветров прикосновение,
Когда войдёт тоска разлук
Огнём в стихотворение.

А я люблю, когда пути
Курятся в снежной замяти,
А я один люблю брести
По тёмным тропам памяти.

За тем, что выдумать не мог,
О чём душа не грезила.
И если есть на свете бог,
То это ты - Поэзия.

1946

Солдатка

Сырой туман висит над морем.
И над землёю едкий дым.
Пока мы о грядущем спорим
И о сегодняшнем молчим,

… (далее по ссылке ниже)

1946

Читает Михаил Дудин:

Соловьи

О мёртвых мы поговорим потом.
Смерть на войне обычна и сурова.
И всё-таки мы воздух ловим ртом
При гибели товарищей. Ни слова
Не говорим. Не поднимая глаз,
В сырой земле выкапываем яму.
Мир груб и прост. Сердца сгорели. В нас
Остался только пепел, да упрямо
Обветренные скулы сведены.

Трёхсотпятидесятый день войны.

Ещё рассвет по листьям не дрожал,
И для острастки били пулемёты…
Вот это место. Здесь он умирал -
Товарищ мой из пулемётной роты.

Тут бесполезно было звать врачей,
Не дотянул бы он и до рассвета.
Он не нуждался в помощи ничьей.
Он умирал. И, понимая это,

Смотрел на нас и молча ждал конца,
И как-то улыбался неумело.
Загар сначала отошёл с лица,
Потом оно, темнея, каменело.

Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней.
Запри все чувства сразу на защёлку.
Вот тут и появился соловей,
Несмело и томительно защёлкал.

Потом сильней, входя в горячий пыл,
Как будто сразу вырвавшись из плена,
Как будто сразу обо всём забыл,
Высвистывая тонкие колена.

Мир раскрывался. Набухал росой.
Как будто бы ещё едва означась,
Здесь рядом с нами возникал другой
В каком-то новом сочетанье качеств.

Как время, по траншеям тёк песок.
К воде тянулись корни у обрыва,
И ландыш, приподнявшись на носок,
Заглядывал в воронку от разрыва.

Ещё минута - задымит сирень
Клубами фиолетового дыма.
Она пришла обескуражить день.
Она везде. Она непроходима.

Ещё мгновенье - перекосит рот
От сердце раздирающего крика.
Но успокойся, посмотри: цветёт,
Цветёт на минном поле земляника!

Лесная яблонь осыпает цвет,
Пропитан воздух ландышем и мятой…
А соловей свистит. Ему в ответ
Ещё - второй, ещё - четвёртый, пятый.

Звенят стрижи. Малиновки поют.
И где-то возле, где-то рядом, рядом
Раскидан настороженный уют
Тяжёлым громыхающим снарядом.

А мир гремит на сотни вёрст окрест,
Как будто смерти не бывало места,
Шумит неумолкающий оркестр,
И нет преград для этого оркестра.

Весь этот лес листом и корнем каждым,
Ни капли не сочувствуя беде,
С невероятной, яростною жаждой
Тянулся к солнцу, к жизни и к воде.

Да, это жизнь. Её живые звенья,
Её крутой, бурлящий водоём.
Мы, кажется, забыли на мгновенье
О друге умирающем своём.

Горячий луч последнего рассвета
Едва коснулся острого лица.
Он умирал. И, понимая это,
Смотрел на нас и молча ждал конца.

Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле
Когда он, руки разбросав свои,
Сказал: «Ребята, напишите Поле:
У нас сегодня пели соловьи».

И сразу канул в омут тишины
Трёхсотпятидесятый день войны.

Он не дожил, не долюбил, не допил,
Не доучился, книг не дочитал.
Я был с ним рядом. Я в одном окопе,
Как он о Поле, о тебе мечтал.

И, может быть, в песке, в размытой глине,
Захлебываясь в собственной крови,
Скажу: «Ребята, дайте знать Ирине:
У нас сегодня пели соловьи».

И полетит письмо из этих мест
Туда, в Москву, на Зубовский проезд.

Пусть даже так. Потом просохнут слёзы,
И не со мной, так с кем-нибудь вдвоём
У той поджигородовской берёзы
Ты всмотришься в зелёный водоём.

Пусть даже так. Потом родятся дети
Для подвигов, для песен, для любви.
Пусть их разбудят рано на рассвете
Томительные наши соловьи.

Пусть им навстречу солнце зноем брызнет
И облака потянутся гуртом.
Я славлю смерть во имя нашей жизни.
О мёртвых мы поговорим потом.

1942

***

Весь лагерь спит. Песок прохладой дышит.
И ночь плывёт, торжественно тиха.
Она не замечает и не слышит
Походки лёгкой моего стиха.

Лишь на заливе, тину подминая,
Во всех своих желаниях вольна,
Упругий ритм стиха напоминая,
Ворочается сонная волна.

Восходит солнце, и ложатся тени,
Шиповник раскрывает лепестки,
И вздрагивают головы растений,
И к солнцу продираются ростки.

У финских сосен сизые верхушки
Совсем горят в лазоревом огне.
По-русски настоящая кукушка
Прожить два века обещает мне.

1940