КНЯЖНИН Яков Борисович [3 (14) октября 1742 (или 1740), Псков - 14 (25) января 1791, Петербург], русский драматург, поэт, член Российской академии (1783).
Представитель классицизма. Трагедии «Дидона» (1769), «Росслав» (1784), «Вадим Новгородский» (1789), комедия «Хвастун» (1784-1785), либретто комических опер.
Хвалить и всё и всех - то дело безопасно, И будет всё с тобой и дружно и согласно. Все станут говорить: вот добрый человек! Умно и смирно он проводит честный век. Водой не замутит. Душа его почтенна, Что ей ни дай, ничем не будет огорченна. Он ангел во плоти; прямой он филозоф! Хоть скучный Рифмоскрып, возы навьюча строф, Его терпению сто тысяч од привозит, Он плодородие его хвалой навозит; И, сердцем дань платя препакостным стихам, Хотя исподтишка в кулак зевает сам, Но восхищается он явно каждой строчкой И всем любуется: и запятой, и точкой. «Куды, - он говорит, - как это всё умно! Иным покажется запутанно, темно; Но то и хорошо: одни лишь низки слоги Понятны всякому; а кто, равно как боги, Высоко говоря, на крылиях парит, Тот должен не понять и сам что говорит. То честь ли, коль творца так мало почитают, Что без разбора все его стихи читают? Что приступ всякому свободный, лёгкий к ним? Что чернь бесчестит их понятием своим? Воспомни о царях, владеющих Востоком; Не досягаемы ничьим из смертных оком, На неприступнейшей престола высоте Богами кажутся подвластных простоте. Хоть, к счастью, ничего для нас не созидают, Велики тем они, что их не понимают. Почтенный Рифмоскрып! равно твои стихи, Чрез меру гордые, надуты, как мехи, Презрев и ум простой, и чистый смысл, и толки, Пребудут навсегда в почтении на полке. С подобострастием храня их свят покой, Чтецы не осквернят их дерзкою рукой». Вот так-то ободрён, в свои влюбленный враки, Быть думает орлом, а ползает, как раки. Какой же люта лесть даёт пиитам плод? Ах! даже и на весь с презреньем смотрят род Того, который всех, как смертными грехами, Терзает и томит несносными стихами. Однако свет неправ; и чем же винен я, Что этот Рифмоскрып-рифмач родня моя?.. Помилуй, свет, меня, невинна пред тобою! Я связан с ним родством, не связан головою. «Но должно б, - говорят, - ему подать совет, Чтоб не срамил себя на целые сто лет. Не лучше ли, скажи, честному человеку Поденщиком копать канал иль чистить реку? Не лучше ль улицу каменьями мостить? Не лучше ль огурцы или морковь садить, Чем, глупый стих точа, как деревянну пешку, Рассудку здравому его казать в насмешку?» Поверьте, говорил я то же много раз, И метил я ему не в бровь, а в самый глаз, Приметя склонности его души природны, Полезные, хотя не очень благородны: А именно, коням он мастер гриву стричь; Умеет гордо он держать на козлах бич; Я, видя, что он то всё действует приятно, «Будь кучер, - я ему твердил неоднократно. - Каретой произвесть ты легче можешь гром; С вожжами будешь ты почтенней, как с пером. Умея обуздать на свете всяку клячу, Загладь твою, загладь с Пегасом неудачу! Послушайся меня, племянник дорогой: Парнасский часто конь в тебя лягал ногой, И уморить тебя он может напоследок. Плачевный сей пример на свете ведь не редок. Ты знаешь сам, без крыл нельзя никак летать; Равно без дара нам никак нельзя писать. Есть всякому своя от неба данна доля. Бесчестит лишь одна несмысленная воля. Смешон, кто не своё примает ремесло. Читал ли ты когда Депрео-Боало? Ты помнишь ли врача, достойна слёз и смеха? Латинский людоед, друг смерти и утеха, Наперсник дорогой царя подземных царств, Он силою своих мертвительных лекарств, Не уважая вдов, сирот оставших стона, Толико же, как мор, был верный раб Плутона. Однако был учён. Что ведал Гиппократ, Что ведал Галиен, он то твердил стократ. Наука у него, как гидра, в мысли села И до конца его природный разум съела; И, думать запретя, лишь то велела знать, Другие только что умели понимать. Святое к старине всегда храня почтенье, Иное мыслить он считал за преступленье, И лучше он хотел по книге уморить, Как жизнь по естеству больному подарить. Он, впрочем, был речист, способен к красну слову, Как станет говорить - нельзя не быть здорову; Как станет он лечить - нельзя не умереть. Из всех его друзей, преставших солнце зреть, Остался друг один, который не был болен; Богатый откупщик, избыточен, доволен, Охотник строиться, хоть вкуса не имел. Он друга-лекаря в свой новый дом привел. Нестройство здания наш врач тотчас приметил, И дарованием природным вдруг осетил Он всю тяжёлую нелепость богача. Искусству строиться хозяина уча, В ином он месте быть крыльцу повелевает; Из глупых там сеней он залу созидает; Там кудри, как парик, велит с стены он сбить И с кровли здесь фронтон уродливый стащить. Прекрасным делает строение постыло; И стало самому хозяину то мило. В архитектуре врач, зря быстрый свой успех, За модули её принялся не на смех. Простясь с пилюлями, с микстурами, с ланцетом, Мир тотчас заключил с опустошённым светом. И, более земли гробами не тягча, Строитель добрый стал из скверного врача. Депрео-Боало полезна эта сказка: Племянник, на тебя прямая ведь указка». Какой же мне ответ?.. - «Не слушаю я врак. Депрео твой глупец, и Боало дурак; А с сими греками и дядя повредился. Узнай же, что на то я только и родился, Дабы вселенную в стихи переложить. Кто может так легко, как я, производить? Вчера заделал я лишь только эту драму, А вот она и вся, пиитов наших к сраму. Хочу её тебе я, дядя, прочитать». - Тотчас из пазухи он вытащил тетрадь. О, ужас!.. толщиной он с Проптера казался, Но спичкой стал, когда от драмы опростался. Страх светлый день тогда преобратил мне в ночь. Я обмер и не мог уйти оттоле прочь. Тиран сей, пользуясь моим остолбененьем, Чтоб умертвить меня тетради толстой чтеньем, В кафтанну петлю мне свой перст загнул, как крюк, И средства тем лишил избегнуть лютых мук. Любуяся своей стишистою громадой, Котору называл поэзии Палладой, Бессилен удержать её одной рукой, Он дядю бедного преобратил в налой И на моё плечо взвалил тяжёло бремя. «Бесчеловечное ты демонское семя!» - Ему я закричал, от тягости кряхтя. Тогда, на толстый пень сложив своё дитя, Который близко нас, мне к счастию, случился, Читанием стихов душить меня пустился. Уже, ударив, час меня к обеду звал, А варвар чтение лишь только начинал. Рот в пене был его, и очи помутились, Все чувствия его лишь в драму углубились. Приметя то, чтобы себя освободить, Я лучше захотел кафтан мой погубить, Которым он ко мне держался, прицепяся. От грусти полумёртв, досадуя, сердяся, Тишком с себя кафтан несчастный я стащил; От радости тогда и стыд, и всё забыл. Благодаря меня освободившей доле, Я бегом от врага избавился в камзоле И, издали смотря, доволен, хохотал, Что драму моему кафтану он читал. Теперь, на это всё рассудка оком глядя, Скажите, винен ли в его беспутстве дядя?
[1787]
Проптер - известный аглинский купец своею чрезвычайною толщиною.
О ты! которую теперь звать должно - Вы, С почтеньем, с важностью, с уклонкой головы, О прежня Лиза, Ты!.. Вы барыня уж ныне. Скажите, так ли Вы в сей счастливы судьбине, Котора в сорок лет Вам пышности дала, В алмазы, в фижмы Вас, в величье убрала, Превосходительством и знатью отягчила И косо на меня смотреть Вас научила, Когда на улице, звуча по мостовой, На быстрой шестерне встречаяся со мной, Гордяся нового родства высокой связью, С блистающих колёс Вы брызжете мне грязью? Сквозь чисты стёкла зря унылу красоту, Сиянья Вашего я счастием не чту: Превосходительство является мне Ваше Скучнее во сто раз, а ничего не краше. Воспомните, как Вы была лишь только Ты, Ещё не знающа величия мечты, На имя Лизынька мне нежно отвечала, За пламень мой меня улыбкой награждала, Во стройной кофточке, которой белизне Не уступала грудь твоя, открыта мне, И только розою одною защищенна, Котора, розами твоими помрачненна, Должна была моим желаньям уступать Уста Твои и грудь прелестну целовать. Ты помнишь: не было моей любви препоны; Ты помнишь время то, как строгие законы Хотели было нас с Тобою разлучить! Но льзя ль препоною любовь остановить? У ней препятствием лишь крылья вырастают, Ей шутка все глаза, чем аргусы сверкают. Воспомни время то… Сколь сладко мне оно! Как лестницу любовь мне ставила в окно, Которо грации с Тобою отворяли И в сумерки меня к утехам провождали. В восторгах наших я и Ты, забыв весь свет, Мы думали, что нас счастливей в свете нет. И в самом деле так: кто мог быть нас блаженней? И чем же генерал в веселии отменней?.. Отменней?.. быть нельзя; безмерно ниже нас… Не по природе он, по этикету Вас Любя, нахмуряся, к Вам важно подступает, Приятства, смехи прочь и игры отгоняет. Бояся знатность он высоку уронить, Он может ли Вас так, как я Тебя, любить? Превосходительством природу задушая И в сердце гордость он с любовию мешая, Вас любит, помня то, что он и генерал; А я, Тебя любя, себя позабывал. Все были чувствия, вся мысль полна Тобою; И весь я занят был лишь Лизою одною, Тобою слышал всё, Тобой на всё взирал, Тобою жил, твоим дыханием дышал, Тобой одной во мне и сердце трепетало… На место золотых часов оно считало Минуты сладкие небесных тех забав, Которы, от земли нас гнусной оторвав, Бессмертья уделя, равняли с божествами. Ведь боги в вечности не заняты часами. Пристойно смертным то, чтоб время протолкать, Его в карманы класть и часто вынимать. Забава скучливых, часы, веселью смутки, У нас лишь два часа бывало только в сутки: Один - чтоб вместе свет и время забывать; Другой - не видяся, увидеться желать.
[1786]
Фижмы - пышная юбка на каркасе.
Аргус - в греческой мифологии многоглазый великан; в переносном смысле - бдительный страж.
Смутки - помеха.
Источник жизни! благ податель! К тебе, о боже! вопию; И пред тобою, мой создатель! Мою всю душу пролию. Премудрости наполни светом Мою к тебе парящу мысль! Имущего тебя предметом, Меня к своим рабам причисль. К рабам?.. Рабов ты не имеешь: Отец тебя любящих чад, Ты благостью одной владеешь, И власть твоя полна отрад. Вотще тебя себе подобным Соделать смертные хотят, Суровым, грозным, гордым, злобным, С собою ставя бога в ряд. Не верю я сердцам сим диким, Которы, лютостью одной Тебя являя нам великим, Не твой нам кажут образ - свой. Всяк час ты ложь их обличаешь Пучиною твоих щедрот И милостью опровергаешь Угрюмых мудрецов довод. Ты кротко солнцу рек: «Навеки, Блистая, провещай творца; Да зрят всечасно человеки Меня в щедроте без конца». Всяк день то солнце повторяет, Сей благости твоей залог, И вся природа нам являет, Что бог не может быть не бог. Лишь только мы, неблагодарны, Не чувствуя твоих щедрот, То слабы, то высокопарны, Крушим страстями свой живот. Ты, смертным даровав свободу, К блаженству тьму путей открыл; Одним веселием природу Своей ты власти покорил. А если иногда печали Дают вкушать нам горький яд, Не винен ты, что мы создали Себе из рая страшный ад. Не ты виновен, что мы, люди, Желая все богами быть, Вздымая гордо наши груди, Себя дерзнули позабыть. Тобой творенны наслаждаться, Превыше мы себя летим И мудростью с тобой равняться В своём безумствии хотим. Чувствительность! о дар божествен! Ты нас прямей ведёшь к концу, И крыл твоих полёт торжествен Возносит сердце ко творцу. Творец! тебя понять не тщуся, Всем сердцем, как отца, любя; Кто ты, о том я не крушуся, С восторгом чувствуя тебя. Ты был, ты есть, ты вечно будешь, - То небо и земля твердят; Я есмь, меня не позабудешь, - Мои все чувства то гласят.
[1780]
За беззаконие львов, тигров, барсов, Четвероножных оных Марсов, Которым отданы в правление леса, Разгневанные небеса Послали мор; валятся звери, Повсюду к смерти им отверсты страшны двери. Окончились пиры, которые они В спокойны прежде дни На счёт овец и зайцев устрояли; И звери в ужасе уже не звери стали. Изнемогают все, хоть смерть разит не всех. Гусей и кур лисицы не вкушают, И горлицы друг друга убегают. Нет более любви в лесах и нет утех. Глас добродетели сам хищный Волк стал слушать. Исправил наконец и Волк свой грешный век И стал он добрый человек; Но отчего? - Не хочет боле кушать. Сбирает Лев совет и говорит: «Друзья! Конечно, за грехи несчастье нам такое. Чтоб отвратить толико время злое, Кто всех грешней, хотя б то был и я, Тот должен искупить всё общество собою, Тот должен умереть за общество один, И будет славный он по смерти господин. Доволен бы я был моей судьбою, Когда б грешнее всех я был: Я жизнию б народ звериный искупил, И имя было бы моё всех львов слышнее. Я признаюсь, и я не без греха, Едал я и овец, едал и пастуха, Но я неужто всех грешнее? Пусть всяк, подобно мне, открыв смиренный дух, Покаяся, грехи свои расскажет вслух». - «Великий государь! - Лисица возглашает, - Ты праведен и милосерд всегда; Твоя священна лапа иногда Овец, любя, тазает; Но что же это за беда? Что их изволишь кушать, - То честь для подлости такой: Они на то и созданы судьбой. Нет, слишком совести своей изволишь слушать. И также нет греха Терзать и пастуха; Он из числа той твари пренесносной, Которая, не знаю почему, Во гордости, зверям поносной, Не ставя меры своему Уму, Себе владычество над нами присвояет И даже и на льва с презрением взирает». Известно, ежели кто вступится за льва, С тем будут все согласны; Итак, Лисицыны слова Казались всем и правы и прекрасны. Не смели также разбирать Грехи волков, медведей строго, И словом то сказать, Кто был драчун хотя немного, Тот был и праведен и свят. Кто силен, никогда не будет тот повешен. - Но вот валит Осёл, преглупый пустосвят, И говорит: «Я много грешен! Однажды, вечером, я близко шёл лугов, Монастырю луга принадлежали; Не видно было там монахов, ни ослов, Они все спали. Я был один, и был тому я рад. Трава младая, случай, глад, А более всего чёрт силен; Вводить ослов во грех Чёрт в вымыслах всегда обилен: Приманкою там многих он утех Мне пакости настроил, Я весь монашеский лужок себе присвоил И травки пощипал…» - «В тюрьму Осла! - вдруг весь совет вскричал. Его-то нас губит ужасно прегрешенье: Есть ближнего траву! о, страшно преступленье!» И чтоб злодейства впредь такие отвратить, Травы для защищенья, Осла повелено казнить Погибели для отвращенья. И у людей такой же нрав: Кто силен, тот у них и прав.
[1779]
Небес лазори помраченны Румянит тихая заря; Огнём и светом насыщенны Кони вывозят дней царя. Бледнеют ночи кровы темны; Морфей во пропасти подземны Уносит грёзы и мечты; Главу его венчают маки, Ему вслед идут сны и мраки И наступают суеты. Орёл, любимец гордый грома, Свой к небу правит быстр полет; Он, кажется, достигнет дома, Отколь исходит солнца свет. На нивах перепел стенящий, На сучья соловей гремящий Супруг своих к себе зовут, Восходом солнца восхищенны. Цветы и травы оживленны Приятну утра росу пьют. Пастух, подъят с утра зарею, Младой пастушки во очах Зря ясно, как любим он ею, Чтоб то же видеть на лугах, Спешит от ней… Она вздыхает, На волю ветрам распускает Нежнейши мягка льна власы. Зефиры оными играют, То прячут, то опять являют Сокровища её красы. Натура в ризе испещренной, Любяща нежну простоту, С её красой неухищренной Свою мешает красоту. В лугах, цветущих близко стада, Пастушку ждёт её отрада; С журчаньем чистого ручья Пастух свой голос съединяет, Цветов венками украшает В ней прелесть жизни своея. Среди кустов, в тени зелёной Любовь утехам ставит трон, От естества не удалённый Им пишет счастие закон. Всегда желания их с ними, Довольны участьми своими И только счастливы собой, Собой вселенну заменяют, Того блаженством не считают, Чего им не дано судьбой. К водам и чистым, и прозрачным На брег, усыпанный песком, К ловитвам тамо рыб удачным Идёт надежда с рыбаком. Зефиром зыблемая уда Манит рыб жадных отовсюда, И, тягость ощутив, рука Весельем душу восхищает; Дрожанью уды отвечает Дрожанье сердца рыбака. Почтенн питатель смертных рода Ко жёлтым пажитям спешит; Чтя труд его, сама природа Согбенны класы золотит. Он смертным жизнь с полей сбирает И униженье презирает, Чем пышность гордая претит Его полезнейшей заботе; В священной рук его работе Блаженство мира состоит. Как солнце из-за гор выходит Вам, пастыри, сиять с небес, В селеньях ваших не находит Ни страшных горестей, ни слез. Меж вами игры лишь и смехи И самы чистые утехи; Всяк час свирелей слышен глас И видны граций нежны пляски; Приятства ваши все без маски, Натура гонит лесть от вас. Но, ах! в обитель позлащенну, Где пагуб нам течёт река, Природу где уничиженну Терзает гордости рука И где величие уныло Стенёт, само себе постыло, Выводит скорбный день заря: Там пений радостных не слышно, С одра златого роскошь пышно Встаёт, в полудни утро зря. Лучами света устрашённый, Скупой бледнеет на одре, С покоем страхом разлучённый Спешит искать души в сребре. Страшась сокровищ похищенья, Страшится собственна движенья. Заклепы твёрдые открыв, Своё он злато видит цело, - Но время смерти уж приспело, Всё трати, став неволей чив. Раб счастья выю уклоняет Пред алтарём, где истукан Честей под игом воздыхает, Своим величием попран, Он в низостях так твёрд, как камень; Он, жадности сердечной пламень Завесой тщася льсти закрыть, Явит в досаде смертной радость… Несчастный! вся его в том сладость, Что только хочет счастлив быть. Зараз своих увялость видя, Жена, привыкшая прельщать, Дневного света ненавидя, Не может горести вмещать. Бодрит своё уныло чувство, Рукою хитрости искусство Ей пишет на лице красы, Бесчиньем взор её пылает И юношество привлекает Губить дражайшие часы. В сени священна правды храма Какая скорпия ползёт? Весов из чаши, полной срама, Она невинных слёзы пьёт; Законов в кривизнах вияся, Сия змия, шипя, клубяся, Всем очи пестротой мрачит. То лакомство, взяв правды виды, Во имя праздныя Фемиды Кривыми толками звучит. Для должности и славы мертвы, Какие тени там сидят? Своей прегнусной страсти жертвы В порочном бденьи дни губят. Фортуна, в выборах слепая, Бумагой их судьбу бросая, Из них невиннейших разит; Игрою скрыв щедроты льстивы, Как сфинкс, опустошавший Фивы, Гаданьем к гибели манит. Во оном сонме смертных бледных, Друзей, ведущих вечну прю, Себе и обществу зловредных, Каких страшилищей я зрю? Отчаяние там скрежещет И ярость пылки взоры мещет, Нет жалости и чести нет; Корысть и алчность ими правит. Коварство люты сети ставит И златом к бедности влечет. Скрывая пропасти цветами, Се како смертные текут К погибели, котору сами Себе в безумии плетут! Сребро им очи ослепляет, Их гордость в узы уловляет; Невольники своих страстей Одну тень счастия хватают, О камень ногу претыкают, Свратясь невинности с путей. Блажен, кто, сам собой владея, В средине шума бурь мирских Пристанище в себе имея, Возможет, презирая их, Чуждатися пороков лести. Все мира пышны знаки чести В очах премудрости прямой - Прельщение умов незрелых, Игра младенцев престарелых, Отрада слабости одной.
[1779]
тени - игроки.
КНЯЖНИН, Яков Борисович [3(14).X.1742(1740?), Псков, - 14(25).I.1791, Петербург] - русский драматург, поэт, переводчик. Сын псковского вице-губернатора. Учился в гимназии при Академии наук и в частном пансионе.
Писать начал ещё в школе. С 1757 находился на должности переводчика в Канцелярии о строении домов. В 1762 перешёл на военную службу. Обвинённый в растрате казённых денег, был судим (1773), лишён дворянского звания, уволен со службы. В 1778 был прощён, работал секретарем И. И. Бецкого, главного попечителя просветительских и воспитательных учреждений. С этого времени начинается расцвет литературной деятельности Княжнина, он сотрудничает в журналах, печатает переводы, ставятся его пьесы. В 1783 Княжнин выбран членом Российской Академии. Княжнин написал восемь трагедий («Дидона», 1769, «Росслав», 1784, «Вадим Новгородский», 1789, и др.), три комедии («Хвастун», 1784-85, «Чудаки», 1790, «Траур, или Утешенная вдова»), шесть комических опер («Несчастье от кареты», 1779, «Сбитенщик», 1783, и др.), мелодраму «Орфей» и др. Княжнин - характерный представитель русского просветительского классицизма. «Переимчивый Княжнин», по выражению Пушкина, заимствовал драматические коллизии у западных драматургов, ориентируясь преимущественно на Вольтера, Метастазио, Мольера, Детуша, Гольдони. Однако Княжнин усложнял композицию, вводил в ряде трагедий хор. Патриотический пафос трагедий, сюжеты, заимствованные из национальной истории, тираноборческие мотивы создавали им успех у современников. Комедии Княжнина, касавшиеся актуальных вопросов русской жизни 2-й половины 18 века, отличались живостью языка, простотой композиции. Некоторые персонажи их предвосхищали образы комедий А. С. Грибоедова и Н. В. Гоголя. Княжнин перевёл поэму Вольтера «Генрияда» (1777), трагедии Корнеля «Сид», «Цинна», «Смерть Помпеева» (1779), «Родогуна» (1788) (переводы трагедии «Гораций» и комедии «Лжец» не опубликованы), поэму Дж. Б. Марино «Избиение младенцев» (1779), комедии Гольдони «Хитрая вдова», «Тщеславные женщины», «Светский человек» (не опубликована) и др. Княжнин одним из первых в русской литературе стал применять белый стих. Примечательна судьба трагедии Княжнина «Вадим Новгородский», в основе которой - борьба республиканца Вадима против правителя Новгорода монарха Рурика. Хотя трагедия заканчивалась победой добродетельного монарха, но образ Вадима, предпочитающего смерть жизни под властью тирана, придавал трагедии антимонархический характер. Напуганная французской революцией, Екатерина II приказала сжечь пьесу. Судьба «Вадима» способствовала возникновению разных версий о смерти Княжнина; по одной из них, он умер от «простудной горячки», по другой (её придерживался А. С. Пушкин) - от пыток в тайной канцелярии.
Соч.: Собр. соч., т. 1-4, [СПБ], 1787; Соч., т. 1-2, СПБ, 1847; Избр. произв., вступ. ст., подгот. текста, примеч. Л. И. Кулаковой, Л., 1961.
Лит.: Веселовский Ю. А., Я. Б. Княжнин, Биографич. очерк, М., [1918]; Гуковский Г. А., Княжнин…, в его кн.: Рус. лит-ра XVIII в., М., 1939, с. 357-74; Нейман Б. В., Комедии Я. Б. Княжнина, в кн.: Проблемы реализма в рус. лит-ре XVIII в., М. - Л., 1940; Кулакова Л. И., Я. Б. Княжнин, в кн.: Рус. драматурги XVIII в., т. 1, М. - Л., 1959; Благой Д. Д., История рус. лит-ры XVIII в., 4 изд., М., 1960.
Ю. В. Стенник
Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 3. - М.: Советская энциклопедия, 1966
КНЯЖНИН Яков Борисович [1742-1791] - известный русский драматург екатерининской эпохи. Сын псковского вице-губернатора, Княжнин получил образование в гимназии при Академии наук; изучил французский, немецкий и итальянский языки. В 17 лет уже печатал стихи в журнале «Трудолюбивая пчела» Сумарокова [1759]. С 1764 был на гражданской и военной службе; проиграв казённые деньги [1773], вышел в отставку и, покинув столицу, занялся исключительно литературным трудом. Для заработка переводил Вольтера («Генриада»), Корнеля, Кребийона, Гесснера.
Литературная известность Княжнина началась с трагедии «Дидона» [1769]; всего он написал 7 трагедий (из них: «Росслав», «Титово милосердие» - по заказу Екатерины), 4 комедии (лучшие - «Хвастун» и «Чудаки»), 8 комических опер (лучшие - «Сбитенщик» и «Несчастье от кареты»), мелодраму и ряд стихотворений, литературно незначительных. Пьесы Княжнина прочно держались в репертуаре. Княжнин пользовался славой «Российского Расина». В 1783 был выбран членом Российской академии. Последняя трагедия Княжнина «Вадим» [1789], напечатанная после смерти Княжнина [в 1793], вызвала цензурные гонения как «очень язвительная против монархической власти» и вследствие этого была изъята.
Творчество Княжнина формируется под воздействием французского классицизма XVIII века, затронутого уже влиянием мещанской драмы. Сюжеты трагедий заимствованы у Вольтера, Расина, Метастазио и других, в комедии Княжнин подражал Мольеру, Бомарше, Детушу. Трагедии Княжнина риторичны, местный колорит в них отсутствует. Комедии и комические оперы обладают большими литературными достоинствами, стройностью композиции, комическими положениями, живой обрисовкой характеров, образным и лёгким языком, изобилующим однако галлицизмами.
Княжнин явился выразителем психоидеологии передовых слоёв господствовавшего класса - дворянства: отсюда у него упор на обязанности монарха и гражданина. Столкновение двух идеологий - монархической и республиканской («Вадим») - разрешается Княжниным в пользу первой, но с несомненной симпатией к представителям политического свободолюбия. Быт «поселян» идеализирован в духе сентиментализма.
Сатира Княжнина в комедиях бичует французоманию, взяточничество, отсутствие сознания гражданского долга и чувства чести в дворянской среде. Его «Хвастун» - прототип гоголевского Хлестакова.
Библиография: I. Собр. сочин. Княжнина, 4 тт., СПБ., 1787 (изд. 2-е, 5 чч., СПБ., 1802-1803; изд. 3-е, 5 чч., СПБ., 1817-1818, с биографией автора - лучшее изд.; изд. 4-е, 2 тт., СПБ., 1847-1848); Вадим Новгородский, Трагедия Я. Княжнина, с предисл. В. Саводника, М., 1914; значительнейшую часть од, сатир и мелких стихотворений, биографич. очерк, прилож. к изд. сочин. Княжнина, 1818, вместе с разбором его стихотворений А. Д. Галахова, см. в «Русской поэзии XVIII в.», под ред. С. А. Венгерова, вып. IV, СПБ., 1894.
II. Стоюнин В., Княжнин-писатель, «Исторический вестник», 1881, № 7-8; Записки С. Н. Глинки, СПБ., 1895; Веселовский Ю. А., Идейный драматург, Литературные очерки, М., 1900; Замотин И., Предание о Вадиме Новгородском в русской литературе, «Филологические записки», 1899-1900; Мокульский В. Н., Комические оперетты XVIII в., Одесса, 1911; Варнеке Б., История русского театра, изд. 2-е, Казань, 1914; Плеханов Г. В., История русской общественной мысли, т. III, М., 1925 (и в «Собр. сочин.», т. XXII, М., 1925); Всеволодский-Гернгросс В. Н., История русского театра, т. I, М., 1929; Сакулин П. Н., Русская литература, ч. 2, М., 1929.
III. Свод критических статей и перечень изданий и стихотворений Княжнина см. в «Русской поэзии XVIII в.», под ред. С. А. Венгерова, вып. VI, СПБ., 1897; Мезьер А. В., Русская словесность с XI по XIX ст. включит., ч. 2, СПБ., 1902; Венгеров С. А., Источники словаря русских писателей, т. III, П., 1914.
Т. Берхен-Глаголева
Литературная энциклопедия: В 11 т. - [М.], 1929-1939
Княжнин Яков Борисович - известный драматург (1742 - 1791), сын псковского вице-губернатора.
Поступил в гимназию при Академии Наук, выучился языкам: французскому, немецкому и итальянскому. Ещё в гимназии читал Метастазия, Расина, Галлера, Геснера и написал оду.
Служил в коллегии иностранных дел, затем поступил на военную службу и был адъютантом при дежурных генералах.
В 1769 году была поставлена в эрмитажном театре, в присутствии императрицы Екатерины II, первая трагедия Княжнина «Дидона», не сходившая потом с репертуара 40 лет. При постановке «Дидоны» в Москве Княжнин сошёлся с Сумароковым и женился на его старшей дочери.
Дружба с богачом и кутилой Кариным втянула Княжнина в жизнь не по средствам: он потерял всё своё состояние и растратил около 6000 рублей казённых денег, за что определением военного суда приговорён к разжалованию. Екатерина II помиловала его и вернула ему капитанский чин.
До катастрофы Княжнин написал трагедию «Владимир и Ярополк», комедию «Скупой» и комическую оперу «Несчастие от кареты». Вынужденный катастрофой искать средств к жизни, Княжнин принялся за переводы (Вольтера, Корнеля, Кребильона, идиллий Геснера).
В 1781 году Княжнин получил место секретаря И. И. Бецкого по управлению Смольным институтом, конторой о строении садов и домов и воспитательных домов (устав последнего был редактирован Княжниным). Княжниным редактированы все деловые бумаги Бецкого. С 1781 года Княжнин давал уроки русского языка в Сухопутном Шляхетном корпусе. С. Н. Глинка вспоминает о Княжнине как о хорошем преподавателе.
В 1783 году Княжнин избран в члены Российской академии. В 1784 году с громадным успехом поставлена вторая знаменитая в своё время трагедия Княжнина «Росслав», с участием Дмитревского. За нею последовали «Софонизба», «Владисан», «Вадим», комедии «Хвастун», «Чудаки», «Неудачный примиритель», «Траур, или Утешенная вдова», «Притворно сумасшедшая», комическая опера «Сбитенщик».
В 80-х годах XVIII столетия Княжнин пользовался славой «российского Расина». Ему поручают написать «Титово милосердие» для придворного спектакля. К тому же времени относится ряд мелких произведений Княжнина: сказки и басни, «Стансы к Богу», письмо в стихах «Ты и Вы», «Исповедание жеманихи», «От дяди стихотворца Рифмоскрыпа», послания княгине Дашковой и пр.
Незадолго до смерти трагедия «Вадим», в которой усмотрена была политическая неблагонамеренность, чуть было снова не вызвала бури в жизни Княжнина: восхваление политической свободы напуганному французской революцией правительству показалось чуть не призывом к бунту, и Княжнин поспешил взять обратно «Вадима». Пьеса не получила распространения.
Княжнин целиком подражателен, «переимчив», как метко определил его Пушкин. Пьесы Княжнина в значительной степени - переделки и позаимствования у французских и итальянских писателей: в трагедии «Владисан» образцом для Княжнина послужила вольтеровская «Меропа», «Владимир и Ярополк» - подражание «Андромахе» Расина, «Софонизба» заимствована у Триссино и у подражателя его Лоре, «Хвастун» - у Детуша и т.д.
Подобные заимствования и подражания не были недостатком в глазах современников Княжнина; пьесы его пользовались неизменным успехом. Главная заслуга Княжнина - выработка отличного, по тому времени, слога и, сравнительно с Сумароковым, лёгкого, красивого стиха.
Трагедии Княжнина имели воспитательное значение; они проникнуты идеями нравственного долга, духом патриотизма, гражданской свободы. Многие выражения из трагедий и комедий Княжнина были в своё время ходячими, общепринятыми.
Комические оперы «Сбитенщик» и «Несчастие от кареты» (последняя была любимой комической оперой Екатерины II) любопытны по своему народническому колориту. «Сбитенщик» подал мысль об устройстве в Петербурге театра для народа; он и был основан, но просуществовал недолго, за отсутствием подходящего репертуара. В опере «Несчастие от кареты» дана очень яркая бытовая картина; основная тенденция пьесы не проступает отчётливо, но картина крепостнических ужасов обрисована не менее ярко, чем в «Путешествии» Радищева.
Политическое свободомыслие Княжнина, его понимание главного социального зла того времени - крепостничества, его симпатия к «почтенным питателям рода человеческого» (слова Княжнина), отвращение к «деревенским угнетателям» не подлежат сомнению. «Деревенских угнетателей», и в весьма непривлекательном свете, Княжнин вывел в комедии «Хвастун» - в лице Простодума.
Политическое свободомыслие Княжнина ясно выражено в трагедии «Вадим» (борьба республиканца Вадима с самодержцем Рюриком; тирады в духе Руссо) и в рукописи «Горе моему отечеству», как она изложена в «Записках» Глинки (требование политических и социальных реформ).
Некоторые персонажи Княжнина стали прототипами: Честон (комедия «Хвастун») напоминает старика Гринёва из «Капитанской дочки» Пушкина, «общий друг» Трусим в «Чудаках» - грибоедовского Репетилова.
Ложноклассик в своей драматургии, Княжнин в лирике не чужд нового направления - сентиментализма. Он один из первых приветствовал «Письма русского путешественника» Карамзина; характерны также идиллии Княжнина, его переводы Галлера и Геснера.
Сочинения Княжнина были изданы четыре раза: лучшее издание 1817 года, с биографией. - См. «Записки» С. Н. Глинки; биографию в издании 1817 года; статьи В. Стоюнина в «Библиотеке для Чтения» (1850, № 5 - 7) и в «Ист. Вестн.» (1881, № 7 - 8), А. Галахова в «Отеч. Зап.» (1850), М. Логнинова в «Русском Вестнике» (1860, № 4 - 10), «Русский Архив» (1863 - 1866).
И. Е.
