Видение на берегах Леты
Вчера, Бобровым утомлённый, Я спал и видел странный сон! Как будто светлый Аполлон, За что, не знаю, прогневлённый, Поэтам нашим смерть изрек; Изрек - и все упали мертвы, Невинны Аполлона жертвы! Иной из них окончил век, Сидя на чердаке высоком В издранном шлафроке широком, Наг, голоден й утомлён Упрямой рифмой к светлу небу. Другой, в Цитеру пренесён, Красу, умильную как Гебу, Хотел для нас насильно… петь И пал без чувств в конце эклоги; Везде, о милосерды боги! Везде пирует алчна смерть, Косою острой быстро машет, Богату ниву аду пашет И губит Фебовых детей, Как ветр осенний злак полей! Меж тем в Элизии священном, Лавровым лесом осененном, Под шумом Касталийских вод, Певцов нечаянный приход Узнал почтенный Ломоносов, Херасков, честь и слава россов, Самолюбивый Фебов сын, Насмешник, грозный бич пороков, Замысловатый Сумароков И, Мельпомены друг, Княжнин. И ты сидел в толпе избранной, Стыдливой грацией венчанный, Певец прелестныя мечты, Между Психеи легкокрылой (1) И бога нежной красоты; И ты там был, наездник хилый Строптива девственниц седла, Трудолюбивый, как пчела, Отец стихов «Тилемахиды», И ты, что сотворил обиды Венере девственной, Барков! И ты, о мой певец незлобный, Хемницер, в баснях бесподобный! - Все, словом, коих бог певцов Венчал бессмертия лучами, Сидели там олив в тени, Обнявшись с прежними врагами; Но спорили ещё они О том, о сём - и не без шума (И в рае, думаю, у нас У всякого своя есть дума, Рассудок свой, и вкус, и глаз). Садились все за пир богатый, Как вдруг Майинин сын крылатый, Ниссланный вышним божеством, Сказал сидящим за столом: «Сюда, на берег тихой Леты, Бредут покойные поэты; Они в реке сей погрузят Себя и вместе юных чад. Здесь опыт будет правосудный: Стихи и проза безрассудны Потонут вмиг: так Феб судил!» - Сказал Эрмий - и силой крыл От ада к небу воспарил. «Ага! - Фонвизин молвил братьям, - Здесь будет встреча не по платьям, Но по заслугам и уму». - «Да много ли, - в ответ ему Кричал, смеяся, Сумароков, - Певцов найдётся без пороков? Поглотит Леты всех струя, Поглотит всех, иль я не я!» - «Посмотрим, - продолжал вполгласа Поэт, проклятый от Парнаса, - Егда прийдут…» Но вот они, Подобно как в осенни дни Поблеклы листия древесны, Что буря в долах разнесла, - (2) Так теням сим не весть числа! Идут толпой в ущелья тесны, К реке забвения стихов, Идут под бременем трудов; Безгласны, бледны, приступают, Любезных детищей купают… И более не зрят в волнах! Но тут Минос, певцам на страх, Старик угрюмый и курносый, Чинит расправу и вопросы: «Кто ты, вещай?» - «Я тот поэт, По счастью очень плодовитый (Был тени маленькой ответ), Я тот, венками роз увитый Поэт-философ-педагог, Который задушил Вергилья, Окоротил Алкею крылья. Я здесь! Сего бо хощет бог И долг священныя природы…» (3) - «Кто ж ты, болтун?» - «Я… Верзляков!» - «Ступай и окунися в воды!» - «Иду… во мне вся мёрзнет кровь… Душа… всего… душа природы, Спаси… спаси меня, любовь! Авось…» - «Нет, нет, болтун несчастный, Довольно я с тобою выл!» - Сказал ему Эрот прекрасный, Который тут с Психеей был. «Ступай!» - Пошёл, - и нет педанта. «Кто ты?» - спросил допросчик тень, Несущу связку фолианта? «Увы, я целу ночь и день Писал, пишу и вечно буду Писать… всё прозой, без еров. Невинен я. На эту груду Смотри, здесь тысячи листов, Священной пылию покрытых, Печатью мелкою убитых И нет ера ни одного. Да, я!..» - «Скорей купать его!» Но тут явились лица новы Из белокаменной Москвы. Какие странные обновы! От самых ног до головы Обшиты платья их листами, Где прозой детской и стихами Иной кладбище, мавзолей, Другой журнал души своей, Другой Меланию, Зюльмису, Луну, Веспера, голубков, Глафиру, Хлою, Милитрису, Баранов, кошек и котов (4) Воспел в стихах своих унылых На всякий лад для женщин милых (О, век железный!..). А оне Не только въяве, но во сне Поэтов не видали бедных. Из этих лиц уныло-бледных Один, причесанный .в тупей, Поэт присяжный, князь вралей, На суд явил творенья новы. «Кто ты?» - «Увы, я пастушок, Вздыхатель, завсегда готовый; Вот мой венок и посошок, Вот мой букет цветов тафтяных, Вот список всех красот упрямых, Которыми дышал и жил, Которым я насильно мил. Вот мой баран, моя Аглая», - Сказал и, тягостно зевая, Спросонья в Лету поскользнул! «Уф! я устал, подайте стул, Позвольте мне, я очень славен. Бессмертен я, пока забавен». - «Кто ж ты?» - «Я Русский и поэт. Бегом бегу, лечу за славой, Мне враг чужой рассудок здравый. Для Русских прав мой толк кривой, И в том клянусь моей сумой». - «Да кто же ты? - «Жан-Жак я Русский, Расин и Юнг, и Локк я Русский, Три драмы Русских сочинил Для Русских; нет уж боле сил Писать для Русских драмы слезны; Труды мои все бесполезны! Вина тому - разврат умов», - Сказал - в реку! и был таков! Тут Сафы русские печальны, Как бабки наши повивальны, Несли расплаканных детей. Одна - прости бог эту даму! - Несла уродливую драму, Позор для ада и мужей, У коих сочиняют жёны. «Вот мой Густав, герой влюблённый…» - «Ага! - судья певице сей, - Названья этого довольно: Сударыня! мне очень больно, Что вы, забыв последний стыд, Убили драмою Густава. В реку, в реку!» О, жалкий вид! О, тщетная поэтов слава! Исчезла Сафо наших дней С печальной драмою своей; Потом и две другие дамы, На дам живые эпиграммы, Нырнули в глубь туманных вод. «Кто ты?» - «Я - виноносный гений. Поэмы три да сотню од, Где всюду ночь, где всюду тени, Где роща ржуща ружий ржот, (5) Писал с заказу Глазунова Всегда на срок… Что вижу я? Здесь реет между вод ладья, А там, в разрывах черна крова, Урания - душа сих сфер И все титаны ледовиты, Прозрачной мантией покрыты, Слезят!» - Иссякнул изувер От взора пламенной Эгиды. Один отец «Тилемахиды» Слова сии умел понять. На том брегу реки забвенья Стояли тени в изумленьи От речи сей: «Изволь купать Себя и всех своих уродов», - Сказал, не слушая довОдов, Угрюмый ада судия. «Да всех поглотит вас струя!..» Но вдруг на адский берег дикий Призрак чудесный и великий В обширном дедовском возке Тихонько тянется к реке. Наместо клячей запряженны, Там люди в хомуты вложенны И тянут кое-как, гужом! За ним, как в осень трутни праздны, Крылатым в воздухе полком Летят толпою тени разны И там и сям. По слову: «Стой!» Кивнула бледна тень главой И вышла с кашлем из повозки. «Кто ты? - спросил её Минос, - И кто сии?» - на сей вопрос: «Мы все с Невы поэты росски», - Сказала тень. - «Но кто сии Несчастны, в клячей превращенны?» - «Сочлены юные мои, Любовью к славе вдохновенны, Они Пожарского поют И топят старца Гермогена; Их мысль на небеса вперенна, Слова ж из Библии берут; Стихи их хоть немного жёстки, Но истинно варяго-росски». - «Да кто ты сам?» - «Я также член; Кургановым писать учен; Известен стал не пустяками, Терпеньем, потом и трудами; Аз есмь зело славенофил», - Сказал и пролог растворил. При слове сем в блаженной сени Поэтов приподнялись тени; Певец любовныя езды Осклабил взор усмешкой блудной И рек: «О муж, умом не скудный! Обретший редки красоты И смысл в моей «Деидамии», Се ты! ce ты!..» - «Слова пустые», - Угрюмый судия сказал И в Лету путь им показал. К реке подвинулись толпою, Ныряли всячески в водах; Тот книжку потопил в струях, Тот целу книжищу с собою. Один, один славенофил, И то повыбившись из сил, За всю трудов своих громаду, За твёрдый ум и за дела Вкусил бессмертия награду. Тут тень к Миносу подошла Неряхой и в наряде странном, В широком шлафроке издранном, В пуху, с косматой головой, С салфеткой, с книгой под рукой. «Меня врасплох, - она сказала, - В обед нарочно смерть застала, Но с вами я опять готов Ещё хоть сызнова отведать Вина и адских пирогов: Теперь же час, друзья, обедать, Я - вам знакомый, я - Крылов!» (6) «Крылов, Крылов», - в одно вскричало Собранье шумное духОв, И эхо глухо повторяло Под сводом адским: «Здесь Крылов!» «Садись сюда, приятель милый! Здоров ли ты?» - «И так и сяк». - «Ну, что ж ты делал?» - «Всё пустяк - Тянул тихонько век унылый, Пил, сладко ел, а боле спал. Ну, вот, Минос, мои творенья, С собой я очень мало взял: Комедии, стихотворенья Да басни, - всё купай, купай!» О, чудо! - всплыли все, и вскоре Крылов, забыв житейско горе, Пошёл обедать прямо в рай. Ещё продлилось сновиденье, Но ваше длится ли терпенье Дослушать до конца его? Болтать, друзья, неосторожно - Другого и обидеть можно. А боже упаси того!
1809
Бобров Семён Сергеевич (1767-1810), поэт, близкий к шишковистам.
Шлафрок - халат.
Фебовы дети - поэты.
Херасков Михаил Матвеевич (1733-1807) - поэт, видный представитель классицизма, автор героической поэмы «Россияда» (вышла в 1779 г.).
Сумароков Александр Петрович (1718-1777) - поэт и драматург классицистической школы, которого Батюшков ценил не только как сатирика, но и как одного из родоначальников так называемой «лёгкой поэзии» в России.
Княжнин Яков Борисович (1742-1791) - драматург, представитель классицизма.
Певец прелестныя мечты - Богданович Ипполит Федорович (1743-1803), автор поэмы «Душенька», в которой он использовал древнегреческий миф об Амуре и Психее; Батюшков очень любил эту поэму.
Отец стихов «Тилемахиды» - Тредиаковский Василий Кириллович (1703-1769), поэт классицистической школы, автор поэмы «Тилемахида» (1766).
Барков Иван Семёнович или Степанович (1732-1768) - автор непристойных, порнографических произведений.
Хемницер Иван Иванович (1745-1784) - русский баснописец.
Что буря в долах разнесла. Ссылка в примечании к этому стиху на «Энеиду» связана с тем, что в шестой песне поэмы Вергилия герой, спустившийся в ад, видит на берегах подземной реки толпу встревоженных теней.
Верзляков - Мерзляков Алексей (1778-1830), сторонник классицизма, подражавший античным одописцам, переводчик Алкея и Вергилия. Батюшков называет его «маленькой тенью», имея в виду низкий рост Мерзлякова, а в дальнейшем приводит цитату из его стихотворения «Тень Кукова на острове Овги-ги» (1805). В строках об Эроте Батюшков осмеивает поэму Мерзлякова «Амур в первые минуты его разлуки с Душенькою».
Фолиант - том.
Писать… всё прозой, без еров. Речь идёт о писателе Дмитрии Ивановиче Языкове (1773-1845), отказавшемся от употребления твёрдых знаков.
Но тут явились лица новы Из белокаменной Москвы и т.д. Здесь говорится об эпигонах Карамзина, издававших в Москве журналы сентиментального направления, на страницах которых появлялись такие произведения, как «Мавзолей моего сердца», «Журнал моих идей» и т.п.
Воспел в стихах… для женщин милых… «Милым женщинам» посвящали и адресовали многие свои произведения поэты-сентименталисты.
Тупей - причёска со взбитым хохлом.
Поэт присяжный, князь вралей - князь Пётр Иванович Шаликов (1768-1852), поэт, эпигон Карамзина.
Я русский и поэт - Глинка Сергей Николаевич (1775-1847), драматург и журналист, издатель «Русского вестника», в котором Батюшков впоследствии печатался. Батюшков иронически сравнивает Глинку с французским писателем и философом Жан-Жаком Руссо (1712-1778), имея в виду его любовь к творчеству последнего, с французским драматургом Расином (1639-1699), имея в виду трагедии Глинки, с английским поэтом Юнгом (1681-1765), имея в виду его перевод «Ночей» этого автора, с английским философом Локком (1632-1704), имея в виду его статью, где говорилось о воспитании в духе идей Локка.
Сафо (конец VII-VI в. до н.э.) - древнегреческая поэтесса, прославившаяся своей любовной лирикой. ... Батюшков объяснял, что здесь речь идёт об Елизавете Ивановне Титовой (1770-1846), авторе драмы «Густав Ваза, или Торжествующая невинность», поэтессе Анне Петровне Буниной (1774-1828), произведения которой нравились шишковистам, и Марии Евграфовне Извековой (1794-1830), писавшей посредственные романы и стихотворения.
Виноносный гений - сильно пивший поэт С. С. Бобров. Далее Батюшков даёт блестящую пародию на высокий стиль Боброва, отличавшийся обилием мифологических и космических образов.
Глазунов Иван Петрович (1762-1831) - книгопродавец, расхваливший в рекламном объявлении собрание стихотворений Боброва.
Они Пожарского поют. Здесь имеется в виду поэт-шишковист Сергей Александрович Ширинский-Шихматов (1783-1837), напечатавший в 1807 г. драму «Пожарский, Минин, Гермоген, или Спасённая Россия».
Курганов Николай Гаврилович (1726-1796) - автор известного «Письмовника», где была дана грамматика русского языка и словарь, в котором предлагалось заменять иностранные слова русскими. Батюшков в этом месте «Видения» подчёркивает, что позиции Курганова в «Письмовнике» повлияли на Шишкова, давшего в своём «Рассуждении о старом и новом слоге российского языка» словарь с подобными заменами.
Зело - весьма, очень.
Славенофил - Александр Семёнович Шишков (1754-1841), реакционный государственный деятель и писатель, теоретик архаистов, ставший впоследствии главой их объединения - «Беседы любителей русского слова».
Певец любовныя езды - Тредиаковский, издавший в 1730 г. перевод романа французского писателя Поля Тальмана (1642-1712) «Езда в остров Любви», появившегося в 1663 г.
«Деидамия» - трагедия Тредиаковского (1750).
Я - вам знакомый, я - Крылов. В примечании к этому стиху Батюшков говорит о сатирическом журнале И. А. Крылова «Почта духов», издававшемся в 1789 г. в форме переписки духов с арабским волшебником Маликульмульком. Крылов интересовал Батюшкова и как сложный, оригинальный человек.
Примечания Батюшкова:
1 Психею - душу или мечту - древние изображали в виде бабочки или крылатой девы, обнявшейся с Купидоном.
2 Смотри VI песнь «Энеиды».
3 Смотри «Тень Кука».
4 Это всё, даже и кошки, воспеты в Москве - ссылаюсь на журналы.
5 Этот стих взят из сочинений Боброва, я ничего не хочу присваивать.
6 Крылов познакомился с духами через «Почту».
