Вечерний ветер встал и по ущельям стонет;
По скатам голых гор ложится гуще тень;
Глухая ночь идёт… Придёт и похоронит
Ещё один пустой, бесплодный день.
Ты просишь радости, любви, борьбы, свободы?
Угомонись, засни и не гляди вперёд!
Что день? так провожать тебе придётся годы
И говорить: ещё бесплодный год!
А там и смерть придёт, как эта ночь, - и канет
Одним бесплодным днём
вся жизнь во мрак немой…
И разве лишь одна душа вдали помянет
Бесплодный век бесплодною слезой.
1865 (?)
Зимние вьюги завыли
В наших пустынях глухих,
Саваном снега накрыли
Мёртвых они и живых.
Гроб - моя тёмная келья,
Крыша тяжёлая - свод;
Ветер полночный в ущелье
Мне панихиду поёт.
1864 или 1865 (?)
Вечером душным под чёрными тучами
нас похоронят.
Молния вспыхнет, заропщет река,
и дубрава застонет.
… (далее по ссылке ниже)
1864 или 1865 (?)
Читает Сергей Юрский:
И за стеной тюрьмы - тюремное молчанье,
И за стеной тюрьмы - тюремный звон цепей;
Ни мысли движущей, ни смелого воззванья,
Ни дела бодрого в родной стране моей!
Идёт за годом год. Порою весть приходит;
А что несёт та весть в глухие норы к нам?
Всё тот же произвол людей в оковах водит,
Всё тот же молот бьёт по рабским головам.
Иль всё ты вымерло, о молодое племя?
Иль немочь старчества осилила тебя?
Иль на священный бой не призывает время?
Иль в жалком рабстве сгнить -
ты бережёшь себя?
А кажется, давно ль, о юноши, я видел
В вас доблесть мужества и благородный пыл?
Не каждый ли из вас глубоко ненавидел?
Не каждый ли из вас боролся и любил?
Что ж изменило вас? Иль напугали казни?
Иль нет уж общего и давнего врага?
Иль стал вам другом он,
внушив вам дрожь боязни?
Иль не скользит теперь в крови его нога?
Давно ли он дрожал, - уступками, и лестью,
И обещаньями вам отводил глаза?
Иль вы поверили? Иль, правосудной местью
Не разразясь над ним, рассеется гроза?
Иль жизненный поток улёгся в мирном ложе?
Иль стало зло добром, надев его наряд?
Иль позабыли вы: змея и в новой коже -
Всё прежняя змея, и в ней всё тот же яд?
Иль длинный ряд веков
не прояснил вам зренье?
Иль можете, слепцы, надежду вы питать,
Чтоб то, что было век орудьем угнетенья,
Могло орудием любви и блага стать?
Иль на одни слова у вас хватило силы?
Иль крик ваш криком был бессильного раба?
Не плюйте на отцов бесславные могилы!
Чем лучше сами вы? где ж дело? где борьба?
Иль истощились вы в своём словесном пренье,
И вместо смелых дел вам сладок жалкий сон?
Иль рады, что на вас надели в утешенье
Каких-то мнимых прав заплатанный хитон?
О горе! о позор! Где ж, гордые любовью,
Свидетельства любви вы показали нам?
Опять у вас в глазах исходит Польша кровью…
А вы? Поёте гимн державным палачам?
Иль в жертвах и крови геройского народа,
В его святой борьбе понять вы не могли,
Что из-за вечных прав ведёт тот бой свобода,
А не минутный спор из-за клочка земли?
Иль ход истории достиг того предела,
Где племя юное уж не несёт с собой
Ни свежих доблестей, ни свежих сил на дело,
И вслед тупым отцам идёт тупой толпой?
Иль тех, кто миру нёс святое вдохновенье,
Ведёт одна корысть и мелочный расчёт?
Кто с песнью шёл на смерть
и возбуждал движенье,
В мишурное ярмо покорно сам идёт?
И за стеной тюрьмы - тюремное молчанье,
И за стеной тюрьмы - тюремный звон цепей;
Ни мысли движущей, ни смелого воззванья,
Ни дела бодрого в родной стране моей!
Так часто думаю, в своей глуши тоскуя,
И жду, настанет ли святой, великий миг,
Когда ты, молодость, восстанешь, негодуя,
И бросишь мне в лицо названье: клеветник!
1863 или 1864 (?)
На ваш приветливый и милый,
Хотя и незнакомый, зов,
Что скажет вам мой стих унылый
Из-за решёток и замков?..
Под гнётом каменного свода
Твердишь и думаешь одно:
"Свобода… скоро ли свобода?.."
А впереди - темно, темно!..
Но верю я, что я вас встречу,
Как выйду вновь на вольный свет,
И вольной песнью вам отвечу
На добрый, ласковый привет.
А здесь - и стих мой не клеИтся,
И в сердце - жалобы одне…
Я не балованная птица,
А не поётся в клетке мне!..
1863 или 1864 (?)
Всегда, везде ты, друг, со мной,
Пока гляжу на свет.
В моей душе любви к одной
Тебе утраты нет!
Всё, чем живу, что есть в душе
Святых и чистых грёз,
Не ты ли, светлый гений мой,
Для жизни мне принёс!
1863 или 1864 (?)
Ведь только строчка лишь одна,
Узнать, что ты жива,
Что ты здорова и ясна;
Всего лишь слова два, -
И всё вокруг меня светло,
И счастлив я опять,
И всё, что бременем легло,
Могу я презирать.
1863 или 1864 (?)
1864 или 1865 (?)
Только помыслишь о воле порой,
Словно повеет откуда весной.
Сердце охватит могучая дрожь;
Полною жизнью опять заживёшь.
Мир пред тобою широкий открыт;
Солнце надежды над далью горит.
Ждёт тебя дело великое вновь,
Счастье, тревога, борьба и любовь.
Снова идёшь на родные поля,
Труд и надежды с народом деля.
Пусть будет снова боренье со злом,
Пусть и падёшь ты, не сладив с врагом,
Пусть будут гибель, страданья, беда, -
Только б не эта глухая чреда.
1863 или 1864 (?)
Резец истории тебе, ханжа лукавый,
Глубоко начертит на гробовой плите:
«Он знаменье креста творил рукою правой,
А левой распинал народы на кресте».
1863 (?)
Читает Сергей Юрский:
Беспокойство
(После чтения «Северной пчелы» в июле 1862)
Что за странным беспокойством
Обуяло вдруг всю Русь?
С этим новым нашим свойством
Я никак не примирюсь.
Сверху, снизу, слева, справа
Беспокойны все и вся;
Как хотите, эдак, право,
Скоро будет жить нельзя!
Беспокойство и в столице,
Беспокойство и в глуши;
Беспокойны царь с царицей,
Беспокойны голыши.
Беспокоен губернатор,
Частный пристав, откупщик,
Поп, фотограф, регистратор,
Мещанин, купец, мужик,
Сыщик, доктор, сочинитель,
Типографщик, журналист,
Архирей, студент, учитель,
Академик, гимназист,
Старый воин, юный воин,
Новобранец, инвалид…
Разве тот один спокоен,
Кто уж в крепости сидит!
Июль 1862
Зарёю обновленья
В моей ночи взошла любовь твоя,
В ней стали ясны мне и мир, и жизнь моя,
Их смысл, и сила, и значенье.
В ней, как в сиянье дня,
Я увидал, что истинно, что ложно,
Что жизненно, что призрачно, ничтожно
Во мне и вне меня.
Когда я сердцем ощутил биенье,
Которым сердце билося твоё,
В нём мира целого вместилось бытиё,
Все радости людей, тревоги и стремленья.
О свет всевоскрешающей любви!
Ты дал на дело мне и на страданье силы.
Веди меня сквозь мрак моей живой могилы
И к делу жизни вновь могучим призови!
1862 (?)
Вышел срок тюремный:
По горам броди;
Со штыком солдата
Нет уж позади.
… (далее по ссылке ниже)
1862 (?)
Читает Сергей Юрский:
Если лет бесстрастный холод
Всё в тебе оледенил
И забыл ты, как любил,
Как боролся, как был молод, -
Если юной жизни гул
Мирно спать тебе мешает,
Что же гроб тебя пугает?
В нём бы крепче ты заснул.
Под землёй уж не наскучат
Дети шумом… Шуму нет,
И бессонницы не мучат,
И проходит злобный бред.
1862 (?)
Над вашими телами наругавшись,
В безвестную могилу их зарыли,
И над могилой выровняли землю,
Чтоб не было ни знака, ни отметы,
Где тлеют ваши кости без гробов, -
Чтоб самый след прекрасной жизни вашей
Изгладился, чтоб ваши имена
На смену вам идущим поколеньям
С могильного креста не говорили,
Как вы любили правду и свободу,
Как из-за них боролись и страдали,
Как шли на смерть с лицом спокойно-ясным
И с упованьем, что пора придёт -
И вами смело начатое дело
Великою победой завершится.
Пора та близко. Пусть могила ваша
Незнаема, пусть царственная зависть
Старается стереть повсюду память
О вашем деле, ваших именах, -
В глуби живых сердец она живёт!
И с каждым днём таких сердец всё больше:
Самоотверженных, могучих, смелых
И любящих.
Близ места вашей казни
Есть пышный храм. Там гордыми рядами
Стоят великолепные гробницы,
Блестя резьбой и золотом. Над ними
Курится ладан, теплятся лампады,
И каждый день священство в чёрных ризах
Поёт заупокойные обедни.
Гробницы эти прочны; имена
Их мертвецов угодливой рукою
Глубоко в камень врезаны. Напрасно!
От одного дыхания Свободы
Потухнет ладан и елей в лампадах,
Наёмный клир навеки онемеет,
И прахом распадётся твёрдый мрамор,
Последняя их память на земле.
Пора близка. Уже на головах,
Обременённых ложью, и коварством,
И преступленьем, шевелится волос
Под первым дуновеньем близкой бури, -
И слышатся, как дальний рокот грома,
Врагам народа ваши имена,
Рылеев, Пестель, Муравьёв-Апостол,
Бестужев и Каховский! Буря грянет.
Под этой бурей дело ваших внуков
Вам памятник создаст несокрушимый.
Не золото стирающихся букв
Предаст святые ваши имена
Далёкому потомству - песнь народа
Свободного; а песнь не умирает!
Не хрупкие гробницы сохранят
Святую вашу память, а сердца
Грядущих просветлённых поколений, -
И в тех сердцах народная любовь
Из рода в род вам будет неизменно
Гореть неугасимою лампадой.
1861 или 1862 (?)
I
Тёмной ночью в двор Вадима
Вече тайное сходилось.
Тут голов не много было,
Да зато голов всё вольных.
Да, голов не много было,
Но за каждой головою
Рать сомкнулась и пошла бы
Всё равно в огонь и воду.
«Запирай, Вадим, ворота,
Запирай избу и сени.
Говори! Мы за советом», -
Говорили новгородцы.
И сказал, тряхнув кудрями,
Им Вадим: «Один лишь только
У меня совет. Другого
Я не знаю. Каждый слушай!
Завтра к ночи наточите
Вы ножи свои острее,
Завтра к ночи соберите
Каждый верную дружину.
Завтра ночью с вражьей силой
Нам сходиться на расправу.
Если головы мы сложим,
Так за волю и за славу.
Завтра к ночи в княжий терем
Все на пир они сберутся:
Вся родня сберётся княжья,
Вся их чадь и вся дружина.
Все на пир они сберутся,
Станут пить и есть беспечно,
А напьются, наедятся -
Станут хвастаться, наверно.
Многим хвастаться им можно,
Как из жалких проходимцев
Стали вдруг они князьями
Над народом смелым, вольным.
Кто то видел? кто то слышал?
Чтоб в семье на ссору звали
Рассудить чужих, соседей.
Иль наскучила нам воля?
А заморские бродяги
Рады - тотчас прикатили,
Навели с собою рати,
Словно вороны на падаль.
Не было у нас наряду!
Заведут наряд тюремный.
Видите теперь и сами,
Есть ли где наряд без воли?
Пировать недаром будут:
Княжья сволочь разбирает
Наши волости родные
По рукам своим голодным.
По селеньям нашим рыщут,
Словно зверь какой, варяги,
Грабят, дани собирают,
Наших дочерей позорят.
Грабежу их и насилью
Нет суда и нет расправы.
Не от княжных рук дождаться, -
На расправу встанем сами!
Как расхвастаются очень
На пиру своём варяги,
Тут-то пир другой с врагами
Заварим мы, новгородцы!
Тут-то мы князьям покажем,
Что не все у нас холопы
И что вольные остались
В Новегороде граждане.
Их дубовые столы мы
Опрокинем, вместо мёда
Обольём их чёрной кровью
Все их скатерти цветные.
Завтра ночью пир нам будет!
А не сломим эту силу,
Сами ляжем головами,
Но на воле, - не рабами.
Пусть погибнем, - наше дело
Не умрёт и, рано ль, поздно,
Отзовётся; восстановим
Новгородскую свободу».
II
Но коварная измена
В терем княжеский прокралась,
И уже к двору Вадима
Собиралась вражья сила.
У ворот и у заборов,
У плетней и у калиток,
Утаясь во мраке ночи,
Соглядатаи засели.
И как вече расходилось,
Безоружно, потаённо,
В груди всех гостей Вадима
Нож варяжский очутился.
Что борьбы, сопротивленья
Было, скрыла ночь во мраке;
Под её ж туманом Волхов
Нёс волнами десять трупов.
И поутру двор Вадима
Пуст стоял и заперт. К ночи
В княжьем тереме варяги
Пировали и хвалились.
Но лилось не много мёду,
Похвальба была скромнее,
И порою шёпот страха
Пробегал по всей палате.
Старый княжеский приспешник
Говорил: «С таким народом
Справиться не скоро можно,
Нам не жить здесь безопасно.
Ночью тайной и изменой
Все они побиты нами;
Нынче пали, завтра станут
Помыкать, владеть князьями».
1861 (?)
О сердце скорбное народа!
Среди твоих кромешных мук
Не жди, чтоб счастье и свобода
К тебе сошли из царских рук.
Не эти ль руки заковали
Тебя в неволю и позор?
Они и плахи воздвигали,
И двигали топор.
Не царь ли век в твоей отчизне
Губил повсюду жизнь сплеча?
Иль ты забыл, что дара жизни
Не ждут от палача?
Не верь коварным обещаньям!
Дар царский - подкуп и обман.
Он, равный нищенским даяньям
Их не введёт в изъян.
Оставь напрасные надежды,
Само себе защитой будь!
На их привет закрой ты вежды,
Их злодеяний не забудь!
Ты сильно! Дремлющие силы
В глуби болящей воскреси!
Тысячелетние могилы
О гнёте вековом спроси!
И всё, что прожито страданий,
Что в настоящем горя есть,
Весь трепет будущих желаний
Соедини в святую месть.
О, помни! чистый дар свободы
Назначен смелым лишь сердцам.
Её берут себе народы;
И царь не даст её рабам.
О, помни! не без боя злого
Твердыню зла шатнёт твой клик.
Восстань из рабства векового,
Восстань свободен и велик!
1861 (?)
Смело, друзья! Не теряйте
Бодрость в неравном бою,
Родину-мать защищайте,
Честь и свободу свою!
Пусть нас по тюрьмам сажают,
Пусть нас пытают огнём,
Пусть в рудники посылают,
Пусть мы все казни пройдём!
Если погибнуть придётся
В тюрьмах и шахтах сырых, -
Дело, друзья, отзовётся
На поколеньях живых.
Стонет и тяжко вздыхает
Бедный забитый народ;
Руки он к нам простирает,
Нас он на помощь зовёт.
Час обновленья настанет -
Воли добьётся народ,
Добрым нас словом помянет,
К нам на могилу придёт.
Если погибнуть придётся
В тюрьмах и шахтах сырых, -
Дело, друзья, отзовётся
На поколеньях живых.
1861
Крепко, дружно вас в объятья
Всех бы, братья, заключил
И надежды и проклятья
С вами, братья, разделил.
… (далее по ссылке ниже)
1861
Читает Сергей Юрский:
Вечный враг всего живого,
Тупоумен, дик и зол,
Нашу жизнь за мысль и слово
Топчет произвол.
… (далее по ссылке ниже)
20 ноября 1861
Читает Сергей Юрский:
Апостолы носят ученье Христа
По свету стопой неустанной;
Идёт и в славянские наши места
Апостол Андрей Первозванный.
По северным дебрям, холмам и топям
Забрёл он к туманным ильменским водам.
Пустынное озеро в сизых волнах;
Ни паруса нет в отдаленье.
Но люди тут есть: на его берегах
Местами темнеют селенья.
«Каков-то, - подумал апостол, - народ,
Что в этих убогих лачугах живёт?»
И шаг ускорил он, идя к берегам.
Вот к первым избушкам подходит.
Навстречу народ к нему выбежал сам;
Кричит и руками разводит…
Ни слова пришельцу сказать не даёт
И за руки к озеру прямо влечёт.
В их криках нельзя разобрать ничего:
Привет ли то, или угрозы?
Но вот притащили на берег его:
Горой тут навалены лозы.
«Не казнь ли какая?» - подумал Андрей.
Но мимо влекут его, с воплем: «Скорей!»
Стоит деревянная дальше изба.
Обуглены срубы, - и паром
Все щели дымятся; а сбоку труба
Погибельным дышит угаром.
В избе всё клокочет, шипит и бурлит,
И дымная туча над кровлей висит.
Зияет, как пасть, почерневшая дверь,
Вся мокрою сажей одета.
Подумал апостол: «Погибну теперь!»
Но верой душа в нём согрета.
«Спасся Даниил и от хищных зверей.
Изми меня, боже, из рук дикарей!»
Всё ближе толпа подступает к нему,
С обоих боков нажимает,
Теснит его к двери - и в грозную тьму
Как жертву с собой увлекает.
Зловонным и знойным туманом объят,
Апостол подумал, что ввергнулся в ад.
На миг у него помутилось в глазах,
И дух захватило от жара.
Хотел закричать он, - ни звука в устах!
И видит сквозь облако пара:
Стоит раскалённая печь, и при ней
Хлопочет толпа обнажённых людей.
Растрескались красные камни жерла,
И искры дождём с него прыщут;
В потёмках угара два страшных котла
Шипят и клокочут и свищут.
Припомнил Андрей вавилонскую печь
(В которой трёх отроков думали сжечь).
Он хочет спросить о вине их своей.
Все разом кричат, не внимая.
Опять обступили. «Скорее, скорей!»
Толпятся, его раздевая…
По скользкому полу волочат к печи. -
В жерло ей плеснули водой палачи.
Пары над каменьями шумно встают
Удушливой белою тучей.
Андрей содрогнулся: его обдают
Ушатами влаги кипучей.
Едва удержаться он мог на ногах…
И видит - у всех уже пруты в руках.
Запрыгали лозы по мокрым спинам:
Все сами себя они хлещут.
Смеясь, и апостола бьют по бокам;
Смеясь, в него щёлоком плещут.
От скорби великой лишаяся сил,
Отчаянным голосом он возопил:
«Скажите, пред кем я из вас виноват?
За что мне такое мученье?»
Те хлещут и плещут, хохочут, кричат:
«Какое мученье! мовенье».
Тут замертво на пол апостол упал
И, как его вынесли вон, не слыхал.
Но вот окатили студёной водой:
Он ожил. Толпа суетится,
Его одевая, - и снова с собой
Зовёт; но зовёт подкрепиться.
Хотел из них каждый его угостить, -
И начал апостол по избам ходить.
Отведав их хлеба и соли, Андрей
На холм из села удалился;
Прилёг там и нравам славянских людей
Смущённой душою дивился.
И думал о том он, что в будущем ждёт
И сторону эту, и этот народ.
«Казалось бы, - молвил он, - славно им жить;
У всех есть и хлеб и свобода.
Откуда ж привычка самих себя бить
Явилася здесь у народа.
Никто их не мучит, никто их не бьёт,
Так сами придумали. Странный народ!
Да, любит побои, пристрастен к битью!
Пожалуй, народу такому
Захочется спину подставить свою
Под розги и палки другому».
Но, баней славянской вконец истомлён,
Андрей погрузился в дремоту - и в сон.
И снится ему, что его уж давно
В Патрасе распяли как надо,
Что мир обновился, и всюду одно
Христово покорное стадо,
Что там, где стояла в болотах вода,
У русских воздвиглись везде города;
Что вот миновал и семнадцатый век,
Как умер он крестной кончиной, -
Великий у русских парит человек,
И ходит повсюду с дубиной;
И орден апостолу в честь создаёт
Для тех, кто народу с ним больше побьёт.
От ужаса вмиг пробудился Андрей,
Немедля собрался в дорогу
И дальше пошёл от ильменских зыбей,
Смиряя молитвой тревогу.
«О господи! всякого в жизни земной
Избавь от невольных и вольных побой!»
1860 или 1861 (?)
За туманами потух
Свет зари вечерней;
Раздражительнее слух,
Сердце суеверней.
Мне грозит мой путь глухой
Злою встречей, битвой…
Но душа полна тобой -
Как святой молитвой.
Май 1856
Труден был путь мой. Холодная мгла
Не расступалась кругом,
С севера туча за тучею шла
С крупным и частым дождём…
Капал он с мокрых одежд и волос;
Жутко мне было идти:
Много суровых я вытерпел гроз,
Больше их ждал впереди.
Липкую грязь отряхнуть бы мне с ног
И от ходьбы отдохнуть!..
Вдруг мне в сторонке блеснул огонёк…
Дрогнула радостью грудь…
Боже, каким перепутьем меня,
Странника, ты наградил!
Боже, какого дождался я дня!
Сколько прибавилось сил!
11 февраля 1856, СПб
СпалИ, господь, своим огнём
Того, кто в этот год печальный,
На общей тризне погребальной,
Как жрец, упившийся вином,
В толпе, рыдающей кругом,
Поёт с улыбкою нахальной
Патриотический псалом.
1854
Читает Сергей Юрский:
Как храм без жертв и без богов,
Душа угрюмо сиротеет;
Над нею время тяготеет
С суровым опытом годов.
Кумиры старые во прахе,
Погас бесплодный фимиам…
Но близок миг - и, в вещем страхе,
Иного бога чует храм!
1853
Когда ж минует испытанье?
Когда из лона чёрных туч,
Тебя, колосс, осветит луч
Животворящего сознанья?
… (далее по ссылке ниже)
1853, 1858 (?)
Читает Сергей Юрский:
Я видел во сне человечка
С косым и зелёным лицом.
Он глупо смотрел, улыбался
И тотчас же плакал потом.
… (далее по ссылке ниже)
[1852]
Читает Сергей Юрский:
Бывало, в беседке
Зелёной и тёмной
Читал я соседке,
Плаксивой и томной,
И плакал я с нею
Над песнями Гейне,
Звал милой своею
(Du Holde, du Meine). *
Немецкие грёзы
Давно мной забылись,
И глупые слёзы
Давно истощились…
Она ж вспоминает
Меня на свободе
И Гейне читает
В моём переводе.
[1848]
* Ты милая, ты моя {нем.).
У двери скрыпучей
Красуется ёлка…
За дверью той речи
Не знают умолка.
Тяжёлое ль горе
На сердце заляжет,
Аль лапушка слово
Немилое скажет,
Аль денег к оброку
В мошне не хватает,
Аль староста рыжий
За леность ругает, -
К той ёлке зелёной
Своротит детина…
Как выпита чарка -
Пропала кручина!
Да если и счастлив,
Кипит ретивое,
И с Машей шептался
Всю ночь за рекою,
Оброк весь заплачен,
Сам староста любит…
И радость, как горе,
Кабак приголубит.
Под ёлкой зелёной
Лей чарку полнее!..
Там горькое горе
Пройдёт поскорее.
Под ёлкой зелёной
Лей чарку полнее…
Коль весело, - будет
Ещё веселее!..
[1848]
Юноша поджарый,
Кудри по плечам…
Сюртучишко старый
Расползся по швам…
Рыжая шляпёнка,
Стёклышко в глазу,
Завит очень тонко,
Угорь на носу.
Сморщен лоб широкий,
Ямы вместо щёк,
И в гладах глубокий
Светится упрёк…
Скверная сигара
У него в зубах…
Говорит он с жаром,
Прогрессивно страх.
Весь в дугу согнулся,
Словно пуд несёт…
Слушайте! Надулся, -
Речь он поведёт:
«Манекены-люди,
Вам ли нас понять?
Камень - ваши груди…
Вам ли мысль приять?
Избраны веками
Для чреды иной,
Высимся над вами
Целой мы главой.
Суета мирская
Занимает вас, -
Ноша мировая
На плечах у нас!»
Юноша умолкнул,
Грозно брови сжал,
Языком прищёлкнул
И сигару взял.
Речи не внимая,
Всё шумит народ,
И толпа пустая
Мимо, вдаль идёт.
[1848]
Предо мной лежит
Степь печальная.
Всё мне слышится
Речь прощальная.
Всё мне видятся
Взоры милые,
Всё твержу «прости»
Через силу я.
И всё та ж в ответ
Речь прощальная…
Но молчит кругом
Степь печальная.
[1848]
Она пред налоем стояла,
Бледна и поникнув головкой, -
Вдоль щёк у ней слёзка сбегала
И билася грудь под шнуровкой.
Жених старичок был почтенный:
Увешана грудь орденами…
И с важностию неизменной
Вокруг поводил он глазами.
И вот обвенчалася пара…
У них беспрестанно пируют.
Средь бального часто разгара
Жена и бледна и тоскует.
Зa картами мужу не время
Заметить, как чахнет супруга;
Уж в грудь ей заброшено семя
Ужасного, злого недуга.
И скоро болезнь и несчастье
Цветок этот нежный сломили…
«Как мало жила она в счастье!» -
Так в свете об ней говорили.
Супруг же по-прежнему любит
Сытнее в обед нагрузиться,
Здоровья страстями не губит…
И чаще за карты садится.
[1847]
Ещё в школе он был,
А стишки уж кроил, -
И частенько
Книги в сторону клал, -
Хоть уроков не знал
Хорошенько…
Запирали его,
И секали его…
Мало прока!..
Страсть была велика:
Не касалась рука
До урока.
Школу бросив потом,
Он сердитым пером
Размахался…
Не признал его свет, -
И великий поэт
Стушевался.
Нынче, в мирной тиши,
Он в уездной глуши
Процветает:
Служит - всё о делах,
Да про восемь в червях
Рассуждает…
Завелся он женой,
Есть пяточек-другой
И ребяток…
Средь семейных отрад
Счастлив он… и богат…
(Не от взяток!)
[1847]
Если б я вас снова встретил,
Что бы было между нами? -
Я бы вам одно заметил:
Что умнеем мы с годами;
Что во мгле туманно-бледный
Лик луны, и листьев шёпот,
И ландшафт полночный бедный,
И пруда немолчный ропот, -
Много детской нашей страстью
Управляли в стары годы;
Что любовь теперь, к несчастью,
Не зависит от погоды, -
Ни от бледного мерцанья
Звёзд небесных, молчаливых,
Ни от глупого мечтанья
И стишков пустых, слезливых…
Я сказал бы вам при встрече,
Если вы умнее стали:
«Переменим эти речи,
Чтобы нас не осмеяли!»
[1847]
Когда-то и я в Петербурге живал,
Писателей всех у себя принимал, -
И с гордой улыбкой являлся на бАлах…
Стихи мои очень хвалили в журналах:
Я в них и свободу и истину пел,
Но многих представить в ценсуру не смел.
Эй, Ванька! Скорее собак собирай!
Эй, Сенька! Живее мне лошадь седлай!
Политикой также заняться любил -
В кондитерских все я журналы следил…
Читал я философов… Сам рассужденье
Писал о народном у нас просвещеньи…
Потом за границей я долго блуждал,
Палаты, Жорж Санда, Гизо посещал.
Эй, Ванька! Скорее собак собирай!
Эй, Сенька! Живее мне лошадь седлай!
В чужбине о родине я сожалел,
Скорей воротиться домой всё хотел -
И начал трактат (не окончил его я)
О том, как нам дорого вчуже родное.
Два года я рыскал по странам чужим:
Всё видел - Париж, Вену, Лондон и Рим.
Эй, Ванька! Скорее собак собирай!
Эй, Сенька! Живее мне лошадь седлай!
Приехавши в Питер, соскучился я…
Казна истощилась порядком моя.
Поехал в деревню поправить делишки,
Да все разорились мои мужичишки!..
Сначала в деревне я очень скучал,
И всё перебраться в столицу желал.
Эй, Ванька! Скорее собак собирай!
Эй, Сенька! Живее мне лошадь седлай!
А нынче так, право, меня калачом
Туда не заманишь. И славный здесь дом,
И повар обед мне готовит прекрасный;
Дуняшке наделал я платьев атласных.
Пойдёшь погулять - вкруг мальчишки бегут…
(Пострелы! они меня тятей зовут.)
Эй, Ванька! Скорее собак собирай!
Эй, Сенька! Живее мне лошадь седлай!
С соседями езжу я зайцев травить;
Сойдёмся ль - за карты, а после попить…
Прекрасные люди мои все соседи,
Хоть прежде твердил я с презреньем:
«Медведи!»
Политику бросил - и только «Пчелу»
Читаю от скуки всегда поутру.
Эй, Ванька! Скорее собак собирай!
Эй, Сенька! Живее мне лошадь седлай!
Однажды я как-то письмо получил;
Писал мне приятель мой, славянофил,
Чтоб ехал скорее к нему я в столицу:
Тащить меня вздумал опять за границу…
Но я отвечал ему: «Милый мой друг!
В себе воскресил я народный наш дух!»
Эй, Ванька! Скорее собак собирай!
Эй, Сенька! Живее мне лошадь седлай!
«Мне ладно в деревне: здесь сладко я сплю,
Гоняться с собаками в поле люблю.
С житьём не расстануся патриархальным,
Дышу теперь духом я национальным!..
Ко мне, братец, лучше сюда приезжай:
Народность в деревне моей изучай!»
Что ж, Ванька-каналья! Чего же ты ждёшь?
Да скоро ль ты, Сенька, Гнедка приведёшь?
С тех пор мой приятель ко мне не писал…
И слышал я, нынче известен он стал
Своими трудами. Знакомцы другие -
Все люди теперь тоже очень большие…
А всё отчего? - Нет деревни своей:
А то бы гонялись за зайцами в ней!!
Мерзавцы! Уж сколько я вам говорю!..
Постойте! Ужо я вам спину вспорю.
[1847]
Впервые напечатано под заглавием «Охотник».
В кондитерских все я журналы следил… - Кондитерские того времени являлись своеобразным читальным залом, где имелись свежие газеты и журналы.
Жорж Санд - псевдоним французской писательницы Авроры Дюдеван (1804-1876), её популярность в демократических кругах России 40-х годов XIX века была очень велика.
Гизо Франсуа (1787-1874) - французский историк и политический деятель.
«Пчела» - «Северная пчела», реакционная газета, издававшаяся с 1825 Ф. В. Булгариным.
…приятель мой, славянофил… - Далее следует сатирический выпад Михайлова против славянофильства, краеугольным теоретическим положением которого было отстаивание независимого от Европы развития России. Будучи консервативным по своему характеру, славянофильство видело возможность этого в сохранении и укреплении православия и патриархально-общинных основ допетровской Руси.
По улице шёл я… Мерцали
В тумане кой-где фонари…
Пуста была улица; встретил
Я пары четыре иль три
Прохожих. Но вдруг я увидел,
Навстречу мне девушка шла;
На ней была белая шляпка,
И плечи ей шаль облегла.
Когда я был близко к ней, ярко
Фонарь подле нас засверкал,
Знакомый я образ увидел -
И за руку бедную взял…
И с тайною грустью взглянул я
На вянущий этот цветок.
Она крепко руку мне сжала,
Сронив с своей шеи платок…
Хоть много сказать мне хотелось,
Молчали упорно уста;
Она мне твердила: «Что, разве
Я хуже теперь, чем была?»
И взором печальным я долго
С тоскою глядел на неё.
«Нет, Надя! Тебя не узнал я:
Лицо изменилось твоё.
В глазах твоих чёрных нет блеска,
И бледность видна на щеках;
Искусствен их яркий румянец,
Притворна улыбка в устах!»
Печально она улыбнулась…
Я много во взоре прочёл -
И проповедь бросил - и с нею
Вдоль улицы молча пошёл.
Её до квартиры довёл я
И молча ей руку пожал….
Она мне сказала: «Зайдите!»
Но я отвечал: «Я устал!»
И грустно своею дорогой
Побрёл я… Туман всё густел,
И крупными каплями дождик
По тёмным плитам зашумел…
[1847]
Чёрными ветвями
Машет мне сосна,
Тусклыми лучами
Светит мне луна,
И, как вихрь, несётся
Тройка через лес…
Сердце тихо бьётся…
Мрачен свод небес,
Вторит отклик дальний
Песне ямщика, -
Будто вздох печальный
Мне звучит она.
Колокол унылый!
Сон напел ты мне,
И край, сердцу милый,
Вижу я во сне.
Вижу дом знакомый,
Вижу круг родной,
Вижу, будто дома
Отдан мне покой;
И в саду заветном
Я опять брожу,
Вновь в речах приветных
Радость нахожу…
Но недолго тешил
Меня чудный сон;
Скоро всё умчалось, -
И я пробуждён…
Тёмная дорога
По лесу бежит,
Под дугой уныло
Колокол звенит,
Мрачно ель кивает
Мне издалека…
Сердце замирает,
Душу рвёт тоска.
[1845]
Биография
МИХАЙЛОВ, Михаил Ларионович (Илларионович) [3(15).I.1829, г. Оренбург, - 2(14).VIII.1865, Кадая, ныне Забайкальской область] - русский поэт, публицист, переводчик; революционный деятель. Родился в семье чиновника, отец которого был крепостным.
Получил домашнее образование. Изучил несколько иностранных языков. С 1845 начал печатать стихи и очерки в петербургских газетах и журналах. Рано осиротел; в 1846 переехал в Петербург. Став вольнослушателем университета, Михайлов вскоре сблизился с Н. Г. Чернышевским. В 1848-52 жил в Нижнем Новгороде. В 1851-1855 опубликовал повести «Адам Адамыч», «Кружевница», «Изгоев», «Стрижовые норы», роман из жизни провинциальных актёров «Перелётные птицы» (1854) и другие произведения, в которых выступил сторонником натуральной школы. По возвращении в Петербург сотрудничал в «Современнике», где печатал стихи, переводы, критические статьи и публицистику, проникнутые демократическим пафосом. В 1858-59 Михайлов вместе с Л. П. и Н. В. Шелгуновыми совершил заграничное путешествие. В Лондоне он познакомился с А. И. Герценом и Н. П. Огарёвым; во Франции встретился с Э. Потье, о стихах которого впервые рассказал русским читателям на страницах «Современника». Здесь Михайлов печатал «Парижские письма» (1858-59) и «Лондонские заметки» (1859), в которых характеризовал культуру и быт буржуазной Европы. Одной из главных в публицистике Михайлова вскоре сделалась тема женской эмансипации. Его статьи, в которых он требовал полного гражданского равноправия для женщины, пользовались огромной популярностью («Женщины, их воспитание и значение в семье и обществе», 1860, и другие).
В годы революционной ситуации Михайлов сблизился с кружком «Современника», особенно с Н. А. Добролюбовым, вошёл в состав редакции (руководил отделом иностранной литературы). Он опубликовал здесь много статей о зарубежной и русской литературе. В это же время Михайлов, несомненно с ведома руководителей «Современника», становится одним из видных деятелей революционного подполья. Он ведёт конспиративную работу, принимает участие в составлении (совместно с Шелгуновым) и распространении прокламаций «Русским солдатам» и «К молодому поколению», содержавших призыв к подготовке народного восстания против самодержавия. Вторую из этих прокламаций Михайлов отпечатал в лондонской типографии Герцена и сам привёз в Россию. Выданный провокатором, Михайлов в 1861 был арестован и приговорён к 6 годам каторжных работ и пожизненному поселению в Сибири. На каторге он продолжал писать стихи и прозу, но его сил хватило менее чем на 4 года. Сообщение о смерти Михайлова было помещено Герценом в «Колоколе» (1865, № 205) под кратким заголовком: «Убили».
Поэтическое наследие Михайлова занимает видное место в демократичесой литературе 60-х годов. Ещё в ранних стихах («Надя», «Помещик», «Хорошая партия», «Кабак», 1847-48) он обращался к темам из народной жизни, выступал как поэт некрасовской школы. В зрелой лирике, в политической сатире Михайлов развивал вольнолюбивые традиции поэзии декабристов (стихотворение «Пятеро») и М. Ю. Лермонтова. Ораторские интонации, гражданская патетика характерны и для других стихов Михайлова, зовущих «в честный и открытый бой» с произволом и насилием («Апостол Андрей», «Памяти Добролюбова», 1861, «Крепко, дружно вас в объятья», 1861). В стихотворении «О, сердце скорбное народа!», близком по мысли и настроению к революционным прокламациям того времени, Михайлов осуждал крестьянскую реформу и призывал не верить обещаниям правительства («Дар царский - подкуп и обман»). Агитационно-песенные по своей природе, стихи Михайлова тогда же стали революционными песнями («Вечный враг всего живого…», «Смело, друзья! Не теряйте…» и другие). В критических выступлениях Михайлов отстаивал мысль о нравственной чистоте искусства и его общественно-воспитательной роли.
Михайлов - один из крупнейших русских переводчиков 19 века и видный теоретик поэтического перевода. Ему принадлежат многочисленные переводы из немецкой, французской, английской, американской, славянской поэзии. Широкой популярностью пользовались переводы стихов П. Ж. Беранже, «Песни о рубашке» Т. Гуда, «Белого покрывала» М. Гартмана, а также «Песен о невольничестве» Г. Лонгфелло, направленных против рабовладельчества; их появление в «Современнике» (1861) было замаскированным откликом журнала на т. н. «освобождение» крестьян. Особое значение имеет работа Михайлова над переводами из Г. Гейне (сборник «Песни Гейне», 1858), которого он считал «барабанщиком воинственного легиона». Добролюбов в рецензии на переводы Михайлова утверждал, что он «лучше всех» сумел передать силу и своеобразие немецкого поэта. А. А. Блок писал (1919), что среди переводчиков Гейне Михайлов «не превзойдён никем» и что большая часть его переводов - «настоящие перлы поэзии».
Соч.: Полн. собр. соч., под ред., с критико-биографич. очерком и библиографич. указателем П. В. Быкова, т. 1-4, П., 1913-1914; Полн. собр. стихотворений. Ред., биографич. очерки коммент. Н. С. Ашукина, М. - Л., 1934; Собр. стихотворений. Вступ. ст. А. В. Кушакова, подгот. текста и прим. Ю. Д. Левина, Л., 1953; Стихотворения. Вступ. ст. М. И. Дикман и Ю. Д. Левина Л., 1957; Соч., под ред. Б. П. Козьмина, т. 1-3, М., 1958; Записки (1861-1862). Ред. и вступ. ст. А. А. Шилова, П., 1922.
Лит.: Лемке М. К., Дело М. И. Михайлова, в его кн.: Политич. процессы…, 2 изд., М. - П., 1923; Козьмин Б. П., Н. Г. Чернышевский и М. И. Михайлов. К истории их взаимоотношений, «Вопр. истории», 1946, № 7; Добролюбов Н. А., «Песни Гейне» в переводе М. Л. Михайлова, Собр. соч., т. 2, М. - Л., 1962; Блок А., Гейне в России. (О рус. переводах стихотворений Гейне), Собр. соч., т. 11, Л., 1934, с. 226, 229, 235, 236; Захаркин А. Ф., Поэзия М. И. Михайлова, «Уч. зап. Моск. пед. ин-та им. В. И. Ленина», 1957, в. 7; Коротков Ю., Поэт Михайлов, художник Якоби и другие, альманах «Прометей», М., 1966; История рус. лит-ры XIX в. Библиографич. указатель, под ред. К. Д. Муратовой, М. - Л., 1962.
В. В. Жданов
Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 5. - М.: Советская энциклопедия, 1968
МИХАЙЛОВ, Михаил Ларионович (Илларионович) (1826-1865) - русский революционный деятель, поэт и переводчик. Внук крепостного, умершего после телесного наказания. Отец Михайлова добился дворянства, дослужившись до чина надворного советника и женившись на княжне. По окончании уфимской гимназии Михайлов поступил в СПБ университет и в 1845 дебютировал в печати двумя стихотворениями. Вплоть до 1849 регулярно сотрудничал в «Литературной газете» В. Зотова. Лишённый материальной поддержки отца, Михайлов в 1848-1852 служил писцом-регистратором и наконец столоначальником в нижегородском соляном управлении. После появления в «Москвитянине» его повести «Адам Адамыч» Михайлов приехал в Петербург и занялся интенсивной литературной работой. В 50-х годах заведывал отделом иностранной литературы в «Современнике». Очень большую общественную роль сыграла серия статей Михайлова по женскому вопросу («Современник», 1859 - I; 1860 - IV, V, VIII, XI; 1861 - IV), доставивших Михайлову особо широкую популярность среди разночинческой молодежи.
Михайлов - активный участник революционного движения. Чернышевский читал ему свою прокламацию «К барским крестьянам». В 1861 Михайлов напечатал в Лондоне составленную его другом Н. В. Шелгуновым революционную прокламацию «К молодому поколению» и, вернувшись в Петербург, принялся распространять её. Выданный провокатором Вс. Костомаровым, Михайлов в сентябре 1862 был арестован и в ноябре приговорён к 6 годам каторжных работ. Умер на каторге (от туберкулёза). Участие Михайлова в революционном движении сделало его имя надолго опальным. Задуманное Н. А. Серно-Соловьёвичем издание сочинений Михайлова не было разрешено III Отделением, а издание, выпущенное в 1867 Звонарёвым, было по требованию тех же жандармов сожжено. Зато революционеры окружили образ Михайлова любовью и почётом (стихотворный привет сидевшему в тюрьме Михайлову Утина - «Из стен тюрьмы, из стен неволи», стихотворения Н. П. Огарёва, П. Л. Лаврова и, позднее, - поэта-чайковца Синегуба).
Из литературного наследия Михайлова наиболее памятны его стихотворные переводы. Поэзия революционных демократов, формируя свой стиль, опиралась на опыт поэтов европейской мелкобуржуазной демократии. В этом плане
значение работы разночинцев-переводчиков очень велико. Если В. С. Курочкин сделал Беранже союзником русской революционно-демократической поэзии, то Михайлов то же самое проделал с Гейне. Из сложного и многогранного поэтического наследства Гейне Михайлов выбрал стороны, нужные революционным демократам. Из других переводов Михайлова особого внимания заслуживают переводы из Томаса Гуда, Лонгфелло, Беранже, Морица Гартмана («Белое покрывало»).
Оригинальные стихи Михайлова немногочисленны, но сильны и характерны. В них звучит мотив активного общественного действия, свойственный революционным демократам и резко отделявший их от пассивной созерцательной поэзии либерального барства. Лучшие революционные стихи Михайлова: «Крепко, дружно вас в объятья» (ответ на стихотворное приветствие арестованных студентов), «Памяти Добролюбова», «Вечером душным, под чёрными тучами нас похоронят», «Только помыслишь о воле порой». Очень характерно стихотворение «Охотник» - беранжеровский куплет, родственный сатирическим песенкам «Искры». Песня Михайлова «Смело, друзья, не теряйте», приобревшая позднее название «Народовольческого гимна», была одной из самых любимых песен революционного подполья до самой революции 1917.
Популярная в своё время художественная проза Михайлова знаменует собой начальные шаги разночинческой беллетристики, только приступившей к преодолению подавляющего влияния либерально-дворянской литературы. Большинство романов, повестей, рассказов Михайлова повествует о жизни «маленьких людей» города, особенно провинциального.
Библиография: I. Песни Гейне, в перев. М. Л. Михайлова, СПБ, 1858; Собр. стихотворений, СПБ, 1890; В провинции, Собр. повестей, 2 чч., СПБ, 1860; То же, изд. 2-е, СПБ, 1889-1890; Женщины, СПБ, 1903; Записки (1861-1862), ред. и вступ. ст. А. А. Шилова, изд. «Былое», П., 1922. Действительно полного собр. сочин. М. нет. Изданное А. Ф. Марксом в 1913-1914 под ред. П. Быкова полное собр. сочин. М. (вышло 4 тт.) не является полным и вообще неудачно (ср. рецензию В. Мияковского - «Голос минувшего», 1914, VI); в наст. время собр. стихотв. печатается в изд. «Academia».
II. Шелгунова Л. П., Из далёкого прошлого, СПБ, 1901; Быков П., Из переписки Михайлова, «Современник», 1912, IX; Богучарский В., 50-летний «юбилей», там же, 1912, I; Мияковский В., М. Л. Михайлов, «Голос минувшего», 1915, IX; Михайлов П., Письмо о смерти М. Михайлова, там же; Щелгунов Н. В., Воспоминания, ред. и примеч. А. А. Шилова, Гиз, М. - П., 1923; Лемке М. К., Политические процессы в России 1860 гг., Гиз, М. - П., 1923; Политические процессы шестидесятых годов, I, под ред. Б. П. Козьмина, Центрархив, Гиз, М. - П., 1923; Казанович В. П., Письма Н. В. и Л. Н. Шелгуновых к М. Л. Михайлову и Н. В. Гербелю, «Историко-литературный сборник» (посвящённый В. И. Срезневскому), Л., 1924. Всё это работы и материалы биографич. характера. Литературоведч. работ о Михайлове пока нет.
III. Венгеров С. А., Источники словаря русских писателей, т. IV, П., 1917; Шилов А., Что читать по истории русского революционного движения, Гиз, П., 1922, стр. 81-82; Владиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, Гиз, Л., 1924; Шилов А. А. и Карнаухова М. Г., Деятели революционного движения в России, Био-библиографический словарь, т. I, ч. 2, М., 1928. См. также библиографию произведений М. при I т. его «Полного собр. сочин.» под ред. П. В. Быкова.
Л. К.
Литературная энциклопедия: В 11 т. - [М.], 1929-1939
