Пусть в Петербурге полмильона
Людей хохочет мне в ответ,
Я ставлю твёрдо, непреклонно
Вопрос: нужна она иль нет?
И вот, приняв в соображенье
Объём вопроса, весь, сполна,
Я смело вывожу решенье:
- Литература не нужна.
Когда есть в обществе идея,
Она получит кровь и плоть -
Так рассуждаю я, жирея
(Спасибо, жиру дал господь!).
Её, среди житейских шквалов,
Выводит практика одна,
А не суждения журналов.
- Литература не нужна.
В былые дни, в былые годы
На всякий час, на всякий день
Писались оды, оды, оды
(Как нынче мыслят: дребедень).
Теперь, чтоб это всё осмыслить,
Есть и «Архив» и «Старина»;
Ну что ж к ним нового причислить?
- Литература не нужна.
Кто гармонических уроков
Возжаждет в струнных звуках лир -
Для тех есть трагик Сумароков
И есть сатирик Кантемир,
Петров, Херасков и Державин -
Живая оных дней струна -
Наш век и без поэтов славен.
- Литература не нужна.
С утра на службе до обеда,
Потом два-три часа обед,
Друзей скоромная беседа
(Понятно, если женщин нет),
Там раут, бал, закуска, ужин,
Ночь для любви и для вина,
Ну… перед утром отдых нужен…
- Литература не нужна.
Но чтоб вседневной прозы плесень
Совсем уж не покрыла нас -
Нельзя порою и без песен
Весёлых, под весёлый час,
Но ведь газеты в честь Эрота
Не пишут гимнов, ни одна!
Да нет и рифм клубничных что-то!
- Литература не нужна.
1873
Стихотворение является в известной мере ответом на статью Авсеенко «Нужна ли нам литература?», направленной против всей прогрессивной литературы и критики, отрицающих будто бы подлинное искусство, заинтересованных только в мелкой злобе дня, а не в глубоких общественных вопросах, и пр.
Когда любил я в первый раз,
Не зная брачной обстановки,
Для ради взгляда милых глаз
Я разорялся на обновки.
И от волненья чуть дыша,
Любуясь милой и нарядом,
Я страстно говорил,
прельщённый нежным взглядом:
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!
Когда ж узнал и рай и ад
Посредством брачного обряда,
Я нахожу, что дамский взгляд
Дешевле дамского наряда.
Не тратя лишнего гроша,
Стал хладнокровно напевать я:
Тебе к лицу, мой друг, и простенькие платья -
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!
Времён минувших стрекулист
Ещё владычествует в мире,
Хоть вымыт, выбрит, с виду чист,
В благопристойном вицмундире -
Но всё чернильная душа
Хранит подьячества привычки -
Так чёрт ли - выпушки, погончики, петлички…
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!
Другой, хожалый древних лет,
Стал журналистом не на шутку
И перенёс в столбцы газет
Свою упраздненную будку.
На черемиса, латыша,
На всю мордву валит доносом -
Хоть и зовёт его общественным вопросом -
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!
Времён минувших ростовщик,
Чуждаясь тёмного позора,
Усвоил современный шик
И назвал свой вертеп конторой;
Но та же алчность барыша
Томит и гласного вампира -
Так чёрт ли в том,
что ты надел костюм банкира…
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!
Расставшись с шулерством прямым,
В виду общественного мненья,
Стал шулер зайцем биржевым,
Потом директором правленья.
Ты сделал ловко антраша
И мастерски играешь роль ты;
Но всё равно: из карт или из акций вольты -
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!
Хоть в наше время не секут
Дворовых Филек, Ванек, Васек;
Но ведь с того же древа прут
В новейших школах держит классик.
Греко-латинская лапша -
Родня с берёзовою кашей,
Так скажем,
встретившись с кормилицею нашей:
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!
Закон преследует разбой
Со взломом ящиков и ларцев,
Но вежливо зовёт «войной»
Убийство жён, детей и старцев;
Хоть человечество кроша,
Атилла всё равно «бич божий»,
Какою ни прикрыт национальной кожей -
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!
Пустил бы я во весь карьер
Куплет свободно за куплетом;
Но в скачках с рифмами барьер
Поставлен всадникам-поэтам,
Хоть каждый может, не спеша,
Предупредительные вожжи
Сравнить с карательным арапником…
попозже…
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!
Что ты посеял - то пожнёшь,
Сказали мудрецы в деревне;
В веках посеянная ложь
Костюм донашивает древний.
Когда ж, честных людей смеша,
Форсит в одежде современной -
Мы с дружным хохотом
в глаза споём презренной:
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!
Но скажем твёрдо, не шутя,
Хоть светлым днём, хоть тёмной ночью,
Когда - заблудшее дитя -
Сойдёт к нам истина воочью,
Хотя б краснея, чуть дыша,
Хотя б классически раздета,
Хоть в гаерском плаще весёлого куплета:
Во всех ты, душенька, нарядах хороша!
[1871]
Где приют для мира уготован?
Где найдёт свободу человек?
Старый век грозой ознаменован -
И в крови родился новый век.
Шиллер («Начало нового века»)
Только одно поколенье людей
Выступит с новым запасом идей -
И с барабанным, торжественным боем
В вечность наш век отойдёт под конвоем
Умственных бурь и военных тревог,
Время подпишет в кровавый итог,
Что в девятнадцатом веке царила
Грубая сила, стихийная сила.
Тщетен был опыт минувших веков,
Слава героев, умы мудрецов;
Тщетно веками скоплялись богатства
Равенства, знанья, свободы и братства.
Нужны усилия страшные вновь,
Жертвы, мученья, темницы и кровь,
Чтоб хоть крупицы от них уступила
Грубая сила, стихийная сила.
Все силы духа во все времена
В лапах железных держала она.
Чтоб услужить ей, из всех мифологий,
Переодевшись, слетаются боги.
Непобедимым считался прогресс,
Но в наши дни беспримерных чудес
Времени дух, изловчась, покорила
Грубая сила, стихийная сила.
Вместе с богами и верой людей
Времени дух в услуженьи у ней.
Зиждущий дух плодотворных сомнений,
Зло отрицающий творческий гений
Духом сомненья в великих делах,
Гением смерти стал нынче в умах, -
Так чудотворно умы извратила
Грубая сила, стихийная сила.
Знанья для жизни святой идеал
В формулах мёртвых бесследно пропал,
Новым циклопам дав знанье природы
Для истребленья людей и свободы.
В кузницах смерти движенье и стук,
И - благо занято множество рук -
Светоч сознанья совсем загасила
Грубая сила, стихийная сила!
Только сознания светоч угас -
Двинулось многое множество масс
Несокрушимым ни зноем, ни стужей
Грамотным мясом безграмотных ружей,
Неувядаемым цветом страны,
Где для кромешного ада войны
Женщин любить и рожать обучила
Грубая сила, стихийная сила!
Массы другие в раздумьи стоят,
Видя солдатского зверства разврат,
Гимны поют о кровавой расплате
Граждан, погрязших в греховном разврате;
Даже приветствуют век золотой
Равенства всех - перед смертью одной,
В тучах, которыми солнце затмила
Грубая сила, стихийная сила.
«Новый в крови нарождается век;
Где же свободу найдёт человек?» -
Спрашивал Шиллер, взывая к свободе.
И девятнадцатый век на исходе -
Швабскому гению отзыва нет.
Самую жажду свободы в ответ
Порцией крови, смеясь, утолила
Грубая сила, стихийная сила!
1870
Роскошь, так уж роскошь -
истинно беспутная;
Бедность, так уж бедность -
смерть ежеминутная;
Голод, так уж голод -
областию целою;
Пьянство, так уж пьянство -
всё с горячкой белою.
Моды, так уж моды -
всё перемудрённые;
Дамы, так уж дамы -
полуобнажённые;
Шлейфы, так уж шлейфы -
двух и трёхсаженные;
На пол нагло брошены
камни драгоценные.
Нечто лучше женщины
в красоте искусственной,
С шиком нарисованной,
чувственно-бесчувственной:
Обаянье демона,
ангела незлобие -
Во втором издании
«божие подобие».
Похоть, так уж похоть -
с роковою силою
Деньгам, сердцу, разуму, -
всем грозит могилою:
Старцы льнут и падают,
как грудные деточки,
И за ними дети их -
плод от той же веточки.
Воры, так уж воры -
крупные, с кокардами;
Кражи, так уж кражи -
чуть не миллиардами;
Жуликов-мазуриков
в эту пору грозную -
Как на небе звёздочек
в ноченьку морозную.
Мелкие скандальчики
с крупными беспутствами;
Разоренья честные
с злостными банкрутствами;
Фокусы бумажные,
из нулей могущества -
И на каждой улице
описи имущества.
И на каждой улице,
с музыкою, с плясками,
Разоряют вежливо,
обирают с ласками,
И - притоны мрачные,
кутежи с злодействами -
И убийства зверские
целыми семействами.
И работа вечная
и неугомонная,
И холодность мёртвая,
строгость непреклонная,
И с трибун
словесников речь всегда медовая,
И нужда молчащая,
но на всё готовая.
Скорбь, так скорбь безмолвная.
Горе, как нахлынуло,
Всё существование
разом опрокинуло:
Знает погибающий,
что никто не сжалится,
И, как сноп бесчувственный,
сам в могилу валится.
Смех, так смех насильственный,
злобы не скрывающий:
Или разухабистый
и стыда не знающий -
Или уж отчаянный,
с умоисступлением -
Над собой, над ближними
и над всем творением.
[1870]
Зол я впервые сегодня вполне;
Зол - оттого что нет злости во мне.
Нет этой злости, которая смело
Прямо из сердца срывается в дело.
Нету её - ненавистницы фраз,
Злобы святой, возвышающей нас.
Есть только жалкая, мелкая злоба,
Не доводящая даже до гроба;
Злоба, с которой хоть семьдесят лет
Можно прожить без особенных бед
И умереть, чтобы видели внуки
Самый пошлейший род смерти - от скуки.
[1869]
Великие истины
(Вольный перевод из сборника «La goguette»)
Повсюду торжествует гласность,
Вступила мысль в свои права,
И нам от ближнего опасность
Не угрожает за слова.
Мрак с тишиной нам ненавистен;
Простора требует наш дух,
И смело ряд великих истин
Я первый возвещаю вслух.
Порядки старые не новы
И не младенцы - старики;
Больные люди - не здоровы
И очень глупы дураки.
Мы смертны все без исключенья;
Нет в мире действий без причин;
Не нужно мёртвому леченья.
Одиножды один - один.
Для варки щей нужна капуста;
Статьи потребны для газет;
Тот кошелёк, в котором пусто,
В том ни копейки денег нет;
День с ночью составляет сутки;
Рубль состоит из двух полтин;
Желают пищи все желудки.
Одиножды один - один.
Москва есть древняя столица;
По-русски медик значит врач,
А чудодейка есть вещица,
О коей публикует Кач.
Профессор - степень или званье;
Коллежский регистратор - чин;
Кнуты и розги - наказанье.
Одиножды один - один.
Покуда кость собака гложет,
Её не следует ласкать,
И необъятного не может
Никто решительно обнять.
Не надо мудрствовать лукаво,
Но каждый честный гражданин
Всегда сказать имеет право:
Одиножды один - один.
В сей песне сорок восемь строчек.
Согласен я - в них смыслу нет;
Но рифмы есть везде, и точек
Компрометирующих нет.
Эпоха гласности настала,
Во всём прогресс - но между тем
Блажен, кто рассуждает мало
И кто не думает совсем.
[1866]
Кач - владелец петербургского универсального магазина, прославившийся своими рекламами.
Я выспался сегодня превосходно,
Мне так легко - и в голове моей,
Я чувствую, логично и свободно
Проходит строй рифмованных идей.
- Что ж? Пользуйтесь минутой вдохновенья.
Воспойте нам прогресс родной страны,
Горячие гражданские стремленья…
- Нет, господа, давайте есть блины.
- Мы шествуем путём преуспеянья,
Запечатлев успехом каждый шаг;
Рассеял свет победоносный знанья
Невежества и самодурства мрак.
Омаров уж осталось очень мало,
Аттилы уж нисколько не страшны.
Карайте их сатирой Ювенала!
- Нет, господа, давайте есть блины.
- Заметно уж смягчились наши нравы,
На честный смех нельзя уж нападать,
В свои права вступил рассудок здравый,
И в корне зло преследует печать.
Уж на неё утихли все нападки,
Враги её бессильны и смешны…
Раскройте нам все наши недостатки.
- Нет, господа, давайте есть блины.
- Во всём прогресс! С его победным ходом
В понятиях везде переворот.
Свершается слияние с народом.
Что чувствует в такие дни народ!
В своих стихах восторженно-свободных
Вы, как поэт, изобразить должны
Избыток чувств и радостей народных.
- Нет, господа, давайте есть блины.
- Нет, господа, любя страну родную,
Стремясь к тому, чтоб каждый в ней был сыт,
Я никого стихами не взволную
И портить вам не стану аппетит.
Мы круглый год и так себя морочим.
Уж если петь - так песни старины.
Давайте петь вино, любовь… а впрочем -
Нет, господа, давайте есть блины!
[1865]
Общество было весьма либеральное;
Шли разговоры вполне современные,
Повар измыслил меню гениальное,
Вина за ужином были отменные.
Мы говорили о благе людей,
Кушая, впрочем, с большим аппетитом.
Много лилося высоких идей,
С хересом светлым и тёплым лафитом.
Вот, заручившись бокалом клико,
Встал, улыбаясь, оратор кружка;
Бодро взглянул и, прищурясь слегка,
Будто мечтой уносясь далеко,
Начал свой спич свысока.
Мы уж не слушали спич…
Мы будто сделались немы и слепы.
Мало того: даже вкусная дичь -
Тетерева, дуппеля и вальдшнепы
Будто порхнули и скрылись из глаз;
С ними порхнуло и самое блюдо…
Так поразило всех нас
Вдруг происшедшее чудо.
Кто она? Кто её звал?
Расположилась, как дома,
Пьёт за бокалом бокал,
Будто со всеми знакома.
Бойко на всех нас глядит…
Просит у общества слова…
Тс… поднялась… говорит…
«Ну её!» - молвил сурово,
Гневно махнувши рукой,
Некто, молчавший весь ужин,
Сдержанный, бледный и злой.
Он никому не был нужен;
Был он для всех нас тяжёл,
Хоть говорил очень мало…
С ним мы боялись скандала,
Так что, когда он ушёл,
Легче нам будто бы стало…
Впрочем, мы шикнули обществом всем
(Он уже был за дверями)
И обратились затем
К вновь появившейся даме.
Дама собой недурна -
Круглые формы и нежное тело…
Полно! Да вновь ли явилась она?
Нет, эта дама весь вечер сидела.
Раньше её мы видали сто раз;
Нынче ж, увлекшись общественной ломкою,
И не заметили милых нам глаз…
Нет! Положительно, каждый из нас
Встретился с нею как с старой знакомкою.
Безукоризнен на даме наряд:
Вся в бриллиантах; вся будто из света…
Внемлет и дремлет ласкающий взгляд;
Голос - как будто стрижи в нём звенят…
Дама хоть в музы годится для Фета.
Бог её ведает, сколько ей лет,
Только, уж как ни рассматривай тщательно,
Вовсе морщин на лице её нет;
Губы, и зубы, и весь туалет
Аранжированы слишком старательно.
Впрочем, чего же? Румяна, бела,
Как госпожа Одинцова опрятная,
Вся расфранчённая, вся ароматная,
Самодовольствием дама цвела;
Дама, как следует дамам, была -
Дама во всех отношеньях приятная.
Общество наше совсем расцвело.
Самодовольно поднявши чело,
Как королева пред верным народом,
Дама поздравила нас с Новым годом.
«Я в Новый год, - говорила она, -
Слово сказать непременно должна.
(Слушать мы стали внимательно.)
Праздник на улице нынче моей.
(И согласились мы внутренне с ней,
Все, как один, бессознательно.)
Полной хозяйкой вхожу я в дома;
Я созвала вас сегодня сама;
Утром, чуть свет, легионами,
Всюду, где только передняя есть,
Шубы висят и валяется «Весть»,
Я поведу вас с поклонами.
Слово моё лучше всех ваших слов.
Много вы в жизни сплели мне венков;
Вам укажу на соседа я.
(Дамы сосед был оратор-мудрец.)
Милый! ты был мой усерднейший жрец,
Сам своей роли не ведая.
Он собирался вам речь говорить,
Прежде всего бы он должен почтить
Вашего доброго гения.
Я вам дороже всех жён и сестёр.
(Лоб свой оратор при этом потёр,
Будто ища вдохновения.)
Верная спутница добрых людей,
Няньчу я вас на заре ваших дней,
Тешу волшебными сказками;
Проблески разума в детях ловлю
И отвечаю: «агу!» и «гулю!»
И усыпляю их ласками.
В юношах пылких, для битвы со злом
Смело готовых идти напролом,
Кровь охлаждаю я видами
Близкой карьеры и дальних степей,
Или волную гораздо сильней
Минами, Бертами, Идами.
Смотришь: из мальчиков, преданных мне,
Мужи солидные выйдут вполне,
С знаньем, с апломбом, с патентами;
Ну, а мужей, и особенно жён,
Я утешаю с различных сторон -
Бантами, кантами, лентами,
Шляпками, взятками… чёрт знает чем
Тешу, пока успокою совсем
Старцев, покрытых сединами,
С тем чтоб согреть их холодную кровь
Фетом, балетом, паштетом и вновь
Идами, Бертами, Минами.
Горе тому, кто ушёл от меня!
В жизни не встретит спокойного дня,
В муках не встретит участия!
Пью за здоровье адептов моих:
Весело вносит сегодня для них
Новый год новое счастие.
Прочно их счастье, победа верна.
В битве, кипящей во все времена
С кознями злыми бесовскими,
Чтоб защитить их надёжным щитом,
Я обернусь «Петербургским листком»,
«Ведомостями Московскими».
Всё я сказала сегодня вполне,
Некуда дальше, и некогда мне,
Но… (тут улыбка мелькнула злодейская,
В дряхлом лице вызвав бездну морщин)
Надо сказать моё имя и чин:
Имя мне - «Пошлость житейская».
Дрогнул от ужаса весь наш совет.
«Пошлость!» - мы вскрикнули. Дамы уж нет.
И до сих пор мы не знаем наверное:
Было ли это видение скверное,
Или какой-нибудь святочный шут
Нас мистифировал десять минут;
Только мы с Пошлостью Новый год встретили,
Даже морщины её чуть заметили, -
Так нас прельстила, в кокетстве привычная,
Вся расфранчённая, вся ароматная,
Дама во всех отношеньях приличная,
Дама во всех отношеньях приятная.
1864-1865
Одинцова - персонаж романа Тургенева «Отцы и дети».
Деньги
(Из испанских мотивов)
Я дворец воздвигну на морских волнах,
Сколько есть песчинок я сочту в степях,
Я зубами с неба притащу луну,
Если в целом мире встречу хоть одну
Женщину, в которой страсти к деньгам нет!
Секретарь, квартальный, публицист, поэт
Могут ненавидеть деньги всей душой;
Женщина не может: в мире нет такой!
Женщина - для нашей братьи, для мужчин -
Колокол, в котором звук всегда один.
И везде мы слышим колокольный звон:
«Денег! денег! денег!» - благовестит он.
[1863]
Видеть, как зло торжествует державно,
Видеть, как гибнет, что свято и славно,
И ничего уж не видеть затем -
Лучше не видеть совсем!
Слышать с младенчества те же напевы:
Слышать, как плачут и старцы и девы,
Как неприютно и тягостно всем -
Лучше не слышать совсем!
Жаждать любви и любить беспокойно,
Чтоб испытать за горячкою знойной
На сердце холод и холод в крови -
Лучше не ведать любви!
Знать и молитвы и слёз наслажденье,
Да и молиться и плакать с рожденья -
Так, чтобы опыт навеки унёс
Сладость молитвы и слёз!
Каждое утро вверяться надежде,
Каждую ночь сокрушаться, как прежде,
И возвращаться к надежде опять -
Лучше надежды не знать!
Знать, что грозит нам конец неизбежный,
Знать всё земное, но в бездне безбрежной
Спутать конец и начало всего -
Лучше не знать ничего!
Мудрый лишь счастлив; он смотрит спокойно,
И над его головою достойной
Свыше нисходит торжественный свет…
Да мудрецов таких нет!
[1861]
Семь тысяч триста шестьдесят
Девятый год,
Как человек ползёт назад,
Бежит вперёд;
Семь тысяч триста с лишком лет
Тому назад
Изображал весь белый свет
Фруктовый сад.
Мы, господа, ведём свой счёт
С того числа,
Когда Адам отведал плод
Добра и зла.
Семь тысяч лет пошли ко дну
С того утра,
Как человек нашёл жену,
Лишась ребра;
С тех пор счёт рёбрам у друзей
Мужья ведут,
Когда в наивности своей
Их жёны лгут.
И всё обман и всё любовь -
Добро и зло!
Хоть время семьдесят веков
Земле сочло.
Потом мудрец на свете жил, -
Гласит молва -
За суп он брату уступил
Свои права.
Потом заспорил род людской,
Забыв урок,
За призрак власти, за дрянной
Земли клочок;
За око око, зуб за зуб
Ведёт войну -
За тот же чечевичный суп,
Как в старину.
Прошли века; воюет мир,
И льётся кровь -
Сегодня рухнулся кумир,
А завтра вновь
Встают неправда и порок
Ещё сильней -
И служат порох и станок
Страстям людей.
И спорят гордые умы
Родной земли:
«Что нужно нам? Откуда мы?
Куда пришли?
Должны ли мы на общий суд
Тащить всё зло
Иль чтоб, по-старому, под спуд
Оно легло?
Крестьянам грамотность - вредна
Или добро?
В семействе женщина - жена
Или ребро?
Созрел ли к пище каждый рот?
Бить или нет?»
Так вопрошают Новый год
Семь тысяч лет.
1860-1861
Дружеский совет
(Посвящается рецензенту, который примет
эту шутку на свой счёт)
Друг мой, вот тебе совет:
Если хочешь жить на свете
Сколь возможно больше лет
В мире, здравье и совете, -
Свежим воздухом дыши,
Без особенных претензий;
Если глуп - так не пиши,
А особенно - рецензий.
1860
Ах! человек он был с душой,
Каких уж нынче нет!
Носил он галстук голубой
И клетчатый жилет.
Он уважал отчизну, дом,
Преданья старины;
Сюртук просторный был на нём
И узкие штаны.
Не ведал он во всё житьё,
Что значит празность, лень;
Менял он через день бельё,
Рубашки каждый день.
Он слишком предан был добру,
Чтоб думать о дурном;
Пил рюмку водки поутру
И рюмку перед сном.
Он не искал таких друзей,
Чтоб льстили, как рабы;
Любил в сметане карасей
И белые грибы.
В душе не помнил он обид;
Был честный семьянин -
И хоть женой был часто бит,
Но спать не мог один.
До поздней старости своей
Был кроткий человек,
И провинившихся детей
Он со слезами сек.
Когда же час его настал -
Положенный на стол,
Он в белом галстуке лежал,
Как будто в гости шёл.
В день похорон был дан большой
Кухмистерский обед.
Ах! человек он был с душой,
Каких уж нынче нет!
[1860]
О гласности болея и тоскуя
Почти пять лет,
К прискорбию, её не нахожу я
В столбцах газет;
Не нахожу в полемике журнальной,
Хоть предо мной
И обличён в печати Н. квартальный,
М. становой.
Я гласности, я гласности желаю
В столбцах газет, -
Но формулы, как в алгебре, встречаю:
Икс, Игрек, Зет.
Так думал я назад тому полгода
(Пожалуй, год),
Но уж во мне свершала мать-природа
Переворот.
Десяток фраз, печатных и словесных,
Пустив умно
Об истинах забытых, но известных
Давным-давно,
Я в обществе наделал шуму, крику
И вот - за них
Увенчанный, как раз причислен к лику
Передовых.
Уж я теперь не обличитель праздный!
Уж для меня
Открылась жизнь и все её соблазны -
И нету дня,
Отбою нет от лестных приглашений.
Как лён, как шёлк,
Я мягок, добр, но чувствую, что - гений!
А гений - долг.
И голос мой звучит по светлым залам:
«Добро! Закон!»
И падает в беседе с генералом
На полутон.
Я говорю, что предрассудки стары -
Исчадья лжи, -
И чувствую, как хороши омары,
Когда свежи.
Я познаю, топча ковры гостиных,
Вкус старых вин
И цену их - друзей добра старинных,
Врагов рутин.
Я слушал их, порок громивших смело,
И понял вдруг,
Где слово - мысль, предшественница дела,
Где слово - звук.
Не знаю, как я стал акционером
И как потом
Сошёлся я на ты с миллионером,
Былым врагом.
Но было так всесильно искушенье,
Что в светлом сне
Значенье слов - «уступки», «увлеченье» -
Раскрылось мне.
Сам деспотизм пришёлся мне по нраву
В улыбках дам -
И продал я некупленную славу
Златым тельцам.
Мы купчую безмолвную свершили,
И хитрый спич
Я произнёс, когда клико мы пили,
Как магарыч.
Но всё ещё за милое мне слово
Стоя горой,
Я гласности умеренной, здоровой
Желал душой.
И голосил в словесности банкетной,
Что гласность - свет,
Хоть на меня глядели уж приветно -
Икс, Игрек, Зет.
Но пробил час - и образ исполинский,
Мой идеал,
Как Истину когда-то Баратынский,
Я увидал.
В глухую ночь она ко мне явилась
В сияньи дня -
И кровь во мне с двух слов остановилась:
«Ты звал меня!..»
«Ты звал меня» - вонзилось в грудь, как жало,
И в тот же миг
Я в ужасе набросил покрывало
На светлый лик.
Почудилось неведомое что-то:
Какой-то враг
Из всех речей, из каждого отчёта,
Из всех бумаг
Меня дразнил - и, как металл звенящий,
Как трубный звук,
Нестройный хор, о гласности болящий,
Терзал мой слух.
Я полетел со стула вверх ногами,
Вниз головой,
И завопил, ударясь в пол руками:
«Нет! я не твой!
Нет, я не твой! Я звал тебя с задором,
Но этот зов
Был, как десерт обеденный, набором
Красивых слов.
Оставь меня! Мы оба не созрели…
Нет! Дай мне срок.
Дай доползти к благополучной цели,
Дай, чтоб я мог,
Обзаведясь влияньем и мильоном,
Не трепетать -
Когда придёшь, со свистом и трезвоном,
Меня карать».
1860
В основу стихотворения легли некоторые факты биографии публициста С.С.Громеки.
Как Истину когда-то Баратынский - «Явление гласности» - «перепев» стихотворения Баратынского «Истина».
Приди ты, немощный,
Приди ты, радостный.
Приди - не знающий
Любостяжания,
Приди - не чающий
С истцов даяния,
Виновных жёнами
Не соблазнившийся
И лишь законами
Руководившийся,
Злом не торгующий,
Добра не давящий,
Споспешествующий
И правоправящий!
Придите, сильные,
Придите, слабые,
Правдообильные!
Придите - дабы я
Деянья честности,
Душевной ясности
Обрек известности
Посредством гласности!
1859
Можно петь это воззвание на голос известной арии «La donna e mobile». (Примечание Курочкина)
«La donna e mobile» - «Сердце красавицы склонно к измене», ария из оперы Верди «Риголетто».
Эпиграф - из поэмы Ив. Аксакова «Бродяга».
Уж он ослаб рассудком бедным,
Уж он старик, сухой как жердь,
Своим дыханием зловредным
Небесную коптящий твердь.
Уже, со старческою палкой,
В приюте нравственных калек,
В какой-нибудь газете жалкой
Он жалкий доживает век.
Вдруг, вспомнив прежнюю отвагу,
Рукой дрожащею скорей
Берётся в корчах за бумагу -
Чернит бумагу и людей.
Старинный червь сосёт и точит;
Но уж в глазах темнеет свет:
Портрет врага писать он хочет -
И выставляет свой портрет.
«Нахальство… мальчик…» - злость диктует;
Но изменившая рука
Строками чёрными рисует
Нахальство злого старика.
Досада пуще в грудь теснится,
Бессилье сердце жмёт тоской -
И, с пеной у рта, старец злится,
Покуда сам не отравится
Своею бешеной слюной.
1859
Стихотворение вызвано клеветнической статьёй Кс. Полевого о Белинском в «Северной пчеле».
Пробираясь житейской дорогой
По колена в грязи иногда -
Я от жизни не требую много
И доволен судьбою всегда.
Я довольствуюсь скудною пищей
И дешёвенькой радости рад;
По понятьям богатых - я нищий,
По понятиям нищих - богат.
Раз, один из хранимых судьбою,
Говоря хладнокровно со мной,
Вдруг как вскрикнет да топнет ногою -
Я не взвидел земли под собой.
Ну уж вышел распудрен, размылен…
Да и тут меня смех разобрал:
Ведь кричит, потому что он силен;
Я молчу, потому что я мал.
Дожидался другого в приёмной:
На душе было так тяжело -
И народ-то кругом самый тёмный,
И погода дурная на зло;
Но и тут я решил справедливо,
Вспомнив мудрой пословицы глас,
Что мы ждём одного терпеливо,
Потому что не семеро нас.
В ожиданьях питаясь мечтами,
Я в одну из тяжёлых минут
Согласился вполне с мудрецами,
Что в стакане надежды приют.
И с судьбой бесполезно не споря,
Рассудил, чтобы весело жить:
Если пить мне случается с горя,
Значит надо и с радости пить.
Как жениться пришла мне охота,
Я недолго и тут рассуждал:
Гардеробишко принял без счёта,
Никаких описей не видал.
Хоть судьба не мирилась со мною,
Так же долог был день бедняка;
Но зато уж ни разу с женою
Наша ночь не была коротка.
За цветами - плоды сладострастья:
Подарит мне подруга детей,
И от этого нового счастья
Станет путь мой ещё тяжелей.
Перед смертью, в семейном совете,
Я всё сердце детям обнажу
И скажу им: «любезные дети!..»
Впрочем, нет! Ничего не скажу.
Пусть проходят житейской дорогой
По колена в грязи иногда;
Пусть от жизни не требуют много
И довольны судьбою всегда.
Роль наставника мне не пристала;
Я и сам не хочу умирать:
Если в жизни даётся так мало,
Так от смерти уж нечего ждать!
[1859]
Старый хапуга, отъявленный плут
Отдан под суд;
Дело его, по решении строгом,
Пахнет острогом…
Но у хапуги, во-первых, жена
Очень умна;
А во-вторых - ещё несколько дочек
. . . . . . . . .
(Несколько точек.)
Дочек наставила, как поступать,
Умная мать.
(Как говорят языком и глазами -
Знаете сами.)
Плачет и молится каждую ночь
Каждая дочь…
Ну… и нашёлся заступник сиятельный
!
(Знак восклицательный.)
Старый хапуга оправдан судом,
Правда, с трудом;
Но уж уселся он в полной надежде,
Крепче, чем прежде.
Свет, говорят, не без добрых людей -
Правда, ей-ей!
Так и покончим, махнув сокрушительный
?
(Знак вопросительный.)
[1859]
Я не поэт, - и, не связанный узами
С музами,
Не обольщаюсь ни лживой, ни правою
Славою.
Родине предан любовью безвестною,
Честною,
Не воспевая с певцами присяжными,
Важными
Злое и доброе, с равными шансами,
Стансами,
Я положил своё чувство сыновнее
Всё в неё.
Но не могу же я плакать от радости
С гадости,
Или искать красоту в безобразии
Азии,
Или курить в направлении заданном
Ладаном,
То есть - заигрывать с злом и невзгодами
Одами.
С рифмами лазить особого счастия
К власти я
Не нахожу - там какие бы ни были
Прибыли.
Рифмы мои ходят поступью твёрдою,
Гордою,
Располагаясь богатыми парами -
Барами!
Ну, не дадут мне за них в Академии
Премии,
Не приведут их в примерах пиитики
Критики:
«Нет ничего, мол, для «чтенья народного»
Годного,
Нет возносящего душу парения
Гения,
Нету воинственной, храброй и в старости
Ярости
И ни одной для Петрушки и Васеньки
Басенки».
Что ж? Мне сама мать-природа оставила
Правила,
Чувством простым одарив одинаково
Всякого.
Если найдут книжку с песнями разными,
Праздными
Добрые люди внимания стоящей -
Что ещё?
Если ж я рифмой свободной и смелою
Сделаю
Кроме того впечатленье известное,
Честное, -
В нём и поэзия будет обильная,
Сильная
Тем, что не связана даже и с музами
Узами.
[1859]
Вкруг огня, как бабочка, порхая
И, как пыль, стряхая род людской -
С бледнолицей спутницей луной
Шар земной летит, не признавая
Никаких делений над собой;
Но у всех народов есть преданье,
Что два года - лица без речей -
На ночное сходятся свиданье
(Где-то там - на гранях мирозданья)
Через триста шестьдесят пять дней.
Их свиданье мрачно, как могила
(Это мы в неведеньи своём
Встречу их приветствуем вином):
В столкновеньи свежесть, юность, сила
С разрушеньем, тленом и старьём.
Старый год согнулся у порога:
Он не верит в будущность людей,
Он не верит ни в какого бога,
Потому что видел слишком много
В эти триста шестьдесят пять дней.
Новый год - тот без году неделя -
Тот пришёл, увидел и как тут
Победил предшественника труд!
Он горяч, но в нём, и в самом деле,
Много сил и множество минут.
Но минуты в жизни скоротечны
И в упорной дряхлости своей
Заблужденья, страсти только вечны…
Где ж исход предвидится конечный
Через триста шестьдесят пять дней?
Будет сильно к истине стремленье
И силён невежества отпор;
Совершится правды приговор,
Расточится зло и преступленье,
Как во мраке кроющийся вор;
Вдруг опять, с того или с другого,
Мир свернёт с указанных путей
Поворотом колеса мирского -
И что было, вдруг вернётся снова
Через триста шестьдесят пять дней…
С Новым годом, братья! Сдвинем чаши;
Добрым словом встретим Новый год
И - вперёд! Отважнее вперёд!
Пусть добром нас вспомнят дети наши
И царя благословит народ!
Пусть заря всех дремлющих разбудит
И святого торжества идей
Мрак не сгонит, холод не остудит.
С новым счастьем! И что будет - будет
Через триста шестьдесят пять дней!
1858
В последней строфе отразились некоторые иллюзии насчёт Александра II, скоро исчезнувшие у Курочкина.
Песни, что ли, вы хотите?
Песня будет не нова…
Но для музыки возьмите
В ней слова, слова, слова.
Обвинять ли наше племя,
Иль обычай так силён,
Что поём мы в наше время
Песню дедовских времён?
Жил чиновник небогатый.
Просто жил, как бог велел -
И, посты хранивши свято,
Тысяч сто нажить умел.
Но по злобному навету
Вдруг от места отрешён…
Да когда ж мы кончим эту
Песню дедовских времён?
Мой сосед в своём именьи
Вздумал школы заводить;
Сам вмешался в управленье,
Думал бедных облегчить…
И пошла молва по свету,
Что приятель повреждён.
Да когда ж мы кончим эту
Песню дедовских времён?
Сам не знаю - петь ли дальше…
Я красавицу знавал:
Захотелось в генеральши -
И нашёлся генерал.
В этом смысла даже нету,
Был другой в неё влюблён…
Да когда ж мы кончим эту
Песню дедовских времён?
Песню старую от века,
Как языческий кумир -
Где превыше человека
Ставят шпоры и мундир,
Где уму простора нету,
Где бессмысленный силён…
Да когда ж мы кончим эту
Песню дедовских времён?
Да когда ж споём другую?
Разве нету голосов?
И не стыдно ль дрянь такую
Петь уж несколько веков?
Или спать, сложивши руки,
При движении племён,
Богатырским сном под звуки
Песни дедовских времён?
[1858]
Я нашёл, друзья, нашёл,
Кто виновник бестолковый
Наших бедствий, наших зол.
Виноват во всём гербовый,
Двуязычный, двуголовый,
Всероссийский наш орёл.
Я сошлюсь на народное слово,
На великую мудрость веков:
Двуголовье - эмблема, основа
Всех убийц, идиотов, воров.
Не вступая и в споры с глупцами,
При смущающих душу речах,
Сколько раз говорили вы сами:
«Да никак ты о двух головах!»
Я нашёл, друзья, нашёл,
Кто виновник бестолковый
Наших бедствий, наших зол.
Виноват во всём гербовый,
Двуязычный, двуголовый,
Всероссийский наш орёл.
Оттого мы несчастливы, братья,
Оттого мы и горькую пьём,
Что у нас каждый штоф за печатью
Заклеймён двуголовым орлом.
Наш брат русский - уж если напьётся,
Нет ни связи, ни смысла в речах:
То целуется он, то дерётся -
Оттого что о двух головах.
Я нашёл, друзья, нашёл,
Кто виновник бестолковый
Наших бедствий, наших зол.
Виноват во всём гербовый,
Двуязычный, двуголовый,
Всероссийский наш орёл.
Взятки - свойство гражданского мира,
Ведь у наших чиновных ребят
На обоих бортах вицмундира
По шести двуголовых орлят.
Ну! и спит идиот безголовый -
Пред зерцалом, внушающим страх -
А уж грабит, так грабит здорово
Наш чиновник о двух головах.
Я нашёл, друзья, нашёл,
Кто виновник бестолковый
Наших бедствий, наших зол.
Виноват во всём гербовый,
Двуязычный, двуголовый,
Всероссийский наш орёл.
Правды нет оттого в русском мире,
Недосмотры везде оттого,
Что всевидящих глаз в нём четыре,
Да не видят они ничего;
Оттого мы к шпионству привычны,
Оттого мы храбры на словах,
Что мы все, господа, двуязычны,
Как орёл наш о двух головах.
Я нашёл, друзья, нашёл,
Кто виновник бестолковый
Наших бедствий, наших зол.
Виноват во всём гербовый,
Двуязычный, двуголовый,
Всероссийский наш орёл.
[1857]
Годы пройдут, словно день, словно час;
Много людей промелькнёт мимо нас.
Дети займут положение в свете,
И старики поглупеют, как дети.
Мы поглупеем, как все, в свой черёд,
А уж любовь не придёт, не придёт!
Нет, уж любовь не придёт!
В зрелых умом, скудных чувствами летах
Тьму новостей прочитаем в газетах:
Про наводненья, пожары, войну,
Про отнятую у горцев страну,
Скотский падёж и осушку болот -
А уж любовь не придёт, не придёт!
Нет, уж любовь не придёт!
Будем, как все люди добрые, жить;
Будем влюбляться, не будем любить -
Ты продашь сердце для партии громкой,
С горя и я заведусь экономкой…
Та старика под венец поведёт…
А уж любовь не придёт, не придёт!
Нет, уж любовь не придёт!
Первой любви не сотрётся печать.
Будем друг друга всю жизнь вспоминать;
Общие сны будут сниться обоим;
Разум обманем и сердце закроем -
Но о прошедшем тоска не умрёт,
И уж любовь не придёт, не придёт -
Нет, уж любовь не придёт!
[1857]
Розовый, свежий, дородный,
Юный, весёлый всегда,
Разума даже следа
Нет в голове благородной,
Ходит там ветер сквозной…
Экой счастливец какой!
Долго не думая, смело,
В доброе время и час,
Вздумал - и сделал как раз
Самое скверное дело,
Не возмутившись душой…
Экой счастливец какой!
С голоду гибнут крестьяне…
Пусть погибает весь свет!
Вот он на званый обед
Выехал: сани не сани!
Конь, что за конь вороной!
Экой счастливец какой!
Женщину встретит - под шляпку
Взглянет, тряхнёт кошельком
И, насладившись цветком,
Бросит, как старую тряпку, -
И уж подъехал к другой…
Экой счастливец какой!
Рыщет себе беззаботно,
Не о чем, благо, тужить…
В службу предложат вступить -
Вступит и в службу охотно.
Будет сановник большой…
Экой счастливец какой!
Розовый, свежий, дородный,
Труд и несчастный расчёт
Подлым мещанством зовёт…
Враг всякой мысли свободной,
Чувства и речи родной…
Экой счастливец какой!
[1857]
Мчит меня в твои объятья
Страстная тревога, -
И хочу тебе сказать я
Много, много, много.
Но возлюбленной сердечко
На ответы скупо.
И глядит моя овечка
Глупо, глупо, глупо.
На душе мороз трескучий,
А на щёчках розы -
И в глазах, на всякий случай,
Слёзы, слёзы, слёзы.
[1856]
Положено на музыку А. Даргомыжским.
Расстались гордо мы; ни словом, ни слезою
Я грусти признака тебе не подала.
Мы разошлись навек… но если бы с тобою
Я встретиться могла!
Без слёз, без жалоб я склонилась пред судьбою.
Не знаю: сделав мне так много в жизни зла,
Любил ли ты меня… но если бы с тобою
Я встретиться могла!
[1856]
Положено на музыку Даргомыжским, Мусоргским, Спиро.
Не высок, ни толст, ни тонок,
Холост, средних лет,
Взгляд приятен, голос звонок,
Хорошо одет;
Без запинки, где придётся,
Всюду порет дичь -
И поэтому зовётся:
Милый Пётр Ильич!
Молодое поколенье
С жаром говорит,
Что брать взятки - преступленье,
Совесть не велит;
Он сейчас: «Уж как угодно,
Взятки - сущий бич!»
Ах! какой он благородный,
Милый Пётр Ильич!
Старичков остаток злобный,
Чуя зло везде,
Образ мыслей неподобный
Видит в бороде;
Он сейчас: «На барабане
Всех бы их остричь!»
Старички-то и в тумане…
Милый Пётр Ильич!
С дамами глядит амуром
В цветнике из роз;
Допотопным каламбуром
Насмешит до слёз;
Губки сжав, в альбомы пишет
Сладенькую дичь, -
И из уст прелестных слышит:
Милый Пётр Ильич!
Там старушки о болонках
Мелют, о дровах,
Приживалках, компаньонках,
Крепостных людях…
Он и к этим разговорам
Приплетает дичь;
А старушки дружным хором:
Милый Пётр Ильич!
С сановитыми тузами
Мастер говорить
И умильными глазами
Случай уловить.
Своему призванью верный,
Ведь сумел достичь
Аттестации: примерный,
Милый Пётр Ильич!
Польки пляшет до упада.
В картах чёрту брат;
И хозяйка очень рада,
И хозяин рад.
Уж его не разбирают,
Не хотят постичь,
А до гроба величают:
Милый Пётр Ильич!
[1856]
Образ мыслей неподобный Видит в бороде - В 50-х годах дворянам, занимавшим выборные должности, придворным, чиновникам, военным было запрещено носить бороду; борода считалась у обывателей символом некоторого вольномыслия.
На барабане Всех бы их остричь - т.е. сдать в солдаты.
Как в наши лучшие года
Мы пролетаем без участья
Помимо истинного счастья!
Мы молоды, душа горда…
Как в нас заносчивости много!
Пред нами светлая дорога…
Проходят лучшие года!
Проходят лучшие года -
Мы всё идём дорогой ложной,
Вслед за мечтою невозможной,
Идём неведомо куда…
Но вот овраг - вот мы споткнулись…
Кругом стемнело… Оглянулись -
Нигде ни звука, ни следа!
Нигде ни звука, ни следа,
Ни светлых дней, ни сожаленья,
На сердце тяжесть оскорбленья
И одиночество стыда.
Для утомительной дороги
Нет силы… Подкосились ноги…
Погасла дальная звезда!
Погасла дальная звезда!
Пора, пора душой смириться!
Над жизнью нечего глумиться,
Вкусив от горького плода, -
Или с бессильем старой девы
Твердить упорно: где вы, где вы,
Вотще минувшие года!
Вотще минувшие года
Не лучше ль справить честной тризной?
Не оскверним же укоризной
Господень мир - и никогда
С бессильной злобой оскорблённых
Не осмеём четы влюблённых,
Влюблённых в лучшие года!
[1856]
- Няня, любила ли ты?
- Я, что ли, барышня? Что вам?
- Как что?.. Страданья… мечты.
- Не оскорбить бы вас словом.
Нашей сестры разговор
Всё из простых, значит, слов…
Нам и любовь не в любовь,
Нам и позор не в позор!
Друг нужен по сердцу вам;
Нам и друзей-то не надо:
Барин обделает сам -
Мы ведь послушное стадо.
Наш был на это здоров…
Тут был и мне приговор…
Нам и любовь не в любовь,
Нам и позор не в позор!
После… племянник ли… сын…
Это уж дело не наше -
Только прямой господин -
Верите ль: солнышка краше.
Тоже господская кровь…
Лют был до наших сестёр…
Нам и любовь не в любовь,
Нам и позор не в позор!
Раньше… да что вспоминать!
Было как будто похоже,
Вот как в романах читать
Сами изволите тоже.
Только уж много годов
Парень в солдатах с тех пор…
Нам и любовь не в любовь,
Нам и позор не в позор!
Там и пошла, и пошла…
Всё и со мной, как с другими…
Ноне спасаюсь от зла
Только летами своими,
Что у старухи и кровь
Похолодела и взор…
Нам и любовь не в любовь,
Нам и позор не в позор!
Барышня, скучен рассказ?
Вот и теперь подрастает
Девушка… девка для вас…
А уж господ соблазняет…
Чёрные косы да бровь
Сгубят красавицу скоро…
Господи! Дай ей любовь
И огради от позора!
1855
Литературным фоном этого стихотворения является разговор Татьяны с няней в «Евгении Онегине».
Мы рано стали жить, игривыми мечтами
Действительную жизнь наивно заменив;
Наш вкус, взлелеянный волшебными плодами,
Отбросил зрелые плоды, едва вкусив.
Мы в ранней юности взлелеяли опасный
Людей и общества тщеславный идеал;
Мы сжились сердцем с ним,
как с женщиной прекрасной;
Он жажду подвигов и славы в нас вселял.
Он выкинул вдали обманчивое знамя,
Он ложным светом нам сулил счастливый день;
Как мошки мелкие, мы бросились на пламя,
Как дети глупые, свою ловили тень…
Слезами и тоской мы жизни заплатили
За светлые мечты, за вдохновенный взгляд,
За всё, в чём прежде мы смысл жизни находили,
В чём нынче видим мы сомнений грустный ряд…
Жизнь сбросила для нас воскресные наряды,
Мечты о счастии заботами сменя…
Так блеск задумчивый и трепетный лампады
Бледнеет перед светом дня.
[1850]
Биография
КУРОЧКИН, Василий Степанович [28.VII(9.VIII).1831, Петербург, - 15(27).VIII.1875, там же] - русский поэт, журналист, общественныйй деятель. Сын крепостного, отпущенного «на волю» в 1813. Окончил в 1849 петербургское военно-учебное заведение - Дворянский полк.
Был на военной службе, в 1853 вышел в отставку. В 1859-73 редактировал сатирический журнал «Искра» (до 1865 совместно с Н. А. Степановым). Курочкин был тесно связан с революционным движением, в 1861-63 входил в ЦК общества «Земля и воля». В 1866 провёл свыше двух месяцев в Петропавловской крепости. Поэзия Курочкина - яркое выражение принципов революционно-демократической лирики, характерных для некрасовской школы. Демократизм, пронизывающий стихи Курочкина, был полемически направлен против теории «чистого искусства». Темы, издавна считавшиеся принадлежностью дворянской лирики - природа, любовь, приобретали у Курочкина «сниженный» характер, противостояли старым эстетическим нормам («Я не поэт…»). Мечтая о лучшем будущем народа, Курочкин понимал, что идеалы новой жизни могут быть достигнуты лишь революционным путём (стихотворения «Двуглавый орел», «Долго нас помещики душили…»). Курочкин воспевал труд и право честного труженика на независимую жизнь («Завещание», «Погребальные дроги», «Весенняя сказка», «Морозные стихотворения» и др.). В сатирах Курочкина в иронической или иносказательной форме осмеяны тунеядство правящих классов, безыдейная обывательщина, цензура, система воспитания и т. д. Он с горечью писал о бесправии маленького чиновника, забитости крестьянства. Курочкин прибегал к пародийному использованию различных жанров (сонет, ода, стансы, элегия) и к «перепевам» популярных стихотворений. Привлечение в качестве действующих лиц героев классической литературы («Недоросль» Фонвизина, «Горе от ума» Грибоедова, «Мёртвые души» Гоголя и др.), продолжавших свою жизнь в новых условиях, усиливало поэтический эффект многих стихов Курочкина. Злободневная, насыщенная намёками на события современной жизни, характерная для журнала или газеты, поэзия Курочкина содержала и типические обобщения. Так, биография журналиста С. С. Громеки в стихотворении «Явление гласности» превращалась в характеристику либерала вообще; образ Кс. Полевого в стихотворении «Бедовый критик» стал обобщённым образом реакционера.
Важной частью наследия Курочкина были его переводы, особенно песен П. Ж. Беранже (1 изд. 1858). Связанный цензурными запретами, Курочкин порой смягчал выпады французского поэта против монархии, дворянства и религии (это отмечено Н. А. Добролюбовым в рецензии «Песни Беранже», 1858). Однако Курочкин сумел приспособить свои переводы к русской политической обстановке: заменял французские имена русскими («Король Ивето» - «Царь Додон» и др.), вводил слова специфически русского колорита (пОдать, мужик, парень) и включал в переводы самостоятельные отрывки на злободневные темы («Песнь труда», «Знатный приятель» и др.). Переводы Курочкина превращались порой в переделки и вошли в репертуар русской поэзии, в т. ч. и «вольной» («Навуходоносор», «Маркиз де Караба», «Господин Искариотов» и др.). Острый политический характер носила комедия-сказка Курочкина «Принц Лутоня» - переделка комедии «Le roi Babolein» французского драматурга М. Монье (опубликована посмертно, 1880). Курочкин переводил также О. Барбье, В. Гюго, Ф. Шиллера, Р. Бёрнса и др.
Соч. в кн.: Поэты «Искры», т. 1 - В. С. Курочкин. Вступ. ст. и прим. И. Г. Ямпольского, Л., 1955; Стихотворения. Статьи. Фельетоны. Вступ. ст., прим. И. Г. Ямпольского, М., 1957, Стихотворения. Вступ. ст., подгот. текста, прим. Н. Н. Наумовой, М. - Л., 1962.
Лит.: Добролюбов Н. А., Песни Беранже, Собр. соч., т. 3, М. - Л., 1962; Ямпольский И. Г., В. Курочкин, в кн.: История рус. лит-ры, т. 8, ч. 2, М. - Л., 1956; его же, Сатирич. журналистика 1860-х гг. Журнал революц. сатиры «Искра» (1859-1873), М., 1964; Совалин В., К вопросу о положит. герое в творчестве В. Курочкина, «Уч. зап. Моск. обл. пед. ин-та», 1958, т. 66, в. 4; Бовыкина З. Ф., «Принц Лутоня» В. С. Курочкина, «Уч. зап. Адыгейского пед. ин-та», 1957, т. 1; Данилин Ю., Беранже и рус. культура, в его кн.: Беранже и его песни, М., 1958; Масанов И. Ф., Рус. сатиро-юмористич. журналы, в. 1, Владимир, [1910]; История рус. лит-ры XIX в. Библиографич. указатель, под ред. К. Д. Муратовой, М. - Л., 1962.
С. А. Рейсер
Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 3. - М.: Советская энциклопедия, 1966
