Ты - царь природы! Убедись!
Леонид Мартынов
Тюлень такой - ему не сыро,
Ему тепло и без огня.
Глядит он весело и сыто
На посиневшего меня.
А что тюленю эти волны!
Нырнул - и под волну подлез,
И вновь косит глазком проворным.
Небось, хихикает, подлец.
Но я гребу сквозь все невзгоды
И, зло срывая на весле,
«Я царь! - кричу. -
Я царь природы!
Я самый главный на земле!
Я царь!..»
А дождь меня колотит.
«Я царь!» - кричу.
А он идёт.
А в сапоге моём колодец.
А зуб на зуб не попадёт.
Какой я царь! Кому я нужен?
Дышу, простуженно сипя.
Чтоб комару испортить ужин,
Поганю химией себя.
Какой я царь! Подумать тошно…
Но мне весло скрипит во мгле:
Держись, родной,
Ведь это точно -
Ты самый главный на земле.
?
Белый цвет, он не цвет, он - служенье.
Семь цветов воедино сведя,
Он влагает их все в отраженье,
Отрешенье, отдачу себя.
О Россия, слияние радуг!
Не вторую ли тысячу лет
Здесь со стен белокаменных градов
Наши жёны глядят нам вослед?
Чуть подёрнута даль бирюзою,
От берёз по дорогам бело,
Где-то в белой ночи Белозерье
На пути к Беломорью легло.
Всё обнять и во всём раствориться!
Только где я слова обрету?
Для меня ли бесшумная птица
Обронила перо на лету?
О Россия, и выбором цвета
Ты, крылатая, ты - впереди.
Как отчётлива алая мета
На твоей белоснежной груди!
Как ярка эта звёздочка малая,
Как глядит она зорко во тьму -
В заповедное,
Небывалое,
Не известное
Никому…
?
Мне нужно одиночество, как дот,
В котором я могу уединиться
От времени, от временных забот:
Бетонный склеп и узкая бойница.
Бетонный свод и тоненькая щель.
Я к ней прильну и вдруг увижу цель -
Цель жизни или просто жизнь без цели,
И пиршество, и слёзы на пиру.
Я оптику туманную протру
Полой шинели.
И если повезёт, то я тетрадь
Заполню до последнего листочка.
Мне важно ничего не растерять.
Нужна глухая, замкнутая точка.
Бетонный свод - и луч издалека.
И счастлив тот, кто не познал пока
Проклятья, кто ещё не одиночка.
1981
Сладострастная отрава - золотая Брич-Мулла,
Где чинара притулилась под скалою.
Про тебя жужжит над ухом вечная пчела:
Брич-Мулла,
Брич-Муллы,
Брич-Мулле,
Брич-Муллу,
Брич-Муллою.
Был и я мальчуган и в те годы не раз
Про зелёный Чимган слушал мамин рассказ,
Как возил детвору в Брич-Муллу тарантас -
Тарантас назывался арбою.
И душа рисовала картины в тоске,
Будто еду в арбе на своём ишаке,
А Чимганские горы царят вдалеке
И безумно прекрасны собою.
Но прошло моё детство и юность прошла,
И я понял - не помню, какого числа, -
Что сгорят мои годы и вовсе дотла
Под пустые, как дым, разговоры.
И тогда я решил распроститься с Москвой
И вдвоём со своею ещё не вдовой
В том краю провести свой досуг трудовой,
Где сверкают Чимганские горы.
Мы залезли в долги и купили арбу,
Запрягли ишака со звездою во лбу
И вручили свою отпускную судьбу
Ишаку - знатоку Туркестана.
А на Крымском мосту вдруг заныло в груди,
Я с арбы разглядел сквозь туман и дожди,
Как Чимганские горы царят впереди
И зовут и сверкают чеканно.
С той поры я арбу обживаю свою
И удвоил в пути небольшую семью,
Будапешт и Калуга, Париж и Гель-Гью
Любовались моею арбою.
На Камчатке ишак угодил в полынью,
Мои дети орут, а я песни пою,
И Чимган освещает дорогу мою
И безумно прекрасен собою!
1980
Брич-Мулла - кишлак в предгорьях Чимганского хребта, примерно в 100 км от Ташкента. В Брич-Муллу и лежащий неподалёку поселок Чимган ташкентцы издавно выезжают летом, скрываясь от городской жары. Сейчас там сосредоточены базы отдыха, там же проводится традиционный Чимганский фестиваль самодеятельной песни [от автора].
Люби меня, целуй меня в тоске
За то, что мир висит на волоске,
За то, что мир, тобою населённый,
Так сладостен и так необъясним,
Что каждый раз робею перед ним,
Как в первый раз теряется влюблённый.
Люблю тебя - и чушь твою и суть,
Шепчу тебе одно и то же: будь!
О, будь со мной, мне ничего не надо, -
Не мне ль удача выпала во всём?
Люби меня, и мы себя спасём,
Не уводи блуждающего взгляда!
Сезон удачи кончится скорей,
Чем грянет залп, пугая сизарей,
И в шуме крыльев брызнет кровь на стену.
За то, что жизнь висит на волоске,
Прижмись ко мне, расслышь меня в тоске,
Не дай беде прийти любви на смену!
1980
Забудусь райским сном
Средь ангельских полей
Над ангельским письмом
Возлюбленной моей.
В том ангельском письме,
В тот давний Новый год
Меня в своей тюрьме
Возлюбленная ждёт.
О, как бы я хотел
Ворваться в дом пустой,
Я вихрем бы взлетел
По лестнице крутой -
Припасть к твоим ногам,
Мой ангел во плоти:
Прости меня, прости!
Прости меня, прости!
Попросим у небес -
Нам прошлое вернут.
Ах, времени в обрез,
Осталось пять минут.
Нальём с тобой вина,
Включим с тобой Москву,
И будет всё не так,
Как было наяву.
1980
Бумажный лист - крахмальная простынка,
Ни пятнышка, ни стона, ни судьбы.
Когда б вы знали, как это постыдно:
На белый плат - да мусор из избы.
Больных стихов ревнительный читатель
Нам говорит: «Пожалуй, что-то есть.
Рука видна, и страсть видна, но, кстати,
Зачем опять задета наша честь?»
Ах, наша честь, она всегда задета -
Не сметь пятнать червонное кольцо!
И в честь того, что мы всегда за это,
Сожжём стихи и сохраним лицо.
Сожжём! Кому всё это интересно?
Стихи всего лишь навсего слова,
А наша честь, она всегда права -
Права, горда, болезненна, телесна.
1980
Известно ль вам, что значит - жечь
Стихи, когда выходит желчь
И горкнет полость ротовая?
В такой беде играет роль
Не поэтическая боль,
А боль животная, живая.
Сжигает птицу птицелов -
Гори, прозренье! Сколько слов
Безвестно в пламени ослепло?
Известно ль вам, как стоек дым
Стиха - и как непоправим
Набросок в состоянье пепла?
Горят не рукописи - мы
Палим собой давильню тьмы,
Себя горючим обливая.
И боль, которой мы живём,
Не поэтический приём,
Она - живая.
1980
Не сразу всё устроилось,
Москва не сразу строилась.
Москва слезам не верила,
А верила любви.
Снегами запорошена,
Листвою заворожена,
Найдёт тепло прохожему,
А деревцу - земли.
Александра, Александра,
Этот город наш с тобою,
Стали мы его судьбою, -
Ты вглядись в его лицо.
Чтобы ни было вначале, -
Утолит он все печали.
Вот и стало обручальным
Нам Садовое кольцо.
Москву рябины красили,
Дубы стояли князями,
Но не они, а ясени
Без спросу выросли.
Москва не зря надеется,
Что вся в листву оденется,
Москва найдёт для деревца
Хоть краешек земли.
Александра, Александра,
Что там вьётся перед нами?
Это ясень семенами
Крутит вальс на мостовой.
Ясень с видом деревенским
Приобщился к вальсам венским,
Он пробьётся, Александра,
Он надышится Москвой.
Москва тревог не прятала,
Москва видала всякое,
Но беды все и горести
Склонялись перед ней.
Любовь Москвы не быстрая,
Но верная и чистая,
Поскольку материнская
Любовь других сильней.
Александра, Александра,
Этот город наш с тобою,
Стали мы его судьбою, -
Ты вглядись в его лицо.
Чтобы ни было вначале, -
Утолит он все печали.
Вот и стало обручальным
Нам Садовое кольцо.
1979
Стихи: Ю. Визбор и Д. Сухарев, музыка: С. Никитин
Спасибо отцу, не погиб
На гибельной, страшной войне.
А мог бы погибнуть вполне.
Спасибо отцу, не пропал,
Лопаткой себя окопал,
Мозгами, где надо, раскинул,
Ногтями, что надо, наскрёб -
И выжил. Не сгибнул, не сгинул.
И каску надвинул на лоб.
И чести своей не предал,
И славы солдатской отведал,
И мне безотцовщины не дал,
Хлебнуть этой доли - не дал.
А что не досталось ему
Прямого в окопчик снаряда,
За это спасиба не надо,
За это спасибо - кому?
1979
Почернела отцова медаль,
Превратившись в предмет старины,
С той поры, как навек отрыдал
Дикий ветер великой войны.
Оттого, что не дышит ребро
Возле тыльной его стороны,
Почернело навек серебро,
Превратилось в предмет старины.
Нынче некому бляху носить,
В коробчонке чернеет она.
Нынче некого даже спросить:
За какую отвагу дана?
У какого такого села,
Положившись на память мою,
Полегла, полегла, полегла
Миномётная рота в бою?
Погубил! Про запас не спросил -
Молодая была голова.
Никаким напряжением сил
Не воротишь отцовы слова.
Почернел героический миф,
Погрузился в последнюю тьму,
Где, последний окоп раздавив,
Чёрный танк растворился в дыму.
1979
Вот поэты той войны,
Сорок первого сыны:
Пишут внятно и толково.
Вслед за этими и мы,
Опалённые умы:
Дети пятьдесят шестого.
А за нами - никого?
Поколенья - никакого?
Так наверно не бывает.
Ихней роты прибывает,
Кто-то нас перебивает -
Поприветствуем его.
1979
Жениться, сын, женись,
Коль время подоспело,
Но только не ленись,
Ищи жену умело.
Старайся освежить
Подвянувшие гены,
Чтоб жить нам не тужить
Под флагом гигиены.
Татарка - вот огонь,
Не гены, а подарок!
Татарку пальцем тронь -
Останется огарок.
Голубит допьяна!
Воспряло б наше древо!
Обидно, что она
Не прочь гульнуть налево.
Бери жену позлей -
Полячку, для примера:
На нас, на кобелей,
Нужна крутая мера.
Красива и статна,
Не девка - королева!
Обидно, что она
Не прочь гульнуть налево.
Еврейка - вот душа,
Притом в уютном теле!
На кухне хороша
И ласкова в постели.
Роскошная жена -
Пленительная Ева.
Обидно, что она
Не прочь гульнуть налево.
Не знаю, как и быть…
А может, по старинке
Невесту раздобыть
В архангельской глубинке?
Вот счастье! - царство льна,
Стеснительная дева…
Обидно, что она
Не прочь гульнуть налево.
А впрочем, сын, пора
Оставить эту ноту:
Ведь глупо ждать добра
От брака по расчёту.
Когда самой судьбой
Предъявится невеста,
Тогда само собой
Нам станет всё известно.
1978
Вспомните, ребята, поколение людей
В кепках довоенного покроя.
Нас они любили,
За руку водили,
С ними мы скандалили порою.
И когда над ними грянул смертный гром,
Нам судьба иное начертала -
Нам, непризывному,
Нам, неприписному
Воинству окрестного квартала.
Сирые метели след позамели,
Все календари пооблетели,
Годы нашей жизни как составы пролетели -
Как же мы давно осиротели!
Вспомните, ребята,
Вспомните, ребята, -
Разве это выразить словами,
Как они стояли
У военкомата
С бритыми навечно головами.
Вспомним их сегодня всех до одного,
Вымостивших страшную дорогу.
Скоро, кроме нас, уже не будет никого,
Кто вместе с ними слышал первую тревогу.
И когда над ними грянул смертный гром,
Трубами районного оркестра,
Мы глотали звуки
Ярости и муки,
Чтоб хотя бы музыка воскресла.
Вспомните, ребята,
Вспомните, ребята, -
Это только мы видали с вами,
Как они шагали
От военкомата
С бритыми навечно головами.
1977
Из деревьев нравится орешня;
Иногда случалась полоса,
И лежал я под орешней лежмя
Во блаженстве целых полчаса.
Из занятий нравится беседа
О грядущем, сущем и былом, -
Чтоб не ради сельди и десерта
Собирались гости за столом.
Под орешней стол могу поставить,
На столе кувшин соорудить,
Одного мне только не представить -
Как бы всех под кроной рассадить?
Как бы всех, кто душеньке по нраву,
Разместить за дружеским столом,
Чтобы нам беседовать на славу
О грядущем, сущем и былом.
1977
Бремя денег меня не томило,
Бремя славы меня обошло,
Вот и было мне просто и мило,
Вот и не было мне тяжело.
Что имел, то взрастил самолично,
Что купил, заработал трудом,
Вот и не было мне безразлично,
Что творится в душе и кругом.
Бремя связей мне рук не связало,
С лёгким сердцем и вольной душой
Я садился в метро у вокзала,
Ехал быстро и жил на большой.
И мои золотые потомки
Подрастут и простят старику,
Что спешил в человечьем потоке
Не за славой, а так - ко звонку.
Что нехитрые песни мурлыкал,
Что нечасто сорочку стирал,
Что порою со льстивой улыбкой
В проходной на вахтёра взирал.
1977
Остерегись говорить о любви,
Остановись у последнего края,
Низкое солнце висит, догорая,
Длинные тени за нами легли.
Тени тягучие - дней череда,
Цепи гремучие давних событий,
Не разорвать их и не позабыть их -
Не говори о любви никогда.
1976
Истомился я, пёс, по своей конуре,
Истерзался я, лис, по вонючей норе,
Не обучен я жить вхолостую.
В свиминг-пуле бабули ногами сучат,
Фрайера в полподвале шарами стучат,
А я трезвый на койке бастую.
Я на койке лежу и гляжу в потолок,
Я мотив всенародный мычу, как телок,
Такова моя нынче платформа.
А на баб не гляжу, берегу божий дар,
А то жахнет меня с непривычки удар,
И оставлю лисят без прокорма.
Порезвился я, хрыч, да пора и к теплу.
Поизвелся я, сыч, по родному дуплу,
По сычатам своим и сычихе,
Хорошо, что в кармане билет до Москвы,
Вот мотив домычу - и умчался, а вы
В свиминг-пуле ногами сучите!
1976
Свиминг-пул - плавательный бассейн.
Куплю тебе платье такое,
Какие до нас не дошли,
Оно неземного покроя,
Цветастое, недорогое,
С оборкой у самой земли.
Куплю тебе, кроме того,
Кассеты хорошего звука,
Кассетник включить не наука,
И слушай и слушай его.
Но ты мне скажи: отчего,
Зачем эти тяжесть и мука?
Зачем я тебя и детей
Так тяжко люблю и жалею?
Какою печалью болею?
Каких содрогаюсь вестей?
И холод зачем неземной
Меня неизменно пронзает,
И что мою душу терзает -
Скажи мне, что это со мной?
С обложкой весеннего цвета
Куплю тебе модный журнал,
Прочтешь три-четыре совета,
Нашьёшь себе платьев за лето -
Устроишь себе карнавал.
С оборкой у самой травы,
С оборкой у жёлтой листвы,
С оборкой у снега седого.
С оборкой у чёрного льда…
Откуда нависла беда?
Скажи мне хоть слово, хоть слово.
1976
В день хороший, выплатной,
Тихо очередь топталась
И сочувственно шепталась,
К цели двигаясь одной.
«День поэзии» платил
Тем, кто скромно воплотил
Свои дни и свои ночки
В его пламенные строчки.
Канитель была проста:
Всяк вошедший в помещенье
Без тревоги и смущенья
Занимал конец хвоста.
Недобитый лирик чистый,
Нехудой отчизник истый,
Неречистый и речистый -
Всяк имел надежду тут.
Выпивохи, птички, птахи,
Отплатились наши ахи,
Худо-бедно - полстранички
В альманахе нам дадут!
То, что с кровью наравне,
То, что высижено задом,
Напечатанное рядом,
По одной идёт цене.
Мой родной кичливый цех!
Где ещё увижу всех
В единении сердечном?
Разве на похоронах…
Что за чудо-альманах -
Мориц рядом с Поперечным!
И подобный алтарю
Свет в окошечке светился,
И никто не суетился,
Я вам точно говорю.
И ушедших в мир иной,
Отслуживших этой жиле
Тени вежливо кружили
В день хороший, выплатной…
1975
Оттого ли, что нынче фазаны
Дважды встретились мне на пути,
Я подумал про дикие страны,
Где фазану непросто пройти.
Там ни зайцу, ни утке не мило,
Там царит с незапамятных пор
Царь природы, угрюмый громила,
И в зайчишку стреляет в упор.
Что за червь его, сирого, гложет?
От какой он свихнулся тоски?
Почему допустить он не может,
Чтобы кряква жила по-людски?
Чтобы попросту, а не отважно
Выплывала в положенный час,
А за нею так стройно, так важно
Пять утят - мимо нас, мимо нас…
1975
Ах, менуэт,
менуэт,
менуэт,
К небу взлетающий, будто качели!
Ах, эта партия виолончели!
Годы минуют, а музыка - нет.
Мамка доходит в тифозном бреду,
Папка в болоте сидит с миномётом,
Я, менуэт раздраконив по нотам,
С виолончелью из школы иду.
Гордо гремят со столба имена,
Золотом полнится ратная чаша,
Встану как вкопанный: бабушка наша!
Бабушка наша - при чём тут она?
Чем же ты, бабушка, как Ферапонт,
Обогатила наш Фонд обороны?
Что за червонцы, дублоны и кроны
Ты отдала, чтобы выстоял фронт?
Бабушка скалкою давит шалу,
Дует в шалу, шелуху выдувая,
Тут её линия передовая -
Внуков кормить в горемычном тылу.
Бабушка, пальцы в шале не таи,
Имя твоё прогремело по свету!
Нет перстенька обручального, нету, -
Знаю я, бабушка, тайны твои!..
…Что за война с тыловой стороны,
С той стороны, где не рыщет каратель?
Всё же - скажу про народный характер
И про народный характер войны.
В том и характер, что дули в шалу
Или под пулями падали в поле,
Только бы в школе порхали триоли,
Как на беспечном придворном балу!
Ах, этот бал,
эта быль,
эта боль,
Эти занятья по классу оркестра,
Нежные скрипки, прозрачный маэстро,
Музыка цепкая, как канифоль.
Ах, этот Моцарт, летящий вдали,
Эта тоска по его менуэту!
Бабушки нету, и золота нету,
Нового золота не завели.
1974
Ферапонт Головатый - саратовский колхозник, имя которого в годы Великой Отечественной войны приобрело большую известность в связи с тем, что он отдал государству все свои личные сбережения, став одним из зачинателей движения по сбору средств в фонд обороны.
А ташкентский перрон
принимал, принимал,
принимал эшелоны,
Погорельцы и беженцы
падали в пыль от жары,
Растекались по улицам
жалкие эти колонны,
Горемычная тьма
набивалась в дома, наводняла дворы.
И на нашем дворе
получился старушек излишек,
Получился избыток старух,
избежавших огня,
И старухи старались
укрыться под крыши домишек,
Ибо знали такое,
что вряд ли дошло б до меня.
А серёдкой двора
овладели, как водится, дети,
Заведя, как положено,
тесный и замкнутый круг.
При стечении лиц,
при вечернем и утреннем свете
Мы, мальчишки, глядели
на новых печальных подруг.
И фактически, и фонетически, и хромосомно
Были разными мы.
Но вращательный некий момент
Формовал нас, как глину,
и ангелы нашего сонма,
Просыхая под солнцем,
всё больше являли цемент.
Я умел по-узбекски.
Я купался в украинской мове.
И на идиш куплетик застрял,
как осколок, во мне,
Пантюркизмы, и панславянизмы,
и все горлопанства, панове,
Не для нас, затвердевших до срока
на дворе, на великой войне.
Застарелую честь
да хранит круговая порука!
Не тяните меня,
доброхоты мои, алкаши, -
Я по-прежнему там,
где, кружась и держась друг за друга,
Люди нашего круга
тихонько поют от души.
1974
Я смотрел на горы, видел кручи,
Видел блеск холодный, слюдяной.
На дорогу с гор сползали тучи,
Люди шли, здоровались со мной.
Колокол наполнил котловину,
Как в былые, длинные века.
«Жизнь прошла почти наполовину», -
Вдруг из гула выплыла строка.
Я смотрел, смотрел - не обольщался,
Возвращаться вновь не обещал
И, когда здоровался, - прощался,
Недостатки мелкие - прощал.
Мелкие, большие неудачи
Отпускал печально и светло.
Всё-таки две трети, не иначе,
Даже больше, видимо, прошло.
Элегантный, в позе элегичной
Я стоял, в раздумье погружён.
Только вдруг узрел свой лик двуличный
И, узрев, подумал: «Ну, пижон!»
И явилось мне, как в озаренье,
Царство у подножия хребта,
И припомнил я, что у царевны
Будет ночью дверь не заперта.
И, не написавшись, подверсталась
К той чужой строке строка моя,
Понял я, как много мне осталось.
Как хочу вернуться, понял я.
Не прощусь и царства не отрину,
Не покину тех, кого люблю,
Я вернусь и в горы и в долину
И опять любви не утолю.
Не приму прощаний и прощений,
Ждёт меня, как пьяницу загул,
Круговерть ущелий и расщелин,
Головокружение и гул.
1974
О сладкий миг,
Когда старик
Накрутит шарф по самый нос
И скажет псу: «А ну-ка, пёс,
Пойдём во дворик!»
А во дворе идёт снежок,
И скажет псу: «Привет, дружок!» -
Незлобный дворник,
Дядя Костя, алкоголик.
У дяди Кости левых нет доходов,
Зато есть бак для пищевых отходов,
Зато у дяди Кости в этом баке
Всегда найдутся кости для собаки.
Я рассказать вам не могу,
Как много меток на снегу,
Их понимать умеет каждая собака.
Над этой лапу задирал
Боксёр по кличке Адмирал,
А здесь вот пинчер - мелкий хлыщ и задавака.
Мы дружим со слюнявым Адмиралом,
Он был и остаётся добрым малым,
А пинчера гоняли и гоняем
За то, что он, каналья, невменяем.
Увы, бывают времена,
Когда, криклива и дурна,
Во двор выходит злая дворничиха Клава.
Она не любит старика,
Она кричит издалека,
Что у неё на старика, мол, есть управа.
Нам дела нет до бабы бестолковой,
Но к ней гуляет Вася-участковый,
И Вася вместе с ней не одобряет,
Когда собачка клумбу удобряет.
Как хорошо, о боже мой,
Со стариком идти домой,
Покинув двор, где ты как вор и правит злоба
Старик поближе к огоньку,
А пёс поближе к старику,
И оба-два сидим и радуемся оба.
Старик себе заварит чёрный кофий,
Чтоб справиться с проблемой мировою,
А пёс себе без всяких философий
Завалится на лапы головою.
1972
К поэту С. питаю интерес,
Особый род влюблённости питаю,
Я сознаю, каков реальный вес
У книжицы, которую листаю:
Она тонка, но тяжела, как тол,
Я семь томов отдам за эти строки,
Я знаю, у кого мне брать уроки,
Кого мне брать на свой рабочий стол.
Строка строку выносит из огня,
Как раненого раненый выносит, -
Не каждый эту музыку выносит,
Но как она врывается в меня!
Как я внимаю лире роковой
Поэта С. - его железной лире!
Быть может, я в своём интимном мире,
Как он, политработник фронтовой?
Друзей его люблю издалека -
Ровесников великого похода,
Надёжный круг, в который нету входа
Моим друзьям: ведь мы не их полка.
Стареть им просто, совесть их чиста,
А мы не выдаем, что староваты,
Ведь мы студенты, а они - солдаты,
И этим обозначены места.
Пока в пекарне в пряничном цеху
С изюмом литпродукция печётся,
Поэт грызёт горбушку и печётся
О почести, положенной стиху:
О павших, о пропавших и о них -
О тех, кто отстоял свободный стих,
В котором тоже родины свобода, -
Чтоб всяк того достойный был прочтён,
И честь по чести славою почтён,
И отпечатан в памяти народа.
Издалека люблю поэта С.!
Бывает, в клубе он стоит, как витязь.
Ах, этот клуб! - поэтов политес
И поэтесс святая деловитость.
Зато в награду рею гордым духом,
Обрадованно рдею правым ухом,
Когда Борис Абрамыч С., поэт,
Меня порой у вешалки приметит
И на порыв души моей ответит -
Подарит мне улыбку и привет.
1972
Ковчега нашего плавучесть
Лишь небу ведома, друзья,
И потому за вашу участь
Не поручусь, пожалуй, я.
Удастся ль нам над чёрной бездной
Достичь сухого очага
Иль, как железка-кочерга,
Пойдёт на дно ковчег любезный, -
Не знаю я. Но - в добрый час,
Входите, место есть для вас.
Вползай, улита. Муравей,
Вноси свою хвоинку смело.
А ты, медведь, не стой без дела,
Ты муравья поздоровей.
Вели супруге, чтоб шакала
Сюда на борт не пропускала,
А сам набей семян из шишек,
Лохань со щуками тащи,
А также травы да хвощи,
Всё это, право, не излишек.
Потоп! Когда бы знать заране,
Мы впрок собрались бы давно.
А что, не взять ли нам герани,
Чтоб в доме ставить на окно,
Когда на склонах Арарата
Наладим свой начальный быт
И скажет кто-нибудь: забыт
Цветок, и нету аромата…
Глядишь - герани тут как тут.
Стоят по окнам и цветут.
Добро пожаловать, печник,
На борт дощатого эсминца!
Располагайся - потеснимся,
Чай, собрались не на пикник.
Входите, труд и ремесло -
И серп, и молот, и лекало!
Следите только, чтоб шакала
Случайно к нам не занесло.
Шакал с личиною людской
По виду малый городской.
Своих от этих отличим,
Отсеем лица от личин
И, уличив, погоним вон,
А сами - в путь по воле волн,
А сами - в странствия лихие,
В потоп, сквозь ливня черноту.
Свои бы были на борту,
А там - бушуй, реви, стихия.
1969
В. Берковскому
Для того дорога и дана,
Чтоб души вниманье не дремало.
Человеку важно знать немало,
Оттого дорога и длинна.
Человеку важно знать свой дом,
Весь свой дом, а не один свой угол,
Этот дом замусорен и кругл,
Чердаки в нём крыты белым льдом.
Человеку важно знать людей,
Чтоб от них хорошего набраться,
Чтоб средь всех идей
идею братства
Ненароком он не проглядел.
А ещё полезно знать, что он -
Не песчинка на бархане века,
Человек не меньше человека,
В этой теме важен верный тон.
Иногда в дороге нам темно,
Иногда она непроходима,
Но идти по ней
необходимо.
Ничего другого не дано.
1965
Небо на свете одно,
Двух не бывает небес.
Мне-то не всё ли равно,
Сколько на свете невест?
Ты мне на свете - одна
С давнего дня до седин.
Ты мне, как небо, дана,
Чтобы я не был один.
Грянет пустая тоска -
Вот я и снова в пути.
К морю уходит река,
Чтобы дождями прийти.
Стынет река подо льдом,
Чтобы очнуться в тепле.
Я покидаю твой дом,
Чтобы вернуться к тебе.
Ты мне как небо - земле:
Влага и свет и тепло.
Много ли проку в зерне,
Если оно не взошло?
Лопнут весной семена,
К небу потянутся в срок!
Ты мне, как небо, нужна,
Чтобы тянулся как мог.
1964
