Владимир Солоухин

Друзьям

Россия ещё не погибла,
Пока мы живы, друзья…
Могилы, могилы, могилы -
Их сосчитать нельзя.

Стреляли людей в затылок,
Косил людей пулемёт.
Безвестные эти могилы
Никто теперь не найдёт.

Земля их надёжно скрыла
Под ровной волной травы.
В сущности - не могилы,
А просто ямы и рвы.

Людей убивали тайно
И зарывали во тьме,
В Ярославле, в Тамбове, в Полтаве,
В Астрахани, в Костроме.

И в Петрограде, конечно,
Ну и, конечно, в Москве.
Потоки их бесконечны
С пулями в голове.

Всех орденов кавалеры,
Священники, лекаря.
Земцы и землемеры,
И просто учителя.

Под какими истлели росами
Не дожившие до утра
И гимназистки с косами,
И мальчики-юнкера?

Каких потеряла, не ведаем,
В мальчиках тех страна
Пушкиных и Грибоедовых,
Героев Бородина.

Россия - могила братская,
Рядами, по одному,
В Казани, в Саратове, в Брянске,
В Киеве и в Крыму…

Куда бы судьба ни носила,
Наступишь на мертвеца.
Россия - одна могила
Без края и без конца.

В чёрную свалены яму
Сокровища всех времён:
И златоглавые храмы,
И колокольный звон.

Усадьбы, пруды и парки,
Аллеи в свете зари,
И триумфальные арки,
И белые монастыри.

В уютных мельницах реки,
И ветряков крыло.
Старинные библиотеки
И старое серебро.

Грив лошадиных космы,
Ярмарок пестрота,
Праздники и сенокосы,
Милость и доброта.

Трезвая скромность буден,
Яркость весенних слов.
Шаляпин, Рахманинов, Бунин,
Есенин, Блок, Гумилёв.

Славных преданий древних
Внятные голоса.
Российские наши деревни,
Воды, кедра, леса.

Россия - одна могила,
Россия - под глыбью тьмы…
И всё же она не погибла,
Пока ещё живы мы.

Держитесь, копите силы,
Нам уходить нельзя.
Россия ещё не погибла,
Пока мы живы, друзья.

?

Настала очередь моя

Когда Россию захватили
И на растленье обрекли,
Не все России изменили,
Не все в предатели пошли.

И забивались тюрьмы теми,
В ком были живы долг и честь.
Их поглощали мрак и темень,
Им ни числа, ни меры несть.

Стреляли гордых, добрых, честных,
Чтоб, захватив, упрочить власть.
В глухих подвалах повсеместно
Кровища русская лилась.

Всё для захватчиков годилось -
Враньё газет, обман, подлог.
Когда бы раньше я родился,
И я б тогда погибнуть мог.

Когда, вселяя тень надежды,
Наперевес неся штыки,
В почти сияющих одеждах
Шли Белой Гвардии полки,

А пулемёты их косили,
И кровь хлестала, как вода,
Я мог погибнуть за Россию,
Но не было меня тогда.

Когда (ах, просто как и мудро),
И день и ночь, и ночь и день
Крестьян везли в тайгу и тундру
Из всех российских деревень,

От всех черёмух, лип и клёнов,
От речек, льющихся светло,
Чтобы пятнадцать миллионов
Крестьян российских полегло,

Когда, чтоб кость народу кинуть,
Назвали это «перегиб»
Я - русский мальчик - мог погибнуть,
И лишь случайно не погиб.

Я тот, кто, как ни странно, вышел
Почти сухим из кутерьмы,
Кто уцелел, остался, выжил
Без лагерей и без тюрьмы.

Что ж, вспоминать ли нам под вечер,
В передзакатный этот час,
Как, души русские калеча,
Подонков делали из нас?

Иль противостоя железу,
И мраку противостоя,
Осознавать светло и трезво:
Приходит очередь моя.

Как волку, вырваться из круга,
Ни чувств, ни мыслей не тая.
Прости меня, моя подруга,
Настала очередь моя.

Я поднимаюсь, как на бруствер,
Но фоне трусов и хамья.
Не надо слёз, не надо грусти -
Сегодня очередь моя!

?

Иванушки

Старик орает. Ткёт холсты старуха,
Румяна дочка. Полон сундучок.
А на печи, держа в руках краюху,
Иванушка - простите - дурачок.

В тонах доброжелательных и красках,
Русоволосы, мыслями легки,
На всех печах, во всех народных сказках
Иванушки - простите - дурачки.

На тёплых кирпичах, объяты ленью,
Считая мух, они проводят дни.
Зато потом - по щучьему веленью -
Всё моментально делают они.

Драконов страшных тотчас побеждают
И, огненные головы рубя,
Невинных из темниц освобождают,
Берут царевен замуж за себя.

Забыв о печках, мамках и салазках,
На Сивках-Бурках мчат во все концы.
Как хорошо: во всех народных сказках
Иванушки выходят - молодцы.

Ан нет, и впрямь: и царство всё проспали,
И отдали в разор красу земли…
Царевен в сказках доблестно спасали,
А подлинных царевен не спасли.

?

***

Сыплет небо порошею
На цветы, на зарю.
«Помни только хорошее», -
Я тебе говорю.

Сыплет небо порошею,
Все пути хороня.
Помни только хорошее
Про себя и меня.

Сыплет небо порошею.
Допиваем вино.
Помни только хорошее
Всё равно, всё равно.

Время мчится непрошено,
Мы уходим скорбя.
Помни только хорошее,
Заклинаю тебя.

Помни только хорошее…
Скрежеща и круша,
Жизни мелкое крошево
Перемелет душа.

Не легко и не весело,
Но, веленью верна,
Жизни вязкое месиво
Пересилит она.

И омоется молодо,
И останется в ней
Только чистое золото
Отсветившихся дней.

Сыплет небо порошею,
Затемняясь, рябя.
Помню только хорошее
Про себя и тебя.

Сыплет небо порошею.
Обнажается дно.
Помню только хорошее,
Дорогое одно.

Сыплет небо порошею,
Не дотянешь руки.
Помню только хорошее
Я всему вопреки.

В снежной ветреной замяти
Темнота, темнота.
Остаёшься ты в памяти
И светла, и чиста.

Оглянусь на хорошую
На последнем краю -
Светишь в зарослях прошлого,
Словно Ева в раю. 

?

Читает Владимир Солоухин:

Северные берёзы

Хорошо вам, красивые, белые сёстры,
Белоствольными рощами тихо стоять,
Не под северным ветром, как лезвие, острым,
Не от северных жгучих морозов стонать.

Хорошо вам, прямые и стройные станом,
И легко зеленеть, и легко золотеть.
Ваши кроны подобны зелёным фонтанам,
Словно женские волосы, каждая ветвь.

Ваши корни блаженствуют в мягком суглинке,
Под зелёным покровом цветущей травы.
Среди ржи вы красуетесь, как на картинке,
И бессмертных стихов удостоены вы.

Только как сохранить эти пышные верви,
И стволов прямизну, и приветливый вид,
Если ветви стрижёт обжигающий ветер,
Если корни скользят о холодный гранит.

Где роскошного летнего полдня сиянье
Или тёплых и тихих ночей благодать?
Наша жизнь - это только противостоянье
И одна невеликая цель - устоять.

Валуны, плывуны, непогожее лето,
И зазимок опять, и мороз недалёк.
И тепла, и добра, и вселенского света
Нам отпущен жестокий и скудный паёк.

Просветлённые дни, словно птицы - пролётом,
Промелькнули, и нет от зимы до зимы.
Мы суровой природы раздавлены гнётом,
Где бы просто расти, извиваемся мы.

О стволах, как свечах, не мечтаем подавно,
О какой же мечтать прямизне и красе:
Все в буграх и узлах, в чёрных все бородавках,
Перекручены все, переверчены все.

Утешаться ли нам? Говорят, древесина,
Если мы попадём под пилу и топор,
Древесина у нас уникально красива,
За узором - узор, за узором - узор.

Тот оттенок её, золотист или розов,
Полировки её драгоценная гладь:
Вот во что отложились ветра и морозы,
Как страданья поэта ложатся в тетрадь.

Всё, что было жестокостью, стойкостью, болью,
Золотыми словами сверкает с листа.
Утешаться ли нам, что суровая доля
По конечному счёту и есть красота?

?

Лозунги Жанны Д'Арк

Звучал с непонятной силой
Лозунг её простой:
За свободу Франции милой,
Кто любит меня - за мной!

Драпают пешие воины,
Смешался конников строй,
А она говорит спокойно:
Кто любит меня - за мной!

Знамя подъемлет белое,
Его над собой неся,
Как будто идёт за девою
Сзади Франция вся.

Истерзана милая Франция,
Проигран за боем бой.
Уже бесполезно драться…
Кто любит меня - за мной!

Шестнадцати лет девчонка,
Носительница огня,
Сменила свою юбчонку
На латы и меч, коня.

Свершая святое дело,
За ударом неся удар,
Едет нежная дева,
Железная Жанна д'Арк.

В стане британцев паника,
В стане британцев вой,
Она поднимается - ранена:
Кто любит меня - за мной!

Конечно, мне лучше было бы
Цветы собирать в лесу.
Но гибнет Франция милая,
И Францию я спасу.

Девчонка я, мне бы всё же -
Жених, ребятишки, дом.
Но если не я, то кто же?
Если не я - никто.

Хрупка я, но бог поможет,
Дух укрепляя мой.
Если не я - то кто же?
Кто любит меня - за мной!

В чём силы её источник,
Загадка не решена.
Но всё исполнилось в точности,
Как сказала она.

Победа - её награда.
Как молния, меч сверкал.
С Орлеана снята осада,
Коронован в соборе Карл.

А дальше? Позор мужчинам.
Людям стыд и позор.
Суд заседает чинно,
В Руане горит костёр.

Британцы или бургундцы,
Епископы или князья,
Девчонку мучить? Безумцы!
Отвагу судить? Нельзя!

А что же Франция милая?
Где же она была?
С лёгкостью изменила,
Походя предала.

И Карл, коронованный Жанной,
Где же тогда он был?
Король, как это ни странно,
Первым руки умыл.

А эти зеваки, толпы
Вокруг костра на ветру,
Почему не бросились, чтобы
Спасти из огня сестру?

Конечно, каре, охрана,
Войско во всей красе.
Но если бы ради Жанны
Бросились сразу все?

В больших городах и малых,
В сёлах и деревнях,
В харчевнях и пышных залах,
Пешими, на конях?

Трусы? Рабы обмана?
Горем сердца полны?
Не вас ли спасала Жанна,
Бросясь в костёр войны?

Пламя уже до груди,
Уже до глаз достаёт.
Бывают предатели люди,
Бывает и весь народ.

Люди, сделайте милость,
Пока не померк ещё взор.
Одна за всех - получилось.
Все за одну… позор!

Вечером под золою
Нашли в углях палачи
Сердце её как живое,
Только что не стучит.

Сердце бросили в Сену,
Чтобы стереть и след.
С тех пор прошло постепенно
Полтысячи с лишним лет.

Слава её окрепла.
И там, где в беде народ,
Дева встаёт из пепла,
На помощь она идёт.

Тогда всех других дороже
Лозунг, зовущий в бой:
Если не я, то кто же?
Кто любит меня - за мной!

1975

Читает Владимир Солоухин:

У зверей

Зверей показывают в клетках -
Там леопард, а там лиса,
Заморских птиц полно на ветках,
Но за решёткой небеса.

На обезьян глядят зеваки,
Который трезв, который пьян,
И жаль, что не дойдёт до драки
У этих самых обезьян.

Они хватают что попало,
По стенам вверх и вниз снуют
И, не стесняясь нас нимало,
Визжат, плюются и жуют.

Самцы, детёныши, мамаши,
Похожесть рук, ушей, грудей,
О нет, не дружеские шаржи,
А злые шаржи на людей,

Пародии, карикатуры,
Сарказм природы, наконец!
А вот в отдельной клетке хмурый,
Огромный обезьян. Самец.

Но почему он неподвижен
И безразличен почему?
Как видно, чем-то он обижен
В своём решетчатом дому?

Ему, как видно, что-то надо?
И говорит экскурсовод:
- Погибнет. Целую декаду
Ни грамма пищи не берёт.

Даём орехи и бананы,
Кокос даём и ананас,
Даём конфеты и каштаны -
Не поднимает даже глаз.

- Он, вероятно, болен или
Погода для него не та?
- Да нет. С подругой разлучили.
Для важных опытов взята.

И вот, усилья бесполезны…
О зверь, который обречён,
Твоим характером железным
Я устыжён и обличён!

Ты принимаешь вызов гордо,
Бескомпромиссен ты в борьбе,
И что такое «про» и «контра»,
Совсем неведомо тебе.

И я не вижу ни просвета,
Но кашу ем и воду пью,
Читаю по утрам газеты
И даже песенки пою.

Средь нас не выберешь из тыщи
Характер, твоему под стать:
Сидеть в углу, отвергнуть пищу
И даже глаз не поднимать.

1970

Давным-давно

Давным-давно известно людям,
Что при разрыве двух людей
Сильнее тот, кто меньше любит,
Кто больше любит, тот слабей.

Но я могу сказать иначе,
Пройдя сквозь ужас этих дней:
Кто больше любит, тот богаче,
Кто меньше любит, тот бедней.

Средь ночи злой, средь ночи длинной,
Вдруг возникает крик в крови:
О боже, смилуйся над милой,
Пошли ей капельку любви!

1970

Аргумент

О том, что мы сюда не прилетели
С какой-нибудь таинственной звезды,
Нам доказать доподлинно успели
Учёных книг тяжёлые пуды.

Вопросы ставить, право, мало толку -
На всё готов осмысленный ответ.
Всё учтено, разложено по полкам,
И не учтён лишь главный аргумент.

Откуда в сердце сладкая тревога
При виде звёзд, рассыпанных в ночи?
Куда нас манит звёздная дорога
И что внушают звёздные лучи?

Какая власть настойчиво течёт к нам?
Какую тайну знают огоньки?
Зачем тоска, что вовсе безотчётна,
И какова природа той тоски?

1970

Ястреб

Я вне закона, ястреб гордый,
Вверху кружу.
На ваши поднятые морды
Я вниз гляжу.

Я вне закона, ястреб сизый,
Вверху парю.
Вам, на меня глядящим снизу,
Я говорю:

- Меня поставив вне закона,
Вы не учли:
Сильнее вашего закона
Закон Земли.

Закон Земли, закон Природы,
Закон Весов.
Орлу и щуке пойте оды,
Прославьте сов!

Хвалите рысь и росомаху,
Хорей, волков…
А вы нас всех, единым махом, -
В состав врагов,

Несущих смерть, забывших жалость,
Творящих зло…
Но разве лёгкое досталось
Нам ремесло?

Зачем бы льву скакать в погоне,
И грызть, и бить?
Траву и листья есть спокойней,
Чем лань ловить.

Стальные когти хищной птицы
И нос крючком,
Чтоб манной кашкой мне кормиться
И молочком?

Чтобы клевать зерно с панели,
Как голубям?
Иль для иной какой-то цели,
Не ясной вам?

Так что же, бейте, где придётся,
Вы нас, ловцов,
Всё против вас же обернётся
В конце концов!

Для рыб, для птиц любой породы,
Для всех зверей
Не ваш закон -
Закон Природы,
Увы, мудрей!

Так говорю вам, ястреб-птица,
Вверху кружа.
И кровь растерзанной синицы
Во мне свежа.

?

Читает Владимир Солоухин:

Синие озёра

С. К.

Отплескались ласковые взоры
Через пряжу золотых волос.
Ах, какие синие озёра
Переплыть мне в жизни привелось!

Уголком улыбки гнев на милость
Переменит к вечеру она…
Золотое солнышко светилось,
Золотая плавала луна.

А когда земные ураганы
Утихали всюду на земле,
Синие огромные туманы
Чуть мерцали в тёплой полумгле.

Много лет не виделся я с нею,
А сегодня встретилась она.
Если сердце от любви пустеет,
То из глаз уходит глубина.

Вся она и та же, да не та же.
Я кричу, я задаю вопрос:
- Где озёра? Синие?!
Сквозь пряжу
Золотистых спутанных волос?

Отплескались ласковые взоры,
Белым снегом землю замело.
Были, были синие озёра,
А осталось синее стекло.

?

Читает Владимир Солоухин:

Журавли улетели…

«Журавли улетели, журавли улетели!
От холодных ветров потемнела земля.
Лишь оставила стая средь бурь и метелей
Одного с перебитым крылом журавля».

Ресторанная песенка. Много ли надо,
Чтоб мужчина сверкнул полупьяной слезой?
Я в певце узнаю одногодка солдата,
Опалённого прошлой войной.

Нет, я с ним не знаком и не знаю подробно,
О каких журавлях он тоскует сейчас.
Но, должно быть, тоска и остра и огромна,
Если он выжимает слезу и у нас.

«Журавли улетели, журавли улетели!!
От холодных ветров потемнела земля.
Лишь оставила стая средь бурь и метелей
Одного с перебитым крылом журавля».

Ну какой там журавль? И какая там стая?
И куда от него улетела она?
Есть квартира, поди,
Дочь, поди, подрастает,
Помидоры солит хлопотунья жена.

И какое крыло у него перебито?
И какое у нас перебито крыло?
Но задумались мы. И вино не допито.
Сладковатой печалью нам душу свело.

«Журавли улетели, журавли улетели!!!
От холодных ветров потемнела земля.
Лишь оставила стая средь бурь и метелей
Одного с перебитым крылом журавля».

Ресторанная песенка. Пошлый мотивчик.
Ну ещё, ну давай, добивай, береди!
Вон и в дальнем углу разговоры затихли,
Душит рюмку майор со Звездой на груди.

Побледнела и женщина, губы кусая,
С повтореньем припева больней и больней…
Иль у каждого есть улетевшая стая?
Или каждый отстал от своих журавлей?

Допоёт и вернётся в ночную квартиру.
Разойдутся и люди. Погаснут огни.
Непогода шумит. В небе пусто и сыро.
Неужели и впрямь улетели они?

?

Читает Владимир Солоухин:

В дождливый день

Мы в Нарьян-Маре. Не случалось
Вам в этом городе бывать?
Фотограф клял туман, усталость
И сквер, где нечего снимать;

Что небо вот опять дождливо,
Что чёрт его со мной связал…
- Вот разве это снять, - шутливо
Он в дальний угол показал.

Там, не изведавший полёта
Иль позабывший про полёт,
Стоял макет ли самолёта
Иль правда старый самолёт.

Знаком ли с волею пилота
И свистом лёгкого винта?
Какие он познал высоты
И в знак чего поставлен там?

Он мёртв уже, и кто расскажет…
Но, обойдя крыло и хвост,
На обветшалом фюзеляже
Я разглядел тринадцать звёзд.

И хоть слова метели смыли,
Глаза отметили мои,
Что ненцы в дни войны купили
Его на кровные свои.

И я прочёл по звёздным знакам,
Как он, зайдя за облака,
В огне и громе шёл в атаку
На обречённого врага.

Как возвращаясь неизменно:
«Ещё звезду!» - бросал пилот…
Фотограф лёжа и с колена
Снимал и сквер и самолёт.

?

Ольха

Я обманул ольху.
В один из зимних дней,
На берегу застывшей нашей речки
Я наломал заснеженных ветвей
И внёс в тепло, которое от печки.

Не в то, что нам апрель преподнесёт,
Когда земля темнеет и курится,
И в синем небе проплывает лёд,
И в синих водах пролетают птицы.

Тогда глядится в зеркало ольха,
В серьгах расцветших - славная обнова!
Ну, не сирень, а всё же не плоха.
Сирень когда? А я уже готова.

Серёжки нежным золотом сквозят,
Летит по ветру золотистый цветень.
Земля черна, но свадебный наряд
Её пречист, душист и разноцветен.

Что в семечке от наших скрыто глаз,
На свет выходит сокровенной сутью.
Итак,
Я в тот запомнившийся раз
Домой принёс мороженые прутья.

Смеялись люди - экие цветы!
Уж лучше б веник ты поставил в воду!
Но от печной, домашней теплоты
Включился некий механизм природы.

Жизнь пробудил случайный обогрев,
Сработали реле сторожевые.
На третий день, взглянув и обомлев,
Мы поняли, что прутья те - живые!

В них происходят тайные дела,
Приказ, аврал, сигналы по цепочке.
Броженье соков. Набухают почки.
И дрогнула ольха и зацвела.

Висят серёжки длинные подряд.
Разнежились. На десять сантиметров.
Пыльцой набухли.
Жаждут,
Ждут,
Хотят
Программой предусмотренного ветра.

Он облегчит, он лаской обовьёт,
А без него и тягостно и плохо.
Ольха цветёт, надеется, зовёт,
Ещё не зная страшного подвоха.

Но нет корней, и почвы нет, и нету
В глухих стенах земного ветерка.
Цветёт в кувшине пышным пустоцветом
Обманутое дерево ольха.

Не пить воды, на солнышке не греться,
В июльский дождь листвою не шуметь,
И в воды те в апреле не глядеться,
И продолженья в мире не иметь.

Что из того, что радостно и звонко
Раздастся песня раннего скворца?
Летит, пылит на мёртвую клеёнку
Досадный мусор - мёртвая пыльца.

1969

***

Жизнь моя, что мне делать с нею,
То блеснёт, то нет из-за туч.
Помоложе я был цельнее,
Был направлен, как узкий луч.
За работу берёшься круто,
По-солдатски жесток режим,
Всё расписано по минутам:
Час обедаем, час лежим.
В семь зарядка - и сразу в омут.
И за стол рабочий, «к станку»,
На прогулку выйти из дому
Раньше времени не могу.
Или вот, простая примета,
Вот каким я суровым был, -
Дождик выпадет ясным летом,
В лес отправишься по грибы,
А малина, или черника,
Иль ореховая лоза,
Земляника и костяника
Так и тянутся на глаза.
Так и тянутся, так и жаждут.
Только цель у меня узка,
И не дрогнула ни однажды
Ни душа моя, ни рука.
И сорвать бы… чего бояться?
Что там ягода? Пустяки!
Но рискованно распыляться
И дробить себя на куски.
Нет, соблазны все бесполезны,
Если в лес пошёл по грибы…
Вот каким я тогда железным,
Вот каким я хорошим был.
А теперь я люблю - окольно,
Не по струнке люблю уже,
Как-то больно и как-то вольно
И раскованно на душе.
Позабыл я свою привычку,
И хотя по грибы идёшь,
То орешек, а то брусничку,
То цветок по пути сорвёшь.

1969

***

На смирной лошади каурой
(Куда влеком и кем гоним?)
Стоит у камня витязь хмурый,
И три дороги перед ним.

Летят над русскою равниной
За веком век, за веком век,
Умолкли древние былины,
Вознёсся в космос человек.

На металлических снарядах
Мы мчимся вдоль и поперёк,
И на широких автострадах
Есть указатели дорог -

Где Симферополь, где Кашира,
Где поворот, где спуск крутой.
Шуршит бетон, летят машины
С невероятной быстротой.

Такси возьмёте до Рязани,
В Хабаровск сядете на ТУ.
Есть расписанье на вокзале,
Есть график в аэропорту.

Железный вихрь, стальная буря,
И всё рассчитано давно…
А человек лежит, и курит,
И на звезду глядит в окно.

Свои ошибки и удачи
Он ворошит и ворошит.
Его вопрос, его задачу
Никто на свете не решит.

Своей печалью он печален,
Своими мыслями томим.
И точно так же, как вначале, -
Все три дороги перед ним.

1969

Мужчины

Б. П. Розанову

Пусть вороны гибель вещали
И кони топтали жнивьё,
Мужскими считались вещами
Кольчуга, седло и копьё.

Во время военной кручины
В полях, в ковылях, на снегу
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины
Пути заступали врагу.

Пусть жёны в ночи голосили
И пролитой крови не счесть,
Мужской принадлежностью были
Мужская отвага и честь.

Таится лицо под личиной,
Но глаз пистолета свинцов.
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины
К барьеру вели подлецов.

А если звезда не светила
И решкой ложилась судьба,
Мужским достоянием было
Короткое слово - борьба.

Пусть небо черно, как овчина,
И проблеска нету вдали,
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины
В остроги сибирские шли.

Я слухам нелепым не верю, -
Мужчины теперь, говорят,
В присутствии сильных немеют,
В присутствии женщин сидят.

И сердце щемит без причины,
И сила ушла из плеча.
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины,
Вы помните тяжесть меча?

Врага, показавшего спину,
Стрелы и копья остриё,
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины,
Вы помните званье своё?

А женщина - женщиной будет:
И мать, и сестра, и жена,
Уложит она, и разбудит,
И даст на дорогу вина.

Проводит и мужа и сына,
Обнимет на самом краю…
Мужчины,
Мужчины,
Мужчины,
Вы слышите песню мою?

1968

Читает Владимир Солоухин:

Волки

Мы - волки,
И нас по сравненью с собаками
Мало.
Под грохот двустволки
Год от году нас
Убывало.

Мы как на расстреле
На землю ложились без стона.
Но мы уцелели,
Хотя и живём без закона.

Мы - волки,
Нас мало, нас, можно сказать, - единицы.
Мы те же собаки,
Но мы не хотели смириться.

Нам блюдо похлёбки,
Нам проголодь в поле морозном,
Звериные тропки,
сугробы в молчании звёздном.

Вас в избы пускают
В январские лютые стужи,
А нас окружают
Флажки роковые всё туже.

Вы смотрите в щёлки,
Мы рыщем в лесу на свободе.
Вы в сущности - волки,
Но вы изменили породе.

Вы серыми были,
Вы смелыми были вначале.
Но вас прикормили,
И вы в сторожей измельчали.

И льстить и служить вы
За хлебную корочку рады,
Но цепь и ошейник
Достойная ваша награда.

Дрожите в подклети,
Когда на охоту мы выйдем.
Всех больше на свете
Мы, волки, собак ненавидим.

1964

Счастье

Ах, мечтатели мы!
Мало было нам розовой розы,
Сотворили, придумали, вывели наугад
Белых, чайных, махровых,
Багровых, янтарных и чёрных,
Жёлтых, словно лимон,
И пурпурных, как летний закат.
Мало!
Здесь подбираемся к сути мы,
К человеческой сути,
                     что скромно зовётся мечтой.
Мусор - белые розы,
Чёрные розы - убожество.
Хорошо бы добиться,
Чтоб роза была
Голубой!

Что за мех горностай!
Белый снег (королевские мантии!),
Драгоценному камню
                   подобен блистательный мех.
А мечтатель уходит в тайгу,
Сорок лет он мечтает и мается,
Ни в собольем дыму,
Ни в сивушном бреду,
Ни в семейном ладу не находит утех.
Сорок лет он бежит
                   по следам невозможного зверя.
Ты ему не перечь. И мечтать ты ему не мешай.
- Понимаешь, браток,
За десятым хребтом
Есть одно потайное ущелье,
Там-то он и живёт.
- Кто же?
- Розовый горностай!

Нам реальность претит.
Всё за смутным, за сказочным тянемся.
Как закаты красны,
Сколько золота бьёт из-за туч.
А чудак говорит:
- Это что?
Раз в сто лет на закате, случается,
Появляется в небе
Зелёный
Сверкающий луч!
Вот бы выпало счастье… Ан нет же… -
Так в чём оно, счастье?
Неужели не счастье ходить по земле босиком,
Видеть белой ромашку,
А солнышко на небе красным,
И чтоб хлеб, а не писаный пряник,
Не заморским напиться вином,
А коровьим парным молоком!
Но…
Мечтатели мы.
Вон опять он пошёл по тропинке,
Обуянный мечтой. И мечтать ты ему не мешай.
Сухаришки в мешке.
                   В ружьеце притаились дробинки,
Где-то ждёт его розовый,
Розовый горностай!

1964

Чтобы дерево начало петь…

Что же нужно, чтоб дерево начало петь?
О, поверьте, для этого нужно немало условий,
Если даже его древесина красна и звонка,
                                         как медь.

Допустим,
Что деревце проросло сквозь тяжёлую,
                                     плотную сырость суглинка.
Но корова пройдёт - слизнёт языком,
Пешеход пройдёт - разомнёт каблуком,
Потому что деревце, растущее рядом с цветком,
Само как тоненькая и жиденькая травинка.

Как будущий Паганини
Или будущий Моцарт был похож
На своих однолетних сверстников,
Будущих лавочников, монахов или матросов,
Так оно похоже на соседний пырей,
Так оно соседней былинки слабей,
Никто не поверит, что тень от его ветвей
Накроет тысячи трав,
                     широко раскинувшись по откосу.

Опасно
Всё время жить вровень с травой,
Которую могут скосить
Косари.
Но гораздо опасней
Подняться над травами двухметровым ростом.
Срубит мужик, чтобы заступ себе насадить,
Срежут мальчишки,
                  чтобы мячик резиновый бить,
Удар топором - и уже ни дождя,
			                   ни дрозда,
                                          ни росы на заре,
Ни зари.
Удар топором - это очень и очень просто.

Но дерево крепнет.
Поверх кольца другое,
                      как обруч, ложится кольцо.
Древесина темнеет,
Золотеет, стареет смола,
                         пропитавшая древесину.
Еловые иглы теперь грубы и остры.
Вся в шрамах плакучих
                      шершавая крепость коры.
Не дрогнут замшелые ветви, черны и стары,
Еловый шатёр - не болтливая крона осины.

Что же всё-таки нужно,
                       чтоб дерево начало петь?
Нужна биография дереву.
                        Это бесспорно, бесспорно!
И память про тёплый,
Про первый, сладчайший дождь,
И от раны саднящей
Протяжная, зыбкая дрожь,
И жестокое лето, что мучило жаждой его,
И железный январь, что свирепо морозил его,
И скудость той глины, где корни во мгле
                                        пропитания ищут упорно.

Ель годится теперь,
                    чтобы стать золотистым бревном.
В сруб положат бревно.
Можно сделать телегу, и шкаф платяной,
И фанеры наделать упругой и гибкой.
Можно дров напилить.
Можно гроб сколотить.
Хоть куда древесина - душиста, созрела давно,
Хоть куда древесина.
                     Но ещё не годится на скрипку.

Чёрт возьми!
Что же нужно, чтоб дерево начало петь?
Биография? Есть.
Руки мастера? Здесь.
Постучи топором:
                 как звенит налитое смолистое тело!
Расколи, погляди: волокно к волокну.
Прокали, натяни золотую струну,
Чтобы спелая плоть,
                    на струну отозвавшись, запела.

Нет, досада берёт.
То глуха древесина, как вата,
То слишком звонка, как стекло.
Где же медь, где же мёд?
Где же голос ветров
                    и рассветного солнца улыбка?
Но вошёл поставщик:
- Господин Страдивари,
                       вам опять, как всегда, повезло.
Я нашёл.
Опалённая молнией ель.
                       Это будет волшебная скрипка!

Вот что дереву нужно, чтоб начало петь!
Редкий жребий.
Чтоб горний огонь снизошёл.
Чтобы вдоль по волокнам тугим
                             до корней прокатилась гроза,
Опалив, закалив,
Словно воина сердце в бою.

Синей молнии блеск. И громов голубых голоса.
Я созрел. Я готов. Я открыто стою.
Небывалую песню я людям спою.
О, ударьте в меня, небеса!

1963

Читает Владимир Солоухин:

Слово

Сегодня утром я заканчивал стихотворение
И долго мучился над словом,
                            которое не хотело приходить.
Я брал слова и пробовал их:
На вес,
На вкус,
На запах,
На цвет,
На прочность,
На оттенки вкуса, цвета и запаха
(Почти неуловимые оттенки,
                           но в том-то и состоит
Вся прелесть и вся соль
Необыкновенного нашего ремесла),
На остроту,
Как лезвие ножа или топора,
Я пробовал слова на пальце.
И что же?
Сегодня мне не годилось ни одно из слов.
Всё в мире для меня исчезло:
                             все цели, все задачи,
Стремления, интересы,
                      радости, заботы, планы, люди,
Осталась одна задача,
                      одно-единственное дело:
Найти слово и поставить его на место,
Ибо без него стихотворение не хотело жить.
Мало того, мне стало казаться,
                               что и всем другим
Живущим на свете людям -
                         до зарезу нужно это слово,
Что им не хватает именно
Только его,
Хоть они, возможно,
                    и не догадываются об этом.
А иначе какой же смысл
В ужасных поисках слова,
В так называемых муках творчества
И во всём поэтическом ремесле?

Вдруг за стеной, у соседей
(Ветх и зыбок
              наш деревенский деревянный дом),
Я услышал разговор между
           восьмидесятилетним кузнецом Никитой
И его дочерью Марьей,
                      пришедшей Никиту будить.
- Вставай! - сказала она. -
                            Самовар стоит на столе.
Мне надо бежать на работу.
                           Девятый уж час, вставай!
- Погоди, - ответил Никита-кузнец. -
                                     Не трогай меня.
Помираю. -
Тогда я вспомнил,
                  что третий день, как кузнец хворает,
И понял, что это серьёзно. И она поняла.
- Подожди, я тебе молочка…
                           Погоди, я сейчас разогрею
(Что - погоди? Погоди помирать?)…
Я тебе горячего молочка… -
Итак, кузнец Никита произнёс то слово,
Которое было для него
              самым важным и нужным в эту минуту.
«Помираю»!
Не пойти ли спросить,
Сколько времени он это слово искал?
Сколько слов перебрал он прежде,
Чем нашёл единственное,
                        заставляющее содрогнуться,
Великолепное по своей простоте.
Не пойти ли спросить,
Какие муки творчества
                      пришлось ему испытать?
Как он их проверял, слова, отбирая:
На вкус?
На цвет?
На запах?
На вес?
На прочность или остроту?
Какими сложными путями,
В результате
Каких отчаянных попыток
Пришёл он к самому важному для себя слову?
Надо ли говорить, что в это утро
Я так и не закончил своего стихотворения.

1960

Певец

Я слышу песню через поле,
Там, где дороги поворот.
Она волнует поневоле,
Невольно за сердце берёт.
Вся чистота и вся стремленье,
Вся задушевный разговор.
Есть теснота и горечь в пенье
И распахнувшийся простор.
В траве - ромашка, хлебный колос,
Росинка, первая звезда…
Какой красивый, сильный голос,
Как он летает без труда!
Несчастный миг и миг счастливый,
И первый лист, и первый снег…
Должно быть, сильный и красивый
И справедливый человек
Поёт. Что песня? Боль немая.
Ведь песню делает певец.
И горько мне: певца я знаю,
Певца я знаю - он подлец!..
Трусливый, сальный, похотливый,
Со сладким маслицем в глазах,
Возьмёт, сомнёт нетерпеливо,
Оставит в горе и слезах.
Предаст, потом с улыбкой: «Вы ли?!
Мы с вами, помнится, дружны!..»
Нетопырю даются крылья.
Болоту лилии даны!
Между души его болотом
И даром петь - какая связь?
О, справедливость, для чего ты
Мешаешь золото и грязь?

1960

Журавли

Журавли, наверно, вы не знаете,
Сколько песен сложено про вас,
Сколько вверх, когда вы пролетаете,
Смотрит затуманившихся глаз!

Из краёв болотных и задебренных
Выплывают в небо косяки.
Крики их протяжны и серебряны,
Крылья их медлительно гибки.

Лирика полёта их певучего
Нашей книжной лирики сильней.
Пролетают, радуя и мучая,
Просветляя лица у людей.

Годы мне для памяти оставили,
Как стоял я около реки
И, покуда в синем не растаяли,
Журавлей следил из-под руки.

Журавли летели, не синицы,
Чьим порханьем полнится земля…
Сколько лет уж, если спохватиться,
Не видал я в небе журавля!

Словно светлый сон приснился или
Это сказка детская была.
Или просто взяли обступили
Взрослые, серьёзные дела.

Окружили книги окончательно,
Праздность мне постыдна и чужда…
Ну а вы, спрошу я у читателя,
Журавлей вы видели когда?

Чтоб не просто в песне, а воочию,
Там, где травы жухнут у реки,
Чтоб, забыв про мелочное прочее,
Всё глядеть на них из-под руки.

Журавли!
Заваленный работою,
Вдалеке от пасмурных полей,
Я живу со странною заботою -
Увидать бы в небе журавлей!

1960

Возвращение

Возвращаюсь туда,
Где троллейбусы ходят
И люди,
Запылиться боясь,
На себя надевают чехлы.
Скоро ванну приму.
Скоро стану подвержен простуде.
Мне горячую землю
Заменят асфальт и полы.

Вот иду я Москвой
В полинявшей от солнца рубахе,
Загорелый, худой
И, конечно, усталый чуть-чуть.
А в глазах ещё степь,
Ещё крыльев ленивые взмахи,
Двести вёрст горизонта
И ветер, толкающий в грудь.

Захожу я в метро,
И с соседкой сосед зашептался:
Острый запах полыни,
Наверно, донёсся до них.
Этот ветер вчера
У меня в волосах заплутался
И до самой Москвы
В волосах притаился моих.

Да, вчера ведь ещё
Я пылился на знойной дороге,
А потом самолёт
Над страной обгонял облака…
И обнимет жена,
И руками всплеснёт на пороге:
- Ну-ка, сбрасывай всё
Да детишек не трогай пока!

Среди хрупких вещей
Я сначала такой неуклюжий,
Отряхнуться боюсь,
Видно, только сейчас подмели…
На московский паркет
Упадают шерстинки верблюжьи,
И пшеничная ость,
И комочки целинной земли.

1957

Над чёрными елями серпик луны

Над чёрными елями серпик луны,
Зелёный над чёрными елями.
Все сказки и страсти седой старины.
Все веси и грады родной стороны -
Тот серпик над чёрными елями.
Катился на Русь за набегом набег
Из края степного, горячего,
На чёрные ели смотрел печенег
И в страхе коней поворачивал.

Чего там?
Мертво?
Или реки, струясь,
Текут через мирные пажити?

За чёрные ели орда ворвалась…
А где она, может, покажете?

В российском лесу гренадёр замерзал,
Закрыться глаза не успели.
И долго светился в стеклянных глазах
Тот серпик над чёрными елями.

За чёрные ели родной стороны
Врывались огонь и железо…
Над чёрными елями серпик луны
В ночное безмолвие врезан.

Чего там?
Мертво?
Иль трубы дымят?
Глубоко ли кости повсюду лежат
Иль моют их ливни косые?
Над чёрными елями звёзды дрожат,
В безмолвии лунном снежинки кружат…
Эй, вы, осторожней с Россией!

1956

Звёздные дожди

Бездонна глубь небес над нами.
Постой пред нею, подожди…
Над августовскими хлебами
Сверкают звёздные дожди.

Не зная правильной орбиты,
Вразброд, поодиночке, зря
Летят из тьмы метеориты
И круто падают, горя.

Куски тяжёлого металла,
Откуда их приносит к нам?
Какая сила разметала
Их по космическим углам?

На островок земли туманный,
Где мирно пашутся поля,
Не так ли бездна океана
Выносит щепки корабля?

А вдруг уже была планета
Земле-красавице под стать,
Где и закаты, и рассветы,
И трав душистых благодать?

И те же войны и солдаты.
И те же коршуны во мгле,
И, наконец, разбужен атом,
Как он разбужен на земле?

Им надо б всё обдумать трезво,
А не играть со смертью зря.
Летят из тьмы куски железа
И круто падают, горя.

То нам примером быть могло бы,
Чтобы, подхваченный волной,
Как голубой стеклянный глобус,
Не раскололся шар земной.

Погаснет солнце на рассвете,
И нет просвета впереди…
А на какой-нибудь планете
Начнутся звёздные дожди.

1956

Деревья

У каждого дома
Вдоль нашей деревни
Раскинули ветви
Большие деревья.

Их деды сажали
Своими руками
Себе на утеху
И внукам на память.

Сажали, растили
В родимом краю.
Характеры дедов
По ним узнаю.

Вот этот путями
Несложными шёл:
Воткнул под окном
Неотёсанный кол,

И хочешь не хочешь,
Мила не мила,
Но вот под окном
Зашумела ветла.

На вешнем ветру
Разметалась ветла,
С неё ни оглобли
И ни помела.

Другой похитрее,
Он знал наперёд:
От липы и лапти,
От липы и мёд.

И пчёлы летают
И мёд собирают,
И дети добром
Старика поминают.

А третий дубов
Насадил по оврагу:
Дубовые бочки
Годятся под брагу.

Высокая ёлка -
Для тонкой слеги.
Кленовые гвозди -
Тачать сапоги.

Обрубок берёзы
На ложку к обеду…
Про всё разумели
Премудрые деды.

Могучи деревья
В родимом краю,
Характеры дедов
По ним узнаю.

А мой по натуре
Не лирик ли был,
Что прочных дубов
Никогда не садил?

Под каждым окошком,
У каждого тына
Рябины, рябины,
Рябины, рябины…

В дожди октября
И в дожди ноября
Наш сад полыхает,
Как в мае заря!

1956

Читает Владимир Солоухин:

Третьи петухи

Глухая ночь сгущает краски,
И поневоле страшно нам.
В такую полночь без опаски
Подходят волки к деревням.

Зачем-то совести не спится,
Кому-то хочется помочь.
И болен мозг. И дух томится.
И бесконечно длится ночь.

Захлопав шумными крылами,
Петух проснувшийся орёт.
Полночный час идёт над нами,
Звезда полночная плывёт.

По всем дворам пропели певни,
Но не разбужена земля.
И снова тихо над деревней,
Темны окрестные поля.

Повремени, собравши силы.
Земля вращается в ночи.
Опять глашатай краснокрылый,
Крылом ударив, закричит.

И снова все ему ответят
Из-за лесов… Из-за реки…
Но это всё ещё не третьи,
Ещё не третьи петухи.

Ещё раздолье всем сомненьям,
Ещё не просто быть собой.
Ещё в печах к сухим поленьям
Не поднесён огонь живой,

Чтоб трубы дружно задымились,
Чтобы дымы тянулись ввысь,
Чтоб жар пылал, чтоб щи варились,
Чтоб хлебы добрые пеклись.

Ещё зари в помине нету,
Ещё и звёзды не бледней
И утра светлого приметы
Неуловимы для людей.

Но скоро станет мрак белесым,
Проступят дальние стога
И солнце, выйдя из-за леса,
Зажжёт февральские снега.

Но выйдет солнце непременно,
В селе,
Вокруг,
Из-за реки,
По всей предутренней вселенной
Горланят третьи петухи.

1956

***

Прадед мой не знал подобной резвости.
Будучи привержен к шалашу.
Всё куда-то еду я в троллейбусе,
И не просто еду, а спешу.

Вот, смотрите, прыгнул из трамвая,
Вот, смотрите, ринулся в метро,
Вот под красный свет перебегаю,
Улицей лавирую хитро.

Вот толкусь у будки автомата,
Злюсь, стучу монетой о стекло.
Вот меня от Сретенки к Арбату
Завихреньем жизни повлекло.

Вот такси хватаю без причины,
Вновь бегу неведомо зачем.
Вот толкаю взрослого мужчину
С крохотной берёзкой на плече.

Пред глазами у меня - мелькание,
В голове - мыслишки мельтешат,
И чужда ты миросозерцания,
С панталыку сбитая душа.

«Подожди, а что же это было-то?» -
С опозданьем выскочил вопрос.
Словно дочку маленькую, милую,
Он берёзку на плече понёс!

И в минуту медленной оглядки
Прочитал я эти девять слов:
«Здесь продажа на предмет посадки
Молодых деревьев и кустов».

Вишенка, рябинка и смородина
У забора рядышком стоят.
(О, моя рябиновая родина!
Росный мой смородиновый сад!)

Значит, кто-то купит это деревце,
Увезёт, посадит у ворот,
Будет любоваться да надеяться:
Мол, когда-нибудь и расцветёт.

На листочки тонкие под вечер
Упадёт прохладная роса,
Будет вечер звёздами расцвечен,
Распахнутся настежь небеса.

Радости, свершенья, огорчения,
Мыслей проясняющийся ход
Времени законное течение
Медленно и плавно понесёт.

Время - и пороша ляжет белая.
Время - ливень вымоет траву…
Что-то я не то чего-то делаю,
Что-то я неправильно живу!

1956

Теперь-то уж плакать нечего…

Теперь-то уж плакать нечего,
С усмешкой гляжу назад,
Как шёл я однажды к вечеру
В притихший вечерний сад.

Деревья стояли сонные,
Закатные, все в огне.
Неважно зачем, не помню я,
Но нужен был прутик мне.

Ребёнок я был, а нуте-ка
Возьмите с ребёнка спрос!
И вот подошёл я к прутику,
Который так прямо рос.

Стоял он один, беспомощен,
Под взглядом моим застыл.
Я был для него чудовищем.
Убийцей зловещим был.

А сад то вечерней сыростью,
То лёгким теплом дышал.
Не знал я, что может вырасти
Из этого малыша.

Взял я отцовы ножницы,
К земле я его пригнул
И по зелёной кожице
Лезвием саданул.

Стали листочки дряблыми,
Умерли, не помочь…
А мне, мне приснилась яблоня
В ту же, пожалуй, ночь.

Ветви печально свесила,
Снега и то белей!
Пчёлы летают весело,
Только не к ней, не к ней!

Что я с тех пор ни делаю,
Каждый год по весне
Яблоня белая-белая
Ходит ко мне во сне!

1955

Ответная любовь

Уже подростками мы знаем,
По книгам истины уча:
Лишь безответная, глухая
Любовь крепка и горяча.

Из тех же книжек нам известно -
Она по-своему живёт:
Гудит, как пламя в печке тесной,
И, как вода в трубе, ревёт.

Меж тем и жизнь внушает строго:
Нужны труба, ограда, печь,
И что без этого не могут
Огонь - гореть, а воды - течь,

И что, едва на волю выйдя,
Слабеют чувства и мечты…
Но я огонь свободным видел,
В нём было больше красоты!

Клубя нагретый рыжий воздух,
Он рвался так в холодный мрак,
Что перепутывались звёзды
С живыми искрами костра.

Я видел также не мятежной,
А золотой воды разлив,
Она спала, весь лес прибрежный,
Весь мир в себе отобразив.

Ценя всё вольное на свете,
Я любовался ею вновь
И встретил женщину, и встретил
Её ответную любовь.

И вот она вольна меж нами,
Не стеснена, какая есть!
И к звёздам рвётся, словно пламя,
И мир отобразила весь!

1953

Безмолвна неба синева…

Безмолвна неба синева,
Деревья в мареве уснули.
Сгорела вешняя трава
В высоком пламени июля.

Ещё совсем недавно тут
Туман клубился на рассвете,
Но высох весь глубокий пруд,
По дну пруда гуляет ветер.

В степи поодаль есть родник,
Течёт в траве он струйкой ясной,
Весь зной степной к нему приник
И пьёт, и пьёт, но всё напрасно:

Ключа студёная вода
Бежит, как и весной бежала.
Неужто он сильней пруда:
Пруд был велик, а этот жалок?

Но подожди судить. Кто знает?
Он только с виду мал и тих.
Те воды, что его питают,
Ты видел их? Ты мерил их?

1953

Роса горит

Роса горит. Цветы, деревья, звери
И всё живое солнца жадно ждёт.
В часы восхода в смерть почти не верю:
Какая смерть, коль солнышко встаёт!

Не верю в то, что вот она таится
И грянет вдруг в преддверье самом дня
То для оленя прыгнувшей тигрицей,
То лопнувшей аортой для меня.

В глухую полночь пусть пирует грубо,
Но пусть земле не портит тех минут,
Когда за лесом солнечные трубы
Уж вскинуты к зениту и - поют!

1953

Городская весна

Растопит солнце грязный лёд,
В асфальте мокром отразится.
Асфальт - трава не прорастёт,
Стиха в душе не зародится.

Свои у города права,
Он в их охране непреложен,
Весна бывает, где земля,
Весна бывает, где трава,
Весны у камня быть не может.

Я встал сегодня раньше всех,
Ушёл из недр квартиры тесной.
Ручей. Должно быть, тает снег.
А где он тает - неизвестно.

В каком-нибудь дворе глухом,
Куда его зимой свозили
И где покрылся он потом
Коростой мусора и пыли.

И вот вдоль тротуара мчится
Ручей, его вода грязна,
Он - знак для жителей столицы,
Что где-то в эти дни весна.

Он сам её ещё не видел,
Он здесь рождён и здесь живёт,
Он за углом, на площадь выйдя,
В трубу колодца упадёт.

Но и минутной жизнью даже
Он прогремел, как трубный клич,
Напомнив мне о самом важном -
Что я земляк, а не москвич.

Меня проспекты вдаль уводят,
Как увела его труба.
Да, у меня с ручьём сегодня
Во многом сходная судьба.

По тем проспектам прямиком
В мои поля рвануться мне бы.
Живу под низким потолком,
Рождённый жить под звёздным небом.

Но и упав в трубу колодца,
Во мрак подземных кирпичей,
Не может быть, что не пробьётся
На волю вольную ручей.

И, нужный травам, нужный людям,
Под вешним небом средь полей,
Он чище и светлее будет,
Не может быть, что не светлей!

Он станет частью полноводной
Реки, раздвинувшей кусты,
И не асфальт уже бесплодный -
Луга зальёт водой холодной,
Где вскоре вырастут цветы.

А в переулок тот, где душно,
Где он родился и пропал,
Вдруг принесут торговки дружно
Весенний радостный товар.

Цветы! На них роса дрожала,
Они росли в лесах глухих.
И это нужно горожанам,
Конечно, больше, чем стихи!

1953

***

В своих сужденьях беспристрастны
Друзья, чьё дело - сторона,
Мне говорят: она прекрасна,
Но, знаешь, очень холодна.

Они тебя не разгадали,
Тебя не поняли они.
В твоих глазах, в студёной дали
Я видел тайные огни.

Ещё мечты и чувства стройны
И холодна твоя ладонь,
Но дремлет страсть в тебе, спокойной,
Как дремлет в дереве огонь.

1952

***

Итак, любовь. Она ли не воспета,
Любви ль в веках не воздано своё!
Влюблённые великие поэты
«Сильна, как смерть» твердили про неё.

К тому добавить можно очень мало,
Но я сказал бы, робость прогоня:
«Когда бы жить любовь не помогала,
Когда б сильней не делала меня,

Когда б любовь мне солнце с неба стёрла,
Чтоб стали дни туманней и мрачней,
Хватило б силы взять её за горло
И задушить. И не писать о ней!»

1952

***

У тихой речки детство проводя,
Про Волгу зная только понаслышке,
Среди кувшинок весело галдят
Народ забавный - сельские мальчишки.

И мне сначала было невдомёк,
Что в мире есть ещё и не такое,
Считал я долго тихий ручеёк
Ну самой настоящею рекою.

Потом Печора, Волга и моря,
Восторженное бешенство прибоя.
Из-за безбрежья бьющая заря
Огнём лизала море штормовое.

Я до тебя любви большой не знал, -
Наверно, были просто увлеченья.
За Волгу я наивно принимал
Речушку межколхозного значенья.

Ждала поры любовная гроза,
Был день капельный, ласковый, весенний.
Случайно наши встретились глаза.
И это было как землетрясенье.

Неси меня на вспененном крыле,
Девятый вал!
Я вас узнал впервые,
О, лунная дорога в серебре,
О, волн тяжёлых гребни огневые!

1952

Скучным я стал, молчаливым…

Скучным я стал, молчаливым,
Умерли все слова.

Ивы, надречные ивы,
Чуть не до горла трава,
Листьев предутренний ропот,
Сгинуло всё без следа.
Где мои прежние тропы,
Где ключевая вода?

Раньше, как тонкою спицей,
Солнцем пронизана глубь.
Лишь бы охота склониться,
Вот она, влага, - пригубь!
Травы цвели у истоков,
Ландыши зрели, и что ж -
Губы изрежь об осоку,
Капли воды не найдёшь.

Только ведь так не бывает,
Чтоб навсегда без следа
Сгинула вдруг ключевая,
Силы подземной вода.

Где-нибудь новой дорогой
Выбьется к солнцу волна,
Смутную, злую тревогу
В сердце рождает она.

Встану на хлёстком ветру я.
Выйду в поля по весне.
Бродят подспудные струи,
Трудные струи во мне.

1952

Так стриж в предгрозье…

Берёзу, звонкую от стужи,
Отец под корень подрубал.
Седьмой, удар, особо дюжий,
Валил берёзу наповал.

На синий снег летели щепки,
Чуть розоватые собой,
А самый ствол, прямой и крепкий,
Мы на санях везли домой.

Там после тщательной просушки
Гулял рубанок по стволу,
И солнцем пахнущие стружки
Лежали пышно на полу.

А в час, когда дымки на крышах
И воздух звонок, как стекло,
Я уходил на новых лыжах
На холм высокий, за село.

Такой нетронутый и чистый
Весь мир лежал передо мной,
Что было жалко снег пушистый
Чертить неопытной лыжнёй.

Уже внизу кусты по речке
И все окрестности внизу,
И тут не то что спрыгнуть с печки
Иль прокатиться на возу.

Тут ноги очень плохо служат
И сердце ёкает в груди.
А долго думать только хуже,
А вниз хоть вовсе не гляди.

И я ловчил, как все мальчишки,
Чтоб эту робость провести:
Вот будто девочку из книжки
Мне нужно броситься спасти.

Вот будто все друзья ватагой
Идут за мною по пятам
И нужно их вести в атаку,
А я у них Чапаев сам.

Под лыжей взвизгивало тонко,
Уж приближался миг такой,
Когда от скорости шапчонку
Срывает будто бы рукой.

И, запевая длинно-длинно,
Хлестал мне ветер по лицу,
А я уже летел долиной,
Вздымая снежную пыльцу…

Так стриж в предгрозье, в полдень мая,
В зенит поднявшись над селом,
Вдруг режет воздух, задевая
За пыль дорожную крылом.

1951

Колодец

Колодец вырыт был давно.
Всё камнем выложено дно,
А по бокам, пахуч и груб,
Сработан плотниками сруб.
Он сажен на семь в глубину
И уже видится ко дну.
А там, у дна, вода видна,
Как смоль, густа, как смоль, черна.
Но опускаю я бадью,
И слышен всплеск едва-едва,
И ключевую воду пьют
Со мной и солнце и трава.
Вода нисколько не густа,
Она, как стёклышко, чиста,
Она нисколько не черна
Ни здесь, в бадье, ни там, у дна.

Я думал, как мне быть с душой
С моей, не так уж и большой:
Закрыть ли душу на замок,
Чтоб я потом разумно мог
За каплей каплю влагу брать
Из тёмных кладезных глубин
И скупо влагу отдавать
Чуть-чуть стихам, чуть-чуть любви!
И чтоб меня такой секрет
Сберёг на сотню долгих лет.

Колодец вырыт был давно,
Всё камнем выложено дно,
Но сруб осыпался и сгнил
И дно подёрнул вязкий ил.
Крапива выросла вокруг,
И самый вход заткал паук.
Сломав жилище паука,
Трухлявый сруб задев слегка,
Я опустил бадью туда,
Где тускло брезжила вода.
И зачерпнул - и был не рад:
Какой-то тлен, какой-то смрад.

У старожила я спросил:
- Зачем такой колодец сгнил?
- А как не сгнить ему, сынок,
Хоть он и к месту, и глубок,
Да из него который год
Уже не черпает народ.
Он доброй влагою налит,
Но жив, пока народ поит. -
И понял я, что верен он,
Великий жизненный закон:
Кто доброй влагою налит,
Тот жив, пока народ поит.
И если светел твой родник,
Пусть он не так уж и велик,
Ты у истоков родника
Не вешай от людей замка.
Душевной влаги не таи,
Но глубже черпай и пои!
И, сберегая жизни дни,
Ты от себя не прогони
Ни вдохновенья, ни любви,
Но глубже черпай и живи!

1949

Читает Владимир Солоухин:

Мне странно знать…

Мне странно знать, что есть на свете,
Как прежде, дом с твоим окном.
Что ты на этой же планете
И даже в городе одном.

Мне странно знать, что тот же ясный
Восток в ночи заголубел,
Что так же тихо звёзды гаснут,
Как это было при тебе.

Мне странно знать, что эти руки
Тебя касались. Полно, нет!
Который год прошёл с разлуки!
Седьмая ночь… Седьмой рассвет…

1947

***

На потухающий костёр
Пушистый белый пепел лёг,
Но ветер этот пепел стёр,
Раздув последний уголёк.
Он чуть живой в золе лежал,
Где было холодно давно.
От ветра зябкого дрожа
И покрываясь пеплом вновь,
Он тихо звал из темноты,
Но ночь была свежа, сыра,
Лесные, влажные цветы
Смотрели, как он умирал…

И всколыхнулось всё во мне:
Спасти, не дать ему остыть,
И снова в трепетном огне,
Струясь, закружатся листы.
И я сухой травы нарвал,
Я смоляной коры насёк.
Не занялась моя трава,
Угас последний уголёк…
Был тих и чуток мир берёз,
Кричала птица вдалеке,
А я ушёл… Я долго нёс
Пучок сухой травы в руке.

Всё это сквозь далёкий срок
Вчера я вспомнил в первый раз:
Последний робкий уголёк
Вчера в глазах твоих погас.

1947

Яблонька, растущая при дороге

Она полна задорных соков,
Она ещё из молодых,
И у неё всегда до срока
Срывают жёсткие плоды.

Они растут как будто наспех
И полны вязкой кислотой.
Она безропотно отдаст их
И остаётся сиротой.

Я раз тряхнул её, да слабо.
А ветки будто говорят:
«Оставьте яблоко хотя бы
На мне висеть до сентября.

Узнайте, люди, как бывают
Прекрасны яблоки мои,
Когда не силой их срывают,
А я сама роняю их».

1947

Лось

Тем утром, радостным и вешним,
В лесу гудело и тряслось.
Свои рога через орешник
Нёс молодой тяжёлый лось.

Он трогал пристально и жадно
Струю холодного ключа,
Играли солнечные пятна
На полированных плечах,

Когда любовный зов подруги,
Вдруг прилетев издалека,
Его заставил стать упругим
И бросить на спину рога.

Но в миг, когда он шёл долиной,
Одним желаньем увлечён,
Зрачок стального карабина
Всмотрелся в левое плечо.

Неверно дрогнули колена.
И раскатился скорбный звук.
И кровь, слабея постепенно,
Лилась толчками на траву.

А за кустом, шагах в полсотни,
Куда он чуть дойти не смог,
Привесил к поясу охотник
Умело сделанный манок.

1946 - 1956

Над ручьём

Спугнув неведомую птицу,
Раздвинув заросли плечом,
Я подошёл к ручью напиться
И наклонился над ручьём.

Иль ты была со мною рядом,
Иль с солнцем ты была одно:
Твоим запомнившимся взглядом
Горело искристое дно.

Или, за мною вслед приехав,
Ты близ меня была тогда!
Твоим запомнившимся смехом
Смеялась светлая вода.

И, угадав в волне нестрогой
Улыбку чистую твою,
Я не посмел губами трогать
Затрепетавшую струю.

1946

Наполеоновские пушки в Кремле

После первых крещений в Тулоне
Через реки, болота и рвы
Их тянули поджарые кони
По Европе до нашей Москвы.
Их сорвали с лафетов в двенадцатом
И в кремлёвской святой тишине
По калибрам, по странам и нациям
К опалённой сложили стене.
Знать, сюда непременно сводило
Все начала и все концы.
Сквозь дремоту холодные рыла
Тупо смотрят на наши дворцы.
Итальянские, польские, прусские
И двунадесять прочих держав.
Рядом с шведскими пушки французские
Поравнялись судьбой и лежат.
Сверху звёзды на башнях старинных,
Башням памятна славная быль.
И лежит на тяжёлых стволинах
Безразличная русская пыль.

1946

***

Постой. Ещё не всё меж нами!
Я горечь первых чувств моих
В стих превращу тебе на память,
Чтоб ты читала этот стих.

Прочтёшь. Но толку много ль в том,
Стихи не нравятся, бывает,
Ты вложишь их в тяжёлый том -
Подарок чей-то, я не знаю.
А через год не вспомнишь снова
(Позабывают и не то!),
В котором томе замурован
Мой вдвое сложенный листок.

Но всё равно ты будешь слышать,
Но будешь ясно различать,
Как кто-то трудно-трудно дышит
В твоей квартире по ночам,
Как кто-то просится на волю
И, задыхаясь и скорбя,
Ревнует, ждёт, пощады молит,
Клянёт тебя!.. Зовёт тебя!..

1945 - 1956

Снимаю трубку

Молчать, молчать, ревнуя и страдая,
Нет, всё как есть простить,
Вернуть её назад!
Снимаю трубку, словно поднимаю
Тяжёлый камень, словно виноват.

Я не хотел… Но поздно или рано…
Я это знал всё время наизусть…
Сухой щелчок как выстрел из нагана.
Я трубку снял.
Ты слышишь - я сдаюсь!

1945

***

Наверное, дождик прийти помешал.
А я у пустого сквера
Тебя до двенадцати ночи ждал
И ждал терпеливо в первом.
Я всё оправданий тебе искал:
«Вот если бы дождик не был!»
И если была какая тоска -
Тоска по чистому небу.

Сегодня тебе никто не мешал.
А я у того же сквера
Опять до двенадцати ночи ждал,
Но с горечью понял в первом:
Теперь оправданий нельзя искать -
И звёзды и небо чисто.
И если крепка по тебе тоска,
Тоска по дождю - неистова!

1945