Владимир Маяковский, поэма «Владимир Ильич Ленин»

Владимир Ильич Ленин

Российской
коммунистической партии
посвящаю

Время -
        начинаю
                про Ленина рассказ.
Но не потому,
              что горя
                       нету более,
время
      потому,
              что резкая тоска
стала ясною
            осознанною болью.
Время,
       снова
             ленинские лозунги развихрь.
Нам ли
       растекаться
                   слёзной лужею, -
Ленин
      и теперь
               живее всех живых.
Наше знанье -
              сила
                   и оружие.
Люди - лодки.
              Хотя и на суше.
Проживёшь
          своё
               пока,
много всяких
             грязных ракушек
налипает
         нам
             на бока.
А потом,
         пробивши
                  бурю разозлённую,
сядешь,
        чтобы солнца близ,
и счищаешь
           водорослей
                      бороду зелёную
и медуз малиновую слизь.
Я
  себя
       под Лениным чищу,
чтобы плыть
            в революцию дальше.
Я боюсь
        этих строчек тыщи,
как мальчишкой
               боишься фальши.
Рассияют головою венчик,
я тревожусь,
             не закрыли чтоб
настоящий,
           мудрый,
                   человечий
ленинский
          огромный лоб.
Я боюсь,
         чтоб шествия
                      и мавзолеи,
поклонений
           установленный статут
не залили б
            приторным елеем
ленинскую
          простоту.
За него дрожу,
               как за зеницу глаза,
чтоб конфетной
               не был
                      красотой оболган.
Голосует сердце -
                  я писать обязан
по мандату долга.
Вся Москва.
            Промёрзшая земля
                             дрожит от гуда.
Над кострами
             обмороженные с ночи.
Что он сделал?
               Кто он
                       и откуда?
Почему
       ему
           такая почесть?
Слово за словом
                из памяти таская.
не скажу
         ни одному -
                      на место сядь.
Как бедна
           у мира
                   слОва мастерская!
Подходящее
           откуда взять?
У нас
      семь дней,
у нас
      часов - двенадцать.
Не прожить
           себя длинней.
Смерть
       не умеет извиняться.
Если ж
       с часами плохо,
мала
     календарная мера,
мы говорим -
             «эпоха»,
мы говорим -
             «эра».
Мы
   спим
        ночь.
Днём
     совершаем поступки.
Любим
      свою толочь
воду
     в своей ступке.
А если
       за всех смог
направлять
           потоки явлений,
мы говорим -
             «пророк»,
мы говорим -
             «гений».
У нас
      претензий нет, -
не зовут -
           мы и не лезем;
нравимся
         своей жене,
и то
     довольны донЕльзя.
Если ж,
        телом и духом слит,
прёт
     на нас непохожий,
шпилим -
         «царственный вид»,
удивляемся -
             «дар божий».
Скажут так, -
              и вышло
                      ни умно, ни глупо.
Повисят слова
              и уплывут, как дЫмы.
Ничего
       не выколупишь
                     из таких скорлупок.
Ни рукам
         ни голове не ощутимы.
Как же
       Ленина
              таким аршином мерить!
Ведь глазами
             видел
                   каждый всяк -
«эра» эта
          проходила в двери,
даже
     головой
             не задевая о косяк.
Неужели
        про Ленина тоже:
«вождь
       милостью божьей»?
Если б
       был он
              царствен и божествен,
я б
    от ярости
              себя не поберёг,
я бы
     стал бы
             в перекоре шествий,
поклонениям
            и толпам поперёк.
Я б
    нашёл
          слова
                проклятья громоустого,
и пока
       растоптан
                 я
                   и выкрик мой,
я бросал бы
            в небо
                   богохульства,
по Кремлю бы
             бомбами
                     метал:
                            ДОЛОЙ!
Но тверды
          шаги Дзержинского
                            у гроба.
Нынче бы
         могла
               с постов сойти Чека.
Сквозь мильоны глаз,
                     и у меня
                              сквозь оба,
лишь сосульки слёз,
                    примёрзшие
                               к щекам.
Богу
     почести казённые
                      не новость.
Нет!
     Сегодня
             настоящей болью
                             сердце холодей.
Мы
   хороним
           самого земного
изо всех
         прошедших
                   по земле людей.
Он земной,
           но не из тех,
                         кто глазом
упирается
          в своё корыто.
Землю
      всю
          охватывая разом.
видел
      то,
          что временем закрыто.
Он, как вы
           и я,
                совсем такой же,
только,
        может быть,
                    у самых глаз
мысли
      больше нашего
                     морщинят кожей,
да насмешливей
               и твёрже губы,
                              чем у нас.
Не сатрапья твёрдость,
                       триумфаторской коляской
мнущая
       тебя,
             подёргивая вожжи.
Он
   к товарищу
              милел
                    людскою лаской.
Он
   к врагу
           вставал
                   железа твёрже.
Знал он
        слабости,
                  знакомые у нас,
как и мы,
          перемогал болезни.
Скажем,
        мне бильярд -
                      отращиваю глаз,
шахматы ему -
              они вождям
                         полезней.
И от шахмат
            перейдя
                    к врагу натурой,
в люди
       выведя
              вчерашних пешек строй,
становил
         рабочей - человечьей диктатурой
над тюремной
             капиталовой турой,
И ему
      и нам
            одно и то же дорого.
Отчего ж,
          стоящий
                  от него поодаль,
я бы
     жизнь свою,
                 глупея от восторга,
за одно б
          его дыханье
                      Отдал?!
Да не я один!
              Да что я
                       лучше, что ли?!
Даже не позвать,
                 раскрыть бы только рот -
кто из вас
           из сёл,
                   из кожи вон,
                                из штолен
не шагнёт вперёд?!
В качке -
          будто бы хватил
                          вина и горя лишку -
инстинктивно
             хоронюсь
                      трамвайной сети.
Кто
    сейчас
           оплакал бы
                      мою смертишку
в трауре
         вот этой
                  безграничной смерти!
Со знамёнами идут,
                   и так.
                          Похоже -
стала
      вновь
            Россия кочевой.
И Колонный зал
               дрожит,
                       насквозь прохожен.
Почему?
        Зачем
              и отчего?
Телеграф
         охрип
               от траурного гуда.
Слёзы снега
            с флажьих
                      покрасневших век.
Что он сделал,
               кто он
                      и откуда -
этот
     самый человечный человек?
Коротка
        и до последних мгновений
нам
    известна
             жизнь Ульянова.
Но долгую жизнь
                товарища Ленина
надо писать
            и описывать заново.
Далеко давным,
               годов за двести,
первые
       про Ленина
                  восходят вести.
Слышите -
          железный
                   и лужёный,
прорезая
         древние века, -
голос
      прадеда
              Бромлея и Гужона -
первого паровика?
Капитал
        его величество,
                        некоронованный,
                                        невенчанный,
объявляет
          покорённой
                     силу деревенщины.
Город грабил,
              грёб,
                    грабастал,
глыбил
       пуза касс,
а у станков
            худой и горбастый
встал
      рабочий класс.
И уже
      грозил,
              взвивая трубы зА небо;
- Нами
       к золоту
                пути мостИте.
Мы родим,
          пошлём,
                  придёт когда-нибудь
человек,
         борец,
                каратель,
                          мститель! -
И уже
      смешались
                облака и дЫмы,
будто
      рядовые
              одного полка.
Небеса
       становятся двойными,
дымы
     забивают облака.
Товары
       растут,
               меж нищими высясь.
Директор,
          лысый чёрт,
пощёлкал счётами,
                  буркнул:
                           «кризис!»
и вывесил слово
                «расчёт».
КрАпило
        сласти
               мушиное сЕево,
хлебА
      зерном
             в элеваторах портятся,
а под витринами
                всех Елисеевых,
живот подведя,
               плелась безработица.
И бурчало
          у трущоб в утробе,
покрывая
         детвориный плачик:
- Под работу,
              под винтовку ль,
                               нА -
                                    ладони обе!
Приходи,
         заступник
                   и расплатчик! -
Эй,
    верблюд,
             открыватель колоний! -
Эй,
    колонны стальных кораблей!
Марш
     в пустыни
               огня раскалённей!
Пеньте пену
            бумаги белей!
Начинают
         чёрным латАться
оазисы
       пальмовых нег.
Вон
    среди
          золотистых плантаций
засечённый
           вымычал нerp:
- У-у-у-у-у,
             у-у-у!
                    Нил мой, Нил!
Приплещи
         и выплещи
                   чёрные дни!
Чтоб чернее были,
                  чем я во сне,
и пожар чтоб
             крови вот этой красней.
Чтоб во всём этом кофе,
                        враз, вскипелом,
вариться пузатым -
                   чёрным и белым.
Каждый
       добытый
               слоновий клык -
тык его в мясо,
                в сердце тык.
Хоть для правнуков,
                    не зря чтоб
                                кровью литься,
выплыви,
         заступник солнцелицый.
Я кончаюсь, -
              бог смертей
                          пришёл и поманил.
Помни
      это заклинанье,
                      Нил,
                           мой Нил! -
В снегах России,
                 в бреду Патагонии
расставило
           время
                 станки потогонные.
У ИвАнова уже
              у Вознесенска
                            каменные туши
будоражат
          выкрики частушек:
«Эх, завод ты мой, завод,
желтоглазина.
Время нового зовёт
Стеньку Разина».
Внуки
      спросят:
               - Что такое капиталист? -
Как дети
         теперь:
                 - Что это
                           г-о-р-о-д-о-в-о-й?.. -
Для внуков
           пишу
                в один лист
капитализма
            портрет родовой.
Капитализм
           в молодые года
был ничего,
            деловой парнишка:
первый работал -
                 не боялся тогда,
что у него
           от работ
                    засалится манишка.
Трико феодальное
                 ему теснО!
Лез
    не хуже,
             чем нынче лезут.
Капитализм
           революциями
                       своей весной
расцвёл
        и даже
               подпевал «Марсельезу».
Машину
       он
          задумал и выдумал.
Люди,
      и те - ей!
Он
   по вселенной
                видимо-невидимо
рабочих расплодил
                  детей.
Он враз
        и царства
                  и графства сжевал
с коронами их
              и с орлами.
Встучнел,
          как библейская корова
                                или вол,
облизывается.
              Язык - парламент.
С годами
         ослабла
                 мускулов сталь,
он раздобрел
             и распух,
такой же
         с течением времени
                            стал,
как и его гроссбух.
Дворец возвёл -
                не увидишь такого!
Художник
         - не один! -
                      по стенам поёрзал.
Пол ампиристый,
                потолок рококОвый,
стенки -
         Людовика XIV,
                       Каторза.
Вокруг,
        с лицом,
                 что равно годится
быть и лицом
             и ягодицей,
задолицая
          полиция.
И краске
         и песне
                 душа глуха,
как корове
           цветы
                 среди луга.
Этика, эстетика
                 и прочая чепуха -
просто -
         его
             женская прислуга.
Его
    и рай
          и преисподняя -
распродаёт
           старухам
дырки
      от гвоздей
                 креста господня
и перо
       хвоста
              святого духа.
Наконец,
         и он
              перерос себя,
за него
        работает раб.
Лишь наживая,
              жря
                  и спя,
капитализм разбух
                  и обдряб.
Обдряб
       и лёг
             у истории на пути
в мир,
       как в свою кровать.
Его не объехать,
                 не обойти,
единственный выход -
                     взорвать!
Знаю,
      лирик
            скривится горько,
критик
       ринется
               хлыстиком выстегать:
- А где ж душа?!
                 Да это ж -
                            риторика!
Поэзия где ж? -
                Одна публицистика!! -
Капитализм -
             неизящное слово,
куда изящней звучит -
                      «соловей»,
но я
     возвращусь к нему
                       снова и снова.
Строку
       агитаторским лозунгом взвей.
Я буду писать
              и про то
                       и про это,
но нынче
         не время
                  любовных ляс.
Я
  всю свою
           звонкую силу поэта
тебе отдаю,
            атакующий класс.
Пролетариат -
              неуклюже и узко
тому,
      кому
           коммунизм - западня.
Для нас
        это слово -
                    могучая музыка,
могущая
        мёртвых
                сражаться поднять.
Этажи
      уже
          заёжились, дрожа,
клич подвалов
              подымается по этажам!
- Мы прорвёмся
               небесам
                       в распахнутую синь.
Мы пройдём
           сквозь каменный колодец.
Будет.
       С этих нар
                  рабочий сын -
пролетариатоводец. -
Им
   уже
       земного шара мало.
И рукой,
         отяжелевшей
                     от колец,
тянется
        упитанная
                  туша капитала
ухватить
         чужой горлЕц.
Идут,
      железом
              клацая и лацкая.
- Убивайте!
            Двум буржуям тесно! -
Каждое село -
              могила братская,
городА -
         завод протезный.
Кончилось -
            столы
                  накрыли чайные.
Пирогом
        победа на столе.
- Слушайте
           могил чревовещание,
кастаньеты костылей!
Снова
      нас
          увидите
                  в военной яви.
Эту
    время
          не простит вину.
Он расплатится,
                придёт он
                          и объявит
вам
    и вашинской войне
                      войну! -
Вырастают
          на земле
                   слезЫ озёра,
слишком
        непролазны
                   крови топи.
И клонились
            одиночки фантазёры
над решением
             немыслимых утопий.
Голову
       об жизнь
                разбили филантропы.
Разве
      путь миллионам -
                       филантропов тропы?
И уже
      бессилен
               сам капиталист,
так
    его
        машина размахалась, -
строй его
          несёт,
                 как пожелтелый лист,
кризисов
         и забастовок хАос.
- В чей карман
               стекаем
                       золотою лавой?
С кем идти
           и на кого пенять? -
Класс миллионоглавый
напрягает глаз -
                 себя понять.
Время
      часы
           капитала
                    крАло,
побивая
        прожекторов яркость.
Время
      родило
             брата Карла -
старший
        ленинский брат
                       Маркс.
Маркс!
       Встаёт глазам
                     седин портретных рама.
Как же
       жизнь его
                 от представлений далека!
Люди
     видят
           замурованного в мрамор,
гипсом
       холодеющего старика.
Но когда
         революционной тропкой
первый
       делали
              рабочие
                      шажок,
о, какой
         невероятной топкой
сердце Маркс
             и мысль свою зажёг!
Будто сам
          в заводе каждом
                          стоя стОймя,
будто
      каждый труд
                  размозоливая лично,
грабящих
         прибавочную стоимость
за руку
        поймал с поличным.
Где дрожали тельцем,
                     не вздымая глаз свой
даже
     до пупа
             биржевика-дельца,
Маркс
      повёл
            разить
                   войною классовой
золотого
         до быка
                 доросшего тельцА.
Нам казалось -
               в коммунизмовы затоны
только
       волны случая
                    закинут
                            нас
                                юлЯ.
Маркс
      раскрыл
              истории законы,
пролетариат
            поставил у руля.
Книги Маркса
             не набора гранки,
не сухие
         цифр столбцы -
Маркс
      рабочего
               поставил нА ноги
и повёл
        колоннами
                  стройнее цифр.
Вёл
    и говорил: -
                 сражаясь лягте,
дело -
       корректура
                  выкладкам ума.
Он придёт,
           придёт
                  великий практик,
поведёт
        полями битв,
                     а не бумаг! -
Жерновами дум
              последнее мелЯ
и рукой
        дописывая
                  восковой,
знаю,
      Марксу
             виделось
                      видение Кремля
и коммуны
          флаг
               над красною Москвой.
Назревали,
           зрели дни,
                      как дыни,
пролетариат
            взрослел
                     и вырос из ребят.
Капиталовы
           отвесные твердыни
валом размывают
                и дробят.
У каких-нибудь
               годов
                     на расстоянии
сколько гроз
             гудит
                   от нарастаний.
Завершается
            восстанием
                       гнева нарастание,
нарастают
          революции
                    за вспышками восстаний.
Крут
     буржуев
             озверевший норов.
Тьерами растерзанные,
                      воя и стеная,
тени прадедов,
               парижских коммунаров,
и сейчас
         вопят
               парижскою стеною:
- Слушайте, товарищи!
                      Смотрите, братья!
Горе одиночкам -
                 выучьтесь на нас!
Сообща взрывайте!
                  Бейте партией!
Кулаком
        одним
              собрав
                     рабочий класс. -
Скажут:
        «Мы вожди»,
                    а сами -
                             шаркунами?
За речами
          шкуру
                распознать умей!
Будет вождь
            такой,
                   что мелочами с нами -
хлеба проще,
             рельс прямей.
Смесью классов,
                вер,
                     сословий
                              и наречий
на рублях колёс
                землища двигалась.
Капитал
        ежом противоречий
рос вовсю
          и креп,
                  штыками иглясь.
Коммунизма
           призрак
                   по Европе рыскал,
уходил
       и вновь
               маячил в отдаленьи…
По всему поэтому
                 в глуши Симбирска
родился
        обыкновенный мальчик
                             Ленин.



Я знал рабочего.
                 Он был безграмотный.
Не разжевал
            даже азбуки соль.
Но он слышал,
              как говорил Ленин,
и он
     знал - всё.
Я слышал
         рассказ
                 крестьянина-сибирца.
Отобрали,
       отстояли винтовками
                        и раем
                            разделали селеньице.
Они не читали
              и не слышали Ленина,
но это
       были ленинцы.
Я видел горы -
               на них
                      и куст не рос.
Только
       тучи
            на скалы
                     упали ничком.
И на сто вёрст
               у единственного горца
лохмотья
         сияли
               ленинским значком.
Скажут -
         это
             о булавках Ахи.
Барышни их
           вкалывают
                     из кокетливых причуд.
не булавка вколота -
                     значком
                             прожгло рубахи
сердце,
        полное
               любовью к Ильичу.
Этого
      не объяснишь
                   церковными славянскими
                                          крюками,
и не бог
         ему
             велел -
                     избранник будь!
Шагом человеческим,
                    рабочими руками,
собственною головой
                    прошёл он
                              этот путь.
Сверху
       взгляд
              на Россию брось -
рассинелась речками,
                     словно
разгулялась
            тысяча розг,
словно
       плетью исполосована.
Но синЕй,
          чем вода весной,
синяки
       Руси крепостной.
Ты
   с боков
           на Россию глянь -
и куда
       глаза ни кинь,
упираются
          небу в склянь
горы,
      каторги
              и рудники.
Но и каторг
            больнее была
у фабричных станков
                    кабала.
Были страны
            богатые более,
красивее видал
               и умней.
Но земли
         с ещё большей болью
не довиделось
              видеть
                     мне.
Да, не каждый
              удар
                   сотрёшь со щеки.
Крик крепчал:
              - Подымайтесь
                            за землю и волю вы! -
И берутся
          бунтовщики-
одиночки
         за бомбу
                  и за ревОльвер.
Хорошо
       в царя
              вогнать обойму!
Ну, а если
           только пыль
                       взметнёшь у колеса?!
Подготовщиком
              цареубийства
                           пойман
брат Ульянова,
               народоволец
                           Александр.
Одного убьёшь -
                другой
                       во весь свой пыл
пытками
        ушедших
                переплюнуть тужится.
И Ульянов
          Александр
                    повешен был
тысячным из шлиссельбуржцев.
И тогда
        сказал
               Ильич семнадцатигодовый -
это слово
          крепче клятв
                       солдатом поднятой руки:
- Брат,
        мы здесь
                 тебя сменить готовы,
победим,
         но мы
               пойдём путём другим! -
Оглядите памятники -
                     видите
                            героев род вы?
Станет Гоголем,
                а ты
                     венком его величь.
Не такой -
           чернорабочий,
                         ежедневный подвиг
на плечи себе
              взвалил Ильич.
Он вместе,
           учит в кузничной пасти,
как быть,
          чтоб зарплата
                        взросла пятаком.
Что делать,
            если
                 дерётся мастер.
Как быть,
          чтоб хозяин
                      поил кипятком,
Но не мелочь
             целью в конце:
победив,
         не стой так
над одной
          сметённой лужею.
Социализм - цель.
Капитализм - враг.
Не веник -
           винтовка оружие.
Тысячи раз
           одно и то же
он вбивает
           в тугой слух,
а назавтра
           друг в друга вложит
руки
     понявших двух,
Вчера - четыре,
                сегодня - четыреста.
Таимся,
        а завтра
                 в открытую встанем,
и эти
      четыреста
                в тысячи вырастут.
Трудящихся мира
                подымем восстанием.
Мы уже
       не тише вод,
                    травинок ниже -
гнев
     у трудящихся
                  густится в туче.
Режет
      молниями
               Ильичёвых книжек.
Сыпет
      градом
             прокламаций и летучек,
Бился
      об Ленина
                тёмный класс,
тёк
    от него
            в просветленьи,
и, обданный
            силой
                  и мыслями масс,
с классом
          рос
              Ленин.
И уже
      превращается в быль
то,
    в чём юношей
                 Ленин клЯлся:
- Мы
     не одиночки,
                  мы -
                       союз борьбы
за освобождение
                рабочего класса. -
Ленинизм идёт
              всё далее
                        и более
вширь
      учениками
                Ильичёвой выверки.
Кровью
       вписан
              героизм подполья
в пыль
       и в слякоть
                   бесконечной Володимирки.
Нынче
      нами
           шар земной заверчен.
Даже
     мы,
         в кремлёвских креслах если, -
скольким
         вдруг
               из-за декретов Нерчинск
кандалами
          раззвенится в кресле!
Вам
    опять
          напомню птичий путь я.
За волчком -
             трамваев
                      электрическая рысь.
Кто
    из вас
           решётчатые прутья
не царапал
           и не грыз?!
Лоб
    разбей
           о камень стенки тесной -
за тобою
         смыли камеру
                      и замели.
«Служил ты недолго, но честно
на благо родимой земли».
Полюбилась Ленину
                  в какой из ссылок
этой песни
           траурная сила?
Говорили -
           мужичок
                   своей пойдёт дорогой,
заведёт
        социализм
                  бесхитростен и прост.
Нет,
     и Русь
            от труб
                    становится сторОгой.
Город
      дымной бородой оброс.
Не попросят в рай -
                    пожалуйста,
                                войдите -
через труп буржуазии
                     коммунизма шаг.
Ста крестьянским миллионам
                           пролетариат водитель.
Ленин -
        пролетариев вожак.
Понаобещает либерал
                    или эсерик прыткий,
сам охочий до рабочих шей, -
Ленин
      фразочки
               с него
                      пооборвёт до нитки,
чтоб из книг
             сиял
                  в дворянском нагише.
И нам
      уже
          не разговорцы досужие,
что-де свобода,
                что люди братья, -
мы
   в марксовом всеоружии
одна
     на мир
            большевистская партия.
Америку
        пересекаешь
                    в экспрессном купе,
идёшь Чухломой -
                 тебе
в глаза
        вонзается теперь
                         РКП
и в скобках
            маленькое «б».
Теперь
       на Марсов
                 охотится Пулково,
перебирая
          небесный ларчик.
Но миру
        эта
            строчная буква
в сто крат красней,
                    грандиозней
                                и ярче.
Слова
      у нас
            до важного самого
в привычку входят,
                   ветшают, как платье.
Хочу
     сиять заставить заново
величественнейшее слово
                        «ПАРТИЯ».
Единица! -
           Кому она нужна?!
Голос единицы
              тоньше писка.
Кто её услышит? -
                  Разве жена!
И то
     если не на базаре,
                        а близко.
Партия -
         это
             единый ураган,
из голосов спрессованный
                         тихих и тонких,
от него
        лопаются
                 укрепления врага,
как в канонаду
               от пушек
                        перепонки.
Плохо человеку,
                когда он один.
Горе одному,
             один не воин -
каждый дюжий
             ему господин,
и даже слабые,
               если двое.
А если
       в партию
                сгрУдились малые -
сдайся, враг,
              замри
                    и ляг!
Партия -
         рука миллионопалая,
сжатая
       в один
              громящий кулак.
Единица - вздор,
                 единица - ноль,
один -
       даже если
                 очень важный -
не подымет
           простое
                   пятивершковое бревно,
тем более
          дом пятиэтажный.
Партия -
         это
             миллионов плечи,
друг к другу
             прижатые туго.
Партией
        стройки
                в небо взмечем,
держа
      и вздымая друг друга.
Партия -
         спинной хребет рабочего класса.
Партия -
         бессмертие нашего дела.
Партия - единственное,
                       что мне не изменит.
Сегодня приказчик,
                а завтра
                      царства стираю в карте я.
Мозг класса,
             дело класса,
                          сила класса,
                                       слава класса -
вот что такое партия.
Партия и Ленин -
                 близнецы-братья
кто более
          матери-истории ценен?
Мы говорим Ленин,
                  подразумеваем -
                                  партия,
мы говорим
           партия,
                   подразумеваем -
                                   Ленин.
Ещё
    горой
          коронованные глАвы,
и буржуи
         чернеют
                 как вороны в зиме,
но уже
       горение
               рабочей лавы
по кратеру партии
                  рвётся из-под земель.
Девятое января.
                Конец гапонщины.
Падаем,
        царским свинцом косимы.
Бредня
       о милости царской
                         прикончена
с бойней Мукденской,
                     с треском Цусимы.
Довольно!
          Не верим
                   разговорам посторонним!
Сами
     с оружием
               встали пресненцы.
Казалось -
           сейчас
                  покончим с троном,
за ним
       и буржуево
                  кресло треснется.
Ильич уже здесь.
                 Он изо дня нА день
проводит
         с рабочими
                    пятый год.
Он рядом
         на каждой стоит баррикаде,
ведёт
      всего восстания ход.
Но скоро
         прошла
                лукавая вестийка -
«свобода».
           Бантики люди надели,
царь
     на балкон
               выходил с манифестиком.
А после
        «свободной»
                    медовой недели
речи,
      банты
            и пения плавные
пушечный рёв
             покрывает басом:
по крови рабочей
                 пустился в плавание
царёв адмирал,
               каратель Дубасов.
Плюнем в лицо
              той белой слякоти,
сюсюкающей
           о зверствах Чека!
Смотрите,
          как здесь,
                     связавши зА локти,
рабочих нАсмерть
                 секли по щекам.
Зверела реакция.
                 Интеллигентчики
ушли от всего
              и всё изгадили.
Заперлись дома,
                достали свечки,
ладан курят -
              богоискатели.
Сам заскулил
             товарищ Плеханов:
- Ваша вина,
             запутали, братцы!
Вот и пустили
              крови лохани!
Нечего
       зря
           за оружье браться. -
Ленин
      в этот скулёж недужный
врезал голос
             бодрый и зычный:
- Нет,
       за оружие
                 браться нужно,
только более
             решительно и энергично.
Новых восстаний вижу день я.
Снова подымется
                рабочий класс.
Не защита -
            нападение
стать должно
             лозунгом масс. -
И этот год
           в кровавой пене
и эти раны
           в рабочем стане
покажутся
          школой
                 первой ступени
в грозе и буре
               грядущих восстаний.
И Ленин
        снова
              в своём изгнании
готовит
        нас
            перед новой битвой,
Он учит
        и сам вбирает знание,
он партию
          вновь
                собирает разбитую.
Смотри -
         забастовки
                    вздымают год,
ещё -
    и к восстанию
              сумеешь сдвинуться ты.
Но вот
из лет
       подымается
                  страшный четырнадцатый.
Так пишут -
            солдат-де
                      раскурит трубку,
балакать пойдёт
                о походах древних,
но эту
       всемирнейшую мясорубку
к какой приравнять
                   к Полтаве,
                              к Плевне?!
Империализм
            во всём оголении -
живот наружу,
              с вставными зубами,
и море крови
             ему по колени -
сжирает страны,
                вздымая штыками.
Вокруг него
            его подхалимы -
патриоты -
           приспособились Вовы -
пишут,
       руки предавшие вымыв:
- Рабочий,
           дерись
                  до последней крови! -
Земля -
        горой
              железного лома,
а в ней
        человечья
                  рвань и рваль,
Среди
      всего сумасшедшего дома
трезвый
        встал
              один Циммервальд.
Отсюда
       Ленин
             с горсточкой товарищей
встал над миром
                и поднял над
мысли
      ярче
           всякого пожарища,
голос
      громче
             всех канонад.
Оттуда -
         миллионы
                  канонадою в уши,
стотысячесабельной
                   конницы бег,
отсюда,
        против
               и сабель и пушек, -
скуластый
          и лысый
                  один человек.
- Солдаты!
           Буржуи,
                   предав и продав,
к туркам шлют,
               за Верден,
                          на Двину.
Довольно!
          Превратим
                    войну народов
в гражданскую войну!
Довольно
          разгромов,
                     смертей и ран,
у наций
        нет
            никакой вины.
Против
       буржуазии всех стран
подымем
        знамя
              гражданской войны! -
Думалось:
          сразу
                пушка-печка
чихнёт огнём
             и сдунет гнилью,
потом поди,
            ищи человечка,
поди,
      вспоминай его фамилию.
Глоткой орудий,
                шипевших и вывших,
друг другу
           страны
                  орут -
                         на колени!
Додрались,
           и вот
                 никаких победивших -
один победил
             товарищ Ленин.
Империализма прорва!
Мы
   истощили
            терпенье ангельское.
Ты
   восставшею
              Россией прорвана
от Тавриза
           и до Архангельска.
Империя -
          это тебе не кУра!
Клювастый орёл
               с двухглавою властью.
А мы,
      как докуренный окурок,
просто
       сплюнули
                их династью.
Огромный,
          покрытый кровавою ржою,
народ,
       голодный и голоштанный,
к Советам пойдёт
                 или будет
                           буржую
таскать,
         как и встарь,
                       из огня каштаны?
- Народ
        разорвал
                 оковы царьи,
Россия в буре,
               Россия в грозе, -
читал
      Владимир Ильич
                     в Швейцарии,
дрожа,
       волнуясь
                над кипой газет.
Но что
       по газетным узнаешь клочьям?
На аэроплане
             прорваться б ввысь,
туда,
      на помощь
                к восставшим рабочим, -
одно желанье,
              единая мысль.
Поехал,
        покорный партийной воле,
в немецком вагоне,
                   немецкая пломба.
О, если бы
           знал
                тогда Гогенцоллерн,
что Ленин
          и в их монархию бомба!
Питерцы
        всё ещё
                всем на радость
лобзались,
           скакали детишками малыми,
но в красной ленточке,
                       слегка припарадясь,
Невский
        уже
            кишел генералами.
За шагом шаг -
               и дойдут до точки,
дойдут
       и до полицейского свиста.
Уже
    начинают
             казать ноготочки
буржуи
       из лапок своих пушистых.
Сначала мелочь -
                 вроде малькОв.
Потом повзрослее -
                   от шпротов до килечек.
Потом Дарданельский,
                     в девичестве Милюков,
за ним
       с коронацией
                    прёт Михаильчик,
Премьер
        не власть -
                    вышивание гладью!
Это
    тебе
         не грубый нарком.
Прямо девушка -
                иди и гладь её!
Истерики закатывает,
                     поёт тенорком.
Ещё
    не попало
              нам
                  и росинки
от этих самых
              февральских свобод,
а у оборонцев -
                уже хворостинки -
«марш, марш на фронт,
                      рабочий народ».
И в довершение
               пейзажа славненького,
нас предававшие
                и до
                     и потОм,
вокруг
       сторожами
                 эсеры да Савинковы,
меньшевики -
             учёным котом.
И в город,
           уже
               заплывающий салом,
вдруг оттуда,
              из-за Невы,
с Финляндского вокзала
по Выборгской
              загрохотал броневик.
И снова
        ветер
              свежий, крепкий
валы
     революции
               поднял в пене.
Литейный
         залили
                блузы и кепки.
«Ленин с нами!
               Да здравствует Ленин!»
- Товарищи! -
              и над головами
                             первых сотен
вперёд
       ведущую
               руку выставил. -
- Сбросим
          эсдечества
                     обветшавшие лохмотья.
Долой
      власть
             соглашателей и капиталистов!
Мы -
     голос
           воли низа,
рабочего низа
              всего света,
да здравствует
               партия,
                       строящая коммунизм,
да здравствует
               восстание
                         за власть Советов! -
Впервые
        перед толпой обалделой
здесь же,
          перед тобою,
                       близ,
встало,
        как простое
                    делаемое дело,
недосягаемое слово -
                     «социализм».
Здесь же,
          из-за заводов гудящих,
сияя горизонтом
                во весь свод,
встала
       завтрашняя
                  коммуна трудящихся -
без буржуев,
             без пролетариев,
                              без рабов и господ.
На толщь
         окрутивших
                    соглашательских верёвок
слова Ильича
             ударами топора.
И речь
       прерывало
                 обвалами рёва:
«Правильно, Ленин!
                   Верно!
                          Пора!»
Дом
    Кшесинской,
                за дрыгоножество
подаренный,
            нынче -
                    рабочая блузница.
Сюда течёт
           фабричное множество,
здесь
      закаляется
                 в ленинской кузнице.
«Ешь ананасы,
              рябчиков жуй,
день твой последний
                    приходит, буржуй».
Уж лезет
         к сидящим
                   в хозяйском стуле -
как живёте
           да что жуёте?
Примериваясь,
              в июле
за горло потрогали
                   и за животик.
Буржуевы зубья
               ощерились разом.
- Раб взбунтовался!
                    Плетями,
                             да в кровь его!
И ручку
        Керенского
                   водят приказом -
на мушку Ленина!
                 В Кресты Зиновьева!
И партия
         снова
               ушла в подполье.
Ильич на Разливе,
                  Ильич в Финляндии.
Но ни чердак,
              ни шалаш,
                        ни поле
вождя
      не дадут
               озверелой банде их.
Ленина не видно,
                 но он близ.
По тому,
         работа движется как,
видна
      направляющая
                   ленинская мысль,
видна
      ведущая
              ленинская рука.
Словам Ильичёвым -
                   лучшая почва:
падают,
        сейчас же
                  дело растя,
и рядом
        уже
            с плечом рабочего -
плечи
      миллионов крестьян.
И когда
        осталось
                 на баррикады выйти,
день
     наметив
             в ряду недель,
Ленин
      сам
          явился в Питер:
- Товарищи,
            довольно тянуть канитель!
Гнёт капитала,
               голод-уродина,
войн бандитизм,
                интервенция вОрья -
будет! -
         покажутся
                   белее родинок
на теле бабушки,
                 древней истории. -
И оттуда,
          на дни
                 оглядываясь эти,
голову
       Ленина
              взвидишь сперва.
Это
    от рабства
               десяти тысячелетий
к векам
        коммуны
                сияющий перевал.
Пройдут
        года
             сегодняшних тягот,
летом коммуны
              согреет летА,
и счастье
          сластью
                   огромных ягод
дозреет
        на красных
                   октябрьских цветах.
И тогда
        у читающих
                   ленинские веления,
пожелтевших
            декретов
                     перебирая листки,
выступят
      слёзы,
          выведенные из употребления,
и кровь
        волнением
                  ударит в виски.
Когда я
        итожу
              то, что прОжил,
и роюсь в днях -
                 ярчайший где.
я вспоминаю
            одно и то же -
двадцать пятое,
                первый день.
Штыками
        тычется
                чирканье молний,
матросы
        в бомбы
                играют, как в мячики.
От гуда
        дрожит
               взбудораженный Смольный.
В патронных лентах
                   внизу пулемётчики.
- Вас
      вызывает
               товарищ Сталин.
Направо
        третья,
                он
                   там. -
- Товарищи,
            не останавливаться!
                                Чего стали?
В броневики
            и на почтамт! -
- По приказу
             товарища Троцкого! -
- Есть! -
          повернулся
                     и скрылся скоро,
и только
         на ленте
                  у флотского
под лампой
           блеснуло -
                      «Аврора».
Кто мчит с приказом,
                     кто в куче споря
кто щёлкал
           затвором
                    на левом колене.
Сюда
     с того конца коридорища
бочком
       пошёл
             незаметный Ленин.
Уже
    Ильичём
            поведённые в битвы,
ещё
    не зная
            его по портретам,
толкались,
           орали,
                  острее бритвы
солдаты друг друга
                   крыли при этом.
И в этой желанной
                  железной буре
Ильич,
       как будто
                 даже заспанный,
шагал,
       становился
                  и глаз, сощуря,
вонзал,
        заложивши
                  руки зА спину.
В какого-то парня
                  в обмотках,
                              лохматого,
уставил
        без промаха бьющий глаз,
как будто
          сердце
                 с-под слов выматывал,
как будто
          душу
               тащил из-под фраз.
И знал я,
          что всё
                  раскрыто и понято
и этим
       глазом
              наверное выловится -
и крик крестьянский,
                     и вопли фронта,
и воля нобельца,
                 и воля путиловца.
Он
   в черепе
            сотней губерний ворочал,
людей
      носил
            до миллиардов полутора,
Он
   взвешивал
             мир
                 в течение ночи,
а утром:
- Всем!
        Всем!
              Всем это -
фронтам,
         кровью пьяным,
рабам
      всякого рода,
в рабство
          богатым отданным.
Власть Советам!
Земля крестьянам!
Мир народам!
Хлеб голодным!
Буржуи
       прочли
              - погодите,
                          выловим. -
животики пятят
               доводом веским -
ужо им покажут
               Духонин с Корниловым,
покажут ужо им
               Гучков с Керенским.
Но фронт
         без боя
                 слова эти взяли -
деревня
        и город
                декретами залит,
и даже
       безграмотным
                    сердце прожёг.
Мы знаем,
          не нам,
                  а им показали,
какое такое бывает
                   «ужо».
Переходило
           от близких к ближним,
от ближних
           дальним взрывало сердца:
«Мир хижинам,
война,
       война,
              война дворцам!»
Дрались
        в любом заводе и цехе,
горохом
        из городов вытряхали,
                              а сзади
шаганье октябрьское
                    метило вехи
пылающих
         дворянских усадеб.
Земля -
        подстилка под ихними порками,
и вдруг
        её,
            как хлебища в узел,
со всеми ручьями её
                    и пригорками
крестьянин взял
                и зажал, закорузел.
В очках
        манжетщики,
                    злобой похаркав,
ползли туда,
             где царство да графство.
Дорожка скатертью!
                   Мы и кухарку
каждую
       выучим
              управлять государством!
Мы жили
        пока
             производством ротаций.
С окопов
         летело
                в немецкие уши:
- Пора кончать!
                Выходите брататься! -
И фронт
        расползался
                    в улитки теплушек.
Такую ли
         течь
              загородите горстью?
Казалось -
           наша лодчонка кренится -
Вильгельмов сапог,
                   Николаева шпористей,
сотрёт
       Советской страны границы.
Пошли эсеры
            в плащах распашонкой,
ловили бегущих
               в своё словоблудьище,
тащили
       по-рыцарски
                   глупой шпажонкой
красиво
        сразить
                броневые чудища!
Ильич
      петушившимся
                   крикнул:
                            - Ни с места!
Пусть партия
             взвалит
                     и это бремя.
Возьмём
        передышку похабного Бреста.
Потеря - пространство,
                       выигрыш - время. -
Чтоб не передОхнуть
                    нам
                        в передышку,
чтоб знал -
            запомнят удАры мои,
себя
     не муштровкой -
                     сознанием вышколи,
стройся
        рядами
               Красной Армии.
Историки
         с гидрой плакаты выдерут
- чи эта гидра была,
                     чи нет? -
а мы
     знавали
             вот эту гидру
в её
     натуральной величине.
«Мы смело в бой пойдём
за власть Советов
и как один умрем
в борьбе за это!»
Деникин идёт.
              Деникина выкинут,
обрушенный пушкой
                  подымут очаг.
Тут Врангель вам -
                   на смену Деникину.
Барона уронят -
                уже Колчак.
Мы жрали кору,
               ночёвка - болотце,
но шли
       миллионами красных звёзд,
и в каждом - Ильич,
                    и о каждом заботится
на фронте
          в одиннадцать тысяч вёрст.
Одиннадцать тысяч вёрст
                        окружность,
а сколько
          вдоль да поперёк!
Ведь каждый дом
                атаковывать нужно,
каждый
       врага
             в подворотнях берёг.
Эсер с монархистом
                   шпионят бессонно -
где жалят змеёй,
                 где рубят с плеча.
Ты знаешь
          путь
               на завод Михельсона?
Найдёшь
        по крови
                из ран Ильича.
Эсеры
      целят
            не очень верно -
другим концом
              да себя же
                         в бровь.
Но бомб страшнее
                 и пуль револьвЕрных
осада голода,
              осада тифОв.
Смотрите -
           кружат
                  над крошками мушки,
сытней им,
           чем нам
                   в осьмнадцатом году, -
простаивали
            из-за осьмушки
сутки
      в улице
              на холоду.
Хотите сажайте,
                хотите травите -
завод за картошку -
                    кому он не жалок!
И десятикорпусный
                  судостроитель
пыхтел
       и визжал
                из-за зажигалок.
А у кулаков
            и масло и пышки.
Расчёт кулаков
               простой и верненький -
запрячь хлебА
              да зарой в кубышки
николаевки
           да кЕренки.
Мы знаем -
           голод
                 сметает начисто,
тут нужен зажим,
                 а не ласковость воска,
и Ленин
        встаёт
               сражаться с кулачеством
и продотрядами
               и продразвёрсткой.
Разве
      в этакое время
                     слово «демократ»
набредёт
         какой головке дурьей?!
Если бить,
           так чтоб под ним
                            панель была мокра:
ключ побед -
             в железной диктатуре.
Мы победили,
             но мы
                   в пробоинах:
машина стала,
              обшивка -
                        лохмотья.
Валы обломков!
               Лохмотьев обойных!
Идите залейте!
               Возьмите и смойте!
Где порт?
          Маяки
                поломались в порту,
кренимся,
          мачтами
                  волны крестя!
Нас опрокинет -
                на правом борту
в сто миллионов
                груз крестьян.
В восторге враги
                 заливаются воя,
но так
       лишь Ильич умел и мог -
он вдруг
         повернул
                  колесо рулевое
сразу
      на двадцать румбов вбок.
И сразу тишь,
              дивящая даже;
крестьяне
          подвозят
                   к пристани хлеб.
Обычные вывески
                - купля -
                          - продажа -
- нэп.
Прищурился Ленин:
                  - Чинитесь пока чего,
аршину учись,
              не научишься -
                             плох. -
Команду
        усталую
                берег покачивал.
Мы к буре привыкли,
                    что за подвох?
Залив
      Ильичём
              указан глубокий
и точка
        смычки-причала
                       найдена,
и плавно
         в мир,
                строительству в доки,
вошла
      Советских республик громадина.
И Ленин
        сам
            где железо,
                        где дерево
носил
      чинить
             пробитое место.
Стальными листами
                  вздымал
                          и примеривал
кооперативы,
             лавки
                   и тресты.
И снова
        становится
                   Ленин штурман,
огни по бортам,
                впереди и сзади.
Теперь
       от абордажей и штурма
мы
   перейдём
            к трудовой осаде.
Мы
   отошли,
           рассчитавши точно.
Кто разложился -
                 на берег
                          за вОрот.
Теперь вперёд!
               Отступленье окончено.
РКП,
     команду на борт!
Коммуна - столетия,
                    что десять лет для ней?
Вперёд -
         и в прошлом
                     скроется нэпчик.
Мы двинемся
            во сто раз медленней,
зато
     в миллион
               прочней и крепче.
Вот этой
         мелкобуржуазной стихии
ещё
    колышется
              мёртвая зыбь,
но тихие
         тучи
              молнией выев,
уже -
      нарастанье
                 всемирной грозы.
Враг
     сменяет
             врага поределого,
но будет -
           над миром
                     зажжём небеса
- но это
         уже
             полезней проделывать,
чем
    об этом писать. -
Теперь,
        если пьёте
                   и если едите,
на общий завод ли
                  идём
                       с обеда,
мы знаем -
           пролетариат - победитель,
и Ленин -
          организатор победы.
От Коминтерна
              до звонких копеек,
серпом и молотом
                 в новой меди,
одна
     неписаная эпопея -
шагов Ильича
             от победы к победе.
Революции -
            тяжёлые вещи,
один не подымешь -
                   согнётся нога.
Но Ленин
         меж равными
                     был первейший
по силе воли,
              ума рычагам.
Подымаются страны
                  одна за одной -
рука Ильича
            указывала верно:
народы -
         чёрный,
                 белый
                       и цветной -
становятся
           под знамя Коминтерна.
Столпов империализма
                     непреклонные колонны -
буржуи
       пяти частей света,
вежливо
        приподымая
                   цилиндры и короны,
кланяются
          Ильичёвой республике советов.
Нам
    не страшно
               усилие ничьё,
мчим
     вперёд
            паровозом труда..
и вдруг
        стопудовая весть -
                           с Ильичём
удар.



Если бы
        выставить в музее
плачущего большевика,
весь день бы
             в музее
                     торчали ротозеи.
Ещё бы -
         такое
               не увидишь и в века!
Пятиконечные звёзды
              выжигали на наших спинах
                                 панские воеводы.
Живьём,
    по голову в землю,
                     закапывали нас банды
                                        Мамонтова.
В паровозных топках
                    сжигали нас японцы,
рот заливали свинцом и оловом,
отрекитесь! - ревели,
                      но из
горящих глоток
               лишь три слова:
- Да здравствует коммунизм! -
Кресло за креслом,
                   ряд в ряд
эта сталь,
           железо это
вваливалось
            двадцать второго января
в пятиэтажное здание
                     Съезда советов.
Усаживались,
             кидались усмешкою,
решали
       пОходя
              мелочь дел.
Пора открывать!
                Чего они мешкают?
Чего
     президиум,
                как вырубленный, поредел?
Отчего
       глаза
             краснее ложи?
Что с Калининым?
                 Держится еле.
Несчастье?
           Какое?
                  Быть не может!
А если с ним?
              Нет!
                   Неужели?
Потолок
        на нас
               пошёл снижаться вороном.
Опустили головы -
                  ещё нагни!
Задрожали вдруг
                и стали чёрными
люстр расплывшихся огни.
Захлебнулся
            колокольчика ненужный щёлк.
Превозмог себя
               и встал Калинин.
Слёзы не сжуёшь
                с усов и щёк.
Выдали.
        Блестят у бороды на клине.
Мысли смешались,
                 голову мнут.
Кровь в виски,
               клокочет в вене:
- Вчера
        в шесть часов пятьдесят минут
скончался товарищ Ленин! -
Этот год
         видал,
                чего не взвидят сто.
День
     векам
           войдёт
                  в тоскливое преданье.
Ужас
     из железа
               выжал стон.
По большевикам
               прошло рыданье.
Тяжесть страшная!
                  Самих себя же
                                выволакивали
                                             волоком.
Разузнать -
            когда и как?
                         Чего таят!
В улицы
        и в переулки
                     катафалком
плыл
     Большой театр.
Радость
        ползёт улиткой.
У горя
       бешеный бег.
Ни солнца,
           ни льдины слитка -
всё
    сквозь газетное ситко
чёрный
       засеял снег.
На рабочего
            у станка
весть набросилась.
                   Пулей в уме.
И как будто
            слезЫ стакан
опрокинули на инструмент.
И мужичонко,
             видавший виды,
смерти
       в глаз
              смотревший не раз,
отвернулся от баб,
                   но выдала
кулаком
        растёртая грязь.
Были люди - кремень,
                     и эти
прикусились,
             губу уродуя.
Стариками
          рассерьёзничались дети,
и, как дети,
             плакали седобородые.
Ветер
      всей земле
                 бессонницею выл,
и никак
        восставшей
                   не додумать до конца,
что вот гроб
             в морозной
                        комнатёночке Москвы
революции
          и сына и отца.
Конец,
       конец,
              конец.
                     Кого
уверять!
         Стекло -
                  и видите под…
Это
    его
        несут с Павелецкого
по городу,
           взятому им у господ.
Улица,
       будто рана сквозная -
так болит
          и стонет так.
Здесь
      каждый камень
                    Ленина знает
по топоту
          первых
                 октябрьских атак.
Здесь
      всё,
           что каждое знамя
                            вышило,
задумано им
            и велено им.
Здесь
      каждая башня
                   Ленина слышала,
за ним
       пошла бы
                в огонь и в дым.
Здесь
      Ленина
             знает
                   каждый рабочий,
сердцА ему
           ветками ёлок стели.
Он в битву вёл,
                победу пророчил,
и вот
      пролетарий -
                   всего властелин.
Здесь
      каждый крестьянин
                        Ленина имя
в сердце
         вписал
                любовней, чем в святцы.
Он зЕмли
         велел
               назвать своими,
что дедам
          в гробах,
                    засеченным, снятся.
И коммунары
            с-под площади Красной,
казалось,
          шепчут:
                  - Любимый и милый!
Живи,
      и не надо
                судьбы прекрасней -
сто раз сразимся
                 и ляжем в могилы! -
Сейчас
       прозвучали б
                    слова чудотворца,
чтоб нам умереть
                 и его разбудят, -
плотина улиц
             враспашку раствОрится,
и с песней
           на смерть
                     ринутся люди.
Но нету чудес,
               и мечтать о них нечего.
Есть Ленин,
            гроб
                 и согнУтые плечи.
Он был человек
               до конца человечьего -
неси
     и казнись
               тоской человечьей.
Вовек
      такого
             бесценного груза
ещё
    не несли
             океаны наши,
как гроб этот красный,
                       к Дому союзов
плывущий
         на спинах рыданий и маршей.
Ещё
    в караул
             вставала в почётный
суровая гвардия
                ленинской выправки,
а люди
       уже
           прожидают, впечатаны
во всю длину
             и Тверской
                        и Димитровки.
В семнадцатом
              было -
                     в очередь дочери
за хлебом не вышлешь -
                       завтра съем!
Но в эту
         холодную,
                   страшную очередь
с детьми и с больными
                      встали все.
Деревни
        строились
                  с городом рядом.
То мужеством горе,
                   то детскими вызвенит.
Земля труда
            проходила парадом -
живым
      итогом
             ленинской жизни.
Жёлтое солнце,
               косое и лаковое,
взойдёт,
         лучами к подножью кидается.
Как будто
          забитые,
                   надежду оплакивая,
склоняясь в горе,
                  проходят китайцы.
Вплывали
         ночи
              на спинах дней,
часы меняя,
            путая даты.
Как будто
          не ночь
                  и не звёзды на ней,
а плачут
         над Лениным
                     нerpы из Штатов.
Мороз небывалый
                жарил подошвы.
А люди
       днюют
             давкою тесной.
Даже
     от холода
               бить в ладоши
никто не решается -
                    нельзя,
                            неуместно.
Мороз хватает
              и тащит,
                       как будто
пытает,
        насколько в любви закалённые.
Врывается в толпы.
                   В давку запутан,
вступает
         вместе с толпой за колонны.
Ступени растут,
                разрастаются в риф.
Но вот
       затихает
                дыханье и пенье,
и страшно ступить -
                    под ногою обрыв -
бездонный обрыв
                в четыре ступени.
Обрыв
      от рабства в сто поколений,
где знают
          лишь золота звонкий резон.
Обрыв
      и край -
               это гроб и Ленин,
а дальше -
           коммуна
                   во весь горизонт.
Что увидишь?!
              Только лоб егО лишь,
и Надежда Константиновна
                         в тумане
                                  за…
Может быть,
        в глаза без слёз
                     увидеть можно больше.
Не в такие
           я
             смотрел глаза.
Знамён
       плывущих
                склоняется шёлк
последней
          почестью отданной:
«Прощай же, товарищ,
                     ты честно прошёл
свой доблестный путь,
                      благородный».
Страх.
       Закрой глаза
                    и не гляди -
как будто
          идёшь
                по проволоке прОвода.
Как будто
          минуту
                 один на один
остался
        с огромной
                   единственной правдой.
Я счастлив.
            Звенящего марша вода
относит
        тело моё невесомое.
Я знаю -
         отныне
                и навсегда
во мне
       минута
              эта вот самая.
Я счастлив,
            что я
                  этой силы частица,
что общие
          даже слёзы из глаз.
Сильнее
        и чище
               нельзя причаститься
великому чувству
                 по имени -
                            класс!
Знамённые
          снова
                склоняются крылья,
чтоб завтра
            опять
                  подняться в боИ -
«Мы сами, родимый, закрыли
орлиные очи твои».
Только б не упасть,
                    к плечу плечо,
флаги вычернив
               и вЕками алея,
на последнее
             прощанье с Ильичём
шли
    и медлили у мавзолея.
Выполняют церемониал.
Говорили речи.
               Говорят - и ладно.
Горе вот,
          что срок минуты
                          мал -
разве
      весь
           охватишь ненаглядный!
Пройдут
        и нАверх
                 смотрят с опаской,
на чёрный,
           посыпанный снегом кружок.
Как бешено
           скачут
                  стрелки на Спасской.
В минуту -
           к последней четвёрке прыжок.
Замрите
        минуту
               от этой вести!
Остановись,
            движенье и жизнь!
Поднявшие молот,
                 стыньте на месте.
Земля, замри,
              ложись и лежи!
Безмолвие.
           Путь величайший окончен.
Стреляли из пушки,
                   а может, из тыщи.
И эта
      пальба
             казалась не громче,
чем мелочь,
            в кармане бренчащая -
                                  в нищем.
До боли
        раскрыв
                убогое зрение,
почти заморожен,
                 стою не дыша.
Встаёт
       предо мной
                  у знамён в озарении
тёмный
       земной
              неподвижный шар.
Над миром гроб,
                неподвижен и нем.
У гроба
        мы,
            людей представители,
чтоб бурей восстаний,
                      дел и поэм
размножить то,
               что сегодня видели.
Но вот
       издалёка,
                 оттуда,
                         из алого
в мороз,
         в караул умолкнувший наш,
чей-то голос -
               как будто Муралова -
«Шагом марш».
Этого приказа
              и не нужно даже -
реже,
      ровнее,
              твёрже дыша,
с трудом
         отрывая
                 тело-тяжесть,
с площади
          вниз
               вбиваем шаг.
Каждое знамя
             твёрдыми руками
вновь
      над головою
                  взвито ввысь.
Топота потоп,
              сила кругами,
ширясь,
        расходится
                   миру в мысль.
Общая мысль
            воедино созвеньена
рабочих,
         крестьян
                  и солдат-рубак:
- Трудно
         будет
               республике без Ленина.
Надо заменить его -
                    кем?
                         И как?
Довольно
         валяться
                  на перине, клоповой!
Товарищ секретарь!
                   НА тебе -
                             вот -
просим приписать
                 к ячейке еркаповой
сразу,
       коллективно,
                    весь завод… -
Смотрят
        буржуи,
                глазки раскоряча,
дрожат
       от топота крепких ног.
Четыреста тысяч
                от станка
                          горячих -
Ленину
       первый
              партийный венок.
- Товарищ секретарь,
                     бери ручку…
Говорят - заменим…
                     Надо, мол…
Я уже стар -
             берите внучика,
не отстаёт -
             подай комсомол. -
Подшефный флот,
                подымай якоря,
в море
       пора
            подводным кротам.
«По морям,
           по морям,
нынче здесь,
            завтра там».
Выше, солнце!
              Будешь свидетель -
скорей
       разглаживай траур утра.
В ногу
       взрослым
                вступают дети -
трА-та-та-тА-та
                    тА-та-та-тА.
«Раз,
      два,
           три!
Пионеры мы.
Мы фашистов не боимся,
                       пойдём на штыки».
Напрасно
         кулак Европы задран.
Кроем их грохотом.
                   Назад!
                          Не сметь!
Стала
      величайшим
                 коммунистом-организатором
даже
     сама
          Ильичёва смерть.
Уже
    над трубами
                чудовищной рощи,
руки
     миллионов
               сложив в древко,
красным знаменем
                 Красная площадь
вверх
      вздымается
                 страшным рывком.
С этого знамени,
                 с каждой складки
снова
      живой
            взывает Ленин:
- Пролетарии,
              стройтесь
                        к последней схватке!
Рабы,
      разгибайте
                 спины и колени!
Армия пролетариев
                  встань стройна!
Да здравствует революция,
                          радостная и скорая!
Это -
      единственная
                   великая война
из всех,
         какие знала история.

[1924]