Демьян Бедный

Праздник Победы

Вождю, бойцам, стране родной,
Народу, вставшему за Родину стеной,
Поём восторженно мы славу!
Победа куплена великою ценой.
Враг не осилил нас преступною войной,
И отстояли мы Советскую державу!
Враг сломлен: сокрушён его военный пресс,
Посрамлена его военная кичливость.
Победу празднуют гуманность и прогресс
И мировая справедливость!
Как радостно звенят сегодня голоса!
Как солнце щедро шлёт
                      в столице, в сёлах, - всюду
Весенний яркий свет восторженному люду!
Победный алый стяг взметнувши в небеса,
Ликует Родина. Живой воды роса
Упала на её поля, луга, леса.
Победной гордостью полны её обличье,
Её могучая краса,
Её суровое величье!
Как многоцветен, как богат её убор!
В победно-радостный единый братский хор
Слилось народностей её многоязычье!
Былинным нашим кузнецам,
Ковавшим мощную броню родным бойцам -
Волшебную броню по ковке и по сплаву,
Душевной красоте советских матерей,
Вскормивших сыновей, - бойцов-богатырей,
Чьей бранной доблестью
                       гордимся мы по праву,
Народным подвигам в работе и войне,
Вождю народному и всей родной стране
Мы возглашаем гордо славу!

9 мая 1945

Автоэпитафия

Не плачьте обо мне, простёршемся в гробу,
Я долг исполнил свой,
                      и смерть я встретил бодро.
Я за родной народ с врагами вёл борьбу,
Я с ним делил его геройскую судьбу,
Трудяся вместе с ним и в непогодь, и в вёдро.

1945

Змеиная природа

…Лучшая змея,
По мне, ни к чёрту не годится.
И. А. Крылов

   Стрелок был в сапогах добротных,
Охотничьих, подкованных и плотных.
Он придавил змею железным каблуком.
Взмолилася змея перед стрелком:
   «Не разлучай меня со светом!
   Я натворила много зла.
   Винюсь и ставлю крест на этом!
Есть змеи подлые. Я не из их числа.
Я буду, позабыв, что значит слово «злоба»,
Великодушие твое ценить до гроба.
Вот доказательство: два зуба у меня,
В обоих яд, их все боятся, как огня.
   Ты можешь выкрутить мне оба!»
«Умильны, - отвечал стрелок, - слова твои,
   Но только тот от них растает,
   Природы кто твоей не знает:
Коль не добить зубов лишившейся змеи,
Пасть снова у неё зубами зарастает!»

   Ещё не наступили дни,
   Но все мы знаем, что они
     Не за горою,
Когда, прижатая железным каблуком,
Прикинувшись чуть не родной сестрою,
Фашистская змея затреплет языком:
«Клянусь, я жизнь свою по-новому устрою,
Ребёнку малому не причиню вреда.
Россия!.. Господи, да чтобы я когда…
      Я горько плакала порою,
Все, мной сожжённые, припомнив города!
Я каюсь и в своём раскаянье тверда!»
Да мало ли чего ещё змея наскажет.
Но зубы вырастут, она их вновь покажет,
Все покаянные свои забыв слова.
Змеиная природа такова!
Змея, раскаявшись наружно,
Не станет жить с одной травы.
Лишить её, конечно, нужно,
Но не зубов, а - головы!

1944

Эпиграф - из басни Крылова «Крестьянин и Змея».

Волк-моралист

Воздушные бомбардировки городов
противоречат законам этики.
Заявление немецкого генерала авиации Кваде

Расскажем басенку, тряхнём… не стариной.

   У деревушки у одной
На редкость лютый волк
                       в соседстве объявился:
Не то что, скажем, он травою не кормился,
   А убивал ягнят
     Или телят, -
Нет, он свирепостью был обуян такою,
   Что людям не давал покою
И яростно грибной и ягодной порой
   Охотился за детворой.
Не диво, что вошёл волк этот лютый в славу:
Мол, вепрю он сродни по силе и по нраву,
И в пасти у него впрямь бивни, не клыки.
   Засуетились мужики.
   На волка сделали облаву.
«Ату его! Ату!» - со всех сторон кричат.
Лишася вскорости волчихи и волчат,
Волк стал переживать, как говорится, драму:
     «У мужиков коварный план.
Того и жди беды: не попадёшь в капкан,
     Так угораздишь в волчью яму…
Нагрянут мужики… Возьмут тебя живьём…
     Какой бессовестный приём!..
Бить будут!.. Насмерть бить!..»
     Волк жалобным вытьём
Весь лес тут огласил, из глаз пуская жижу:
 «И уверял ещё меня какой-то враль,
Что, дескать, у людей есть этика, мораль!
   Ан этики у них как раз я и не вижу!»

1943

Месть
Легенда

С грустною матерью, ставшей недавно вдовой,
Мальчик маленький жил в Верее под Москвой.
Голубятник он ласковый был и умелый.
Как-то утром - при солнечном первом луче -
Мальчик с голубем белым на левом плече
Вдруг без крика на снег повалился, на белый,
К солнцу лик обернув помертвелый.
Вечным сном он в могиле безвременной спит.
Был он немцем убит.
Но о нём - неживом - пошли слухи живые,
Проникая к врагам через их рубежи,
В их ряды, в охранения сторожевые,
В их окопы и в их блиндажи.

По ночам, воскрешённый любовью народной,
Из могилы холодной
Русский мальчик встаёт
И навстречу немецкому фронту идёт.
Его взгляд и презреньем сверкает и гневом.
И, всё тот же - предсмертный! - храня его вид,
Белый голубь сидит
На плече его левом.

Ни травинки, ни кустика не шевеля,
Через минные мальчик проходит поля,
Чрез колюче-стальные проходит препоны,
Чрез окопы немецкие и бастионы.
- Кто идёт? - ему немец кричит, часовой.
- Месть! - так мальчик ему отвечает.
- Кто идёт? - его немец другой
Грозным криком встречает.
- Совесть! - мальчик ему отвечает.
- Кто идёт? - третий немец вопрос задаёт.
- Мысль! - ответ русский мальчик даёт.
Вражьи пушки стреляют в него и винтовки,
Самолёты ведут на него пикировки,
Рвутся мины, и бомбы грохочут кругом,
Но идёт он спокойно пред пушечным зевом,
Белый голубь сидит на плече его левом.

Овладело безумие лютым врагом.
Страх у немцев сквозил
                       в каждом слове и взгляде.
Била самых отпетых разбойников дрожь.
- С белым голубем мальчика видели… - Ложь!
- Нет, не ложь: его видели в третьей бригаде.
- Вздор, отъявленный вздор!
- Нет, не вздор.
Мальчик…
- Вздор! Уходите вы к шуту!
- Вот он сам! -
Мальчик с голубем в ту же минуту
Возникал, где о нём заходил разговор.
С взором, грозным и полным немого укора,
Шёл он медленным шагом, скрестив на груди
Свои детские руки.
- Уйди же! Уйди! -
Выла воем звериным фашистская свора.
- Ты не мною убит! Я тебя не встречал!
И не мной! - выли немцы, упав на колени.
И не мною! - Но мальчик молчал.
И тогда, убоявшись своих преступлений
И возмездья за них, немцы все - кто куда,
Чтоб спастися от кары, бежать от суда, -
И ревели в предчувствии близкого краха,
Как на бойне быки, помертвевши от страха.
Страх охватывал тыл, проникал в города,
Нарастая быстрее повальной заразы.
По немецким войскам полетели приказы
С черепными значками, в тройном сургуче:
«Ходит слух - и ему не даётся отпору, -
Что тревожит наш фронт в полуночную пору
Мальчик с голубем белым на левом плече.
Запрещается верить подобному вздору,
Говорить, даже думать о нём!»
Но о мальчике русском всё ширилась повесть.
В него веры не выжечь огнём,
Потому - это месть,
                    это мысль, это совесть,
И о нём говорят всюду ночью и днём.
Говорят, его видели под Сталинградом:
По полям, где судилось немецким отрядам
Лечь костьми на холодной, на снежной парче,
Русский мальчик прошёл
                       с торжествующим взглядом -
Мальчик с голубем белым на левом плече!

1943

Я верю в свой народ

Пусть приняла борьба опасный оборот,
Пусть немцы тешатся фашистскою химерой.
Мы отразим врагов. Я верю в свой народ
   Несокрушимою тысячелетней верой.

Он много испытал. Был путь его тернист.
Но не затем зовёт он Родину святою,
   Чтоб попирал её фашист
   Своею грязною пятою.

За всю историю суровую свою
Какую стойкую он выявил живучесть,
Какую в грозный час он показал могучесть,
Громя лихих врагов в решающем бою!
Остервенелую фашистскую змею
   Ждёт та же злая вражья участь!

Да, не легка борьба. Но мы ведь не одни.
Во вражеском тылу тревожные огни.
   Борьба кипит. Она в разгаре.
Мы разгромим врагов. Не за горами дни,
   Когда подвергнутся они
   Заслуженной и неизбежной каре.

Она напишется отточенным штыком
Перед разгромленной фашистскою оравой:
«Покончить навсегда с проклятым гнойником,
Мир отравляющим смертельною отравой!»

[7 ноября 1941]

***

Весенний благостный покой…
Склонились ивы над рекой.
Грядущие считаю годы.
Как много жить осталось мне?
Внимаю в чуткой тишине
Кукушке, вышедшей из моды.
Раз… Два… Поверить? Затужить?
Недолго мне осталось жить…
Последнюю сыграю сцену
И удалюсь в толпу теней…
А жизнь - чем ближе к склону дней,
Тем больше познаёшь ей цену.

1938

При жизни автора не публиковалось.

Героическая памятка

Всё крепче темпы, сжатей сроки.
Маяк победы всё видней.
В какие огненные строки
Вместить величье наших дней?

Пред миром всем под стягом алым
Стоит - культурна и сильна -
Вся героизмом небывалым
Преображённая страна.

На ней не сказочной ли метки,
Не скороходы ль сапоги?
Какие нашей пятилетки
Феноменальные шаги!

Дарит нас дивными дарами
Живого творчества роса.
В необозримой панораме
Необозримая краса:

Где были нищие кочевья,
Сухие травы и кусты,
Растут волшебные деревья,
Цветут волшебные цветы;

Где изнывал народ от муки,
Неся наследья тяжкий груз,
Там Храм Труда и Храм Науки
Вступили в творческий союз, -

Преграды все и все заторы
Народной силой сметены,
Необозримые просторы
Советской осью скреплены.

Творцы невиданной культуры,
Бойцы невиданных фронтов,
Мы сталь своей мускулатуры
Включили в лозунг: «Будь готов!».

Да, мы готовы - без нахвалки.
Пусть знает враг и верит друг:
Кто нам в колёса ставит палки,
Легко останется без рук!

На всю фашистскую свирепость
Ответим словом боевым:
Кто посягнёт на нашу крепость,
Тот не останется живым!

Социализм в стране построив
И укрепив кольцо границ,
Мы знаем: мы - страна героев,
Но не героев-единиц,

Нет, мы десятки миллионов
Для боевых своих заслонов
Бойцов-героев создаём.
Враг подсылает к нам шпионов,
Мы им пощады не даём.

И не дадим врагам пощады,
Коль, обезумевши вконец,
Рискнут фашистские отряды
Нюхнуть наш порох и свинец.

Шумна фашистская галёрка.
Но от Москвы и до Нью-Йорка,
Всем миром - подвиг чей воспет?
Наш Громов, Чкалов - вся шестёрка! -
Не наш прямой залог побед?

Их славный подвиг гениален
В своей невиданной красе.
А кто их выпестовал? - Сталин!
А кто за Сталиным? - Мы - все!

Фашисты - в чаянье победы -
Вопят истошно в дикий глас:
У них-де «рыцарские деды».
Но были деды и у нас!

Фашистам русские уроки
Изрядно следует учесть.
Об Александре Невском строки
У самого у Маркса есть.

Как били немцев новгородцы!
Пусть, испытуя грозный рок,
Фашисты, внуки-полководцы,
Припомнят дедовский урок.

Напомнить «внукам» не пора ли,
Сколь дух их «дедов» был геройск.
- «На-по-ле-он!!» - И «деды» драли,
Любую крепость отпирали,
Завидя взвод французских войск.

Не с немцев брали мы примеры,
Когда в «Двенадцатом году»,
- Какой грозе создав барьеры! -
С наполеоновской карьеры
Сорвали пышную звезду.

В войне последней - кто порочил
Наш всенародный героизм?
Втянул нас в бойню, нас морочил
Наш распроклятый враг - царизм.

И всё ж не сбились мы со следу.
Найдя врага в его норе,
Не величайшую ль победу
Мы одержали в Октябре?

Иль не рабочий класс немецкий,
Грозя фашистский сбить ярём,
Считает наш Октябрь Советский
Всепролетарским Октябрём?!

Не на шестой ли части света
Нет больше рабского клейма?
Вот почему победа эта
Фашистов сводит так с ума!!

И коль они в безумье яром
Нам заявить рискнут: «Война!»,
Мы им покажем контрударом,
Как наша родина сильна,

На героизм какого рода
Она способна в дни похода -
Всего советского народа
Несокрушимая стена!!

1937

Кого мы били

Корнилов

Вот Корнилов, гнус отборный,
Был Советам враг упорный.
Поднял бунт пред Октябрём:
«Все Советы уберём!
Все Советы уберём,
Заживём опять с царём!»
Ждал погодки, встретил вьюгу.
В Октябре подался к югу.
Объявившись на Дону,
Против нас повёл войну.
Получил за это плату:
В лоб советскую гранату.

Краснов

Как громили мы Краснова!
Разгромив, громили снова
И добили б до конца, -
Не догнали подлеца.
Убежав в чужие страны,
Нынче он строчит романы,
Как жилось ему в былом
«Под двуглавым…»
Под Орлом.
Настрочив кусок романа,
Плачет он у чемодана:
«Съела моль му-у-ундир… шта-ны-ы-ы-ы,
Потускнели галуны-ы-ы-ы».

Деникин

Вот Деникин - тоже номер!
Он, слыхать, ещё не помер,
Но, слыхать, у старика
И досель трещат бока.
То-то был ретив не в меру.
«За отечество, за веру
И за батюшку царя»
До Орла кричал: «Ур-р-ря!»
Докричался до отказу.
За Орлом охрип он сразу
И вовсю назад подул,
Захрипевши: «Кар-ра-ул!»
Дорвался почти до Тулы.
Получив, однако, в скулы,
После многих жарких бань
Откатился на Кубань,
Где, хвативши также горя,
Без оглядки мчал до моря.
На кораблике - удал! -
За границу тягу дал.

Шкуро

Слыл Шкуро - по зверству - волком,
Но, удрав от нас пешком,
Торговал с немалым толком
Где-то выкраденным шёлком
И солдатским табаком.
Нынче ездит «по Европам»
С небольшим казацким скопом
Ради скачки верховой
На арене… цирковой.

Мамонтов

Это Мамонтов-вояка,
Слава чья была двояка,
Такова и до сих пор:
- Генерал и вместе - вор!
«Ой да, ой да… Ой да, эй да!» -
Пел он весело до «рейда».
После рейда ж только «ой» -
Кое-как ушёл живой;
Вдруг скапутился он сразу,
Получивши то ль заразу,
То ль в стакане тайный яд.
По Деникина приказу
Был отравлен, говорят,
Из-за зависти ль, делёжки
Протянул внезапно ножки.

Колчак

Адмирал Колчак, гляди-ко,
Как он выпятился дико.
Было радостью врагу
Видеть трупы на снегу
Средь сибирского пространства:
Трупы бедного крестьянства
И рабочих сверхбойцов.
Но за этих мертвецов
Получил Колчак награду:
Мы ему, лихому гаду,
В снежный сбив его сугроб,
Тож вогнали пулю в лоб.

Анненков

Сел восставших усмиритель,
Душегуб и разоритель,
Искривившись, псом глядит
Борька Анненков, бандит.
Звал себя он атаманом,
Разговаривал наганом;
Офицерской злобой пьян,
Не щадя, губил крестьян,
Убивал их и тиранил,
Их невест и жён поганил.
Много сделано вреда,
Где прошла его орда.
Из Сибири дал он тягу.
Всё ж накрыли мы беднягу,
Дали суд по всей вине
И - поставили к стене.

Семёнов

Вот Семёнов, атаман,
Тоже помнил свой карман.
Крепко грабил Забайкалье.
Удалось бежать каналье.
Утвердился он в правах
На японских островах.
Став отпетым самураем,
Заменил «ура» «банзаем»
И, как истый самурай,
Глаз косит на русский край.
Ход сыскал к японцам в штабы:
«Эх, война бы! Ух, война бы!
Ай, ура! Ур… зай! Банзай!
Поскорее налезай!»
Заявленья. Письма. Встречи.
Соблазнительные речи!
«Ай, хорош советский мёд!»
Видит око - зуб неймёт!

Хорват

Хорват - страшный, длинный, старый,
Был палач в Сибири ярый
И в Приморье лютый зверь.
Получивши по кубышке,
Эта заваль - понаслышке -
«Объяпонилась» теперь.

Юденич

Генерал Юденич бравый,
Тоже был палач кровавый,
Прорывался в Ленинград,
Чтоб устроить там парад:
Не скупился на эффекты,
Разукрасить все проспекты,
На оплечья фонарей
Понавесить бунтарей.
Получил под поясницу,
И Юденич за границу
Без оглядки тож подрал,
Где тринадцать лет хворал
И намедни помер в Ницце -
В венерической больнице
Под военно-белый плач:
«Помер истинный палач!»

Миллер

Злой в Архангельске палач,
Миллер ждал в борьбе удач.
Шёл с «антантовской» подмогой
На Москву прямой дорогой:
«Раз! Два! Раз! Два!
Вир марширен нах Москва!»
Сколько было шмерцу герцу,
Иль, по-русски, - боли сердцу:
Не попал в Москву милок!
Получил от нас он перцу,
Еле ноги уволок!

Махно

Был Махно - бандит такой.
Со святыми упокой!
В нашей стройке грандиозной
Был он выброшенным пнём.
Так чудно в стране колхозной
Вспоминать теперь о нём!

Врангель

Герр барон фон Врангель. Тоже
Видно аспида по роже -
Был, хоть «русская душа»,
Человек не караша!
Говорил по-русски скверно
И свирепствовал безмерно,
Мы, зажав его в Крыму,
Крепко всыпали ему.
Бросив фронт под Перекопом,
Он подрал от нас галопом.
Убежал баронский гнус.
За советским за кордоном
Это б нынешним баронам
Намотать себе на ус!

***

Мы с улыбкою презренья
Вспоминаем ряд имён,
Чьих поверженных знамён
После жаркой с нами схватки
Перетлевшие остатки
Уж ничто не обновит:
Жалок их позорный вид,
Как жалка, гнусна порода
Догнивающего сброда,
Что гниёт от нас вдали,
Точно рыба на мели.
Вид полезный в высшей мере
Тем, кто - с тягой к злой афере,
Злобно выпялив белки,
Против нас острит клыки!

1935

Плакат с рисунками Кукрыниксов.

Краснов П. Н. - царский генерал, был атаманом Всевеликого войска Донского, разгромленного Красной Армией; бежал за границу, где писал «воспоминания» и «романы».

Шкуро А. Г. - казачий офицер, командовал кавалерийским корпусом в белой армии; попав в эмиграцию, выступал с конной группой в цирке.

Мамонтов К. К. - белогвардейский генерал, совершил со своей конницей пресловутый «рейд» в тыл советских войск (1919), сопровождавшийся массовыми убийствами и грабежами.

Колчак А. В. - царский генерал, в 1918-1919 гг. возглавлял контрреволюционные силы в Сибири и на Урале.

Анненков Б. В. - белогвардейский атаман, действовал в 1918-1919 гг. в Семипалатинской и Семиреченской областях.

Семёнов Г. М. - казачий атаман, возглавлял «Особый маньчжурский отряд», свирепствовавший в 1918-1920 гг. в Забайкалье; бежал в Японию, где формировал отряды русских белогвардейцев.

Хорват А. Д. - царский генерал, объявивший себя в 1918 г. «временным правителем» Приморья.

Миллер Е. К. - генерал царской армии, ставленник англо-американских интервентов на севере России.

Махно Н. И. - анархист, возглавлявший в 1918-1921 гг. банды, боровшиеся с Советской властью.

Врангель Н. П. - царский генерал, возглавил весной 1920 г. контрреволюционные силы на юге России.

Наша Родина

Дворяне, банкиры, попы и купечество,
В поход обряжая Тимох и Ерём,
Вопили: «За веру, царя и отечество
Умрём!»
«Умрём!»
«Умрём!»
И умерли гады нежданно-негаданно,
Став жертвой прозревших Ерём и Тимох.
Их трупы, отпетые нами безладанно,
Покрыли могильная плесень и мох.
«За веру!» -
   Мы свергли дурман человечества.
«Царя!» -
   И с царём мы расчёты свели.
«Отечество!» -
Вместо былого отечества
Дворян и банкиров, попов и купечества -
Рабоче-крестьянское мы обрели.

Бетоном и сталью сменивши колодины,
Мы строим великое царство Труда.
И этой - родной нам по-новому - родины
У нас не отбить никому никогда!

1934

Написано к 20-летию со дня начала первой мировой войны.

Смелей!

Не заражён я глупым чванством,
Покаюсь честно, не солгу:
Перед моей роднёй, крестьянством,
Я остаюсь в большом долгу.

Мой голос в годы фронтовые
Подобен часто был трубе.
Писал я песни боевые
И призывал народ к борьбе.

К борьбе с судьбой былой, кровавой,
К борьбе с попом и кулаком,
К борьбе с помещичьей оравой,
С Деникиным и Колчаком.

Вновь баре жить хотели жирно.
Мы им сказали: «Чёрта с два!»
В борьбе прославилась всемирно
Красноармейская братва.

Потом пошли другие годы,
Пора иных забот, хлопот:
Живил и нивы и заводы
Крестьянский и рабочий пот.

Нам было знойно и морозно,
Но - шла работа, как война.
И вот пред вражьей силой грозно
Стоит с деревнею колхозной
Индустриальная страна!

Деревня, жившая так бедно,
Рванулась к свету и красе.
Стальные кони мчат победно
На коллективной полосе.

Легли квадратами гектары -
Пять тысяч га! Семь тысяч га!
Вот - коллективные амбары,
Вот - коллективные стога.

Вот - ну, подумать! - спортплощадка,
Вот комсомольский уголок:
Где были образ и лампадка, -
Плакат под самый потолок.

Дурман поповского глагола
Томится в собственном гною,
Совет, лечебница и школа
Победу празднуют свою.

О, сколько их на фронте этом
Не всеми энаемых побед!
Но ни одним ещё поэтом
Фронт этот ярко не воспет.

Есть грех и мой в немалой доле,
Но… нету вечных силачей.
Мне одному хрипеть доколе?
Вина на тех певцах поболе,
Кто и моложе и бойчей.

Ребята! Юные поэты!
Певцы - ударники полей!
У вас возможностям нет сметы,
У вас и краски и сюжеты!
Ударней действуйте, смелей!

Чтоб боевая ваша нота
Все перекрыла образцы.
Где гениальная работа,
Там - гениальные певцы!

1931

Бойцам за красную жизнь
Деревенским активистам

Октябрьский праздник… Речи… Флаги…
Нет смятых дракою боков.
Не воют пьяные ватаги
У деревенских кабаков.

Сосредоточенно и строго
Колхозник складывает речь.
Работы срочной, новой много,
И время надобно беречь.

Чересполосица и давка
Кому, отсталому, мила?
Сохе-кормилице - отставка:
Плохой кормилицей была.

Доселе дикой целиною
Идут ряды стальных коней.
Кулак лишь бредит стариною, -
Не беднякам рыдать по ней.

Как жили? Полосы делили.
Земля была худа, тесна.
И сельский «мир» за то хвалили,
Что «на миру и смерть красна!».

Октябрь был битвой не напрасной,
Иным крестьянский стал уряд:
В собраньях не о «смерти красной»,
О красной жизни говорят.

Вперёд от старого бурьяна!
Бойцы за Ленинский завет,
Вам всем от Бедного Демьяна
Октябрьский пламенный привет!

1931

О писательском труде

Склонясь к бумажному листу,
Я - на посту.
У самой вражье-идейной границы,
Где высятся грозно бойницы
И неприступные пролетарские стены,
Я - часовой, ожидающий смены.
Дослуживая мой срок боевой,
Я - часовой.
И только.
Я никогда не был чванным нисколько.
Заявляю прямо и раз навсегда
Без ломания
И без брюзжания:
Весь я - производное труда
И прилежания.
Никаких особых даров.
Работал вовсю, пока был здоров.
Нынче не то здоровье,
Не то полнокровье.
Старость не за горой.
Водопад мой играет последнею пеною.
Я - не вождь, не «герой».
Но хочется так мне порой
Поговорить с молодою сменою.
Не ворчать,
Не поучать,
Не сокрушённо головою качать,
Не журить по-старчески всех оголтело.
Это - последнее дело.
Противно даже думать об этом.
Я буду доволен вполне,
Если мой разговор будет ясным ответом
На потоки вопросов, обращённых ко мне:
«Как писателем стать?»
                       «Как вы стали поэтом?
Поделитеся вашим секретом!»
«Посылаю вам два стихотворения
И басню «Свинья и чужой огород».
Жду вашего одобрения
Или - наоборот».
Не раз я пытался делать усилие -
На все письма давать непременно ответ.
Но писем подобных такое обилие,
Что сил моих нет,
Да, сил моих нет
Все стихи разобрать, все таланты увидеть
И так отвечать, чтоб никого не обидеть,
Никакой нет возможности
При всей моей осторожности.
После ответного иного письма
Бывал я обруган весьма и весьма.
Человек, величавший меня поэтом,
У меня с почтеньем искавший суда,
Обидясь на суд, крыл меня же ответом:
«Сам ты, дьявол, не гож никуда!
Твоё суждение глупо и вздорно!»
Благодарю покорно!
Я честным судом человека уважил
И - себе неприятеля нажил.
Вот почему нынче сотни пакетов
Лежат у меня без ответов.
Лечить стихотворно-болезненный зуд…
Нет, к этим делам больше я не причастен.
А затем… Может быть, и взаправду мой суд
Однобок и излишне пристрастен.
И сейчас я тоже никого не лечу,
Я только хочу
В разговоре моём стихотворном
Поговорить о главном, бесспорном,
Без чего нет успеха ни в чём и нигде,
О писательском - в частности -
                               тяжком и чёрном,
Напряжённо-упорном,
Непрерывном труде.
Вот о чём у нас нынче -
                        так и прежде бывало! -
Говорят и пишут до ужаса мало.
Убрали мы к дьяволу, скажем, Парнас,
Ушли от превыспренних прежних сравнений,
Но всё же доселе, как нужно, у нас
Не развенчан собой ослеплённый,
Самовлюблённый,
Писательский неврастенический «гений».
«Гений!» - это порожденье глупцов
И коварных льстецов,
Это первопричина больных самомнений
И печальных концов.
Подчёркиваю вторично
И категорично,
Чтоб сильней доказать мою тезу:
Не лез я в «гении» сам и не лезу, -
Я знаю, какие мне скромные средства
Природой отпущены с детства.
Но при этаких средствах -
                          поистине скромных -
Результатов порой достигал я огромных.
Достигал не всегда:
Писал я неровно.
Но я в цель иногда
Попадал безусловно.
Врагов мои песни весьма беспокоили,
Причиняли порой им немало вреда,
Но эти удачи обычно мне стоили
Большого труда,
Очень, очень большого труда
И обильного пота:
Работа всегда есть работа.
Зачем я стал бы это скрывать,
Кого надувать?
Перед кем гениальничать,
Зарываться, скандальничать?
Образ был бы не в точности верен -
Сравнить себя с трудолюбивой пчелой,
Но я всё же скрывать не намерен,
Что я очень гордился б такой похвалой.
И к тому разговор мой весь клонится:
Глуп, кто шумно за дутою славою гонится,
Кто кривляется и ломается,
В манифестах кичливых несёт дребедень,
А делом не занимается
Каждый день,
Каждый день,
Каждый день!

Гений, подлинный гений, бесспорный,
Если он не работник упорный,
Сколько б он ни шумел, свою славу трубя,
Есть только лишь дробь самого себя.
Кто хочет и мудро писать и напевно,
Тот чеканит свой стиль ежедневно.

   «Лишь тот достоин жизни и свободы,
   Кто ежедневно с бою их берёт!
   Всю жизнь в борьбе суровой, непрерывной,
   Дитя, и муж, и старец пусть идёт».
                             Гёте. «Фауст»

Мы все в своём деле - солдаты,
Залог чьих побед - в непрерывной борьбе.
Творец приведенной выше цитаты
Сам сказал о себе:

«Меня всегда считали за особенного счастливца, и я не стану жаловаться и хулить течение моей жизни. Однако, в сущности, она была только труд и работа, и я могу сказать прямо, что вряд ли за свои семьдесят пять лет я провёл четыре недели в своё удовольствие. Моя жизнь была вечным скатыванием камня, который требовалось подымать снова».
Гете. Разговоры, собранные Эккерманом.
Запись от 27 января 1824 г.

   А можно ли наш жизнетворческий строй
   Сравнить с той далёкой-далёкой порой,
   Когда Гёте не мог оторваться от мифа
   О бесплодной работе Сизифа?
Наше время иное,
Пролетарско-культурно-победно-стальное!
Мы не зря ведь училися в ленинской школе.
Нам должно подтянуться тем боле,
Чтоб в решающий час не попасть нам впросак.
Наша литература - не дикое поле,
Пролетарский писатель - не вольный казак.
Не нужна, ни к чему нам порода писак
Богемски-разгульной, ленивой повадки.
Писатель культурно-творческой складки,
Колоссальный, стихийно-могучий Бальзак,
Болел разрешеньем «ужасной загадки»:
Что в искусстве главнейшее - в литературе,
В музыке, в живописи и в скульптуре?

Скульптура есть непрерывное осуществление того события, которое в живописи единственный раз и навеки олицетворилось именем Рафаэля! Разрешение этой ужасной загадки основано исключительно на непрерывном, постоянном труде, так как тут физические трудности должны быть настолько побеждены, рука должна быть до того выправлена, послушна и покорна, что скульптор может бороться заодно с тем неуловимым духовным началом, которое приходится олицетворять, облекая его плотью и кровью. Если бы Паганини, который умел передавать свою душу в струнах скрипки, провёл три дня, не упражняясь в игре, он бы внезапно превратился в обыкновенного скрипача.

Непрерывный труд есть закон для искусства точно так же, как закон для существования, так как искусство есть идеальное творчество. Потому-то великие артисты, истинные поэты не ждут ни заказов, ни покупщиков: они производят сегодня, завтра, вечно. Из этого вытекает привычка к труду, это непрерывное столкновение с трудностями, поддерживающее их в постоянном сочетании с музой, с её творческими силами. Канова жил в своей мастерской, и Вольтер жил у себя в кабинете. И Фидий и Гомер, должно быть, поступали так же.

Бальзак. «Бедные родственники». - Собр. соч. в русск. перев. Изд. 1896 г., т. II. стр. 196-197.

Я наспех пишу. По заказу.
Всего не высказать сразу.

Тороплюсь основное сказать как-нибудь,
Не дав своим мыслям надлежащей чеканки.
Молодых творцов, лишь начавших свой путь,
Спешу отвлечь от опасной приманки.
Нет «жрецов», «алтарей»
                        и «лавровых венков», -
Ни к чему атрибуты нам дряхлых веков
И эстетическое худосочие.
Соцстроительство - дум наших всех средоточие.
Мы у письменных наших - не столов,
                                   а станков -
Мастера и рабочие.
Подчинясь трудовому режиму суровому,
Осознав, как подъём наш опасен и крут,
Окультурим и облагородим по-новому
Боевой, пролетарский писательский труд!

1931

В манифестах кичливых несёт дребедень… - Имеются в виду декларации и манифесты, с которыми выступали в 20-е годы различные литературные группировки; часть их принадлежала к декадентским, эстетским течениям.

Эккерман И. П. - личный секретарь Гёте. Его главная книга «Разговоры с Гёте».

Сизиф - герой греческой мифологии, обречённый на бесполезный труд (вкатывание на гору тяжёлого камня, который тут же скатывается обратно).

Канова А. - итальянский скульптор.

Фидий (V век до н.э.) - древнегреческий скульптор.

Диво-дивное, коллективное

«Но, но, но, ты, разледащая!
Надорвала жилы все!
Эх, работа распропащая
На аршинной полосе!»

Растрепала баба косоньку,
Разомлела от серпа.
Вышла баба жать полосоньку
И нажала… три снопа!

Рядом пахоть - не аршинная!
Трактор весело гудит.
Чудо-силушка машинная
Пашне, явно, не вредит.

Урожаи диво дивные!
Не узнать: не та земля!
Вот что значит: коллективные,
Обобщённые поля!!

1930

Написано в период массового вступления крестьян в колхозы.

Читают Демьяна Бедного

   Во времена, как говорится, в оны
Обычно слышались писательские стоны:
«Лицо читателя… Ах, каково оно!»
Нам было бы теперь стонать смешно, грешно,
Когда читают нас - культурно и умно -
      Не единицы - миллионы!
«Читатель - это сфинкс загадочно-немой!»
Какая глупая и злая небылица!
   Да вот образчик вам прямой:
Живая, свежая портретная страница!
   Пять деревенских ходоков,
Здоровых, кряжистых советских мужиков,
Которым «дом родной» - советская столица.
   И угощенье, и приют,
И - по утрам газетки подают!
Пускай враждебная лютует заграница,
Пусть эмигрантская на нас клевещет моль,
Я ей могу сказать с усмешкою: «Изволь,
Поганая ты моль, вглядеться в эти лица,
Как Пров, Корней, Артём, Савелий да Пахом,
Заворожённые словесною игрою,
Смеются весело, довольные стихом,
В котором я тебя, моль каверзная, «крою».
Эй, моль - без родины, без денег, без царя!
   С десятилетьем… Октября!!»

1927

Опубликовано в журнале «30 дней» в виде подписи к фотоснимку, сделанному в московском Доме крестьянина («Пятеро постояльцев читают за чайным столом стихотворение Д. Бедного»). Написано экспромтом.

Никто не знал…
(«22 апреля 1870 года»)

Был день как день, простой, обычный,
Одетый в серенькую мглу.
Гремел сурово голос зычный
Городового на углу.
Гордяся блеском камилавки,
Служил в соборе протопоп.
И у дверей питейной лавки
Шумел с рассвета пьяный скоп.
На рынке лаялись торговки,
Жужжа, как мухи на меду.
Мещанки, зарясь на обновки,
Метались в ситцевом ряду.
На дверь присутственного места
Глядел мужик в немой тоске, -
Пред ним обрывок «манифеста»
Желтел на выцветшей доске.
На каланче кружил пожарный,
Как зверь, прикованный к кольцу,
И солдатня под мат угарный
Маршировала на плацу.
К реке вилась обозов лента.
Шли бурлаки в мучной пыли.
Куда-то рваного студента
Чины конвойные вели.
Какой-то выпивший фабричный
Кричал, кого-то разнося:
«Про-щай, студентик горемычный!»
. . . . . . . . . . .
Никто не знал, Россия вся
Не знала, крест неся привычный,
Что в этот день, такой обычный,
В России… Ленин родился!

1927

Камилавка - головной убор православных священников.

Обрывок «манифеста». Имеется в виду царский манифест 1861 г. об «освобождении крестьян».

Разговор с редактором по поводу Шанхая

Скворцов-Степанов мне звонит,
Иван Иваныч мне бубнит,
Редактор-друг меня торопит:
«Брось! Пустяки, что чай не допит.
Звони во все колокола!
Ведь тут какие, брат, дела!»
«Что за дела? Ясней нельзя ли?»
«Шан-хай…»
             «Шан-хай!!!»
                          «Кантонцы взяли!»
«Ур-р-ра, Иван Иваныч!»
                        «Ур-р-р…»
«Ты что там? Рот закрыл рукою?»
«Не то! Нам радостью такою
Нельзя хвалиться чересчур;
«Известья» - в этом нет секрета -
Официозная газета:
Тут очень тонкая игра.
Давай-ка лучше без «ура»,
Пиши пером, а не поленом, -
Над нашим «другом» - Чемберленом
Не измывайсь, не хохочи,
А так… чуть-чуть пощекочи,
Пособолезнуй мягко даже,
Посокрушайся, повздыхай:
«На кой-де леший в диком раже
Полезли, мистер, вы в Шанхай?
Ведь было ясно и слепому,
Понятно мальчику любому…
А вас нелёгкая… Ай-ай!
Добро б, какая-либо пешка,
Но вы… По вашему уму…»
   Демьяша, злобная насмешка
Тут, понимаешь, ни к чему.
Пусть, очарованный собою,
К международному разбою
Он рвётся, как рвался досель.
Не нам, себе он сломит шею.
Ведь он работою своею
Льёт молоко на наш кисель:
Сейчас победно флаг народный
Взвился в Шанхае. «Рабства нет!»
А завтра весь Китай свободный
Пошлёт нам дружеский привет!
  Тогда ты можешь не без шика
Взять с Чемберленом новый тон».
. . . . . . . . . . . . . . . .
   Иван Иваныч, разреши-ка
Облечь всё это - в фельетон?!

1927

Стихотворение написано в день получения известия о занятии Шанхая национальной китайской армией. В этот день, 21 марта 1927 г., вышел экстренный выпуск газет «Правда» и «Известия» под шапкой «Шанхай в руках восставшего народа». В передовой следующего номера «Правды» говорилось: «Шанхай взят! Шанхай в руках восставшего народа. Наймиты реакции и китайского Деникина - Чжан Цзун-чана - изгнаны из Шанхая революционными рабочими». Через два дня было сообщено также о занятии Нанкина национальной армией.

Скворцов-Степанов И. И. (ум. 1928) - один из старейших литераторов-коммунистов, редактор «Известий».

Чемберлен О. (ум. 1937) - крайний реакционер, один из лидеров английской консервативной партии («твердолобых»), злейший враг СССР; был министром в консервативном правительстве, сменившем в ноябре 1924 г. правительство Макдональда.

Великий подвиг
(Древнегреческая легенда)

Посвящается «Международной организации помощи борцам революции»

Прощался сын с отцом,
                      со старым, мудрым греком.
   Прижавши юношу к груди,
Сказал ему отец: «Клеон, мой сын, иди
И возвратись ко мне - великим человеком!»

   Прошли года. Вернулся сын к отцу
В наряде дорогом, весь - в золоте, в рубинах.
«Отец, я стал богат. Счастливому купцу -
Не будет равного мне богача в Афинах!»
«Мой сын, - сказал отец, - я вижу, ты богат.
Не говорит, кричит о том твоё обличье.
Но ежели б ты стал богаче во сто крат,
Не в этом истинно бессмертное величье!»
Прошли года. И вновь вернулся сын к отцу.
«Отец, я знанье всё постиг в его вершинах.
Мне, как первейшему на свете мудрецу,
Все мудрецы поклонятся в Афинах!»
И отвечал отец: «Ты знанием богат,
Прославлен будешь ты,
                      быть может, целым светом.
Но ежели б ты стал учёней во сто крат,
Величье истинно бессмертное не в этом!»
   Прошли ещё года. И в третий раз Клеон
Вернулся к дряхлому отцу, к родным пенатам.
   Но не один вернулся он,
А с братом,
            вырванным из вражьих пыток братом.
«Отец, я услыхал его тюремный стон,
И я ускорил час его освобожденья!»
«Мой сын! Благословен
                      день твоего рожденья! -
Клеону радостно сказал отец-старик. -
   Смой кровь с себя, смени истлевшие одежды.
   Ты оправдал мои надежды:
   Твой подвиг - истинно велик!»

1927

Родные пенаты - домашний очаг.

Три чучела

С расейской эмиграцией
Нам прямо сладу нет:
Военной операцией
Пугает сколько лет!

И тычет нам три чучела:
- Ура!
      - Ура!
            - Ура!
Тьфу! Как ей не наскучила
Подобная игра?

Вот зубры-консерваторы,
Магнаты без земли,
Кирилла в императоры
Они произвели.

Картёжный плут и пьяница
Их сердцу всех милей.
Кому ещё приглянется
Подобный дуралей?

Берите, вот, готовенький,
- Готовят десять лет! -
Краплёный, уж не новенький,
Бубновенький
Валет!

Другие - трёхаршинного
(Срединного смотри!)
Князька Николу Длинного
Готовят нам в цари.

Но не сейчас, так вскорости
(Все видите: шкелет!)
Распутство, пьянство, хворости
Сведут его на нет.

Вот слева третье чучело:
Сотлевший туалет.
Старуху крепко скрючило
За эти десять лет.

О ней весьма поносная
Катилася молва.
Вдова порфироносная
Жива иль не жива?

Где краски все линючие
Былой её судьбы?
Пошли по ней вонючие
Могильные грибы.

Читать заупокойную!
Какие тут «ура»?
Всех в яму их в помойную
Швырнуть уже пора!

1927

Кирилл - Романов К.В., двоюродный брат императора Николая II.

Николай Длинный - Романов Н.Н., двоюродный дядя Николая II; отличался большим ростом.

Вдова порфироносная - Романова М.Ф., жена императора Александра III.

«Товарищ борода»
(Бытовое)

Взращённый деревенским полем,
Обкочевавший все большие города,
Куда его гнала не роскошь, а нужда,
Он прозывается не Жаном и не Полем,
   А попросту - «товарищ борода».
Ему уж сорок два, немалые года.
Он закалил свой ум и волю в тяжкой школе
Мучительной борьбы и чёрного труда,
   «Товарищ борода».
   Десяток лет батрацкого скитанья
По экономиям помещиков былых, -
Другой десяток лет голодного мотанья
Ремонтной клячею средь гула, грохотанья
Бегущих поездов и треска шпал гнилых, -
Хватанье за букварь, а после - за листовки,
   «Тюремный курс» за забастовки,
   «Февральский» натиск на царя.
Потом Октябрь, потом - как не считал мозолей,
Так не считал и ран - защита Октября
От барских выродков, от Жанов и от Полей
И прочей сволочи, грозившей нам неволей.
   Победно кончилась кровавая страда.
Мы обратилися к хозяйственным основам.
Но где же он теперь, «товарищ борода»?
Усталый инвалид, не годный никуда?
Нет, он - силач, ведёт борьбу на фронте новом.
«Усталость? Чепуха! Живём в такой момент!»
   Он нынче «вузовец», студент.
Штурмует знание. Такие ли препоны
Брать приходилося? А это что! Да-ёшь!!
Он твёрдый коммунист. Такого не собьёшь.
«Пускай там, кто сплошал, разводит вавилоны
О страшных трудностях при нашей нищете
И не рассеянной в два счёта темноте.
   Да мы-то - те или не те?
Какой там пессимизм? Какие там уклоны?
Понятно, трудности. Нашли скулить о чём!
Да новое - гляди! - повсюду бьёт ключом.
   За гуж взялись-то миллионы!
Народец жилистый. Взять нас, студентов. Во!
   Не из дворян, не из дворянок.
Студенческий паёк известен: на него
Не разгуляешься. Да нам не до гулянок!»
   Разметил все свои часы - какой куда -
   «Товарищ борода».
Он времени без толку не растратит,
Свой труд - и нынешний и будущий - ценя.
«Как выучусь, других учить начну. Меня
   Годков ещё на двадцать хватит.
Ведь замечтаешься: работа какова!
   Откроюсь - что уж за секреты! -
Когда-то, засучив по локти рукава,
Случалось убирать господские… клозеты.
А нынче - разница! Сравни-ко: тьма и свет!
Да ежели бы мне не то что двадцать лет,
   А жить осталось месяц, сутки,
   Не опустил бы рук я, нет!
Работе отдал бы последние минутки!..
Я…» -
   Тут, как девушка, зардевшись от стыда,
Он вдруг забормотал, «товарищ борода»:
«Учебник я уже… того… Моё творенье…
   Послал в Москву на одобренье…
Волнуюсь очень… Жду учёного суда…»

***

Вниманью молодых товарищей-поэтов,
Что ищут мировых - сверхмировых! - сюжетов,
Друг другу темами в глаза пуская пыль.
   Вот вам бесхитростная быль.
Коль ничего она не скажет вашей братье,
   Пустое ваше всё занятье!
   Спуститесь, милые, туда,
Где подлинный герой -
                      такой простой и скромный -
   Свершает подвиг свой огромный,
Советский богатырь, «товарищ борода».

1926

Материал для этого стихотворения позаимствован из очерка «Студенты революции», напечатанного в харьковской газете «Коммунист».

Какие там уклоны? - Имеются в виду «правый» и «левый» уклоны, т.е. отход от генеральной линии партии в важнейших вопросах экономики и политики.

Снежинки

Засыпала звериные тропинки
Вчерашняя разгульная метель,
И падают и падают снежинки
На тихую задумчивую ель.

Заковано тоскою ледяною
Безмолвие убогих деревень.
И снова он встает передо мною -
Смертельною тоской пронзённый день.

Казалося: земля с пути свернула.
Казалося: весь мир покрыла тьма.
И холодом отчаянья дохнула
Испуганно-суровая зима.

Забуду ли народный плач у Горок,
И проводы вождя, и скорбь, и жуть,
И тысячи лаптишек и опорок,
За Лениным утаптывавших путь!

Шли лентою с пригорка до ложбинки,
Со снежного сугроба на сугроб.
И падали и падали снежинки
На ленинский - от снега белый - гроб.

[21 января] 1925

Написано к годовщине со дня смерти В.И.Ленина.

Текст положили на музыку М.Коваль, М.Красев, Я.Солодухо и другие.

Памяти селькора Григория Малиновского

Сырость и мгла.
Ночь развернула два чёрных крыла.
Дымовка спит средь простора степного.
Только Андрей Малиновский не спит:
Сжавши рукою обрез, сторожит
Брата родного.

Тьма. В переулке не видно ни зги.
Плачет капелью весеннею крыша.
Страшно. Знакомые близко шаги.
«Гриша!
       Гриша!
Я ли тебя не любил?»
Мысль замерла от угара хмельного.
Грохнул обрез. Малиновский убил
Брата родного.

В Дымовке шум и огни фонарей,
Только темна Малиновского хата.
Люди стучатся: «Вставай… Андрей!…»
«Брата убили!..»
                 «Брата!»

Тихо снуют по деревне огни.
Людям мерещится запах железа.
Нюхом берут направленье они.
Ищут обреза.
Сгинул обрез без следа.
Но приговор уже сказан у трупа:
   «Это его Попандопуло». - «Да!»
   «Это - проклятый Тюлюпа!»
   Сбилися люди вокруг.
Плачет Андрей, их проклятия слыша.
Стонет жена, убивается друг:
   «Гриша!»
   «Гриша!»

   Солнце встаёт - раскалённый укор,
Гневно закрывши свой лик облаками.
В луже, прикрытый рогожей, селькор
Смотрит на небо слепыми зрачками.

Не оторваться ему от земли,
Жертве злодейства и братской измены.
Но уж гремит - и вблизи и вдали -
Голос могучей селькоровской смены:

«Злые убийцы себя не спасут.
Смело вперёд, боевые селькоры!
Всех подлецов - на селькоровский суд.
Сыщем, разроем их тёмные норы!

Тёмная Дымовка сгинет, умрёт.
Солнце осветит родные просторы.
Рыцари правды и света, вперёд!
Мы - боевые селькоры!»

1924

Григорий Малиновский - активист-общественник села Дымовки Николаевского округа Одесской губернии, был убит 28 марта 1924 г. шайкой преступников, действовавших по наущению кулаков. В эту шайку входили упоминаемые в стихотворении Попандопуло, Тюлюпа и брат убитого, Андрей Малиновский. 7 октября 1924 г. в Николаеве начался суд над убийцами. 11 октября на процесс по заданию «Правды» прибыл Демьян Бедный. Судебное дело и уроки «Дымовки» широко освещались в советской печати.

Вперёд и выше!

На ниве чёрной пахарь скромный,
Тяну я свой нехитрый гуж.
Претит мне стих языколомный,
Невразумительный к тому ж.

Держася формы чёткой, строгой,
С народным говором в ладу,
Иду проторенной дорогой,
Речь всем доступную веду.

Прост мой язык, и мысли тоже:
В них нет заумной новизны, -
Как чистый ключ в кремнистом ложе,
Они прозрачны и ясны.

Зато, когда задорным смехом
Вспугну я всех гадюк и сов,
В ответ звучат мне гулким эхом
Мильоны бодрых голосов:

«Да-ёшь?!» - «Да-ёшь!» - В движенье массы.
«Свалил?» - «Готово!» - «Будь здоров!»
Как мне смешны тогда гримасы
Литературных маклеров!

Нужна ли Правде позолота?
Мой честный стих, лети стрелой -
Вперёд и выше! - от болота
Литературщины гнилой!

1924

Стихотворение является поэтической декларацией Д. Бедного, направленной против псевдоноваторов и формалистов: в нём утверждаются принципы народности и жизненной правды, как важнейшие принципы социалистического искусства.

Тяга

Нагляделся я на большие собрания:
В глазах пестрит от электрического сияния,
Народу в зале - не счесть,
Давка - ни стать, ни сесть.
На эстраде - президиум солидный,
Ораторствует большевик видный,
Стенографистки его речь изувечивают,
Фотографы его лик увековечивают,
Журналисты ловят «интересные моменты»,
Гремят аплодисменты,
Под конец орут пять тысяч человек:
- Да здравствует наш вождь Имя-Рек!

Мне с Имя-Реками не равняться,
Мне бы где-либо послоняться:
У поросшего лопухом забора
Подслушать обрывок разговора,
Полюбоваться у остановки трамвайной
Перебранкой случайной,
Уловить на улице меткое словцо,
Заглядеться на иное лицо,
Обшарить любопытным взглядом
«Пивную с садом»,
Где сад - чахоточное деревцо
С выгребной ямой рядом,
Где аромат - первый сорт,
Хоть топор вешай.
«М-м-мань-ня… ч-чёрт-р-р-т!»
«Не цапайся, леш-шай!..»
У пивного древа
Адам и Ева, -
Какой ни на есть, а рай!
Не разбирай.
Без обману.
Соответственно карману.
А карманы-то бывают разные:
Пролетарские и буржуазные.

Не пробуйте ухмыляться заранее:
Мол, у меня в башке туман -
Начал писать про собрание,
А свёл на карман.
Сейчас вам будет показано,
Как одно с другим бывает связано.

   Есть такой город - Евпатория,
У него есть своя история.
Но прошлое нас мало касается,
Когда настоящее кусается.
К Чёрному морю этот городок
Выпятил свой передок,
Приманчивый, кокетливый,
К нэпманам приветливый,
А спиной пролетарской,
Разорённою, мёртвой, «татарской»,
Повернулся к равнине степной,
Где пылища и зной.
Здесь, за этой спиною,
Задыхаясь от зною,
Приютился вокзальчик невзрачный,
По ночам сиротливый, покинутый, мрачный,
На припёке на три изнурительных дня
Приютивший в вагоне меня.

   Как мужик я изрядно известный,
То пролетариат весь местный,
Железнодорожный,
Прислал мне запрос неотложный:
Не угодно ли мне, так сказать,
Себя показать
И обменяться живыми словами?
- Интересуемся оченно вами…

Без председательского звона,
Без заранее намеченного плана
Разместились на путях, у вагона,
Вокруг водопроводного крана
Человек… ну, едва-едва
Десятка полтора или два.
Может быть, я ошибся в количестве:
Не заметил тех, кто лежал на животе.
Ведь собрание шло не при электричестве,
А в ночной темноте.
Тем не менее
Был оркестр, проявивший большое умение,
Оркестр - собранью под стать -
Какого в Москве не достать:
От чистого сердца, отнюдь не халтурно,
Кузнечики - вот кто! - звенели бравурно,
Без дирижёра - и явного и тайного -
Показали пример искусства чрезвычайного,
Оттеняя старательно каждый нюанс.
Гениальный степной Персимфанс!.. {*}
Под эту игру бесконечную
Повели мы беседу сердечную.
Разливаться ли тут соловьём,
Иль противно ломаться под видом всезнайки?
Говорили душевно. И я без утайки
Говорил даже что-то о детстве своём.
Обо всём говорило собрание,
Под конец - про карман.
Обратил на это внимание
Рабочий, Димитренко Емельян.
Спросите у Димитренка, бедняги,
Кто он - по чину - такой?
«Я, - скажет он, - служба тяги,
Я - на всё и у всех под рукой».
Одна по штату, незаменимая,
Эта «тяга» неутомимая.
Начальник вокзала - всему голова,
У него заместителей два.
Телеграфист с телеграфистом чередуются.
Одна «тяга» бессменно «мордуется».
Праздник, не праздник - Емельян на пути.
«Емельян, подмети!»
Емельян подметает.
«Емельян, угля не хватает!»
Емельян кряхтит под кулём
С углём.
«Емельян, на уборку поездного состава!»
«Емельян, есть во всех ли вагонах вода?»
Емельян танцует и слева и справа,
Емельян тянет шлангу туда и сюда.
«Емельян, на промывку вагонов для соли!»
С Емельяна - пот ручьём, не росой,
На ногах ему соль разъедает мозоли,
Потому что - босой.
«Емельян, - кличет слесарь, - в депо на минутку.
Емельян - в водопроводную будку,
Там у бака какой-то изъян!..»
- Емельян!..
       - Емельян!..
              - Емельян!..
Емельян надрывается зиму и лето.
Ему отдыха нет: не гуляй, не болей!
Емельян Димитренко получает за это
В месяц… девять рублей!
   Димитренко - весь потный и чёрный, -
Он богач бесспорный.
Любому Ротшильду, Форду
Он плюнет презрительно в морду.
Его щедрость достойна удивления.
Подсчитайте его отчисления.
«Емельян, два процента в союз».
«Даю-с!»
«Емельян, отчисление в МОПР».
«Отчисляю, я добр!»
«Емельян, дай на Воздухофлот».
«Вот!»
«Емельян, Доброхим».
«Дадим!»
«На «Долой неграмотность» гони четвертак».
«Так!»
«В кассу взаимопомощи…»
«Сколько?»
           «Процент!»
«В момент!»
«Емельян, в Ох… мат… млад…» {**}
«Что такое?»
             «Ох… мат…»
«Что ж, и я не лохмат!»
«Емельян, на борьбу с этим… с этим…»
«Говори сразу: сколько? Ответим!»
«На газету «Гудок»… надо всем поголовно…»
«Сколько нужно?»
                 «Расход - пустяков:
Шестьдесят пять копеечек ровно».
Результат получился таков:
На пятнадцать рабочих - пятнадцать «Гудков».
«Понимаю, - кряхтит Емельян, - значит нужно.
Горе: в грамоте слаб. И читать недосужно».
Дома ждут Емельяна жена и ребята.
Рубль за угол. На что этот угол похож!..
Дочка в школе, и в месяц по рублику тож.
Рубль. А где его взять? Вот как тает зарплата…
На руках остаётся от всех прибылей…
Пять рублей!

   Ночь. Кузнечики шпарят симфонию ту же.
Димитренко кончает о быте своём.
   «Да, живем всё ещё не просторненько, друже,
Но, одначе, живём.
Из деревни не кума дождёшься, так свата.
Кум - не кум, сват - не сват без муки или круп.
Хоть деревня, сказать, и сама небогата…»
Кто-то сплюнул: «Ну, да. Знаем ихнего брата.
Привезёт на пятак, чаю схлещет на руп…»
   «Чем ещё, - я спросил, -
                            есть у вас похвалиться?»
«Есть у нас Крымтепо,
                      чтоб ему провалиться! {***}
На картошку, товарищ, имейте в виду,
Деньги взяты ещё в двадцать третьем году,
А картошки всё нет. Деньги канули в воду».
«В Евпатории ж цены - беда!
Летом сколько народу приезжает сюда!»
«Цены скачут, как блохи!
Всё же летом бывали делишки неплохи.
Вещи нэпманам раньше носили. Доход.
За сезон кой-чего мы б себе накряхтели.
Да от нас отошло это в нынешний год.
Появились носильщики. Вроде артели».
«Что носильщики скажут?»
                         «Да нету их тут!»
«Почему?»
          «Потому. Так они и придут.
Ведь они у нас летний кусок отобрали».
«Братцы! Поздно. Идти по домам не пора ли?»

Рано утром я высунул нос из вагона,
Посмотрел. Димитренко-то - вона!
«Служба тяги» на рельсах.
                          «Здоров, Емельян!
Тянем?»
        «Тянем, товарищ Демьян!»
Пригляделся к нему. Тот же потный и чёрный,
Но - приветливый, бодрый, проворный,
Не вчерашний, какой-то другой.
Вправду ль он? Горемыка ли?
Говорит мне: «Простите уж нас, дорогой,
Что вчера мы пред вами маленько похныкали.
Это верно: бывает порой чижало.
Точно рыбе, попавшей на сушу.
А в беседе-то вот отведёшь этак душу,
Глядь, - совсем отлегло».
«Е-мель-я-я-ян!..
                  Будешь там толковать до обеда!..»
Емельян встрепенулся: «Прощайте покеда!»
И, на лбу пот размазав рукою корявою,
Побежал к паровозу со шлангой дырявою.

1924

* Персимфанс - первый симфонический ансамбль.

** Охматмлад - охрана материнства и младенчества.

*** Крымтепо - Крымское транспортное потребительское общество.

О соловье

Посвящается рабоче-крестьянским поэтам

Я не в силах считать произведения экспрессионизма, футуризма… и прочих «измов» высшим проявлением художественного гения. Я их не понимаю. Я не испытываю от них никакой радости…

Важно… не то, что даёт искусство нескольким сотням, даже нескольким тысячам общего количества населения, исчисляемого миллионами. Искусство принадлежит народу. Оно должно уходить своими глубочайшими корнями в самую толщу широких трудящихся масс. Оно должно быть понятно этим массам и любимо ими. Оно должно объединять чувство, мысль и волю этих масс, подымать их. Оно должно побуждать в них художников и развивать их. Должны ли мы небольшому меньшинству подносить сладкие утончённые бисквиты, тогда как рабочие и крестьянские массы нуждаются в чёрном хлебе? …мы должны всегда иметь перед глазами рабочих и крестьян.

Завет Ленина. По воспоминаниям Клары Цеткин. - «Коммунар», 1924, № 27

Писали до сих пор историю врали,
Да водятся они ещё и ноне.
История «рабов» была в загоне,
А воспевалися цари да короли:
   О них жрецы молились в храмах,
О них писалося в трагедиях и драмах,
   Они - «свет миру», «соль земли»!
Шут коронованный изображал героя,
Классическую смесь из выкриков и поз,
А чёрный, рабский люд был вроде перегноя,
   Так, «исторический навоз».
Цари и короли «опочивали в бозе»,
И вот в изысканных стихах и сладкой прозе
Им воздавалася посмертная хвала
   За их великие дела,
А правда жуткая о «черни», о «навозе»
   Неэстетичною была.
Но поспрошайте-ка вы нынешних эстетов,
Когда «навоз» уже - владыка, Власть Советов! -
Пред вами вновь всплывёт
                         «классическая смесь».
   Коммунистическая спесь
Вам скажет: «Старый мир -
                          под гробовою крышкой!»
Меж тем советские эстеты и поднесь
   Страдают старою отрыжкой.
Кой-что осталося ещё «от королей»,
И нам приходится чихать, задохшись гнилью,
Когда нас потчует мистическою гилью
   Наш театральный водолей.
   Быть можно с виду коммунистом,
И всё-таки иметь культурою былой
Насквозь отравленный, разъеденный, гнилой
   Интеллигентский зуб со свистом.
Не в редкость видеть нам в своих рядах «особ»,
Больших любителей с искательной улыбкой
Пихать восторженно в свой растяжимый зоб
«Цветы», взращённые болотиною зыбкой,
«Цветы», средь гнилистой заразы,
                                 в душный зной
Прельщающие их своею желтизной.
Обзавелися мы «советским»,
                           «красным» снобом,
Который в ужасе, охваченный ознобом,
Глядит с гримасою на нашу молодёжь
   При громовом её - «даёшь!»
И ставит приговор брезгливо-радикальный
   На клич «такой не музыкальный».
   Как? Пролетарская вражда
   Всю буржуятину угробит?!
Для уха снобского такая речь чужда,
Интеллигентщину такой язык коробит.
На «грубой» простоте лежит досель запрет, -
   И сноб морочит нас «научно»,
Что речь заумная, косноязычный бред -
«Вот достижение! Вот где раскрыт секрет,
С эпохой нашею настроенный созвучно!»
Нет, наша речь красна здоровой красотой.
В здоровом языке здоровый есть устой.
Гранитная скала шлифуется веками.
Учитель мудрый, речь ведя с учениками,
Их учит истине и точной и простой.
Без точной простоты нет Истины Великой,
Богини радостной, победной, светлоликой!
Куётся новый быт заводом и селом,
Где электричество вступило в спор с лучинкой,
Где жизнь - и качеством творцов и их числом -
Похожа на пирог с ядрёною начинкой,
Но, извративши вкус за книжным ремеслом,
Все снобы льнут к тому, в чём вящий есть излом,
Где малость отдаёт протухшей мертвечинкой.
Напору юных сил естественно - бурлить.
Живой поток найдёт естественные грани.
И не смешны ли те, кто вздумал бы заране
По «формочкам» своим такой поток разлить?!
Эстеты морщатся. Глазам их оскорблённым
Вся жизнь не в «формочках» -
                             материал «сырой».
   Так старички развратные порой
   Хихикают над юношей влюблённым,
Которому - хи-хи! - с любимою вдвоём
Известен лишь один - естественный! - приём,
Оцеломудренный плодотворящей силой,
Но недоступный уж природе старцев хилой:
У них, изношенных, «свои» приёмы есть,
Приёмов старческих, искусственных, не счесть,
Но смрадом отдают и плесенью могильной
   Приёмы похоти бессильной!
Советский сноб живёт! А снобу сноб сродни.
Нам надобно бежать от этой западни.
Наш мудрый вождь, Ильич,
                         поможет нам и в этом.
Он не был никогда изысканным эстетом
И, несмотря на свой - такой гигантский! - рост,
В беседе и в письме был гениально прост.
Так мы ли ленинским пренебрежём заветом?!
Что до меня, то я позиций не сдаю,
   На чём стоял, на том стою
И, не прельщаяся обманной красотою,
Я закаляю речь, живую речь свою,
Суровой ясностью и честной простотою.
   Мне не пристал нагульный шик:
Мои читатели - рабочий и мужик.
И пусть там всякие разводят вавилоны
Литературные советские «салоны», -
Их лжеэстетике грош ломаный цена.
Недаром же прошли великие циклоны,
Народный океан взбурлившие до дна!
Моих читателей сочти: их миллионы.
И с ними у меня «эстетика» одна!

Доныне, детвору уча родному слову,
   Ей разъясняют по Крылову,
Что только на тупой, дурной, «ослиный» слух
Приятней соловья поёт простой петух,
Который голосит «так грубо, грубо, грубо»!
Осёл меж тем был прав, по-своему, сугубо,
И не таким уже он был тупым ослом,
Пустив дворянскую эстетику на слом!
   «Осёл» был в басне псевдонимом,
А звался в жизни он Пахомом иль Ефимом.
И этот вот мужик, Ефим или Пахом,
   Не зря прельщался петухом
И слушал соловья, ну, только что «без скуки»:
Не уши слушали - мозолистые руки,
Не сердце таяло - чесалася спина,
Пот горький разъедал на ней рубцы и поры!
Так мужику ли слать насмешки и укоры,
   Что в крепостные времена
Он предпочёл родного певуна
   «Любимцу и певцу Авроры»,
Певцу, под томный свист которого тогда
На травку прилегли помещичьи стада,
«Затихли ветерки, замолкли птичек хоры»
И, декламируя слащавенький стишок
   («Амур в любовну сеть попался!»),
Помещичий сынок, балетный пастушок,
Умильно ряженой «пастушке» улыбался?!
«Чу! Соловей поёт! Внимай! Благоговей!»
Благоговенья нет, увы, в ином ответе.
Всё относительно, друзья мои, на свете!
Всё относительно, и даже… соловей!
Что это так, я - по своей манере -
На историческом вам покажу примере.
Жил некогда король, прослывший мудрецом.
   Был он для подданных своих родным отцом
И добрым гением страны своей обширной.
Так сказано о нём в Истории Всемирной,
Но там не сказано, что мудрый сей король,
   Средневековый Марк Аврелий,
Воспетый тучею придворных менестрелей,
Тем завершил свою блистательную роль,
Что голову сложил… на плахе, - не хитро ль?-
Весной, под сладкий гул от соловьиных трелей.
В предсмертный миг, с гримасой тошноты,
Он молвил палачу: «Вот истина из истин:
Проклятье соловьям! Их свист мне ненавистен
   Гораздо более, чем ты!»

Что приключилося с державным властелином?
С чего на соловьёв такой явил он гнев?
Король… Давно ли он, от неги опьянев,
Помешан был на пенье соловьином?
Изнеженный тиран, развратный самодур,
   С народа дравший десять шкур,
Чтоб уподобить свой блестящий дар Афинам,
Томимый ревностью к тиранам Сиракуз,
Философ царственный и покровитель муз,
Для государственных потреб и жизни личной
Избрал он соловья эмблемой символичной.
«Король и соловей» - священные слова.
Был «соловьиный храм»,
                       где всей страны глава
Из дохлых соловьёв святые делал мощи.
Был «Орден Соловья», и «Высшие права»:
На Соловьиные кататься острова
   И в соловьиные прогуливаться рощи!
   И вдруг, примерно в октябре,
В каком году, не помню точно, -
Со всею челядью, жиревший при дворе,
   Заголосил король истошно.
Но обречённого молитвы не спасут!
«Отца отечества» настиг народный суд,
Свой правый приговор постановивший срочно:
«Ты смерти заслужил, и ты умрёшь, король,
Великодушием обласканный народным.
В тюрьме ты будешь жить
                        и смерти ждать дотоль,
Пока придёт весна на смену дням холодным
И в рощах, средь олив и розовых ветвей,
   Защёлкает… священный соловей!»
      О время! Сколь ты быстротечно!
Король в тюрьме считал отмеченные дни,
Мечтая, чтоб зима тянулась бесконечно,
И за тюремною стеною вечно, вечно
   Вороны каркали одни!
Пусть сырость зимняя,
                      пусть рядом шип змеиный,
Но только б не весна, не рокот соловьиный!
Пр-роклятье соловьям! Как мог он их любить?!
О, если б вновь себе вернул он власть былую,
Декретом первым же он эту птицу злую
Велел бы начисто, повсюду, истребить!
И острова все срыть! И рощи все срубить!
И «соловьиный храм» -
                      сжечь, сжечь до основанья,
   Чтоб не осталось и названья!
И завещание оставить сыновьям:
   «Проклятье соловьям!!»

Вот то-то и оно! Любого взять буржуя -
При песенке моей рабоче-боевой
Не то что петухом, хоть соловьём запой! -
Он скажет, смерть свою в моих призывах чуя:
«Да это ж… волчий вой!»
Рабочие, крестьянские поэты,
   Певцы заводов и полей!
Пусть кисло морщатся буржуи… и эстеты:
Для люда бедного вы всех певцов милей,
И ваша красота и сила только в этом.
   Живите ленинским заветом!!

1924

Писали до сих пор историю врали. - Имеются в виду буржуазные историки, принижавшие роль народных масс в развитии исторического процесса.

…нас потчует мистическою гилью // Наш театральный водолей. - Намёк на теорию так называемого «мистического реализма» В.Э.Мейерхольда.

«Цветы», взращённые болотиною зыбкой. - Подразумевается эстетско-идеалистическая концепция примата формы над содержанием («цветов» над «корнями»), которую в одной из своих статей изложил поэт А.Белый.

Ей разъясняют по Крылову. - Подразумевается басня Крылова. «Осёл и Соловей». Истолкование этой басни в стихотворении Д.Бедного не может быть признано верным.

Марк Аврелий (II век) - римский император, представитель «просвещённого абсолютизма».

Эп!..

Кто говорит: передышка.
   Кто говорит: карачун.
Кто говорит: старой жизни отрыжка.
Кто говорит: новой жизни канун.
   Выдался вечер погожий.
   Тройка летит по Тверской.
Кучер-то, кучер какой краснорожий!
Весело окрик звучит кучерской:
   - «Эп! Сторонися, прохожий»!..
   Эп!..
   Эп!!.
      Крик бесшабашный, на что-то похожий:
   - «Нэп! Сторонися, прохожий!..
   Нэп!!.»

   Публика… Батюшки-светы!
   Шику-то сколько, беда!
Барыни эвона как разодеты!..
Подняли головы вновь господа.
   Ярко блестит магазея.
   Выставка в каждом окне.
Публика топчется, жадно глазея.
Всё расхватает… По всякой цене!..
   - «Эп! Сторонися, прохожий!..
   Эп!
   Эп!!.»
      Крик бесшабашный, на что-то похожий:
   - «Нэп! Сторонися, прохожий!..
   Нэп!!.»

   Соболь, фальшивые блёстки…
   Слой из румян и белил…
Роскошь и бедность… Девицы… Подростки…
Густо «панельный товар» повалил.
   Всем - по одёжке дорожка:
   Этим - в шикарный «Ампир»,
Этим туда, где не шёлк, а рогожка,
В тёмный вонючий, сивушный трактир.
   - «Эп! Сторонися, прохожий!..
   Эп!..
   Эп!!.»
      Крик бесшабашный, на что-то похожий:
   - «Нэп! Сторонися, прохожий!
   Нэп!!.»

   Кружев прозрачная пена…
   Ножек приманчивый взлёт.
- «Митя… Нам море теперь по колена…
Всю, брат, Расею возьмём в переплёт!..
   Митя… Поедем к цыганам!..»
   - «Тройкою?..»
                 - «Тр-рой-ку скарей!!.»
- «Нищие… Чорт их несёт к ресторанам…
Клянчат, мерзавцы, у каждых дверей!»
   - «Эп! Сторонися, прохожий!
   Эп!
   Эп!!.»
      Крик бесшабашный, на что-то похожий:
   - «Нэп! Сторонися прохожий!
   Нэп!!.»

   Дробь выбивают копыта
   Взмыленных, быстрых коней.
Отзвук ли это минувшего быта?
Иль первоцвет наступающих дней?
   Выдался вечер пригожий.
   Тройка летит по Тверской.
Кучер-то, кучер какой краснорожий!
Весело окрик звучит кучерской:
   - «Эп! Сторонися, прохожий!
   Эп!
   Эп!!.»
      Окрик разгульный, на что-то похожий:
   - «Нэп! Сторонися, прохожий!
   Нэп!!.»

[1923]

Грабительский Интервенционал, или Грабинтерн

Стиннес имел переговоры с ген. Дегутом о
прекращении сопротивления в Руре и посетил
сидящего в тюрьме Круппа, с которым сговорился
о подробностях возобновления работ.

«Бьен!» - Стиннесу сказал
                          палач-француз, Дегут.
     Ему ответил Стиннес: «Гут!»
«Грабители всех стран»,
                        чья подлость так безмерна,
«Объединяются» под флагом
                          «Грабинтерна».

1923

Стиннес Г. (ум. 1924) - крупнейший германский капиталист, промышленный и финансовый воротила, разбогатевший на военных заказах в период первой мировой войны, после которой приобрёл заметное влияние на внешнюю и внутреннюю политику германского правительства.

Дегут - французский генерал, с октября 1919 г. до ноября 1924 г. командовавший французскими оккупационными войсками в Рейнской области.

Крупп Г. (р. 1870) - германский военный промышленник, глава крупнейшей германской фирмы по производству вооружения, крайний реакционер, пособник Гитлера, один из главных военных преступников в период второй мировой войны.

«Бил бы лбом»

Посвящается многим «пролетарским» поэтам

Гений шествует за гением!..
- Эй, послушайте, юнцы,
«Пролетарским» самомнением
Заражённые певцы!

Я с тревогою сторожкою
Наблюдал ваш детский рост.
Вы пошли чужой дорожкою,
За чужой держася хвост.

Увлекаясь «стихопластикой»,
Возведя в канон - «курбет»,
Вы дурацкою гимнастикой
Надломили свой хребет.

Вы, привив себе клинически
«Пролеткультовский» порок,
Дали визг неврастенический
Вместо мужественных строк.

Брюсов, Белый и Компания,
Вот какой шмелиный рой
Втиснул ваши начинания
В свой упадочный настрой.

Яд условности и сложности
В души юные проник,
Замутив до невозможности
Пролетарских дум родник.

Отравив себя отравою
Опьянительной и злой,
Вы кичитеся лукавою
Буржуазной похвалой.

Сквозь смешок пренебрежения -
Лести каверзной приём:
«Да! Вот это - достижения!
Браво, Кузькин! Признаём!»

Кузькин пыжится, топорщится,
Сочиняет: «Бил бы лбом!» -
У станка читатель морщится:
«Ах, едят те!.. Бил!.. Был!.. Бом…»

Для земного пролетария
Тошен вид твоих красот.
Кузькин! Ждёт тебя авария!
Снизься с дьявольских высот!

Иль непонятым прелестником
Ты умрёшь в конце концов
Однодневкою, предвестником
Новых, подлинных певцов!

1923

Стихотворение посвящено поэтам, разделявшим творческую программу Пролеткульта - литературной группировки, извращавшей марксизм, противопоставлявшей себя партии и советской власти, боровшейся против реализма в искусстве, отвергавшей великие традиции русской классической литературы. В стихотворении проводится мысль о том, что идейно-творческие позиции Пролеткульта чужды народу, отражают влияние буржуазной идеологии и таят серьёзную опасность для молодых советских поэтов.

Увлекаясь «стихопластикой»… - Имеется в виду приверженность ряда писателей Пролеткульта к принципам символистской поэтики.

На что покойнику сапоги?

Случай в деревне Югостицы Смоленской губ.

Мужик Исай Слепых, уже давно больной,
    Жить приказал на фоминой.
    Покой ему, бедняге, вечный.
Вдова к попу - насчёт убогих похорон.
    А, к слову, поп, отец Мирон,
Был, не в пример другим,
                         на редкость поп сердечный.
    Узнав от плачущей вдовы,
Что нечем будет ей платить за похороны,
Он молвил: «Не у всех в кубышках миллионы.
Сам знаю я, твои достатки каковы.
Да, много горестей узнаешь ты, вдовея…
А что до платы мне… так дело не в деньгах…
Покойный твой Исай, мне помнится, говея,
У исповеди… кхе!.. был в новых сапогах».

На следующий день несли в гробу Исая.
Поп, на ноги свои украдкой взгляд бросая
(Ух, чёрт, и сапоги ж!), гнусил, распялив рот,
А сзади по снегу с гурьбой босых сирот
Исаева вдова плелась босая.

1923

«Вашингтонское разоружение»
(Современная баллада)

В аду прошёл тревожный гул
Из-за вестей о Вашингтоне,
И сам великий Вельзевул
Заёрзал в ужасе на троне:
«Эй, - закричал он, - Асмодей!
Ты - чёрт хитрейший в преисподней,
Ты насмотрелся на людей,
Служа в их шашнях первой сводней,
Ты знаешь, что у них к чему,
Ловя оттенки в каждом тоне…
Я - понимаешь? - не пойму,
Что там творится в Вашингтоне?
Кто Хьюз? Святой или дурак,
От чьих проектов уши вянут?
Впрямь на земле для новых драк
Вооружаться перестанут?
Иль блеск «гуманнейших» идей
Там служит только для парада?..»
«Олл райт!» - ответил Асмодей
И пулей вылетел из ада.

Недели не прошло одной,
Как, образец натуры пылкой,
Плут Асмодей пред Сатаной
Предстал с лукавою ухмылкой.
«Ну что? С разоруженьем как?» -
Владыка ада зубы стиснул.
Чёрт, рожу скорчивши в кулак,
Так прямо со смеху и прыснул.
И - от стены и до стены -
Весь ад сотрясся вдруг от смеха:
То мощный хохот Сатаны
Встревожил все четыре эха.
Все черти, вторя Сатане,
Визжа, каталися по аду,
И даже грешники в огне -
И те смеялись до упаду.
А через час в аду - глазей! -
Висели (чудо! без изъяна!)
Портреты «адовых друзей» -
Ллойд-Джорджа, Хьюза и Бриана,
Портреты надпись обвела,
Вонючей писанная смесью:
«Склонился ад за их дела
Пред их заслуженною спесью!»

1921

Стихотворение написано в связи с открывшейся 12 ноября 1921 года в Вашингтоне международной конференцией, на которой государственный секретарь (министр иностранных дел) США, верный проводник политики американского империализма Юз (в тексте - Хьюз), выступил с фальшивыми речами о «сокращении вооружений» и представил специальный проект по этому вопросу. Во главе французской делегации был премьер-министр Бриан. Ллойд-Джордж возглавлял тогда английское правительство. Конференция, проводившаяся без участия советской страны (что вызвало резкий протест со стороны советского правительства), обнаружила глубокие противоречия между основными её участниками (США, Англией, Францией, Японией). В результате конференции США добились расторжения англо-японского союза и ограничения тоннажа морского флота Англии и Японии. Как этим, так и другими решениями США создали благоприятные условия для дальнейшего развития своей военной мощи.

Вельзевул - библейское название дьявола.

Асмодей - по библейской легенде, злой дух, демон.

Братское дело

   С весны всё лето, ежедневно
По знойным небесам он плыл, сверкая гневно, -
   Злой, огнедышащий дракон.
Ничто не помогло: ни свечи у окон,
Ни длиннорясые, колдующие маги,
Ни ходы крестные, ни богомольный вой:
Ожесточилася земля без доброй влаги,
Перекалённые пески сползли в овраги,
Поросшие сухой, колючею травой,
   И нивы, вспаханные дважды,
Погибли жертвою неутолённой жажды.
   Пришла великая народная беда.

***

   Есть, братья, где-то города:
Раскинув щупальца, как спруты-исполины,
Злом дышат Лондоны, Парижи и Берлины.
Туда укрылися былые господа,
Мечтающие вновь взобраться нам на спины
И затаившие одно лишь чувство - месть.
О, сколько радостных надежд несёт им весть,
Что солнцем выжжены приволжские равнины,
Что обезумевший от голода народ,
Избушки бросивши пустые и овины,
Идёт неведомо куда, бредёт вразброд,
Что голод, барский друг,
                         «холопскому сословью»
Впился когтями в грудь, срывая мясо с кровью,
И что на этот раз придушит мужика
Его жестокая костлявая рука.
А там… ах, только бы скорее!.. Ах, скорее!..
   И рад уже эсер заранее ливрее,
В которой будет он, холуй своих господ,
Стоять навытяжку, храня парадный ход:
- Эй, осади, народ!.. Не то чичас по шее!..
   Эй, осади, народ!..

***

Поволжье выжжено. Но есть места иные,
   Где не погиб крестьянский труд,
Где, верю, для волжан собратья их родные
Долг братский выполнят и хлеб им соберут.
Пусть нелегко оно - налоговое бремя,
Но пахарь пахарю откажет ли в нужде?
Мужик ли с мужиком убьют преступно время
В братоубийственной, корыстной, злой вражде?
Пусть скаредный кулак для хлеба яму роет,
   Тем яму роя для себя, -
Тот, кто голодному в день чёрный дверь откроет,
Об участи его, как о своей, скорбя,
Кто, с целью побороть враждебную стихию,
Даст жертвам голода подмогу в трудный год,
Тот и себя спасёт и весь родной народ.
Спасёт народ - спасёт Россию!

1921

Пришла великая народная беда - голод в Поволжье, разразившийся летом 1921 года. Империалисты Европы и Америки пытались использовать бедствие советских людей в своих корыстных целях. Они препятствовали оказанию материальной помощи голодающим, ставя её в зависимость от уплаты Советской Россией долгов царского правительства. Вместе с империалистами белогвардейское охвостье за рубежом делало прямую ставку на удушение Советской России с помощью голода. О бесчеловечности и преступном лицемерии, которые обнаружили при этом «белые господа», говорится во второй части данного стихотворения.

На перевале

          Товарищи!
Пускай, прельщая вас неисполнимым чудом,
Враги туманят вам глаза словесным блудом.
Я буду говорить для рыцарей труда.
Перед своим, родным, перед рабочим людом
    Льстецом я не был никогда.
    Я знал: мне верит мой читатель,
Как ни суров я был в моих стихах порой.
Я честно говорил герою: ты - герой!
И трусу говорил: ты - трус и ты - предатель!
И если мне бросал упрёки маловер,
Я знал: то меньшевик лукавый, иль эсер,
    Иль ошалелый обыватель,
Коль не прямой лакей баронов и князей,
    Сам черносотенный Гамзей.
Куда девалися трактирщики былые,
    Охотнорядцы, мясники,
Прохвосты важные, прохвосты рядовые,
    Урядники, городовые,
Жандармы явные и тайные шпики?
Многовековую народную проказу
    Не удалося выжечь сразу:
    Весь царский старый перегной,
Всю грязь зловонную, то ту, то эту лужу
Каким ни ограждай кордоном иль стеной,
Она разыщет щель и выползет наружу,
    Распространяя смрадный дух
И отравляя всех отравою тлетворной.
Враги не спят: огонь их ненависти чёрной
    В сердцах их чёрных не потух.
То, чем открытые враги ещё недавно
На боевых фронтах нам угрожали явно,
То тайные враги, весь разномастный хлам,
Ковали тайно здесь, шипя по всем углам.
    Потом, отчаявшись в успехе,
    Они ж, при нашем общем смехе,
С бесстыдством подлецов лихую чушь несли,
    Что «гуси Рим спасли»,
Что именно они, меньшевики, эсеры,
    Весь перекрасившийся сброд,
    Всегда «стояли» за народ,
«Болели» за него и «обсуждали» меры.
Но только стоило, как в нынешние дни,
Почувствовать нам боль хозяйственной заминки,
    Как с новой яростью они
С «заздравья» перешли на злобные «поминки».
    И дива в этом нет, как нет большой беды.
Когда осилим мы проклятую трясину,
    То кандидаты на осину -
Все те, кому не скрыть теперь своей вражды,
Все те, по чьей вине погибло столько жизней
    В огне войны, в когтях нужды, -
Они начнут вилять и заметать следы.
Что ни постигнет их, не жаль мне этих слизней!
Но жаль мне подлинных страдальцев -
                                    бедняков,
Жаль тех, кто, дрогнувши в тяжёлые минуты,
Сам на себя готов надеть былые путы,
Сам просит для себя и тюрем и оков,
Былым «хозяевам» сам подставляет плечи, -
Жаль тех, кто, слушая предательские речи
И душу отравив безудержной хулой
    Врагов, осипнувших от вою,
    Стоит с поникшей головою,
Работу бросивши, раздумчивый и злой.
    И если, поутру склонившись над газетой,
В рабочей хронике прочту я бюллетень,
Что неурядица идёт такой-то день
    На фабрике на той иль этой, -
Мне, братья, скорбная слеза туманит взор,
    И слова гневного «позор!»
Я не могу сказать, судя рабочих строго,
Я говорю: «Друзья, не слушайте лжецов!
    Мы победим в конце концов!
Я знаю: горько вам живётся и убого,
Но цель заветная близка, её видать.
Все силы напряжём - не будем голодать.
Страдали много мы. Осталося немного
    Перетерпеть, перестрадать!»

1921

Гамзей - обиходное название погромщиков из «чёрной сотни».

Охотнорядцы - погромщики, черносотенцы (по названию торгового квартала Охотный ряд в центре старой Москвы).

Новогоднее

Давая прошлому оценку,
Века и миг сводя к нолю,
Сегодня я, как все, на стенку
Тож календарик наколю
И, уходя от темы зыбкой,
С благонамеренной улыбкой,
Впадая ловко в общий тон,
Дам новогодний фельетон.

То, что прошло, то нереально, -
Реален только опыт мой,
И потому я, натурально,
Решил оставить путь прямой.
Играя реже рифмой звонкой,
Теперь я шествую сторонкой
И, озираяся назад,
Пишу, хе-хе, на общий лад.

Пишу ни весело, ни скучно -
Так, чтоб довольны были все.
На Шипке всё благополучно.
Мы - в новой, мирной полосе.
Программы, тезисы, проекты,
Сверхсветовые сверхэффекты,
Электризованная Русь…
Всё перечислить не берусь.

И трудно сразу перечислить.
Одно лишь ясно для меня:
О чём не смели раньше мыслить,
То вдруг вошло в программу дня.
Приятно всем. И мне приятно,
А потому весьма понятно,
Что я, прочистив хриплый бас,
Готовлюсь к выезду в Донбасс.

Нам приходилось очень круто.
Но труд - мы верим - нас спасёт.
Всё это так. Но почему-то
Меня под ложечкой сосёт.
Боюсь, не шлёпнуть бы нам в лужу.
Я вижу лезущих наружу -
Не одного, а целый стан -
Коммунистических мещан.

Мещанство - вот она, отрава! -
Его опасность велика.
С ним беспощадная расправа
Не так-то будет нам легка.
Оно сидит в глубоких норах,
В мозгах, в сердцах, в телесных порах
И даже - выскажусь вполне -
В тебе, читатель, и во мне.

Ты проявил в борьбе геройство.
Я в переделках тоже был.
Но не у всех такое свойство -
Уметь хранить геройский пыл.
Кой-где ребятки чешут пятки:
«Вот Новый год, а там и святки…»
Кой-где глаза, зевая, трут:
«Ах-ха!.. Соснём… Потом… за труд…»

Для вора надобны ль отмычки,
Коль сторож спит и вход открыт?
Где есть мещанские привычки,
Там налицо - мещанский быт.
Там (пусть советские) иконы,
Там неизменные каноны,
Жрецы верховные, алтарь…
Там, словом, всё, что было встарь.

Там - общепризнанное мненье,
Там - новый умственный Китай,
На слово смелое - гоненье,
На мысль нескованную - лай;
Там - тупоумие и чванство,
Самовлюблённое мещанство,
Вокруг него обведена
Несокрушимая стена…

Узрев подобную угрозу,
Сказать по правде - я струхнул.
И перейти решил на прозу.
В стихах - ведь вон куда махнул!
Трусливо начал, а кончаю…
Совсем беды себе не чаю…
А долго ль этак до беды?
Стоп. Заметать начну следы.

Я вообще… Я не уверен…
Я, так сказать… Согласен, да…
Я препираться не намерен…
И не осмелюсь никогда…
Прошу простить, что я так резко…
Твоё, читатель, мненье веско…
Спасибо. Я себе не враг:
Впредь рассчитаю каждый шаг.

Я тож, конечно, не из стали.
Есть у меня свои грехи.
Меня печатать реже стали -
Вот за подобные стихи.
Читатель милый, с Новым годом!
Не оскорбись таким подходом
И - по примеру прошлых лет -
Прими сердечный мой привет!

Между 24 и 31 декабря 1920

Электризованная Русь. - Имеется в виду план электрификации страны, принятый под руководством Ленина на 8-м Всероссийском съезде Советов в конце декабря 1920 г.

Вороньё

При свете трепетном луны
Средь спящей смутным сном столицы,
Суровой важности полны,
Стоят кремлёвские бойницы, -
Стоят, раздумье затая
О прошлом - страшном и великом.
Густые стаи воронья
Тревожат ночь зловещим криком.
Всю ночь горланит до утра
Их чёртый стан, объятый страхом:
«Кра-кра! Кра-кра! Кра-кра! Кра-кра! -
Пошло всё прахом, прахом, прахом!»
О, воплощенье мёртвых душ
Былых владык, в Кремле царивших,
Душ, из боярских мёртвых туш
В объятья к чёрту воспаривших!
Кричи, лихое вороньё,
Яви отцовскую кручину:
Оплачь детей твоих житьё
И их бесславную кончину!
Кричи, лихое вороньё,
Оплачь наследие твоё
С его жестоким крахом! Крахом!
Оплачь минувшие года:
Им не вернуться никогда.
Пошло всё прахом, прахом, прахом!

1920

Последняя капля

Парадный ход с дощечкой медной:
«Сергей Васильевич Бобров».
С женой, беременной и бледной,
Швейцар сметает пыль с ковров.
Выходит барин, важный, тучный.
Ждёт уж давно его лихач.
«Куда прикажете?» - «В Нескучный».
Сергей Васильевич - богач.
Он капиталов зря не тратит.
А капиталы всё растут.
На чёрный день, пожалуй, хватит, -
Ан чёрный день уж тут как тут.

Пришли советские порядки.
Сергей Васильичу - беда.
Сюртук обвис, на брюхе складки,
Засеребрилась борода.
Нужда кругом одолевает,
Но, чувство скорби поборов,
Он бодр, он ждёт, он уповает,
Сергей Васильевич Бобров.
Когда Колчак ушёл со сцены,
Махнули многие рукой,
Но у Боброва перемены
Никто не видел никакой.
Юденич кончил полным крахом:
У многих сердце в эти дни
Каким, каким сжималось страхом,
А у Боброва - ни-ни-ни.
Деникин - словно не бывало,
Барон - растаял, аки дым.
Боброву, с виду, горя мало, -
Привык уж он к вестям худым.
И даже видя, что в газетах
Исчез военный бюллетень,
Он, утвердясь в своих приметах,
Ждёт, что наступит… белый день.

И вдруг… Что жизнь и смерть? Загадка!
Вчера ты весел был, здоров.
Сегодня… свечи, гроб, лампадка…
Не снёс сердечного припадка
Сергей Васильевич Бобров.
Бубнит псалтырь наёмный инок
Под шёпоток старушек двух:
«Закрыли Сухарев-то рынок!»
«Ох, мать, от этаких новинок
И впрямь в секунт испустишь дух!»

1920

Нескучный - Нескучный сад в Москве.

Сухарев рынок - рынок на Сухаревой (Колхозной) площади в Москве, в годы военного коммунизма был рассадником спекуляции.

Честь красноармейцу!

Превознесу тебя, прославлю,
Тобой бессмертен буду сам.
Г. Р. Державин

Красноармеец - Пров, Мефодий,
Вавила, Клим, Иван, Софрон -
Не ты ль, смахнув всех благородий,
Дворян оставил без угодий,
Князей, баронов - без корон?

Вся биржа бешено играла
«На адмирала Колчака».
Где он теперь, палач Урала?
Его жестоко покарала
Твоя железная рука!

Деникин? Нет о нём помина.
Юденич? Вечный упокой.
А Русь Советская - едина.
Сибирь, Кавказ и Украина
Защищены твоей рукой!

Ты сбавил спеси польской своре,
Сменив беду полубедой.
Кто победит, решится вскоре,
Пока ж - ты мудро доброй ссоре
Мир предпочёл полухудой.

Ты жаждал подвига иного:
Рабочей, творческой страды.
Где места нет у нас больного?
Пора, дав жить тому, что ново,
Убрать гнильё с родной гряды.

Но оставалася корона,
Ещё не сбитая тобой.
И - всходов новых оборона -
Ты на последнего барона
Пошёл в последний, страшный бой.

Под наши радостные клики
Хвалой венчанный боевой,
Гроза всех шаек бело-диких,
Ты - величайший из великих,
Красноармеец рядовой!

Герой, принёсший гибель змею,
Твоих имён не перечесть!
Тебе - Вавиле, Фалалею,
Кузьме, Семёну, Еремею -
Слагаю стих я, как умею,
И отдаю по форме честь!

1920

Стихотворение, напечатанное в день третьей годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, посвящено героическим победам Красной Армии на фронтах гражданской войны.

Эпиграф - заключительные строки стихотворения Г.Р.Державина «Видение мурзы».

Польская свора. - Имеются в виду войска белополяков, изгнанные с советской территории летом 1920 г.

Последний барон - Врангель.

Манифест барона фон Врангеля

Ихь фанге ан. Я нашинаю.
Эс ист для всех советских мест,
Для русский люд из краю в краю
Баронский унзер манифест.
   Вам мой фамилий всем известный:
   Ихь бин фон Врангель, герр барон.
   Я самый лючший, самый шестный
   Есть кандидат на царский трон.
Послюшай, красные зольдатен:
Зашем ви бьётесь на меня?
Правительств мой - все демократен,
А не какой-нибудь звиня.
   Часы с поломанной пружина -
   Есть власть советский такова.
   Какой рабочий от машина
   Имеет умный голова?
Какой мужик, разлючный с полем,
Валяйт не будет дурака?
У них мозги с таким мозолем,
как их мозолистый рука!
   Мит клейнем, глюпеньким умишком
   Всех зо генаннтен простофиль
   Иметь за власть?! Пфуй, это слишком!
   Ихь шпрехе: пфуй, дас ист цу филь!
Без благородного сословий
Историй русский - круглый нуль.
Шлехьт! Не карош порядки новий!
Вас Ленин ошень обмануль!
   Ви должен верить мне, барону.
   Мой слово - твёрдый есть скала.
   Мейн копф ждёт царскую корону,
   Двухглавый адлер - мой орла.
Святая Русслянд… гейлих эрде…
Зи лигт им штербен, мой земля.
Я с белый конь… фом вейсен пферде…
Сойду цум альтен стен Кремля.
   И я скажу всему канальству:
   «Мейн фольк, не надо грабежи!
   Слюжите старому начальству,
   Вложите в ножницы ножи!»
Вам будут слёзы ошень литься.
«Порядок старый караша!»
Ви в кирхен будете молиться
За мейне руссише душа.
   Ви будет жить благополучно
   И целовать мне сапога.
   Гут! «Подписал собственноручно»
   Вильгельма-кайзера слуга,
Барон фон Врангель, бестолковый
Антантой признанный на треть:
«Сдавайтесь мне на шестный слово.
А там… мы будет посмотреть!!»

Баронскую штучку списал и опубликовал
                        Демьян Бедный 

1920

Написан Д.Бедным в ставке М.В.Фрунзе, в дни подготовки общего наступления на Южном фронте. Эта пародия на манифест ставленника монархистов и интервентов барона Врангеля получила широкую известность.

Пояснение немецких слов:

Ихь фанге ан - Я начинаю
Эс ист - Это есть
унзер - наш
Ихь бин - Я есмь
зольдатен - солдаты
Мит клейнем - С маленьким
зо генаннтен - так называемых
Ихь шпрехе - Я говорю
дас ист цу филь - это чересчур
Шлехьт - Нехорошо
Мейн копф - Моя голова
адлер - орёл
Русслянд - Россия
гейлих эрде - святая земля
Зи лигт им штербен - Она находится при смерти
фом вейсен пферде - с белого коня
цум альтен - у старых
Мейн фольк - Мой народ
кирхен - в церквах
мейне - мою
Гут - Хорошо

Антантой признанный на треть - т.е. официально признанный правительством Франции, одним из трёх государств Антанты.

Труд

Связь потеряв с обычной обстановкой,
Отдавшись весь работе фронтовой,
Ищу я слов, рифмующих с «винтовкой»,
Звучащих в лад с командой боевой.
Но слово есть одно, святое слово,
То слово - Труд. Оно горит огнём,
Оно звучит чеканно и сурово.
Вся наша мощь, всё упованье в нём.
Товарищ, знай, справляя наш субботник:
К победе путь - тернист и каменист.
Кто коммунист - тот истинный работник,
Кто не работник - тот не коммунист!

1920

Стихотворение посвящено субботнику, организованному Московским Комитетом партии 3 октября 1920 г.

Печаль

Дрожит вагон. Стучат колёса.
Мелькают серые столбы.
Вагон, сожжённый у откоса,
Один, другой… Следы борьбы.
Остановились. Полустанок.
Какой? Не всё ли мне равно.
На двух оборванных цыганок
Гляжу сквозь мокрое окно.
Одна - вот эта, что моложе, -
Так хороша, в глазах - огонь.
Красноармеец - рваный тоже -
Пред нею вытянул ладонь.
Гадалки речь вперёд знакома:
Письмо, известье, дальний путь…
А парень грустен. Где-то дома
Остался, верно, кто-нибудь.

Колёса снова застучали.
Куда-то дальше я качу.
Моей несказанной печали
Делить ни с кем я не хочу.
К чему? Я сросся с бодрой маской.
И прав, кто скажет мне в укор,
Что я сплошною красной краской
Пишу и небо и забор.
Души неясная тревога
И скорбных мыслей смутный рой…
В окраске их моя дорога
Мне жуткой кажется порой!

О, если б я в такую пору,
Отдавшись власти чёрных дум,
В стихи отправил без разбору
Всё, что идёт тогда на ум!
Какой восторг, какие ласки
Мне расточал бы вражий стан,
Все, кто исполнен злой опаски,
В чьём сердце - траурные краски,
Кому всё светлое - обман!

Не избалован я судьбою.
Жизнь жестоко меня трясла.
Всё ж не умножил я собою
Печальных нытиков числа.
Но - полустанок захолустный…
Гадалки эти… ложь и тьма…
Красноармеец этот грустный
Всё у меня нейдёт с ума!
Дождём осенним плачут окна.
Дрожит расхлябанный вагон.
Свинцово-серых туч волокна
Застлали серый небосклон.
Сквозь тучи солнце светит скудно,
Уходит лес в глухую даль.
И так на этот раз мне трудно
Укрыть от всех мою печаль!

13 сентября 1920, Полесье

День прозрения

В руках мозолистых - икона,
Блестящий крест - в руке попа.
Вкруг вероломного Гапона
Хоругвеносная толпа.
Толпа, привыкшая дорогу
Топтать к Христову алтарю,
С мольбою шла к земному богу,
К самодержавному царю.
Она ждала, молила чуда.
Стон обездоленного люда
Услыша, добрый царь-отец
Положит мукам всем конец.
Царь услыхал, и царь ответил:
Толпу молящуюся встретил
Его губительный свинец.

   Великий, страшный день печали, -
Его мы скорбью отмечали.
Но - крепкий плод его дозрел.
Так пусть же песни наши грянут!
Победным гимном пусть помянут
День этот все, кто был обманут
И кто, обманутый, прозрел!

1920

Правда-матка
Или - как отличить на фронтах
подлинные листовки Демьяна Бедного
от белогвардейских подделок под них

Вожу пером, ребятушки,
По белому листу.
С народом я беседовать
Привык начистоту.
За словом, сами знаете,
Не лезу я в карман,
Но не любил я отроду
Пускаться на обман.
За правду распинаюсь я
Уж много-много лет
И за словечко каждое
Готов держать ответ.
Написано - подписано,
Читай меня - суди.
Любовь и злая ненависть
Сплелись в моей груди:
Любовь - к народу бедному
И ненависть - к панам,
К царям, попам, помещикам
И всяческим «чинам».
За то, что раскрываю я
Всю правду бедняку,
Меня б дворяне вздёрнули
На первом же суку.
Пока же на другой они
Пускаются приём:
Печатают стишоночки,
Набитые враньём.
Стишки моею подписью
Скрепляют подлецы,
Чтоб их враньё за истину
Сочли бы простецы.
Но с подписью поддельною
Уйдёшь недалеко.
Мои ль стихи иль барские, -
Друзья, узнать легко:
Одной дороги с Лениным
Я с давних пор держусь.
Я Красной нашей Армией
Гордился и горжусь.
Мне дорог каждый искренний
И честный большевик.
В моём углу два образа:
Рабочий и мужик.
За строй коммунистический
Стоял я и стою.
Помещикам, заводчикам -
Пощады не даю.
Стремясь рассеять знанием
Души народной мрак,
Я - враг всех бабьих выдумок
И всех поповских врак.
Как вы, люблю я родину,
Но - не рабыню-Русь,
Которой помыкала бы
Разъевшаяся гнусь.
Люблю я Русь народную,
Советский вольный край,
Где мироедам - места нет,
Где труженикам - рай.
Ещё, друзья, приметою
Отмечен я одной:
Язык - моё оружие -
Он ваш язык родной.
Без вывертов, без хитростей,
Без вычурных прикрас
Всю правду-матку попросту
Он скажет в самый раз.
Из недр народных мой язык
И жизнь и мощь берёт.
Такой язык не терпит лжи, -
Такой язык не врёт.
У Кривды - голос ласковый,
Медовые уста,
У Правды - речь укорная,
Сурова и проста;
У Кривды - сто лазеечек,
У Правды - ни одной;
У Кривды - путь извилистый,
У Правды - путь прямой;
В сапожках Кривда в лайковых,
А Правда - босиком, -
Но за босою Правдою
Пойдём мы прямиком!

1919

Стихотворение написано в ответ на попытки белогвардейцев ослабить агитационное воздействие стихов Д.Бедного путём фабрикации и распространения листовок-фальшивок, написанных в литературной «манере» поэта и за его «подписью».

Танька-Ванька
Фронтовая песня

Красноармейцы Петроградского фронта называют танки - «таньками».

Танька козырем ходила,
Пыль по улице мела,
Страх на Ваньку наводила,
Форсовитая была!
  «Ванька, глянь-ка: танька, танька!..
  Подступиться - думать брось!»
  Расхрабрился как-то Ванька, -
  Танька, глядь, копыта врозь!

Уж как Ванька размолодчик,
Он прицел берёт на глаз.
Нынче красный он наводчик
В артиллерии у нас.
  «Ванька, глянь-ка: танька, танька!..»
  «Эх ты, дуй её наскрозь!»
  Как пальнёт по таньке Ванька, -
  Танька, глядь, колёса врозь!

В Красной Армии воякой
Ванька стал за первый сорт,
В переделке был он всякой,
И в бою Ванюха - чёрт.
  «Ванька, глянь-ка: танька, танька!..»
  «Эх ты, дуй её наскрозь!»
  Как пальнёт по таньке Ванька, -
  Танька, глядь, колёса врозь!

Ежли кто при виде таньки
Вдруг начнёт ошалевать,
Ванька лается: «Без няньки
Не привыкли воевать?!»
  «Ванька, глянь-ка: танька, танька!»
  «Ну так что?! Сплошал небось?
  Эх ты, трус!..» Как ухнет Ванька,
  Танька, глядь, колёса врозь!

Вишь от таньки как подрали
Все под Детским-то Селом.
Мы ж руками танек брали
Под Одессой и Орлом.
  «Ванька, глянь-ка: танька, танька!»
  «Ну так что?! Сплошал небось?
  Эх ты, трус!..» Как ухнет Ванька,
  Танька, глядь, колёса врозь!

«Таньке ходу нет в болоте,
Не пойдёт она в снегу.
С пушкой подступы к пехоте
Не один я стерегу».
  «Ванька, глянь-ка: танька, танька!»
  «Где она? Собьём небось!..»
  Как пальнёт по таньке Ванька, -
  Танька, глядь, колёса врозь!

«Пусть лишь танька подвернётся,
Угощу я калачом.
Танька к белым не вернётся,
Не вернётся нипочём».
  «Ванька, глянь-ка: танька, танька!»
  «Не уйдёт от нас небось!»
  Как пальнёт по таньке Ванька, -
  Танька, глядь, колёса врозь!

И у нас теперь умело
Стали танек снаряжать.
Да не в таньках, братцы, дело:
Трус всегда охоч бежать.
  «Ванька, глянь-ка: танька, танька!».
  «Ну так что?! Сплошал небось?
  Эх ты, трус!» Как ухнет Ванька, -
   Танька, глядь, колёса врозь!

Шкурник вечно в злой тревоге,
Смотрит в страшные очки.
Все телеги на дороге
Для него - броневички.
  «Ванька! Танька прёт с разбега!
  Защищаться - думать брось!»
  «Да ведь это же телега.
  Пронесло б тебя наскрозь!»

Жалкий трус от бабьей палки
Убежит наверняка.
Но бойцы стальной закалки
Посильней броневика.
  «Ванька, глянь-ка: танька, танька!»
  «Лезет, стерва, на авось!»
  Как пальнёт по таньке Ванька, -
  Танька, глядь, колёса врозь!

Танька тож не без осечек,
Таньке люб не всякий грунт -
И завзятый человечек
Подорвёт её в секунт.
  «Ванька, глянь-ка: танька, танька!»
  «Ладно. Справимся небось».
  Как пальнёт по таньке Ванька, -
  Танька, глядь, колёса врозь!

Танька - ценный приз для смелых,
Трусу - пугало она.
Стоит таньку взять у белых -
Белым сразу грош цена.
  Взвоют белые ребятки, -
  Тут их малость поднажать,
  Засверкают только пятки,
  Как начнут они бежать.

На карачках за машиной
Лезет белая орда.
Таньку сбей - толпой мышиной
Все помчат невесть куда:
  Унести лишь ноги рады.
  Красный знай-ка напирай,
  Таньки, пушки и снаряды -
  Всё у белых забирай!

Хоть не в таньках, братцы, дело
(Надо смелость уважать!),
Но и мы теперь умело
Стали таньки снаряжать.
  Ванька - эвон! - через ниву
  Прёт на таньке молодец.
  Дует белых в хвост и в гриву!
  Тут и песенке конец!

1919

Эта песня, пользовавшаяся на фронтах огромной популярностью, направлена против «танкобоязни». Иностранные интервенты снабдили армию Юденича большим количеством танков, в связи с чем возникла необходимость обучить красноармейцев методам борьбы с танком, а также вселить в них уверенность, что они сумеют одолеть эту «новинку» военной техники.

Во фронтовой газете 7-й армии «Боевая правда» песня «Танька-Ванька» была напечатана одновременно с передовой статьёй «Танк!», в которой говорилось: «Каждый боевой солдат должен разъяснять своему малообстрелянному товарищу, что такое танк, какое у него устройство, какие средства борьбы против танков. Надо положить конец страху перед танками. Тогда танк потеряет девять десятых своей силы… Танк - последняя ставка Юденича. Побить её, и победа будет за нами!»

На защиту Красного Питера

Красным бойцам

Наш тяжкий путь окрашен кровью,
Но колебаньям места нет.
Врага кичливому злословью,
Бойцы, дадим один ответ:
Докажем, всей ударив силой,
Что рано радуется гад,
Что будет чёрною могилой
Ему наш Красный Петроград!

Осада! Осада!
Бойцы Петрограда,
Привет вам из Красной Москвы!
Восторженных слов говорить вам не надо,
Бойцы Петрограда,
Победу решаете вы!

Скажу ль вам, героям:
Мы силы утроим?
Нет чисел, нет меры такой,
Чтоб вашу отвагу измерить, исчислить.
Кто может помыслить,
Кто смеет помыслить -
Схватить вас за горло рукой?
Безумец какой?

Вся барская свора,
Вся челядь - опора
Своих благодетелей, бар -
На вас наступает в неистовстве яром.
Бойцы Петрограда, вы встали недаром:
Врагу вы ответите мощным ударом.
Удар - на удар!

И снова и снова
За Питером слово:
Он первый к победе укажет нам путь.
Разбив своим молотом барскую шпагу,
Ему суждено боевую отвагу
В полки, утомлённые боем, вдохнуть.

В тяжёлую пору,
Готовясь к отпору
Врагам, угрожающим ей,
Москва вслед за Питером, твёрдым и смелым,
По вражеским ордам, и чёрным и белым,
Ударит всей мощью своей!

Осада! Осада!
Бойцы Петрограда,
Привет вам из Красной Москвы!
Восторженных слов говорить вам не надо,
Бойцы Петрограда,
Победу решаете вы!

1919

В дни, когда Юденич угрожал Петрограду, партия мобилизовала трудящихся на отпор врагу, на защиту Красного Питера.

Набат

Сегодня «День советской пропаганды» -
Призыв для тех, кого объяла лень.
Пропагандист, как я, не ждёт команды:
Я бью в набат уже не первый день.
Враг опьянён безумною отвагой,
Идёт к концу неразрешённый спор,
В последний раз с дворянской тонкой шпагой
Скрестили мы наш боевой топор.
Пронзит ли враг нам сердце острой сталью?
Иль голова слетит с дворянских плеч?
От братских сил отрезаны мы далью,
А у врага нет сил для новых сеч.
В отчаянье он всё на карту ставит,
Ему назад дорога отнята…
Вперёд, бойцы! И пусть змею раздавит
Железная рабочая пята!

1919

Написано ко «Дню советской пропаганды», проводившемуся по всей стране 7 сентября 1919 г.

Генерал Шкура

Настоящая фамилия деникинского
генерала Шкуро, как оказывается,
не Шкуро, а Шкура - по отцу,
казачьему атаману, мордобойце и шкуродёру.

Чтоб надуть «деревню-дуру»,
Баре действуют хитро:
Генерал-майора Шкуру
Перекрасили в Шкуро.
   Шкура - важная фигура:
   С мужика семь шкур содрал,
   Ай да Шкура, Шкура, Шкура,
   Шкура - царский генерал!

Два соседа - Клим с Авдеем -
Голосят во всё нутро:
«Оказался лиходеем
Генерал-майор Шкуро!»
   Ждали, видно, с ним амура, -
   Он же в лоск их обобрал,
   Ай да Шкура, Шкура, Шкура,
   Шкура - царский генерал!

Плачет тётушка Маланья,
Потеряв своё добро:
«Вытряс всё до основанья
Генерал-майор Шкуро!
   На Совет смотрела хмуро, -
   Вот господь и покарал!»
   Ай да Шкура, Шкура, Шкура,
   Шкура - царский генерал!

Раздавал, подлец, воззванья:
«Буду с вами жить в ладу.
Против вашего желанья
Ни за что я не пойду».
   В волке скажется натура,
   Как бы сладко он ни врал,
   Ай да Шкура, ай да Шкура,
   Шкура - царский генерал!

«Я, - твердил, - такого мненья:
Перед богом все равны».
Глядь, за ним в свои именья
Все вернулися паны.
   Счесть его за балагура,
   Так, гляди, он что удрал -
   Этот Шкура, этот Шкура,
   Расторопный генерал!

Шкура к барам: «Извините…
Мужичьё поблажек ждёт.
Так уж вы повремените,
Ваше к вам само придёт».
   Мол, такая «конъюнктура»;
   Подкузьмил совсем Урал.
   Очень хитрый этот Шкура,
   Шкура - царский генерал.

«Пусть вперёд мужик привыкнет
К барской власти, господа!»
Тут мы в крик. А он как цыкнет!
Мы с испугу - кто куда.
   Шкура - важная фигура,
   С мужиков семь шкур содрал,
   Ай да Шкура, ай да Шкура,
   Ну и что за генерал!

Назывался демократом,
Брал обманом. А потом
Расправлялся с нашим братом
И прикладом и кнутом.
   В волке скажется натура,
   Как бы сладко он ни врал,
   Ай да Шкура, Шкура, Шкура,
   Шкура - царский генерал!

Стали «шкурники» порядки
На деревне заводить:
Кто оставлен без лошадки,
Кто в наряды стал ходить.
   Стали все глядеть понуро:
   Чтобы чёрт тебя побрал,
   Пёс поганый, волчья шкура,
   Шкура - царский генерал!

Поп да дьякон - богомольцы -
Вкруг парней давай кружить:
«Поступайте в добровольцы
Генералу послужить!»
   Шкура - в этом вся причина, -
   Кто не шёл - тех силой брал.
   Ай да Шкура, молодчина,
   Расторопный генерал!

Да парней-то нету боле,
Дезертиры есть одни,
«Добровольцы» поневоле -
Горько каялись они:
   Страх берёт и совесть мучит
   Всех «зелёных» молодцов.
   Ай да Шкура, он научит,
   Всех проучит подлецов.

Взвыли дурни: «Злому гаду
Сами влезли мы в хайло,
Вот в какую нас засаду
Дезертирство завело!»
   Бьют и слева их и справа,
   Бьют враги и бьёт родня:
   Вся «зелёная орава»
   В первой линии огня!

Той порой казачьи шайки
Всюду рыщут, всё берут, -
Что не так - сейчас «в нагайки»
Иль в холодную запрут.
   Воют всеми голосами
   Клим, Аким, Авдей, Панкрат:
   «Ай да Шкура! Видим сами,
   Что ты есть за демократ!»

После дел такого рода
Научившись рассуждать,
Красной Армии прихода
Вся деревня стала ждать.
   «Караул! Не жизнь, а мука:
   Шкура шкуру с нас сдерёт!»
   Это, братцы, вам наука:
   Быть умнее наперёд!

1919

Генерал Шкура - Шкуро А. - белогвардейский генерал, командовал кавалерийским казачьим корпусом в составе деникинских войск. Совершал бандитские рейды против мирного населения, грабил крестьян и восстанавливал помещичьи порядки. После победы Красной Армии бежал за границу, где подвизался в качестве наездника-циркача.

Пора!

То не рать идёт на нас, не сила ханская,
Не орда деревни топчет басурманская, -
Это армия идёт чернопогонная,
Та ль оравушка сибирская - чалдонная,
С офицерами, с помещичьим правительством,
Под колчаковским верховным
                           предводительством,
Под знамёнами с колчаковской короною -
То ль с орлом былым, то ль с дохлою вороною.
Сам Колчак, по фронту едет он со свитою,
Со всей сволочью дворянской именитою,
Скалит зубы лютый аспид, ухмыляется,
Перед армией своею похваляется:
«Уж, чалдоны вы, чалдоны мои верные,
Холуи мои, холопы вы примерные,
Потрудился я над выправкою вашею,
Не жалел, кормил берёзовою кашею,
Все изведали моё вы милосердие,
Покажите ж вы теперь своё усердие:
Не жалея своей силы - алой кровушки,
Положите за меня свои головушки,
Чтоб, деревни, города спаливши целые,
Через трупы через ваши посинелые
С офицерской моей гвардиею пламенной
Я дошёл бы до Москвы до белокаменной
И, увенчанный всесветной царской славою,
Осчастливил Русь колчаковской державою:
Посадил бы вкруг себя господ сенаторов,
По губерниям назначил губернаторов,
Разослал бы становых к местам насиженным,
Землю всю б вернул помещикам обиженным, -
Склады, фабрики - железные, суконные -
Снова в руки передал бы я в законные;
Богачам-купцам вернув статью доходную,
Разрешил бы я торговлю им свободную,
Городским бы господам вернул владения,
Вновь питейные открыл бы заведения,
В ход пустил бы все заводы спиртогонные,
С винных лавок брал прибытки б миллионные,
Все казармы вновь набил бы я солдатами:
«Маршируйте перед царскими палатами!
Расправляйтесь, черти, с братьями и сёстрами:
Утверждайте власть мою штыками острыми!
Защищайте достояние господское!
Запрягайте в барский плуг сословье скотское!»
С подлой чернью, своевольной, узколобою,
Поведу я, новый царь, уж речь особую:
Задушу двойной, тройною контрибуцией,
Запорю, чуть где запахнет революцией, -
Не за речи, а за помыслы продерзкие
В клочья мяса превращу все рожи мерзкие, -
В тюрьмах буду подлецов гноить повалкою,
В церкви буду загонять железной палкою:
«Войте, псы, на четвереньках по-звериному,
Присягайте - покоряться мне единому
С благоверною супругой и со чадами!»
Мужичью пригну я головы прикладами:
«Много, черти, вы мутили да похабили!
Возвращайте, что у бар вы понаграбили,
Всё до пёрышка сносите мне, до ниточки:
Покрывайте-ка господские убыточки!»
Не забыты будут мной отцы духовные:
Увеличу я доходы их церковные
И земельные угодья им пожалую:
«Службу вы, отцы, несли царям не малую,
Проявите ж и ко мне святое рвение:
Всенародное устройте вы говение,
Исповедайте всю челядь непокорную,
Помогите мне траву всю вырвать сорную,
Злые плевелы отвеять все решительно, -
А уж я по ним ударю сокрушительно;
Не осталось чтобы семени проклятого,
Буду вешать бунтарей через десятого!
Никакого лиходеям послабления,
Чтобы помнили, как делать разграбления,
Как господское добро себе присваивать,
Как советское правление устраивать!
Будут маяться, как деды их не маялись!
Так зажму, чтоб бунтовать навек закаялись!»

   Кончил речь Колчак, из пушки ровно выпалил,
Свои буркалы на фронт свирепо выпялил,
Ажно пятки у чалдонов зачесалися.
(Только пятками чалдоны и спасалися.)
«Ой вы, пятки ж наши быстрые, вы пятушки!»
Переглядываться стали тут ребятушки,
То ль колчаковское воинство хороброе:
«А ведёт Колчак на дело нас недоброе,
На Иудино ведёт на злодеяние!
Ждёт какое ж нас за это воздаяние?
А не в пору ль, чем служить такому ворону,
Передаться всем на красную нам сторону,
На ту ль сторону рабочую, крестьянскую,
Сообща с ней доконать всю сволочь панскую,
Всю дворянскую породу именитую,
С Колчаком и всей его проклятой свитою?!
А не в пору ль,
                чем нам биться с братьей кровною,
Кончить дело мировою полюбовною,
Да просить, чтоб нас простили обмороченных,
Да в Советы слать людей неопороченных,
Власть Советскую повсюду строить честную,
Трудовую жизнь налаживать совместную?!»

Эх, кабы да это, братцы, всё случилося!
Уж и что бы на Руси-то получилося!
Кабы оземь Колчаков мы всех шарахнули,
То-то б зажили, - святые б в небе ахнули!
Жизнь земная стала б слаще райской сладости,
И уж выпил бы я здорово на радости!

1919

Французская булка

С колчаковского аэроплана
в красноармейские окопы была
сброшена обёрнутая в
прокламации французская булка

  Отец служил у «дорогих господ»
  (Свои харчи и восемь красных в год),
  А я, малец, был удостоен чести:
С сопливым барчуком играл нередко вместе;
Барчук в колясочке мне кнутиком грозил,
     А я… возил.
Не помню: то ль «игра» мне эта надоела,
То ль просто мною дурь мужичья овладела,
Но… «конь» забастовал и, бросивши игру,
     К отцу забился в конуру.
Барчук, упорствуя, стучал ко мне в окошко:
«Ну, повози меня, Демьян, ещё немножко!»
     И соблазнял меня,
     Забастовавшего коня,
     Ревевшего в каморке гулкой…
     Французской булкой!

Когда я услыхал о «булке Колчака»,
     Я вспомнил барчука.
Ну что ж? Польстясь на ласку,
Впряжёмся, что ль, опять
                         в господскую коляску?!
  «Дай, барин, булку. А потом…
  Хоть застегай нас всех кнутом!»

1919

Проводы
Красноармейская песня

Как родная мать меня
   Провожала,
Как тут вся моя родня
   Набежала:

«А куда ж ты, паренёк?
   А куда ты?
Не ходил бы ты, Ванёк,
   Да в солдаты!

В Красной Армии штыки,
   Чай, найдутся.
Без тебя большевики
   Обойдутся.

Поневоле ты идёшь?
   Аль с охоты?
Ваня, Ваня, пропадёшь
   Ни за что ты.

Мать, страдая по тебе,
   Поседела.
Эвон в поле и в избе
   Сколько дела!

Как дела теперь пошли:
   Любо-мило!
Сколько сразу нам земли
   Привалило!

Утеснений прежних нет
   И в помине.
Лучше б ты женился, свет,
   На Арине.

С молодой бы жил женой.
   Не ленился!»
Тут я матери родной
   Поклонился.

Поклонился всей родне
   У порога:
«Не скулите вы по мне.
   Ради бога.

Будь такие все, как вы,
   Ротозеи,
Что б осталось от Москвы,
   От Расеи?

Всё пошло б на старый лад,
   На недолю.
Взяли б вновь от нас назад
   Землю, волю;

Сел бы барин на земле
   Злым Малютой.
Мы б завыли в кабале
   Самой лютой.

А иду я не на пляс -
   На пирушку,
Покидаючи на вас
   Мать-старушку:

С Красной Армией пойду
   Я походом,
Смертный бой я поведу
   С барским сбродом,

Что с попом, что с кулаком -
   Вся беседа:
В брюхо толстое штыком
   Мироеда!

Не сдаёшься? Помирай,
   Шут с тобою!
Будет нам милее рай,
   Взятый с бою, -

Не кровавый пьяный рай
   Мироедский, -
Русь родная, вольный край,
   Край советский!»

1918, Свияжск

Одна из самых популярных песен, написана автором во время пребывания на Восточном фронте.

Малюта - от имени Малюты Скуратова, думного дворянина, начальника царской охраны и исполнителя казней при Иване Грозном.

Поёт Хор ВРК. Музыка: Д.Васильев-Буглай.

Предисловие к поэме А. С. Пушкина «Гавриилиада»

Друзья мои, открыто говорю,
Без хитростных раздумий и сомнений:
Да, Пушкин - наш ! Наш добрый светлый гений!
И я ль его минувшим укорю?
Он не стоял ещё… за «власть Советов»,
Но… к ней прошёл он некую ступень.
В его лучах лучи других поэтов -
Случайная и трепетная тень.
Ему чужда минувшей жизни мерзость,
Он подходил с насмешкой к алтарю:
Чтоб нанести царю земному дерзость,
Он дерзко мстил небесному царю.
Он говорил: «Тиран несправедливый,
Библейский бог, угрюмый и строптивый!»
А у Невы, средь Зимнего дворца,
Набитого охраною гвардейской,
Бродил другой тиран с душой злодейской,
Земной портрет небесного творца,
И не одну он возлюбил Марию, -
И в час, когда он в свой гарем входил,
Попы в церквах свершали литургию,
И дым синел над тысячью кадил.
- Благослови, господь, царёво дело!
Пошли успех его святым трудам! -
И сколько их, таких царей, сидело
По деревням, по сёлам, городам!
Им долгий день казался сладким мигом,
В хмельном чаду летел за годом год.
Под их ярмом, под их жестоким игом,
Стонал народ, рабы своих господ!

   Друзья, для нас пришла пора иная:
Мы свергли всех земных своих богов.
Клянитесь же, что больше Русь родная
Не попадёт под гнёт её врагов!
Пусть будет свят для нас завет пророка,
Рукой врагов сражённого до срока,
И пусть его разбитой лиры глас
Ободрит вас в тревоги жуткий час!
   Меня ж, друзья, прошу, не обессудьте
И, отдохнув за пушкинским стихом,
Таким простым и мудрым, позабудьте
О «предисловии» плохом.

1918

Дореволюционные издания поэмы А.С.Пушкина «Гавриилиада» выходили с огромным количеством купюр, искажавших смысл поэмы. Д.Бедный написал своё стихотворное предисловие в 1918 г., к выходу в свет полного текста «Гавриилиады». Была ли издана поэма с данным предисловием, пока не установлено.

Бродил другой тиран. - Имеется в виду император Николай I.

«Христос воскресе»

   У батюшки Ипата
   Водилися деньжата.
Конечно, дива тут особенного нет:
   Поп намолил себе монет!
Однако же, когда забыли люди бога
И стали сундуки трясти у богачей,
   Взяла попа тревога:
«Откроют, ироды, ларёк мой без ключей!»
Решив добро своё припрятать повернее,
   Поп, выбрав ночку потемнее,
Перетащил с деньгами ларь
      В алтарь
И надпись на ларе искусно вывел мелом:
«Сей ларь - с Христовым телом».
      Но хитрый пономарь,
      Пронюхав штуку эту
И выудивши всю поповскую монету,
Прибавил к надписи: «Несть божьих здесь телес!
         Христос воскрес!»

Что пономарь был плут, я соглашусь не споря,
Плут обманул плута - так кто ж тут виноват?
      Но я боюсь, чтоб поп Ипат
         Не удавился с горя.

1918

В огненном кольце

Ещё не все сломили мы преграды,
Ещё гадать нам рано о конце.
Со всех сторон теснят нас злые гады.
Товарищи, мы - в огненном кольце!
На нас идёт вся хищная порода.
Насильники стоят в родном краю.
Судьбою нам дано лишь два исхода:
Иль победить, иль честно пасть в бою.
Но в тяжкий час, сомкнув свои отряды
И к небесам взметнув наш алый флаг,
Мы верим все, что за кольцом осады
Другим кольцом охвачен злобный враг,
Что братская к нам скоро рать пробьётся,
Что близится приход великих дней,
Тех дней, когда в тылу врага сольётся
В сплошной огонь кольцо иных огней.
Товарищи! В возвышенных надеждах,
Кто духом пал, отрады не найдёт.
Позор тому, кто в траурных одеждах
Сегодня к нам на праздник наш придёт.
Товарищи, в день славного кануна
Пусть прогремит наш лозунг боевой:
«Да здравствует всемирная коммуна!»
«Да здравствует наш праздник трудовой!»

1 мая 1918

На завалинке
(Беседа деда Софрона)

Кто на завалинке? А, ты, сосед Панкрат!
   Здорово, брат!
   Абросим, здравствуй! Друг Микеша, это ты ли?
   Ну, что вы, деда не забыли?
А я-то до чего вас, братцы, видеть рад!..
   Покинувши на время Петроград,
Прибрёл я, старина, в родную деревеньку.
   Что? Как мне в Питере жилось?
   Перебивался помаленьку,
   Всего изведать довелось.
С врагами нашими за наше дело споря,
   Немало вытерпел я горя,
   Но… терпит бог грехам пока:
   Не только мяли нам бока,
Мы тоже кой-кому помяли их изрядно.
   Да, схватка крепкая была…
   Как вообще идут дела?
   Ну, не скажу, чтоб очень ладно:
   Тут, глядь, подвох, а там - затор.
Народные враги - они не дремлют тоже.
Одначе мы… того… нажмём на них построже.
Чай, не о пустяках ведём мы с ними спор.
   Не в том суть нашей схватки,
Что мироедов мы уложим на лопатки.
Нет, надо, чтобы враг наш лютый - сбитый с ног -
   Подняться больше уж не мог.
Иначе, милые, сыграем мы впустую.
Подобный проигрыш случался зачастую.
   Раз наши вечные враги,
   Очнувшись, сил накопят,
Они не то что гнуть начнут нас в три дуги,
   А всех в крови утопят.
   И учинят грабёж такой,
   Что ой-ой-ой!
   Вот почему всегда твержу я,
Чтоб по головке, мол, не гладили буржуя.
   Вот, други-братцы, почему
   Из щелкопёров кой-кому,
   Умам трусливым и нелепым,
   Я стариком кажусь свирепым.
А вся загвоздка в том, что я твержу одно:
   Родной народ, тебе другого не дано.
Сваливши с плеч своих грабительскую шайку,
   Завинчивай покрепче гайку!
   Завинчивай покрепче гайку!!
И если хочешь ты по новой полосе
   Пройти с сохою трудовою,
Все корни выкорчуй! Все корни злые, все,
   Со всею мусорной травою!..

1918

Маяк

     Мой ум - мужицкой складки,
Привыкший с ранних лет брести путём угадки.
Осилив груды книг, пройдя все ранги школ,
Он всё ж не приобрел ни гибкости, ни лоска:
Стрелой не режет он воды, как миноноска,
Но ломит толстый лёд, как грузный ледокол.
И были для него нужны не дни, а годы,
Чтоб выровнять мой путь по маяку Свободы.

Избрав, я твёрдо знал, в какой иду я порт,
И всё ненужное, что было мне когда-то
     И дорого и свято,
Как обветшалый хлам я выбросил за борт.
Душа полна решимости холодной -
Иль победить, иль умереть свободной.
Всё взвешено. Пути иного нет.
Горят огни на маяке Свободы.
Привет вам, братья, с кем делю я все невзгоды!
     Привет!

1918

Работнице

Язык мой груб. Душа сурова.
Но в час, когда так боль остра,
Нет для меня нежнее слова,
Чем ты - «работница-сестра».

Когда казалось временами,
Что силе вражьей нет числа,
С какой отвагой перед нами
Ты знамя красное несла!

Когда в былые дни печали
У нас клонилась голова,
Какою верою звучали
Твои бодрящие слова!

Пред испытанья горькой мерой
И местью, реющей вдали,
Молю, сестра: твоею верой
Нас подними и исцели!

1918

Написано по предложению секретаря редакции «Правды» М.И.Ульяновой для специального номера газеты, посвящённого первому празднованию в Советской стране Международного женского дня.

Новожизненские лягушки

Чем демократичнее власть, тем
она дороже обходится народу.
«Новая жизнь», 16-3/11

Вот это строгий суд! Суда не надо строже:
Народная им власть обходится дороже,
Чем власть - какая же? Ну, что стесняться зря!
Чья власть милей вам и дешевле?
Не ваши ль это предки древле
Пред Зевсом квакали, чтоб дал он им царя?

1918

Под «Новожизненскими лягушками» подразумевается контрреволюционная меньшевистская группа, объединившаяся вокруг газеты «Новая жизнь».

Не ваши ль это предки… - Подразумевается мотив басни Эзопа «Лягушки просят себе царя».

Последний перевал

Везут меня иль сам я еду,
Но знаю, сидя на возу,
Что рано праздновать победу,
Что гады ползают внизу,
Что воздух весь насыщен ядом
И что свободно мы вздохнём,
Когда в бою с последним гадом
Ему мы голову свернём.

Друзья, в великом, как и в малом,
Есть заповедная черта:
Перед последним перевалом
Дорога более крута.
Напрячь должны мы все усилья,
Чтоб после схватки боевой
С вершин в Долину изобилья
Войти семьёю трудовой!

1918

…гады ползают внизу… - Речь идёт о контрреволюционных вылазках монархистов, кадетов и других противников советского строя.

У господ на ёлке

Помню - господи, прости!
Как давно всё было! -
Парень лет пяти-шести,
Я попал под мыло.

Мать с утра меня скребла,
Плача втихомолку,
А под вечер повела
«К господам на ёлку».

По снежку на чёрный ход
Пробрались искусно.
В тёплой кухне у господ
Пахнет очень вкусно.

Тётка Фёкла у плиты
На хозяев злится:
«Дали к празднику, скоты,
Три аршина ситца!

Обносилась, что мешок:
Ни к гостям, ни к храму.
Груне дали фартушок -
Не прикроешь сраму!»

Груня фыркнула в ладонь,
Фартушком тряхнула.
«Ну и девка же: огонь! -
Тётушка вздохнула. -

Всё гульба нейдёт с ума,
Нагуляет лихо!
Ой, никак, идёт «сама»!»
В кухне стало тихо.

Мать рукою провела
У меня под носом.
В кухню барыня вошла, -
К матери с вопросом:

«Здравствуй, Катя! Ты - с сынком?
Муж, чай, рад получке?»
В спину мать меня пинком:
«Приложися к ручке!»

Сзади шум. Бегут, кричат:
«В кухне - мужичонок!»
Эвон сколько их, барчат:
Мальчиков, девчонок!

«Позовём его за стол!»
«Что ты, что ты, Пепка!»
Я за материн подол
Уцепился крепко.

Запросившися домой,
Задал рёву сразу.
«Дём, нишкни! Дурак прямой,
То ль попорчен сглазу».

Кто-то тут успел принесть,
Пряник и игрушку:
«Это пряник. Можно есть».
«На, бери хлопушку».

«Вот - растите дикарей:
Не проронит слова!..
Дети, в залу! Марш скорей!»
В кухне тихо снова.

Фёкла злится: «Каково?
Дали тож… гостинца!..
На мальца глядят как: во!
Словно из зверинца!»

Груня шепчет: «Дём, а Дём!
Напечём-наварим,
Завтра с Фёклой - жди - придём.
То-то уж задарим!»

Попрощались и - домой.
Дома - пахнет водкой.
Два отца - чужой и мой -
Пьют за загородкой.

Спать мешает до утра
Пьяное соседство.
. . . . . . . . . .
Незабвенная пора,
Золотое детство!

Январь 1918

Стихотворение носит автобиографический характер, приурочено поэтом к первому детскому новогоднему празднику в Советской России.

Птицеловы

   Весною некий птицелов
      Ловил перепелов:
   Лежал в траве густой часами,
На сети на свои глядел издалека, -
   Перепела ж ловились сами.
Была ли на сетях приманка велика?
Да ровно никакой! Доверчиво и смело
   Шли птицы на привычный зов:
   Обманщик ловкий, птицелов
Перепелиный бой подделывал умело!

Как много в наши дни вот этаких ловцов
   Средь политического поля!
   - «Земля и воля!»
   - «Земля и воля!»
- «Права!» - «Порядок!» - «Хлеб!» -
      свистят со всех концов.
Кто верит всякому «на вид - социалисту»,
Те уподобятся легко перепелам.
      Друзья, судите не по свисту,
         А по делам!

1917

В образе птицелова разоблачены эсеры, маскировавшие свою контрреволюционность фальшивым лозунгом «Земля и Воля».

Мой стих

   Пою. Но разве я «пою»?
   Мой голос огрубел в бою,
И стих мой… блеску нет в его простом наряде.
   Не на сверкающей эстраде
Пред «чистой публикой», восторженно-немой,
И не под скрипок стон чарующе-напевный
   Я возвышаю голос мой -
Глухой, надтреснутый, насмешливый и гневный.
Наследья тяжкого неся проклятый груз,
   Я не служитель муз:
Мой твёрдый, чёткий стих -
                           мой подвиг ежедневный.
   Родной народ, страдалец трудовой,
   Мне важен суд лишь твой,
Ты мне один судья прямой, нелицемерный,
Ты, чьих надежд и дум я - выразитель верный,
Ты, тёмных чьих углов я - «пёс сторожевой»!

Сентябрь 1917

Стихотворение явилось ответом на выпады «Новой жизни» (меньшевистской газеты, выходившей в Петрограде с апреля 1917 г.) против Демьяна Бедного и большевистской печати.

Приказано, да правды не сказано
(Солдатская песня)

Нам в бой идти приказано:
«За землю станьте честно!»
За землю! Чью? Не сказано.
Помещичью, известно!

Нам в бой идти приказано:
«Да здравствует свобода!»
Свобода! Чья? Не сказано.
А только - не народа.

Нам в бой идти приказано -
«Союзных ради наций».
А главного не сказано:
Чьих ради ассигнаций?

Кому война - заплатушки,
Кому - мильон прибытку.
Доколе ж нам, ребятушки,
Терпеть лихую пытку?

1917

Стихотворение приобрело широкую известность, особенно среди солдат, и вызвало озлобление буржуазной печати, которая требовала применения к автору судебных репрессий.

В церкви

      Сысой Сысоич, туз-лабазник,
      Бояся упустить из рук барыш большой,
Перед иконою престольной в светлый праздник
      Скорбел душой:
«Услышь мя, господи! - с сияющей иконы
Сысоич не сводил умильно-влажных глаз. -
   Пусть наживает там, кто хочет, миллионы,
А для меня барыш в сто тысяч… в самый раз…
Всю жизнь свою потом я стал бы… по закону…»
Сысоич глянул вбок, - ан возле богача
Бедняк портной, Аким Перфильев, на икону
Тож зенки выпялил, молитвенно шепча:
«Пошли мне, господи, в заказчиках удачу…
   Последние достатки трачу…
Чтоб обернуться мне с детишками, с женой,
   С меня довольно четвертной…»
Купчина к бедняку прижался тут вплотную,
   От злости став белей стены:
«Слышь? Лучше замолчи!..
                         На, сволочь, четвертную
   И не сбивай мне зря цены!»

1914

Мокеев дар
(Быль)

Случилася беда: сгорело полсела.
      Несчастной голытьбе в нужде её великой
От бедности своей посильною толикой
   Своя же братья помогла.
   Всему селу на удивленье
Туз, лавочник Мокей, придя в правленье,
«На дело доброе, - вздохнул, - мы, значит, тож…
      Чего охотней!..»
   И раскошелился полсотней.
А в лавке стал потом чинить дневной грабёж.
   «Пожар - пожаром,
А я весь свет кормить, чай, не обязан даром!»
   «Так вот ты, пёс, каков!»
Обида горькая взяла тут мужиков.
И, как ни тяжело им было в эту пору,
   Они, собравши гору
   Последних медяков
И отсчитав полсотни аккуратно,
   Мокею дар несут обратно:
   «На, подавись, злодей!»
   «Чего давиться-то? - осклабился Мокей,
Прибравши медяки к рукам с довольной миной. -
   Чужие денежки вернуть немудрено, -
А той догадки нет, чтоб, значит, заодно
Внесть и процентики за месяц… руп с полтиной!»

1914

Друзьям

Восходит день… И как там дальше?
Не мастер я по части од.
Не выношу нарядной фальши,
Хотя б и с маркою свобод.
У одописцев - ну их к богу -
Рассудок с сердцем не в ладу.
Авось без вымыслов дорогу
Я к сердцу вашему найду.
И вряд ли кто меня осудит
И горький мне пошлёт упрёк.
Не говорю я  - «дня не будет»,
Но говорю, что «день далёк».
Утешен сказкою обманной
Тот, кто свободу жадно «ждёт»:
Она - увы! - небесной манной
Сама собой не упадёт.
Все, кто в тоске о сроке скором
Готов проклятья слать судьбе,
Все обратитеся с укором
К самим себе, к самим себе.
Вы, вы творцы свободной доли,
«Судьбу» куёте вы одни.
От ваших сил и вашей воли
Зависят сроки все и дни.
От вас завсисит: пить отраву
Иль гнать трусливую ораву
Тех, кто лукаво вам твердит:
«Порыв несдержанный вредит.
А - полегоньку, понемножку.
Мы, глядь, и выйдем на дорожку».
   Да, говорю я, день далёк.
Но пусть не робкий уголёк,
Пусть ваше слово будет - пламя
Огня, горящего в груди,
Пусть, развернувшись, ваше знамя
Зареет гордо впереди,
Пусть гневом вспыхнут ваши очи
И с лиц сойдёт унынья тень,
Тогда скажу я, - нет уж ночи,
   Восходит день.

1913

Ерши и вьюны

   Слоняяся без дела
   В реке средь камышей,
Компания вьюнов случайно налетела
   На общий сбор ершей.
(«Случайно», говорю, а может - «не случайно»?)
   Ерши решали тайно,
Как им со щукою вести дальнейший бой?
Каких товарищей избрать в Совет ершиный
   Для руководства всей борьбой
   И управления общиной?
Достойных выбрали. «Все любы вам аль нет?»
«Все любы!» - «Все!» - «Проголосуем».
«Согласны, что и подписуем».
«Позвольте! Как же так? Уж утверждён Совет? -
Пищит какой-то вьюн. - Да я ж не подписался!»
   «Ты к нам откуда притесался? -
   Кричат ерши. -
   Не шебарши!»
«Чего - не шебарши? Вьюны, чай, тоже рыбы.
Вы на собрание и нас позвать могли бы.
Есть промеж нас, вьюнов, почище вас умы.
   Со щукой боремся и мы»,
   «Вы?!» - «Чем напрасно горячиться
   Да подыматься на дыбы,
   Вам у вьюнов бы поучиться
   Культурным способам борьбы».
«Каким?» - «Сноровке и терпенью.
   Уметь мелькнуть неслышной тенью,
   Где попросить, где погрозить,
   Где аргументом поразить, -
Зря не казать своих колючек:
Колючки - это уж старо!»

«Постой! Наплёл ты закорючек.
Да у вьюнов-то есть перо?»
«Есть». - «Без колючек всё?» - «Вестимо».
«Тогда… плывите, братцы, мимо!»

1913

Под видом вьюнов в басне изображены меньшевики-ликвидаторы.

«Наш путь»

В Москве вышла новая газета
партии большевиков «Наш путь».
(Из рабочей хроники 1913 г.)

«Уж у меня ли, кум, завод был не завод?
Без остановки шёл - сочти, который год?
Чуть не Расею всю мог завалить товаром! -
Московский некий туз, налёгши на чаёк,
   Пыхтел за пятым самоваром. -
   А нонь к чему идёт? Нет, братец мой, - недаром
Всё жуть меня брала, и сердце ёк да ёк.
Я как людей держал? В ежовых рукавицах!
Не пикни у меня о разных небылицах.
Замятня вышла раз - так я, не будь глупцом:
«Вот как вы, - говорю, - с родным своим отцом!
Кто ж, как не я,
                 всегда держался с вами вкупе?» -
Умаслил дураков одним-другим словцом,
   Наобещал им… чёрта в ступе.
Утихомирились. Покой и благодать.
Ан новой-то беды пришлось недолго ждать.
   Всё Питер, съешь его проказа!
Там вольнодумство все свои дало ростки,
«Звезда»… и «Правда» вслед…
                            Проклятые листки!
   От них ведь вся зараза.
Заглянешь на завод - кругом шу-шу, шу-шу.
Шуршат газетами… Смешки да переглядки…
«У, черти, - думаю, - уж я вас распушу!»
Куда там. Самого трясёт без лихорадки.
   Боюсь. Чего? И не понять.
   Всё Питер. Сразу бы принять
      Решительные меры.
   Нет, спохватились через год:
Бьют «Правду» и теснят на всякие манеры.
   Да что! Умнее стал народ:
   Набрался бодрости и веры -
   И не доест и не допьёт,
   Последний грош в газету шлёт.
Газета, что ни день, за карой терпит кару.
   Но каждому удару
      Готов отпор, -
   Не оставляют без ответа:
   Была до этих пор
      Одна газета,
   А нынче будет две -
   И в Петербурге и… в Москве!
Да, нечего сказать, хорошие итоги!
   Где? У кого искать подмоги?
Просить, чтоб и Москва с газетою дубьём
   Боролася и плетью?
Дразнить рабочих вновь? Нарваться на подъём
   И на газету… третью?..»

Я тоже думаю: пусть «Нашему пути»
   Враги не слишком рады.
Товарищи! Кто как там ни верти,
Нет силы, чтобы нас держали взаперти!
   Рабочей мысли нет преграды!

1913

Клоп

Жил-был на свете клоп. И жил мужик Панкрат.
Вот как-то довелось им встретиться случайно.
   Клоп рад был встрече чрезвычайно;
      Панкрат - не слишком рад.
А надо вам сказать: судьба свела их вместе -
        Не помню точно - где,
            Не то в суде,
   Не то в присутственном каком-то важном месте.
Кругом - чины да знать. Нарядная толпа
      Изнемогает в кривотолках.
Панкрат и без того сидел как на иголках -
А тут нелёгкая несёт ещё клопа!
      Взобравшись ловко по обоям
К Панкрату на рукав, клоп этаким героем
Уселся на руку и шарит хоботком.
От злости наш Панкрат позеленел весь даже:
      «Ах, чёрт, и ты туда же:
      Кормиться мужиком!» -
      И со всего размаху
Хлоп дядя по клопу свободною рукой.

        Мир праху
        И вечный упокой!

Читатель, отзовись: не помер ты со страху?
А я - ни жив ни мёртв. Наморщив потный лоб,
Сижу, ужасною догадкой потрясённый:
        Ну что, как этот клоп -
        Казённый?

1913

Моя молитва

Благодарю тебя, создатель,
Что я не плут и не предатель,
Не душегуб, не идиот,
Не заскорузлый патриот.
Благодарю тебя, спаситель,
Что дан мне верный «охранитель»
На всех путях, во всех местах,
Что для меня всегда в Крестах
Готова тихая обитель.

1913

Написано после ареста Д.Бедного на улице в Петербурге 19 февраля 1913 г. При аресте в кармане пальто был найден будильник, который полицейские приняли за взрывчатый заряд замедленного действия. За отсутствием «компрометирующих» данных поэт был отпущен.

Кресты - тюрьма с одиночными камерами в Петербурге.

Свеча

«Хозяин! Пантелей Ильич! Гляди-ко… Волга…
Взбесилась, видит бог. И потонуть недолго.
    А не потонем - всё равно -
    Водой промочит всё зерно».
    Приказчик мечется, хлопочет.
А Пантелей Ильич, уставя в небо взор,
    Дрожащим голосом бормочет:
    «Святители! Разор!
Чины небесные, арханделы и власти!
    Спасите от лихой напасти!
    Я добрым делом отплачу…
    Сведу в лампадах пуд елею…
    Под первый праздничек свечу
    Вот с эту мачту закачу…
    И сотельной не пожалею!»
То слыша, говорит приказчик Пантелею:
«Ты это что ж, Ильич? Про мачту-то… всурьёз?
Да где же ты свечу такую раздобудешь?»
«Молчи, дурак, - умнее будешь! -
Хозяин отвечал сквозь слёз. -
Дай только вымолить скорей у неба жалость,
Чтоб я с моим добром остался невредим, -
А там насчёт свечи мы после… поглядим…
    Укоротим, пожалуй, малость!»

Читатель, за вопрос нескромный извини:
    Скажи, ты помнишь ли те дни,
    Когда везде толпы народа
    Гудели, как шмели
                У мёда:
                «Свобода!»
                «Свобода!»
А дела до конца не довели.
На радостях, забыв о старом,
    Обмякли перед вольным даром.
Читатель, если ты один из тех шмелей,
Сам на себя пеняй и сам себя жалей, -
А мне тебя не жаль. Польстившись на подарок,
    Что заслужил, то получи:
    Заместо сотенной свечи -
    Копеечный огарок.

1913

Читатель… помнишь ли те дни… - октябрьские дни 1905 года, прошедшие в обстановке шумихи, организованной либеральной и монархической прессой, по поводу «манифеста 17 октября», который на поверку «заместо сотенной свечи» оказался «копеечным огарком». Направленность басни против «высочайшего манифеста» была отмечена как цензором, по донесению которого номер журнала «Просвещение», где была напечатана басня, подвергся конфискации, так и прокурором, выступившим на судебном процессе против редактора журнала.

Бунтующие зайцы

Взбежавши на пригорок,
Зайчишек тридцать-сорок
Устроили совет
   «Житья нам, братцы, нет».
   «Беда. Хоть с мосту в воду».
   «Добудемте права!»
   «Умрёмте за свободу!»

От смелых слов у всех кружилась голова.
Но только рядышком шелохнулась трава,
Как первый, кто кричал: «За волю в землю лягу!»
   С пригорка задал тягу.
   За ним все зайцы, кто куда,
   Айда!

Зайчишка с заинькой под кустиком сидела.
«Охти мне, без тебя уж стала тосковать.
Ждала тебя, ждала: глаза все проглядела.
Договорились, что ль, в совете вы до дела?»
«Договорилися. Решили бунтовать!»

О бунте заячьем пошли повсюду толки.
   Не говоря уж о лисе,
Теперь, поди, хвосты поджали звери все, -
   А больше всех, понятно, волки?!

1912

Басня высмеивает буржуазных либералов.

Эстетик

Долой политику!
Да здравствует эстетика!
Из современных лозунгов

Ослу, каких теперь немало,
Наследство с неба вдруг упало.
Добро! За чем же дело стало?

Схватив что было из белья
Да платье модного покроя,
Летит на родину Илья
(Так звали нашего героя).
«Ах! Ах! - приехавши домой,
Заахал радостно детина. -
Какая прелесть, боже мой!
Ну что за дивная картина!
Обвеян славной стариной,
Как ты прекрасен, дом родной!
Привет, почтенная руина!
В тебе живут былые дни.
Священна каждою песчинкой,
Стой, как стояла искони!
Тебя я - боже сохрани -
Чтоб изуродовал починкой!»
Избравши для жилья покой
Полуразрушенный, с пролётом,
Лишённым кровли, наш герой
Ликует, хоть его порой -
То куры угостят помётом,
То сверху треснет кирпичом,
То дождь промочит. Ровным счётом
Илье все беды нипочём.
Сроднясь душой и телом с грязью,
Леча ушибы - пудрой, мазью,
Среди развалин и гнилья,
Среди припарок и косметик,
Не падал духом наш Илья.
Он был в восторге от «жилья»,
Зане - великий был эстетик!

1912

Лицедеи

Недавно случай был с Барбосом:
   Томила пса жара,
   Так средь двора
   Клевал он носом.
А не заснуть никак! Усевшись на тыну,
   Сорока-стрекотуха
   Мешала сну.
   «Ой, натрещала ухо…
   И принесло же сатану!
Чай, больше места нет?.. Послушай-ка, болтуха:
   Уж ты б… таё…
   Недалеко до лесу…
Летела б ты, ей-богу, к бесу!»
   Сорока же - своё:
   То сядет, то привскочит,
   Слюною глазки мочит,
   Псу жалобно стрекочет:
   «Голубчик, не озорь!
Ведь у меня, гляди, какая хворь:
   Я так измаялась, устала, -
   Пить-есть почти что перестала, -
Вся измытарилась и сердцем и душой,
   Скорбя о братии меньшой!
И ко всему щеку раздуло… вспухли губы…
Ох, смертушка! Нет сил терпеть зубную боль!»
«Щека и губы… Тьфу! - рычит Барбос. - Позволь,
   Трещотка чёртова, кому бы
   Врала ты, да не мне.
   Где ж видано, в какой стране, -
   Уж разве что во сне, -
   Чтоб у сороки были… зубы?!»

   Урок вам нужен? Вот урок:
Встречаются меж нас нередко лицедеи:
   Высокие слова, высокие идеи, -
   Нет подвигов, но будут - дайте срок!
Известно urbi et (смотри словарь!) - et orbi:
Их грудь -
           вместилище святой гражданской скорби!
На деле ж вся их скорбь - зубная боль сорок!

1912

Urbi et orbi - городу и миру (лат.)

Правдолюб

«В таком-то вот селе, в таком-то вот приходе», -
Так начинают все, да нам - не образец.
Начнём: в одном селе был староста-подлец,
Ну, скажем, не подлец, так что-то в этом роде.
Стонали мужики: «Ахти, как сбыть беду?»
Да староста-хитрец с начальством был в ладу,
Так потому, когда он начинал на сходе
   Держать себя подобно воеводе,
   Сражаться с иродом таким
   Боялись все. Но только не Аким:
     Уж подлинно, едва ли
Где был ещё другой подобный правдолюб!
Лишь попадись ему злодей какой на зуб,
       Так поминай как звали!
Ни перед кем, дрожа, не опускал он глаз,
А старосте-плуту на сходе каждый раз
       Такую резал правду-матку,
Что тот от бешенства рычал и рвался в схватку,
Но приходилося смирять горячий нрав:
     Аким всегда был прав,
И вся толпа в одно с Акимом голосила.
     Да что? Не в правде сила!
В конце концов нашёл наш староста исход:
     «Быть правде без поблажки!»
Так всякий раз теперь Аким глядит на сход…
       Из каталажки.

1912

***

Полна страданий наших чаша,
Слились в одно и кровь и пот.
Но не угасла сила наша:
Она растёт, она растёт!

Кошмарный сон - былые беды,
В лучах зари - грядущий бой.
Бойцы в предчувствии победы
Кипят отвагой молодой.

Пускай шипит слепая злоба,
Пускай грозит коварный враг,
Друзья, мы станем все до гроба
За правду - наш победный стяг!

1912

Написано в связи с созданием первой ежедневной легальной большевистской газеты «Правда» и напечатано на первой полосе её 1-го номера.

«Союзники»

«Союзника» корил сановник, хмуря брови:
«Взгляни назад: какое море крови!
Взгляни вперёд: какой зловещий мрак!
      Ты понимаешь ли, дурак:
   Все замыслы мои бесплодно гинут,
   Я осуждён, оплёван, я покинут
   Разумными и честными людьми!
А ты мне чем помог? Чем, прах тебя возьми?
Едва не каждый день мне поднося иконы,
      Знамёна да жетоны,
    Ты, утопая весь во лжи,
Сулил мне доблестных «союзников» «мильёны».
    А где они? А где они, скажи?..»
Упрёкам нет конца. Сановник в гневе пылок.
      «Союзник» же то запыхтит,
             То закряхтит,
То поскребёт всей пятернёй затылок,
   То пальцем ковырнёт в носу…

Так я уж, так и быть, отечество спасу,
        Скажу сановнику открыто,
        Холопским душам не во гнев:
«Поставь скорей казённое корыто,
«Союзников» набьётся полон хлев!»

1912

«Союзники» - члены «Союза русского народа», основанной в 1905 г. по инициативе дворянства и духовенства погромно-черносотенной организации, субсидировавшейся царским правительством и опиравшейся в своей деятельности на отсталые слои городского мещанства, всякого рода деклассированные элементы. Целью этой организации была борьба с революционным движением, осуществлявшаяся методами насилия и прямого бандитизма. В частности, стремясь отвлечь внимание трудящихся от классовой борьбы, «Союз русского народа» выступил инициатором еврейских погромов.

Притон

Дошёл до станового слух:
В селе Голодном - вольный дух:
У двух помещиков потрава!
И вот - с несчастною, покорною толпой
Кровавая учинена расправа.
Понёсся по селу и плач, и стон, и вой…
   Знал озверевший становой,
   Что отличиться - случай редок,
Так лил он кровь крестьянскую рекой.
   Что ж оказалось напоследок?
   Слух о потраве был пустой:
От мужиков нигде потравы никакой.
   «Ах, чёрт! Дела на слабом грунте!
   Не избежать плохой молвы!»
   Но, не теряя головы,
Злодей строчит доклад об усмирённом бунте.
Меж тем, очнувшися от бойни, мужики
   На тайном сходе у реки
   Постановили: быть Афоне
За дело общее в столице ходоком,
Пред Думой хлопотать, - узнать, в каком
                                        законе
   Дозволено всё то, что ноне
Лихие вороги творят над мужиком?
Уехал наш ходок и через две недели
   Привозит весть.
Не дали мужики Афоне с возу слезть,
Со всех сторон насели:
   «Был в Думе?» - «Был».
                          «Ну, что?»
                                     «Да то:
   Судились овцы с волком…»
   «Эй, не томи!.. Скорее толком
   Всё говори, - кричит Егор, -
   Нашёл на извергов управу?»
   «Не торопись ты… Больно скор…
Мы казнены и впрямь совсем не за потраву.
   Шёл в Думе крепкий спор
Про наше - слышали? - про наше изуверство!
Но всех лютей чернил нас некий старичок…
   По виду так… сморчок…
А вот - поди ж, ответ держал за министерство:
«Потравы не было. Да дело не в траве:
У мужика всегда потрава в голове».
Так, дескать, господа нас малость постращали,
   Чтоб мы-де знали:
   Крепка ещё на нас узда!
А кровь… Так не впервой у нас её пущали…
Что, дескать, было так и будет повсегда!»
   «Ай, горе наше! Ай, беда!
Ни совести в тебе, скотина, ни стыда! -
   Тут с кулаками все к Афоне. -
Ты ж в Думу послан был, а ты попал куда?
   Ведь ты же был, никак, балда,
   В разбойничьем притоне!»

1912

Дума (Государственная) - представительное учреждение, существовавшее в царской России с 1905 по 1917 г. Подавляющее большинство мест в ней принадлежало буржуазно-помещичьим партиям.

Гуманность

С.-Петербургское общество
призрения животных сообщило
Пермской городской управе,
что вешать бродячих собак -
не гуманно. Удобнее пользоваться
специальным удушливым газом.
Из газет

   «Барбос!» - «Трезор!»
   «Ты что же смотришь истуканом?»
«Собачник, вижу я, бежит сюда с арканом!»
         «Шмыгнём-ка под забор!»
         Шмыгнули,
         Улепетнули
   На чей-то задний двор
   И продолжают разговор:
   «Слыхал, Барбос, ты новость эту?
Намедни в мусоре я выудил газету,
Так в ней прочел я: дан по городам приказ,
Что вешать, мол, собак бродячих… не гуманно…
   А дальше… как-то так… туманно:
Удушливый удобней, дескать, газ…»
«Туман - в твоей башке!.. Однако же как странно! -
   Ворчит в ответ Барбос
         Трезору. -
   Ты, чай, слыхал про Лисий Нос?
Не дай господь попасть туда в ночную пору!
   И всё же это - пустяки:
   Хоть я учён на медяки,
      Газетки ведь и я читаю между прочим, -
Так слушай: у людей - какую богачи
На Ленских приисках пустили кровь рабочим!
Вот тут гуманность-то людскую и сличи:
      Без виселиц, без газу,
А живота лишить сумели город сразу!»

Барбосу выводов подсказывать не будем.
Сказать по совести, не знаю я и сам,
Кому завидовать кто должен: люди - псам
      Иль псы-бродяги - людям?

1912

Лисий Нос - место на берегу Финского залива под Петербургом, где царское правительство приводило в исполнение смертные приговоры над революционерами.

Хозяин и батрак

Государственный совет постановил увеличить
до 15 часов рабочий день приказчиков и
лишить их праздничного отдыха.
Из газет

Над мужиком, над Еремеем,
В деревне первым богатеем,
     Стряслась беда:
Батрак от рук отбился,
Батрак Фома, кем Еремей всегда
     Хвалился.
Врага бы лютого так поносить не след,
Как наш Фома Ерёму:
                    «Людоед!
Чай, вдосталь ты с меня повыжал соку,
  Так будет! Больше мне невмочь
Работать на тебя и день и ночь
     Без сроку.
Пусть нет в тебе на грош перед людьми стыда,
  Так побоялся б ты хоть бога.
  Смотри - ведь праздник у порога,
А у тебя я праздновал когда?
  Ты так с работой навалился,
  Что впору б дух лишь перевесть.
  За недосугом я, почесть,
  Год в церковь не ходил и богу не молился!»
     На батрака Ерёма обозлился:
  «Пустые все твои слова!
  Нанёс ты, дурья голова,
     Большую гору
      Вздору.
Никак, довесть меня ты хочешь до разору?
  Какие праздники ты выдумал, Фома?
  Бес праздности тобой, видать, качает.
  Смекай - коль не сошёл ещё совсем с ума:
Кто любит праздновать, тот не добром кончает.
  Ты чем язвишь меня - я на тебя дивлюсь:
     «Год богу не молюсь!»
     А не подумал, Каин,
  Что за тебя помолится хозяин?!»

1912

Государственный совет - одно из высших правительственных учреждений царской России.

«Трибун»

Трибуна славного, любимца муз и граций,
Раз некий юноша спросил: «Скажи, Маклаций,
Что значит этот сон? Ты с некоторых пор
   Такими стал не брезговать речами,
Что вчуже пожимать приходится плечами!
Недавно вынес суд строжайший приговор
Лихому вору. Ты ж, не устыдясь позора,
   Так на суде стоял за вора,
   Как будто сам ты вор?
Беру другой пример - совсем не для эффекта:
Известный взяточник-префект влетел под суд,
   А ты уж тут как тут,
Готовый вызволить преступного префекта.
Не ты ль в защитники был позван богачом,
   Чью знают все звериную натуру,
Кто, на врага напав из-за угла, всю шкуру
   Содрал с него бичом?
   Ты с этим палачом
Предстал перед судом, хваля и обеляя,
   Сам знаешь, негодяя!
А между тем забыт тобой твой долг прямой -
   Быть люду бедному защитой!
   Ответь же, ритор знаменитый,
Скажи по совести и не кривя душой:
   Кто для тебя всего дороже,
Почтивший ли тебя доверием народ
   Иль всякий тёмный сброд,
Пред коим честный люд
                      быть должен на стороже?»
И юноше ответствовал трибун,
Любимец муз и граций,
   Маклаций:
«Хотя ты очень юн,
Рассудка у тебя, пожалуй, всё же хватит
   Понять - да и дурак поймёт! -
   Что всех дороже тот,
   Кто всех дороже платит».

1912

Маклаций - В.А.Маклаков, адвокат, член Государственной думы, деятель правого крыла кадетской партии. Выступая в Думе с демагогическими речами, он одновременно за большие гонорары защищал в суде финансовых тузов, совершавших уголовные преступления.

Звезда

Почти каждый номер газеты
«Звезда» конфискуется.
Земная хроника

Учёным Энебо открыта близ
созвездия Близнецов новая звезда.
Небесная хроника

Куда ни кинь, везде беда!
Прикосновенно стало небо!
   Узнав, что некиим Энебо
Открыта новая звезда,
Вскипело грозное начальство:
   «Ещё Звезда! Ведь вот нахальство!
Ну что ж тут долго толковать?
   Конфисковать!!»

1912

Кукушка

   Кукушка,
   Хвастливая болтушка,
   Однажды, сидя на суку,
Перед собранием кукушечьим болтала
   О чём попало,
   Что ни взбрело в башку.
Сначала то да сё, по общему примеру:
   Врала да знала меру.
Но под конец - поди ж ты! - соврала,
   Что видела орла.
«Орла! Ведь выпадет же случай! -
Кукушки все тут в крик наперебой. -
Скажи ж скорей, каков орёл собой?
   Чать, туча тучей?!»
«Ну, это - как кому, - хвастуньи был ответ, -
Особого в орле, пожалуй, мало.
По мне, так ничего в нём нет,
Чего бы нам недоставало:
   Те ж когти, клюв и хвост,
   Почти такой же рост,
Подобно нам, весь сер - и крылья и макушка…
   Короче говоря,
   Чтоб слов не тратить зря:
Орёл - не более, как крупная кукушка!»

Так, оскорбляя прах бойца и гражданина,
Лгун некий пробовал на днях морочить свет,
Что, дескать, обсудить - так выйдет всё едино.
   И разницы, мол, нет:
   Что Герцен - что кадет.

1912

25 марта 1912 исполнилось столетие со дня рождения А.И.Герцена. Эта дата была использована либеральными деятелями для фальсификации образа великого революционера-демократа.

Ночной порой

Ночной порой, когда луна
Взойдёт над тёмными лесами,
Внимай: родная сторона
Полна живыми голосами.

Но, зачарованный волной
Ночных напевов и созвучий,
Прильни к груди земли родной,
Услышишь ты с тоскою жгучей:

Среди лесов, среди степей,
Под небом хмурым и холодным,
Не умолкает звон цепей
В ответ стенаниям народным.

1912

«Молчи!»

Порой мне кажется, что я схожу с ума,
Что разорвётся грудь от непосильной муки.
Томлюсь в тоске, ломаю гневно руки,
   Скорблю, но скорбь моя - нема!
Сегодня, как вчера, - одни и те же вести:
Насилий новых ряд, а всех - уже не счесть!
Врагом, ликующим в порыве дикой мести,
Всё попрано - закон, свобода, совесть, честь!
Ты хочешь закричать: «Довольно же, довольно!
Остановитесь же, злодеи, палачи!»
Но кто-то горло сжал тебе и давит больно:
   «Молчи!»

1912

***

Тщетно рвётся мысль из рокового круга.
В непроглядной тьме смешались все пути:
Тайного врага не отличить от друга…
И стоять нельзя, и некуда идти…
Здесь - навис обрыв, а там - развалин груда;
Здесь - зияет ров, а там - торчит стена.
В стане вражьих сил - ликующий Иуда:
Страшный торг свершён, и кровь оценена.
Братья, песнь моя повита злой печалью,
Братья, голос мой - души скорбящей стон, -
В жуткой тишине над беспросветной далью,
Ободряя вас, пусть пронесётся он.
Братья, не страшна ни злоба, ни измена,
Если в вас огонь отваги не потух:
Тот непобедим и не узнает плена,
Чей в тяжёлый час не дрогнул гордый дух.

1911

Сонет

В родных полях вечерний тихий звон, -
Я так любил ему внимать когда-то
В час, как лучи весеннего заката
Позолотят далёкий небосклон.
Милей теперь мне гулкий рёв, и стон,
И мощный зов тревожного набата:
Как трубный звук в опасный бой - солдата,
Зовёт меня на гордый подвиг он.
Средь суеты, средь пошлости вседневной
Я жду, когда, как приговор судьбы,
Как вешний гром, торжественный и гневный,
В возмездья час, в час роковой борьбы,
Над родиной истерзанной и бедной
Раскатится набата голос медный.

[7 мая] 1911

***

Мысль изречённая есть ложь.
Тютчев. 

Бывает час: тоска щемящая
Сжимает сердце… Мозг - в жару…
Скорбит душа… Рука дрожащая
Невольно тянется к перу…

Всё то, над чем в часы томления
Изнемогала голова,
Пройдя горнило вдохновения,
Преображается в слова.

Исполненный красы пленительной,
И буйной мощи, и огня,
Певучих слов поток стремительный
Переливается, звеня.

Как поле, рдеющее маками,
Как в блеске утреннем река,
Сверкает огненными знаками
Моя неровная строка.

Звенит её напев рыдающий,
Гремит призывно-гневный клич.
И беспощаден взмах карающий
Руки, поднявшей грозный бич.

Но - угасает вдохновение,
Слабеет сердца тетива:
Смирив нестройных дум волнение,
Вступает трезвый ум в права,

Сомненье точит жала острые,
Души не радует ничто.
Впиваясь взором в строки пёстрые,
Я говорю: не то, не то…

И, убедясь в тоске мучительной,
Косноязычие кляня,
Что нет в строке моей медлительной
Ни мощи буйной, опьянительной,
Ни гордой страсти, ни огня,

Что мой напев - напев заученный,
Что слово новое - старо,
Я - обессиленный, измученный,
Бросаю в бешенстве перо!

1909

О Демьяне Бедном, мужике вредном

Поёмный низ порос крапивою;
Где выше, суше - сплошь бурьян.
Пропало всё! Как ночь, над нивою
     Стоит Демьян.

В хозяйстве тож из рук всё валится:
Здесь - недохватка, там - изъян…
Ревут детишки, мать печалится…
     Ох, брат Демьян!

Строчит урядник донесение:
«Так што нееловских селян,
Ваш-бродь, на сходе в воскресение
     Мутил Демьян:

Мол, не возьмём - само не свалится, -
Один конец, мол, для крестьян.
Над мужиками чёрт ли сжалится…»
     Так, так, Демьян!

Сам становой примчал в Неелово,
Рвал и метал: «Где? Кто смутьян?
Сгною… Сведу со света белого!»
     Ох, брат Демьян!

«Мутить народ? Вперёд закается!..
Связать его! Отправить в стан!..
Узнаешь там, что полагается!»
     Ась, брат Демьян?

Стал барин чваниться, куражиться:
«Мужик! Хамьё! Злодей! Буян!»
Буян!.. Аль не стерпеть, отважиться?
     Ну ж, брат Демьян!..

1909

Прототипом героя стихотворения явился Демьян Софронович Придворов, односельчанин и дядя поэта, прозванный в деревне «Бедным». Он был «смутьяном», правдолюбцем, искателем справедливости. Проведя многие годы в скитаниях, он вернулся в деревню таким же бедняком, каким был и раньше.

Брату моему

Порой, тоску мою пытаясь превозмочь,
Я мысли чёрные гоню с досадой прочь,
     На миг печали бремя скину, -
Запросится душа на полевой простор,
И, зачарованный мечтой, рисует взор
     Родную, милую картину:

Давно уж день. Но тишь в деревне у реки:
Спят после розговен пасхальных мужики,
     Утомлены мольбой всенощной.
В зелёном бархате далёкие поля.
Лучами вешними согретая, земля
Вся дышит силою живительной и мощной.
На почках гибких верб белеет нежный пух.
Трепещет ласково убогая ракитка.
И сердцу весело, и замирает дух,
И ловит в тишине дремотной острый слух,
     Как где-то стукнула калитка.
Вот говор долетел, - откуда, чей, бог весть!
Сплелися сочный бас и голос женский, тонкий,
Души восторженной привет - о Чуде весть,
И поцелуй, и смех раскатистый и звонкий.
Весёлым говором нарушен тихий сон,
     Разбужен воздух бодрым смехом.
И голос молодой стократно повторён
     По всей деревне гулким эхом.
И вмиг всё ожило! Как в сказке, стали вдруг -
Поляна, улицы и изумрудный луг
     Полны ликующим народом.
Скликают девушки замедливших подруг.
Вот - с песней - сомкнут их нарядно-пёстрый круг,
     И правит солнце хороводом!
Призывно-радостен торжественный трезвон.
Немых полей простор бескрайный напоён
     Певцов незримых звучной трелью.
И, набираясь сил для будущих работ,
Крестьянский люд досуг и душу отдаёт
     Тревогой будничных забот
     Не омрачённому веселью.

…О брат мой! Сердце мне упрёком не тревожь!
Пусть краски светлые моей картины - ложь!
Я утолить хочу мой скорбный дух обманом,
В красивом вымысле хочу обресть бальзам
     Невысыхающим слезам,
     Незакрывающимся ранам.

1909

***

Не примирился - нет! - я с гнусной рабской долей,
Всё так же пламенно я грежу вольной волей,
Всё с той же яростью позорный гнёт кляну,
Но - голос мой ослаб, но - песнь моя в плену,
Но - грудь истерзана, и сердцу нет отрады,
Но из усталых рук исторгнут грозный бич!
Ликует злобный враг. Кровавой жатве рады,
Клубятся в чёрной мгле, шипя победно, гады.
Бой кончен. Нет бойцов. Призыва гневный клич
Напрасен: из живых никто не отзовётся,
А мёртвые из гроба не встают…
И я молчу. Молчу.
                  Запел бы - не поётся!
Заплакал бы - но слёзы не текут.

1909

***

С тревогой жуткою привык встречать я день
     Под гнётом чёрного кошмара.
Я знаю: принесёт мне утро бюллетень
     О тех, над кем свершилась кара,
О тех, к кому была безжалостна судьба,
     Чей рано пробил час урочный,
Кто дар последний взял от жизни - два столба,
     Вверху скреплённых плахой прочной.
Чем ближе ночь к концу, тем громче сердца стук…
     Рыдает совесть, негодуя…
Тоскует гневный дух… И, выжимая звук
Из уст, искривленных злой судорогой мук,
     Шепчу проклятия в бреду я!
Слух ловит лязг цепей и ржавой двери скрип…
     Безумный вопль… шаги… смятенье…
И шум борьбы, и стон… и хрип, животный хрип…
     И тела тяжкое паденье!
Виденья страшные терзают сердце мне
     И мозг отравленный мой сушат,
Бессильно бьётся мысль…
                        Мне душно… Я в огне…
Спасите! В этот час в родной моей стране
     Кого-то где-то злобно душат!
Кому-то не раскрыть безжизненных очей:
     Остывший в петле пред рассветом,
Уж не проснётся он и утренних лучей
     Не встретит радостным приветом!..

1908

Написано под впечатлением многочисленных официальных известий о смертных и каторжных приговорах участникам революционного движения, выносившихся царским судом.