1
Нам нравится удача без труда,
Она встречается не очень часто.
На счастье я надеюсь иногда,
Но лучше не надеяться на счастье.
Ему - увы - сопутствует беда.
2
Трудиться надо с полною отдачей:
От творчества я человеком стал,
Но если вдохновенья не истрачу…
Есть выраженье: мёртвый капитал.
Что может быть несчастнее колодца,
Который превращается в болотце?
Его воды никто не пожелал.
3
О доблестях, о подвигах, о славе
Любой чудак мечтать, конечно, вправе,
Ещё не поздно, радужна мечта.
Что будет, если смолкнут птичьи песни?
Когда мечта, как летний сон, исчезнет,
Её зимой заменит пустота!
4
Гениальность часто не в чести,
Актуальность не доска Почёта,
Но неповторимые пути
И открытья не смахнуть со счёта.
Человек ржавеет, как металл,
Если нету у него исканий,
Вижу одинаковый финал
У изобретений и изданий!
5
Железный век железно умер,
А наше время удалей его:
Разумный человек подумал
О всей таблице Менделеева.
В век повсеместного прогресса
Уран сильнее, чем железо!
6
Не очень трудно безрассудно
Идти проторенной тропой,
Любым героем стать не трудно,
И трудно быть самим собой!
Нет если собственной удачи,
Успехи - те же неудачи!
7
Растут всего быстрее сорняки,
Они толпятся возле каждой дачи.
Свирепствуют рассудку вопреки
Иллюзии, как телепередачи.
Нам часто досаждают дураки,
О пустяках бессмысленно судача.
Чтоб не потратить жизнь на пустяки,
Которые вредны, как неудачи,
Есть мудрость. От неё не убеги!
8
Ошибки мне сопутствуют всегда,
Свершаю их и в шахматах, и в жизни
И не могу сказать, что без вреда,
Пожалуй, многие из них излишни:
Обидно - не исчезнут без следа,
В час горести не вызовут улыбки.
Утешусь тем, что признаю ошибки!
?
[Каждая строфа является акростихом. - В. П.]
Хоть и маленький, но сад
Во дворе Егорова.
Вишни, яблоки висят -
Это очень здорово!
Не щадя трудов и сил,
Он однажды осенью
Сам деревья посадил,
Чтобы плодоносили.
Получилось так хитро:
Урожай имеется -
Вишен целое ведро
С небольшого деревца!
У прилавков и витрин,
Там, где фрукты, очередь:
Всевозможный витамин
Людям нужен очень ведь!
А Егоров сад садил,
Витамины сам растил.
Сам себе он господин,
Сам себе он магазин,
Сам себе и покупатель -
Забирает весь товар…
Только денег не затратил,
В очереди не стоял!
?
- Береги честь смолоду! -
Справедливо слово то.
Было много раз оно
Там, где надо, сказано!..
Но и в зрелые года
Честь твоя - не ерунда,
И её - об этом речь -
Тоже следует беречь!
А в преклонном возрасте
Честь дороже почести:
Жизнь осмысленна, коль есть
Сохранившаяся честь!
Ну, а после? Ну, а после?..
Если жизнь прошла без пользы,
То от жизни толка чуть:
Остаётся только жуть.
Люди добрые, поверьте:
Честь нужна и после смерти.
Долговечней жизни честь -
Это следует учесть!
?
В силу установленных привычек
Я играю сыгранную роль:
Прометей - изобретатель спичек,
А отнюдь не спичечный король.
Прометей не генерал, а гений,
Но к фортунным и иным дарам
По дороге, признанной и древней,
Мы идём, взбираясь по горам.
Если даже есть стезя иная,
О фортунных и иных дарах,
То и дело нам напоминает
Кошелёк, набитый, как дурак!..
У него в руках искусства залежь,
Радость жизни, вечная весна,
А восторжествует новизна лишь,
Неосознанная новизна.
Славен, кто выламывает двери
И сквозь них врывается в миры,
Кто силён, умён и откровенен,
Любит труд, природу и пиры.
А не тот, кто жизнь ведёт монаха,
У кого одна и та же лень…
Тяжела ты, шапка Мономаха,
Без тебя, однако, тяжелей!
[1969]
Вероятно, скажу - не совру,
Обожаю правдивые вести:
Баклажаны мечут икру,
Они рыбами были прежде!
На одной из незнамых планет
Они плавали в океане -
И морской фиолетовый цвет
Сохранился с тех пор в баклажане!
Где ещё мы лиловость найдём?
Странный цвет баклажана-растенья
Говорит о его внеземном,
О небесном происхожденьи!
Но, на грешную землю попав,
Баклажаны утратили заводь.
Не имея возможности плавать,
Отказались от игр и забав.
Космонавты их к нам привезли -
Заскучали у нас баклажаны,
Ибо почва и климат земли
Оказались для них нежеланны.
Так по логике странных вещей
Существуют ещё перегибы -
На планете у нас в овощей
Превращаются резвые рыбы!
?
Я в детстве бросил рисовать.
Кто в этом виноват?
Хочу виновника назвать:
Мой милый младший брат.
Меня он рано превзошёл:
Похоже - значит, хорошо
Свой собственный портрет
Набрасывал карандашом.
А я так мог?.. Нет, нет!
Посредственные, не скорбя,
Свои рисунки сжёг,
А старшеклассного себя
Легко утешить смог:
Мой брат рисует лучше пусть,
Рисунки - пустяки,
А у меня отличный вкус,
И я пишу стихи.
В искусстве - так казалось мне -
Я больше понимал.
Мне нравились Мане, Моне,
Гоген и Ренуар.
Мой брат поздней меня узнал
Про то, кем был Ван-Гог,
Но постоянно рисовал -
Художником стать мог.
И мог в Манеже выставлять
Он свой автопортрет,
И мог ещё известней стать,
Чем я теперь поэт.
Печальным словом помяну
Года больших утрат:
В Отечественную войну
Погиб мой младший брат.
?
Каждый день
Это жизни модель.
Пробужденье -
Рожденье.
Утро -
Детство и юность,
Мудро
За утро волнуюсь.
Если утро проспал я
Или утро пропало,
То и зрелости полдень
Никуда не годен!..
Если утро пропало,
Поступил опрометчиво,
Ибо времени мало
Остаётся до вечера.
Вечер похож на старость:
Чувствуется усталость,
Очень мало осталось
До неизбежной полночи…
День бесполезный вспомните,
День ускользнувшего счастья…
Тянет ко сну. Сон похож на смерть.
Как перед смертью не надышаться,
Так и сегодня уже не успеть,
Не успеть и не преуспеть.
Остаётся надежда назавтра,
Завтра может пройти не затхло,
Завтра может пройти величаво,
Завтра нас увенчает слава!..
Ждать не долго ещё
Одного дня.
Хорошо,
Что модель не одна!
?
Пускай нам живописец не знаком,
Он требует подхода осторожного -
И мы его работу назовём
Картиной неизвестного художника.
Он числится в музее, как и тот,
Который славен именем и отчеством.
Его изобразительных работ
Никто не назовёт народным творчеством.
А поговорку, сказочный сюжет,
Который чрезвычайно занимателен,
Былину тех, частушку этих лет
Должны назвать прозаик и поэт
Трудами неизвестного писателя!..
Талантливо творил во все века
Коллега наш, неутомимый праведник.
На главных площадях наверняка
Ему давно пора поставить памятник!..
?
В ту ночь разведчики-ребята
Явились в штаб полка,
И командир обвёл их взглядом
И объяснил, что очень надо
Доставить «языка».
Пошли ребята по дороге,
За лесом поворот,
А ночь была полна тревоги
В тот сорок скверный год.
Вот лес. Прижались к лесу ближе.
Чуть слышен листьев хруст.
Идут, идут как можно тише…
И вдруг: - Сдавайся, рус!..
Их трое, и фашистов трое,
Вокруг глухая ночь.
Тогда сказал разведчик Боря:
- Ты сам сдавайся, дойч!
Была ночная схватка эта
Проста и коротка…
Разведчик Боря в час рассвета
Доставил «языка».
За двух товарищей убитых
Ему в тот самый час
Хотелось пристрелить бандита,
Да помешал приказ.
С тех пор прошло немало вёсен,
Борис Иваныч сед,
Но до сих пор его в колхозе
Зовут «Языковед»!
?
Когда я шёл и думал - или-или,
Глухонемые шли со мною рядом.
Глухонемые шли и говорили,
А я не знал - я рад или не рад им.
Один из них читал стихи руками,
А два других руками их ругали,
Но как глухонемой - глухонемых,
Я не способен был услышать их.
?
Дни твои, наверно, прогорели
И тобой, наверно, неосознанны:
Помнишь, в Третьяковской галерее -
Суриков - «Боярыня Морозова»?..
Правильна какая из религий?
И раскол уже воспринят родиной.
Нищий там, и у него вериги,
Он старообрядец и юродивый.
Он аскет. Ему не нужно бабы.
Он некоронованный царь улицы.
Сани прыгают через ухабы, -
Он разут, раздет, но не простудится.
У него горит святая вера.
На костре святой той веры греется
И с остервененьем изувера
Лучше всех двумя перстами крестится.
Что ему церковные реформы,
Если даже цепь вериг не режется?..
Поезда отходят от платформы -
Это ему даже не мерещится!..
На платформе мы. Над нами ночи чёрность,
Прежде чем рассвет забрезжит розовый.
У тебя такая ж обречённость,
Как у той боярыни Морозовой.
Милая, хорошая, не надо!
Для чего нужны такие крайности?
Я юродивый Поэтограда,
Я заплачу для оригинальности…
У меня костёр нетленной веры,
И на нём сгорают все грехи.
Я поэт ненаступившей эры,
Лучше всех пишу свои стихи.
?
Мне нужен мир второй,
Огромный, как нелепость,
А первый мир маячит, не маня.
Долой его, долой:
В нём люди ждут троллейбус,
А во втором - меня.
?
Вне времени и притяжения
Легла души моей Сахара
От беззастенчивости гения
До гениальности нахала.
Мне нужен век. Он не настал ещё,
В который я войду героем;
Но перед временем состаришься,
Как и Тифлис перед Курою.
Я мир люблю. Но я плюю на мир
Со всеми буднями и снами.
Мой юный образ вечно юными
Пускай возносится, как знамя.
Знамёна, впрочем, тоже старятся -
И остаются небылицы.
Но человек, как я, - останется:
Он молодец - и не боится.
?
Луконин Миша! Ты теперь
Как депутат почти,
И я пишу письмо тебе,
А ты его прочти.
С чего бы мне его начать?
Начну с того хотя б,
Что можешь и не отвечать
Мне ямбами на ямб.
Ты побывал в огне, в воде
И в медных трубах, но
Кульчицкий где, Майоров где
Сегодня пьют вино?
Для них остановились дни
И солнца луч угас,
Но если есть тот свет, они
Что думают про нас?
Они поэзию творят
В неведомой стране.
Они сегодня говорят,
Наверно, обо мне.
Что я остался в стороне
От жизненных побед…
Нет! Нужен я своей стране
Как гений и поэт!
…Встаёт рассвет. Я вижу дом.
Течёт из дома дым.
И я, поэт, пишу о том,
Что буду молодым…
Не молодым поэтом, нет,
Поскольку в наши дни
Понятье «молодой поэт»
Ругательству сродни.
Мол, если молодой, то он
Валяет дурака,
И как поэт не завершён,
И не поэт пока.
Нет! Просто мир побьёт войну
В безбрежности земной,
Тогда я молодость верну,
Утраченную мной!..
Пусть я тебя не изумил
И цели не достиг;
Но, как стихи стоят за мир,
Так станет мир за стих!
1951
Не две дороги светлого стекла,
Не две дороги и не две реки…
Здесь женщина любимая легла,
Раскинув ноги Волги и Оки.
Запрокинув руки рукавов
И золото своих песчаных кос,
Она лежит на ложе берегов
И равнодушно смотрит на откос.
Кто знает, что она моя жена?
Я для неё не пожалею строф,
Хотя не я дарил ей кружева
Великолепно связанных мостов.
Она моя жена, а я поэт…
Сто тысяч раз изменит мне она, -
Ни ревности, ни ненависти нет:
Бери её, она моя жена!
Она тебя утопит ни за грош:
Есть у неё на это глубина,
Но, если ты действительно хорош,
Возьми её, - она моя жена.
Возьми её, одень её в гранит,
Труды и камни на неё затрать…
Она такая, что не устоит
И даст тебе всё то, что сможет дать!
1950-1951
Пусть будет эта повесть
Написана всерьёз
О людях тех, чья совесть
Чиста, как Дед Мороз.
Один из них пропойца,
По пьянству богатырь,
И светит ярче солнца
Его душе бутыль.
Чтоб водка вместо чая
Струилась как река,
Он пропил всё, включая
И друга, и врага.
И в день весёлый мая
Привёл меня туда:
Одна стена прямая,
Другая - как дуга.
От края и до края
Примерно два шага.
И комната такая
Не очень велика.
Однако очень славно,
Не ведая забот,
Там девочка Светлана
Безвыездно живёт.
Она провоевала
Число иных годов
И видела немало
Людей и городов.
По Западной Европе
Поездила она.
Хранятся в гардеробе
Медали, ордена…
Я это понимаю,
Хоть сам не бил врага…
Одна стена прямая,
Другая - как дуга.
И свет не льётся яркий,
Окно затемнено.
Под Триумфальной аркой
Запрятано оно.
И лампочка мигает
Всего в пятнадцать свеч,
Но это не мешает
Веселью наших встреч.
Мы курим, дым вздымая
Почти до потолка.
Одна стена прямая,
Другая - как дуга.
1950
Темнотою и светом объята
В ночь июля столица Родины.
От Таганки и до Арбата
Расстояние было пройдено.
Очевидно, очередная
В личной жизни ошибка сделана.
Ветер выл, смеясь и рыдая,
Или время было потеряно,
Или так начинается повесть,
Или небо за тучами синее…
Почему ты такая, то есть
Очень добрая и красивая?
Никого нет со мною рядом
На пустынном мосту Москва-реки,
Где чуть слышно ругаются матом
Электрические фонарики.
Не имею ста тысяч пускай я,
Но к чему эти самые ребусы?
Почему я тебя не ласкаю
В час, когда не идут троллейбусы?
Это я изнываю от жажды,
В чём нисколько меня не неволишь ты.
О любви говорили не дважды
И не трижды, а миллионожды!
Мне нужна от тебя не жертва,
А сама ты, хоть замуж выданная.
Если жизнь у меня бессюжетна,
Я стихами сюжета не выдумаю!
Эта мысль, хоть других не новее, -
Непреложная самая истина,
Ибо если не станешь моею,
То поэма не будет написана,
А останется только вступление…
Надо быть исключительной дурой,
Чтоб такое свершить преступление
Пред отечественной литературой!
1949
На Тишинском океане
Без руля и без кают
Тихо плавают в тумане
И чего-то продают.
Продаёт стальную бритву
Благороднейший старик,
Потому что он поллитру
Хочеть выпить на троих.
1946
Куда спешим? Чего мы ищем?
Какого мы хотим пожара?
Был Хлебников. Он умер нищим,
Но Председателем Земшара.
Стал я. На Хлебникова очень,
Как говорили мне, похожий:
В делах бессмыслен, в мыслях точен,
Однако не такой хороший.
Пусть я ленивый, неупрямый,
Но всё равно согласен с Марксом:
В истории что было драмой,
То может повториться фарсом.
1945
См. Хлебников.
Не знаю, в каком я раю очучусь,
Каких я морей водолаз;
Но мы соберёмся под знаменем чувств,
Каких не бывало до нас!
И взглянем с непризнанной высоты
На мелочность бытия.
Всё очень ничтожно и мелко… А ты?
Ты тоже ничтожна. А я?
Я как-то неэдакно дни влачу;
Но не унываю теперь.
Как пьяницу тянет к полмитричу,
Так тянет меня - к тебе ль?..
Ну а почему - ты не ведаешь -
Не мне, а другим лафа?
Нужна над тобой мне победа лишь,
А всё остальное слова.
Ищи постоянного, верного,
Умеющего приласкать;
Такого, как я, откровенного,
Тебе всё равно не сыскать!
Ищи деловитого, дельного,
Не сбившегося с пути;
Такого, как я, неподдельного,
Тебе всё равно не найти!
Люблю тебя за то, что ты пустая;
Но попусту не любят пустоту.
Ребята так, бумажный змей пуская,
Бессмысленную любят высоту.
Ты не можешь хотеть и не хочешь мочь.
Хорошо быть с тобой на «ты»…
Я тебя люблю. Перед нами ночь
Неосознанной темноты.
Непохожа ночь на нож,
Даже если нож неостр…
Мост на берег был похож,
Берег был похож на мост.
И не ехали цыгане,
Не мелькали огоньки,
Только где-то под ногами
Снегом скрытый лёд Оки.
Мост над речкой коромыслил,
Ты на Третьем берегу…
Я тогда о чём-то мыслил,
Если вспомню - перелгу.
Огромный город. Затемнение.
Брожу. Гляжу туда, сюда.
Из всех моих ты всех моейнее -
И навсегда!
Как только встретимся, останемся,
Чтоб было хорошо вдвоём,
И не расстанемся, и не состаримся,
И не умрём!
1944
Всё происходит по ступеням,
Как жизнь сама.
Я чувствую, что постепенно
Схожу с ума.
И, не включаясь в эпопеи,
Как лампа в ток,
Я всех умнее - и глупее
Среди дорог.
Все мысли тайные на крики
Я променял.
И все написанные книги, -
Все про меня.
Должно быть, тишина немая
Слышней в сто крат.
Я ничего не понимаю,
Как и Сократ.
Пишу стихи про мир подлунный
Который раз?
Но всё равно мужик был умный
Екклезиаст.
В реке причудливой, как Янцзы,
Я затону.
Пусть не ругают вольтерьянцы
Мою страну.
1943
За неведомым бредущие,
Как поэты, сумасшедшие,
Мы готовы предыдущее
Променять на непришедшее.
Не тужи о нас. Нам весело
И в подвале нищеты;
Неожиданность инверсии
Мы подняли на щиты.
1943
Валялся лапоть на дороге,
Как будто пьяный,
И месяц осветил двурогий
Бугры и ямы.
А лапоть - это символ счастья,
А счастье мимо
Проходит, ибо счастье с честью
Несовместимо.
В пространстве, где валялся лапоть,
Бродил с гитарой
НН, любивший девок лапать,
Развратник старый.
НН любил читать Баркова
И девок лапать,
И как железная подкова
Валялся лапоть.
И как соломенная крыша,
И листья в осень…
То шёл бродяга из Парижа
И лапоть бросил.
Под ним земные были недра,
Он шёл из плена.
Бродяга был заклятый недруг
Того НН-а.
Была весна, и пели птички.
НН стал шарить
В карманах, где лежали спички,
Чтоб лапоть жарить.
И вспыхнул лапоть во мраке вечера,
Подобный вольтовой дуге.
Горел тот лапоть и отсвечивал
На всём пространстве вдалеке.
Какой-то придорожный камень
Швырнув ногой,
Бродяга вдруг пошёл на пламень,
То есть огонь.
А лапоть, став огня основой,
Сгорел, как Рим.
Тогда схватил бродяга новый
Кленовый клин.
Непостижимо и мгновенно,
Секунды в две,
Ударил клином он НН-а
По голове.
Бить - способ старый, но не новый
По головам,
И раскололся клин кленовый
Напополам.
Тогда пошёл НН в атаку,
На смертный бой,
И начал ударять бродягу
Он головой.
Всё в этом мире спор да битва,
Вражда да ложь.
НН зачем-то вынул бритву,
Бродяга - нож.
Они зарезали друг друга,
Ну а потом
Они пожмут друг другу руку
На свете том.
1942
Существует четыре пути.
Первый путь - что-нибудь обойти.
Путь второй - отрицание, ибо
Признаётся негодным что-либо.
Третий путь - на второй не похож он,
В нём предмет признаётся хорошим.
И четвёртый есть путь - настоящий,
Над пространством путей надстоящий:
В нём предмет помещается в мире.
Всех путей существует четыре.
1942
Я сам себе корёжу жизнь,
Валяя дурака.
От моря лжи до поля ржи
Дорога далека.
Но жизнь моя такое что,
В какой тупик зашла?
Она не то, не то, не то,
Чем быть она должна.
Жаль дней, которые минут,
Бесследьем разозля,
И гибнут тысячи минут,
Который раз зазря.
Но хорошо, что солнце жжёт
А стих предельно сжат,
И хорошо, что колос жёлт
Накануне жатв.
И хорошо, что будет хлеб,
Когда его сберут,
И хорошо, что были НЭП,
И Вавилон, и Брут.
И телеграфные столбы
Идут куда-то вдаль.
Прошедшее жалеть стал бы,
Да ничего не жаль.
Я к цели не пришёл ещё,
Идти надо века.
Дорога - это хорошо,
Дорога далека.
1941-1942
Он вошёл в распахнутой шубе,
Какой-то свёрток держал.
Зуб его не стоял на зубе,
Незнакомец дрожал.
Потом заговорил отрывисто, быстро,
Рукою по лбу провёл, -
Из глаз его посыпались искры
И попадали на ковёр.
Ковёр загорелся, и струйки огня
Потекли по обоям вверх;
Огонь оконные рамы обнял
И высунулся за дверь.
Незнакомец думал: гореть нам, жить ли?
Решил вопрос в пользу «жить».
Вынул из свёртка огнетушитель
И начал пожар тушить.
Когда погасли последние вспышки
Затухающих искр,
Незнакомец сказал, что слишком
Пустился на риск.
Потом добавил: - Теперь мне жарко,
Даже почти хорошо… -
Головой поклонился, ногой отшаркал
И незаметно ушёл.
1939
Вы, которые не взяли
Кораблей на абордаж,
Но в страницы книг вонзали
Красно-синий карандаш.
Созерцатели и судьи,
Люди славы и культуры,
Бросьте это и рисуйте
На меня карикатуры.
Я, как вы, не мыслю здраво
И не значусь статус-кво…
Перед вами слава, слава,
Но посмотрим, кто кого?
Слава - шкура барабана.
Каждый колоти в неё,
А история покажет,
Кто дегенеративнеё!
?
Лез всю жизнь в богатыри да в гении,
Небывалые стихи творя.
Я без бочки Диогена диогеннее:
Сам себя нашёл без фонаря.
Знаю: души всех людей в ушибах,
Не хватает хлеба и вина.
Даже я отрёкся от ошибок -
Вот какие нынче времена.
Знаю я, что ничего нет должного…
Что стихи? В стихах одни слова.
Мне бы кисть великого художника:
Карточки тогда бы рисовал.
Я на мир взираю из-под столика,
Век двадцатый - век необычайный.
Чем столетье интересней для историка,
Тем для современника печальней!
?
На недоступной высоте
Хранит базальтовая башня
Цветные подписи всех тех,
Кто на неё влезал бесстрашно.
У экзотических Столбов
Такая формула есть: Эмма
Плюс Глеб равняется любовь -
Нова, как вечность, эта тема.
На вековом таймырском льду,
Который тает раз в столетье,
Я надпись милую найду:
Здесь побывали Света, Петя.
Там, где пехота не пройдёт,
Не проберутся и танкисты,
До тех высот,
До тех широт
Дойдут товарищи туристы!
?
С чудным именем Глазкова
Я родился в пьянваре,
Нету месяца такого
Ни в каком календаре.
?
Москва. Декабрь. Пятьдесят первый год.
Двадцатый, а не двадцать первый век.
Я друг своих удач и враг невзгод
И очень примитивный человек.
Мне счастье улыбалось иногда,
Однако редко; чаще не везло,
Но я не обижался на года,
А возлюбил поэта ремесло.
Чтоб так же, как деревья и трава,
Стихи поэта были хороши,
Умело надо подбирать слова,
А не кичиться сложностью души.
Я по примеру всех простых людей,
Предпочитаю счастье без борьбы!
Увижу реку - искупаюсь в ней,
Увижу лес - пойду сбирать грибы.
Представится мне случай - буду пьян,
А не представится - останусь трезв,
И женщины находят в том изъян
И думают: а в чём тут интерес?
Но ежели об интересе речь,
Я примитивность выявлю опять:
- С хорошей бабой интересно лечь,
А не игру в любовь переживать.
Я к сложным отношеньям не привык,
Одна особа, кончившая вуз,
Сказала мне, что я простой мужик.
Да, это так, и этим я горжусь.
Мужик велик. Как богатырь былин,
Он идолищ поганых погромил,
И покорил Сибирь, и взял Берлин,
И написал роман «Война и мир»!
Правдиво отразить двадцатый век
Сумел в своих стихах поэт Глазков,
А что он сделал, - сложный человек?.
Бюро, бюро придумал… пропусков!
?
Господи, вступися за Советы,
Защити страну от высших рас,
Потому что все Твои заветы
Нарушает Гитлер чаще нас.
?
Биография
Родился в семье юриста Ивана Николаевича Глазкова (род. в 1894) и учителя немецкого языка Ларисы Александровны Глазковой. В 1923 семья переехала в Москву. Отец, юрист Московской городской коллегии защитников, был арестован 18 марта 1938 года и 4 июня того же года расстрелян.
Стихи писал с 1932 года. С 1938 учился на филологическом факультете Московского государственного педагогического института. В армию не призывался по состоянию здоровья.
В 1939 вместе с Юлианом Долгиным основал неофутуристическое литературное течение «небывализм» и выпустил два машинописных альманаха, за что в 1940 году был исключён из института.
В 1941 по рекомендации Николая Асеева был принят в Литературный институт, где учился с перерывами до 1946 года.
С 1942 по 1944 работал учителем в селе Чернуха, Горьковской области. В послевоенные годы существовал на зарплату носильщика, грузчика, пильщика дров.
Начиная со второй половины 1950-х годов жил литературным трудом.
В 1955 впервые появляется на киноэкране в двух эпизодических ролях: в фильме Григория Рошаля «Вольница», и фильме-сказке «Илья Муромец». В 1966 снялся в эпизодической роли «летающего мужика» Ефима в фильме Андрея Тарковского «Андрей Рублёв». В 1974 на экраны вышел фильм Андрея Кончаловского «Романс о влюблённых», в котором звучит «Песня о птицах», написанная на слова Глазкова. Кроме того, он исполнил в этом же фильме эпизодическую роль «старика-матрасника».
Скончался в Москве в 1979 году. Похоронен на Востряковском кладбище.
Несмотря на признание таланта Глазкова в профессиональной среде, стихи его длительное время не публиковались из-за полного несоответствия требованиям советской пропаганды и цензуры. Начиная с 1940-х годов, Глазков изготавливал самодельные сборники, ставя на них слово «самсебяиздат», тем самым положив начало такому явлению, как самиздат. В декабре 1959 Глазков напечатался в самиздатовском журнале «Синтаксис» Александра Гинзбурга, и это был последний случай его участия в неофициальной литературной жизни.
Начиная с 1957 года, у Глазкова вышло более 10 сборников стихов и переводов, но лучшие его стихи 1930-1950-х годов в эти сборники включены не были, а включённые подвергались значительным цензурным искажениям. Книги, адекватно представляющие творчество Николая Глазкова, появились лишь в 1980-1990-х годах.
Статья из «Википедии»
Родился в с. Лысково Нижегородской губернии. Сломавшийся, но всё-таки успевший воплотиться гений. Литинститутский друг Кульчицкого, Когана, Луконина, не печатавшийся перед войной, но, «широко известный в узких кругах», был дружески разворован по строчкам множеством поэтов.
Первая книжка Межирова была названа по глазковской строчке: «Дорога далека».
В послевоенной Москве не было ни одного мало-мальски образованного человека, который не знал бы глазковского:
«Я на мир взираю из-под столика.
Век двадцатый - век необычайный.
Чем столетье интересней для историка,
тем для современника печальней»
или:
«Мне говорят, что окна ТАСС
моих стихов полезнее.
Полезен также унитаз,
но это не поэзия»
или:
«Живу в своей квартире
тем, что пилю дрова.
Арбат, 44,
квартира 22».
Глазков воспринимал себя как продолжателя Хлебникова, горько резюмируя: «В истории что было драмой, то может повториться фарсом». На самом деле он был скорее русским Омаром Хайамом. Репутация «блаженного» спасла его от ареста, но и отгородила от печатаемой литературы. Тогда Глазков начал мстить официальной поэзии за то, что она его в себя не впустила, издевательски плохими стихами, которые он печатал в огромном количестве, ёрнически рифмуя «коммунизм» и «социализм», и так же наплевательски переводил с любых языков.
Именно от глазковского слова «самсебяиздат», которым он называл сброшюрованные им и распространяемые среди друзей машинописные книжечки, и произошло ставшее всемирно знаменитым слово «самиздат».
Именно Глазкова выбрал Андрей Тарковский на роль «летающего мужика» в фильме «Андрей Рублёв». Глазкова хотели снять в роли Достоевского, но не разрешили. Глазковские стихи многовариантны - во многом из-за цензуры. Иногда он с показным цинизмом калечил собственные стихи, но часто это зависело и от его настроений.
Умер в Москве.
Е. Евтушенко
ГЛАЗКОВ, Николай Иванович (р. 30.I.1919, г. Лысково, ныне Горьковской области) - русский советский поэт. Окончил литературный факультет Горьковского педагогического института (1942). Печатается с 1940. Автор сборников стихов: «Моя эстрада» (1957), «Зелёный простор» (1960), «Поэтоград» (1962), «Дороги и звёзды», «Пятая книга» (оба - 1966), «Большая Москва» (1969), «Творческие командировки» (1971), «Незнамые реки» (1975), «Вокзал» (1976). В поэмах, лирических и сатирических стихах, баснях, миниатюрах Глазкова патетика сочетается с иронией, простодушное лукавство - с серьезностью, выдумка - с житейской наблюдательностью. При разнообразии эмоциональных оттенков и афористичной меткости слова некоторые стихи Глазкова поверхностны, а путевые зарисовки описательны.
Лит.: Гордин Я., «Пятая книга». [Рец.], «Звезда», 1967, № 7; Кожинов В., Простота и упрощенность, «Лит. газета», 1970, 11 февр.; Евтушенко Евг., Скоморох и богатырь, «Лит. Грузия», 1971, № 7.
А. А. Урбан
Краткая литературная энциклопедия. Т. 9. - 1978