Павел Васильев, поэма «Автобиографические главы»

Автобиографические главы

1

Широк и красен галочий закат.
Вчера был дождь. В окоченевших кадках,
Томясь, ночует чёрная вода,
По водосточным трубам ночь подряд
Рыдания теснились. Ветром сладким
До горечи пропахла лебеда.

О, кудри царские по палисадам,
Как перенесть я расставанье смог?
Вновь голубей под крышей воркованье…
Вот родина! Она почти что рядом.
Остановлюсь. Перешагну порог.
И побоюсь произнести признанье.

Так вот где начиналась жизнь моя!
Здесь канареечные половицы
Поют легонько, рыщет свет лампад,
В углах подвешен. Книга «Жития
Святых», псалмы. И пологи из ситца.
Так вот где жил я двадцать лет назад!

Вот так, лишь только выйдешь на крыльцо,
Спокойный ветер хлынет от завозен, -
Тяжёлый запах сбруи и пшениц…
О, вёсен шум и осени винцо!
Был здесь январь, как горностай, морозен,
А лето жарче и красней лисиц.

В загоне кони, ржущие из мглы…
Так вот она, мальчишества берлога -
Вот колыбель сумятицы моей!
Здесь, может, даже удочки целы.
Пойти сыскать, подправить их немного
И на обрыв опять ловить язей.

Зачем мне нужно возвращать назад
Менял ладони, пёстрые базары,
Иль впрямь я ждал с томленьем каждый год:
Когда же мимо юбки прошумят
Великомученицы Варвары
И солнце именинное взойдёт?..

Ведя под ручку шумных жён своих,
Сходились молчаливые соседи,
И солнце смех раздаривало свой,
Остановясь на рожах их тупых,
На сапогах, на самоварной меди…
Неужто это правило душой?

А именины шли своим путём,
Царевной-нельмой, рюмками вишнёвки.
Тряслись на пёстрых дугах бубенцы,
Чуть вздрагивал набухшим чревом дом,
И кажется теперь мне: по дешёвке
Скупили нас тогда за леденцы.

В загонах кони, ржущие из мглы…
А на полтинах решки и орлы,
На бабьих пальцах кольца золотые,
И косы именинницы белы.
И славил я порукой кабалы
Варвары Фёдоровны волосы седые!

2

Не матери родят нас - дом родит.
Трещит в крестцах, и горестно рожденье
В печном дыму и лепете огня.
Дом в ноздри дышит нам, не торопясь растит,
И вслед ему мы повторяем мненье
О мире, о значенье бытия.

Здесь первая пугливая звезда
Глядит в окно к нам, первый гром грохочет.
Дед учит нас припрятать про запас.
Дом пестует, спокойный, как всегда.
И если глух, то слушать слёз не хочет,
Ласкает ветвью, розгой лупит нас.

И всё ж мы помним бисеры зимы,
Апрель в ручьях, ворон одежду вдовью,
И сеновалы, и собак цепных,
И улицы, где повстречались мы
С непонятою до сих пор любовью, -
Как ни крути, не позабудем их!

Нас мучило, нас любопытство жгло.
Мы начинали бредить ставкой крупной,
Мы в каждую заглядывали щель.
А мир глядел в оконное стекло,
Насмешливый, огромный, недоступный,
И звал бежать за тридевять земель.

Но дом вручил на счастье нам аршин,
И, помышляя о причудах странствий,
Мы знали измеренья простоту,
Поверив в блеск колёсных круглых шин,
И медленно знакомились с пространством,
От дома удаляясь на версту, -

Не более. Что вспоминаешь ты,
Сосед мой хмурый? Может быть, подвалы,
В которых жил отец твой за гроши
На городских окраинах, кресты
Кладбищ для бедных, и зловонье свалок,
И яркий пряник в праздник - для души?

Но пестовала жизнь твою, любя,
Другая, неизвестная мне сила.
И был чужим сосущий соки дом,
И вечером, поцеловав тебя,
Твоя сестра на улицу ходила,
Блестя слезой, от матери тайком.

И поздно ночью, возвратясь из мглы,
Полтинники, где решки и орлы,
Она с тобою, торопясь, считала.
И сутки были, как они, круглы.
Мир, затопляя тёмные углы,
Пел ненавистью крепкого накала.

3

Дышал легко станичный город наш,
Лишь обожравшись - тяжко. Цвет акаций,
Берёзы в песнях, листьях и пыли,
И на базарах крики: «Сколько дашь?»
Листы сырых, запретных прокламаций
До нас тогда, товарищ, не дошли.

У нас народ всё метил загрести
Жар денежный и в сторону податься.
Карабкались за счастьем, как могли, -
Не продохнуть от свадеб и крестин.
Да, гневные страницы прокламаций
До нас тогда, товарищ, не дошли.

Да если б даже! - и дошла одна,
Всяк, повстречав, изматерился б сочно
И к приставу немедленно отнёс.
Был хлеб у нас, хватало и вина,
Стояла церковь прочно, рядом прочно -
Цена на хлеб, на ситец, на овёс.

И до сих пор стоят ещё, крепки,
Лабазы: Ганин, Осипов, Потанин,
И прочие фамилии купцов…
Шрапнельными стаканами горшки
Заменены. В них расцвели герани -
Вот что осталось от былых боёв,

Сюда пришедших. Двадцать лет назад
Здесь подбородки доблестно жирели,
Купецкие в степях паслись стада,
Копился в пище сладковатый яд.
В шкатулках тлели кольца, ожерелья
Из жемчугов. И серьги в два ряда.

Не потому ли, выгибая клюв,
Здесь Анненков собрал большую стаю -
Старшой меньших! Но вывелась семья,
И, чёрные знамёна развернув,
Он отлетал, крепя крыло, к Китаю,
И степью тёк, тачанками гремя.

И мало насчитаешь здесь имён,
Отдавших жизнь за ветры революций,
Любимых, прославляемых теперь.
Хребты ломая, колокольный звон
Людей глушил. Но всё-таки найдутся
Один иль два из приоткрывших дверь

В далёкое. И даже страшно мне:
Да, этот мир настоян на огне,
И погреба его ещё не раз взорвутся,
Ещё не раз деревья расцветут,
И, торопясь, с винтовками пройдут
В сквозную даль солдаты революций.

4

Был город занят красными, они
Расположились в Павлодаре. Двое
Из них…

1934

---

Кудри царские - сарана, растение семейства лилейных.

Анненков Б. В. (1890-1927) - белогвардейский атаман, действовавший в период гражданской войны в Семипалатинской и Семиреченской областях, отличавшийся жестокими расправами с населением. Весной 1920 г. Анненков бежал в Китай, в 1926 г. проник на территорию СССР. По приговору военного трибунала расстрелян в 1927 г.