Когда, упав на поле боя -
И не в стихах, а наяву, -
Я вдруг увидел над собою
Живого взгляда синеву,
Когда склонилась надо мною
Страданья моего сестра, -
Боль сразу стала не такою:
Не так сильна, не так остра.
Меня как будто оросили
Живой и мёртвою водой,
Как будто надо мной Россия
Склонилась русой головой!..
1943
На улице полночь. Свет догорает.
Высокие звёзды видны.
Ты пишешь письмо мне, моя дорогая,
В пылающий адрес войны.
Как долго ты пишешь его, дорогая,
Окончишь и примешься вновь.
Зато я уверен: к переднему краю
Прорвётся такая любовь!
…Давно мы из дома. Огни наших комнат
За дымом войны не видны.
Но тот, кого любят,
Но тот, кого помнят,
Как дома - и в дыме войны!
Теплее на фронте от ласковых писем.
Читая, за каждой строкой
Любимую видишь
И родину слышишь,
Как голос за тонкой стеной…
Мы скоро вернёмся. Я знаю. Я верю.
И время такое придёт:
Останутся грусть и разлука за дверью
И в дом только радость войдёт.
И как-нибудь вечером вместе с тобою,
К плечу прижимаясь плечом,
Мы сядем и письма, как летопись боя,
Как хронику чувств, перечтём.
1943
Не знаю, ей-богу, не знаю,
Но чем-то мне очень близка
И эта вот небыль лесная
Над курной избой лесника,
И эта вот звёздная небыль,
С которой я с детства знаком,
Где кровля и синее небо
Связуются тонким дымком!
Бывал я и в Праге и в Польше,
А всё мне казалось: крупней
Гранёные звёзды и больше
Над родиной милой моей.
И люди, казалось мне, выше:
Красивый народ и большой!
А если кто ростом не вышел -
Красив и прекрасен душой.
…Я помню: морозная чаща,
Дымок к небосводу прирос.
Сверкает хрустальное счастье
Одетых по-царски берёз.
И вдруг неожиданно бойко
Взметнулась старинная страсть:
Крылатая русская тройка,
Земли не касаясь, неслась,
Как в детстве далёком! Как в сказке!
Гармоника… Зубы девчат…
А яркие русские краски
С дуги знаменитой кричат!..
И сразу всё стало ненужным
Душе, умилённой до слёз.
Всё… кроме вот этой жемчужной
И царственной дрёмы берёз.
Россия… за малую горстку
Из белого моря снегов
Все прелести жизни заморской
Отдать россиянин готов!
За песню в серебряном поле!
За этот дымок голубой!
За… родинку милую, что ли,
Над вздёрнутой алой губой!
За взгляд, то весёлый, то грустный!
За влажный очей изумруд!
За всё, что, я думаю, русским
Нерусские люди зовут!
[1943]
Что любится, чем дышится,
Душа чем ваша полнится,
То в голосе услышится,
То в песенке припомнится.
А мы споём о родине,
С которой столько связано,
С которой столько пройдено
Хорошего и разного!
Тяжёлое - забудется.
Хорошее - останется.
Что с родиною сбудется,
То и с народом станется.
С её лугами, нивами,
С её лесами-чащами;
Была б она счастливою,
А мы-то будем счастливы.
И сколько с ней ни пройдено, -
Усталыми не скажемся
И песню спеть о родине
С друзьями не откажемся!
1942
Ночь, и снег, и путь далёк;
На снегу покатом
Только тлеет уголёк
Одинокой хаты.
Облака луну таят,
Звёзды светят скупо.
Сосны зимние стоят,
Как бойцы в тулупах.
Командир усталый спит,
Не спешит савраска,
Под полозьями скрипит
Русской жизни сказка.
…Поглядишь по сторонам -
Только снег да лыжни.
Но такая сказка нам
Всей дороже жизни!
1942
Над родиной грозные тучи,
В огне небосвод голубой.
Приказ командарма получен -
Сегодня, товарищи, в бой!
Оружие ваше проверьте,
Проверьте свинец и сердца:
Готовы ли биться до смерти
И руки и сердце бойца? ..
Молчат патриоты сурово,
И только сердца не молчат:
«Готовы, готовы, готовы! -
Сердца патриотов стучат. -
Мы, честные русские люди,
Мы, храбрая русская рать,
Клянёмся, что немец не будет
Родимую землю топтать!»
Сдвигаются брови с угрозой,
Сжимается в ярости рот,
И в бой за родные берёзы
Бросаются люди вперёд!
Летят краснозвёздные лавы
Рядами железных колонн,
Лишь стелется по ветру слава
Сияньем гвардейских знамён!
1942
Я видел сам… Но нет, не верю,
Не верю собственным глазам,
Чтоб то, что я увидел сам,
Свершили люди, а не звери!
Не верю, нет! Но тише, тише…
Я видел сам… Я видел их -
Невинных, мёртвых и нагих,
Штыками проткнутых детишек!
И, как слепой, руками шаря,
Не веря собственным глазам, -
Их матерей в костре пожара,
Товарищи, я видел сам!
Тяжёлый сон? Ну нет, едва ли
Приснятся нам такие сны!
…Пилотки сняв, потрясены,
Безмолвно мы вокруг стояли.
Стояли мы, застыв на месте…
И как взлетали к небесам
Слова о беспощадной мести,
Товарищи, я слышал сам!
1942
Я видел девочку убитую,
Цветы стояли у стола.
С глазами, навсегда закрытыми,
Казалось, девочка спала.
И сон её, казалось, тонок,
И вся она напряжена,
Как будто что-то ждал ребёнок…
Спроси, чего ждала она?
Она ждала, товарищ, вести,
Тобою вырванной в бою,-
О страшной, беспощадной мести
За смерть невинную свою!
1941
Впервые напечатано под заглавием «Красноармейцу». Первой публикации предшествовало: «Изнасилованную и убитую девочку немцы выбросили на помойку… Заметив детей, собиравших в поле цветы, немецкий лётчик расстрелял их на бреющем полете (По материалам Информбюро)».
Стой-постой, мечта-догадка!
С виду будто нерезва,
А невалко и нешатко
К месту счастья привезла.
Что за счастье, мол, такое?
Не узнал? Да вот оно:
Спит в снегу, глухим покоем
До бровей заметено.
И струится прямо в небо,
Как душа, прозрачный дым:
Не бывал?.. И я, брат, не был,
Но мечтал я молодым…
Но увидеть я не чаял:
Дом в снегу, и на крыльце
Гостя милого встречают
Краской счастья на лице!
Январь 1940
1942
Сквозь морозные ресницы
Утро смотрит на синицу.
На синицу, на берёзу,
Драгоценную с мороза.
На меня и на посёлок
Лесорубов невесёлых.
На посёлок, где с рассвета
Ни души, должно быть, нету.
Наконец, глядит на гору
От меня верстах в пяти.
И на лыжню, по которой
Так вот молодо и скоро
Я б хотел всю жизнь идти!
Январь 1940
Ночь темна.
Крепки засовы.
Стережёт тюрьму Чека.
Ходит песня часового
Мимо окон Колчака:
«Близко города Тамбова,
Недалёко от села,
Одного, потом другого
Мать братишек родила.
Вместе ели,
Вместе спали,
Вместе маяли беду!
Да… второго расстреляли
В девятнадцатом году.
Я сегодня вспомню, Вася,
Как ты пел
И умирал…
- С добрым утром…
Одевайся…
Собирайся, адмирал!»
Ночь темна.
Крепки засовы.
Стережёт тюрьму Чека.
Ходит песня часового
Мимо окон Колчака.
Январь 1935
У тюрьмы, за Ушаковкой,
Часовой стоит с винтовкой.
«Как тебе не стыдно, парень,
Партизана сторожить?
Что ты - шкура или барин,
На чужое ловкий жить?
Ты крестьянин,
Я крестьянин.
Вместе ляжем,
Вместе встанем.
Ты - косить,
И я - косить.
Ты не евши -
Я не сыт!
Одного с тобой мы кругу,
Заодно бы нам и жить.
Не пристало нам друг друга
Тёмной ночью сторожить…»
Часовой глядит печально,
Слёзы льются по усам…
«Не могу… убьёт начальник…
Служба, парень, знаешь сам».
- «Плюнь на службу, часовой!
Ты, я вижу, парень свой…
Нам рукой подать до дому:
У меня в лесу отряд…
Партизану молодому
Каждый кустик будет рад!»
…У тюрьмы, за Ушаковкой,
Часовой пропал с винтовкой!
А за городом Иркутском
Тёмный лес кричит совой…
Тихо по лесу крадутся
Арестант и часовой.
1940
Ушаковка - река, протекающая через Иркутск.
Над мирным деревянным бытом
Дымится русская зима,
И чем-то близким
И забытым
Душа моя уязвлена.
Смотрю в слезах
На снежный полог,
На свежий след,
На зимний сад,
Где на ресницах хвойных ёлок
Снежинки радостно блестят.
На синюю тропинку дыма
Смотрю с какой-то болью я…
На всё, что вдаль невозвратимо
Прошло, как молодость моя…
?
Тройка мчится. Тройка скачет…
П. Вяземский
Мчится тройка, скачет тройка,
Колокольчик под дугой
Разговаривает бойко.
Светит месяц молодой.
В кошеве широкой тесно;
Как на свадьбе, топоча,
Размахнулась, ходит песня
От плеча и до плеча!
Гармонист и запевала
Держит песню на ремне,
Эта песня побывала
И в станице и в Кремле.
Ветер по снегу елозит:
Закружит - и следу нет,
Но глубокие полозья
Оставляют в сердце след.
Как он близок, как понятен,
Как народ к нему привык.
Звонких песен, ярких пятен
Выразительный язык!
Мчится тройка, смех игривый
По обочинам меча.
Пламенеет в конских гривах
Яркий праздник кумача.
Кто навстречу: волк ли, камень?
Что косится, как дурной,
Половецкими белками
Чистокровный коренной?
Нет, не время нынче волку!
И, не тронув свежий наст,
Волк уходит втихомолку,
Русской песни сторонясь.
А она летит, лихая,
В белоснежные края,
Замирая, затихая,
Будто молодость моя…
1939
Нелепая эта идея -
На возраст коситься в стихах,
Писать: угасаю… седею…
И ох, дорогая, и ах!
Напротив: седин не касаясь,
Тверди, не жалея труда:
«Я молод, - тверди. - Я красавец.
Я юн… и ещё хоть куда!»
Пускай в это верится слабо,
Ты всё-таки цели достиг:
Не выйдет любовь… то хотя бы
Получится радостный стих…
Февраль 1939
От доброго слова собака моя
Срывается с места, кружится юлою,
Визжит, колбасится: довольна! А я…
Я, кажется, скоро… собакой завою.
Кто знает жестокий и тихий твой нрав?
Не тронув тебя ни стихами, ни плачем -
Как пудель, уставясь и морду задрав, -
Не трону ль тебя я страданьем собачьим?
И как бы я ни был измучен и слаб,
Но если окликнешь… по первому звуку
Я кинусь со всех четырёх своих лап
Лизать эту нежную женскую руку.
И мир прояснится от пальцев твоих,
И в мире, где столько собак и вопросов,
Счастливей не будет вот этих двоих
От доброго слова визжащих барбосов!..
Декабрь 1938
О, как это близко и знаемо!
…Толпа тротуаром плывёт,
А пёс, потерявший хозяина,
Во мне его ищет… И вот
Он тычется мордой в прохожих…
Обнюхает боты, пальто,
Посмотрит - как будто похожий,
А в душу заглянет - не то!
Жестоко разлукой терзаемый,
Я чувством собачьим томим:
Я тоже утратил хозяина
Над сердцем дурацким моим.
И в банде красавиц прохожих
Кидаюсь, как пёс, под авто,
Я тоже встречаю похожих
И в ужасе вижу - не то!
1938
На столе - бутылка водки,
Под столом - разбитый штоф.
Пью и плачу я… ах, вот как
Обернулась ты, любовь!
Я - и душу, я - и тело…
Я и водку начал пить…
Для меня ты не хотела
Юбки новой позабыть.
Ах, всё чаще, чаще, чаще
Вижу я твоё манто.
Проезжает моё счастье
В лакированном авто.
Юбка, шляпка дорогая,
Сумка с модным ремешком…
Наплевать… Любовь, я знаю,
Ходит под руку пешком.
Он не знает, он не спросит,
Любишь ты или шалишь.
Поиграет он и бросит,
И укатит в свой Париж.
Побледнеют твои губы,
Ручка высохнет твоя…
Кто тебя тогда полюбит,
Парижаночка моя?
Кто такая - не она ли
Ходит в кофте голубой?..
На каком-нибудь канале,
Может, свидимся с тобой?
1935 (?)
Вы уедете, я знаю,
За ночь снег опять пройдёт.
Лыжня синяя, лесная
Постепенно пропадёт.
Я опять пойду средь просек,
Как бывало в эти дни.
Лесорубы, верно, спросят:
«Что ж вы, Павлович, одни?..»
Как мне гражданам ответить?
О себе не говорю!
Я сошлюсь на сильный ветер
И, пожалуй, закурю.
Ну, а мне-то… Ну, а мне-то?..
Ветра нет… ведь это ж факт…
Некурящему поэту
Успокоить сердце как?
Или так и надо ближним,
Так и надо без следа,
Как идущим накрест лыжням,
Расходиться навсегда?..
1935
Мы с тобою станем старше.
Загрустим. Начнём седеть.
На прудах на Патриарших
Не придётся нам сидеть.
Потолчём водицу в ступе,
Надоест, глядишь, толочь -
Потеснимся и уступим
Молодым скамью и ночь.
И усядется другая
На скамью твою, глядишь..
Но пока что, дорогая,
Ты, по-моему, сидишь?
И, насколько мне известно,
Я! - не кто-нибудь другой -
Занимаю рядом место
С этой самой дорогой.
Так пока блестит водица
И не занята скамья,
Помоги мне убедиться
В том, что эта ночь - моя!
1935
Патриаршие пруды - сквер в Москве.
Двое тихо говорили,
Расставались и корили:
«Ты такая…»
«Ты такой!..»
«Ты плохая…»
«Ты плохой!..»
«Уезжаю в Лениград…
Как я рада!» «Как я рад!!!»
Дело было на вокзале,
Дело было этим летом,
Всё решили. Всё сказали.
Были куплены билеты.
Паровоз в дыму по пояс
Бил копытом на пути:
Голубой курьерский поезд
Вот-вот думал отойти.
«Уезжаю в Лениград…
Как я рада!» «Как я рад!!!»
Но когда… чудак в фуражке,
Поднял маленький флажок,
Паровоз пустил барашки,
Семафор огонь зажёг…
Но когда… двенадцать двадцать
Бьёт звонок. Один. Другой.
Надо было расставаться…
«До-ро-гая!»
«До-ро-гой…»
«Я такая!»
«Я такой!»
«Я плохая!»
«Я плохой!»
«Я не еду в Ленинград…
Как я рада!» «Как я рад!!!»
Ноябрь 1935
Ничего не пощадили -
Ни хорошее, ни хлам.
Всё, что было, разделили,
Разломали пополам.
Отдал книги, отдал полки…
Не оставил ничего!
Даже мелкие осколки
Отдал сердца своего.
Всё взяла. Любую малость -
Серебро взяла и жесть.
А от сердца отказалась.
Говорит - другое есть.
Июль 1935
Н. Асееву
На углу Поплавской
Господин живёт:
Борода - коляской,
Колесом - живот.
Кто такой - не знаю,
Он не говорит, -
У него пивная
Под названьем «Крит».
Музыка… и целый,
Целый день подряд
В «Крите» офицеры
За столом сидят.
Пиво и горошек
В ресторане «Крит»!
Господин хороший
Что-то говорит.
«Сорок первый номер…
Только поскорей…
В этом самом доме -
Комиссар еврей…»
Застучит калитка…
Через пять минут
На смерть и на пытку
Парня проведут.
Проведут за город
По дороге той,
По которой скоро
Мы придём домой!
…На углу Поплавской
Я сойду с коня.
«Будь, братишка, ласков,
Подожди меня».
Пиво и горошек
В ресторане «Крит»…
Господин хороший
За столом сидит.
«Сорок первый номер…
Ну-ка, господин,
В этом самом доме
Кто живёт один?»
Посинеют жилы
У него на лбу.
«Раньше двое жили,
Да один… в гробу!»
…Три минуты время
И от силы - пять;
Подтяну я стремя,
Сяду я опять.
Пиво и горошек
Прямо - на полу…
Господин хороший
Прикорнул к столу!
Март 1935
«Крит» - название ресторана в Иркутске.
Мальчишку шлёпнули в Иркутске.
Ему семнадцать лет всего.
Как жемчуга на чистом блюдце,
Блестели зубы
У него.
Над ним неделю измывался
Японский офицер в тюрьме,
А он всё время улыбался:
Мол, ничего «не понимэ».
К нему водили мать из дому.
Водили раз,
Водили пять.
А он: «Мы вовсе не знакомы!..»
И улыбается опять.
Ему японская «микада»
Грозит, кричит: «Признайся сам!..»
И били мальчика прикладом
По знаменитым жемчугам.
Но комсомольцы
На допросе
Не трусят
И не говорят!
Недаром красный орден носят
Они пятнадцать лет подряд.
…Когда смолкает город сонный
И на дела выходит вор,
В одной рубашке и кальсонах
Его ввели в тюремный двор.
Но коммунисты
На расстреле
Не опускают в землю глаз!
Недаром люди песни пели
И детям говорят про нас.
И он погиб, судьбу приемля,
Как подобает молодым:
Лицом вперёд,
Обнявши землю,
Которой мы не отдадим!
1934
Микада - от «микадо»: титул японского императора.
По Кузнецкой улице
Ехал поп на курице…
Едет батюшка пешком,
Тарантас накрыт мешком -
А навстречу аккурат
Подымается отряд.
Дескать, батя, что везёшь?
Дескать, стой, владыко!
Дескать, ми-и-и-ленькие, ро-о-о-жь.
Дескать, батя… а не врёшь?
Дескать, покажи-ка.
Заглянули в тарантас.
Увидали… вот так раз!
В девятнадцатом году…
Ну и батя, ловко! -
В огороде, во саду
Родилась винтовка?!
Знаменитый урожай.
«Ну-ка, батя… подъезжай».
У попа в глазах черно.
«Господи Исусе…»
(Трёхлинейное зерно
Не в поповском вкусе!)
Комиссар протёр очки.
«Что же, благочинный,
Угадали мужички
Волка под овчиной?»
Да как взглянет на лицо,
Да как скинет ружьецо!
«На заборе про актрис
Интересно пишут…
Ну-ка, батя… становись.
Почитай афиши!..»
По Кузнецкой улице
Поп лежит на улице.
А на гору аккурат
Подымается отряд.
Октябрь 1934
Трёхлинейное зерно - т.е. трёхлинейные винтовки.
Подари мне на прощанье
Пару милых пустяков:
Папирос хороших, чайник,
Томик пушкинских стихов…
Жизнь армейца не балует,
Что ты там ни говори!..
Я б хотел и поцелуи
Захватить, как сухари.
Может, очень заскучаю,
Так вот было бы в пути
И приятно вместо чаю
Губы тёплые найти.
Или свалит смерть под дубом.
Всё равно приятно, чтоб
Отогрели твои губы
Холодеющий мой лоб.
Подари… авось случайно
Пощадят ещё в бою,
Я тогда тебе и чайник,
И любовь верну свою!
1933
По отряду ходит бой
В докторском халате.
«Ваня, милый, что с тобой?!»
- «И меня… ребята!»
И военный с бородой
Парню руку гладит:
«Это самый молодой
Был в моём отряде…»
Но отряд на слово - скуп.
Слева наступают.
Пулемёту зуб на зуб
Аж не попадает!
Слева -
Бешеный огонь.
Справа,
Грохнув оземь, -
Падает убитый конь
В полковом обозе.
Бой идёт -
Земля дрожит!
Пулемёты стрОчат…
На снегу один лежит
Мёртвый пулемётчик.
Посмотрю…
И спасу нет -
До чего же молод!..
И над ним пятнадцать лет
Отливает красный цвет -
Знамя: серп да молот.
Ноябрь 1933
Рязанец прорвётся:
«А ну, давай!»
И снова
Ни форм,
Ни лиц.
И рельсы
Бросаются под трамвай
С настойчивостью
Самоубийц.
И снова
Диктаторскою рукой
Паккарды, Рено, людей
Проводит,
Ведёт конвейер Тверской
К побоищам площадей.
Попробуй прорвать
Этот чёртов мост,
Встать ему поперёк!
И чёрная дума,
Как чёрный пёс,
Путается у ног…
«…Наивен лирический
Твой шалаш
Среди небоскрёбов,
Поэт.
Напишешь фруктовую песню,
Продашь:
Прорвался - и снова нет.
И глупо.
Не стоит писать.
Для чего
Расходовать кипы сил?
Чтоб люди сказали:
«Да, ничего…»
А девушка:
«Ах, как мил!»
Эпохе сподручней
Огонь, и желчь,
И мужество до конца,
Чтоб жечь, понимаешь,
Глаголом жечь,
Как Пушкин сказал, сердца!..
На Староваганьковском -
Русский сад…
На липах под медь - броня,
Над садом крикливо
Лоскутья висят
Московского воронья.
Среди индустрии:
«Вороний грай»,
И «Машенька»,
И фасад.
И вот он -
Гремит гумилёвский трамвай
В Зоологический сад.
Но я не хочу
Экзотических стран,
Жирафов и чудных трав!
Эпоха права:
И подъёмный кран -
Огромный чугунный жираф.
Эпоха права!
И мне хочется встать
Эпохе во фланг
И рост…
Для этого стоит
И жить,
И писать…
И нянчить туберкулёз.
1929
Рязанцы - лотошники, торговцы фруктами.
Паккарды, Рено - марки автомобилей.
Глаголом жечь и т.д. Неточная цитата из стих. Пушкина «Пророк».
«Вороний грай», «Машенька» - из стих. H.С.Гумилёва «Заблудившийся трамвай».
Нет, что-то есть такое выше
Разлук и холода в руке!
Вы снились мне, и вас я слышал
На лазаретном тюфяке.
И это вас, когда потухло,
Я у груди пронёс назад,
Как девочка больную куклу,
Как руку раненый солдат…
Вы на далёком повороте,
Ни враг, ни друг и не родня…
Но нет, но нет, вы не уйдёте…
Вы не уйдёте от меня!
Нет, даже предаваясь плоти
С другим - вы слышите: с другим! -
Вы нежность вашу назовёте
Библейским именем моим.
И это выше, выше, выше
Разлук и холода в руке!
Вы снились мне… И вас я слышал
На лазаретном тюфяке.
Мне и теперь былое, право,
Переболеть не удалось.
И надо мною ваша слава
Густых тропических волос.
И я, как в милом сновиденье,
Всё принимаю, без границ,
Всё… Даже узкое презренье
Полуприщуренных ресниц.
1928
Библейским именем моим. Иосиф Прекрасный - герой библейской легенды.
Мне всегда зимою снится -
Этот сон я берегу -
Серебристая синица
Звонко плачет на снегу.
А подвыпивший прохожий
Метит камнем в певчий цвет.
Правда? как это похоже
На твою судьбу, поэт!..
В мае нежность постучится,
Грея крыши, плавя снег,
И влюбился под синицу
Тот же самый человек!
В день, когда борьба воскреснет,
Он согреет гнев и пыл
Боевой, походной песней -
Той, что я ему сложил!..
Ты, поэт, борьбой измучен?
Брось,
Борьба во всём права!
Гнев и нежность нас научат
Уважать твои слова…
[1927]
Е. Зозуле
Шёл с улыбкой белозубой
Барабанщик молодой…
Пляшут кони,
Льются трубы
Светлой медною водой.
В такт коням,
Вздувая вены,
Трубачи гремят кадриль,
И ложатся хлопья пены
На порхающую пыль.
Целый день идут солдаты.
Грязь и молодость в лице.
И смеётся в ус хвостатый
Ресторатор на крыльце…
Всех их бой перекалечит.
И тогда
Тоска и страх
Высоко поднимут плечи
На костлявых костылях.
«Братья, -
Нежности… и пищи!
Нежность, счастья… и воды…»
И пройдут в лохмотьях хищных
Исступлённые ряды.
И опять с лицом паяца,
С той же сытостью в лице,
Будет в ус себе смеяться
Ресторатор на крыльце…
Барабанщик,
Где же кудри?
Где же песня и кадриль?
К Эрзеруму
Скачут курды,
Пляшут кони,
Дышит пыль…
[1927]
Зозуля Ефим Давыдович (1891-1941) - советский писатель.
Эрзерум - город в сев. Турции, в период первой мировой войны павший под ударами русских войск.
Курды - тюркская народность, населяющая небольшими группами Армению, Азербайджан, Грузию, Иран, Турцию и др. страны Востока.
А. Жарову
Не этой песней старой
Растоптанного дня,
Интимная гитара,
Ты трогаешь меня.
В смертельные покосы
Я нежил, строг и юн,
Серебряную косу
Волнующихся струн.
Сквозь боевые бури
Пронёс я за собой
И женскую фигуру
Гитары дорогой!
Всегда смотрю с любовью
И с нежностью всегда
На политые кровью,
На бранные года.
Мне за былую муку
Покой теперь хорош.
(Простреленную руку
Сильнее бережёшь!)
…Над степью плодоносной
Закат всегда богат,
И бронзовые сосны
Пылают на закат…
Ни сена! И ни хлеба!
И фляги все - до дон!
Под изумрудным небом
Томится эскадрон…
…Что пуля? Пуля - дура.
А пуле смерть - сестра.
И сотник белокурый
Склонился у костра.
И вот, что самый юный
(Ему на песню - дар!),
Берёт за грудь певунью
Безусый комиссар.
И в грустном эскадроне,
Как от зелёных рек,
Повыпрямились кони
И вырос человек!
…Короткие кварталы -
Летучие года!
И многого не стало,
Простилось навсегда.
Теперь весёлым скопом
Не спеть нам, дорогой.
Одни -
Под Перекопом,
Другие -
Под Ургой.
Но стань я самым старым, -
Взглянув через плечо,
Военную гитару
Я вспомню горячо.
Сейчас она забыта.
Она ушла в века
От конского копыта,
От шашки казака.
Но если вновь, бушуя,
Придёт пора зари,-
Любимая,
Прошу я -
Гитару подари!
1926
А. А. Жаров ответил на «Гитару» посвящённой Уткину поэмой «Гармонь» («Комсомольская правда», 1926, 1 сентября).
Урга - старое название Улан-Батора, столицы Монгольской Народной Республики; в 1921 г. Красная Армия при поддержке местного населения изгнала из Монголии войска интервентов, пытавшихся превратить её в плацдарм для нападения на Советскую Россию.
Я думаю чаще и чаще,
Что нет ничего без границ,
Что скроет усатая чаща
Улыбки приятельских лиц,
Расчётливость сменит беспечность,
И вместо тоски о былом
Мы, встретясь,
Былую сердечность
Мальчишеством назовём.
Быть может,
Рассудочной стужей
Не тронем безусых путей.
Быть может,
Мы будем не хуже,
И всё-таки будем не те…
Вот девушку любим и нежим,
А станет жена или мать -
Мы будем всё реже и реже
Любимой её называть…
1926
…У людей, которым не по душе кипенье и цветенье отчизны, которые сами себя признают негодными для того, чтобы жить и работать, нельзя отнимать права умереть…
М. Горький
Красивым, синеглазым
Не просто умирать.
. . . . . . . . . . .
Он пел, любил проказы,
Стихи, село и мать…
Нам всем дана отчизна
И право жить и петь,
И кроме права жизни -
И право умереть.
Но отданные силой
Нагану и петле, -
Храним мы верность милой,
Оставленной земле.
Я видел, как в атаках
Глотали под конец
Бесстрашные вояки
Трагический свинец.
Они ли не рубили
Бездарную судьбу?
Они ли не любили
И землю,
И борьбу?
Когда бросают женщин,
Лукавых, но родных,
То любят их не меньше
И уходя от них.
Есть ужас бездорожья,
И в нём - конец коню!
И я тебя, Серёжа,
Ни капли не виню.
Бунтующий и шалый,
Ты выкипел до дна.
Кому нужны бокалы,
Бокалы без вина?..
Кипит, цветёт отчизна,
Но ты не можешь петь!
А кроме права жизни,
Есть право умереть.
1926
Эпиграф - строки из статьи М.Горького «О пользе грамотности», написанные в защиту стихотворения Уткина. Горький возражал критику Д.Ханину, опубликовавшему статью («На литературном посту», 1928, No. 1) о мелкобуржуазных уклонах в творчестве Уткина, особенно заметно будто бы сказавшихся на «Слове Есенину».
Когда утрачивают пышность кудри
И срок придёт вздохнуть наедине,
В неторопливой тишине
К нам медленно подходит мудрость.
Издалека. Спокойствием блистая
(Будильник скуп! Будильник слаб!),
Как к пристани направленный корабль,
Она величественно вырастает…
Но вот пришла. И многое - на убыль:
Непостоянство, ветреность, порыв…
И перламутровый разлив
Уж редко открывает губы.
И пусть потом нам девушка приснится,
Пусть женщина перерезает путь, -
Мы поглядим не на тугую грудь,
Мы строго взглянем под ресницы.
И пусть - война. Воинственным азартом
Не вспыхнем, нет, и сабли не возьмём.
Есть умный штаб. Есть штаб, и в нём
Мы прокорпим над паутиной карты.
И ждём побед,
Но в том же мерном круге
(Победы ждём без ревностей глухих)
Не как лукавую любовницу - жених,
Как муж - степенную и верную супругу.
1925
Мы любим дом, где любят нас.
Пускай он сыр, пускай он душен.
Но лишь бы тёплое радушье
Цвело в окне хозяйских глаз.
И по любой мудрёной карте
Мы этот странный дом найдём -
Где длинный чай, где робкий фартук,
Где равно - в декабре и в марте -
Встречают солнечным лицом!
1925
Красивые, во всём красивом,
Они несли свои тела,
И, дыбя пенистые гривы,
Кусали кони удила.
Ещё заря не шла на убыль
И розов был разлив лучей,
И, как заря,
Пылали трубы,
Обняв весёлых трубачей.
А впереди,
Как лебедь, тонкий,
Как лебедь, гибкий не в пример,
На пенящемся арабчонке
Скакал безусый офицер.
И на закат,
На зыбь,
На нивы
Волна звенящая текла…
Красивые, во всём красивом,
Они несли свои тела.
А там, где даль,
Где дубы дремлют,
Стволами разложили медь
Другую любящие землю,
Иную славящие смерть…
Он не был, кажется, испуган,
И ничего он не сказал,
Когда за поворотным кругом
Увидел дым, услышал залп.
Когда, качнувшись к лапам дуба,
Окрасив золотистый кант, -
Такой на редкость белозубый -
Упал передний музыкант.
И только там, в каменоломне,
Он крикнул:
«Ма-а-арш!» -
И побледнел…
Быть может, в этот миг он вспомнил
Всех тех,
Кого забыть хотел.
И кони резко взяли с места,
И снова спутали сердца
Бравурность нежного оркестра
И взвизги хлёсткого свинца…
И, как вчера,
Опять синели выси,
И звёзды падали
Опять во всех концах,
И только зря
Без марок ждали писем
Старушки в крошечных чепцах.
1925
А. Хребтовой
Где хитрых ног смиренное движенье,
Где шум и дым, где дым и шум, -
Она сидит печальным отраженьем
Своих высокопарных дум.
Глаза расширились, раскинулись, и реже
Смыкается у голубых границ
Задумчивое побережье
Чуть-чуть прикрашенных ресниц.
Она глядит, она глядит в окно,
Где тает небо голубое.
И вдруг… зелёное сукно
Ударило морским прибоем!..
И люди видеть не могли,
Как над столом её, по водам,
Величественно протекли
И корабли, и небосводы.
И как менялась бирюза
В глазах глубоких и печальных,
Пока… не заглянул в глаза
Суровый и сухой начальник…
Я знаю помыслы твои
И то, насколько сердцу тяжко, -
Хоть прыгают, как воробьи,
По счётам чёрные костяшки.
Октябрь 1925
За синим морем - корабли,
За синим морем - много неба.
И есть земля -
И нет земли,
И есть хлеба -
И нету хлеба.
В тяжёлых лапах короля
Зажаты небо и земля.
За синим морем - день свежей.
Но холод жгут,
Но тушат жары
Вершины светлых этажей,
Долины солнечных бульваров.
Да горе в том, что там и тут
Одни богатые живут.
У нас - особая земля.
И всё у нас - особо как-то!
Мы раз под осень - короля
Спустили любоваться шахтой.
И к чёрту!
Вместе с королём
Спустили весь наследный дом.
За синим морем - короли.
Туман ещё за синим морем.
И к нам приходят корабли
Учиться расправляться с горем.
Привет!
Мы рады научить
Для нужных битв мечи точить!
[1925]
Вошёл и сказал:
«Как видишь, я цел,
Взять не сумели
Враги на прицел.
И сердце не взяли,
И сердце со мной!
И снова пришел я,
Родная, домой.
Свинцовые ночи
Не ждут впереди!»
И орден
Пылал у него на груди.
А очи - как дым!
А сердце - как дым!
Так радостно жизнь уберечь
молодым!
И больно сказала
Седая мать:
«Мой милый,
Устала я плакать и ждать.
Я знаю, как много
Страданий в бою.
Но больше боялась
За совесть твою.
Скажи:
Человеком
На фронте ты был?..»
И глухо сказал он:
«Семнадцать убил…»
И годы - как дым,
И радость - как дым,
Так горестно жизнь потерять
молодым!..
И больше никто
Говорить не мог.
И молча солдат
Ступил за порог,
А сзади, как водная
Муть глубока,
Глазами старухи
Смотрела тоска.
Он шёл к горизонту,
Тоска - впереди,
И орден…
Дрожал у него на груди.
Ах, бедная мать!
Ах, добрая мать!
Кого нам любить?
Кого проклинать?
1924
И просто так -
Без дальних слов -
Как будто был и не был…
За частоколами штыков
Так тяжело смотреть на небо…
И не борись…
И не зови…
И жизнь была не сладкой…
Как в лихорадке - грузовик,
И я - как в лихорадке.
Для волка сердце - ничего.
А много ли зверюге надо?
И с полушубка моего
Солдат весь путь
Не сводит взгляда.
Могу и душу подарить -
Вон там за следующей горкой…
. . . . . . . . . . . . .
«Товарищ, дай-ка закурить…»
«Последняя махорка…»
Колдобный дуб на что велик,
А в бурелом - соломке ровня,
Как аллигатор, грузовик
Улёгся у камеломни.
И офицер спросил:
«Готов?»
Я сосчитал штыки невольно.
Зачем им дюжина штыков?
И одного вполне довольно…
Потухли, ухнув, фонари!..
Жара… Во рту прогоркло.
«Т-т-т-оварищ… дай-ка закурить».
«Подохнешь без махорки…»
1924
Я люблю пережитые были
В зимний вечер близким рассказать.
Далеко, в заснеженной Сибири,
И меня ждала старуха мать.
И ходила часто до порогу
(Это знаю только я один)
Посмотреть на белую дорогу,
Не идёт ли к ней бродяга-сын.
Только я другой был думой занят.
По тайге дорога шла моя.
И пришли к ней как-то партизаны
И сказали,
Что повешен я.
Вскипятила крепкий чай покорно,
Хоть и чаю пить никто не смог,
И потом надела чёрный
Старый бабушкин платок.
А под утро, валенки надвинув,
В час, когда желтеет мгла,
К офицерскому ушла овину -
И овин, должно быть, подожгла.
Отпевать её не стала церковь.
Поп сказал:
«Ей не бывать в раю».
Шомполами в штабе офицерском
Запороли мать мою!..
Вот когда война пройдёт маленько
И действительную отслужу,
Я в Сибирь,
В родную деревеньку,
Непременно к матери схожу.
1924
Впервые напечатано в журнале «Огонёк», 1924, No. 42, с. 1, под заглавием «Рассказ партизана».
Биография
Иосиф Павлович Уткин родился 15 мая 1903 на станции Хинган в семье служащего Китайской восточной железной дороги. Очень скоро семья переехала в Иркутск, где и прошли ранние годы будущего поэта.
Иосифу удалось окончить трёхгодичную городскую школу и поступить в четырёхклассное училище, откуда, однако, на четвёртом году учёбы он был исключён - «за плохое поведение и вольномыслие, по совместительству». «Плохое поведение» состояло не только в мальчишеских шалостях. Мальчик пропускал занятия, ибо в это же время работал, - ему пришлось стать кормильцем семьи, брошенной отцом, и пойти «в люди». Иосиф устроился маркёром в биллиардную сибирского «Гранд-Отеля», где приходилось скрываться от школьных учителей, забредавших в ресторан; потом продавал вечерние газеты, разносил телеграммы; служил на кожевенном заводе.
С приходом Октября у 15-летнего Иосифа началась, по его словам, «активная политическая жизнь». Вместе со старшим братом Александром он идёт в рабочую дружину и участвует в антиколчаковском восстании, организованном большевиками. А в мае 1920 он, один из первых иркутских комсомольцев, отправляется добровольцем на Дальневосточный фронт.
Конец 1922 - поворотный момент в биографии Уткина. Он становится репортёром иркутской газеты «Власть труда», и вскоре имя его начинает появляться на страницах сибирских газет и журналов. Так с 19 лет начался его путь поэта.
На страницах «Власти труда» Уткин помещал свои первые стихи - написанные на скорую руку стихотворные репортажи-отклики на то, чем жила в те годы страна. Уткин писал о борьбе с религией, о биче беспризорщины, о горячо им любимой авиации, которая только что начала развиваться. Время от времени появлялись сатирические частушки, высмеивающие нэпмана, обывателя, мещанина и т.п. Печатавшиеся под наивной подписью «Утя», куплеты эти были довольно слабые, «работавшие», однако, на злобу дня.
В 1924 Иркутские губкомы партии и комсомола решают отправить Уткина учиться в Москву. В Москве началась уже настоящая литературная биография Уткина. В конце 1924 - начале 1925 на страницах московских журналов «Огонёк», «Прожектор» и «Смена» появились стихи Уткина о гражданской войне «Рассказ солдата», «Расстрел», «Песня о матери» и др.
Настоящий же успех принесла Уткину поэма «Повесть о рыжем Мотэле». Первое публичное чтение «Повести», состоявшееся во Вхутемасе на литературном вечере, послужило Уткину своего рода путёвкой в поэтическую жизнь. Опубликованная в 4-м номере «Молодой гвардии» за 1925 «Повесть» сразу стала заметным событием литературной жизни. Всех привлёк и заворожил её совершенно оригинальный стиль.
Четырёхлетие с 1925 по 1928 для творческого пути Уткина - период самый сложный и противоречивый. Именно в эти годы формируется его поэтический талант. Почти всё, о чём пишет поэт, он как бы пропускает через собственное лирическое «я» - мы остро чувствуем личность поэта, отношение к изображаемому, свойственное именно ему и никому другому. И в первую очередь - доброту к человеку, будь это герой гражданской войны или наивная «канцеляристка». Гуманность, большая человечность поэзии Уткина сразу была замечена критикой. Жизнерадостность, темперамент молодости обусловливали пристрастие поэта к ярким краскам и блеску, к декоративной росписи. Здесь таилась опасность потерять чувство меры. Но чаще в стихах поэта встречаются удачные поэтические находки; и, как правило, искусство их - в простоте и правдивости аналогии.
Весёлость, даже беззаботность не рождали у Уткина легкомысленного отношения к жизни. Напротив: многие стихи его - от интимной лирики до революционной песни - полны размышлений о судьбе родины и революции, о судьбе женщины, о судьбе своего сверстника… Сейчас, много лет спустя перечитывая эти стихи, мы можем упрекнуть их в некоторой наивности, но в целом они не вызывают у нас категорического несогласия.
Анализ творчества той поры позволяет сделать вывод о том, что его поэзии было свойственно известное противоречие. С одной стороны, она проникнута духом революционного героизма, она гуманна и вполне конкретна: в центре её - молодой современник, с живыми чувствами и мыслями, с естественной потребностью в земных радостях, даваемых мирной жизнью на мирной земле. С другой стороны, сам процесс этой, условно говоря, перенастройки поэтической лиры на новый лад носит несколько демонстративный и декларативный характер, причём тема личной жизни и тема строительства новых общественных отношений в творчестве Уткина подчас кажутся отъединёнными друг от друга. В его произведениях тех лет встречаются строки неожиданные или художественно немотивированные.
В самом начале 1927 вышла «Первая книга стихов» Уткина, составленная из произведений 1923-26 годов. С большой положительной рецензией на неё выступил Луначарский.
Конец 20-х - начало 30-х гг. был сложным периодом творческой биографии Уткина. Поэт одинаково отрицательно относился и к лефовцам, и к конструктивистам, и к платформе РАППа, считая своё творчество, свою литературную позицию ни от кого не зависимыми.
Годы 1930-31 можно назвать периодом искусственно сконструированной поэзии Уткина, или, как он сам назвал большинство стихотворений той поры, - периодом «публицистической лирики». Уткин пишет много стихов в газеты «Правда», «Известия», «Рабочая Москва», «Комсомольская правда» - о Красной Армии и комсомоле, о советской женщине и ударниках стройки, об электрификации и «бдительности у границы»… В 1931 лучшие из газетных стихов Уткина вышли отдельной книжкой под названием «Публицистическая лирика». Рецензия на неё была отрицательной. Нелепый ярлык «мелкобуржуазности» прилип к поэту.
Несомненно, что Уткин и сам не был удовлетворён своим творчеством; а главное - понял, что его добровольное отречение как поэта от самого себя было заблуждением. «Соль» дарования Уткина - глубоко прочувствованный мягкий лиризм. Публицистика была неорганичной для него и потому - «пресной».
Зрелая поэзия Уткина (1933-40) стала выражением этического «я» поэта. По сравнению с творчеством 20-х гг., в 30-е гг. лирика Уткина претерпевает вполне определённую и закономерную эволюцию. Она очищается от накипи декоративных «красивостей» и неуклюжих наивных назиданий. Стих проясняется, всё больше тяготея к народно-песенному. Теперь поэтическое ремесло даётся ему труднее, чем прежде, ибо со зрелостью к поэту пришла строгость и взыскательность.
Лирический герой зрелой поэзии Уткина - это не прежний жизнерадостный юноша, выглядевший порою несколько самодовольным в любовании своей неуёмной бодростью и собственным духовным возмужанием. Это - сдержанный и скромный в выражении чувств человек. Но сами чувства его, равно как и глубоко человечная суть остались неизменными. Неизменным и постоянным качеством поэзии Уткина осталась теплота его к человеку, что особенно заметно сказалось в его любовной лирике.
Но далеко не всё, как видел поэт, свершалось «для любви». Факты нарушения законности в конце 30-х гг. наложили отпечаток на творчество многих советских писателей, в том числе и на поэзию Уткина. Естественно, что некоторые свои вещи Уткин опубликовать в то время не мог. Вдобавок с каждым годом он всё строже и требовательнее относился к своей поэзии, оставляя в столе хорошие стихи о природе, любви и красоте человека. В его сборники, вышедшие в 30-е гг., вошло менее половины им написанного.
Но и та часть поэзии Уткина, которая была известна читателям и слушателям, пользовалась большой любовью и популярностью. Уткин был одним из весьма немногочисленных поэтов-лириков в годы, когда на лирическую поэзию был большой голод; значение его творчества трудно переоценить.
Последняя «мирная» поездка Уткина состоялась летом 1941. Ещё в июне поэт выступал в Севастополе, а в августе он оказался в брянских лесах - в качестве работника фронтовой газеты «На разгром врага».
В сентябре 1941, в бою под Ельней, Уткин был ранен осколком мины - ему оторвало четыре пальца правой руки. Это обстоятельство ни на единый день не вывело поэта из боевых рядов. Стихи свои он диктовал, даже находясь в полевом госпитале. Не прекращал он литературной работы и в Ташкенте, куда был отправлен на излечение. Менее чем за полугодовое пребывание Уткина в Ташкенте им были созданы две книжки фронтовой лирики - «Фронтовые стихи» и «Стихи о героях», а также альбом оборонных песен, написанных совместно с московскими композиторами.
И всё это время Уткин рвался «на линию огня», беспокоя высшие военные органы настойчивыми просьбами послать его на фронт. Наконец, летом 1942 Уткин вновь оказался на Брянском фронте - в качестве спецкора Совинформбюро, от газет «Правда» и «Известия».
В годы войны Уткин испытал большой духовный подъём, пережил как бы второе рождение. Дело было не просто в том, что поэзия Уткина чутко и мгновенно откликалась на ежедневные, совершаемые в боях и в тылу подвиги. Дело было и не в количестве написанных поэтом стихов (менее чем за три с половиной года Уткин написал их больше, чем за всё предвоенное семилетие). Суть и смысл «военного» творчества Уткина в том, что его поэзия поднялась до искусства, необходимого народу в самом прямом и непосредственном значении этого слова.
Поэт дышал этой атмосферой военных лет, потому ему и удалось передать её: трагическую и оптимистическую, героическую и будничную, полную любви к родной земле и презрения к захватчикам её, насыщенную патриотизмом - и местью, великодушием - и беспощадностью.
В войну было создано немало песен на его стихи «Провожала сына мать», «Дед», «Бабы», «Я видел девочку убитую», «Над родиной грозные тучи», «Я видел сам» и др.
Летом 1944 вышел последний сборник произведений Уткина - «О родине, о дружбе, о любви», - маленькая, карманного размера, книжечка, вобравшая в себя лучшее из написанного поэтом.
А 13 ноября 1944 трагически и нелепо оборвалась его жизнь. Возвращаясь с Западного фронта, Уткин погиб в авиакатастрофе, случившейся совсем неподалёку от Москвы. Погиб на взлёте творческого пути, в расцвете дарования, не дожив и до 42 лет.
УТКИН, Иосиф Павлович [15(28). V. 1903, ст. Хинган, ныне Хинганск, Хабаровского края, - 13.XI.1944] - русский советский поэт. Родился в семье железнодорожного служащего. Детство провёл в Иркутске. В 1920-22 служил в Красной Армии. В 1927 окончил Московский институт журналистики. Печататься начал в 1922. Первый крупный литературный успех - «Повесть о рыжем Мотэле» (1925) - поэма о «перевёрнутом» Октябрём быте и укладе провинциального еврейства. В 1927 вышла «Первая книга стихов» Уткина, включившая произведения 1923-26. Сборник заслужил положительный отзыв А. В. Луначарского, отметившего, что поэзия Уткина есть «…музыка перестройки наших инструментов с боевого лада на культурный».
В 1928 Уткин с А. А. Жаровым и А. И. Безыменским ездил за границу; в Италии встречался с М. Горьким. В 1928 Уткин пишет сатирическую поэму-памфлет «Шесть глав». В 1927-32 создаёт поэму «Милое детство» (1933) - о молодом современнике, порвавшем с мещанской роднёй и пришедшем в революцию. По отношению к этой поэме, как и к ряду стихов Уткина 20-х годов, критика высказала упрёки в абстрактном гуманизме и «демобилизационных настроениях» (например, стихотворение «Гитара»). В 1931 вышел сборник Уткина «Публицистическая лирика». Последующие поэтические сборники - «Избранные стихи» (1935, 1936), «Стихи» (1935, 1937, 1939), «Лирика» (1939) - включают наиболее зрелые произведения поэта. Сочетание революционного пафоса с мягкой лиричностью сделало поэзию Уткина популярной в 30-е годы. Лирика его со временем освобождается от ложной многозначительности и украшательства, обретает ясный, строгий и простой стиль («Тройка», «Над мирным деревянным бытом…», «Утро», «Счастье» и другие).
В 30-е годы Уткин заведует отделом поэзии в Гослитиздате, работает с молодыми поэтами, много ездит по стране, выступая с чтением стихов. В 1941 он уходит добровольцем на фронт. Осенью 1941 был ранен. После излечения едет на фронт в качестве военного корреспондента. Лирика Уткина военных лет (сборники «Стихи о героях», «Фронтовые стихи», «Я видел сам», все - 1942) напевна, легко переложима на музыку («Заздравная песня», «Гвардейский марш», «Родине», «В дороге»). В лучших стихах поэт достигает глубины и значительности, не теряя лирической проникновенности и задушевности. В 1942-43 пишет прозаическое произведение «Рассказ майора Трухлева» (не завершён). В 1944 вышел последний поэтический сборник Уткина «О родине. О дружбе. О любви». Погиб в авиационной катастрофе под Москвой, возвращаясь с Западного фронта.
Соч.: Стихотворения и поэмы. [Вступ. ст. З. Паперного], М., 1961; Стихотворения и поэмы. [Вступ. ст. А. Саакянц], М. - Л., 1966.
Лит.: Луначарский А. В., Собр. соч., т. 2, М., 1964, с. 317-19, 327-29, 348-53; Сельвинский И., Поэзия Иосифа Уткина, «Лит. газета», 1944, 2 дек.; Саакянц А., Иосиф Уткин. Очерк жизни и творчества, М., 1969; В ногу с тревожным веком. Воспоминания об Иосифе Уткине, М., 1971; Тарасенков Ан., Рус. поэты XX века. 1900-1955. Библиография, М., 1966.
А. А. Саакянц
Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 7. - М.: Советская энциклопедия, 1972
УТКИН Иосиф Павлович [1903] - современный поэт. Родился в интеллигентной еврейской семье в Китае, на ст. Хинган Восточно-Китайской ж. д. Учился в Иркутской гимназии. В 1920 ушёл добровольцем в Красную армию. Печатается с 1923.
Большинство стихотворений Уткина первого периода посвящено темам войны - гражданской и империалистической. Для поэта характерна романтическая трактовка этих тем и своего рода эстетское приукрашивание войны: «Красивые, во всём красивом, они несли свои тела…». «А впереди, как лебедь тонкий,… скакал безусый офицер». Уткин восторженно воспевает бои, атаки, часто поэтизируя военный героизм сам по себе, безотносительно к его цели («Атака», «Барабанщик» и др.). В стихах о войне отразился отвлечённый гуманизм поэта, затушёвывающего социальную сущность империалистической и гражданской войн. Особенно в этом отношении показательна «Песня о матери» [1925], в которой мать проклинает сына, вернувшегося с фронта, за то, что он убил «семнадцать».
Наиболее популярное произведение Уткина - «Повесть о рыжем Мотэле» [1924-1925]. Её основной мотив - отстаивание права маленького человека из трудящейся бедноты на счастливую жизнь. Правда, счастье понимается в «Повести» узко, лишь как личное благополучие. Главный герой - портной Мотеле - является по существу мечтателем, а не активным борцом за переделку действительности. Он противопоставляет счастью богачей свою полунищую судьбу обойденного, но не поднимается до сознательной ненависти к ним. Тонкий юмор и лёгкая ирония, передача интонации еврейского языка, лексики еврейского местечка, употребление языковых образов, тесно связанных с изображаемым бытом («Висели пуговки звёзд и лунная ермолка», «Дни затараторили, как торговка Мэд»), придают своеобразный отпечаток, лирическую окрашенность всему произведению. Поэма насыщена бодростью, оптимизмом - настроениями, характерными для всего творчества Уткина.
В последующие годы в поэзии Уткина прорываются иногда настроения успокоенности. Переход от гражданской войны к нэпу воспринимается поэтом как осуществление заветной мечты о тихом счастьи: «Мне за былую муку покой теперь хорош».
Эти настроения были недолговременны, и в своих дальнейших стихах Уткин стремится ответить на новые запросы современности. В произведениях «Герой нашего времени», «По дороге домой» [1934] выступает лирический образ поэта-интеллигента, жалующегося на свою неполноценность, пытающегося найти нужные слова, новые темы, стоящие на уровне эпохи. Поэту «хочется встать эпохе во фланг и рост», среди пролетариата ищет он «героя из героев».
В дальнейшем [1934-1935] Уткин опять возвращается к темам гражданской войны («Песня о ресторане «Крит», «Сибирская песня», «Комсомольская песня», «Бой»). В этих стихах Уткин рвёт с былыми эстетствующими тенденциями, стремясь реалистически осмыслить действительность. Обновляется словарь Уткина, удачно использующего иногда художественные приёмы фольклорного, частушечного творчества («Батя», 1934). Поэзии Уткина свойственны жизнерадостный, весёлый юмор, задушевный лиризм, острота и меткость характеристик отдельных персонажей. Но наряду с этим язык временами небрежен, образы не отточены и штампованы, отделка стиха недостаточна.
Библиография: I. Повесть о рыжем Мотеле, господине инспекторе, раввине Иссайе и комиссаре Блох, М., 1926 (неск. изд.). Первая книга стихов, Гиз, М., 1927 (5-е изд., М., 1931); Изморозь, М., 1927; Герой нашего времени, «Молодая гвардия», 1930, № 1, Публицистическая лирика, изд. «Огонёк», М., 1931; Стихи о войне, Гихл, М., 1933; Милое детство. Поэма, изд., «Молодая гвардия», М., 1933; Избранные стихи, Гослитиздат, М., 1935 и М., 1936; Стихи, изд. «Молодая гвардия», [М.], 1935; Стихи, издание, «Советский писатель», Москва, 1937.
Н. Любович
Литературная энциклопедия: В 11 т. - [М.], 1929-1939
