Кондратий Рылеев, поэма «Кулакияда»

Кулакияда

Песнь 1

Шуми, греми, незвучна лира
Ещё неопытна певца,
Да возглашу в пределы мира
Кончину пирогов творца.
Да возвещу я плач ужасный
Трёх тафелей, всех поваров.
Друзья! Уж Кулаков несчастный
Не суетится средь котлов.
Уж глас его не раздаётся
В обоих кухнях здесь,
От оного уж не мятётся
Собор его команды весь.

Уже в горохе пременился
Доселе вкус приятный нам,
Картофель густоты лишился
И льётся с мисок по столам.
И ах! Наперсника лишённый,
Восплакал, возрыдал Бобров,
Такой потерей огорчённый,
Он перебил всех поваров.

Но Аполлон велеречивый
И Клио с громкою трубой,
Поведайте: масло-любивый
Так кончил дни герой:
Среди котлов на очаге
Возвышен, восседал Бобров,
Внизу с чумичкою в руке
Стоял смиренно Кулаков.

Стоял… власы его вздымались,
Стоял… вздыхал, не говоря,
Его лишь взоры устремлялись
На кухню славного царя.
Напрасно тщился пёс Боброва,
Ласкаяся, его развеселить,
Напрасно повара Косого
Тулаев притащил смешить.

Бобров, Бобров замысловатый!
Успеха даже не имел,
И Кулаков в свои палаты
С тоскою мрачною отшел.
Лишь только с лестницы спустился,
Как вдруг бездыханный он пал.
«Аминь! Он жизни сей лишился», -
Тут шедший повар закричал.

Царя чертог тут взволновался,
Когда достиг к нему звук слов;
Се вопль повсюду промчался -
И с плачем пробежал Бобров,
Следом ему пёс колченогой,
Хромая, к телу прилетел,
Бобров вопил: «О боги! боги!»
А пёс, визжавши, весь вспотел.

«Почто меня ты оставляешь, -
Несчастный продолжал Бобров, -
Мою ты жизнь отравляешь,
Не буду есть я пирогов!
Восстань, очнись! О, мой любезный,
Восстань, прошу тебя, восстань!
Почто велишь мне лить ток слезный -
Восстань, я простираю длань».

Осталось втуне то моленье,
Труп хладный воплям не внимал,
Скончался тот, о провиденье!
Кто хворост маслом поливал.
Скончался тот, кого страшились
Сапожня, кухня, погреба;
Скончался тот, кому дивились
Чаны на кухне вне себя.

Тс… тс… Пегас, скачи потише
И против воли не неси,
А как взлететь захочешь выше,
То у других ты попроси,
А я устал, да и довольно
Теперь бумаги измарал,
Но нет, всё несет невольно,
Чтоб погребенье описать.
Быть так, я для тебя склонюся
И погребенье пропою,
Ретивый, только я боюся,
Что сломит голову мою.

Песнь 2

О Аполлон! Подай мне лиру,
Подай Кастальских кубок вод,
Да воспою достойну миру
В Смоленск я погребальный ход.
Впреди предшествовал Тулаев,
За ним шёл Зайцев, Савинов,
С рябою харею Миняев,
Потом Затычкин и Смирнов.

Их гласы пОвсюду сливались,
Трясли всё зданье по странам,
Глубоко в сердце отзывались
И смех и плач являли нам.
Тулаев с Зайцевым ревели,
Савинов тенором тянул,
Смирнов, Миняев тихо пели,
Затычкин что есть мочи дул.

А Силин, с ними съединяся,
По-козьи, кажется, кричал,
Тут пёс лизал его, льстяся,
И трели с визгом подпущал.
За ними зрелась колесница,
Везомая тремя коньми,
Попон на коих, как тряпица,
Разорван влекся по земли.

Коней, занятых из-под чана,
Имея факелы в руках,
Вели два наши великана,
Как можно делав меньше шаг.
За колесницею ж родные
И тьма в слезах знакомых шли,
Вблизи ж и соус и жаркие,
Как будто ордена, несли.

На гробе же пирог за шпагу
С чумичкою большой лежал,
Что Кулаков имел отвагу
На чадной кухне быть являл.
Потом шёл Краснопевиев бледный
С супругой бледною своей,
Неся котёл лужёный, медный,
Как бы усопшего трофей.

Но, муза, пой, я зрю Боброва:
Власы растрёпаны на нём,
Лице искажено сурово,
И слёзы катятся ручьём.
Он рвётся, плачет, умирает
И жалостный являет вид,
Едва очнётся - упадает,
Не может вовсе говорить.
Но наконец уста открылись,
И прямо, Кулаков, к тебе
Слова высоко устремились, -
Я стану продолжать себе;
Но вот и к кухне подъезжают
В кафтанах новых повара,
В кастрюли громко ударяют,
Провозгласив трикрат - «Ура!».

С такой процессией прекрасной
В Смоленской тело провезли
И в мрак сырой могилы страшной
Героя кухни погребли.
Прости, священна тень героя,
Долг мудрый слабому прощать.
Прости, что, лиру я настроя,
Мог слабо тень твою бряцать.

Я знаю, точно недостоин
Вещать о всех делах твоих,
Я не пиит, а только воин,
В устах моих нескладен стих.
А ты! О мудрый, знаменитый!
Царь кухни, мрачных погребов,
Топлёным жиром весь политый,
Единственный герой Бобров.

Не озлобися на поэта,
Тебя который воспевал,
И знай, у каждого кадета
Невежей я бессмертен стал.
Прочтя сии строки, потомки
Вспомянут, мудрый, о тебе,
Твои дела прославят громки,
В[о]спомнят также обо мне.

1812 (?)