СовестьЖизнь моя, как летопись, загублена, киноварь не вьётся по письму. Я и сам не знаю, почему мне рука вторая не отрублена… Разве мало мною крови пролито, мало перетуплено ножей? А в яру, а за курганом, в поле, до самой ночи поджидать гостей! Эти шеи, узкие и толстые, - как ужаки, потные, как вол, непреклонные, - рукой апостола Савла - за стволом ловил я ствол, Хвать - за горло, а другой - за ножичек (лёгонький, да кривенький ты мой), И бордовой застит очи тьмой, И тошнит в грудях, томит немножечко. А потом, трясясь от рясных судорог, кожу колупать из-под ногтей, И - опять в ярок, и ждать гостей на дороге, в город из-за хутора. Если всполошит что и запомнится, - задыхающийся соловей: от пронзительного белкой-скромницей детство в гущу юркнуло ветвей. И пришла чернявая, безусая (рукоять и губы набекрень) Муза с совестью (иль совесть с музою?) успокаивать мою мигрень. Шевелит отрубленною кистью, - червяками робкими пятью, - тянется к горячему питью, и, как Ева, прячется за листьями. 1922 |
На смерть Александра БлокаУзнать, догадаться о тебе, Лежащем под жёстким одеялом, По страшной, отвиснувшей губе, По тёмным под скулами провалам?.. Узнать, догадаться о твоём Всегда задыхающемся сердце?.. Оно задохнулось! Продаём Мы песни о веке-погорельце… Не будем размеривать слова… А здесь, перед обликом извечным, Плюгавые флоксы да трава Да воском заплёванный подсвечник. Заботливо женская рука Тесёмкой поддерживает челюсть, Цингой раскоряченную… Так, Плешивый, облезший - на постели!.. Довольно! Гранатовый браслет - Земные последние оковы, Сладчайший, томительнейший бред Чиновника (помните?) Желткова. 1921 |
Годовщина взятия ОдессыОт птичьего шеврона до лампаса казачьего - всё погрузилось в дым. - О город Ришелье и Де-Рибаса, забудь себя! Умри и - встань другим! Твой скарб сметён и продан за бесценок. И в дни всеочистительных крестин, над скверной будней, там, где выл застенок, сияет тёплой кровью Хворостин. Он жертвой пал. Разодрана завеса, и капище не храм, а прах и тлен. Не Ришелье, а Марксова Одесса приподнялась с натруженных колен. Приподнялась и видит: мчатся кони Котовского чрез Фельдмана бульвар, широким военморам у Фанкони артелью раздувают самовар… И Труд идёт дорогою кремнистой, но с верной ношей: к трубам и станку, где (рукава жгутами) коммунисты закабалили плесень наждаку. Сощурилась и видит: из-за мола, качаясь, туловище корабля ползёт с добычей, сладкой и тяжёлой!.. - И всё оно, Седьмое Февраля! 1921 |
БастилияМы не забыли, как в садах Пале-Рояля И у кафе Фуа ты пламенно громил Разврат Людовика, о Де-Мулен Камилл, Как дым Бастилию окутал, день вуаля! Сент-Антуанское предместье наша память, Как раковина жемчуг, помнит и хранит, И ненавистен башен спаянный гранит, Возлегший, чтоб глухим венком позор обрамить. Но пали, пали королевские твердыни: Аристократа опрокинул санкюлот! О, Франция! О, времени тяжёлый лёт! О, беднота воинственная, где ты ныне? Одряхший мир - в параличе, и участили События набухший кровью пульс его. А в недрах зреет - зреет мести торжество И гибелью грозит последней из Бастилий. Так. Рухнет и она. От пролетарской пули Кипит и пенится вселенская заря. И сменим Двадцать Пятым Октября Четырнадцатое Июля! [1921] |
РассветРазмахами махновской сабли, Врубаясь в толпы облаков, Уходит месяц. Озими озябли, И лёгок холодок подков. Хвост за хвостом, за гривой грива, По косогорам, по ярам, Прихрамывают торопливо Тачанок кривобоких хлам. Апрель, и - табаком и потом Колеблется людская прель. И по стволам, по пулемётам Лоснится, щурится апрель. Сквозь лязг мохнатая папаха Кивнёт, и матерщины соль За ворот вытряхнет рубаха. Бурсацкая, степная голь! В чемерках долгих и зловещих, Ползёт, обрезы хороня, Чтоб выпотрошился помещик И поп, похожий на линя; Чтоб из-за красного-то банта Не посягнули на село Ни пан, ни немец, ни Антанта, Ни тот, кого там принесло! Рассвет. И озими озябли, И серп, без молота, как герб, Чрез горб пригорка, в муть дорожных верб, Кривою ковыляет саблей. 1920 |
В эти дниДворянской кровию отяжелев, Густые не полощутся полотна, И (в лапе меч), от боли корчась, лев По киновари вьётся благородной. Замолкли флейты, скрипки, кастаньеты, И чуют дети, как гудит луна, Как жерновами стынущей планеты Перетирает копья тишина. - Грядите, сонмы нищих и калек, (Се голос рыбака из Галилеи)! Лягушки кожей крытый человек Прилёг за гаубицей короткошеей. Кругом косматые роятся пчёлы И лепят улей мёдом со слюной. А по ярам добыча волчья - сволочь, - Чуть ночь, обсасывается луной… Не жить и не родиться б в эти дни! Не знать бы маленького Вифлеема! Но даже крик: распни его, распни! - Не уязвляет воиного шлема, И, пробираясь чрез пустую площадь, Хромающий на каждое плечо, Чело вечернее прилежно морщит На Тютчева похожий старичок. 1920 |
КобзарьОпять весна, и ветер свежий качает месяц в тополях… Стопой веков - стопой медвежьей - протоптанный, оттаял шлях. И сердцу верится, что скоро, от журавлей и до зари, клюкою меряя просторы, потянут в дали кобзари. И долгие застонут струны про волю в гулких кандалах, предтечу солнечной коммуны, поимой потом на полях. Тарас, Тарас! Ты, сивоусый, загрезил над крутым Днепром: сквозь просонь сыплешь песен бусы и «3аповiта» серебром… Косматые нависли брови, и очи карие твои гадают только об улове очеловеченной любви. Но видят, видят эти очи (и слышит ухо топот ног!), как селянин и друг-рабочий за красным знаменем потёк. И сердцу ведомо, что путы и наши, как твои, падут, и распрямит хребет согнутый прославленный тобою труд. 1920, Харьков |
В огнеОвраг укачал деревню (глубокая колыбель), и зорями вторит певню пастушеская свирель. Как пахнет мятой и тмином и ржами - перед дождём! Гудит за весёлым тыном пчелиный липовый дом. Косматый табун - ночное - шишига в лугах пасёт, а небо, как и при Ное; налитый звёздами сот. Годами, в труде упрямом, в глухой чернозём вросла горбунья-хата на самом отшибе - вон из села. Жужжит веретёнце, кокон наматывает рука, и мимо радужных окон куделятся облака. Старуха в платке, горохом усыпанном, как во сне… В молитве, с последним вздохом, ты вспомнила обо мне? Ты вспомнила всё, что было, над чем намело сугроб?.. Родимая! Милый-милый, в морщинах прилежный лоб. Как в детстве к твоим коленам прижаться б мне головой… Но борется с вием-тленом кладбище гонкой травой; но пепел (поташ пожарищ) в обглоданных пнях тяжёл… И разве в дупле нашаришь гнездо одичавших пчёл; да, хлюпнув, вдруг захлебнётся беременное ведро: журавль сосёт из колодца студёное серебро… Пропела тоненько пуля, махнула сабля сплеча… О тёплая ночь июля, широкий плащ палача! Бегут беззвучно колёса, поблескивает челнок, а горе простоволосым глядит на меня в окно. Ах, эти чёрные раны на шее и на груди! Лети, жеребец буланый, всё пропадом пропади! Прощайте, завода трубы, мелькай, степная тропа! Я буду, рубака грубый, раскраивать черепа. Моё жестокое сердце, не выдаст тебя, закал! Смотри, глупыш-офицерик, как пьяный, навзничь упал… Но даже и в тесной сече я вспомню (в который раз) родимой тихие речи и ласковый синий глаз. И снова учую, снова, как зёрна во тьме орут, как из-под золы лиловой вербены вылазит прут. 1920, Бровары |
***России синяя роса, Крупичатый, железный порох, И тонких сабель полоса, Сквозь вихрь свистящая в просторах, - Кочуйте, Мор, Огонь и Глад - Бичующее Лихолетье: Отяжелевших век огляд На борозды годины третьей. Но каждый час, как вол упрям, Ярмо гнетёт крутую шею; Дубовой поросли грубее, Рубцуется рубаки шрам; И, желтолицый печенег, Сыпняк, иззябнувший в шинели, Ворочает белками еле И еле правит жизни бег… Взрывайся, пороха крупа! Свисти, разящий полумесяц! Россия - дочь! Жена! Ступай - И мёртвому скажи: - «Воскресе». Ты наклонилась, и ладонь Моя твоё биенье чует, И конь крылатый, молодой Тебя выносит - вон, из тучи… 1919, Харьков |
РоссияЩедроты сердца не разменяны, и хлеб - всё те же пять хлебов, Россия Разина и Ленина, Россия огненных столбов! Бредя тропами незнакомыми и ранами кровоточа, лелеешь волю исполкомами и колесуешь палача. Здесь, в меркнущей фабричной копоти, сквозь гул машин вопит одно: - И улюлюкайте, и хлопайте за то, что мне свершить дано! А там - зелёная и синяя, туманно-алая дуга восходит над твоею скинией, где что ни капля, то серьга. Бесслёзная и безответная! Колдунья рек, трущоб, полей! Как медленно, но всепобедная точится мощь от мозолей. И день грядёт - и молний трепетных распластанные веера на труп укажут за совдепами, на околевшее Вчера. И Завтра… веки чуть приподняты, но мглою даль заметена. Ах, с розой девушка - Сегодня! Ты - обетованная страна. 1918, Воронеж |
***Зачем ты говоришь раной, алеющей так тревожно? Искусственные румяна и локон неосторожный. Мы разно поём о чуде, но голосом человечьим, и, если дано нам будет, себя мы увековечим. Протянешь полную чашу, а я - не руку, а лапу. Увидим: ангелы пашут, и в бочках вынуты кляпы. Слезами и чёрной кровью сквозь пальцы брызжут на глыбы: тужеет вымя коровье, плодятся птицы и рыбы. И ягоды соком зреют, и радость полощет очи… Под облаком, темя грея, стоят мужик и рабочий. И этот - в дырявой блузе, и тот - в лаптях и ряднине: рассказывают о пузе по-русски и по-латыни. В берёзах гниёт кладбище, и снятся поля иные… Ужели бессмертия ищем мы, тихие и земные? И сыростию тумана ужели смыть невозможно с проклятой жизни румяна и весь наш позор осторожный? 1918, Москва [Приглашаю посмотреть моё небольшое стихотворение: Определение поэта.] |
МесяцРоса - как бисер на канве, Овины стынут у околиц… Но вот под лесом в синеве Сверкнул небесный богомолец. И на поляны потекли С высот серебряные нити: И тонок тёплый сон земли И зыбок чуткий шорох в жите… Поздней - забьют перепела, И ночь дохнёт глубокой грудью И снимет с влажного чела Повязку смерти на безлюдье… И этот красный ржавый нож Рукой невидимою сдвинув, О ночь, усладу ты найдёшь - Там, - у околиц, у овинов!.. 1913 |
БиографияПринадлежал к старинному княжескому роду с литовскими корнями. Был вторым из девяти детей в семье. Окончил с золотой медалью Глуховскую классическую гимназию. В 1905-1906 гг. перенёс болезнь, следствием которой стала пожизненная хромота из-за удаления пятки на правой ноге. С 1906 вместе с братом Георгием жил в Петербурге на квартире И. Билибина, оказавшего на братьев большое влияние. Учился в Петербургском университете последовательно на трёх факультетах - математическом, восточных языков и филологическом; курса не окончил. Летние каникулы проводил у родителей, подрабатывал репетиторством. Печататься начал в 1908 году (очерк «Соловецкий монастырь» в петербургском журнале «Бог - помочь!»), в декабре того же года опубликовал первые стихи (журнал «Светлый луч»). С начала 1911 сотрудничал как поэт и критик в студенческом журнале «Gaudeamus», где также руководил отделом поэзии. Посещая собрания молодых поэтов у С. Городецкого, сблизился с кругом будущего «Цеха поэтов»; вошёл в Цех с его образованием в октябре-ноябре 1911 года, став адептом зарождающихся идей «адамизма» и «акмеизма». В октябре 1912, чтобы избежать суда за скандальный сборник «Аллилуиа», при содействии Н. Гумилёва присоединился к пятимесячной этнографической экспедиции в Сомали и Абиссинию. Вернувшись в марте 1913 после амнистии по случаю 300-летия дома Романовых, взялся за издание и редактирование «Нового журнала для всех», но через 2 месяца, запутавшись в финансовых делах, продал права на журнал и вскоре уехал на родину. В годы войны время от времени печатался в столичной и местной периодике. К 1917 примкнул к левым эсерам, после Февральской революции вошёл в Глуховский совет, склоняясь к большевикам. В январе 1918 семья Нарбута в своём доме подверглась нападению отряда красных «партизан», которые громили «помещиков и офицеров». При этом был убит брат Владимира Сергей, офицер, недавно вернувшийся с фронта. Владимир Нарбут получил четыре пулевые раны, после чего в местной больнице ему пришлось ампутировать кисть левой руки. Когда выяснилось, что тяжелораненый литератор состоит в партии большевиков, нападавшие посетили больницу и принесли «извинения». Весной 1918 отправлен в Воронеж для организации большевистской печати; помимо этого в 1918-1919 гг. издавал «беспартийный» журнал «Сирена». В 1919 жил в Киеве, где участвовал в издании журналов «Зори», «Красный офицер», «Солнце труда». Остался в городе после занятия его белыми, затем по контролируемым белыми территориям уехал через Екатеринослав в Ростов-на-Дону, где 8 октября 1919 был арестован контрразведкой белых как коммунистический редактор и член Воронежского губисполкома. В контрразведке дал показания, в которых признался в ненависти к большевикам и объяснил своё сотрудничество с советской властью безденежьем, страхом и отчаянием. Позднее это признание попало в руки ЧК и спустя многие годы, в 1928, было использовано как компромат против Нарбута. Освобождённый при налёте красной конницы, вновь официально вступил в РКП(б). В 1920 возглавил одесское отделение РОСТА, редактировал журналы «Лава» и «Облава»; подружился с Э. Багрицким, Ю. Олешей, В. Катаевым, который позднее вывел Нарбута в романе «Алмазный мой венец» под прозвищем «колченогий». В 1921-1922 гг. заведующий УкРОСТА в Харькове. В 1922 переселился в Москву, работал в Наркомпросе; от поэзии отошёл. Основал и возглавил издательство «Земля и фабрика» (ЗиФ), на его базе в 1925 совместно с издателем В. А. Регининым основал ежемесячник «Тридцать дней». В 1924-1927 гг. заместитель заведующего Отделом печати при ЦК ВКП(б), в 1927-1928 гг. один из руководителей ВАПП. В 1928 исключён из партии за сокрытие обстоятельств, связанных с его пребыванием на юге во время гражданской войны, одновременно уволен с редакторских постов. Жил литературной подёнщиной. В 1933 вернулся к поэзии. 26 октября 1936 арестован НКВД по обвинению в пропаганде «украинского буржуазного национализма». Причислен следствием к членам «группы украинских националистов - литературных работников», которая якобы занималась антисоветской агитацией. Руководителем группы был объявлен И. С. Поступальский, а её членами, помимо Нарбута, - переводчики П. С. Шлейман (Карабан) и П. Б. Зенкевич и литературовед Б. А. Навроцкий. 23 июля 1937 постановлением Особого совещания при НКВД СССР каждый из пятерых был осуждён на пять лет лишения свободы по статьям 58-10 и 58-11 УК РСФСР. Осенью Нарбут был этапирован в пересыльный лагерь под Владивостоком, а в ноябре - в Магадан. 2 апреля 1938, во время кампании массового террора в колымских лагерях (декабрь 1937 - сентябрь 1938), вошедшего в историю под названием «гаранинщина», против Нарбута было возбуждено новое уголовное дело по обвинению в контрреволюционном саботаже. 4 апреля он был допрошен, 7 апреля было составлено обвинительное заключение и постановление тройки НКВД. 14 апреля Нарбут был расстрелян в карантинно-пересыльном пункте № 2 треста «Дальстрой». В 1960-е годы широкое распространение получила легенда, согласно которой Нарбут вместе с несколькими сотнями заключённых-инвалидов был утоплен на барже в Нагаевской бухте. На протяжении длительного времени эта информация не могла быть проверена вследствие того, что при реабилитации в октябре 1956 родственникам Нарбута была выдана справка с намеренно сфальсифицированной датой смерти - 15 ноября 1944. Подлинные обстоятельства его гибели были установлены только в конце 1980-х гг. Первое посмертное собрание стихов, подготовленное Л. Чертковым, вышло в Париже в 1983 году. Статья из «Википедии» Впечатляющий портрет Нарбута дал Валентин Катаев в повести «Алмазный мой венец», где поэт выведен под именем колченогого. «С отрубленной кистью левой руки, культяпку которой он тщательно прятал в глубине пустого рукава, с перебитым во время гражданской войны коленным суставом, что делало его походку странно качающейся, судорожной, несколько заикающийся от контузии, высокий, казавшийся костлявым, с наголо обритой головой хунхуза, в громадной лохматой папахе, похожей на чёрную хризантему, чем-то напоминающий не то смертельно раненного гладиатора, не то падшего ангела с прекрасным демоническим лицом…» Нарбут несколько раз чудом уходил от смерти. Об одном из таких случаев внучка поэта Т. Р. Нарбут пишет: «…На хутор Хохловка, где семья Нарбутов встречала Новый год (это было 1 января 1918 г.), ворвалась банда анархистов и учинила расправу. Отец Владимира Ивановича успел выскочить в окно и бежал, жена с двухлетним Романом спряталась под стол, а остальных буквально растерзали. Был убит брат Сергей и многие другие обитатели Хохловки. Владимира Ивановича тоже считали убитым. Всех свалили в хлев. Навоз не дал замёрзнуть тяжело раненному В. И. Нарбуту. На следующий день его нашли. Нина Ивановна (жена поэта) погрузила его на возок, завалила хламом и свезла в больницу. У него была прострелена кисть левой руки и на теле несколько штыковых ран, в том числе в области сердца. Из-за начавшейся гангрены кисть левой руки ампутировали». Во время гражданской войны Нарбут воевал на стороне красных, был захвачен в плен и расстрелян, но не убит - ночью ему удалось выползти из-под трупов и скрыться. Однако от сталинского лагеря Нарбут не ушёл. Он был коммунистом, директором издательства «Земля и фабрика», но ещё до ежовско-бериевских чисток лишился всех партийно-издательских постов, поскольку обнаружился документ, подписанный Нарбутом во время допросов в белогвардейской контрразведке. 3 октября 1928 года в «Красной газете» появилось такое сообщение: «Ввиду того, что Нарбут В. И. скрыл от партии, как в 1919 г., когда он был освобождён из ростовской тюрьмы и вступил в организацию, так и после, когда дело его разбиралось в ЦКК, свои показания деникинской контрразведке, опорочивающие партию и недостойные члена партии, - исключить его из рядов ВКП(б)». Ну, а когда после убийства Кирова чекисты стали периодически забрасывать широкий невод, Нарбут, естественно, попался в него довольно быстро. Его арестовали 26 октября 1936 года. Точных сведений о его смерти нет, есть только рассказ некоего Казарновского, который приводит в своих воспоминаниях Н. Я. Мандельштам, вдова Осипа Мандельштама: «Про него (Нарбута) говорят, что в пересыльном [лагере] он был ассенизатором, то есть чистил выгребные ямы, и погиб с другими инвалидами на взорванной барже. Баржу взорвали, чтобы освободить лагерь от инвалидов. Для разгрузки…» Официальная дата смерти Нарбута - 15 ноября 1944 года, скорее всего, фальшивка. «Дата в свидетельстве о смерти, выданном загсом, тоже ничего не доказывает, - пишет Н. Я. Мандельштам. - Даты проставлялись совершенно произвольно, и часто миллионы смертей сознательно относились к одному периоду, например, к военному. Для статистики оказалось удобным, чтобы лагерные смерти слились с военными… Картина репрессий этим затушёвывалась, а до истины никому дела нет. В период реабилитации почти механически выставлялись как даты смерти сорок второй и сорок третий годы»… Очевидцы относят смерть Владимира Нарбута в ледяных волнах Охотского моря к весне 1938 года. НАРБУТ, Владимир Иванович [2(14).IV.1888, хутор Нарбутовка Черниговской губернии, - 15.XI.1944] - русский советский поэт. Родился в семье мелкого помещика. Учился на историко-филологическом факультете Петербургского университета. Первые стихи опубликовал в 1909. С 1910 - сотрудник петербургских журналов «Гаудеамус», «Гиперборей», «Аполлон», «Современный мир» и других. Первый сборник «Стихи» (1910) включал в себя в основном лирику природы. В 1912 Нарбут примкнул к литературной группе «Цех поэтов», представляя вместе с М. А. Зенкевичем левое её крыло, резко выступавшее против пустой красивости и шаблонного изящества в поэзии. Стихи второго сборника Нарбута «Аллилуйя» (1912), конфискованного царской цензурой, насыщены физиологическими образами, посвящены гротескно-сатирическому изображению уездного мелкопоместного быта. После Октябрьской революции Нарбут работал в советской печати. Опубликовал сборники стихов, посвящённые гражданской войне и становлению Советской власти. В 1918-19 в Воронеже редактировал газету «Известия» и журнал «Сирена». В 1920-22 работал на Украине (директор «ЮГРОСТА» в Одессе и «Ратау» в Харькове). В 1922 переехал в Москву. Был директором организованного им издательства «Земля и фабрика», редактором ряда журналов. В 1933-34 после длительного молчания опубликовал в журналах «Новый мир» и «Красная новь» стихи, относящиеся к т. н. «научной поэзии»; подготовил к печати сборник стихов «Спираль». Незаконно репрессирован. Реабилитирован посмертно. Соч.: Аллилуйя, 2 изд., Одесса, 1922; Веретено, К., 1919, Красноармейские стихи, Ростов н/Д., 1920; Плоть, О., 1920; В огненных столбах, О., 1920; Стихи о войне, Полтава, 1920; Советская земля, Х., 1921, Александра Павловна; Х., 1922. Лит.: Гусман Б., 100 поэтов, Тверь, 1923; Гумилёв Н., Письма о рус. поэзии, П., 1923, Зелинский К., На рубеже двух эпох. Лит. встречи, 1917-1920, 2 изд., М., 1962; Зенкевич М., Владимир Нарбут, в кн.: День поэзии, М., 1967. Б. Б. Скуратов Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 9. - М.: Советская энциклопедия, 1978 Нарбут Владимир Иванович [р.1888] - поэт. Сын помещика. Родился на хуторе Нарбутовка Черниговской губ. Среднее образование получил в Глуховской гимназии, высшее - в Петербурге. Годы Октябрьской революции Нарбут провёл в Одессе, Ростове-на-Дону, Киеве и здесь вступил в РКП(б). После изгнания из Крыма белых Нарбут переехал в Москву, был руководителем издательства «ЗиФ». В 1928 исключён из партии за сокрытие ряда обстоятельств, связанных с его пребыванием на юге во время белогвардейской оккупации. Печататься начал с 1910 (в СПБ студенческом журнале «Гаудеамус»). В 1912 примкнул к «цеху поэтов». Первая книга стихов Нарбута, напечатанная церковно-славянским шрифтом с эпиграфом из псалмов, была конфискована царской цензурой за то, что воспевала все «твари божие» вплоть до «погани лохматой». В этих стихах Нарбут изливал славословия всем явлениям бытия. Фетишизирование предметов и некритическое отношение к реальной действительности, за которым скрывалась апология капиталистического строя, характерная для всего творчества акмеистов, составляли основную суть всех дооктябрьских стихов Нарбута. Послеоктябрьские стихи Нарбута (сборник «В огненных столбах») хотя и посвящены революционной тематике, однако отвлечённы, далеки от конкретной классовой борьбы пролетариата. Общее славословие революции, облечённое в выспренные, евангелические тона, - вот характер этих стихов, мало отличающихся от стихов дооктябрьских. После продолжительного молчания Нарбут впервые опубликовал новые стихи в 1933 («Новый мир», 1933, VI). Нарбут здесь ставит вопрос о переделке и познании мира пролетариатом. Однако перегруженность физиологизмом, тенденции к подмене социальных явлений биологическими говорят о том, что подлинной мировоззренческой перестройки Нарбут не произвел. Кроме стихов Нарбуту принадлежит ряд посредственных рассказов. Библиография: I. Стихи, кн. I, СПБ, 1910; Аллилуйя, СПБ, 1912, изд. 2-е, Одесса, 1922; Веретено, Киев, 1919; Стихи о войне, П., 1920; Красноармейские стихи, Ростов н/Д., 1920; В огненных столбах, Стихи, Одесса, 1920; Плоть, Быто-эпос, Одесса, 1920; Советская земля, Харьков, 1921; Александра Павловна, П., 1922. II. Гусман Б., 100 поэтов, Тверь, 1923; Гумилев Н., Письма о русской поэзии, П., 1923. З.-М. Литературная энциклопедия в 11 томах, 1929-1939 |