Семен Надсон, поэма «Христианка»

Другие поэмы:

«Христианка»

I Спит гордый Рим, одетый мглою, В тени разросшихся садов; Полны глубокой тишиною Ряды немых его дворцов; Весенней полночи молчанье Царит на сонных площадях; Луны капризное сиянье В речных колеблется струях. И Тибр, блестящей полосою Катясь меж тёмных берегов, Шумит задумчивой струёю Вдаль убегающих валов. В руках распятие сжимая, В седых стенах тюрьмы сырой Спит христианка молодая, На грудь склонившись головой. Бесплодны были все старанья Её суровых палачей: Ни обещанья, ни страданья Не сокрушили веры в ней. Бесчеловечною душою Судьи на смерть осуждена, Назавтра пред иным судьёю Предстанет в небесах она. И вот, полна святым желаньем Всё в жертву небу принести, Она идёт к концу страданья, К концу тернистого пути… И снятся ей поля родные, Шатры лимонов и дубов, Реки изгибы голубые И юных лет приютный кров; И прежних мирных наслаждений Она переживает дни, - Но ни тревог, ни сожалений Не пробуждают в ней они. На всё земное без участья Она привыкла уж смотреть; Не нужно ей земного счастья, - Ей в жизни нечего жалеть: Полна небесных упований, Она, без жалости и слёз, Разбила рой земных желаний И юный мир роскошных грёз, - И на алтарь Христа и Бога Она готова принести Всё, чем красна её дорога, Что ей светило на пути. II Поднявшись гордо над рекою, Дворец Нерона мирно спит; Вокруг зелёною семьёю Ряд стройных тополей стоит; В душистом мраке утопая, Спокойной негой дышит сад; В его тени, струёй сверкая, Ключи студёные журчат. Вдали зубчатой полосою Уходят горы в небеса, И, как плащом, одеты мглою Стоят священные леса. Всё спит. Один Альбин угрюмый Сидит в раздумье у окна… Тяжёлой, безотрадной думой Его душа возмущена. Враг христиан, патриций славный, В боях испытанный герой, Под игом страсти своенравной, Как раб, поник он головой. Вдали толпы, пиров и шума, Под кровом полночи немой, Всё так же пламенная дума Сжимает грудь его тоской. Мечта нескромная смущает Его блаженством неземным, Воображенье вызывает Картины страстные пред ним. И в полумгле весенней ночи Он видит образ дорогой, Черты любимые и очи, Надежды полные святой. III С тех пор, как дева молодая К нему на суд приведена, Проснулась грудь его немая От долгой тьмы глухого сна. Разврат дворца в душе на время Стремленья чистые убил, Но свет любви порока бремя Мечом карающим разбил; И, казнь Марии изрекая, Дворца и Рима гордый сын, Он сам, того не сознавая, Уж был в душе христианин. И речи узницы прекрасной С вниманьем жадным он ловил, И свет великий веры ясной Глубоко корни в нём пустил. Любовь и вера победили В нём заблужденья прежних дней И душу гордую смутили Высокой прелестью своей. IV Заря блестящими лучами Зажглась на небе голубом, И свет огнистыми волнами Блеснул причудливо кругом. За ним, венцом лучей сияя, Проснулось солнце за рекой И, светлым диском выплывая, Сверкает гордо над землёй… Проснулся Рим. Народ толпами В амфитеатр, шумя, спешит, И черни пёстрыми волнами Цирк, полный до верху, кипит; И в ложе, убранной богато, В пурпурной мантии своей, Залитый в серебро и злато, Сидит Нерон в кругу друзей. Подавлен безотрадной думой, Альбин, патриций молодой, Как ночь, прекрасный и угрюмый, Меж них сияет красотой. Толпа шумит нетерпеливо На отведённых ей местах, Но - подан знак, и дверь визгливо На ржавых подалась петлях, - И, на арену выступая, Тигрица вышла молодая… Вослед за ней походкой смелой Вошла, с распятием в руках, Страдалица в одежде белой, С спокойной твёрдостью в очах. И вмиг всеобщее движенье Сменилось мёртвой тишиной, Как дань немого восхищенья Пред неземною красотой. Альбин, поникнув головою, Весь бледный, словно тень, стоял… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И вдруг пред стихнувшей толпою Волшебный голос зазвучал: V «В последний раз я открываю Мои дрожащие уста: Прости, о Рим, я умираю За веру в моего Христа! И в эти смертные мгновенья, Моим прощая палачам, За них последние моленья Несу я к горним небесам: Да не осудит их Спаситель За кровь пролитую мою, Пусть примет их святой Учитель В свою великую семью! Пусть светоч чистого ученья В сердцах холодных он зажжёт И рай любви и примиренья В их жизнь мятежную прольёт!..» Она замолкла, - и молчанье У всех царило на устах; Казалось, будто состраданье В их чёрствых вспыхнуло сердцах… . . . . . . . . . . . . . . . . . Вдруг на арене, пред толпою, С огнём в очах предстал Альбин И молвил: - «Я умру с тобою… О Рим, - и я христианин…» Цирк вздрогнул, зашумел, очнулся, Как лес осеннею грозой, - И зверь испуганно метнулся, Прижавшись к двери роковой… Вот он крадётся, выступая, Ползёт неслышно, как змея… Скачок… и, землю обагряя, Блеснула алая струя… Святыню смерти и страданий Рим зверским смехом оскорбил, И дикий гром рукоплесканий Мольбу последнюю покрыл. Глубокой древности сказанье Прошло седые времена, И беспристрастное преданье Хранит святые имена. Простой народ тепло и свято Сумел в преданьи сохранить, Как люди в старину, когда-то, Умели верить и любить!..