Коле Отраде
Я жалею девушку Полю.
Жалею
за любовь осторожную:
«Чтоб не в плену б!»
За:
«Мы мало знакомы»,
«не надо»,
«не смею»…
За ладонь,
отделившую губы от губ.
Вам казался он:
летом -
слишком двадцатилетним,
осенью -
рыжим, как листва на опушке,
зимой, на морозе,
является в летнем,
а весною -
были веснушки.
А когда он поднял автомат, -
вы слышите? -
когда он вышел,
дерзкий,
такой, как в школе.
вы на фронт
прислали ему платок вышитый,
вышив:
«Моему Коле!»
У нас у всех
были платки поимённые, -
Но ведь мы не могли узнать
двадцатью зимами,
что когда
на войну уходят
безнадежно влюблённые -
назад
приходят
любимыми.
Это всё пустяки, Николай,
если б не плакали.
Но живые
никак представить не могут:
Как это, когда пулемёты такали,
не встать,
не услышать тревогу?
Белым пятном
на снегу
выделяться,
руки не перележать и встать не силиться,
не видеть,
как чернильные пятна
повыступили на пальцах,
не обрадоваться,
что веснушки сошли с лица?!
Я бы всем запретил охать.
Губы сжав - живи!
Плакать нельзя!
Не позволю в своём присутствии плохо
отзываться о жизни,
за которую гибли друзья.
Николай!
С каждым годом
он будет моложе меня,
заметней
постараются годы
мою беспечность стереть.
Он
останется
слишком двадцатилетним,
Слишком юным
для того, чтобы дальше стареть.
И хотя я сам видел,
как вьюжный ветер, воя,
волосы рыжие
на кулаки наматывал,
невозможно отвыкнуть
от товарища и провожатого,
как нельзя отказаться
от движения вместе с Землёю.
Мы суровеем,
друзьям улыбаемся сжатыми ртами,
мы не пишем записок девочкам,
не поджидаем ответа…
А если бы в марте,
тогда,
мы поменялись местами,
он
сейчас
обо мне написал бы
вот это.
1940
Читает Михаил Луконин
